Капитан Джейсон Ворчестершир сидел в грязной забегаловке на первом этаже департамента и пил пиво. На столе перед ним стояла мясная лазанья, отвратительная и холодная, но голод Джейсона был сильнее брезгливости: он не ел целый день.
Джейсон Ворчестершир пил пиво, и его тяжёлый маслянистый взгляд скользил по залу: здесь сидели мужчины и женщины, они улыбались, но их лица были порочны; все эти люди были будто бы связаны тайным одобрением грязи и порока, преступления и безнаказанности, боли и крови, в которые погрузился Чикаго. Эти люди не были полицейскими - они были обычными клерками, бюрократами, недалёкими служащими, и этот факт делал их в глазах Джейсона виновными в разгуле разврата и мракобесия - даже более виновными, чем убийц и воров, праздношатающихся сейчас по тёмным улицам. Ибо глупость - это тяжелейший грех, который может совершить человек; все, находящиеся сейчас в зале, были безусловными грешниками - улыбающимися, смеющимися, столь бездумными и бесхитростными. Так думал Джейсон.
Он сидел у окна: за окном было видно лишь тьму и тяжёлые блики фонарей на лужах, беспрерывно пузырящихся и клокочущих. Стук капель дождя по карнизу действовал на нервы Джейсона; Джейсон слушал его и шум публики в забегаловке, и думал о том, что прямо сейчас где-то в городе происходит очередной акт бесчестия, обмана, очередное преступление, повергающее жизнь в болото отчаяния и страдания, и от этого кулаки Джейсона сжимались. Эта мысль стала как будто фоном его мыслительного процесса: он ни на секунду не забывал о своём долге, и от этого его профессиональное чутье развилось в небывалое шестое чувство.
Но мало кто знал, что уже год работа не приносила Джейсону былой радости и удовлетворения чувства справедливости. Теперь работа была лишь заглушкой в его опустевшей жизни, балластом, занимавшим бесконечное время на выходных и по вечерам. Лишь немногие коллеги знали об истинной причине того, почему Джейсон работает без выходных и отпусков. В глазах остальных же он был героем и единственным человеком, который может вырвать город из лап зловещих преступников.
То, что томило Джейсона в этот вечер, и во все иные вечера, лежало в нагрудном кармане его рабочей рубашки. Джейсон с омерзением оглядел это кафе, кафе обывателей и тайных сообщников, и вытащил из глубины пиджака фотографию. На ней была запечатлена блондинка в зелёном свитере. Она улыбалась. Джейсон словно бы впал в кататонию, посмотрев на неё. Именно в этот день, ровно год назад, Джейсон Ворчестершир нашёл изуродованное тело своей невесты Мэри в овраге на краю города.
Три месяца ожесточённой работы ни к чему не привели: не было ни единой зацепки. Вскоре начали появляться новые трупы, и все они были расчленены. Это были люди совершенно разных страт, и никто из них не был ни ограблен, ни изнасилован; кажется, подонок делал это из праздного любопытства. Джейсон спал два часа в сутки, исступлённо работая, чем приводил в священный ужас всех, кто наблюдал его за работой, однако после этого последовал неизбежный спад, так что Джейсон несколько времени провёл в тяжёлой прокрастинации, и слышать не желая о работе. В его памяти всплывало всё вытесненное работой - чувства, воспоминания, безумный страх в глазах Мэри, когда он нашёл её... После этого он приступил к работе, но уже не как яростный обличитель и враг преступности, но как бездушный японский робот, знающий несколько комбинаций слов и движений стальных мышц.
Воспоминания оставили его, но сегодня он невольно вспомнил о годовщине. Всё, что он спрятал на верхние полки памяти, сегодня с треском вывалилось, предъявляя разуму всё самое ужасное, что только было в нейтронах мозга Джейсона. Сейчас Джейсон сидел в этой душной тошниловке, перед ним лежала холодная лазанья, и руки его тряслись. Губы выговаривали бессмысленную скороговорку: 'О, Мэри, Мэри, Мэри!' - пока это имя не превратилось в бессмысленную фонетическую кашу. Вдруг он закричал: 'Чёрт возьми, это должен был быть я!' - и ударил кулаком о пластиковый стол. Стол дал трещину. Шум в тошниловке немного затих; люди, сидевшие рядом, уставились на него. Джейсон посмотрел на них с плохо скрываемой ненавистью и презрением, затем быстро рассчитался и вышел.
Улица встретила его пронизывающим сквозняком; ветер каждую секунду менял направление, зонт не помогал, и Джейсон то и дело оказывался обрызганным проливным дождём. Не было видно ни зги: тусклые фонари тут и там были разбиты случайными пулями. Грязная вода заливалась в ботинки Джейсона. Пока он шёл домой, на его пути постоянно появлялись какие-то попрошайки, карлики и проститутки; одна из них, широкоплечая и высокая, вышла ему навстречу из мрака подворотни. Она пробасила: 'Хэй, солдатик, не желаешь развлечься?'. Джейсон прошёл мимо, едва слышно сказав: 'Солдатики развлекаются с твоей мамашей, такой жирной, что она продаёт билеты в собственную тень'. Проститутка вознегодовала: 'Чего ты там вякнул про мою матушку?' - и встала в позу, однако не стала догонять Джейсона. Он же игнорировал шлюх из подворотен, настоящими шлюхами считая только преступную хунту, вставшую во главе Чикаго: именно во время правления этих негодяев все фонари были разбиты, окна заколотили изнутри досками, и на улицы из своих серпентариев вынырнула вся рвань. Ещё до смерти Мэри, когда они были счастливой парой и собирались пожениться, Джейсон каждую неделю писал в газету изобличения либеральных бредней мэра, и мэр заочно вступал в полемику, однако после трагедии Джейсон навсегда забыл о политике, понося мэрию лишь иногда в своих мыслях.
Джейсон шёл по улице, интуитивно ориентируясь в закоулках, и внутренний холод сжимал его. Он хотел лишь одного - побыстрее заснуть, чтобы покончить с этим днём раз и навсегда. Когда он пришёл в ту самую квартиру, где они с Мэри счастливо жили и строили планы, его объяло ледяное предчувствие: в какой-то момент он забылся, и решил, что сейчас на полу ванны найдёт её труп. Опомнившись, его всего передёрнуло. Заподозрив себя в сумасшествии, он лёг спать.
На следующий день всё было так же, как было в последний год: бездумная работа в департаменте, иногда вызовы, но в основном - бумаги, бумаги. Он даже полюбил бюрократические проволочки: они мешали думать. Рядом с ним сидел майор Тим Штольман: он был похож на волосатого тюленя, и чёрные подтяжки разделяли его огромный живот на три выпуклые полосы. Он увидел, что Джейсон выглядит помятым, и спросил, что стряслось. Джейсон ответил:
'Вчера был год, как она умерла'. - Тим Штольман был одним из немногих, кто хорошо знал Джейсона, и он хорошо понимал причину такой резкой перемены в нём.
'Чёрт, я совсем забыл', - ответил Тим. Немного погодя он продолжил: 'Джей, ты же знаешь, я тоже потерял близкого человека...это было десять лет назад, и я убивался по ней...'.
'Я не убивался, Тим, в том-то и дело: я уже совсем забыл о ней. Это нахлынуло, как океанская волна'.
'Знаешь, что я сделал? Я просто сказал про себя: моя дочь ушла, её больше не будет со мной рядом, ничего не вернуть. Конечно, боль не прошла, но стало гораздо легче'.
Джейсон вспомнил, как погибла дочь Тима: она утонула в каком-то канадском озере. Она пошла по льду, который казался таким толстым, но он треснул.
'Да, Тим', - смог лишь ответить Джейсон. Вдруг Тим ударил себя по голове:
'Чёрт, я совсем забыл. Утром пришла посылка'.
Он ушёл и вернулся с конвертом. В ней были две толстые папки; из одной выпал карандашный портрет. Тим начал рассказывать:
'Некто Ричард Доусон, больше известный как Паршивый Дик. Сорок восемь лет. Около двадцати пяти лет назад убил жену, потом расчленил её - отрезал от туловища ноги, руки и голову. Пришёл с повинной, отсидел 20 лет, примерного поведения'.
'Где вы его нашли? Он в Чикаго?'.
Джейсон вертел в руках выпавший портрет. Судя по всему, на нём и был Паршивый Дик. Вид его был ужасен: язвы на лице, впалый нос, несколько волос на голове.
'Он ошивается рядом... Джей, этот парень гниёт заживо'.
'И что?'.
'Он расчленил жену. Портрет нарисовал его собутыльник, которого потом задавила фура'.
Джейсон не слушал. Лишь в последние секунды он включился в реальность.
'Давай сюда этого мудака. Когда пришёл конверт? Что следователи?' - он попытался создать иллюзию заинтересованности, но быстро устал.
'Его начали искать'.
Джейсон сидел несколько минут, вперив взгляд в одну точку.
'Чёрт, Тим, я постоянно думаю о ней, хотя прошёл уже год. Месяц назад мне казалось, что всё дерьмо позади, что я коро приду в себя, но я ошибался. Я так и не оправился. Сегодня я уйду пораньше: я хочу нажраться и забыть и себя и её'.
'Конечно, Джей. Только... не буянь там', - Тим Штольман хлопнул Джейсона по плечу.
Три пинты прошли быстро и безболезненно. Джейсон Ворчестершир сидел один за сальным деревянным столиком; от шума вокруг и пьяных выкриков болела голова. За спиной Джейсона кто-то тихо играл блюзы. Джейсон обернулся: на маленькой эстраде на стуле сидел парень с развороченным лицом. Казалось, его лицо пропустили через мясорубку - нельзя было даже сказать, есть ли у него хотя бы глаза; однако зубы и рот остались в сохранности, и сейчас он депрессивно тянул гласные в жалостливой столетней песне, теребя струны стальным протезом; рядом с ним стоял мальчишка не больше десяти лет, который время от времени вступал с губной гармошкой. Джейсон слушал песню пару минут, до тех пор, как не увидел краем глаза маленького деда с рыжей бородой и в тряпье. Дед громко пил виски, сидя в центре какой-то грязной компании алкашей.
'Хэй, старый Джимми', - окликнул деда Джейсон. 'Поди-ка сюда, Старый Джимми, сейчас закажу ещё пива'.
'Хэй, капитан Джейсон, рад видеть! Ну как ваша работёнка?' - противно ухмыляясь, Джимми подошёл к столику Джейсона Ворчестершира вместе со стулом. В руке он держал мутный стакан с чем-то жёлтым.
'Продвигается. А как ты? Не выгнали из клоповника?'
'Выгнали, капитан, выгнали. Теперь ночую в подворотнях, вечера сижу здесь', - Джимми обвёл рукой бар. Коричневые стены были облеплены чем-то отвратительным, окна заколочены досками, единственная лампа висела на тонком проводе, а жирный бармен орал на какую-то потаскуху. - 'С тех пор, как Вилли погиб, стало совсем плохо. Днём, если свезёт, попрошайничаю тут недалеко'.
'Вилли погиб?' - Джейсон спросил без особого участия.
'Да, сэр, ноги загноились'. Покорябанное лицо Джимми выражало отчаяние. Он отпил из своего стакана.
'Я тебя позвал для одного дельца. Пригнись-ка', - Джейсон посмотрел на Джимми, и тот участливо пригнулся, тяжело, по-старчески дыша.
Джейсон едва возобладал над собой - три пинты тёмного давали о себе знать. Он начал говорить спокойно:
'Несколько лет в городе орудует какой-то психопат. Он убивает людей, а потом расчленяет их на мелкие кусочки, словно для рагу'. Джимми слушал, открыв рот и пуская слюну. Джейсон смотрел на него пару секунд, а потом им овладела тупая ярость: он вскочил со стула, схватил старого Джимми за воротник и несколько раз приплюснул его рожу столом. Джейсон орал:
'А теперь скажи, знаешь ли ты Ричарда Доусона, он же Паршивый Дик? Знаешь? Говори!' - с этими словами он вытащил из заднего кармана джинсов тот самый портрет маньяка, и уставил голову старика прямо против портрета. Джимми заплаканными глазами посмотрел на бумажку, затем жалостливо протянул:
'Я не знаю, сэр, не бейте меня больше! Если бы я знал, я бы сразу же вам сказал, сэр', - Джимми рыдал в голос. Джейсон отпустил старика, но швырнул его стакан оземь. Он сел на свой стул.
'Знаешь, знаешь, конечно, ты знаешь Паршивого Дика! Вы все - одна шайка, отбросы общества всегда объединяются. А теперь уходи, старый пидор, проедать мои налоги, голосовать за леволиберальную шелупонь, и чтобы я никогда не видел твою гнойную рожу. А если увижу, как ты попрошайничаешь, то не сдобровать ни тебе, ни твоим голубым дружкам'.
Джимми уже убежал. Компания алкашей, в которой он сидел, заметно поредела, остались лишь наиболее прилично выглядящие выпивохи. Джейсон пересел за барную стойку. Она была почти пуста: рядом сидела потаскуха, а чуть подальше пил водку рослый негр. Перед потаскухой было пусто, она вытирала красные глаза. Джейсон достал бумажник и сказал бармену:
'Пинту того же мне, и ликёра для леди'.
'Позвольте, сэр, на этой леди пробу негде ставить', - бармен осуждающе посмотрел на Джейсона, но налил рюмку.
'Спасибо, мистер', - леди, просветлев, посмотрела на него и улыбнулась, и подвинулась к нему на табуретке. Честно признаться, выглядела она отвратительно.
'Нет, мисс, если я покупаю вам алкоголь, это ещё не значит, что я намереваюсь воспользоваться вашими услугами', - сказал Джейсон и сосредоточился на своём бокале. Но внимание его скоро начало рассеиваться; звуки гитары и прожжённого голоса смешивались меж собой, пока голос не сказал: 'Спасибо и спокойной ночи', а шум вокруг остался прежним и даже нарастал: приходили новые алкаши. Бармен убрал стул с эстрады, а потом поставил на вертушку пластинку с какими-то народными залихватскими песнями, под которые хотелось весело нажраться, а потом придти домой и избивать, избивать свою старую жену. Вдруг к Джейсону подошёл рослый негр.
'Хэй, парень, где я мог тебя видеть?' - он начал, нервно похлопывая себя по бёдрам.
'Не знаю, где ты меня видел, зато я ваши чёрные жопы вижу на каждом углу', - расслабленно ответил Джейсон, но негр как будто не заметил этой фразы.
'Я вспомнил, это же ты продаёшь овощи на Эшбери-стрит! Я вчера купил килограмм помидоров, спелых и красных помидоров, как на картинке, но когда я принёс их домой, чтобы сделать пиццу, они все оказались гнилыми! Чёрная плесень внутри так воняла, что я хотел оставить их до следующего дня, чтобы разыскать тебя, поганца, и засунуть их тебе в рот - все одновременно, - но из-за вони пришла хозяйка и чуть не выселила меня. Спасибо, пидор, за чудный романтический ужин!' - Негр произнёс это как скороговорку, и сознание Джейсона, разгорячённое пивом, едва не унеслось прочь под безумный ритм этой речи.
'О чём ты говоришь, чудачила?'
'А, ты не слышишь? Я сказал вот что: знаешь, где я вчера вечером видел твою мамашу? На моём огромном чёрном перце!'
Джейсон посмотрел на него вяло.
'Хотелось бы думать, что старушка доставила тебе удовольствие. Жаль только, что это не так: моя матушка, урождённая Дейдре Лиэн Уилсон, умерла шестнадцать лет назад'.
'Я знаю! Я натягивал несчастную всю ночь, а Дейдре Лиэн даже простонать не смогла - мёртвые ведь не умеют говорить'.
'Слушай, парень, не раздражай меня: у меня был дерьмовый день, я накачался тёмным и сейчас больше всего хочу отлить. Не маячь передо мной своей маленькой чёрной головой, не то я отправлю тебя в нокдаун как пить дать'.
'Это ты меня отправишь? Ну давай попробуем, давай проверим это эмпирически', - негр дал ему слабую, женскую, вызывающую пощёчину своей огромной чёрной рукой. Джейсон успел среагировать тут же: он встал из-за стойки, взял стул за длинную ножку и вдарил стулом по голове негра. Негр не успел отвернуться, он упал, но тут же вскочил. Джейсон встал на ближайший столик и стулом смахнул со стойки все пустые бокалы, что там стояли, чтобы негр приземлился на осколки, но негр увернулся, он запрыгнул на следующий стол и вломил Джейсон в челюсть. Тот, плюясь кровью, попробовал блокировать негра. Бармена в это время не было за стойкой, а толпа в баре быстро отвлеклась от своего пьянства и замерла, смотря за неожиданным поединком, и в тишине лишь проигрыватель глухо надрывался, поя на птичьем ирландском языке про радости алкоголизма.
Белоснежный ряд зубов негра теперь зиял чёрной дырой, и тёмная кровь лилась по его подбородку, но ему было всё равно, он колотил Джейсона; Джейсон, казалось, теряет почву из-под ног, он уже почти сдался, но шум толпы воскресил его. Толпа в баре неистовствовала, она уже дралась сама с собой, глядя на них. Они били посуду, колошматили друг друга высокими табуретками и деревянными стульями, били друг друга нещадно и вспоминали матерей друг друга и их достоинства. Джейсон, уже почти выдохнувшись, внезапно вскочил и ударил негра по почкам. Негр согнулся и упал.
'И никакой я в жопу не продавец овощей, я чёртов полицейский,' - Джейсон запоздало крикнул отрубившемуся негру, тяжело дыша. Из носа текла кровь, а белая рубашка была измазана ресторанной грязью. - 'Из-за грёбаного Мартина Лютера Кинга я защищаю в том числе и твою негритосскую жопу, так что заходи, если что', - он кинул на пол карточку с адресом департамента.
'Что за... Что за дерьмо тут произошло, капитан?' - Вернувшийся бармен посмотрел на зал пустыми глазами.
'Запишите на мой счёт', - Джейсон сел прямо на стол. - 'Спасибо и спокойной ночи'.
На следующий день, когда Джейсон пошёл на работу, он не узнал здания департамента: небоскрёб, как будто целиком сделанный из стали, стал каким-то зелёным и неприятным; подойдя ближе, Джейсон увидел, что это крошечные ветви плюща, обвившие всё здание своей крепкой паутиной. Однако никто не ответил ему ничего вразумительного о причинах 'катаклизма', никто не собирался плющ уничтожать, и более того - некоторые даже сказали, что здание было таковым всегда; но память Джейсона была слишком хорошей для того, чтобы не помнить предыдущие 15 лет работы в департаменте, и не помнить этот небоскрёб: когда-то ужасно высокий, сейчас, в сравнении с современными домами, совсем крохотный, но всегда остававшийся холодным и железным памятником прогрессу. После обычного рабочего дня, проведённого в основном в кабинете, теперь по-болотному отсвечивающем зелёным, а также с парой выездов по мелким неприятностям, Джейсон направился к автостоянке: он намеревался забрать свой Додж, стоявший там уже несколько месяцев за ненадобностью - Джейсон давно никуда не ездил, - и поехать на кладбище. Он чувствовал острую необходимость сделать это, остаться наедине с ней, с Мэри, хотя бы уже лежащей в земле; это было с ним впервые - он никогда не ездил на кладбище.
Через двадцать минут тряски в паршивом авто он увидел холм, уставленный тысячей одинаковых белых камней. На кладбище были только сторожи. Где-то за толщей туч, возможно, светило солнце на закате, но с земли небо выглядело грязно-сиреневым: дожди шли уже неделю, лишь изредка давая горожанам передышку. Джейсон быстро нашёл Мэри - ещё год назад он записал номер могилы, намереваясь поехать к ней со дня на день, однако откладывая поездку каждый раз - слишком тяжёлым было воспоминание, - и в конце концов он перестал думать о кладбище. Надгробие, на котором было написано: Мэриэнн Барлоу, было затеряно почти в самом центре, и найти его было непросто, и вряд ли заезжий убитый горем посетитель остановился бы здесь и прочёл, что этой девушке было двадцать три, и вряд ли прочёл бы эпитафию, взятую из кладбищенского сборника эпитафий, которым пользовались ещё в прошлом веке; надгробие было таким же, как остальные тысячи надгробий - белым, аккуратным.
Джейсон преклонился перед надгробием. Одно это имя заставило его предаться воспоминаниям, казавшимся ещё более живыми и красочными от того, что он так давно их не доставал с пыльных полок своей памяти. Он встретил её - живую, хохочущую, со светлыми волнистыми волосами, - и понял, что долгие годы одиночества прошли. Мэри работала геологом, ещё в колледже она побывала в Канаде, и она часто рассказывала Джейсону, как белые медведи поедают пингвинов; он в свою очередь рассказывал ей о погонях, о том, как преступники рыдают и просят отпустить их; вряд ли обоих интересовали темы этих разговоров, ведь это были лишь слова; они понимали друг друга без слов, они разговаривали на языке любви, и это был самый содержательный диалог. Джейсон вспоминал, как они катались на колесе обозрения, как пачкали друг друга сладкой ватой в октябре, и как звонко она хохотала. Джейсон не мог поверить, что он нашёл её именно в этом грязном прогнившем городе, где никто давно не улыбался, где все глаза светятся не любовью, но лишь похотью, сальным и животным желанием. Скоро Мэри переехала к нему, а ещё через несколько дней он предложил ей выйти за него. Она, казалось, была на седьмом небе от счастья, и светилась изнутри, как богоматерь. На следующий день один из полицейских, которые вместе с Джейсоном раскрывали очередной акт несправедливости, нашёл в овраге под мостом Мэри - то, что осталось от Мэри, - и позвал Джейсона.
Всё это в одну секунду пробежало перед его глазами, как воспоминания о недавнем дурном сне, с одной лишь разницей - это всё был не сон. Джейсон слишком хорошо осознавал это. Он в сердцах крикнул: 'Это должен был быть я, я!' - и ударил кулаком по траве, так, что, казалось, сама мать земля дала трещину. 'Почему она - молодая, прекрасная, полная жизни и звонкого смеха - почему она теперь лежит здесь, а я, лысеющий чикагский мудак, давно потерявший вкус к жизни - живу!' Он сорвался с места и пошёл к машине.
На пути к дому Джейсон заметил стоящую возле дороги женщину, кричащую и плачущую. Он остановился и спросил, в чём дело. Она сказала, что какой-то юнец только что вырвал у неё из рук сумку. Джейсон запер машину и, не сказав ни слова женщине, побежал в квартал с подворотнями: он очень хорошо знал этот квартал, с его латиносами и ворами. На первой же подворотне он заметил во тьме маленького мальчика с женской сумкой: он дрожал и громко дышал - похоже, он видел, как за ним бежали. Джейсон ударил его по почкам, потом больно оттянул ухо и отнял сумку.
'Только маме не говорите, сэр!', - проплакал мальчик. Он говорил с явным мексиканским акцентом.
'Теперь тобой будет заниматься не мама, а миграционная служба', - жестоко, но справедливо посмотрел Джейсон прямо в глаза мелкому говнюку-латиносу. Держа его за ухо, он пошёл к женщине на дороге. Она ждала его. Увидев свою сумку, он закричала: 'Ах, спасибо, мистер Ворчестешир!'. Он ответил: 'Это всего лишь моя работа, мадам', - и забросил мальца в Додж, чтобы довезти его до кутузки, а там уж бог ему судья.
На следующий день он не узнал ни здания департамента, ни его внутренностей. Теперь, помимо плюща, всё было охвачено ещё и цветами: парадный вход был украшен по меньшей мере сотней горшков с растениями, внутри всюду стояли вазы и горшки; люди ходили прямо по лепесткам роз, которые постепенно превращались в грязную пахучую массу. Джейсон не узнал Тима Штольмана: жёсткий и брутальный профессионал теперь стоял в кухонном фартуке перед своим столом, на котором лежали не папки, но горшки.
'Смотри, Джей, какие выдались гортензии'.
'Ага, клёвые', - растерянно ответил Джейсон, оглядывая происходящее. - 'Тим, не хочешь мне что-то объяснить?'.
'Что объяснить?', - Тим, кажется, искренне не понимал, что ему нужно объяснить.
'Да всё это. Что стало с институтом власти и правосудия в нашем го... Святое дерьмо апостола Павла', - Джейсон воскликнул, найдя взглядом кое-что совсем уж выбивающееся из его картины мира. В кабинете, на стуле, посреди цветов, лежали человеческие ноги. Они были отрезаны примерно в районе середины бедра. Они были ужасны, из них непрестанно сочился кровавый гной, и их вонь не заглушал даже аромат гортензий.
'О чём ты, Джей?'.
'Что это за ноги, мать твою?'.
'А, забыл сказать. Это утром прислали. Это ноги Паршивого Дика. В записке было написано, мол, если хотите взять его целиком, то автор записки может с нами сотрудничать, или типа того. Там на подоконнике лежит', - Тим говорил это, обрезая маленькими ножницами стволы хризантем.
'И что? Ты послал следователей? Почему ты ничего не делаешь? Этот мудак расчленил тринадцать человек! И почему ноги лежат здесь?'
'А? Не волнуйся, Джей, всё образуется'.
Джей в ярости встал и одним движением сбросил со стола все горшки. Тим ошеломлённо посмотрел на него.
'Зачем ты сделал это? Это всё будет вычтено из твоей зарплаты'.
'Мне плевать на зарплату', - Джейсон хлопнул дверью.
Весь день он думал об этих ногах. Ночью, когда он тщетно пытался заснуть, ноги, чудовищные, гноящиеся, грязные ноги встали у него перед глазами, и уничтожить их, закрыв веки, не получилось. Наконец он уснул, измождённый, за час до того, когда ему следовало идти на работу, однако он сильно сомневался, стоит ли ему это делать: все эти цветы, обезумевший Тим Штольман - не проще ли взять больничный? Джейсон решил выспаться, а потом пойти в департамент - всё равно он ничего не потеряет, разве только вызовет удивление сотрудников: он уже 15 лет приходил ровно в 8 и уходил в 6, и ни разу не опоздал, но теперь он плевать хотел на дисциплину.
Он пошёл на работу в три часа. Металлические буквы, сто лет на фасаде извещавшие о том, что это - храм справедливости и ничто иное, теперь снимали рабочие в оранжевых жилетах. Джейсон лишился дара речи, завидя эту картину. 'Неужели, - думал он, - зло окончательно победило? неужели город утоп в смраде и выделениях? неужели и я утоп в них?'. Он пытался пройти внутрь, но его остановил толстый седой охранник. 'Покажите пропуск', - сказал он. 'Эрик, я работаю здесь 15 лет, вот мой пропуск', - Джейсон круглыми глазами смотрел на него. 'Вы не работаете здесь, пропуск недействителен'. Мимо проходил Тим. Джейсон крикнул:
'Тим, что происходит?'.
'А что происходит? Всё как всегда'.
'Нет, Тим, почему меня не пускают внутрь? Я уволен?'.
'Нет, ты не уволен. Просто полиция переехала. Здесь теперь чикагский департамент цветоводства', - сказал Тим. На его рыжей голове был венок из розовых лилий.
'А где теперь полиция?'.
'Нигде'.
'Но почему ты здесь?'.
'Я уволился, я теперь работаю здесь', - Тим обвёл взглядом происходящее. Вокруг были все старые сослуживцы Джейсона: клерки, копы, повара в тошниловке. 'Кстати, тебе сейчас отдадут то, что осталось на твоём рабочем месте'.
Этот разговор проходил через турникет. Джейсон стоял, почти опершись на него, а Тим стоял поодаль, словно брезгуя подойти ближе. Всё вокруг источало блевотворный цветочный запах. Вскоре принесли вещи Джейсона: две коробки с бумагами, а также коробку побольше.
'Что в этой коробке?' - спросил Джейсон, открыл её и обнаружил там ноги Паршивого Дика. Вокруг них летали мухи. За сутки из человеческих органов они превратились в какую-то кашу. Джейсон невольно отпрянул: 'Чёрт возьми, Тим, нахрена мне это'.
'Это твоё', - сказал Тим и ушёл наверх. Вокруг проходили знакомцы и приятели Джейсона, но никто даже не посмотрел на него.
Он взял все коробки и пошёл на стоянку. Стоял мерзкий цветочный запах, густой, как кисель, тошнотворный, как пирожки бабушки Фло, которые она скармливала юному Джейсону и про которые он никогда ей не сказал, что они тошнотворны. Джейсон положил коробки с бумагами в багажник, а коробку с ногами в сердцах швырнул. 'Пусть заберёт тот, кому это принадлежит', - крикнул Джейсон и уже вставил ключ зажигания, но вдруг его осенила потрясающая мысль. Он решил поехать сейчас за город и поймать Паршивого Дика самостоятельно. 'Раз никто в этом безумном мире не следит за порядком, то порядок наведу я', - он в полной решимости вышел из машины и положил гниющие Диковы ноги на заднее сиденье. Он не успел подумать, однако, как эти ноги помогут ему в грядущей спецоперации.
Не было никаких зацепок - только ноги и записка, не сообщающая ничего определённого. Джейсон решил пока выпить пива, а там само придумается, где его искать.
'Я поймаю этого засранца, и он проклянёт свою мать за то, что 48 лет назад она изрыгнула его из своего чрева на свет божий' - думал он, отпивая из бутылки прямо за рулём. Когда бутылка была опорожнена, он выкинул её в окно, взял новую, открыл её, отхлебнул снова, и после этого начал свой недолгий путь. Где может прятаться убийца? За городом, конечно. Где прячется гниющий заживо убийца без ног? В ночлежке в лесу, известной своей полной антисанитарией и бесплатной едой. Он взял свой путь именно в лес, и через десять минут он проехал оживлённый центр из стекла и бетона, аккуратные районы среднего класса, трейлерный городок, кварталы негров и деклассированных элементов, и только после этого на его пути начали появляться живые деревья. Дорога становилась всё Уже и пустыннее - вот уже на обочинах видно перекати-поле, а чуть поодаль стоят серые склады. Джейсон то и дело отхлёбывал из бутылки, и алкоголь разморил его, но его решимость и яростное желание наказать засранца никуда не делись.
Не доезжая пяти минут до леса, он увидел на обочине голосующую. Может, ей требуется помощь? Он остановился. Женщина открыла дверь.
'Куда вас подвезти?'.
'Десять баксов'.
'Что десять баксов?'.
Женщина говорила, жеманничая и растягивая слова.
'Отсосу за пять'.
Джейсон посмотрел на её некрасивое лицо, и комок тошноты подступил к горлу. Но первое впечатление быстро исчезло, так же, как исчезли его постоянные мысли о Мэри и её непогрешимой памяти, мысли о работе, мысли о клятых демократах. Сейчас ему было по большому счёту всё равно, так что он подумал: 'Чёрт возьми, я ведь целый год не делал этого', - и пригласил её сесть, и очередной глоток крепкого пива ударил в голову; однако опьянение рассеял первобытный ужас, обуявший его именно в тот момент, когда он уже начал стягивать штаны с её бугристого тулова. Дело в том, что примерно посередине её бёдер оказались коричнево-бурые шрамы, как будто её ноги отрезали и пришили обратно. Но в том-то и дело, что ноги внизу шрамов были явно другими: кожа новых ног была светлее и мягче наощупь, чем ляжки и ягодицы, поражённые целлюлитом.
Тошнота, казалось бы, уже ушедшая, вернулась с новой силой.
'Мать твою за ногу, что у тебя с ногами?' - пробормотал, отпрянув, Джейсон, и его густо вырвало прямо ей на ноги.
'Нормальные ноги. Проблемы, офицер? Кстати, что у вас там, на заднем сиденье?' - она говорила, улыбаясь, и её отвисшие груди потрясывались в такт дыханию.
Невероятной силы ужас захватил разум Джейсона: он обошёлся с ним как ведро холодной воды с синяком, и теперь у Джейсона уже не двоилось перед глазами: он полностью осознавал кошмар происходящего; однако он не мог понять - эта женщина и есть Паршивый Дик? Она полулежала, облокотившись спиной о дверь, и смотрела на него, слащаво улыбаясь и подмигивая на заднее сиденье. Джейсон вытерся от кусков рвоты, в спешке открыл водительскую дверь и побежал в поле.
Он бежал минут десять, пока полностью не выдохся. Бесконечное поле теперь во все стороны было пожухлого жёлтого цвета, и не было видно ему ни конца, ни края. Джейсон стоял, упёршись руками в колени, и думал о том, что ничего не мог понять. Он решил идти куда глаза глядят: он подумал, что так он куда-нибудь придёт.
На исходе дня, когда грязно-серое небо стало грязно-коричневым, Джейсон всё брёл по пожухлому полю, топча погибшую пшеницу. Лишь сейчас он догадался, что ходил по кругу: сегодня ум и смекалка ощутимо изменяли ему. Через пару минут на горизонте показались какие-то здания. Он напряг зрение: чёрт возьми, это был родной Чикаго, чёрные и индейские окраины! Обессиленный Джейсон пошёл прямо вглубь этих зловещих кварталов.
Ещё через двадцать минут он пришёл к зданию департамента. Прохожие оглядывались на Джейсона: им сложно было поверить, что двухметровый офицер, ещё вчера ходивший с непередаваемо гордо поднятой головой, с выражением лица, отягощённым обширным интеллектом, и в белоснежных рубашках, - теперь он в рванье, обессиленный, и его взгляд был исполнен такой ненависти, что проходившие шарахались. Да, он ненавидел обывателей, ненавидел за то, что их силами город погрузился во мрак анархии; последний бастион правопорядка рухнул сегодня, и Джейсон теперь совершал своё позорное шествие по улицам грязи, разврата и падения. Но было кое-что, что пока перемешивало угольки в костре надежды Джейсона: Тим Штольман. Уж Тим-то не забыл друга, Тим ещё не раз обратится к нему своим нервным тенорком с визгливыми нотками; ведь Тим знает, что это всё несерьёзно, это лишь дурной сон. Так утешал себя Джейсон.
Он залез по пожарной лестнице на четвёртый этаж департамента: окна и стены были обильно увиты плющом, так что Джейсон по плющу перелез к карнизу своего кабинета. За окном горела лампа, всё внутри было уставлено цветами. Он крикнул:
'Хэй, Тим! Тимоти Штольман! Это я, Джей, открой окно'.
Но никто не открыл. Джейсон постучал в окно, опасно балансируя на плющевой паутине. Внезапно изнутри кто-то прошептал: 'Открываю', и Джейсон захохотал от счастья, как вдруг осознал - это не голос Тима. Он перелез внутрь и получил удар чем-то тяжёлым по голове.
Он пришёл в сознание, и яркий свет лампы защемил глаза. Он лежал на полу собственного кабинета, усыпанного розовыми листьями. Вокруг него стояли гориллы с суровыми лицами; один из них был с футбольной битой. Джейсон был слишком обессилен, чтобы совершать какие-то активные действия, так что он замер и начал ждать. Гориллы расступились, когда в кабинет вошёл старик. Он громко шаркал. Джейсон присмотрелся: это был вылитый Паршивый Дик, каким он нарисован на том портрете. Он был с плешью, с уродливой рожей, и его руки источали гнойное амбре. Странно было то, что он ходил на ногах, причём в юбке, однако Джейсон присмотрелся и с ужасом понял, что под юбкой спрятан человек, держащий на своих плечах обезноженного Паршивого Дика.
Дик держал в руках охотничью двустволку. Он направил её прямо в лицо Джейсона, который смог сказать лишь три слова: 'Но за что?'. Старик ответил:
'За то, что запорол концовку', - и выстрелил в упор. Так погасло сознание Джейсона.