Что со мной? Тусклое сознание раскачивается на медленных качелях унылого безразличия, бессильного спокойствия, незаинтересованности, скуки. На гигантских качелях настроения: чуть вверх, чуть вниз... Вокруг долгая ночь бесприютности и неподъемных размышлений о бытии. Бессонница выстывшего отчаяния и тупой покорности, безысходной лени и равнодушия. Колючая звезда истончившейся надежды тускло помаргивает из черноты бесконечности, ничего не обещая. Вместо определенных слов устремления с языка как-то боком слетают плевки оправданий, вместо песни о самом главном из замытаренной души, медленно клубясь, струится туман свинцового безволия и апатии.
Гигантские пространства нереализованных возможностей томятся молчанием между тусклым приблизившимся небом и пыльной зыбкостью бесконечной тверди. За осыпающимися кручами не преодоленных препятствий унылые, непредсказуемые тропы мои тянутся, петляя, все дальше от множества неузнанных мест. Там я мог бы быть счастлив, прояви необходимые к случаю движения сердца. Но, увы, это мой рок: смотреть с беспримерной сосредоточенностью в пустоту, пытаясь разглядеть там неизвестно что - миражи будущего, несбывшееся настоящее, погубленное прошлое? - и порой не видеть за этим зримых очертаний яви - настоящих красок реальности, бесконечных радужных переливов повседневности. Запоздалые движения души, напрасные порывы нетерпеливого сердца, пустые горькие слова оправданий - вот и вся моя нелепая повесть.
Что со мной? Марево затаившейся сумеречной дали приближается и, как сон обволакивает все мое сломленное разочарованиями существо. Смутные видения, сплетаясь зыбкостью очертаний, постоянно преследуют меня, то удаляясь, то настигая. Иные исчезают, меняются неузнаваемо, иные... Слабо чертыхаясь, вздыхая, плетусь дальше и дальше по безысходностям лабиринта: памятного, прочитанного, придуманного самим, случившегося... Где я? Что это так томит душу?
Там позади, в закатившемся за горизонт представлений, бесконечном, пустынном городе, навсегда остался не знавший отца, растерянный мальчишка, осознавший материнское равнодушие и бесприютность ледяных улиц. Где-то сбоку, за углом школы, за смердящим мусорным баком, лижет разбитые губы отчаявшийся подросток с потерянным взглядом. С другой стороны, в невыносимо стылом октябрьском сквере сидит пьяный плачущий парень, а за деревьями, быстро удаляясь, мелькает светлый женский плащ... Когда, когда же это, наконец, кончится? Я не знаю.
Разное, больше неприятное, выпирает без спроса из придорожных дебрей предвзятости болезненного равнодушия. Это давно и безнадежно наскучило, но сворачивать не имеет смысла: будет все то же, все так же. Отвожу унылый, заученно ироничный взгляд, и все застывает, сворачивается, засыпается песком душного молчания. Блекнут замысловатые фигуры, стушевываются дали, растворяются в непознанном пространстве вечерние какие-то тени. Мысль глохнет в моховых наслоениях заповедных углов покинутого. Значимые образы начинают казаться карикатурными, заветная музыка - пошлым подобием истинной, а собственные вымученные слова - жалким подражанием человеческой речи. Любой возглас здесь падет в пустоту и бесследно рассыплется в пыльных объемах гулких комнат.
Где, за каким бесконечным меридианом слез, осталось пронзительное то утро? То, которое мурашками пробегает по коже, то, которое, даже опустошенное естество, заставляет вздрагивать и не отворачиваться "успокоено" после увиденного несоответствия великих смыслов. Где пронзительное это зарево, что розовым безусловным светом своим разгонит наконец опостылевший полусвет неудовлетворенности? Но может быть, оно наступит только после того, как эта чахлая, угасающая звезда, наконец, погаснет? Когда безнадежный мрак неизвестности заледенит окончательно усталое существо.
Тогда, после этой проклятой полутьмы, не скуки - не тоски, и блеснет режущий непривычные к нему глаза свет беспредельной ясности. Свет новизны - долгожданный свет... Косые лучи у темного горизонта, прорвавшись сквозь сумрачные облака, ринутся радостно к земле. Станет слышно забившееся тревожно сердце ребенка, долго испуганно плутавшего в темном чужом коридоре и - вот чудо! - вырвавшегося всё-таки из-за тяжелой двери на слепящее утреннее солнце...
Будто за старательно закрытыми глазами - полутёмное серое пространство неосуществлённых намерений. Малозначимые и важные ярусы желаемых последствий усилия. Разнокалиберные и равноудалённые, длинные ярусы возможного бытия. Торёные, но всегда новые, ухабистые дороги самых разных судеб. Вехи. Хитросплетения теней сущего вибрируют вполсилы, будто демонстрируя свою притягательную радость неискушенному естеству. Мечется по ним по всем мерцающей змейкой белых огоньков молодой энергичный дух. Скальные обрывы древних опасений, зыбкие осыпи скрытой тщеты, узкие тёмные ущелья глубоких разочарований... Всё вместе это составляет причудливую и, на чей-то эстетствующий взгляд, изящно-влекущую мозаику предстоящего бытия.
Там бродить неутешно в пространстве чужом и глубоком. Искать в себе отзвуки бывших печалей... Не радость. Колонны холодного мрамора, бледно - блестящи, отмерено, чётко, - секунда в секунду, - как оттиски Бога встречают меня, провожая к исходу... Шаги продолжаю. Скульптуры из ниш обнажённые смотрят пустыми - пустыми! - телами. Без душ, отлетевших на землю?.. Как бельма. Глаза? Полированный камень овалом... Глаза. Провожают, встречают. По полу шаги еле слышно, - по чудным узорам, - ступая, как исстари - мерно - привычно - бреду, обретая бредовое бремя. Что вспомню? И тяжесть сгодится, и радость, чтоб чувствовать душу... Пустые в покое тела провожают.
Где в бесконечном пространстве, окружающем со всех сторон моё "я", - Вездесущий? ..."Царит, существует, находится, обитает?!" Ни одно слово точно не подходит Ему. Неужели Он, действительно, везде - одновременно и всегда?.. В таком случае, в каком месте всего объёма вот этой головы находится "это самое" - непонятое мной - собственное "я"? Точка моего полуосознанного "я", где находится: ближе к переносице, под темечком, поприткнулось изнутри затылка?.. Неужели - одновременно - во всем черепе, или даже - во всём теле? Или, всё же, - главным образом - в голове... А мы - "внутри" Его "головы"? Мысли такие - неопределённые. А где находился я вчера, в это же время, полгода - год назад, что это была за дорога? ...Дерево голое среди поля - Веха? Или это просто одинокое дерево в поле... А когда вспоминаю об этом, где нахожусь, а когда не помнил?..
Но - лестница! Камень блестящий... Перила, балясины, вазы стальными цветами сияют. Ступени, что льдины, мерцают протяжностью спуска-подъёма в... Во что-то другое - рознящее время на "до" или "после". Оно уже есть, оно уже было - и "снизу", и "сверху"! Куда же, куда же?.. Мне "верх" станет ближе. Но выбор - не карта - вернуть невозможно. Как пропасть пугает. Но верх, всё же, ближе... "Жалеть, но не сделать?" А "сделать" - жалеть? Нам ближе итоги, отсутствовать тошно - покой тишина устраняет. Т а м есть, куда падать... Наверх! Если можно... Шагнуть и забыться. Что было, что будет... Проклятое время. Ступни, словно с камнем срастаются... Хватит! Шаги зазвучали. Унынью - отрада, надежде - поимка!
Множество уменьшающихся от раза к разу зеркал, уходящих в бесконечность, в которых отражаюсь я сам с зеркалом в руках, внимательно всматривающийся в отражения, которые, в свою очередь, всматриваются... Шизофрения. Вход в ирреальное? Детская забава, казус реального, лукавый недосмотр Лукавого?.. Интересно и жутковато всматриваться в глубину пропасти без дна, не видя грани, отделившей - отделяющей? - моё "сейчас" от... Трудно сказать, - да и кто из смертных сумел? - что т а м, в серой пелене неразличимого глазом. Мнится тревожное что-то. Ведь - неизвестность? Всегда инстинкты охранные вступают - никуда не делись - предупреждают: Смотри! Т а м может оказаться погибельным. Но может и ошибиться инстинкт.
Летящие будни пророчат прозренье-везенье: Домой! Вот осень проходит. Конец ноября. Календарь успевает... Под небом суровым земля распростёрта - молчит в предвечернем унынье. Ей сумерки что-то сулили - забыли. Поля и поля... Но - дерево, что ли сереет у грани? Одно - там зачем-то, как веха... На скрюченных пальцах ветвей замеревших висят пустотой и густеют, густеют мгновенья-столетья и сумрак... А дерево ждёт. Одинокое, голое, в шрамах кора. Здесь - дорога. Легли колеи, протянулись до неба от края до края. Вот точка заметная стала. И ближе, и ближе... Идёт человек. Бредёт машинально. Одежда потёрта, мешок за плечами ещё стал пустее, да посох-дубьё от собак - обретенье. Он с неба пришел, горизонт превозмогши. Он в небо уйдёт, в горизонт.