Скляров Олег Васильевич : другие произведения.

Сказка про сон со счастливым концом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эксперимент
   СКАЗКА ПРО СОН
   СО СЧАСТЛИВЫМ
   КОНЦОМ
  
  
  
  
   "Во время сна твоя душа
   Летает, крыльями шурша.
   Она, наверно, ищет
   Себе духовной пищи?"
  
   (Нектарные "хихикалы")
  
  
  
  
  
   1. Двадцать три года. (День рождения. Травматология...)
  
  
  Тяжёлая рубчатая граната-лимонка, защитно-зелёная, новенькая, сияющая серебристо-белым запалом без чеки, звонко цокнув возле меня о стальной порог ручного лифта, отскочила и, рокоча металлическими ребрами по каменному полу, быстро укатилась к служебной лестнице, винтом уходящей в подвальные помещения. С азартным клацаньем обещающе закрутилась по бетонным ступеням куда-то вниз... Грохнуло так, что мёртвые очнулись бы, не то, что голодные монахи от чуткого греховного сна на посту - я вздрогнул тоже и открыл глаза. (Делать это, думаю, мне, вряд ли, когда надоест.) Фу-у... - перевёл дух. Палата больничная. Кто-то с грохотом костыль уронил...
  
  В проёме открывшейся двери контрастно освещённый ярким коридорным светом, суетливый крючок в пижаме, согнувшись, спешно цапал с пола оброненное, будто на экране вёрткий чёрный чёртик свою тень. Снова резко створку оттуда захлопнул, чтобы быстрее исправить оплошность? ...Или чтобы не объясняться с разбуженными. На четырех кроватях в утреннем полумраке, не реагируя, спят под одинаково клетчатыми сине-зелёными одеялами. Рядом, в ногах, постель заправлена. На шестой я, у запотевшего окна. За ним холодное розовеющее небо утра и под ветром качающиеся верхушки тополей в осенних подпалинах. Из щели в раме тоже дует. Под подоконником горячая батарея, заложенная широкой доской, чтобы сонный или беспамятный не ожёгся... Затопили. Значит, пятнадцатое уже? ...День рождения. Вот так. Именины. Двадцать три... Хотя, топить в больницах и раньше начинают... Число-то? Какое же сегодня...
  
   Скрипит и снова хозяйски-уверенно распахивается дверь. Опять громыхая костылями, некто низкорослый и порывистый шустро задвигается-запрыгивает худым задом вперёд, умудряясь придерживать ещё и мотню спадающих штанов полосатой пижамы. Тощей фигуре явно не хватает головы и одной ноги. Вместо них ясная пустота. Одна штанина завязана узлом и небрежно подоткнута сбоку, под резинку пояса. Нога неизвестно где, а голова осторожно высматривает кого-то за дверью. Человек у нас прячется. "Э-э, - пытаюсь спросить я. - Какое сегодня?.." Он уже весь здесь. Худое морщинистое лицо. Не слышит. Стрельнув глазами по палате, спешно прячет бутылку водки из пустой штанины куда-то далеко за пазуху. Вопросительно смотрит на меня, на пустую кровать:
  
   - Чо, - хрипло шепелявит беззубый гость, - писатель умер ночью? - Вздыхает. - Бегали тут...
  
   Хотел я плечами пожать, но не получилось: больно. Не помню. Губы раздираю и отвечаю шёпотом:
  
   - Не знаю, - говорю тихо не потому, что боюсь кого-то разбудить, он же не разбудил, а не могу, оказывается, громко.
  
  Он еще смотрит на пустующую постель, на меня и, светски печалясь, рассудительно жмет задранными от костылей плечами. Что ж, мол, поделаешь... У него пожать получается. Сообщает, что сам на моём месте лежал. С писателем выпивали даже. Да вот перевели за это дело, кивает в сторону двери, к старперам напротив. Мне предлагает помянуть, пока другие спят. Спасибо, и у меня повод есть, но... А я спросил число?
  
  - Закурить есть? - перебивая, просит он, свысока слова раздельно роняя, будто к малолетке или недееспособному снисходя, и почему-то ворчливо, будто не надеясь и заранее зная отрицательный ответ. - Закурить?
  
  Даже пальцами у губ демонстрирует курение. Медленно моргаю-соображаю: есть ли? Не знаю.
  
  - Не знаю, - говорю виновато, и повисает неприятная тишина.
  
  - Понавезут чокнутых, - бурчит он и с прежним громыханием удаляется, откуда пришел. Впрочем, дверь не прикрыл, из коридора слышно: кто-то его остановил и шепотом отчитывает. Дверь медленно сама приоткрывается шире. Дурной хриплый голос слышится громче: - Так подъем уже? - шепелявят несогласно. - Николавна, ты... зря. Дрыхнут...
  
  Быстро вошла и плотно прикрыла дверь. Блондинка... в белом, приталенном. Смотрит на ту кровать, на ручные часы. Фея больничная.
  
   - Подъем, ребятки, подъем! - будит утренним, новеньким каким-то, голоском. - Температурку мерить... - В руке у нее букетом стаканчик с термометрами. На меня смотрит, подходит. Трогает прохладной тонкой ладошкой мой лоб. - Как себя чувствуешь? ...Болит голова, тошнит?
  
   - Да нет, - сообщаю, заинтересованно хлопая глазами.
  
   - Прекрасно... - Улыбается, встряхивая термометр. Быстрые карие глаза подведены слегка. - Тебе обезболивающее сделали. - Сует мне под левую подмышку, ближнюю к ней, дальнюю от батареи, холодное стекло. - Не вырони... Прижал? - Отходит к соседу, что у меня в головах. Спинку его кровати слегка трясёт. - Ребя-ятки!.. Подъем. - Не шевелятся. Один, дальний самый, у двери в том ряду завозился. Голову седую укрыл и все. - А кто это у нас, - иронизирует она, подбоченившись, - вчера телевизор после отбоя смотрел, а?.. А кто это распорядком возмущался?
  
   Наблюдаю за феей отстранено, будто ни только здесь нахожусь, а и ещё где-то одновременно прячусь: стоит зажмуриться... Слушаю бодрые слова, улыбки фиксирую. Тот седой, длинноволосый, на дальней кровати, вроде молодой ещё. Сначала одним глазом из-под одеяла приценивается, выпрастывает голую волосатую руку за термометром. Потом заспанно зевает, улыбается:
  
   - Что кричишь... Сама досмотрела?
  
   - Да когда... - Она обходит и сует градусники остальным. - Вот, еще лежачего принимала, - на меня кивает, - привезли...
  
   Седой сюда смотрит, припоминая ночь. Взглядами встречаемся.
  
   - Привет, - говорит и подмигивает, - с прибытием. Как дразнят? ...А-а. Меня Саня. ...У нас еще Борис есть. - Насмешливо смотрит мне за голову: там тоже кровать. - Чудик?! - зовет. Там молчат. - Борька, черт!.. "Вставай" пришла. Кончай ночевать...
  
   Там заворочались, но я не могу повернуть голову.
  
   - Чё орешь, ...кат, - звучит оттуда невнятно через смачный зевок. - Ольчик, привет. Витаминку с тебя... С глюкозой.
  
   - Угу, - кивает она. - От храпа. Вон тебе тезку подложили...
  
  Просыпаются. Постепенно знакомимся. Дед-кряхтун по тому ряду в углу и ещё Рыжик напротив. Галдеж: завтрак начинается. Бодро дожёвывающий Крючок опять с костыльным стуком прихромал. В руке хлеб. С Седым, хитро посмеиваясь, шушукаются. А кто-то из лежачих еще не умывался... Где ты, волшебная утренняя тишина? Уходя, Фея-Оля за что-то пальцем грозит гостю и внушает мне, что вставать категорически нельзя. Хотя бы первую неделю... Ого! "Первую..." ...Может быть кровоизлияние, может... Да что угодно! Дурачком же не хочешь стать? ...Хотеть-то не хочу, да... Все, что потребуется - под кроватью. Няни вынесут. Достанешь? Тянется ногой и пододвигает ближе чиркнувшее по полу. После завтрака - мне его принесут - какая-то Света "старшая" заступает. "До свидания" ...через два дня. ...Да-а, дурачком стать мне не грозит. Уже. Уже стал. Только всё не верил... Так начался мой первый больничный день.
  
  
  
  
   2. Сонное Царство. (Райская Долина. Муха Людмилка...)
  
   День кончается. Тёплое вечернее солнце лицо греет, не печёт. Красноватым становится белый свет к закату. Удлиняющимися тенями сплетается лес в грядущие сумерки. Тени лета - опадающие листья - все в осеннем движении к собственному большому сумраку - зимнему небытию. Жёлтым окружением под деревьями лежат, к земле льнут, к живой зелёной траве никнут уснувшие, под ногами песок тропы усыпают. Солнечно-жёлтые и коричневые - давно высохшие и почти живые, с чёрными пятнами - следами невзгод. Ало-розовые, впитавшие рассветы, и пурпурно-багряные - закаты... Ветерок совсем стих, но разоблачение леса только чуть замедлилось, будто в недолгой задумчивости о только что случившемся.
  
  Листопад самый. Багрово-жёлтыми перстами, трёхпалыми и пятипалыми ладошками прощально, сверкая на солнце и тушуясь в тени, машут, кружась, отжившие своё милые сердцу призраки. Будто даже шорохи сталкивающихся в падении и лёгкие шлепки приземлившихся различимы. Тишина. Слышно, как бурливая вода в ручье на камнях поплёскивает, стремительно унося куда-то эти сброшенные покровы. До войны - это всё - международные курортно-санаторные места. Исторические, культурные, архитектурно-строительные и религиозные памятники. Природные заповедники, грязелечебницы, целебные минеральные источники... Центр паломничества христиан, разномастных мистиков и сатанистов. Неопознанные Явления - здесь обыденность. Самая дорогая земля на планете. А потом... Ковровое бомбометание, обстрелы по площадям, минные поля, напалмовая грязь... Даже призракам, думаю, мало не показалось. До сих пор большие участки руин не разминированы: некому. Да и незачем... "Потом..." Суп с котом, короче. Не раз, не раз в истории... С рыцарских времён.
  
  Но в осеннем бору этом красота такая, что невольно засмотришься: волшебство. Но некому - безлюдье запретной зоны границы. Старинные беломраморные остатки высоких колонн и тонких арок древнего дворца ничего уже не держат, кроме небес. Красный кирпич с белыми прожилками кладки древних толстых стен узкими проёмами глазниц бывших окон бесстрастным временем не на тебя, а в пространство будущего смотрит. Лишь кое-где сохранились следы чудно витых узорных решёток, разоряемых бесчувственной ржавчиной... Местных в старинную часовню загнали и для верности журналистов вместе с камерами туда: для гарантии от удара. А сами в подвале около суток что-то кроили с техникой. Когда мы туда пришли, те за решётками уже и орать не могли. Выползали из резных дверей, как червяки по ступеням... Листопад тоже, только дождливо было. И как вымерло потом... Чёрно-коричневый гранит развалин каких-то торжественных ступеней жёлтым узорным шёлком кружевных одежд этого нерядового дня припорошен. Некому красть дорогой камень - безлюдье...
  
  Нас, контрактников, с вертолёта быстро в дело, разумеется, на повстанцев, а тут эти животные-уроды, или кто они... Бабахнуло. Разметало храм. Фрески, мозаики, всё такое... Даже золотую утварь видели под ногами. Глазам не верили... Подбирать некогда было. Не раз уже собирался походить тут, посмотреть. Будто клад ищу. Ведь неприкосновенно здесь всё... Некогда опять. Тропа вдоль быстрого ручья, по руслу бывшей реки, наперегонки с ним подгоняют, торопят любовью заняться, а не костями и красотами. Впереди жизнь, не смерть... Ноги не спешат, парят-скользят, в небо синее норовят оттолкнуться и-и... Вот он - Край Света. Час настал. Сама принцесса намекнула: мне не показалось, нечаянно вышло, раздетую в купальне... Вдвоём - она и я. "Ню", "неглиже..." Покраснела по-детсадовски, но глаза не сразу отвела - всё рассмотрела, уверен. Обещала сегодня решиться: нельзя сразу, мол, не подумав ни о чём. О будущем - хотя бы... А оно - "...следствие прошлого и причина нового будущего". Но ведь принцесса! Здешнего короля любимая дочка, самая настоящая.
  
  У откоса обочины, заросшей камышом и болотной кашкой, на высоких соцветиях шевеление. Крошечная белокрылая детвора дружно ужинала пахучим - нектарные хихикалы, дружная наблюдательная стайка. Притаились, прохожего заметив, под цветы маскируются. Ждут, пока пройдёт гора, насмешливо шепчась, как соловей "загугукал чему-то..." Устал, что ли? Я невольно прислушался, точнее вспомнив чудесные разговорные уроки принцессы-феи... Но это, оказывается, горько отзвучало простое садовое гукало. Оно, выясняется, лишь вознегодовало на засилье этих певунов-всезнаек, вконец распустившихся в месте общих концертов. Откуда днем соловьи? Да в это время года... Не смешите.
  
  Машинально спугнул их и полетел дальше. Они цветочной волной брызнули в закатный простор с новой персональной дразнилкой: "Не он, не в нас, но обознался, а кто-то третий, невзначай...- С восторженным ужасом, писком и визгом: - В недоумении остался без приглашения на чай...Цветочный чай, как молочай, горчит же чай?!.." Дальше не разобрал, не слышно уже - далеко. Белые крылышки, будто подхваченные ветром, унесли их куда-то... в неведомую даль? ...Мне неведомую. Даже гукало досадливо молчало. Тогда я на ходу ступнёй поддел и подбросил им вслед стайку листьев - полетать тоже! Нет, падают... Отлетали. На плечо мне тут же села худенькая чёрная муха. Шустрая, деловая: воодушевлённо лапки потирает. Даже, вроде, усмехается. Нет сомнения, непростая это... Людмилкой зовут. Старая знакомая. ...По темному прошлому, шутит она, когда в духе. Тоже проводила их угрюмым зеркальным взором:
  
   - Жаловаться полетели... Между прочим.
  
   - А? - переспросил я, прислушиваясь, и сделал вид, что только сейчас заметил ее. Скосил на тощую фигурку глаза. - Привет. Чего?
  
   - Потом узнаешь... - Она и не подумала повторить предупреждение, но голос повысила: - И не ори! Шуму, ветру от него... Не дыши на меня!
  
   - Что ругаешься, - интересуюсь, выдыхая в сторону, - и сейчас, до сих пор, "никакого настроения нет"? - Она задумчиво перебирала задними лапками ворсу майки и не отвечала. Но что-то ей было нужно, иначе бы не сидела тут: фрейлина свиты ведь? Её высочество, двенадцатая фея, может, передали мне слова какие-то? "Этакие..." Но не то это существо, чтобы сказать мялось, стеснялось. Тем более - обидеть. Я помолчал, притворившись обиженным, но скрывающим это. Глотание обиды понравится. - Какие новости? - спрашиваю. - Как с питанием?
  
   - Э-э... - Она недовольно шевельнула крыльями, о чём-то другом думая. - Какое теперь питание... Зима скоро. Нектар собрали. Молочай да пырей пришлось добавлять: кислить стал... Теперь горчит. Дела никому нет. Да, тебя-то не было... - Помолчала, думая и смягчаясь. Я не торопил, шел себе, босыми ступнями тревожно листья расшвыривая. Людмилка перелетела на другое плечо. Пожужжала саркастически и горько усмехнулась: - У вашего любимого гукалы опять мальки вывелись, и тут же, естественно, зуб разболелся, как всегда, когда не надо... Октава теперь не та, все. Только тон портит. Слышал сейчас? Отец одиночка... - Зазеленила перламутровые глаза. На меня странно взглянула. - Двенадцать Леокадий наша пропала...
  
   - Опа... - не поверил я. - Иди ты? - И подумал: "Вот оно. Персональный отлуп от принцессы. Вежливо..." Моя разочарованная рожа в выпуклых зенках два раза искаженно повторилась, как в кривом зеркале. Спрашиваю с подозрением: дома, мол, нет? То-сё... Как водится. Нет, не шутит. Головой вдумчиво покрутил. - Мне ж назначено? Теперь... Не пустят? Без неё... - Начинаю соображать. - Эх, а во дворце-то... что?
  
   Людмилка неприязненно хмыкнула, как эти белокрылые дурёхи.
  
   - Во дворце, парень, тоже дела... - ответила, вздохнув горько. - Бешеный О"Гурец совсем, гад, свихнулся - все масти игнорирует, даже свои - военные!.. Носится, как сумасшедший по портретам, метит: Леокадий, видишь ли, ищет... Плачет, причитает, зовет, будто тайную дочь родную. Будто только ему одному двенадцатая принцесса нужна... Будто никому больше дела до нее нет... - Людмилка то ли всхлипнула, то ли просто голос дрогнул. - ...А где она, бедолага наша, теперь? Э-э... То-то. Никто не скажет. Даже я. Аа-а... - В закатное небо, на полыхающий Край Света тревожно покосилась, на Вечный Обрыв. - Может, уже у белых давно. В темноты ударилась. Пока мы тут грязли близ монастыря...
  
   - А кто же правит?
  
   - Да кто... - голосок злобно дрогнул. - О"Безьян старый с компанией... Кто ж еще? Формально он глава, не принцесса. Он-то совершеннолетний... - Муха чуть зуд приглушила. - Старым теперь не называй. Жениться, говорят, хочет. Старый бонвиван... Прости, Господи, душу грешную. Король-чик...
  
   - Стой! - прервал я. И сам стал, озираюсь: - Где дорога-то?
  
   - А-а? Заметил-таки... - Людмилка опять злорадно зазеленила глаза свои лупатые. - Дошло, наконец? Ну, слава Богу... - От возбуждения она даже в воздух поднялась с переворотом. - Умник... Тебе о чем толкуют?!
  
   - Не понял... - Башкой кручу: - На что намекаешь, зуда... Иди, умойся. Я что, первый раз прихожу? - возглас мой все же сник. - Ну, Её высочества нет... Ты рекомендуй! Я же помочь?..
  
   - Не ори, - отрезала она грозно. - И так всем слышно... Я тебя не виноватила! - Нервно кувыркнувшись в полет, снова присела на воротник, ближе к уху. - Фу, серы-то накопил! Грязнуля. Еще возникает... - Самоё муху было не видно, только ругань удаляющаяся и приближающаяся: - Сонное царство ему... А под ногтями чистить, в ушах? Под ноги глядеть? Вояка, жених! Помощники... - Заёмный Голос у нее сел. Зашептала хрипло: - Старики теперь не хотят иных ко двору пускать! Не видишь? Домой ступай и жди... Прояснится. Неделями не бывают, а потом возмущаются, не верят!.. Вон бушуй к темнотам своим. Предстоятели... Ты их любишь. У них опять, говорят, превентивные аресты и умерщвления. Пенитенциарная система, видишь ли, не справляется. Помощь нужна. Только Седого своего сейчас сюда не веди! Будет опять вчерашний день в словах искать... Всё, надоели беженцы психованные, не до них... Скоро самим жрать будет нечего! - Ее стало едва слышно. - З-з! Постное им, да белое. У него "наследственно желудок испорчен", понимаете ли. Спорщик без аппетита...
  
   Препираемся, отношения заинтересованности сторон проясняем, а громадный облетающий клен, как стоял на месте чёрной махиной, в двух шагах от тропы, так и стоит. Нет Перекидного Моста и всё. Га-ад... А я уж, сколько с ней шагаю? И ветер навстречу... сильнее и сильнее! Тихо же всё было? Только что... Листья с него мёртво перхотью посыпались. Дорога, прямо на глазах, горбится, топорщится, на мелкие тропочки разветвляется. А те сразу в стороны и назад загибаются. Понятно... Ворот так не увидеть. Ну ничуть, нигде! Бор шумит, вода в ручье поплёскивает, развалины арок потемнели. Был, был здесь когда-то настоящий мост. Да вот... Время.
  
   - Кто это делает? - спрашиваю раздосадовано. - Калерия-кавалерия? - "Опять, думаю зло, "Пиковая дама..." Тетушка-породушка. Разузнала. Такой момент! Ах, ты ж... Снова взялась воспитывать". Схожу с тропы, ветер стихает. "Ну, ты... Зараза старая. Испугались её... Не пускает. От, ведьма..." - Что молчишь, померла?
  
   Без ответа. Скосил глаза на воротник, ближе подтянул... Нет Люды. Так, и эта сгинула. Язык прикусил. Елки-метёлки, веники... Испугались, не испугались: ведьма - тётя у принцессы. Какая там фея... Понты одни, да реклама. Просто рядом постоишь, потом затылок ломит. А пять минут разговора - с улыбками, с комплиментами! - ночь потом не спишь. Даже Людка, с её подколками и руганью, больше на фею тянет... Что ж делать? Как был из дома босой, в спортивных штанах... С голыми руками. В полушаге от Моста и Ворот... Только, где они? А скоро стемнеет... Посинели, сгустились сумерки. Время теней. Каменный крест вроде бы где-то тут стоял...
  
  Возвращаться домой, в постель, ну очень не... Тут такое может начаться, пока вернешься... Вот, смотрю, за тропой - поодаль, у осыпи уже, до самой кручи недалеко - высоченная... Ну, да - лестница. Если б не листопад, обнаживший всё, не углядеть бы в чаще. Прятали, готовили на верх лезть, а там граница. Ясно. ...Что девка красна. Ах, ты ж... Может, это она и готовилась? Тайно распорядилась. Ждать нас с Седым не стала, о Возрождении страны снова по книгам и преданиям толковать... Каким-нибудь уродам-контрабандистам доверилась, пошла с ними самой поглядеть только - удостовериться. Да с тем и пропала теперь? По наивности, по доброте, - фея же? - человеческой душе себя доверила. А души там искать... М-да. К клену притулился и думаю...
  
  
  
  
  
   3. Двадцать третий год. (Дом. В тёмном месте, на узкой...)
  
   Думаю, пока подремлю под дождичек ещё чуток, устал - набегался... Лень постель стелить. Ага, сейчас. "Дз-зынь, дзынь!" - в двери. ...Сосед. Телевизор, спрашивает, работает? Э-э... Нормально? У него рябит, и звук пропал. Что-то всё - одно к одному - скопом: и погодка, и новости, и телевизор... Слышал, передали, каждую ночь люди исчезают? Прикинь, идёшь поздно с работы или от подруги... Включаю - да, рябит. Пробуем регулировать - рябь и тишина. Потом зашипело... Антенна? Оборвало... Конденсатор разрядом бьет. Тоже внутри добра поднакопилось... Если двенадцать раз, - грустно шутит пришелец, - значит, полночь, пора?
  
  Озадаченный и опечаленный он ушел. Я, зевая, к окну, а та-ам... Только на Перекидном мосту свет от автомобильных фар да окна автобуса светятся. Темень-тёмная. Фонари будто задуло и залило. Ветер чёрные тени деревьев мотает. От остановки иду сейчас - в домах ни огонька. Дождя, правда, ещё не было, чуть накрапывал временами, но ветрище... Пыль метёт и аж воет. В темноте такой бурей кажется. Вдруг крик. Вопль истерики. Вполне серьёзно орут. Близко... Кусты затрещали, топот, возня... Женщина кричит - зовёт на помощь. Плачет. Успокоиться кого-то просит? Все спокойны. Рядом воинская часть. Может, солдатик какую-нибудь уговаривает... Сейчас. Успокоится он... Опять кричит. Ч-черт бы вас... Куда деваться? Бегу. На крик, куда же ещё... Теперь всё иронизируют по этому поводу. Знаю, наколоть могут, - во всех смыслах - но... Раз ты мужеского полу, брат, и таким себя считать хочешь...
  
   Бесконечными ожиданиями сумасшедшего, как всегда в тоске, тянутся в бушующую темноту бетонные плиты заводской ограды. Я - туда, теряя настроение окончательно... Через трамвайные рельсы, под свист проводов, через... какую-то натянутую проволоку, отгораживающую поливную травку и шумящие деревья... В одном месте колючие высокие кусты. За ними отмостка стены. Ветер воет. Кусты рвёт и ломает на сторону... Оп! К стене кем-то нескромным прижата. Кричит опять. Колени подогнула, его откровенные руки отцеплять пытается... Высокий бородатый мужичина в цивильном, не оголодавший солдатик.
  
   В классе шестом-седьмом, было, когда тоже на помощь звали меня, вид сделал, что не касается "чужая" разборка. Авторитет юный, паучок-дурачок, и муха-цокотуха, одноклассница. "Поцелуй, а то в морду дам...", типа. Перспектива вмешательства настолько мрачной показалась. Короче, взгляд мой на сей предмет с тех же, примерно, пор изменился под напором реальности. Убедила жизнь: вид делать, - по крайней мере, перед собой душой кривить - слишком дорого оплачиваемый идиотизм. Себе не ври - без толку. Действительность очень больно напоминает, если нечто хотят забыть, заслониться какой-нибудь лицемерной хренью во спасение от напряга, вроде возвышенных фантазий, или - напротив - слишком старательного пофигизма, опускающего всё и вся до желаемого к случаю. Увы, выдумки - только выдумки: хоть возвышенные, хоть подлые... Реализм. Даже в фантастике. Иначе - обломы сплошь, кошмар пробуждения. Похмелье "во чужом пиру..." А по поводу "чужих" дел, совсем просто: это каждый раз по ситуации, настрою и личному опыту. Как аукнется, как откликнется - очень непросто угадать. Кто морщится и отмахивается, тоже убедился, ни в коем случае не всегда правы оказываются, ничуть не чаще встревающих.
  
  ...Мне бы что-нибудь заорать для неожиданности, там: "Взвод справа, танки слева...", а я тоже - отцеплять. Рыцарь. Сразу и получил в нюх локтем. Обидно. Сам ему въехал... Наверно, мало. Но он ее бросил - на меня растопырился. Пьяный. Аж стебает его, бедного. Здоровый, змей, с меня ростом, но плотнее. Постарше. Седой, что ли... Или блондин? Клешни-то, клешни?! Замок железный. Оп-па... Пьяный-то пьяный, а к нему в охапку попадаю. Сдавил, бык, не дохнуть. Зато сам горячо водярой в лицо пыхтит... Сатаны ему тут все... Руки кольцом сдавливает, как щелкун рычит! Опять обидно: везунчик... Завозился я уж по-взрослому. ...В пятак, в хавку бородатую ему. Потом - лбом же - в живот, и колени подсек. Он сел. Ну, я ему - за все хорошее и от сердца - ботами. Получилось сильно, с чувством... Он брык - готов. Тут крик возобновился. ...Не понял. Смотрю на нее. Это, оказывается, в мой честный адрес... К нему кинулась - трясет, пульс щупает. Муж, что ли... Мне не обидно? Из носа покапало, ладно: высморкался и все. Ну, пуговку оторвал. Но в душе как-то... Что ж такое "не везёт", как с этим бороться... Её сортирной ведьмой поименовал, даром, что красивая кукла, вроде... Часто так: случится что-то, думаю, должен бы переживать, а не чувствую ни фига, спокоен. А иногда, - странно, - по пустякам... И он же ещё меня Сатаной? Свинья. Что-то здесь, как-то...
  
  "Дз-зынь!" - Дергаюсь. Теперь телефон. Очнулся, трубку хватаю:
  
  - Да?..
  
   - Ты, Чмо в ботах! Не спишь, дрочишь?.. - Голос детский. Старательный мат. А-а... "Ржунимагу, типо!!! Бу-га-га!! Мальчег процывный..." Или сетевая Масяня какая-нибудь. "Хрудью меряцо". Хулиганистые тинэйджеры. Оно думает "поднимеццо", если им "некта "опустиццо..." Так-то тебя, мол, и так. Туда-то и сюда. Тонко формулирует, гадик. Интонации правильные. "Мемоар", короче, и "постенг" сетевой. - Второй час ночи! - гырчу и на их язык перехожу: "...физдипеть" тут мне! "Упыздь, сцуко!" У меня определитель номера. Тридцать шесть, - говорю наугад. Реагируют быстро. - "...фигасе!" Скучно с тобой, мужик. Поговорить не о чем. Пи-пи-пи...
  
  ...Поговорили. Как воды напились. Такой юмор. "Пи-пи-пи..." - снова, откуда-то. Открываю глаза - телевизор - зуммер и мигающая надпись: "Не забудьте выключить телевизор! Не забудьте выключить..." Выключил - не ори. Теперь, может, хорошее приснится. ...Не помню. Тоже случается. Проснулся одетым. Постель не разбирал. Желтые кленовые листья на сдвинутом одеяле вытканы. Тапочки на стуле, под рубашкой грелись. Сосед деликатно оставил, когда на подоконник влезал - антенну проверяли. Да и ладно... Мать в Москве, не видит.
  
  Отпуска моего еще две недели... В календаре средневековая гравюра. Рога-копыта, хвост, всё такое и заклятие на латыни: "Vade retro Satanas!" И-ех... Меня у завода не по матушке, выходит, а по-латыни?.. крыли. Оп-па-па... Вчера ещё чуял - странность. Вот это "солдатик..." Пошел за почтой. Вместе с газетой - пакет: работу вернули. Не везет. Сопроводиловки я обычно читаю, но не верю им. Теперь тоже не расстроился, но, когда за стол сел, всю эту макулатуру разложил перед собой - понял: все, не возьмусь больше. Во всяком случае - долго. "Satanas..."
  
   Сидел у телефона, лицом к окну, гравюру календаря на свету рассматривал. "Отыди, Сатана", значит? А он белый и пушистый... Но, латынь-то, латынь?! Откуда... Чудеса. Хотя оторванная пуговица за ночь не прижилась, нет. Не привилась сама. Э-эх... За тюлевыми занавесками прилип к стеклу предпоследний день сентября. Утро, вечер? Не поймешь - сумрак. Дождь опять. По Перекидному мосту боевые машины на полигон бескрайней колонной - со светом... Зеваю. Мать должна приехать: может, завтра... На день, на два? Убраться бы... Книги и папки на полках, на привычных местах. Их давно не трогали... Колонки, пыльная крышка музыкального центра, кипа компактов и кассет под потолком. Можно пыль стереть. Можно и не стирать. Надо бы пуговку до её приезда найти и пришить.
  
   Видно, привычная надежда остается и не дает настоящей тоске накатить. Мол, ладно-ладно, не вечер. Ещё разэтакое нарисую, что вы. Но сколько можно? Практика, практика - Критерий. Так что - сиди... Никогда не думал, что разочаровываться в себе буду так спокойно... Ну, не на стенку лезть, а все же. Все-таки странность: ведь любить себя полагается, в возможности свои верить, а тут? Сижу. Самое сильное - это некоторое неудовольствие. А бессмыслица любого дела очевидна. И нос припух... Холод собачий. Батареи ледяные. Дома сижу, мерзну, как дурак. Ну и отпуск... В телевизор уткнусь и все. Читать не могу - не лезет умное.
  
  Сосед опять приходил, пьяненький. Говорит, телевизор сам, гад, стал включаться! Как так может? Нет-нет, потом - глядишь - работает. ...И не забывал я его! Новинка? Мастера сейчас вызывал - смеется, гад. Но за вызов взял... А теперь радио - та же история! ...Не шутит. Печалится: "Может, крыша поехала... От пьянки?" И в глаза смотрит: "У самого-то, как? Включал сегодня? Может, все же - новинка? Чё с носом?.." Хорошо - телефон зазвонил, я - к трубке... Сосед ушел, не дождался. Что ему скажешь... Правду? Точно, решит, крыша у парня течет... Не "новинка" тут, а Людмилка. Только промахнулась мал-мал: не в ту дверь запулила, в соседа попало... Смотрю в зеркало на нос... Але? Громче! Вас..." Неужели нашли... Не-а. Не стала бы доставать. Что-то ей всё-таки надо.
  
  
  
  
  
   4. Сонное Царство. (Край Света. Подготовка акта...)
  
   "Надо, надо идти, конечно, - нетерпеливо думал Борис, вглядываясь в тревожную синеву закатных туч над пустыней. - Жди, не жди... Прямо сейчас. Пока это еще как-то возможно. Транспорт тот Сподвижник то ли сможет подогнать, то ли... А пропажа "грязи" из арсенального сейфа всё равно скоро автоматом обнаружится - да в таком объёме! - ясно: очень информированные враги с большими возможностями в обители готовят нечто крайне серьёзное, и начнется истерика - похуже прежней... Тогда и с транспортом - хана. Кому охота во сне молодым помереть? Теперь же, если кто из зрячих мирян и увидит здесь неясного, могут принять за добытчика или "самоотверженного" послушника, Судом Чести посланного вместо пожизненного срока грязный дух из убежищ вручную откачивать. Нерядовой случай, но понятный. Энергетический кризис, вы должны сознавать, дефицитное электричество - в первую очередь! - смыслящим... А мы постараемся, чтобы и не увидели. Даже его - в маске..."
  
  - Сегодня ты Алекс, - настойчиво обратился он к медлившему монаху, решительно отстраняясь от холодной бетонной кромки лаза. - Вчера, значит, был Метилла. А завтра?.. Зан? - спрашивая, с надеждой всматривался в мрачные прорези белой маски. - Пора, может, уже, а? День кончился. - И нездешне пошутил: - Раньше сядем, раньше выйдем...
  
   Седой пока не отвечал и старался смотреть в темные углы давно разрушенного мемориала. Возможно - сосредотачивался на "нерве дела". Наверно, эти имена - как раз "секреты завета". Столько тайн... Каждую службу - новое имя. Сущности себе обновляют. Или следы путают. С кого спрос? Но дорогу-то покажет... в новом качестве, проводит с мешками до места? Там уж дядю Борю не надо учить... Да и до Моста бы нехило... Обещал сам спустить. Пульт, мягкие детонаторы, альпинистская обувь, страховочная приспособа, дистанционная одёжка... Холодно там, говорят спускавшиеся. Кто-то, значит, выжил, раз говорят... Вышли же вот в новые развалины? На поверхность, значит. Ничего, тихо. А сколько сомнений было? Ночью - дело другое, разумеется...
  
  Ветер песок несет - красная вечерняя пыль над барханами завивается и ложится рябью теней новых песчаных волн. Расколыхавшийся закат, угасая, тлеет и тлеет. Светило в разрывах темных многослойных облаков попеременно полыхает вселенским пожаром и быстро "гаснет". То и дело скрывается на зыбкое дно неба, как сияющая линза рухнувшего сторожевого прожектора в подмывшую его быструю тёмную воду с наползающими прибрежными льдинами. ...А Седой всё медлил. Закрыв глаза, ловил веками слабое тепло. Соскучился под землёй, какой разговор, но маску не снимет... Ни за что. Провожает светило!
  
   - Как хоть оно называется? - спросил Борис безнадёжно.
  
   Но на этот раз глаза медленно открылись. Узнав Бориса, темнот в закат вперился и, кашлянув, как истый храмовник, распевом "прорыдал":
  
   - Великий и Лучезарный! Глядящий во Зло и Добро, Призывающий и Отдаляющий. Изменяющийся и Изменяющий... Непостижимый в сути. Кхм-кхм... - Кашлянул снова, кивнул и, глядя в глаза, свой мешок Борису медленно подал. - Осторожно... Это осторожно. Я скоро. Последи тут...
  
  Вздохнул и, нехотя, снова вниз спрыгнул, в нору. А "послушник" вернулся в пролом и, вздохнув тоже, сел опять под стеной так, чтобы знобкому ветру из пустыни меньше доставаться, но и видеть вход полумёртвого монастыря. Подземный город, по сути. "Какая разница, - подумалось, - больно оттого, что жизнь вокруг дрянь дрянью, или жизнь кажется дрянной оттого, что больно? Ведь больно. Какая - в чем? - разница... И там, и здесь - фе... Здесь - совсем уж непролазное: тонут... Дома еще туда-сюда. Пока. А в Долине? ...Ну, тоже наверно, хоть и Райское. Хотя... Не сравнишь. "Фекалии" элиты да, конечно, но..."
  
   Великий и Лучезарный, в последний раз оглядев закатный мир, ушел к себе, за край пустыни. Огромное темное веко планеты снизу закрыло его красный глаз. Наступал мрак. "Так уж случилось, - привычно пытался успокоить себя раздосадованный промедлением Кур. - Так вышло: очень горячая точка..." Иногда, тренируя непредвзятость, Борис вынужденно называл себя - Кур. ...Ну, который в ощип попадает. "Под раздачу попал" впервые он давно, ещё в глубоком детстве. После гибели отца, у матери молоко пропало. И пошло... Полезное, козлиное, стали давать. "Питание искусственное..." Дорого, да и трудно достать. Коровье, засранец, не желает - орёт, рассказывали, бутылочку с соской норовит об стол... Надрывается! Нервишки ещё не выросли, а туда же... Растущая психика, тревожились врачи, на пределе: как-то скажется? То ли необыкновенно разовьётся, окрепнет и закалится, то ли напротив... Стали сахарок добавлять - слава Богу! - "орец" успокоился, но неполезно, неполезно... Болезни, что поделаешь, липнут к "искусственникам..." А хилого и болезненного мальчонку даже младшая уличная гопота норовила инстинктивно задвинуть, не говоря уж о сверстниках и старших. Тем более, когда от дома оторвался в школу. У-ух... Слёз, мыслей о смерти, черноты беспросветной!.. У кого-то, хоть отцы есть - какая-то заступа всё же. А тут... Школа-то окраинная, ко всему, в криминальном районе... Но не размазали, не получилось. ...Вихрь из последних сил погнал по камню бывшей мостовой песчаную пыль и стих, будто выключили. Последние лучи погасли. Ледяной сумрак потускнел.
  
  Борьку, наверное, молоком от бодливой козы потчевали, да от бешеной коровки добавляли. Чтоб спал... К делу понёсся-отнёсся всерьёз. Пусть и вынужденно, и не сразу, не сразу... Долго-долго мялся, мямлил, но, куда деваться... Но. Рогами прочно упёрся. Такой заводной козлёнок в нём открылся! Рожки, хоть и мелкие пока, но... Всякая там физкультура и спорт, азарт откуда-то взялся! Коньки-лыжи и прочие плавание со стрельбой - сверстников догнать, да перегнать! "Вашу мать..." Это само собой - здоровье будущему защитнику Родины и угнетённых. Александр Васильевич Суворов примером от деда дан был... Но и обязательный бокс нашёлся в секции "Трудовых резервов". Рукопашная, самолюбивые уроки азартного Дяди-брата, посидевшего и поседевшего в известных местах, - как теперь всеми признано, совсем даже неотдалённых. Короче говоря, кто ищет... Едва не исключили из школы воодушевлённого "переменой участи" в седьмом классе ещё, только из пионеров выперли за всё хорошее. Пожалели: мать-одиночка, то-сё... В настоящего рогатого козла не вырос лишь, наверное, благодаря покойной бабушке. Сумела твёрдо убедить, что и у кошек-собак тоже кровь красная. Им тоже больно-обидно бывает, как и абсолютно всем людям, и они по-своему плачут - Бога спасти просят. Спасатели Ему нужны, а не мучители. Те другому служат... В церковь брала. Потом, может быть, нужные книжки добавились - учителям спасибо. Беззаветно полюбил это дело, чтение, юный Бобок: чудные миры открываться стали! Не предполагал.
  
   ...Ржавая стрелка на мятом и облупленном гербе Белой Веры сдвинулась вниз, на три деления сразу - "Жертва", - освинцованные ворота провалились. Появилась первая фигура. Темноты никогда не выходили с открытыми лицами. Пустоглазые оловянные маски незрячих, появляясь, одинаково бледнели при свете звезд. Серые же тяжелые пыльники однообразно колыхались в такт шагам. Классически опустив друг другу левую руку на плечо, они выходили и медленной вереницей растягивались, как древние слепцы по бесконечным проходам полуразрушенной столицы. Было их не счесть. Иногда процессия тянется, говорят, через весь квартал... Наугад сворачивают. Наугад стучатся в убежища проводники. Наугад их блаженные руки осеняют помертвевшего избранника. Помраченный рассудок поводыря, поясняли сведущие, - гарантия непреднамеренности... Раза два в месяц - эта привычная жуть. Закон. ...Но почему они лиц-то не открывают? Боятся? "Вдруг приснится..."
  
  Добровольное Общество Содействия Армии, Авиации и Флоту - ДОСААФ родной, в нужное время, перед армией, с самолётами и парашютами познакомил. Почти "подружил". Если бы не одно "но..." Спортивная стрельба в большие мастера не вывела, надоело без серьёзного применения быстро, но тоже кое-чему обучила прочно: не дилетант, нет. Довольно твёрдым стал Бобок, как и полагается косточковому имени-племени. Куда-нибудь воякой-контрактником от большого ума только, наверно, случайно загремел лишь раз: и деньги обещались, и впечатления... Недолго, к счастью. Учёба "помешала" и книги. Самые лучшие, кроме как в "Читалке", не найти тогда было. А читальных залов в "горячих точках", по всему видно, нет. Куда ж тут? Да и не порисуешь всласть, как привык... Иначе говоря, Рыцарь печальный, хоть и без образа, хоть и наивен бывал, многажды убедился уже сам, но, но... Съесть его просто не съешь - как минимум. Даже с хреном... И не разгрызть... так просто. Без специальных инструментов и подготовки. Зубы обломаешь. Бобок ибо. Вот обычные люди и догадались его звать на помощь, когда кто-то, приближаясь, начинает голодно скрипеть челюстями и цыкать-щёлкать кривыми или красивыми зубами... Спасатель - не спаситель, да. Но не мучителем же быть? Паскудство такое.
  
   Седой вернулся со вторым тюком. Подождал, пока процессия в тень подальше отползёт, позвал кивком, и они тоже, наконец-то, снова двинулись. По откосу долго крались. Нет, Седой сказал, что ещё далеко до Края и самого обрыва в преисподнюю. Этот спуск так только - с холма Славы... Столица была на девяти холмах, "На великих Горбах..." "На гробах", - так и просится на язык. А ляпнешь, где не надо - сразу кощунство прилепят, наверняка. Это минимум. И пойдёшь, как миленький, опять же в "пустыньку" - грехи замаливать... Спотыкались, продолжая одеваться на ходу. Армейское - "бывшее в употреблении". Не стрелять же... Греет, не воняет - и ладно. Говорил - обязательно дезинфицируют... Думать, что это одежда, быть может, с трупа Борису не хотелось. Никто здесь об этом не думает - ценится довоенное качество и тепло.
  
   А подмораживало, как следует. Снежок откуда-то стал срываться. Небо какое-то "облетевшее": редко-редко крупные звезды. Мелкие все просыпались снегом. Хрустит под подошвами, как только что прохрустел "звездный" за темнотами - ушедшими в противоположную сторону, монастырскими смертиями. Борис оглянулся - темень. Только развалины слегка фосфоресцируют. Седой говорит - не радиоактивно. Здесь другая беда... Впереди - шагах в пяти - неясный серый силуэт. Это он свою форму сверху надел на всякий случай... Темнот. Самый настоящий, матерый - разматерый. Алекс - Метилла - Зан... Сйчас уже Зан, так сам сказал. Ну, пусть Зан... Хранитель убежищ, куратор Монастыря, Почетный Гость... Что там еще? Главный Врачеватель... Скромный герой. Тайный членолог. Летописец даже... Да, Боже ты мой! Сколько еще там... Во - знакомство. Хухот свел. ...Хромой. В Музее Обороны и сам теперь ждет. Раньше Борис иногда ночами дежурил с ним из любопытства. Тому - хромому - трудно одному все обходить. А Борька - "Молодой" - глазел заодно. Жуть. Ракетная платформа на воздушной подушке - может и на катках по грунту, в целях экономии топлива - девять человек экипажа; возможна ядерная боеголовка, стратегического назначения; не уцелело ни одной...
  
   Они нарушают Закон. И по всему, конечно, "непрощенно". Не стоит попадаться. Даже с ним не замнут. Будут судить. ...По откосу временами осыпается гравий из-под этих жутких "альпинистских" ботинок. Борис затаивает дыхание... На этом склоне, рассказывали, когда-то были богатые каменные особняки. А внизу элитное кладбище... Спускался и вспоминал Людмилку, старательно намекавшую, чтоб Седого не брал вниз. Или - наоборот - брал, вопреки... Без образованного Метилы, кто бы к такой технике подошёл? Для чужих ушей болтала?.. Седой же идет совершенно неслышно. Шум лишь от засланца. Как ни старается - тяжел. Темнот, наверно, молча жалеет, что повел: замечаний уже не делает. Что с того, что погибший здесь вполне может проснуться где-то ещё и забыть тяжкий сон? Может ведь больше и не проснуться никогда и нигде... Никто того точно не знает. Считается, можем после гибели очнуться в таком месте, что здешние каторжные пески пляжем покажутся. Что заслужил...
  
   Борис опять подумал о том, что надо Людмиле... Помощь. Такая? Леокадию образумить, а может и спасти... Потом, вдруг, ему было уже некогда думать. Сначала Седой приостановился и жестом остановил спутника. Тут только Борис услышал приближающийся ноющий звук патрульной "грелки" и заметил на верхушке развалины мелькнувший свет прожектора!.. Потом они кинулись в какой-то пролом и понеслись в темноте так, что бедный засланец точно не знал, где у него одна нога, где другая... Боялся только, что вот-вот рубанет из мрака в лицо какой-нибудь выступ, прут или еще что... Или сам сейчас рухнет в завал старого убежища с сухими трупами... А в Пропасть загреметь? Ведь Край Света... Потом и про это забыл - устал. Только руки вперёд выставлял во мрак, чтоб, хоть как-то... А Седой хрипит, что у них биолокатор... Ходко стебает впереди, почти не спотыкается. Понемногу вроде даже удаляться стал... А бежать первым опаснее. Да с таким грузом... Потом затаились. Потом дело делали. Потом снова рвануть пришлось. Уже налегке...
  
   Лишь бы Край успеть перескочить в темноте... И не упасть - пока Место обесточили, пока большую тревогу не подняли, пока... Да елки зеленые... "Падают от смеха и пули, падают в пропасти отчаяния и на колени, - мелькало в мозгу. - Падают бомбы? Дождь... Падают, как подрубленные и подкошенные! Падают расстреливаемые и пьяные. Падает настроение и камень с горы... Крепости падают и содержание лейкоцитов... Падают с неба звезды, снег и мертвые птицы! Листья упали и - гора с плеч... Сердце упало и голова на грудь... Падают династии, режимы и диктаторы". А нам нельзя...
  
   ...Взбешённые храмовники выскакивали откуда-то из бетонного уха Лучезарного по одному: слишком узкое отверстие. "Церковных воров Сатана лижет: в руки не взять!" Выскакивали и падали... Как в спортзале. Ну и что ж, что их было столько? Что ж, что некоторые вставали? Битые уже, напуганные... Больше старались не попадать под руку. Притаиться предпочитали. Знать не знали, сколько здесь напавших "воров". Сбитый с ног имел право оглядеться, помощь позвать. Инструкция... Двоились-троились бесстрашные силуэты во тьме и тоже падали... от ударов "...по ногам, в туловище, в голову - ногой, кулаком, локтем, лбом... Да всем"! Только успели "грязь" спрятать - тревога - завыло... Слова складывались сами. Теснились и отталкивались в напряженном мозгу, заблокированном Седым заблаговременно от статического сканирования Места.
  
  Механически-точно спускались по деревянным перекладинам длинной прогнувшейся лестницы. Не спешили - это бессмысленно: помешать столкнуть лестницу любому, подошедшему к Обрыву, невозможно. Надежда на то, что для простого мирянина и, тем более, монаха-темнота приблизиться к границе преисподней, пожалуй, потруднее даже, чем прыгнуть туда в горячке... Сбитые костяшки на руках щипало. Тёплый воздух долины стал ощущаться по мере спуска. Хорошо, наверное, ещё и то, что темень внизу: приведись днём лезть с такой высоты? Трудно и представить... Как с облаков. ...Да! И еще падают в изнеможении "За Гранью". С освобожденным мозгом и духом. Уже? Господи... Хотелось немногого - лежать и свободно дышать. Сколько счастья...
  
  
  
  
   5. Двадцать четвёртый год. (Травматология. Счастье...)
  
  - "...Счастья"! - скептически читаю вслух. - О, как... Полные штаны? - Владелец не слышит моих вселенских сомнений, сладко чешется. - Заневский! - зову, настырно отрывая от дела: - Саня?
  
   - Ау? - чутко откликается он, не глядя, и аж шипит, морщась, не оставляя стараний карандашом достать некое место на спине под гипсом.
  
   - Что тута за Счастье? - любопытствую, полистав книжку. Он теперь сосед напротив. Несуеверный Рыжик оттуда тоже к окну переселился, на печально освободившееся место, в ноги ко мне. Предупреждая о намерении жестом, целюсь и перебрасываю томик через проход на Санину кровать. - А почитать? Про "сбычу мечт..."
  
   - Без проблем! - Ловит он своё "Счастье..." и кивает, бережливо расправляя смявшийся угол. - Сегодня добью... - Бросил карандаш, загипсованной спиной о спинку кровати потёрся. Задумчиво поглаживает щёки, как бороду, и тоже листает "Стажёры Счастья". Там прочтет, там... "Счастье" мне ищет. Не находит, но делится: - Короче, - говорит задумчиво, - на трех китах оно: любимая работа, любимая семья-женщина, друзья любимые... - В глаза смотрит. - Но! У большинства, надо понимать... - Книгой трясет. - Даже один "кит" - удача?
  
   Его пессимистическую статистику китового промысла прерывают те самые рядовые "китобои" из большинства. К Деду от двери проходят, задевая нас пакетами, незнакомые посетители. Степень их удачливости в традиционной международной охоте трудно определить на глаз. Раскрасневшиеся на холоде смущаются и ещё больше краснеют в непривычной обстановке с суднами и непустыми утками под кроватями: "Извините-простите..." Заслуженному старику воспитанность кажут?
  
   - Идите уж... - ворчит Саня, кривясь на их приседания. Пропустив, в мою сторону снова заинтересованно щурится: - Ай, не так? Один кит, хотя бы? - Внимательно смотрит на мои машинальные кивки... Не удовлетворен, уточняет: - У самого-то, как с китами? Личный опыт...
  
   Смотрю в сторону посетителей. "Да никак, думаю, ещё больше скучая. Намечалась пара, да что-то... Одного редакторы не признают. Другой, китенок ещё, в заграницу уплыл. А друзья далеко... Не определено".
  
   - Не определено пока, - говорю, вздыхая. - Это идеал. А гармония недостижима, извините. Только - стремление.
  
   - Как это?
  
   Осторожно ложусь на больной бок, к нему лицом. Настроение, странно, больше не портилось даже китами. Нравится он мне, вот и все. Говорить с ним, дочку его смешить приятно. Да и тема...
  
   - Гармония, Идеал с большой буквы, - изрекаю веско, - это Небытие.
  
  - Да что вы говорите? - Александр Метиллович сделал круглые глаза. - Просто неловко вас слушать.
  
  - ...Полная гармония, установившееся равновесие, - продолжаю, криво улыбаясь, - кранты, значит. А отсутствие равновесия создает напряжения, которые стремятся разрядиться и принять прежнее состояние, форму покоя. Напряг дает энергию движения. Жизнь - движение, нарушенная Гармония покоя... Стремиться к ней, значит, к Небытию?
  
   - Во-он, куда тебя... - Крутит головой. - Повело-повело! Да и занесло. - Неприязненно смотрит на свою грудь, закованную в гипсовый корсет, "панцирь, кирасу". - Ну, ну? - торопит, не поднимая головы. - Продолжай, софист... - Вскидывает глаза. - Или уж сам запутался? Ты не буйный?..
  
  Довольный реакцией, опытно разряжаю напряжение, противоречиво желая оказаться подальше от больничной смерти-гармонии:
  
   - Почему нет и нет равновесия? Все зыбко, неустойчиво... Что нарушает его, Жизнь будит? Зачем? Ведь все сначала...
  
   - Стой, стой! - в сомнении останавливает он, очи с потолка горних рассуждений к реальному, бренному телу опустив. Белую футболку на груди снова оттянул. Быстрая жена утром по дороге на работу заскочила, переодела его. Подул туда, под гипс. - Значит, стремление к хаосу, - уточняет, косясь, - стремление к Жизни?
  
   - Дело в мере, а не в демагогии... - Киваю заносчиво.
  
   - Мракобес ты, - неодобрительно говорит мне, улыбающемуся, разогретый оппонент. - Бредяев-Цзэн... Кто тебе такое сказал, мальчик?
  
   - Гномик, - говорю честно. - Приснилось. - Бровь Сани дернулась. Ждет человек пояснения. Пожалуйста: - Равновесие духовного мира? Абсолют. Чтобы нарушить, нужен независимый фактор извне. Но это Абсолют? Какая независимость... Абсурд. Помимо ничего невозможно.
  
   - Невозможно, ну?
  
   - Значит, и Гармонию Абсолютного духа нарушить невозможно... - Сближаю кулаки. - А в материальном мире, в предельном приближении к такому же, допустим, Равновесию, нечто извне срабатывает... Дух. Сам Абсолют? И-и... Взрыв! Хаос. Все заново... Чтоб было.
  
   - Гармоничный механизм, - иронизирует он, морщась. - А если независимый фактор возможен... и в духовном мире?
  
   - Да невозможен! - досадую. - Абсолют. Но тоже нарушил бы...
  
   - Ну, уж... Все-таки? - понарошку не понимает он. - А намеренно не станет нарушителем? Пути Господни неисповедимы...
  
   - Наш бесконечный мир - это единство, - невольно понижаю голос на некоторое внимание посетителей. - Единство с устойчивым нарушением равновесия в критической точке. Вечное стремление к недостижимому Равновесию, возможно, обкатывающее варианты прогресса, эволюции... Пока это реальность. Мир наш, сами мы, разговор... Реальность? - спрашиваю серьезно. Усмехается. Я остываю. - Нет Равновесия. А критерий истины? Практика...
  
   - Независимого у тебя, значит, нетути. Равновесия тоже... Чего ни хватишься, ничего у вас нет... - Цитируя Воланда, Саня, похоже, готовится нанести главный удар. - А ты не допускаешь, что дух...
  
   - Допустить всё можно.
  
   - Уши вянут слушать вас, - прерывает сзади тезка Борис из Дворцовой Ельшанки. - Высокая политика...
  
   - Не слушай, - говорю, потом оборачиваюсь: чем-то опять уязвили...
  
   - А это тебе говорили? - изумляется и Саня. - Пенек обоссаный...
  
   Начинается обычная палатная свара, без оглядки на посетителей.
  
  
  
   6. Сонное Царство. (Райская Долина. Наставление...)
  
   Посетителей явно ждали. На откосе, у тропы, под теми же пахучими цветами белой болотной кашки завозились. Лепестки дрогнули, и писклявый голосишко пропел дразнилку: "Кто такой? Имярек! Ух, большой человек... Хи-хи-хи!.." Не реагирую, иду себе... "Кто гуляет с динамитом, - заспешили вслед, - или водится с бандитом... - грянул хор язвительно, но слишком торопливо и тонко, как голодные комары, жаждущие крови моей: - Тот считается убитым и домой придет побитым!" Уж понял, кто это пророчит-пугает, но не стал связываться опять. "Минутку, молодой человек, - вновь зазвучал голосок, пытавшийся звучать "прилично". - Одну минутку... Вас будут встречать и наставлять! Подождите. Можете пока баловаться..."
  
   - Жду, - отрезал я и остановился, подбоченясь, - "минутку..."
  
  Дурковать с ними настроения не было. "Минутку, подумалось всерьёз, минутку... Это же ведь, фу-фу, пустяк: шестьдесят секунд. Всего. Ну, что это? Чашку чая горячего не успеешь выпить... Сигаретку выкурить... Даже не оденешься, это в старой армии за сорок пять секунд полагалось, да в храмовой страже. Голому подпоясаться... Но! Мысленно слежу, как секундная стрелка спешит - ползет? - по моему любимому циферблату. По гордости моей. Но... В то же самое время, можно многое - очень, очень многое! - успеть. Вытянуть, например, как полагается - резко (чтоб заметили!) - руку вверх на Храмовом собрании. Покачать ритуально ею вверх-вниз, изображая напряженный фаллос Лучезарного, дающего жизнь... Когда очень не хочется, когда страшно это делать, а надо...
  
  Громко (спокойно) сказать прилюдно своему квартальному Савонароле, например, в его безглазую маску, что ты о нем, о его "благих деяниях, направленных на всемерное улучшение..." думаешь и знаешь. ...Что он даже не фарисей и книжник, а гомик-брехло сектантское, жадное и похотливое. Заготовленные улики показать и рассказать, где теперь свидетели, есть ли живые... Прибьют. Сразу. ...Или тебя, или его. Обязательно, всенепременно прибьют. Надо же кого-то? Чтоб справедливость... Весь результат. А можно, например, набрать номер телефона и позвать того, кто давно этого приглашения ждет... Скажем, Люду? Уверен? Ну... Вроде бы. ...Можно, конечно, и нажать на спуск автомата. (...пулемета, мортиры, Комплекса "Сибирь") И... Будь, что будет. Но... Когда стрелка завершит круг, то?.. "Минутку, всего минутку..." Удивительно. Просто. Но возможно. Иногда... Часы эти, например, мне президент новой республики лично вручил. Непризнанной пока, но всё же: настоящие - швейцарские...
  
   А вот престарелый клен. Тоже чего-то ждёт. Расщеперился множеством голых корней, из земли полувыдранных... Будто через граничный ручей вознамерился по открытому мосту сейчас же и метнуться за уходящим летом вослед. В сады райские, где нет зимы. От жуткого подступающего, хотя и неизведанного, но давно предчувствованного и неминуемого. Будто замер на миг у последних ворот, шансы считая... Чуть не полдерева высохло, серая мёртвая верхушка топорщится голыми рёбрами и полуистлевшей плешиной без коры, как без кожи. Ниже кора эта уже вся в узлах, как слабые стариковские мышцы в спазмах стараний! Все сбрасывает и сбрасывает в предсмертном бреду несчастное дерево по листочку и считает, считает жадно свои лета-минутки... На выщербленных нагретых камнях моста, на полуразрушенном парапете, в бликующей воде - везде следы его роскошного дорожного убранства. Райская долина в это время года, как на рекламном плакате будущего счастья на всё сине небо. Буквально светится оттенками от лимонного и желтого, до малинового, алого и огненно-красного. В солнечной дымке, как облака, растворяются синие горы, Обрыв Края Света и пестрые леса внизу.
  
   Но тревога, тревога нависла над этим расчудесным местом. Быстрой тенью, закрывая солнце, пронеслась, горланя над головой, огромная стая ворон. Это сверху, от монастырей... Прилетели из-за границы на кормежку. Даже им там жрать нечего... Суверенные. Ладно бы, только властолюбивые уроды? А люди? Вроде Седого и Хромого? Ведь видят всё?.. Надо будет днем снова как-то вытащить на поверхность, пусть сами сюда смотрят и фотографируют... Да. ...Вороны, совершив маневр над долиной, стали, клубясь, делиться на стайки помельче и снижаться, выискивая свое. Ниже смотрю: опаньки, сами ворота появились! Наконец-то... Будто всегда здесь и были, поперёк моста... На дубовых высоченных створках слабо шевелящаяся тень ивы - манит, подзывает... А на самом узорном гребне их арки-перекладины тоже быстрый промельк и шевеление! Но это не вороны, нет... Скрип, царапание, кряхтение... Белой пушистой лапкой некто шарит - пробует зацепиться светлыми коготками за круглую деревянную балясину... Оп-па! Боборынька-белыш. Вылез, сонный, откуда-то на солнце, жмурится. Не упади, засранец... Задние лапки мохнатенькие спустил из выщербленной бойницы, болтает розовыми ступнями, как ребенок. Вечный пряник, - подарок самой принцессы, - сластена, мусолит и сурово сверху на незваного пришлеца пялится.
  
   - Привет, - здороваюсь. Они, знаю, понимают речь. Прикрываясь от солнца, я на него тоже воззрел, но приветливо. - Как жизнь, - спрашиваю, о своём думая, вспоминая их канувшую хозяйку, - ...сладкая?
  
  И тут немтырь неожиданно сам заговорил, заметно картавя:
  
   - Долиной люб-г-уешься? Опять? - не отвечая на приветствие, прервал он меня со вполне взрослой неприязнью. - Ну, ну... "Ту-г-рист". У нас Гай без пяти минут. И без памяти... Конечно. ...А ты, где должен сейчас быть, а? Застг-рельщик... "Чувство до-олга! Ответственность сильного, честного пег-ред с-г-лабым и т-г-русливым! Слова, слова... Бо-г-тун. - Боборынька сплюнул с высоты. Чуть ли не на меня! Крошки просыпались... Я ошарашено таращился наверх. Язык не повиновался. Забыл, как им действовать. Пушистик головой-шаром помотал в сердцах: - Чё, че смот-г-ришь? Не н-г-равится п-г-авду слушать?! Те-г-пи. Любишь только обличать... Сам я слышал, как ты темнотов к-г-ыл! Без г-азбо-г-а... И детей? Ай нет? Не плодят там. Или... Было все же? А-а?.. Не молчи, не молчи! Не в школе у доски... Тут это не п-г-оходит. Тебя не тащили сюда на а-г-кане... Сам явился, по собственной воле. Ну, так и де-г-жи ответ по всей фо-г-ме, пока двог-рцовую ст-г-ажу не позвали... Так, где ты, свистун, гово-г-ишь, должен бы сейчас быть, а-а? Зовут же, не чуешь?!
  
  - В больнице? - Осенило... От досады на неожиданный накат губы еле разлепил, спросил принужденно, прокашливаясь и подчиняясь законному, такому знакомому, вполне Людмилкиному, сообразил, напору. Заморгал на него, "слабоговорящего", вопросительно. - Или... где?
  
   - Не знаю, не знаю, - проворчал он с совершенно Людмилкиной интонацией, невольно поворачиваясь к орущим воронам и вновь машинально принимаясь за свой обмусоленный огрызок. - Ты должен лучше знать. Это твоя, а не моя судьба... Глумись дальше.
  
   - Наверху под Храмами? В парке, во Дворце? - стал лихорадочно гадать я, соображая, как всегда в спешке, долго. - Ведь Ворота появились...
  
   - Да, Боженька ж ты мой! - Ударил себя кулачками по пушистым коленкам Боборычок и вновь в меня вперился гневно. - В каком, в каком еще Дворце?! Створки-то закрыты, мёртво заперты!!! - орал он теперь уже без всякой картавости. - Не веришь - попробуй! Или разницы не улавливаешь? Дундук... Ведь тебя один раз не пустили, на Дело нацелили, к цели направили, а?! И теперь не пускают, не видишь?! От, осел, Го-осподи-то еще... на наши головы. Твоя минутка давным-давно иссякла! Не заметил? - Он лапками всплеснул. - Слов нет! Люди называется... "Гомосапиенсы"! И ты после будешь утверждать, что разумен? Ну-у, я не знаю... - Он снова башкой круглой, как детская шапка, покрутил. Ну что, что ты там стоишь, а?! Тебя силой выпроваживать, сундук ты неподъемный?! Пинками домой гнать, а?!!! Ну, я просто... Марш, живо! "Дзынь-дзынь" - колокольчик. Тюрлю-лю...
  
   - А-а... - дошло до меня: - Телефон?! Елки зеленые...
  
   - Ну! "Дзинь - дзинь!", "Тюр-лю-лю", "Пи-пи-пи...
  
  
  
  
  
  
   7. Двадцать третий год. (Дом. Знакомство с... ?!)
  
   "Пи-пи-пи..." Сижу сонный, трубка в руке. Не успел. Кладу на рычаг. Сразу новые звонки! ...Людка-одноклассница. И всего-то. Чего, мол, так долго не подходил, спишь? Ну, сплю, и?.. Так рано же? Сбавляет тон. Извиняется, что не характерно для неё... Просит спуститься. Что это вдруг? Вот, если б, скажем, переночевать у меня попросилась... Живет недалеко, видимся иногда. Одеваюсь, зевая. Прошвырнусь... "Надежда, - думаю. - Вопреки всему. Иначе не дремал бы... Долго в покое и довольстве живешь - привык. Расставаться с этим - ни в какую. И сознательно, и бессознательно. Вот и веришь, вопреки всему... "Гармонию" нарушать? А ее быть не может". ...Дождь усилился, да с ветром! Людка на остановке, у телефона-автомата, с подругой. К ним - весь внимание - под козырек пристроился. "Лека - Леокадия"?.. Красивая, вполне. Людке до неё...
  
   - Борис, одноклассник бывший, - уточняет знакомя моя, дабы не подумали, что этот унылый тип ей кто-нибудь еще. Неодобрительно смотрит и снова, забывшись: - Что трубку-то не брал? Видим же, свет горит... Дрых? ...А, да. Извини. Забыла. Башка уже кругом. Проблема у нас. Тоже тут никак не дозвонимся... - сообщает, что они ищут одного человека. - Нужно мужским голосом попросить к телефону...
  
   - Об чем речь... - киваю. "Да у меня еще двенадцать Леокадий знакомых. Подумаешь... "Лека ищет человека..." Очень на кого-то похожа... На Джу-Ли, актрису?.." А актриса кривенько улыбается:
  
   - Не помните?
  
   "Чешу моск", робея, как зашуганный сосед... Плечами пожимаю.
  
   - Александра... Как? - переспрашиваю. - Метилловича?
  
   Набрал номер - занято. Немного погодя - то же. Ждем. О знакомстве Лека не продолжает. Морща лоб и сведя брови от застенчивых стараний мечущегося желания как-то интерес в ней расшевелить, на её голливудский профиль незаметно смотрю, выискивая нечто подходящее, что-то, может, вспомнить... Напряжение внутри растет. Что-то такое... Кислое. Тусня? Где? Лека сама нетерпеливо набрала номер - опять гудки. Еще понабирали - теперь трубку не берут... Тоже пожимает плечами.
  
  - Поехали, - решает Людка. - Сколько можно...
  
  Если это их автобус на мосту показался... На Леокадию всё моргаю.
  
  - Не вспомнили? - смотрит свободнее. - Наверное, обозналась...
  
   - Да, но... - Мысленно заметался: автобус подошел. - Может, с вами?
  
  - Нет-нет! Что вы... Там кого-нибудь попросим. Спасибо.
  
   Конечно: то с кислой мордой "соглашался" помочь, а то заюлил... Хват. Они уже входили за другими пассажирами. Чуткая Людка просекла-таки мои "па" вокруг красивой подруги. Обернулась, хмыкая злорадно:
  
   - Пасибки. - Ручкой ехидно сделала: - Привет мамь-мье...
  
   Тебе бы крылышки, и Людмилкой звать можно... Все. Нет, не все... Вспомнил. У завода... она орала. Опять не скажу, что противно или обидно. Стыдно малость... Обматерил. Может, меня и вызывали, чтобы с Леокадий познакомить? А тут... драчун. Вот и не говорит, смылась... Ну да, станет Людка знакомить... Я посмотрел вслед скрывшемуся автобусу. Или искали меня посмотреть, специально? Сатане тому сильно попало. А то и... Да шевелился он! ...На опустевшей скамеечке под козырьком - газета: кто-то подстилал на мокрядь. Сел на нее. "Если вас стукнуть в глаз - вы, наверно, вскрикните? - исполнил тихо, с чувством. Кулаки посжимал в карманах. - Если вас еще раз? ...Может быть, привыкните".
  
   Дождь все шел и шел. Стемнело. Иззевался весь - спать снова потянуло. "Солнышко скроется, муравейник закро..." Мое "Сонное Царство" зовет. Хочешь действовать - ложись спать. Потянуло догнать, разобраться? "В постелю, в постелю!" Чтоб не напороть сгоряча. Утро вечера мудренее. Или, как англичане: "С этим нужно переспать". И с "этой..." Узнали бы, сколько сплю - подумали бы - больной! А я деятельный... Но - главное - зачем? Не знаю. Однако, пора - холодно. "Пора, пора... - пропел опять тихо, но не двинулся с места. Вытянув длинные ноги и сунув руки в карманы куртки, сидел в одиночестве на сырой газете под облупленным козырьком остановки. На мокром асфальте и в лужах отражался свет окон, фонарей, фар... Автомобили, разгоняя воду, шипели мокрыми шинами и исчезали, помаргивая красными фонарями в стороне, куда уехали Людка и Лека.
  
   ...Надоело сидеть - думать все о том же: об отвергнутых миниатюрах в грубом конверте, о Людке, почему-то постоянно недовольной мной... Не оправдываю. Подзабудет, подзабудет, а я, при встрече, все тот же - кислый и ленивый. О потрясной Леокадии этой... О матери, об Ирине, что в Молдавию... А, сколько можно! Замуж там выйдет... Подошел еще автобус. Пошипел и лязгнул дверями, выпуская пассажиров. Я не двигался. Ирины опять не было... А почему должна быть? Дома давно. На ее розовые окна посмотрел "В третьем этаже..." Ну, дед, мать дома. ...Или еще у себя - пасть кому-то сверлит? Подмигнув на прощание поворотником и покачивая освещенными окнами, автобус без сожаления удалился. Без меня... Людке позвонить? Про Леку... Глаз, скажет, положил. ...Вряд ли вернулась. Сходить? Дождь кончается...
  
   Кутаясь после тёплого автобуса и морщась от ветра, пассажиры расходились. Не вынимая рук из карманов, нехотя поднялся и медленно побрел вдоль улицы в сторону Людкиного дома. Ветер подталкивал в спину, разгребал длинные волосы с затылка и лупил ими по щекам. Голые деревья мотало. "И прошагаю одиноко под низким небом до беды, - спел про себя, но без всякой иронии. - Позлюсь, порадуюсь до срока, и занесет следы..." Если бы кто-то в окне третьего этажа смотрел бы теперь в мою сторону... Так скажем: неравнодушно... Многое за это можно отдать. Появляясь под следующим фонарем, я удалялся от остановки, приближаясь к перекидному мосту через Царицу. Исчезая в темноте, оставлял пустовать уменьшающийся с каждым новым шагом круг света. Так все повторялось и повторялось... Неизвестно - появлюсь ли снова, в следующем круге? Может статься - сверну куда-нибудь во тьму и там останусь, на дне...
  
  
  
   8. Сонное Царство. (Райская Долина. Полдела...)
  
   На дне ущелья, предваряющего благословенную Райскую Долину, было тепло, тихо, очень влажно и совершенно темно. Далеко за полночь. К утру уж, наверное, дело... Неба не видно: чёрная круча нависла сзади, закрывает почти всё, да непролазная - тисовая, что ли - чаща впереди и над головами, то же самое, во мраке сонно шуршит и шелестит по летнему - везде черным-черно... Ни малейшего отсвета-зарева сверху, ни сирен, ни стрельбы пограничной, сигнально-предупредительной. Успокоилось... Если к звукам ночи прислушаться, вроде бы, мирно поплёскивает, журчит где-то и булькает во мраке. Болотцем потягивает. Даже, может, цветами?.. Рядом, в знаменитых - карстовых ли, сталактитовых ли - пещерах, горячие минеральные источники, должно быть, бьют из-под земли. Когда-то, говорят, был круглогодичный зелёный курорт с папоротниками, лавром, самшитовыми деревьями и романтичными беломраморными беседками-ротондами в окружении давно запрещённых нагих скульптур, окутанных лишь сезонными туманами. Зимой богатые руководители предпочитали тут греться. По утрам - горячий кофе, днём за обедом лёгкое вино, вечерами ликёр, коктейли, коньяк... - по вкусу. Дорога-серпантин вела сюда из переполненной холодной столицы, воздушные маршруты...
  
  Повалились в мягкую, зыбкую осыпь под самым обрывом. Очень трезвые, мертвецки усталые, но... Но живые?! Более того: не изувеченные падением с такой высоты, как предрекалось многими, не раненые даже. Хотелось одного: лежать, лежать - не двигаться... Никак надышаться не могли покоем и безопасностью. Даже голодная одичавшая собака в этом безлюдье для них, обессиленных, была бы теперь совершенно лишней проблемой, не говоря уж о бешеных щелкунах-недобитках. Но, вроде, здесь нет их теперь - поморили...
  
  Приходили в себя. Что-то, видимо, вспоминалось, привычно тревожило. Понемногу отдышались, отошли душой, как говорится. Незаметно преобразились для этого мира. По крайней мере ощутили себя людьми, не тварями дрожащими, инстинктивно убегающими и убивающими... Не успеть там - значит - не выжить. Заворочались, огляделись, если можно так выразиться, ощупались, потом и заговорили - всё ещё шепотом. А лестница-то, где? Спасительница...
  
  Нет, оказывается, с ней не всё так просто. Правильно, это какой же толщины должны быть деревянные стойки для подобной высоты, чтобы лишь собственный вес выдержать? Да плюс вес человека с грузом. "Лестница в небо..." Не бывает таких баобабов. Да и не столкнул бы её никто: наверху она стальная, вмурована в бетон и незаметна под нависающим козырьком ограды. Через помойку лаз, в колючей проволоке. Если не знать... "Ты же проволоку резал?.." Борис не помнил ни фига. Но да, да... Сам Седой припоминал, будто считывал где-то у себя под бровями. На двух-трёх участках расщелины, по которой проходит спуск, она вообще намертво, выяснилось давно, вдавлена в сужающиеся каменные стены и в одном месте даже чуть ли не горизонтально расположена теперь, после землетрясения. Там удержаться ещё суметь надо было. Потом верёвочная, совсем новая, долго идёт. Днём её утягивают и скручивают. Чтоб даже издали... Голая стена. Причём, самоотверженный послушник, "условник", на этом поприще служения у монумента даже не ведает, что творит: утром он навстречу Лучезарному по флагштоку символ Белой веры вздымает, а вечером, с закатом, опускает... Вот такой ещё тебе госсекрет.
  
   И только последние метров триста, в зарослях, действительно, деревянные секции с перекладинами. Причём, они вполне надёжно приколочены к стене. Ты, мол, и не можешь этого помнить, не должен даже по инструкции... Приставная же лестница только на последних метрах. С дороги не видна. Пышными дебрями от случайных глаз закрыта... Да, её теперь вполне можно - и нужно! - свалить и спрятать в кустарнике. Или, лучше, присыпать камнями. Утром, конечно, при свете. Не горит... Ведь обратный путь, этот же, не исключён, нет. Через это "смешное" Ухо у флагштока - самый короткий путь к их цели. Думать так не хочется, но... Лучше подстраховаться и собственноручно укрыть. "Подальше положишь - поближе возьмёшь..."
  
  Естественно, она тебе и запомнилась в конце спуска, когда соображать стал без блокады. Представилась такой высоченной... А в самой Долине фальшивые кое-где у Обрыва брошены, точно-точно: всё, мол, финита! Это остатки Перехода, якобы: кранты вольнице. Нагулялись, сектанты-контрики... Причём, точно неизвестно, чья работа: то ли контрики или контрабандисты блефуют - "сожженные мосты" демонстрируют, чтоб "безглазые белоглазки" не беспокоили и не беспокоились больше; то ли сами власти "работу" по безопасности и оздоровлению себе и мирянам впаривают... Такую, вероятно, Борис и заметил вчера-позавчера, за чью-то подготовку принял. ...Седой замолк, а он не огорчился, нет, но отчётливо подумал про себя в который раз: "Молодой ты ишшо! И горячий..."
  
  Молодой, вздохнув, повернулся на спину, расстегнул молнию на груди и еще раз вверх глянул: нет, темно, как у негра ...во внутренности. Седой, услышав печальный вздох, потянулся, нащупал сначала рукав бушлата, затем и ладонь спутника. Сбитые костяшки были липкие от проступившей сукровицы. Проверил, легко пожал и отпустил пальцы. Молодой боец, польщённый, открыто улыбнулся в темноте, пока не видят.
  
   - Об коллег твоих, - уточнил, довольный, задумчиво пряча руки за голову. - Верные друзья... Как же мы ушли? Чудо.
  
   Седой, показалось - охотно, освободившись от пережитой, вероятно, смертельной опасности (И тем воодушевлённый!), снова щедро отозвался и почти легко продолжил скользкий этот разговор:
  
   - Не чудо, а обкуренные они, - объяснил ворчливо очередную служебную тайну. - Почти все... Считай, пьяные. Это от мусульман пошло: вино нельзя, а травка - ничего - дыми... Но ты еще слова путаешь: Хухот друг... И я. Обычный темнот, главным образом, себе сам враг природный. "Посеешь характер - пожнёшь судьбу..." Тяжёлые люди. "Сосуды греха..." Все про себя это знают, но видят лишь в других. Счастья хочется...
  
   - "Не видя бревна в свом глазу, - монашком похоже пропел Борис, - соринки в чужих считаете..." - Умащиваясь на стянутом мешке, кряхтя голову поднял: - А-а, затем-то у вас лица и прячут? - Усмехнулся догадливо. - "Соринок" стесняетесь...
  
   - "Врата души личиной скрой, - привычно и значительно процитировал Седой. - Нечистых взоры оскверняют". Канон. - Теперь он вздохнул. - И полевая защита, конечно. Как без неё... Будто голый.
  
   - Ты всегда носишь? - настойчиво уточнил Молодой. (Седой на это медленно кивнул. Молодой не увидел, догадался.) - А как же безглазые, белые? Стрелять, своих различать? Читать...
  
   - Там видно все, - был ответ. - Оптика.
  
   - Вот брехуны! - само вырвалось. - "Слепая" непредвзятость...
  
   Опять долго-долго молчали, вдумчиво наслаждаясь безопасностью и покоем, освобождением от такого нелёгкого, но уже сделанного. Камень с души, говорят же... Седой упорно думал о своем. Говоришь и думаешь нечто правильное и нужное - это одно. Делаешь это, несмотря на... такой риск - это совершенно, совершенно другое... Темнота, место, сблизившая их смертельная опасность - сама обстановка - очень располагали к откровенности - увы, такой редкой всегда... Молодой зевнул ещё раза два, поозирался, вглядываясь во мрак и прислушиваясь к свободному журчанию открытой природной воды. Потом, посомневавшись, все же спросил:
  
   - Извини... Но, если можно, всё не могу понять тебя: как ты, Шестой иеромонах, Куратор даже. И прочее... После Духовной-то Академии, думаю, и испытаний Веры?!.. Такой Чин! Оказывается, стойкий еретик? Кто же тогда сектанты? Не понимаю тебя.
  
   - Никогда не верил в их бога, - зазвучало привычно. - Я верил Богу.
  
   - Угу... Понятно, но не очень. А вооруженное выступление? Против кого... Монастырская стража вся твоя. Законспирированная Оппозиция. Кому?! Не понимаю. Ну не Лучезарный же Вседержитель вами правит реально?.. Что за недомолвки? Идти на такое... Ни мальчик-служка ведь: "Благородные слезы..." Какие-то уроды энергией так распоряжаются... Почему? - Седой не отвечал, молодой поморщился в темноте. - Я, пойми, про тебя: кто, что подвигло... Не надо мне ваших государственных тайн!
  
   - Да нет, - потягиваясь и зевая, как обычный мирянин, дружелюбно произнес темнот, - я думаю над вопросом. Просто не скажешь... - Опять замолк, нащупывая свой мешок. - Понимаешь, мне повезло: родителя моего наставники смертельно боялись. Боялись, что нажалуюсь про "чистку мозгов", поверит. Под горячую руку попадут... Отмахнулись: не желаете учиться, сударик? Ради Бога. Лишь пайки не трогай... Ну, сыт-то я был и грамотен уже. Стал от скуки своё читать... Все, что хотел. Почти полная свобода информации. Его именем в хранилищах заказывал, в спецхране... Электрический мозг Лучезарна, компьютер, по-твоему, едва не дымился и с программ слетал. Пугались-ругались, но, ничего, запускали... Стал старше, поумнел. Решил свистеть на все, мир таков: люди и должны страдать, чтоб поумнеть и за себя самих взяться, наконец... А потом, всё-таки, смягчился, надоумили... - Седой прервался опять, наощупь, покопавшись в своем мешке, достал что-то. - ...Потом вот подарок получил за знание истории, природы и человека... От Двенадцатой феи нашей. - Он быстро и легко вздохнул. Включил подсветку на приборе, поиграл им, будто ценность дара взвешивая. Нашел, разглядел время. - Она по линии благотворительности в Академии пребывала... Вот и познакомила кое-с кем из педагогов... Так за "теории" "Седым" и стал у бритых братьев... - Он усмехнулся. - Ранняя седина у нас фамильная.
  
   - Маг-дула? - Молодой осторожно принял раритет и, с интересом ощупывая, пытался разглядеть кнопочное управление на отсвет. Изящный чехольчик в виде старинного метательного орудия "бумеранг", нож-топор. Двумя пальцами вынул из него тонкой работы миниатюрный наладонник. Полировку погладил, потрогал гравированные надписи. - Руны?
  
  - Почти... Маг-икс. Универсал-ключ. - Кивнул темнот, довольный реакцией, и мигом проверил через сбитые пальцы партнёра, "отомкнул" с его помощью нынешние биоритмы, давление и пульс Бориса. - Отдохнул... - констатировал не без некоторой зависти монах и честно похвалил тренированность. - Молодец. - Аккуратно опять облёк чехлом чудо своё. - Молод ты. Хорошо восстанавливаешься... - У своего лба прибор недолго подержал, будто примочку от синяков... - Так вот. - Грустно усмехнулся. - Да-да, и такое у нас делали... "Уроды".
  
   Они, было, заговорили о древних искусниках, об умелом и умном использовании энергии, о неоднозначных природных силах и биполярности, памятниках ей, действующих Храмах и храмовниках, но Молодой вспомнил:
  
   - А храмовые тебя не опознают? Слушай... А то... Потом...
  
   - Маска. Забыл? - Темнот усмехнулся. - "Друзья-то, друзья..." Ты прав. Чуткие все. Но ведь блок? Одежда обычная... Не думаю. Это бы очень не повезло... Кому это в голову придёт? Не поверит никто.
  
  С этакой подсветкой "слегка" поужинали и спать налаживались.
  
  - Друзья, - задумчиво повторил Седой, зубы нитью почистив. - А почему Хухот такой, ты думал? Почему друг? Ведь совсем "другого поля ягода", человек совершенно иного поколения, чужого круга...
  
  - Что? - Завозился-вздрогнул Борис. Смущённо прокашлял сонную хрипоту. Видимо, задремал уже так быстро. - Что "почему"?
  
  - Хухот друг, - ещё раз повторил Темнот. - Почему? - Ждал ответа. Молодой цыкнул задумчиво. Не знал, как сказать. Монах уточнил смысл вопроса: - Он мне, по-вашему, мысли "простотой расчистил" и совесть спас, - неуверенно произнес он, даже к собеседнику повернулся. - От щелкунов.
  
  - А ты... и тут был?
  
  - Где? - Седой искренне не понимал коротких определений. - Где?
  
  - В самой Долине, тогда? Он "галограмму" боя показал. Там их...
  
  - Был-был... - Седой вздохнул. - Дан меня звали, Крылатый, значит. - Зевнул коротко и усмехнулся. - Хромой во время "Горного Армагеддона" еще не молчал. Бомбы мне такие же формовал, как и вам... Талант.
  
   - Я с ним толком не говорил с тех пор ни разу. - Молодой резко лег на бок. Сон от упоминания тех дней улетучился, "аки росы лице огня...." Кулаком подпер скулу и заговорил с сомнением: - Спросить про что-нибудь? Про что? А вдруг закашляет... "Как здоровье, господин Хухот?" Или брат-соратник?.. А он глянет в глаза и, не узнавая, отходит. - Борис беспомощно, и от этого сердито, заключил. - Просто, думаю, он ненавидит их. Всю породу... Иных, - уточнил. - А враг моего врага, уже друг.
  
  - Единение, значит... Тоже версия. Ничего. "Ты не один, он не один..." Эта "горячая точка" ваших многих сплотила.
  
  Теперь Седой надолго замолчал. Судя по дыханию, сам начал дремать. Влага лицом даже уже чувствовалась. Туман, вероятно, от болотца поднялся... Темень - не разглядеть всё равно. Молодой завозился, сел. В темноте невольно голос сам понижался, чуть не до шепота:
  
   - Но почему?.. - Разбирало теперь его. - Обычный пенсионер-ветеран, увечный... Вдруг начинает так ломить? Риск, не риск... Откуда убежденность, силы? Жил-жил... В сторожке дремал. Сам, как музей. А потом на строй щелкунов. ...Да как! Две Большие Звезды с каменьями. Даже темноты оценили и благословили. ...Задним числом, правда.
  
  - Совесть больная, - сказал тихо Седой и вздохнул. - Давай поспим? Я набегался сегодня...
  
  - Сейчас... - Борис досадливо губу закусил. - Сейчас отстану. Но все же... Последнее время он всех сторонится?
  
  - Вот и спросишь у него.
  
  - Когда опять драпать будем? - Молодой разочарованно сплюнул. - А я? - голос его нечаянно ослаб, но он не заметил. - Почему ты со мной... Ну, беседуешь. ...И все такое. Ведь принцесса... Погодь, сколько ж лет ей было тогда?! Когда ты в Академии учился, ба-а...
  
  - Извини. - Темнот мялся, зевок заглушил. - Ты не от Мира сего... Время трудно объяснять. Не обижайся. - Помолчал. - Спокойной ночи.
  
   Хотел сказать привычное "Спокойной молитвы..." Снова быстро зевнул, откинул голову и сразу умело уснул - засопел... Молодой сердито смолк и повалился на спину. "Конечно, не их... В Самое То". Сбитые липкие костяшки потрогал и молнию опять застегнул. Заметно свежело. Ведь наверху зима. Это здесь... Рассветает, что ли? Вспомнил, как поют птицы. Солнышко пригревает через закрытые глаза. Козявки стрекочут под ухом. Трава умятая пахнет. Ее не косят, говорилось уже, здесь граница, запрет... Ни домов, ни машин, ни людей: Рай... Край Света.
  
  
  
  
  
  
   9. Двадцать четвёртый год (Травматология)
  
  Света. ...Хоть и старшая, но некрасивая и унылая от этого, наверное. Фея-Оля Николаевна и её неумелые, но весёлые стажёры - девочки-попочки. Санитарки-нянечки из медучилища, стаж зарабатывают. Девчушки-веселушки. Всеми рулит, как Солнце планетами, крутая заведующая Максимовна... День - ночь. "До свиданья - здравствуйте!" Время идет. В больничный комплекс, в Травму меня Скорая доставила. В районе крепости и тюрьмы, за нашим мостом, в приямке старого дома, подобрал патруль. Не помню. Что, кто?.. Заново родился. По башке дали, машиной сбило? Или, может, гололед... Ночью мороз был.
  
   В палате люди постепенно меняются. Под выходные Рыжик, приятель безногого Крючка, выписался вместе с картами, со своим телевизором и футболом. Тише стало. Из старожилов, Мы с Заневским, да склочный тезка из Дворцовой Ельшанки. Новый один, "Молодой", с "вертолетом": рука загипсована, локоть на отлете. Ключица не выдержала ковыряний в носу и школьного вранья про падение с велосипеда. По стройке где-то лазили... Мелкий мальчишка с ушибами. Заслуженный Дед "высится и пучится..." Крупный и... Помягче сказать? Брехливый... Как и я, с сотрясением "рёбер головы". Через забор своей дачи лез, ключи забыл. А в Скорой наплёл... Защитник нравственности и государства. Лежит теперь стонет. А как только поступил, все вопрошал по любому поводу: "Вправе ли мы государственно предположить..." Уже никто не слушает: фофан.
  
   У меня плечо пока прибинтовано: сильный ушиб и вывих. Вывих, когда поступал, вправили, а ушиб уже почти. Трещины не видно на снимке, но... "Норму" сотрясения отлежать требуется. "Чуть осталось, потерпите. Матушка ваша говорила, что у вас и контузии в армии были? Или "где-то там..." "Это у неё были. Прошло всё давно..." "Скор-скоро меня обнимет Лора..." Какая-нибудь. Надеюсь. Синячище вот только, да бок болит, гад. Встаю втихаря - пробую ночью.
  
  Мать ещё раз приходила. Нанесли с тётками всего. В Москву опять собираются. Надо, Боренька. Дело требует... Что привезти? Иномарку, ворчу. "Ну, а что, ну, а... Со временем. Я обещала... Главное выздороветь. Как же так? Приезжаю, а тут... Соседи. То врачиха твоя, то... вот ". Тетка будет приходить. Маргарита моя, зубной врач, у них работала в госпитале... "Твоя зубничка, между прочим, преподобная, уже известно, за майора выходит, в Молдавию к нему..." "Выходит", не моя? "Да знаю давно! - ору. - Хватит уже..." "Тихо - тихо - тихо..." "Ты так с матерью?.." Обиделась, ушла.
  
   Взял у Сани еще книжку "за жизнь..." - "Уроки" - с экслибрисом! Родитель, говорит, и забывчивые друзья-читатели научили метить... На развороте: "Собрание Александра Метилловича Заневского". Без девиза.
  
   - Круто... - удивляюсь тончайшей графике на вычурном изящном штампе. - Класс, - говорю искренне, - талант... Сам резал?
  
   - Ато! - Бреясь, гордо кивает намыленный. - Папины гены.
  
   - Александр Метиллович Заневский, - читаю вслух. - Что за отчество у тебя? Что-то знакомое...
  
   - Еврейское, - усмехается он под бритвой. - Папа, заслуженный художник. Не слышал?
  
   - Нет, - говорю, и тема вянет, - с заслуженными у меня как-то не...
  
   "...Жизнь, это очень длинная очередь, - читаю молча. - Некоторые думают, за счастьем... Ничего не известно заранее: дойдет ли когда-нибудь твой черед? Не разберут ли все до тебя? И вообще, точно не известно, дают ли здесь то, что тебе нужно. Все спешат продвинуться вперед и не потерять свое место. Теснятся и толкаются. Некоторые ловчат. Многие устали, но, делать нечего, стоят. Многие спорят. Никто толком не знает, что оно такое. Другие, думают - самые умные, чтобы не терять времени на споры и очередь, занимаются своими делами: читают, пишут, что-то рисуют, лепят... А есть и ещё другие - такие, что и рассказывать трудно: они убивают очередников и стараются не попасться на этом, очереди не признают..."
  
   Да уж. Смотрю автора. Буш Дюбер... Саня пользуется старой опасной бритвой. Собирает в кулёк бритвенные причиндалы, чтобы девочка-нянечка помыла, как следует, и не обрезалась... Оборачивается:
  
   - "Город дураков", слышал? - спрашивает с интересом. - Фильм был. Тоже его. Шишинги там на минзюлей охотились. Амалеками кидали...
  
   - "Амалеки" что-то... - Мотаю головой. - А ты бороду не носил, никогда? - интересуюсь параллельно с чтением. С интересом смотрит. - ...На кого-то, - размышляю вслух, - похож.
  
   - На папу... - Смеется, кивает. - На кого же ещё? Какой бы не был... Здесь сбрили. Щёку зашивали, челюсть бинтовали... Не застал? Шины даже ставили... - Негромко шипит, матерясь и прижигая одеколоном порез над губой. - Обошлось. Борода моя, бородка... "Как у Кропоткина..." Кстати, Хемингуэя? - интересуется снова. - Ремарка, как?..
  
   Киваю. "А Рембо?.. Верлена, Вийона?.." - изощряется он. ...Но, где-то его все-таки я видел. Интересный мужик: "...и лирик, сам смеётся, и программист". Тридцать шесть лет, а седой. Но ему идет. Красивый, породный. Бабы в палату заглядывают посмотреть. Не выходит пока, лежачий... Да и побаивается, смотрю. Чердак, позвонки... Не изюм. Женат. Дочка в школу ходит. Библиотеку собрали. Но вот у родителя, говорит... Однако, пьёт не по-еврейски. Личное что-то. Любовь ушла. Долгий, говорит, разговор... При мне здесь уже соображали с Безногим. Крючок, сокрушался в поддатии, умершему писателю долг не успел отдать. Чуть не выписали за нарушение режима... Сестры стараются не замечать, жалеют Красавчика... Мне пока больше не предлагали. Зубы фарфоровые. Чуть не повыбивали, говорит, скоты. Да запросто... Еще б и нарочно, если б узнали. Малолетки какие-то, наверно. Не запомнил - темно... Высоцкого любит, Стругацких, "Цивилизацию" Сида Мейера...
  
   - Ну, - говорит, мигнув, шлепками щеки массируя. - В шахматишки?
  
   - А обход?
  
   - Успеем! - смеется. - Не в театре. Фору дам... Можно пыхтеть. - Вздыхает. Сам расставляет: - ...Только намыль хорошенько.
  
   - Сам дурак.
  
   Так время проходит. Мать цветной телевизор привезла, теперь опять свой смотрим. Тараканий дом тот чёрно-белый, что вместо Рыжикова давали, к сестрам отнесли тут же от греха. Домой готовлюсь. Тьфу-тьфу... А Саньку лежать положенный срок на щите: позвоночник, не шутки. Махался, говорит, и упал спиной на бордюр, завалили. "В пьянственном недоумении пребывал..." Наваляли, короче. Скины, может... Смеется: "Мужик должен быть в шрамах! Пахнуть от него должно порохом и потом, табаком и водкой..." А я уже изнылся весь. До смерти надоело лежать. Вот, говорят, Максимовна грянет... Скорее бы. Нечем заняться. Читать не хочу, не могу, не читается! Шумят, гады...
  
   - Малой! - ругаюсь. - Не ори. А то тут быстро... угомоним.
  
   - Уконтрапупим, - поддерживает Саня. - Гипнозом. Знаешь, что это? - Тот в окно кому-то глуховатому-глуповатому громче и громче повторял про жвачки с бонусами... Смотрит непуганой: нет, не знает. Саня хмурится и плетет ему сказку про летающие тарелки, уровень шумов и маленьких инопланетян, "темнотиков", которые в темноте... - Смотри! Предупредили... А то ссаться будешь ночью. Понял меня?
  
   - Понял...
  
   - Громче, громче! Не слышим.
  
   Молчит. Значит, понял. Даже не устали.
  
  
  
  
  
  
   10. Сонное Царство (Райская Долина. У дверей...)
  
   Не устали ещё даже. Часа всего-то, наверно, через два "Пытающие тайны" опять, со старыми надеждами, подошли к вечно Новому Городу. Мекка мистиков на Балхуанах. Легендарный Райгород. Город-легенда, город-сон... Преддверие, конечно. Кружевно-белые заросли реально отцветающей кашки по травянисто-зелёному откосу тропы, скромный камыш у воды, знакомый изгиб каменистого берега - никаких таинств и символов. Мощеный булыжником с проросшей в щелях травой остаток древней почтовой дороги перед старым Мостом. Останки былого величия и великолепия, как говорится... Клен-батюшка. Извечный часовой на бессменном посту. Стоит, старина, в землю, укрытую листопадом, мускулистыми корнями врос, а небо навечно голыми ветвями обнял для надёжности. Держится, на смену времён привычно надеется. Больше не на что. Не на раскаяние же щелкунов и смягчение людских нравов...
  
  Борис загляделся, чуть ношу на дорогу не выронил. Теплый бушлат пришлось снять и тоже волочь под мышкой: жарко. Остановились на стертых, выбитых камнях покрытия моста. Много всяких ходоков видел этот заросший булыжник... Молчаливый осенний лес вплотную подступил к не уберёгшимся стенам Райских развалин. Окраинную часть замшелое время разрушило, рассыпало в прах: лес и лес. Во время этнического конфликта приезжие, контрактники в основном, первое время всё фотографировались у всемирно известных достопримечательностей, как туристы глазели и теперешним местоположением святынь интересовались... До первых потерь, разумеется. Как только серьёзные бои начались. . . Современные сгоревшие храмы уже никому снимать не хотелось. Особенно трупы растерзанных прихожан... Журналисты, разве что. Кстати, молва эти места на земле и исторической родиной вампиров считает. В романах, в кино...
  
  Недалеко от каменных столбов щербатой арки бывших городских ворот гостеприимно встречает распятый длинношерстый щелкун. Огромная, как красный бакен, высохшая голова в смятой титановой каске, оскаленная и безглазая, здорово на человеческую смахивает. Не спутаешь ни с чем... Пейзаж разнообразит и на нужные размышления наводит.
  
   - Мираж, - неприязненно изрек и покосился туда Седой. - Можешь проверить. - Кивнул и грустно улыбнулся чему-то. Удивлению на эти его кивки и жесты? Будто нарочно развел руки и плечами пожал, "грешник на свободе..." - А нам, - спрашивает со вздохом, - опять знака ждать? В таком же роде?.. - Оглядываясь на крест, усмехнулся в бороду. - Мудрецы... Ладно. Так что, защищает Долину не только ворожба ваших фей...
  
   - Наших, - машинально поправил Борис, целясь в каменный крест подобранным голышом, - наших фей...
  
   Как и ожидалось, камень, пролетев сквозь мрачную голову вампира, через бьющие в тени солнечные лучи, зарылся в листопаде под клёном... Не стали спорить и о феях. Не хотелось. К другому обстановка располагала. Горный ручей превращался здесь почти в речку: широко разливался среди каменной россыпи, подмывал у берегов волосатые корни кустов. Весело блестел на солнце и проворно нырял под сводчатую арку, будто, наконец, вернулся-таки на родину из тяжелого странствия по полумёртвому плоскогорью и тёмному пещерному подземелью. Зеленые и бурые волосы водорослей лениво шевелились вслед течению много видевших вод. С другой стороны моста, за низким парапетом, за густо переплетенными желтеющими ивами, воды уже видно не было. Борис еще раз зажмурился от такой близкой красоты: белизны облаков, синевы вершин, сияния солнца и разморенного покоя, потер лицо, потянулся и спрыгнул вниз, к воде. Бросив под куст надоевший мешок, быстро умылся, запалил костерок и стал соображать завтрак. Когда - и как-то? - еще их примут...
  
   - Но нас, все-таки... звали? - раздумчиво спросил Седой, стаскивая со спины ношу. Тоже осторожно поставил свой зеленый саперный баул на засиженный птицами парапет. Указал на него и самим топориком поиграл, глядя вниз. С выжидательною интонацией высказался громче и настойчивее. - Там это важно будет. Резон как-никак...
  
   Борис, хмуро взглянув вверх, пожал плечами, тоже подвинул свой камуфлированный тюк с набросанной амуницией и облокотился об него. Потом снова засомневался: эти кивки, пожатия и прочая жестикуляция для спутника могут ничего не значить. А то и сердить?.. Бытовые жесты у монахов - "древний грех". Только ритуальные мановения и пассы паникадилом... Отвыкли, наверно, давно. Или помнит? Шутит. Как тут сказать, что напрямую только одного звали? Да и то...
  
   - Внимания как-то не обратил... Не знаю, - сказал, подумав. - Не понял её, если честно. Людмилка - девушка противоречивая - при дворе выросла: любя, бранят; улыбаясь, ненавидят. Но, наверно... Ждут же новостей? Боборынька её так злился... Сахара не надо. Чертенок...
  
   Оба прекрасно знали, что если бы вошли теперь в город без звавшего, - хоть один, хоть оба, - то ничего, кроме запустения, крыс и мелких вампиров не нашли бы. В сам город, за Стену молчания, так просто не попадают. Размножившиеся щелкуны-прыгуны - хорошая защита от незваных посетителей. Это, вероятно, переродившиеся в темном приграничье здешние странно крупные грызуны. Ничего особо хитрого, наверное, кроме разве что одного: они, оказывается, слишком разумны... Теперь в этом нет никакого сомнения, что бы ни мололи досужие языки... Но как, - как?! - в них зародился разум, интеллект, в такой срок... Честно сказать, очень страшный... разум. Ветераны говорят, уже некоторые и летают, и будущее как-то предчувствуют, и "...могут одновременно присутствовать в двух (а то, бывает, и больше) местах..." Поэтому охотников нарушать границу и ходить сюда, прямо скажем, немного. Вот эти двое только зачастили что-то: темнот и спасатель-контрактник. Но эти - дело особое... Закон, ловушки, миражи, слухи о явлениях, о воскрешениях?.. Знали точно: ни ночью, ни теперь им ничего не грозило. Здесь твари никогда не нападают. Верил ли темнот в это? Храпел всё утро... Конечно, верил и знал.
  
  Ветра почти не было. Любой шорох слышно. Писк знакомый возник! Ага, знак - не знак... Белокрылые хихикалы. Появились... Своё молотят. Неспешно копошась, шурша всем скопищем, открыто пригрелись на теплых камнях и, деловито перешептываясь, уже напевали-навивали кому-то дальнему, заинтересованному, обязательные стансы о пришлых. Даже образованный спутник, похоже, не понимал шурудящего языка их, а между тем, ничего смешного. Борис прислушался: "...Дядька хмурый с бородой, хоть седой, а молодой! А другой, хоть молодой и пришел теперь с едой, но с бедой..." Путники устроились на долгое ожидание, будто в монаршей Приёмной. Только на воздухе, на пленере... Не обращая внимания на вполне вероятное легковесное тестовое подтрунивание неких мух, спокойно жевали. Один не слышал - не слушал? - скоропалительных куплетов под песню, другой в голову не брал. Сколько еще сидеть?.. И ничего ведь не поделаешь. "Насильно мил не будешь", как мать говорит. Борис что-то вдумчиво и расстроено за щекой языком поискал, будто тётушки-ведьмы непростое "угощение" "раскусил..." Поморгал и на этот раз на монаха с сомнением посмотрел. Тот, уловив взгляд, непростые свои мысли озвучил:
  
   - А если всё-таки ждут? То, чего...
  
   - ...Ну, уж не рассуждений новых, никак! - Борис давно и слишком много хотел сказать, а слова бледны. - Война войной... - Сформулировал, запив последним глотком разбавленного кагора тот свежий вывод: - Мракобесие. Щелкуны - только предлог. У вас и без них, даже днем, жутко. Мы жуем, а там все время мрут, мрут... Кто правит, кто недоволен? Неизвестно. Если б я не знал тебя... Ведь и твоя там есть власть?
  
   - Есть. - Кивая, спокойно подтвердил Седой. - Но я один. Могу очень мало. На малой территории. Если начну серьезно, и меня не будет. Да уже...
  
   - Но почему?! Нормальных не осталось?
  
   - Не так это просто.
  
   - Грань, - тихо, но свирепо произнёс Борис и замолк. "Как же, думал он язвительно, снова сердясь на "усложнённую отстранённость" суждений монаха, как же вдруг?! Ни с того, ни с сего, муравейник разворошить? Гусей начать дразнить... Страшно. Лучше диалектического туману напустить: всё, мол, относительно. А если относительно... Чего жопу рвать? Ведь отлучение грозит и послушание в пустыне. Жизнью не дорожишь, по сути. Только единицы способны: самые неравнодушные... В покое, в привычном "благополучии" жлобством зарастаешь, но понимаешь при этом, что жизнь зря проходит. Знаешь: что изменить, как... Но всё равно... Тишина. Если бы не принцесса, не феи..." - Грань, - повторил он громче. - Легче с отчаяния на палача-послушника кинуться, чем себя постоянно нудить из этой дряни... выкарабкиваться. Говорят, говорят! А до дела доходит, хоп!.. - издевательски растянув губы, передразнил пискляво, как хихикалы: - "Тихо жить и с властями дружить - арифметика. Дважды два!...Да беда: без вреда рой нельзя ворошить... Диалектика".
  
   - Не шуми, - в тон воспел Седой, покачиваясь на корточках и глядя в воду с понимающей улыбкой. - "Книгу в руки возьми, взор в себя устреми..."
  
   - А если сил нет... - Борис поднял глаза, на отстранённом лице Седого весело играли блики воды. Уже тише, но твёрдо продолжил: - Дело их даст. В процессе "сна, где цель ясна..." - И подмигнул. - Дорогу осилит идущий.
  
   - Как? - переспросил темнот и обернулся. - "Идущий", что?..
  
  - "Дорогу осилит идущий", - быстро повторил Борька. - Пословица... Не ждать каждую ночь полоумных, не рыться в монастырских помойках! - Он сглотнул. - Чего сидеть, чего терять?.. Тоску?
  
   - Порочный круг, - согласился Седой. - Нет сил, силы обрести.
  
   Борис снова начал злиться и замолчал. Не до юмора. Расслабился. Но растревоженные мысли к одному тянули: "Группа цепких сволочей рвет друг у друга власть, а заодно и последнюю шкуру с остальных. Продовольствие восполнять нечем. Болезни, от обычной дизентерии, до генетических... Когда же это людей достанет? Они, вообще, станут спасаться?.."
  
   - "Сил нет". Но некоторых... проняло? Тебя, Хухота, Сподвижника...
  
   - Некоторых, - повторил горько монах и глаза закрыл. - Некоторых.
  
   Молчали. Молодого распирало. Снятая маска, возможно, сказалась.
  
   - Вот! - Не утерпел, по лбу себя постучал: - Вот цель! Будить сознание. Пока образованные есть. Не надо особо мудрить... После войны и в церкви ринулись не потому, что темные? От жути... И не в "Белых" дело. Сказано же: "По словам их поступайте, не по делам..." Фарисейство, сам говорил. Бездействие - позор, жопа, конец. Все!.. Абсолютно. Очевидно.
  
   - Если бы... - Седой вздохнул. - Если бы это всем было "очевидно". - И замолчал. Смотрел опять на воду. Она перекатывалась через камни, блестела на солнце и неслась, неслась вперед... Валуны разбивают поток, поток точит валуны. "Незаметно для поспешного глаза..." Он провожал старую воду и встречал новую. "Разве объяснишь..." - Да, - сказал он, вдруг вспомнив. - Посмотри тут... - Достал из недр подрясника и, расправляя, протянул страничку голубоватой синтетической копии документа. - Это эквивалентный перевод из моего Портфолио для заграничных поездок. Соратник только вчера добыл... Официально, де-юре, важный документ, вроде бы долженствующий подтверждать духовную состоятельность и служебное ревностное соответствие вашего покорного слуги. На деле же - де-факто - донос какого-то очень неглупого стража веры Синодальной комиссии о "мягкотелости", "кумовстве", "нецелевых тратах..." Возможно даже - о потворстве бывшим "подельникам" и прочих грехах Имярек, соискателя благодати. Прямое свидетельство о том, как некий "Идущий", лично знакомый мне, дорогу осиливал... Не осилил. Как в Синоде решат расценить сие - то неизвестно... - И уточнил мысль: - Лучше домой не торопиться. Об этом здесь, в гостях, узнавать... - Совсем сморщившись, закончил явное откровение: - На статус беженца рассчитывать.
  
  - По-болхунски? - с сомнением спросил Борис, не глядя в глаза, принимая лист. - Я же только со словарём...
  
  - Разберешься. Кириллицей записано.
  
   "Их Великолепию, господину Куратору..." - прочитал вслух Борис, - и прочая, прочая... Титулов у тебя... "От ничтожного кандальника и грехокопителя, бывшего жителя без имени, помощника приказа Опеки, справедливо уличенного в скудоумии, во взятке подлой и вреде Делу - нижайшее "Помилуй". Направленный путем Истинным с XXVI отрядом нелюди на моление и очищение трудами послушания в Пустынь Великого, ничтожный я, раб Ваш, получил на дорожное прокормление, из жалости и благородства, от Вашего Светлого Имени, малую серебряную монету. За что буду вечно молить Лучезарного о ниспослании Вам Призыва Вечного! " - И прочая, подобная... - "А в четырнадцатый день Пути Прекрасного оная монета вышеозначенного, бывшего жителя без имени, была отобрана хватко лихим кавалером Медали без лучей, одиннадцатым покровителем и стражем нашим, Длинноруким Идолом, - слава ему! - при моей несвоевременной попытке разменять ее и прикупить, наконец, хотя и кошатинки сухой. Справедливо сказавшим, при этом: "Все одно сдохнешь, а деньги казенные потратишь". Нижайшее пожелание: возвратить малую серебряную монету или с нее сдачу. Поскольку водицы попить не на что безымянному. Дорога очень... здесь, на милостыньку не дают. А хоть и правда - до Святых Мест не дойду, помру скоро: поелику кровь уже из ухов идет и тряс ночной, а все ж испить водицы хочется очень, когда ни возьми, особливо, если жар нутряной воспитует. А когда снег заразный в песках встречаем, топить его не дают: свои же и бьют. Прошу еще раз нижайше простить за знакомство и письмо пожеланное, но испить все время хочется ничтожному! Прощайте с тем. Храни Вас Лучезарный Вечно! "
  
   "...И прочая". Слезы удерживать пришлось. Обычная жуть.
  
   - Долго это ...письмо шло? - спросил Борис, не глядя, и вернул лист.
  
   - Долго, - ответил Седой, стараясь глядеть прямо. - Его сожгли.
  
   - Кого?
  
   Но переживать не получилось. На арку Борис случайно взглянул - там возвышались знакомые резные врата. Только что торчали два столба с щербатой аркой и перекладиной. Щелкуна на кресте теперь не было, только лучи сквозь тени пробиваются, опавшую листву высвечивая... Седой, заметив удивление, тоже взглянул туда. Створка одна была уже наполовину отворена...
  
  - Пора! Пора, - сказали почти в один голос и заспешили. Обсуждать этот неоднозначный "хвалебный донос" как-то не желалось обоим. По разным, может быть, причинам. Борис первым похватал свои вещи и залил тлеющий костерок. - Ждать там не будут, - сказал, значительно смягчившись. К спутнику сложные чувства бурлили, не устоялись ещё. - Дело такое...
  
  
  
  
   11. Двадцать третий год. (Дом. Подруги...)
  
   Такое скверное приключилось - с нею самой, ни с кем-то там: в кино, в книжке, у знакомой... Леокадия теперь жила в самом центре - на Аллее Героев, рядом с Вечным огнем. Родители давно разошлись. Квартиру разменяли. Лека эту выбрала из-за местоположения. Сначала ушел отец, потом мать снова вышла замуж, переехала в другой город и даже в другую страну... Леокадия не захотела никуда уезжать и осталась одна. Отца видела редко, жил далеко, всегда занят, но уже привыкла к этому и особенно не тяготилась. Денег давал, не жадничал. Даже машину хотел подарить. Учись только... Мать же ей бывало иногда жаль, той действительно не везло. А любила Лека Бабу Аню свою, Бабаню-Бабанюшку, - умную, добрую, с необыкновенно сильным характером старуху, - но та уже здесь не жила, умерла. Вот несчастье... Теперь Леокадия любила Заневского, а он любил, как водится, главным образом, себя. Такое дело.
  
   - Ух, холодрыга! - обозначив дрожь даже зубами, бодро ёжась, констатировала сезонную очевидность субтильная гостья. Плащик свой повесила, а роскошный белый шарф оставила, кутаясь в него. Подруги в зеркале прихожей рассмотрели покрасневшие на уличном ветру щёки и замёрзшие носы. - Так ты что, Борьку знаешь? - напрямую спросила Люда. Привычно выбрала гостевые тапочки, погасила за Лекой свет в туалете и по-хозяйски пошла ставить чайник. - Ой, здравствуйте! Я и не заметила, что вы здесь. - Это она на пожилого соседа наткнулась в кухне. - У вас так тихо...
  
   - Вот и вы не шумите.
  
   - Извините... - Принесла поднос с посудой. - Что молчишь, секрет?
  
   - Дверь прикрой, - тихо попросила Лека. Бровями показала на стену соседей... Достала из магазинного пакета зефир, печение и небрежно высыпала их в вазу, разумеется, не касаясь руками, чтобы подругу-чистюлю не сердить зря. Медленно причесывалась у круглого старого зеркала, бабушкиного ещё... Потом чуть нахмурилась и вздохнула, покосившись на дверь, старательно, с помощью колена, прикрываемую гостьей. - А, - сказала нехотя, - так... Помог раз. - И чтобы не продолжать тоскливой темы, на Люду, устроившуюся с ногами на диване, взглянула с улыбкой, нарочито пристально и многозначительно. - Видный мальчик, кстати...
  
   Та плечиком дернула, журнал мод взяла и выразилась загадочно:
  
   - "Нам там не по Вам" всё! Старух предпочитают. - Отбросила журнал, поднялась опять и холодную батарею ладонью разочарованно проверила. - Еще в восьмом девятиклассницы из-за него подрались, две дуры зелёные... - Тоже подошла к зеркалу, вороным чубом тряхнула и тут же поправила. - Прошлый год, вообще, с врачихой таскался! Чуть ли не с сорокалетней... Мамка нужна.
  
   - Ну что ты говоришь... Люда.
  
   - Да я сама видела! - Люда, подбоченившись, себя по зубам щелкнула ноготками. - Зубной врач. В их же доме живет. Мумия... С него ростом.
  
  Пошли мыть руки. Леокадия открыла воду, а Люда к двери прислонилась. Но молчала, не продолжала, хотя и хотелось - видно было. Тихой струйкой лилась теплая вода.
  
   - Может, он зубы, - сказала Лека улыбаясь, - бесплатно лечил? - И повесила полотенце подруге на шею. - По-соседски...
  
   - Ну да! - Людка принялась остервенело ловить мокрое мыло. - Под Перекидным мостом, в кустах! Кустотерапия... И на дому у него, пока мама в Москве торгует... А то я не знаю.
  
   Все понятно. Хотелось только как-то смягчить, успокоить подругу:
  
   - Серьезно, - сказала Лека. - Мало ли?.. Языки.
  
   - Языки... - скептически повторила Людмила. Вытираясь, быстро-быстро помяла-похватала полотенце и шлепнула на вешалку. - Что ждешь? Пошли! - И, забывшись, продолжила громко: - На остановке в два ночи обжимались. "Холодный, мирный, прощальный..." Моя мать видела.
  
   - Потише, пожалуйста.
  
   - Уй, - запнулась та и прошептала, досадливо кулачком махнув: - забыла... Извини. Достал уже.
  
   Грелись чаем, долго не разговаривали. От чашек пар шёл. В темноте за стеклом дождь снова хлестал. На первом курсе когда-то подружились и как-то до сих пор... Людке еще домой, бедняге, добираться по такой погодке. Родители. "Заботятся..." Неловкость некоторая за столом всё-таки воцарилась. Или Леокадии казалось? Оставалась бы ночевать. Телефон под рукой... Но, все же, неловкость. Получалось, что она, Леокадия, скрывает этот факт знакомства. Придумает ещё... Подняла глаза, встретилась с Людкиными - карими пронзительными... Заговорила невесело:
  
   - Это аж в то воскресение еще...
  
   - Не поняла, - перебила Люда. Быстро поморгала. - Ты о чем?
  
   - Бориса твоего увидела.
  
   - У! - Усмехнулась. - "Моего..."
  
   Но слушать стала. Леокадия вздохнула:
  
   - С Заневским от шефа возвращались. Диссер того обсчитывали. Потом хозяин проставился, за удачу предприятия пили, за... Короче, еле их растащила. Ночь, поздно уже! Он очень злой был, что не заплатили и пьяный, как... - Замялась. Обозвать не решилась. - В такси, уперся, не сел. Денег моих не захотел тратить... В трамвае поехали. Ему плохо стало. Выскочили у вас... Где-то у завода. - Она помолчала, слёзы сглотнула. - Ругаться стал, гнать. Чтоб не смотрела, наверно... Я что-то ему возразила. Он одурел совсем, на меня кинулся... - У Леки потекли слезы. Дыхание задержала и голову задрала, чтобы тушь с ресниц не поплыла. Судорожно журнал ухватила, стала махать в лицо, глядя в потолок. Виделось там всё то же, чего не хотелось... Через некоторое время продолжила. Молчать не могла больше. - Я закричала от неожиданности. Испугалась. Никогда такого у нас не было. - Ей теперь уже хотелось говорить: - Ужас какой-то! Тут он подбежал. Ну, Борис. Сашку ударил, свалил, ногами стал бить. У того кровь!
  
   - Этот мимо не пройдёт... Чёрт бешеный.
  
   - Да-а, - опамятовав, запнулась рассказчица. Её слушали, морщась, но она, решившись раз, всё-таки договаривала, хотя теперь едва слышно. - Я уже на него раскричалась, на Бориса. Растерялась. Заневского пожалела, он застонал и сознание потерял. Лицо всё разбито...
  
   - Так это он, - догадалась Людка, - с тех пор и молчок?
  
   Телефон в коридоре спасительно загремел. Лека замерла. Людка выскочила за дверь и схватила трубку. Ничего не было слышно:
  
   - Алё, алё?! Слушаю...
  
   Но отбой: "Пи-пи-пи..." Подождала. Больше не звонили. Сосед в щель своей двери выглянул. Блеснул одним глазом очков, но не сказал ничего. Только губы укоризненно и многозначительно поджал. А то бы выдача ему... под настроение! Постояла, сильно сжав у груди скрещенные руки, и вернулась. Дверь снова плотно прикрыла.
  
   - Кто? - глухо спросила Леокадия, глядя в пол.
  
   - Гудки. Если бы это Заневский был, - Людка выразительно запнулась. - Сказа-ала б я ему... Пару ласковых. - На подругу негодующе и ревниво воззрела. - Сколько можно...
  
  
  
  
  
  12. Сонное Царство. ( Райская Долина. Райгород )
  
   - Сколько можно, Господи... - уже спокойнее возражала "нам" Людмилка. Нашему "фактическому" равнодушию под видом "абстрактной отстранённости". Ситуация явно заставляла её проявлять сдержанность, "фильтровать базар...", иными словами. Теперь это была вполне дамочка-дюймовочка: в серо-чёрном бархате, между прочим, с алмазами на груди, на руках, в розовых ушках и в пышной вороной прическе. Никак не в рубище облачённое "умертвие" в голодных язвах... Причём, ни ей самой, чутко сочувствующей, туда снова скоро придётся лезть, чтобы реально помочь... - Не живут же - мучаются! - хмуро аргументировала она вздорность самой постановки опроса, с которой и завязался разговор. - Какое там "счастье..." Продовольствие граммами делят в обжорках. На рабочих и спальных местах: только трудникам... - При этих словах сиятельная пацифистка на наш сервировочный столик неприязненно бровками указала, будто мысли мои перевирая: - Остальным из остатка, медленно умирать... Одежда-обувь, для мужчин и женщин, одна: излишки запасов военного обмундирования. Благо, на сто лет запас. В молельнях решают, кому... Лекарство, первоочередное, в монастыри. Считается, для всех страждущих... - Озвучивая неновые сведения эти, она, вероятно, воображала, что меня воодушевляет на решительность. - "Благая весть" - вся литература. Это же только отвращает...
  
   Беседовали на этот раз в дворцовом саду, так сказать, "под сенью струй..." Белая беседка-ротонда у лебединого, разумеется, пруда, в тени огромных деревьев. Платаны, вроде бы? Клёны, ясени, дубы. Плакучие ивы у парапета до самой воды ветви спустили, будто русалочьи зелёные волосы в неподвижной воде отражаются... Листопад здесь только начинался: время в этих интересных местах иногда замирало. Ждали Седого, решавшего с тётушкой Калерией - президентом Академии, оказывается - некоторые технические подробности наметившегося сотрудничества. Полагалось таких дорогих гостей, "гостей желанных", уложить спать после торжественного обеда в Золотом Углу. Но спать, "днём да одному", гости, естественно, не возжелали. Только торжественные одежды сменить просили на "деловые" костюмы: объективные обстоятельства требовали. Седому монашеское облачение и маска ещё понадобятся. Только новую "быстроходную" обувь оставил по понятным причинам. Гостям шли навстречу во всём. Слава Богу, всё-таки "желанные" теперь... На них надежда. Поверили-доверили. Куда деваться... Первые лица страны, сообразил гость, с ним теперь беседуют на полном серьёзе. Даже и без именитого монаха. Верная себе, фрейлина-фаворитка почти открыто игнорирует признанного отца-мудреца и обращается только к гостю. Вопроса о третьем лишнем не возникло бы, будь старичок потрезвее, но... Но. Магия слов и у Белых в ходу. Как выясняется, не только "белая..." И не столько магия. Великая сила - политес.
  
  Профессор Ши, заглазно - О"Гурец, всю условность разделения материальных чудес земной науки-техники и так называемых "обыкновенных чудес" истории природы пытался бытовыми примерами иллюстрировать. С пьяной настойчивостью терзал кипарисовый терафин, "волшебную палочку", с грацией фокусника-профессионала и чопорной маской на покрасневшем лице "материализовал, трансформировал, деструктурировал..." В центре сервировочного столика поминутно появлялись различные лакомства, соблазнительные на вид, но, постояв недолго и не соблазнив никого, исчезали, оставляя "чарующий аромат..." Только разной формы бокалы с игристым белым вином, почему-то все полупустые - будто кем-то надпитые, профессор задерживал для себя. Пульты дистанционного управления бытовой техникой, "переключалки" телевизора, например, кондиционера, музыкального центра и так далее. На расстоянии, мол, без всяких видимых причин действуют. Вы к этому привыкли и не замечаете, а между тем...
  
   Висячие полупрозрачные, полупризрачные сады-пруды с дождями до синего горизонта-границы, "невесомые громады". Из облаков, понятно, сам сразу подумал, как увидел. Формируют художники-любители-оформители воздушных эльфов. Цветомузыкальные фонтаны, озонирующие, ионизирующие... Много чего "...щие". Действительно, самочувствие большинства горожан и гостей, жизненный тонус биологических существ в принципе, здесь, в этих стенах, всегда очень высок! Даже брызги и водяная пыль не просто в радугу оформляются. Узоры клубят... Музыки желаете? Так вам сейчас... А душа-то просит покоя. Отдых нужен. Хватит уж впечатлений, нам скоро за стены, а там... Тонус упадёт. Ласковые лебеди под мостиком, золотые рыбки?.. На фиг. Не было уже интересно, как первые посещения. Тогда - другое дело, тайна приоткрытая...
  
   Как давно завелось у меня, планы и в последнее время круто изменились. Придется-таки вернуться наверх. Хухот уже снова под Аллеей Героев, полностью готов. К делу! Не будем больше статуи с "грехами" компрометировать. В главное Узилище, на гору полезем... Он молча ждет приказа и со своей задачей, будем спокойны, дед справится. Даже лучше других. Нам самим, думаю, не обкоровиться бы "шпионам".
  
  Цветные витражи, узорные решетки, мрамор: белый, розовый, дымчатый - всякий. Видел, не первый раз. Хотя, "звучащие нежно" бабочки, устраивающие на теплых стенах чудный узор в предвечерние часы и тихие концерты... Или пропахшие ванилью из-за пристрастия к сладкому пушистые белые боборычки, огромными "мягкими" глазами меланхолично что-то в свитках вычитывающие? "Воздушные" цветы из теней, яркого солнца и отражений воды? Обалденные высверки драгоценных камней в обычных оконных стёклах... Изящные "струи" архитектурной формы. Из сочетаний таких рождаются в человеке непривычные чувства и мысли. У всех разные возможности, понятно, но... А запахи? Это все-таки... Я бы, в другое время, в других обстоятельствах, как говорится, согласился здесь подождать... И кого угодно, и сколько угодно. Дома тревожиться некому. Если бы не принцесса... Дело предстояло скоро. Наверно, ночью. Конечно, ночью...
  
   Принцесса Леокадия двенадцатая "пропали" действительно. "Неизвестно куда!" - плачет местная малышня из свиты. Хотя, элементарная логика говорит о том, что она наверху. Попыталась, вероятно, как сейчас Людмила нам, в очередной раз объяснить "нужным" темнотам, что плохо жить так - плохо и глупо. Целесообразнее поумнеть и постараться начать другую, "хорошую и счастливую" жизнь. Пора! Давно пора: структура момента вопиет... Впрочем, это мои догадки. Факт то, что в покоях ее окна открыты и полно мертвых бабочек. На полу много просыпанного и оброненного, видимо в спешке, золота. Золота и сожженной разорванной бумаги... На сохранившихся клочках следы какой-то аргументации почерком Двенадцатой феи. Вечный Огонь в алтаре не горит. Близкие помалкивают, но которые сутки тихо подвывают, не замечая, будто медленно с ума сходят.
  
   Профессор Шия Хеп Тат, предупредительно кланяясь с рукою у сердца, теперь предоставляет уже милейшей фее-Лю, - то бишь светлейшей фрейлине Ее Высочества, - некоторую "несогласную" аргументацию по последним мрачным её соображениям. Прохаживающийся взад-вперед, ручки за спиной, тихий лысый гном с крупноватой удлинённой головою, действительно смахивающей на известный овощ. Видный мыслитель "недавнего прошлого и современности" в черном камзоле со строгим белым воротником, долженствующем, почти наверняка, подчеркнуть аскезу и определённость "контрастирующих" взглядов и вкусов. Пришел познакомиться с теми, кто идет туда. Он пьян, но... Фея-Лю, похоже, тоже вознамерилась участвовать? Проговорился - "мушка" злится. Потоптавшись, нерешительно приблизился к краю ступени и осторожно спрыгнул к нам под ноги. ...И напрасно: теперь ему приходится голову вверх драть.
  
  Меня представили как художника по призванию и воина по убеждениям. Скрытно шевелю непривычными ступнями внутри новых мягких ботинок светло-жёлтой кожи с приспособлением "для подлёта" и уважительно трогаю рукоять современного малогабаритного жаромета, пристегнутого к бедру. Хочется скорее поупражняться с такой технической поддержкой, но сделать это возможно будет только за стенами. Экипировка наша еще раз здесь трансформировалась и осовременилась. На мне, действительно, что-то горно-стрелковое, разведывательно-диверсионное: серый камуфляж, бляшки-пряжки, ремни, карманы... Не какое-нибудь там сомнительное старьё. Но почему-то ей это неинтересно сейчас. Настроение не то - умолкаю с начатой лекцией о средствах современного ведения разведывательно-диверсионных операций в горной местности.
  
   - Я не мешаю? - вежливо спросил гном, с кряхтением вернувшись на верхнюю ступень беседки. - Чтобы всё-таки в "одной плоскости" с вами ...мыслить. - Улыбнулся он, объясняя вынужденное "возвышение" своё, а большие синие глаза этого маленького старого человечка будто ждали от нас чего-то не смешного и обидного, а обнадёживающего, как верный прицел. - Вы говорили об обязательном очищающем страдании как о нормальной замене личного счастья в этом "биполярном" единстве...
  
   - Нет, - твёрдо сказала фрейлина, по-прежнему не глядя на неугодного собеседника, погрозив длинным пальчиком с блеснувшим камнем куда-то в обрыв горы, на закат. - У них это уже не катарсис! Это смерть разума, духа... Чаша страданий давно перевесила разумный предел. ...Кстати, вы знаете, - уточняя, она зло взглянула ему прямо в несчастные глаза, - темноты уже просто "каменьями" пользуются, чтобы боеприпасы не тратить... Каменьями! Ими "чаша" переполнена, ими. Еще шаг и - хаос.
  
   - Кто может знать этой чаши меру, - произнёс гном возвышенно, но излишне упрямо. Не слушая больше и, подняв косматые седые бровки, вздохнул горько. - Да поймите же! Я бы сам, сам, если бы мог, пошел с вами туда спасать и помогать... Но это бессмысленно! Ну, накормишь, оденешь, оружие отберешь... А души исковерканные? Все заново начнется... И потом, цена? Нарушение нейтралитета, прецедент... - Пауза. Не решился. - А казарменное положение, аскеза и фанатизм - после двух таких-то войн? - просто суровая необходимость. Чтобы выжить... Не в них дело. Единственная и оправданная цель сей экспедиции: освобождение Ее высочества! Если она там, что, на мой взгляд, очень маловероятно... Это. И только.
  
   - Душу живу, вижу, в камень вмуровывают! - рвалось у "мушки" вопиющее. - Веру извратили до кощунств с умертвиями...
  
   Людмилка, явно не впервые, слышала это "компромиссное несогласие" от Отца-наставника Двенадцати Леокадий. Тоже не хотела бы возражать попусту, но он знал эти возражения и продолжал, продолжал... Будто мысли чьи-то читал:
  
   - Да. - Вздохнул он. - Разум, дух... стеснены. Что делать... Но это временно. Они, тем более, распустятся-расцветут, когда освободятся. Я говорил об этом с бессмертными феями. Через воду и огонь - почти со всеми дальними. Только одна возразила... - Профессор встретился взглядом с пораженной Фрейлиною. - Да, да! Наша слепая Ванга... Одна была за немедленное вмешательство и действия по спасению, но...
  
   - Тогда вас трудно понять. - Зеленые глазищи упрямицы блестели. - Разве чужие феи могут знать наши дела лучше? У нас не схоластический спор. Лучшие гибнут. Такие, как вы, вынудили самостоятельность двенадцатой...
  
   Профессор Шия Хеп Тат ( Хранитель Книг, Главный советник. Наставник; Великий астроном; математик и прочая, прочая, прочая. . .) не вынес наскока. Поморщился, даже палец воздел грозно, но сказать ничего не смог. Ручкою махнул. Сейчас уйдет или расплачется. Потом и он, и она всенепременно переживать будут, мытариться: "А вдруг, правда..."
  
   - Не запачкавшись, в белых перчатках, как известно, уборные не вычистить, - вмешался я. - "Временно..." Это, по-вашему, сколько?
  
   - ...Сколько потребуется, - выдохнул тихо он и упрямо поджал губы вилючие. Снова заложив демонстративно руки в реальных белых перчатках за спину, важно пошел вдоль длинной ступени беседки, явно не желая возвращаться к нам. - Сколько потребуется, - повторил оттуда громче, с вызовом. - Для новых условий...
  
   - Кто "условия" будет создавать? - опять нелояльно возразил я. - Слепые и умертвия? Тогда в убежищах никого не останется...
  
   Возникла гремучая пауза. Мне этот маленький умник стал казаться хитрым, как и Седому, с которым у них уже была "тёрка" - "софистическая спираль", видите ли... Интересно, а если бы его самого подрали бы щелкуны, или прыгуны подушили бы в постельке жаркой ноченькой? Не до смерти... Чтоб оценить мог. А приходилось ли ему просто голодать? Нет, не воздерживаться от пищи в оздоровительных целях, когда она под рукой, только потянись! А голодать: все время хотеть жрать. Изредка урывать какой-нибудь дряни и потом загибаться от нее? Совсем ничего не находить и не знать, когда и где найдешь... Приходилось?
  
   Наша дама, мрачная и сосредоточенная, указала чёрным пушным веером на кресла у высоких перил: "Я устала..." и пошла туда, поддерживая длинное платье. Я за ней: этикет-с. Красные парчовые подушки может и красивы, и уютны, но сидеть на них... Хотя?.. Это, кажется, моя экипировка сзади. Кнопки, пряжки, липучки термоса...
  
  - О чем задумался? - спросила Людмилка непривычно мягко.
  
  - О вечности, - ворчу. Вытащил из-под себя какое-то... Улитка, что ли? Покрутил. На хозяйку смотрю. - Что это? Панцирь, как у гранаты...
  
  Та перестала хмуриться:
  
  - Это малыш. Положи в траву. Осторожно...
  
  - А что... "это"?
  
  - Гукало, - объяснила она и посмотрела весело. - Не узнал? Садовое...
  
  - А-а... А я думал бонба. "Букало..."
  
  - Оно спит, - пояснила мушка моя ласково. - "Abacus" по-латыни. "Проникающий сквозь..." Можно: "Возникающий вдруг".
  
   Спрыгнул в траву, положил этот "Abacus" под широкие листья знакомого мне, не знаю как по-латыни, кустика паслёна. Снова махнул за перила и сел на них верхом. Людмилка печально смотрела на куст. Диспут переживала. Профессор быстро прохаживался в отдалении. "...А что, как человек, подумалось не к месту, она гораздо лучше мухи. Прямо скажем..."
  
   - Почему не пускала-то? Сразу бы, без этих... экивоков.
  
   Людмилка выпрямилась. Поморгав, сообразила:
  
   - Так этот овощ тут, у-у... Знаешь, как бесновался? Расстроился... - ответила тихо и кивнула в его сторону. На дворцовые витражи указала взглядом. - Стекла пытался бить... Крысился на всех, как щелкун в раже. Это они теперь... тихие. О"Безьян с ним воду мутил: "Измена!.." А так ты вернее мог надоумить Алекса и спуститься. Противную сторону, так сказать. Он тоже в принцессу нашу влюблён... - Носик сморщила, даже зажмурилась от "кислой мысли". - А впрямую просить права не имела. Единолично. Могли слышать. Темнот наш мог снова заупрямиться. Извини, так получилось... Но получилось же? И потом, не одна я не впускала. Я ж говорила, король...
  
   - Так сейчас он правит?!
  
   - ...Балы, и приемы, - поясняла, не улыбаясь, - церемониймейстер... Прикрутили, болезного. Метом Внухрь дочь за него выдал... Старшую.
  
   - Это ж ты, - невольно сообразил вслух, - значит, кто... - "Значит, размыслил я расклады, если О"Безьян опекун, то... Людмилка-то, а? По сути, она вторая законная наследница с другой стороны... Опаньки!" - Ваше высочество?
  
   - Пустяки... - Нахмурилась наследница, угадав мои расчеты. - Власть у нас номинальная. Но, - прошептала и перевела взгляд на окна принцессы, - Леокадия должна здесь быть... По любому.
  
   Успокоившийся профессор, демонстрируя снисхождение, вернулся:
  
   - Род! - Он воздел пальчик к небу. - Род продолжится все равно...
  
   - Сомневаюсь, - возразил я нехотя, остыл давно. - Скверну до последнего человека изводить будут... А выродки? Человеческие... Не крысиные. Ни в коем случае! При такой разобщенности... А во время сезонных депрессий?.. Где будут Бессмертный дух и Вечный разум, когда плоти живой не станет?
  
   - Вы слишком пессимистичны, - буркнул он. Походил-походил, не глядя. - Разум и Дух имеют свойства пружины, - нашел-таки сравнение. - Чем сильнее сдавливают, тем с большей силой они распрямляются... - Остановился возле меня. - А хаос и порядок, уродство и гармония, суть, едины. Вы в этом еще разобраться должны... Простите.
  
   Блеснув небесными глазами, поклонился и нехотя убыл в теневой мираж вечернего парка. Помолчали. О своем думали. Вкрадчивый закат густел за крепостными стенами, заливал багровыми небесами узкие небьющиеся стекла высоких окон дворца. Тень незаметно ползла дальше, дальше и скоро заняла все. Тягуче и гулко зазвонили к вечерней службе - ударил главный колокол. Отозвались где-то и другие, звонкие. Еще и еще... "Где Седой? - Я неожиданно зевнул. - Вот женюсь, думаю, на этой, и пусть попробуют еще раз не принять..."
  
   - Куда она его повела? - спросил я снова, зевая и потягиваясь. - Все готово... Лететь надо.
  
   Фрейлина взглянула на меня странно, будто о другом думала.
  
   - Ключи сличить пожелала... опять.
  
  
  
  
   13. Двадцать четвёртый год. (Травматология.)
  
   - Опять??! - опешил тезка, убито шепча, при виде такого массированного налёта медперсонала на свою "постелю" у вожделенного окна: - Ёлки-метёлки... Веники. Да вы, чё?! - возмущённо взвыл он, застряв в дверях с костылями. Аж заплясал на одной ноге внутри истёртого шлёпанца. Вторая, босая, у него теперь была навесу пронизана спицами аппарата Елизарова со следами зелёнки в местах "крепления" к "втулке", как велосипедное колесо, и по-петушиному поджата к заду. - Издеваетесь? Я же только что... Максимовна разрешила! Ну, достали...
  
   - Не шуми, - занято успокаивает фея-Оля, - тебя предупреждали...
  
   Правдоискатель, удерживая костыль подмышкой, разочарованно, даже безнадёжно, махнул рукой на самоуправные действия местных властей и с привычным унынием стал наблюдать, как Ольчик и юные няньки заканчивают перекладывать его вещи, курево и остатки чаёвничания в соседнюю с Саней Заневским прикроватную тумбочку в том ряду, у стены. К давнему недругу вплотную, под бок, на расправу... Собачиться-то голосом сподручнее с расстояния, а не нос к носу? Тут уж надо или молчать в тряпочку, чтоб не разъярить соперника до безоглядности, или самому сразу зубами грызть. Третьего настоящим недругам не дано. Ну, а заткнуться придётся слабейшему. А слабейший, уже ясно всем, никак не этот отвязный еврей с опасной бритвой и таким же языком. Хоть плачь... Две длинненькие девоньки даже пыль вокруг неумело вытирали и "зырили", куда не надо, по его мнению... Дед наш дурной выписался. Завистник-тезка ту немецкую кровать поспешил застолбить, пока не опередили. Но его, незаконно вселившегося, "попросили" вернуться на место: еще тяжелей найдётся (и нашёлся). Не спеши, мол, для души, а с женой ночуй... Потом Максимовна, нытьём и канючанием раздосадованная, рукой махнула: "Как дети, ей Богу..." Счастливо ухмыляясь, Борька, ловя момент, кровать эту к "своему" окну перекатил с помощью деятельного и вездесущего, хотя тоже колченогого, Крючка. Но... вот... сегодня... Уже сменили постель на этой его элитной кровати, приладили деревянный щит для спинальных под матрас, как у Сани, боявшегося сквозняков и потому от окна сбежавшего... Борьке опять облом, хоть выписывайся.
  
   - Хоть выписывайся, - обречённо шепчет он бессильную угрозу неизвестно кому. - Только в сортир успел сходить... Нате! - сетуя, делает у собственного паха неприличный жест, означающий известное предложение интима и откровенно поясняет окружающим в судьбе промашку. - Ё-ёлки зеленые, просмолёные... - Тезка сник. - Новенький, что ли?
  
   - Старенький... Не шуми, - повторила нянька-Шура. - Миллионер опять к вам запросился, - пояснила ворчливо. - Не лежится. Ску-ушно ему, видишь ли. А Телевизор боле вашего...
  
   - Перестаньте, - строго попробовала урезонить Оля младший командный состав, - пожалуйста. Нас просили...
  
   - А-а... Знают они все! - Старая нянька знающе поморщилась лицемерно-показной чувствительности возомнивших о себе воров-спекулянтов, разбогатевших за народный счёт, и скептически скривила полные губы богатейской фанаберии, самонадеянно полагающей заткнуть всем рот паршивым рублишкой. Одновременно опытно подчёркивалась проницательность нас-масс и понятное отсутствие в оной, видавшей виды, среде всяких-подобных заблуждений на сей смешной счёт... Привычно взбила короткими сильными руками Борюнину подушку. Водрузила ее на две сверхштатные. - Вот, иди и ложись на свою, - пригласила тезку. - Какая тебе разница? У окна лежачие должны, им смотреть занимательно. - По-христиански простив тут же всем всё, о сострадании и справедливости напомнила. На меня показывая, ему свойски мигнула. - А ты мотаешься везде... Спать где, не все одно? - Щура подбоченилась. Поучить недовольного решила: - А у него и музыка! Телевизор какой... Вам же лучше? Реготали тут с ним... Ну? Иди, иди! Ложись... Встал, журавль на одной ноге... Что смотришь? Сейчас тот телевизор припрут и самого... - На меня снова заинтересованно посмотрела и взглядом указала на мою тумбочку со стандартным аппаратом. - Ваш-то прибери... Мать заберёт.
  
   А, думаю, маман есть маман, деловые мосты и тут навела, успела крепко заинтересовать нужных людей. Наверняка этой его подарить "после выписки" обещала, если с её любимой собственностью, мной - то есть, здесь будут бережливы. Повнимательнее, почутче отнесутся к молодому человеку - бывшему воину-интернационалисту... И тут, похоже, залудила всем, причастным делу, суровую госпитальную историю о скромном, но нервном, контуженом ветеране необъявленной балканской войны, награждённом самим их теперешним президентом...
  
  А телевизор там покруче, нет спора. Все программы, одновременно, на экран выводит: выбирай... С Миллионером не потягаешься. Вась-Вась, Василий Васильевич Костров, председатель правления "Гроб-строй-вредита", всем "продвинутым" известного, реклама плешь проела, вляпался в автомобильную каку. Как так?! А так... Дорожно-транспортное происшествие имело место за городом. Сам управлял машиной. Рассказывал, тещу, будь она неладна, навещали с женой в выходные. Возвращались домой поздно вечером. Подмораживало к ночи. А весь день лило. Ну и... Самолюбиво скривился стандартной необъективности ментовской отмазки: "Не справился с управлением". Гололед. Авто восстановлению не подлежит. Хорошо, подушки безопасности сработали... И у него, и у жены одинаковой тяжести травмы: сотрясение, трещины в позвонках... Теперь, месяца по два, "на нарах", на деревянных щитах. Категорически. Даже миллионщикам.
  
  - Василич, - спрашивают наши знатоки, - ты что, переживаешь? Брось. Если бы на "Жигулях", убились бы! - Успокоили. - А какая машина-то была?
  
   - Хорошая.
  
   - А все-таки? - настаивали. - Мы ж не спрашиваем, сколько стоила...
  
   "Дыр-Был-Щул", в общем, штучный. Никто не слышал. "Эксклюзивный..." Тип английского "Scat", что ли... А-а, бескамерные, прозрачные? Шиповатые уже... "Четыре ведущих, один жующий-ждущий... гвоздя". И так далее. Короче, вначале Васю к нам в общую Травму поместили, когда Скорая доставила. Воскресение, врач только дежурный. Мест свободных больше нигде... Да и не подумали. Кто знал, что миллионер с миллионершей вляпались? Они тогда без охраны были, инкогнито... Не только нам, простым смертным, в жизни так везет. Богатые тоже, как теперь известно из TV, плакают... В общие палаты и их поместили. Его в мужскую, ее, соответственно, в женскую. А охрана только теперь в вестибюле обосновалась. Ну и им, самим потерпевшим, сначала не до того было. Больно, противно, страшно... Уж когда отлежались, в себя пришли, фанаберия началась. А пока у нас лежал, перезнакомились, обнюхались... Да мы сначала и не знали, кто он. Анекдоты травил, надрывались. "Ха-ха", "Хи-хи" да "Бу-га-га..." Здорово разливался, от нервов, что ли. Способный сказануть... Соседи приходили слушать.
  
   Уж потом, потом... Лежачие же? Утки, судна... Периодические вонизмы. А к нему люди серьёзные идут с бумагами и неотложными секретами... А тут посетители соседей, узнав "кто-что", с вопросами и просьбами полезли... Он и отселился в отдельную - с телефоном, персональным туалетом и холодильником. Ну, телефон-то, положим, у него свой, мобила, но вот всё остальное... Говорят, заведующую вынудили свой кабинет под специальный "бокс" передать. Вместе со всеми в ординаторской теперь демократично обитает, но курить в помещении никому, и докторам, по слухам же, там не позволяет, мегера наша... Мани-мани, проще говоря, - магия могучая. Очень древняя. Волшебство, как говорится, с большой буквы! Максимовну укатало! А теперь вот, видишь ты, "Скучно..."
  
  Ночью раз, с ним разговорились, "за жизнь, за счастье - сбычу мечт", соседи же, а не спалось... Пацаном еще, рассказал, от комсомола треста, командирован был в Москву, на ударное строительство МГУ! Аж... А стройку "комсомольскую ту, всесоюзную" курировало совершенно не молодежное ведомство товарища Берия... Так что комсомольцы в штатском и в синих погонах были частыми гостями передовых строителей. Вникали во все: от дозировки цемента в растворе, до качества работ спец пищеблока. Кормили, честно сказать, сильно... Никогда раньше в своей молодой, холостой жизни Васек не питался так обширно, разнообразно и веско. Вообще, на его взгляд, организовано все было на удивление... Разумно, четко, ответственно! По-военному. Думает, в значительной степени, благодаря универсальности незаметной профессии.
  
   Тут и я понял некоторые его "пунктики" и странности. Ревнивого к авторитету Заневского, язву, вспомнил... Например, почему так интересно звучала Санина байка про электрическую розетку, через которую Безопасность слушает анекдоты... Вася, косясь на ближнюю безобидную "точку подключения энергоснабжения", нам, конечно, улыбался... Но очень снисходительно. Заневский с информационными технологиями, разумеется, знаком лучше... Хотя?.. Кто знает... Ирония-то иронией, на кой чёрт кому-то наш трёп нужен? А с другой стороны? Почему, обязательно, наш, почему именно теперь... Мне, как-то уже и не смешно стало. Саня, говорит, внушаемый я, как малой. Возможно. ...Или почему некоторых тем с глазу на глаз надо избегать. Да, неэтично, но... не только. И в глаза смотрит серьёзно... Или, скажем, жен выбирать - обязательно из деревенских девушек! Почерпнули тоже от него. Они, мол, еще не искушены в большинстве своем, не избалованы городскими соблазнами, все от мужа получают, и долго будут ценить! Думаете, почему наши бабы за бугром ценятся? Скромные, но скоромные... Безопасность бдит и способствует желающим, думаете, бескорыстно?.. Пока в городе, или в забугорном благополучии, оботрутся, глядишь, мужа-то слушаться уже и привыкнут, и на голову сесть не успеют к зрелости... Нестандартный мужик. На все свой взгляд. Заневский прямо-таки облегченно вздохнул, когда узнал, кто, да что: "Туз, он и в Африке туз..." - был вердикт.
  
  Видишь ли, не так важно, что человек думает и говорит: мало ли? Даже не очень надёжно мерить нас по поступкам: они очень уж противоречивыми и неожиданными мотивами могут на самом деле объясняться - политика, замаскированная корысть, случайность, единичный порыв и т.д. Только образ жизни о нас правду совокупную говорит... А то не вписывался этот авторитетный человек в картину мира нашего компьютерного божка-циника. Жена на двадцать лет моложе?! Дочери уже такие... Ну, говорит, силен, пацан! Куда уж мне... Любовница-то, и та, только на пятнадцать лет младше. Скромный. Но как-то не очень весёлый, если присмотреться, а даже и злой, как бы ни шутил:
  
  - Борюнь, - радушно улыбаясь, широким жестом с поклоном пригласил он притесняемого страдальца к непростому, вынужденному соседству. - Прошу! ...Ко мне. Любить и жаловать...ся.
  
  
  
  
  
   14. Сонное Царство. ( Край Света. Канун...)
  
   Жаловаться некому. Сами замутили "догонялки" в темноте, а остановиться не могли, не знали - как... "Шею сейчас свернет, - отставая, беспомощно раздумывал над предельной глупостью ситуации облежавшийся Спасатель, - и неизвестно ещё, кому свернёт... Псих, ну псих! Голос не узнал? Засомневался... "А что потом? - кричала шёпотом", бодрясь, развязно цитировала неуёмная мысль реальную тревогу. - Куда, куда так рванул?! Фома не верящий..." Да уж, мутное пятно зарешеченного фонаря в промозглой мороси снаружи и лёжка за ним в засаде над козырьком музейной котельной, перед спуском сюда, по любому, всё лучше, чем этот гулкий мрак тоннелей, сгустившийся, собранный Ветераном в точку атаки. В новом непромокаемом комбинезоне из преисподней там было тепло и вполне комфортно: лежи себе, да фонарём скрепи... Но, что делать, надо теперь как-то ситуацию разругивать? Сам Боря виноват: нервы тоже распустил. Живая связь не сработала: умер где-то в горном селе, - или поводыри помогли? - духовник Седого, Соратник-Сподвижник. А он должен был предупредить Ветерана о последних планах и появлении "гружёного" новым дерьмом Спасателя, опаздывающего редко, но метко.
  
  Борис контрольное время про... (Слово пристойное трудно подобрать: "Про... зевал, моргал, дремал?") Про... врал? Короче говоря, проиграл. Был чрезвычайно занят, увлёкся - о времени, как водится, забыл: хулиганил. Игра - такая интересная! - поводыря "священной змеи" на двери Музея Обороны всячески наводил-натравливал-нагадывал ...и нагадал-таки, в конце концов, безо всякого колдовства - фонарным скрипом без ветра... Разбираются там сейчас, законники: "И дела принимает и намерения целует. И деяния почитает и расположение хвалит... И первые и вторые, получите награду!" Все в своём праве. На Синод бы их навести... Но зато теперь вот - не догонишь старого убивца... Хоть самому убегай.
  
   - Да погоди ты! - не выдержав, зло крикнул вдогонку, во мрак Спасатель. Топанье остановилось. Хромое топанье, без сомнений. Совсем стихло, кажется, в том крыле? Конспиратор... А сам, гад, теперь же, где-то рядом вслушивается, крадучись. - ...Я это, Борька. - Сглотнул опаску пришлец. - Не стреляй. Паёк принес. - Топот не возобновлялся... Хотя бы дух перевести? Ну и "хромой..." Спортсмен-прыгун. Во время первой войны, когда дежурили с ним, Борька-русский иногда пожевать с собою брал. Контрактников, за счёт ООН, лучше кормили. "Хух - стрелок на слух" просто перся от сверхнормативного угощения, а Молодой так язык учил и благодарил. - Ты что, голос не узнаешь? - Гость теперь, конечно, не злился, понимал - сам виноват, но толку-то? Громко посоветовал: - Свет-то включи? Предупредить не могли... - И вздохнул: - Ну, опоздал я?.. Не злись.
  
   С минуту ничего не происходит. Собственное успокаивающееся после бега сопение, да скрип песка под толстыми грязными подошвами, "ещё, однако, способными взлететь..." - вот все звуки. Помолчали. Понятно... Человек распростился, было, со всей этой "ледяной красотой" мракобесной. Кое-как спустился за ними с этакой Кручи (Круче не бывает!) к роднику. Вонючее тёплое посрывал с себя, отмылся, наконец, и на травке, под тёплым солнышком улегся "в Золотой Долине, возле Рая..." вздремнуть спокойно, по-стариковски. Только глаза завёл, а ему косматый посланец-гном, деловито пихая в голый бок, радостно так и энергично: погоди, - пыхтит азартно конспиративным шёпотом, - брат, рано пузо чесать! Надо еще разок с урками в картишки переброситься на чью-то жизнь. Не хочешь? Можно на свою. А, ты уже зэчью робу скинул? Рано. Рано, брат... Надо шабалы эти напялить на чистое тело и в канализационный ход, наверх снова. Пара километров... По лесенке же? Не по голой стене. Равно военному приказу. По говну, не по трупам ведь?.. Плюнул в сердцах человек, но опять на гордый "Олимп" взобрался, мёрзлую кучу нечеловеческого кала: "Вечный (чиновный) Огонь", "Лестница (слабой их) Памяти", "Аллея Павших (за чины) Героев..." А тут - бабах! - змею "Белых", дурдом, нанесло на его Музей - неприкасаемый объект! До кучи. Постарался кто-то... Знать бы, кто.
  
  Одно утешение: за очень хорошим человеком тянуться, стремиться и стараться они нынче будут. Борька, когда узнал, что предусмотрительный Седой их пятиминутный полёт сэкономить решил на самый уж крайний край, и на эту высоту ему теперь просто по лестнице опять придётся "рыть..." Почти дезертировал. Чудом каким-то зацепился за стыд... Ну, как - как?! - объяснить, что он не капризничает, не набивает цену, а элементарно боится высоты? Кто её знает - почему. Да, спустился разок. Было дело в темноте... Да, десяток прыжков с парашютом у него по нормативу набрали, но чего ему это стоило... Проще психануть и смотаться к свиньям. Не обязан, не должен никому. Не в деньгах же тех сраных дело? А в чём? ...Хрен его знает в чём. Не додумал ещё... Поэтому на "слепцах" отыгрался, не думая. Чуть не влетели. Так что, очень понимал он Хухота. А вдруг это не Спасатель? Голос подделывают. Тишина... Огнемет сейчас налаживает в темноте? Как на щелкунов. Думает, за ним, храмовая стража. Хитрят, выманивают на открытое телепатически. Ведь Хромого, черта, только на открытом можно, при хорошем освещении... "Кап-кап-кап..." - послышалось условное. "Фу-у, - перевел дух Спасатель, Ветерану говорить трудно, но звуки некоторые превосходно имитирует. Все. Слава Богу. Раньше не мог сообразить?.."
  
   - От Господина Куратора... вести, - сообщил несколько ворчливее, чем хотел Борис и развернул, для красоты слога, чтобы совсем уж подчеркнуть своё, звонко шелестящую фольгу запеканки с тертым копчёным горохом. Понюхал. - М-м, пахнет-то... Чуешь?
  
  Вспыхнул свет. Настороженный ветеран, потный весь, - рядом, вплотную уже! - огнемёт рылом дышит, зло смотрит на развёрнутую фольгу. Ну, прости, так получилось...
  
  Потом опять долго было почти совсем темно, гулко. Хотя, понятно, старались не шуметь. Шли-шли, ощупкой, по резаным узорам замет, в войну еще оставленным на сыром бетоне шершавых стен Тихой разведкой, руки истерли. Затхлый сквозняк в лицо дул тиной какой-то, канализацией. Темнот встретил в холодном терминале тоже с холодком. Тоже понятно: дежурного оператора пришлось ему загасить, иначе, как дальше идти? Помогли прибрать служаку... "Что опаздываете?" ...Там, мол, "Белые" твои вились. ...Без подробностей. "Руки и обувь бы помыть? Следы..." Пошептались, почистились - дальше... Седой вел: его епархия. Грузовой лифт работает! Пусть гудит - обычный фон. Пассажиров не слышно. В вентиляцию слезли... Мышами воняет. И... резиной, что ли, горелой? Изоляция где-то... Гул далекий, вибрация: теплогенераторы, говорит, не переживайте. Да они, вроде, и... не очень? Не верится в дурной конец, хотя... Не заладилось что-то сразу. С трупака началось...
  
   Люк тяжелый тихонько свинтили, резиновые уплотнители чмокнули - теплым "чесночным" воздухом открытых консервов пахнуло. Снова яркий свет полыхнул по глазам не успевшим моргнуть. Они уже в резервной, "теплой" аппаратной Д.А. (Духовной Академии), по соседству с Музеем. Если б в открытую идти - два шага. А так... "Черные грехи" копят, значит, "разогревают" её дальше, до рабочего состояния. Господин Куратор, морщась, возится у серого облупленного щита. Наладонник его замочек этот в момент размагнитил. Крышка, будто сама собою, отошла, откинули к полу. Тянется - что-то сдувает с гладкой поверхности. Бороду седую чешет... Разбирается со стертым, залапанным, "нитеобразным" узором белых, будто фольгированых серебром, дорожек связи и черных - старинных, эбонитовых ещё! - управления... На круглом горизонтальном экране бронзовая чаша с остатками густой монастырской наливки. Несколько высохших коричневых капель и следы круглого донышка на пыльном стекле... Хухот убирает ее, нюхнув. Пировали по поводу пропавшей недавно "грязи" и большого "Баха", что ли? Напоследок... Ладно. "Тут девка нарядна, да ладна!"
  
   Окурки и пепел в перевёрнутой колбе плафона, обертка импортного шоколада, скомканная синяя бумага с масляными пятнами, две жирные консервные банки под топчаном и сохлая колбасная кожура... Крошки на истертых брезентовых сидениях, на страницах мятого журнала дежурств, розовым разлинованных и исписанных фиолетовыми чернилами; на черном пластиковом полу... Не прибирались: уверены - никто не увидит. О-па! Забыты несколько ломаных сухарей на резиновом козырьке вертикального экрана рубки. Небывало. Чтобы еду оставляли?! Небывало. Наблюдали за кем-то и сухарики сосали... Ближним акриды и строгий порядок, себе мед. Сволочи. Сыты, значит?.. Естественно.
  
   Хромой ветеран хозяйственно собрал сухари, сгреб крошки с козырька, со стекла и завернул все в чистый платок. Седой, хотя и подкармливает его, но... Душа, наверно, не терпит. Выглядит старый сапер, при люминесцентном свете, тоже ярко. Из неровных боковых прорезей серого "жилета", бывшего кожаного мешка архивных единиц хранения, под черными номерами и символами столицы, номерком братства, торчат из закатанных рукавов драного подрясника лохматые рукава обтерханного лётного свитера и волосатые лапы в пятнах старых ожогов, с обрубленными мизинцами. Сверху сутулится короткой конопатой шеей шишкастая лысая голова без бровей, как у того "пупырчатого" гнома-огурца. Красные глаза слезятся от непривычно-яркого света. Облысел он давно "обучаемый на чужой технике", объяснил, а мизинцы добровольно устранил. Седой понял: гнезда автоматического управления трофейным комплексом "желанного оружия" не были рассчитаны на пятипалую человеческую руку. Всё равно ловко перебирает разноцветные пучки принесенной "вставки" и аккуратно подает в клемник по команде. О! ...На кривых его ногах почти Борькины тапочки. Только теперь с ремешками... Да, вспомнил Борис, их где-то оставил, от матери спрятать думал... Вот он как неслышно двигается!.. Всё просто. Седой свой драгоценный топорик подмышкой держит. Крышку в полу им поддел и открыл очередной клемник.
  
   - Окислилось всё! Ты посмотри... - Сидя на корточках, осторожно копается обеими руками в крошечном лючке, тихо ругается: - Замокло, мохом зелёным пошло! Стервецы, пьянь... Ну, не полы же они тут мыли? В самом-то деле... Что-то разливали, что ли?
  
   - Подчинённых кроешь? - спросил Борис с обычным приколом. Будто принимая "предложение" посмотреть, "уточнил", наклоняясь, рассматривая незнакомую электронику: - Ну что, скоро? - На что Седой только недовольно цыкнул. А он снова, с участием дилетантским: - Давай сюда топорик свой... Подержу. - Удивился нежеланию. - Не украду!
  
   - Это не топорик... Знаешь же, - машинально ворчит сосредоточенный Седой. - Опять идиомы путаешь... - Встает, выпрямляется внутренне, быстро подходит к экрану. - Бедолага-Соратник, царствие небесное! - Машинально осеняет себя крестом. - Между прочим, дом свой в горах за него давал. Универсальный ключ... Маг. Магни. Я говорил... Теперь все, тихо!
  
   Свет приглушается, экран заполняется синим мерцанием. Господин Куратор чертит что-то привычное на проступившем белом узоре сенсора. Безрезультатно. Экран по-прежнему залит темно-синим пульсирующим светом с предупредительной голограммой вязи "арабского узора..." Снова нагнулся, под пультом шарит, за мешающей крышкой. Опущенное лицо напряжением стянуло, от синего сияния кожа синюшной кажется, морщины черными шрамами залегли. Седые кудри, борода... Ещё бы рожки и крылья как плащ? Вечный Враг. А он, всего-то... Лет на десять постарше. Да и Хромому около сорока, сорока пяти: "Старики..." Не фунт изюму. "Белая Вера"!!! Государственный переворот - по сути - грядёт, "Светская революция...", "Вмешательство во внутренние дела соседних..."
  
   - Матушка, - звучит неожиданно громко и отчетливо в полутьме знакомый "мушиный" голосок. - Ты бы построже с ним? - Все замерли, вглядываясь. Но экран по-прежнему пуст. Только ультрамариновая пульсация за хрустальным стеклом, да надоедливый голосишко: - Опять его, обалдуй, собьет! - нарочито нудно зудел снова какое-то предостережение... Господи, Людмилка?! Боря рот восхищённо округлил. Седой палец к губам приложил, чуть звук убавил. Сопит, сосредоточенно трет что-то в коробке наощупь, внимательно слушает не очень понятные претензии нашей "дамы". А голос продолжает с напором: - Взбредет в похмельную башку, "В трапезную, скажет, неси"! А мы жди, с голоду помирай, да?
  
  - Не собьет, - пыхтит в ответ кто-то уныло. Глухо, будто через преграду. Из-за двери, вероятно. - Правило знаем. Вы только глазок не закрывайте и одёжу не прячьте, наденьте... Не положено!
  
   - 3на-аем, "не собьет", - наседал въедливый голосок. - Где еда?!
  
   - Не положено до утра.
  
   - С "положенными" знаешь же, что делают?.. Принес бы, а?! Монетку заполучишь... А за двоих, две! Считать умеешь?
  
   - Не положено...
  
   В таком духе довольно долго. Ну, фрейлина! Сама здесь... Страж за дверью недоумевал, чего-то боялся, но скрывал. К глазку подойти просил.
  
   - Поди к черту! Раз такой упрямый... Нам отдохнуть, себя соблюсти надо.
  
   "Нам!" Значит... Это, братцы, значит... Точно. Боялись радоваться. Рано. Очень рано радоваться. Но всё-таки?! Так точно в адрес попасть??.. Старый турецкий Зендан в легендарной горе... С четверть часа ещё Седой возился, но изображения не было. Информации новой, увы, тоже. Я, говорит, не Вездесущий. Где-то дополнительный блок недавно впёрли, шифруются все ото всех... Радость уменьшалась. Ведь слышимость в ночной тишине гулкого коридора очень хорошая? Два раза Борис выглядывал туда - пока пусто. Ночь. Редкие лампочки, круги света... Перебранка ненадолго затихала, но возобновлялась обязательно. Через глазок в двери служка-страж, запуганный непривычной начальственностью женщины, ответственностью воспылал и отяготился. Всё пытался рассмотреть говорившую, но почему-то никак не мог... Муху-то, в тюремный глазок?! Дурак... Пленницу саму мы пока не слышали, но, судя по тому, что Людмилка к ней обращалась, обе находились именно в том месте, где Седой и рассчитал.
  
  Подумав-погадав и решившись, он свой драгоценный топорик раскрыл, золотенький минидиск осторожненько завёл под крышку и потыкал ногтём в клавиатуру. Наш пучок вставок убрали из гнёзд... Привычно широко осенив себя крестом, - "Воля Твоя!" - "выщелкнул" в темный паз "лезвие" сего "не топорика, магнита..." На экране возникло подергивающееся черно-белое изображение: в поникшем порыве, обнаженная, будто исхудавшая, их Двенадцатая фея Леокадия... Та нелепейшая и неприятная мысль о возрасте её из недавнего разговора о подарке "топорика" Седому пришла. Они ровесницы со слепой болгаркой, только судьба у той особая. Как же... Феи, они, разумеется, долгожители, но... Борьке почему-то стало неприятно, что и другие теперь видят её неодетой. Вроде ревности... Нет, "девка" вовсе не нарядна. Неладна она... Как и ожидалось, впрочем. Сидя на каменном подоконнике и цепляясь за узорчатую решетку, бессильно пыталась дотянуться до створки маленькой форточки... Тонкий вибрирующий свист возник - изображение потемнело. Седой усилием выдернул свой "ключ" с посиневшим "лезвием". Людмилу увидеть они, естественно, тоже не смогли. Среди створок, в щели? Надо понимать... А голос её, меж тем, старательно усиливаемый, вероятно вибрацией стекла, не унимался:
  
   - Хрипун ты тоскливый! Монах, одно слово, монах... Двух-то женщин угостить не можешь? - укорял он. Не выдержав этого, в келью даже войти попытались: проверить, порядок навести. Обычные ключи зазвенели! Слышно было... Но контрольная электроника сразу зазуммерила. Террористы тревожно-быстро переглянулись. Хромой метнулся, в коридор выглянул... Голосишко чуть унялся, пережидая. На синем экране белые просверки помех тревоги забегали, но унялись без продолжения. Зуд снова издевательски завелся: - Нос утри, чучело! Замок-око сожжешь. Знаешь, сколько он стоит?! Сейчас храмовая стража налетит, будет тебе за попытку незаконного проникновения... - Людмилка прямо-таки заходилась от смертельного веселья. - Обеспечен тебе Путь в Святые места... Только Великие Инквизиторы к нам входят, дурак! Рылом ты не вышел. Молись, чтоб не услышали!.. Да не забудь свою сигнализацию-то снова включить, а то завтра, знаешь... Граната личная даже не понадобится. Так порвут. Ну, что пялишься?! Двое нас, дво-е! Протри зенки, пенёк...
  
   - Не положено на окно... Вы бы сошли? Ведьма... Господи, прости! - чуть не рыдая, дрожал хриплый бас. - Извела, сила нечистая...
  
   Седому понадобилось в электронные адреса вчитаться, очень мелкий шрифт... Вязь. Включили верхний свет - блокированный экран сразу погас. Нытье оборвалось. Темнот не сомневался, если одежду насильно изъяли, то, наверняка, для унижения "высокой особы". В обстоятельствах монастыря это чрезвычайно на психику действует. Пусть нервный охранник уже без всякого вожделения пялится... Но уже другое увиденное, в самой старинной келье принцессы, ещё некая странность Борису мешала. Дополнительная азиатская электроника в двери-то понятна, надёжность...
  
   - Ключи ключами, да ты их у него найди? "Вовремя приди..." Дверь срывать так и придется, я ж говорил? Сразу за первым подрывом, - нетерпеливо торопился он озвучить подготовленные и желанные действия. - Пока они резервные тоже разогреют...
  
   - И там затычки будут, наверняка... - Кивал темнот. - Успеть-то успеем. Тут такие работнички...
  
   Расчет на синхронный взрыв энергоустановок этого скального района в этнической "Окрестности", не под землей расположенной. Электричество вырубается. Резервного будет недоставать. Седой ещё сумел там кое-что из пропавшего арсенального заблаговременно "забыть" у кладки той "грязи", что Боря им замесил в судебный архив. Подозрений будет масса. Это серьезно. Не "идолов злить..." Туда будет отвлечено все внимание патриотов и кондовых святош: "Враг внутренний коварен, враг внешний силён и искушён..." Куратор спешно приводил приборы в первоначальный, дежурный режим, чтобы потом на него самого подозрение не пало, хотя бы здесь... Отозвался в том смысле, что "Бог даст - подумают, не он один, другие члены Синода в деле. Друг на друга инквизиторы недоверчиво думать станут. А там, глядишь, прагматично согласятся на братскую помощь и союз. С кем нужно... В такой ситуации-то? " Борис на часы смотрел.
  
  - Грохоту сейчас будет... - предрёк азартно, озабоченно показывая циферблат с бегущей секундной стрелкою. - И "затемно, по темноте туда..."? - бравировал, стараясь не волноваться и их не заводить, но не очень получалось. - На Краю сегодня щелкуны появлялись, как бы нам в помощь... Слышал? Дельтапланы у них, я тебе говорю! Люди это. Не веришь... - Обернулся к каменно-понурому ветерану. - Огнемет на запрете?
  
   - Ты забываешь, - отозвался Седой. - С нами будет фея.
  
   - И что? Видел, какая она...
  
   Тут они рты разинули - Хромой губы разлепил, всхрапнув:
  
   - На север её, отрекаться... 3автра, к эк... - сильно заикнулся и захрипел. Поторопился: - К экзарху, в суд... велели. Сегодня надо.
  
   И скорчился - "согнуло" лингво-спазмами. Так... Не зря мычал-торопил. Раньше них сюда, "на ветрах", вернулся. Узнал, а сказать... Вот он и молчит! Иногда, когда совсем уж - пишет... Спазмы "крысиной грыжи..." Каменьями заваливали, электричеством "испытывали", щелкуны горло рвали... А то, думали, говорить не умеет? Тупой. Сколько читает в ночных бдениях... Дураку это нужно? Не зря снова, по собственной воле, за оружие взялся, не зря. Кто бы ветерана заставил... Вдвоем трудно разогнули его. Ученый темнот объяснил, как правильно дышать. ...Полегче стало. Глаза открыл и жестом показал отпустить. Но говорить боялся, вдруг снова...
  
  
  
   15. Двадцать третий год. (Дом. Подруги.)
  
   - Снова она за своё! Ну вы поглядите... Душа моя, хватит, а? Ведь целый день носились-ловили, - досадовала Людка: - На работу, домой, в мастерскую... Охота на Слонопотама. Беспокоишься? Понимаю, но голову-то терять? Зачем... Может, он, черт, в больнице. Эти-то не говорят, понятно, и не скажут. Может, и на работу не ходит... Не знала, не зна-ала я... Может, запил в лёжку. Посторонним не скажут... - Головою сокрушенно помотала, размышляя над "старой" новостью, новым свидетельством изначальной порочности особ противоположного пола и, в частности, конкретного бородача-острослова, которого её ревнивое сердце не признало и не приняло с момента безуспешного знакомства. Между длинным, острым языком этого красавца-мужчины, мол, и реальными делами нормального человека - пропасть. Глядя в чай, своё видела. Повторила: - У-у! Сказала б я ему сейчас...
  
  Лека, потупившись, теребила салфетку, взглянула кротко и виновато:
  
   - Нужно было мне подойти... - И тише добавила салфетке: - Хотел объясниться, ему это непросто, настроился, а тут... - Помолчала, тревожась. - А вдруг, правда, в больнице? С того дня ни разу сам не позвонил, ни разу! ...А если не может? Не в состоянии: позвоночник повреждён! Боже мой...
  
   - Стыдно ему, - уверила Людка. - Паразит. Наделают, а потом...
  
   Леокадия удивилась, ей на ум не приходило, что этому человеку просто могло быть стыдно. Подумала о чем-то и упрямо голову наклонила:
  
   - Люда, я тебя прошу... Ни слова ему! Будто ничего не знаешь.
  
   - Пря-ям!.. Принц нежного воспитания. А что лез?!
  
   - Я тебя прошу... - твердо и холодно сказала Лека. Умела это. - Иначе поссоримся. - Знала край. Если бы и с ним так могла, эх... - Тебе всё рассказала просто потому... Чтобы ты не думала ерунды... - Голову подняла. - Что утаиваю. Неприятно... Договорились?
  
   - Сдался он мне, - после трудной паузы произнесла Людка надменно, и сморщившись, немедленно отвернулась зефир рассматривать. - Твое дело...
  
   Принуждённо замолчали. Сладкое не помогало. День сегодня такай. Рассказывать, как кинулась к отключившемуся окровавленному Александру, - спасать?! - как изумлённый защитник тогда обозвал её, как намучилась с пьяным и избитым, пока добрались до его неладной квартиры? Нет уж... Как униженно пряталась на верхней площадке подъезда, чтобы жена не видела? Б-р-р!.. На Бориса опять перевела, чтоб не молчать:
  
   - А этот Боря, чем занимается, вообще?
  
   Людка отходчиво вздохнула.
  
   - После службы где-то долго учился, лечился... Потом мать художником в Экран пристроила, - сказала нехотя, чашку недопитую отодвинула. - Да так там и застрял... - Указывая, ногтем по расписанному фарфору цокнула. - Тоже штампует афишки. Сам какие-то жуткие "болхунские миниатюры" малюет акварелькой... Показывал. Маслом - фантастику: "Лунную муху" эту он, на день варенья мне... На компьютере что-то ваяет. - Оставила чашку и снова за спасительный журнал. Уж сто раз бралась. Губу прикусила, задумчиво моргая и потупившись. - А в школе, какие стихи писал...
  
   Занимали, очень занимали Люду его "чужие" дела! И присматриваться не надо... Снова замолчали, делая вид, что чем-то заняты. Эта нарочитость мешала, хотелось подругам другого: тёплого и откровенного разговора с близким человеком. Даже, может быть, неожиданного и толкового совета, как быть. Очень уж наедине с собственными проблемами тяжко стало...
  
   - Ну, и что у него теперь с этой?.. - осторожно продолжила о болячках Леокадия. - С врачом... Ты не очень-то посвящаешь.
  
   - Откуда я знаю... - перебила Людка несправедливый упрёк, опять поморщившись. Но всё же, после виляний, нехотя сообщила некие "мелкие пустяки": - Та с мужем сходилась, у них мальчик. Но опять, говорят, не живут: посадили, жулик, что ли... Куда-то, вроде, совсем уехала уже. Или вот-вот уезжает... Не в том дело. - Людмила, глядя в журнал, челку отбросила и на Леку сердито взглянула. - Думаешь, там любовь большая? Хех... В одном доме живут, вот и... Очень удобно.
  
   - Ничего я не думаю, - печально произнесла Лека, далеко не заглядывая, - со своим бы разобраться... Ни фига не понимаю: вот дура дурой! Будто кто-то ворожит специально: не хочешь просить, мучиться, унижаться, да? Так на тебе! Любовь-морковь. Для исправления нрава. "Думаешь..." Тут думать... голова большая нужна - как у лошади.
  
   - Угу, - согласно усмехнулась сравнению Людка. - С ним... С Борькой на эту же тему схлестнулись недавно. Да вот, летом, помнишь, про кризис орали? Кнут и Пряник... Говорит, это сама природа нас кнутиком! Больно, душа ноет? Не туда, значит, прёшь... Угомонись. А душа поет? Хорошо! Правильным, значит, путем идете, дорогие...
  
   - Куда, - невесело резюмировала Леокадия. - Куда?.. Вот вопрос. "Пропасть или взлёт..." - пропела задумчиво. Посуду принялась неспешно прибирать. Незаметно для себя задумалась, про ложки эти забыла напрочь, как у нее случалось. - Досадно ведь получается, не находишь? Насильно, как детишек, за ручку тянут-ведут чёрте куда, - хорошо, если в садик, в чудную школу! - так ещё по попке лупцуют, если упрямишься, на месте хочешь оглядеться... Или, скажем, в цирк зайти? Как Буратино... "Царьки природы". Рабы! - Она, скрестив на груди руки, размышляла, в стол глядя. - "Рабы Божьи..." - уточнила. Рада была и Людка сменить тему и не молчать, как на суде. Леокадия снова кивнула. - А вообще, неглупо... Молодец.
  
   - Не знаю, не знаю... - Людка головою скептически покрутила: - Для рабов мы тоже... как-то, извини меня... Круто слишком. Всю планету чуть не у... - непечатное словечко прозвучало, - "монархи..." Убиваем друг друга! Врём, воруем... "Цари", твою мать. Рабы! Природу раком...
  
   - Не ругайся.
  
   - А природа... - Люда, самолюбиво помолчав, продолжила уже вполне "нормативно" формулировать чёткие взаимосвязи. - А природа-то нас специально слепила? Чтобы себя осознать, когда предел инстинктивному наступил. ...А осознав себя с нашей помощью, вперед, к Гармонии, к "Ноосфере..." Вот и цель. "Куда..." Ни много, но и ни мало. Да, рабы. Но только Божие. Создавшего... И ничьи больше! Уж точно - не лезть к себе подобным в рабство, как мы... Э? - Маленькая философия, закинув за спину концы шарфа, чтоб не мешали, быстро и умело мыла чашки, приостановилась даже, пальцем кому-то погрозила. - Мы часть ее, и цель эта наша. Только сами мы... Уж очень... - Замялась. - Нецелесообразны. ...Потому и горько, "Кнутик": постоянно куда-нибудь забредаем, вляпываемся, с пути сворачиваем. Сплошь "Пикники на обочине..."
  
   - Эк ты! И Стругацких, и Тарковского... - изумилась, посмеиваясь, Лека. - "Повело за село", как Бабаня говорила. Хотя... - Поправилась, поняв, что подруга может быть уязвлена. - Что-то в этом есть, не спорю. Только слишком у вас с ним все просто...
  
   - Конкретно, пожалуйста? - потребовала спорщица, не замечая подтекста "У вас с ним..." - Люди часто специально усложняют очевидное, чтобы не утруждаться. Мол, черт там разберет! Черт-то разберет...
  
   - Независимость ваша... - сказала серьёзно, глядя в глаза. Людмила не поняла или вид сделала. - Ну, хорошо, - согласилась Лека, против воли вступая в ненужный разговор. - Хорошо, "Пряник". Любовь, скажем, такой "пряничек" порой... Но я, я не об этом! - Ладонь упреждающе подняла на готовые Людкины возражения. - Например, морфий какой-нибудь... - Серьезные же глаза на подругу. - Или еще какая-то его гадость. Наркотик, словом. Берем и... "Пряник" же, сладкий?
  
   - А все возьмут? - удивилась Людка. - Это же?.. Подохнем.
  
   - Ну почему сразу: "подохнем..." Кто знает? Люди вон...
  
   - Да потому! - Людка, как всегда категорично и уверенно повела тему, куда ей надо: не впервой. - Человек с большим трудом осознаёт, мол, "Надо, Федя! Надо..." и совершенствует свою психику. Добивается покоя, радости от жизни! А здесь одним махом, но только на часок-другой... И платишь жизнью? Бесплатный сыр лишь в мышеловке...
  
  - И что?
  
  - И то. Жить, жить хочу! Нравится... А не чахнуть.
  
  - Инстинкт самосохранения. - Леокадия не узнавала подругу. - Фи...
  
  - Во всяком случае, мы природе пока нужны. Потому и инстинкт. У нас ещё есть время...
  
  
  
  
  
  16. Двадцать четвёртый год. ( Травматология. )
  
  Время нанесло-таки судьбу? Санин голос странно зазвучал. Взглянул...
  
  - Здравствуйте, - говорят, пугаясь. Вздрагиваю, в прямом смысле. Встречаемся взглядами. У кровати Заневского останавливается смущенная Лека, меня растерянно угадывает... Сообразив, смотрит на дверь, которую только что осторожно прикрыла. - А Люда тоже здесь!.. Позвать?
  
   Торможу - резина дымит, но спохватываюсь, киваю.
  
   - Мир тесен, - констатирует Саня, в меру обрадовано, на меня с интересом смотрит, неревниво пока: - Сокамерники... Все знакомы. И давно?
  
  - Да нет, - отвечаю, мотая вскипевшей башкой. - Через подругу, недавно... Отпад. Они учились вместе. Людмила, знаешь? Чёрно-белая такая, - смеюсь, - брюнетка в снежном шарфе...
  
   Через минуту появляются обе. Точно, Людка в шарфе "с бантом..." На нас с Санькою тревожно поглядывают, меж собой переглядываются. Лека, наверно, рассказала подруженьке правду обо мне и смущена больше всех... Людка ему холодно кивает и ко мне, улыбаясь, подходит:
  
   - Привет!.. - говорит, слегка вставленная обстоятельствами и обстановкой, но, вроде бы, радуясь. - А ты, как здесь?
  
   - На практике, - ворчу, приходя в себя. - Садись... Навещай.
  
   А что? Веселее стало! Теперь уж и жду... Есть кого. Вместе приходят. Два раза одна заскакивала. Мороженого принесла. Грейпфрут... Смеюсь:
  
   - Может, ты ведьма, а? Появишься, телевизор глючит: по Новостям сказки! По Культуре басни... Холодильник мандарины в апельсины превращает, в грейпфруты и самогон гонит... Потом половички пропадают.
  
   - Что ты мелешь! - прерывает она обиженно. - А?.. Не ходить?
  
   - Лю-юд, - укоряю. - Ты что?.. Шутю.
  
   - Да ну тебя... Шутки!
  
   Все в палате понимают, кто Лека Заневскому, хотя он что-то про родство плел... Что, у людей глаз нет? Я, естественно, молчу. Вспоминать не могу. Может, поэтому мы с ним реже чирикать стали? Как-то все трём с миллионщиком: о политике, о выборах, о горячих точках... Что сюда Саша попал не без моей помощи, он сам вряд ли догадывается. Лека не скажет. И ладно. Ну, узнает?.. Мне, что ли, стыдно? Но она-то, она?! Чудеса - "Любов? Асясяй!.." Недолго обычно сидит. С женой столкнуться боится. По-моему, Людке вменено за этим поглядывать, чтоб не застукали... С ней в вестибюль обычно спускаемся. Или в коридоре, под двумя пальмами, на длиннющем, как риф диване посиживаем Робинзоном с Пятницей: "ля-ля, где земля?" раздумываем-ищем. Меня это не очень заедает, но зачем вид делать, что ко мне ходит, не понимаю... Или все же, ко мне?.. Такое впечатление иногда. Надо прямо спросить.
  
  ...А зачем? Не знаю. Не курит, например, при мне. Предлагаю - отказывается. Бросила, говорит, давным-давно! Может, правда? А в школе, как бочка с дымом... С Заневским один раз, было, разговорились опять за жисть, за любов. Как-то девчонки пришли, а у него только что дочь была... Посуду забрала. Он покраснел, замолк. Не успел я к Людке выйти, а он Леокадии "своей" выдает в том смысле, что не выходит она ничего! Потому что у него вот дочь уже такая. Или что-то в том направлении... У меня аж мурашки! Вот шизак, не подумал бы... Чем больше хамлю, тем больше люблю? Можно и наоборот... Говорю Людке: шиза бьёт обоих! Послала б его... Конечно, слушать дальше не стал, пусть лежачие развлекаются... Сигарету в зубы и ходу! Мимо меня Лека, со слезами. А тут Боря-тезка еще что-то вякнул пакостное про шлюх больничных, правда негромко... Я замер, обернулся: а вот что с этим делать?! Дать по башке - до задницы треснет... загипсованной. Козел. А Заневский мне гневно:
  
   - Позови её!
  
   Щ-щаз. Бегу и спотыкаюсь. Бровями пошевелил и вышел. Их, слава Богу, уже обеих не было. Одна горевать, другая... А я? Ну, бабье! А он ночью мне: "Душа не терпит..." Жизнь, мол, идет, проходит, а что видел? Счастье? Со своей учёной кочергой, что ли? Положа руку на сердце? ...У людей, хоть деньги... Я молчу, а его распирает: "Что я за всю свою жизнь хорошего видел?" Не хотелось мне с ним окончательно рвать. Все-таки... Молчу. А он чувствует что-то, убеждает! Меня, себя?.. Ладно, говорю, давай спать. Родиться назад, пожалуй, не сумеем. Жить только надо... по-человечески. И нечестно зевнул.
  
   - Молодой ты еще...
  
   - И неопытный.
  
   Ну и после того все. Дружба наша больничная как-то... Ему корсет гипсовый подрезали и вставать в нем разрешили. С костылями теперь прыгать учится: ноги ослабели... Врач во дворе с водкой поймал, как мальчишку... Выпишут, думали. Грозились-грозились... Вон на лестнице, из автомата опять Леокадии названивает. Если не подходит, с соседом ее о морали, наверняка, "задушевничает". Знакомы давно... Рассказывал, как ни конспирировались, а с ночёвкой всё же влипли, проспали... Объясняться пришлось. До родителя Леокадии дошло дело, паразит... А она теперь опять подходить к телефону стала. Людка говорит, безнадежное это дело. Не знаю, не знаю... Что-то тоже давно нет, не хватает. Привык. К ворчанию ее, к заботе "суровой и дружеской..." У нас пока ни-ни: только как брат и сестра, "в чистоте..." Да и где тут, в больнице? Было бы лето... Жду, оказывается, жду. Да еще как... За компанию приходила, пусть. Но не к нему же?.. Зреть не может.
  
   Курю в умывальнике у окна. "Действия человекообразных мутантов непредсказуемы, - думается мне, - и агрессивны большею частью. Борьба с ними - дело общегосударственное. Вправе ли мы "ответственно предположить", - я Деда фофана вспомнил, что органы Опеки Белого Ордена Темнотов..." Не наш ветер, чужой какой-то вихрь прилетел со стороны и поднял пыль, мешающую смотреть на не придуманное. Большая одинокая птица пересекла площадь Синего Неба и медленно пролетела надо мной... "И полузасохшее дерево иногда расцветает весною и приносит потом малые плоды... Но они почти всегда горьки и несъедобны". А ты, что ли, дерево? "Чтобы после встречи с тобой каменные лица неудачников, хоть немного смягчались". Тогда ты перестанешь быть им.
  
   ...Отсюда видно Центральный вход. Ноябрьский ветер рвет плащ, рвет вороные волосы, рвет снежный и нежный шарф юной фрейлины-феи... Она медленно поднимается по ступенькам. Останавливается и рассеянно скользит взглядом по окнам, но меня, конечно, не видит. Я слишком далеко еще. Лицо простое, печальное. Никогда ее такою не видел... Открытие. Обычно, при мне, собрана, озабочена чем-то... Унтер-офицер Храмовой стражи. Улыбается, поворачивается и медленно входит в больничный корпус. Это ко мне! Жду. Жду, что будет дальше.
  
  
  
  
  17. Сонное Царство. ( Край Света. Акция...)
  
  Дальше время не пошло, на этом и застряло. Вселенская стоп-пауза. Будто колоссальное волшебство вмешивалось в события. Борис на часы взглянул... Нет, секундная стрелка со швейцарской педантичностью по разграфленному кругу трофейных часов привычно и ловко скакала, как школьница через белые мелковые отметины классиков на размеченной черноте весеннего асфальта. Зато минутная - время первого подрыва межрайонного Т-генератора, минута начавшейся тёмной неразберихи и открытого следования в ней под предводительством самого господина Куратора к месту трагедии - Зендану?.. Э-э? Минутная стрелка приросла к этому самому месту. Хоть пни, хоть гни...
  
   - Второй замок механический, с резервами и ключами Рубика. Электрика никак не сказывается. Точка отсчёта. Только с петель срывать. Электричество там отключить мало, раз! Два: дополнительный пост у замка ночью - один человек. Ключей не добиться, он под страшной клятвой на гранате. Или слишком долго будет... - считал вслух Седой для ветерана и чтобы сосредоточиться, как в молитвенной "лествице". - Три: акция возможна только сегодня... Завтра, значит, её решили... - Взгляд на ветерана. - По "тихой..."
  
   Тяжело дышавший Хухот медленно кивал счёту. По вискам его прямо-таки тек пот. "Террорист, подумал Борис сокрушенно, враг человечности..." Столько ещё предстоит "потеть..." - пришла снова осознанная тревога. Хотя, может быть, без взрывов, лома костей и пальбы... Не в том дело. Эти-то, в Синоде, у всех на глазах молятся - лбы расшибают - о ниспослании милости и мира, а втихую давят друг друга, ближних и дальних, лишь бы наверху у даров с печатями держаться... А мы? Ветеран вечером чуть "кое-кого" из ближних не спалил по подозрению. Чуть бы ещё побегал... Только что сам Седой - бдящего оператора... Недавно, перед спуском в Долину, Боря с Седым из-за "грязи" скольких "дальних" положили и лежать оставили навечно? Чтобы Седой и Двенадцать Леокадий на самом оказались наверху? ...Да. В чём разница? "И дела принимает и намерения целует. И деяния почитает и расположение хвалит... И первые и вторые, получите награду!" От этих рассуждений самого, - в пот не в пот, - до мурашек пробрало. На людях тоже о мире и милости "молимся", белые и пушистые: вот, даже памятные награды носим...
  
  Часы с гравировкой, гордость, нащупал снова, хитрый браслет на запястье покрутил - уверенности прибавил. Спасительное вспомнилось: образ жизни человека - критерий наиболее точной и непредвзятой его оценки. Принцесса Леокадия с Седым - Куратором Духовной Академии Александром Метиллой - со временем на делах доказали, что не от власти самой по себе их "прёт". Дел больших страсть как желают. Больших, потому что для большинства. Власть для них средство отживший "барачный и бардачный порядок" просто в порядок привести. Дадут бедолагам-единоверцам возможность людьми становиться, а не подыхать "плоть греховную усмиряя вынужденными постом и машинальною молитвою". Откроют границу: можно будет уехать, поискать счастья подальше от гор и пустыни. В песках же этих капельное орошение - реальность. Сады! Плантации роз и прочей там жрачки... А Тюрьма - это тюрьма. Даже если не подземная с полумесяцем, а с крестом, и очень большая, огромная, самая большая в мире! ...Говорят, здесь давным-давно нефть тоже нашли, только скрыли "на чёрный день", тихушники в Синоде. Чёрное золото. А золото - великое волшебство. Да и день, куда уж "чернее..." Другая жизнь - как по велению волшебной палочки... А Тюрьма - это тюрьма. Любая. Нафиг...
  
  Упс!.. Не срасталось вот что: подземная турецкая тюрьма - Зендан, оставшаяся ещё от Османской империи. Какие в подземельях, в ярусах подвала окна? Тем более - форточки... Услышав догадку и рассуждение, Седой присвистнул: молодец! Быстро сообразил: потому и изображение насмерть заболочено! Если бы не "топорик-бумеранг..." А окна и форточки - в помещении для задержанных?!.. Только в следственной тюрьме Д.У. (Духовного Управления) Синода - несколько метров коридора и пролёт лестницы. Электронный же адрес Зендана... Это не проблема. Молодец! Ах, ты ж, мудрецы... Мы бы теперь Зендан бомбили.
  
   - Можно, - спросилось неожиданно, - так и в Синод? Подключи...
  
   - К Синоду?! - усмехнувшись, переспросил Скромный наш герой. - Крутенько. ...Сразу уж к Лучезарному. Все знает...
  
   - Глушат? - сообразил Борис.
  
   - Впрочем... Ночью? Спят же иногда. ...Сейчас дежурные, стража...
  
   - Попробуй.
  
   - Время, время! - поторопил Седой заведено, взглядом указывая на Борькины часы. - Её Высочество ждёт нас, не забыл? Надеюсь... Но мысль... При случае. Теперь только коридор. С Богом! Шире шаг... - Приказал, решительно осенившись. - Как обернулось, а? ...Молодец!
  
   ...Фея отчетливо почувствовала, что началось - идут! - и оставила форточку. Сколько ни пыталась... Закрашено, засохло насмерть. Осторожно спустилась с подоконника. Опять не упала... Присела, обхватив колени, в углу. Подгребая, присыпала ступни. От слежавшихся опилок тепла, конечно, немного, но все-таки... Не камень. "Если бы, подумала по инерции, крючок какой-то... Хотя, зачем? Идут же..." Эта мысль еще не оценивалась никак: ни как хорошая, ни... Идут и все. Конец скоро.
  
   Людмилка опять забилась на стекле, загудела: "Ой, бедная я бедная!.." Хорошо, что она здесь. Пусть, пусть дурака валяет. Утомили, было, ее проповедями и проклятиями. Пусть теперь сами послушают... Но ведь явилась? Несмотря на холод и ветер горы, - для мухи-то? - на слабости, на... Фея прекрасно знала, как без ее помощи фрейлине трудно перевоплощаться от раза к разу. Годятся только самые дрессированные насекомые... А феей настоящей быть Двенадцать Леокадий сейчас не могла. Причин было несколько. Одна из них - отсутствие энергии, голод. Постоянный голод в течение многих дней... Слабость. Заклятая слабость... Холод Проклятый... Смрад... Могущество не могло вернуться по одному ее желанию. И эти псы знали и знают об этом. Совпал нижний пик ее ритмов, толкнувший на решительные, но тупиковые шаги, и неволя... Она окончательно не ослабела только потому, что организм усвоил одежду. У нее она, на этот раз, к счастью, оказалась многоградиентной: из лепестков белой розы, пара росы, тумана, паутинки и кружевной пыльцы любимой белой кашки.
  
   "Какой-нибудь обломок, чтобы форточку поддеть, впустить Людмилу... А почему, собственно? Спокойно. Стекло разбить. Спокойно!!! Предчувствие Радости вдруг в эти мгновения ее сознания коснулось. Взрыв это стекло разобьёт... В груди и животе бездонная пустота раскрылась. О доме, о доме нужно подумать!.. Бабочки, нектарные хихикалы мрут, ждут её, повелительницу. Ничего, ничего! Она вернется. Теперь уже ясно: скоро..." Сразу почувствовала, что да, скоро... Уверенность заполнила, пронизав самость, и осталась. По тому, насколько отчётливое пришло чувство, сразу же и определила: очень, очень скоро. Видимо, могла и раньше это узнать, но слишком много о другом думала. Подняла голову и Людмиле через стекло улыбнулась. Потом мигнула. Та замерла, уловив светлую перемену.
  
  Повелительница на дверь покосилась и шепнула окну: "Жива. Теперь жива..." Сейчас. И не удержалась, мысленный посыл присовокупила: цветущий луг под Обрывом, у подземных источников. ...И не парковый, а горный тот, где такие чистые жизненные токи верных людей! Для неё готов Путь. Тайная "Лествица". Сразу же, конечно, большую слабость почувствовала. Хотя и короткий посыл, а... Вот, слезы потекли. Как ослабла, слабла, слабла... Отогнала беспамятство и на дверь взглянула. Но там ничего этого не слышали, не видели, не чувствовали. Там устали, там уже во всю спали, сжимая "посмертный талисман" - забытую "гранату-памятку", долженствующую всё противоправное исключить... Во сне небывалый цветущий луг вдруг увидели. А если бы и услышали, акустика-шпион помогла бы: что значит "Жива"? ...Молитва утренняя? Кошатина на завтрак?
  
   Успокоилась, на дом настрой позвала. Оттуда стали приходить: тепло, эманации цветов... Почти что уж была в Долине: засыпала умиротворенная. Вспомнила, как собиралась сюда, глупая... "Лествицу" нашла! Золота набрала, сколь унести смогла. А что - золото? Против подлости и глупости... Может кое-что, да, но... Счастья кому-нибудь дать? Золото к золоту льнет. Только. Настоящие люди нужны, и они уже есть, не щелкуны. Человекообразным же только предстоит стать кем-то. Открыла глаза. Нельзя спать. Вздохнула: теперь не время. "Памятка" и напомнила...
  
   Людмилка перебралась на другое место и не билась: ждала. Беспокойство: "В себе ли?" Двенадцатая фея взглянула на прозрачный глазок двери и отвела возбужденный взгляд, боясь потревожить спавшего за ним с "Памяткой..." "Скоро..." Опять вспомнила, как со слезами собиралась сюда. Не в эту каменную келью, конечно. Сколько бумаги извела... Обращение готовила. "Реформы Светлого Спаса" "Матерь Божия, новоявленная". На их Веру уповала. А веры-то, оказывается... Страхи, да злость. Мысль была хорошая. ...Нужно другое. Какое? Думаем... Но не в одиночестве, во всяком случае. Теперь знает, что... Почувствовала внутреннее движение и поднялась, крадучись потянулась к двери. Прилив энергии, которого не могло быть теперь, все-таки шел к ней, шел! Людмилка, вероятно, тоже что-то такое почувствовала: пуще прежнего заметалась по стеклу, но молча, молча... Фея, теперь это была уже фея, выглянула в коридор через глазок, ставший ее стараниями прозрачным. Хотя, теперь-то могла обойтись и без него... Тот, кто спал у двери, прямо на полу, уже не мог бы быстро проснуться. Даже, если бы и услышал что-то. Она бы не позволила: граната мешала...
  
   Приятно не ощущать больше голода, не превозмогать слабость. Естество ее, почувствовав кризис, видимо открыло крайний резерв, замаскировав его, чтобы не пугать сознание, под Дар чей-то... Но надолго ли? Счёт времени почти утерян. ...Ее держали в полутьме за закрашенным наглухо стеклом, - потому и вентиляцию не открыть, - под псевдо уличным фонарным освещением. "Ночь и ночь... Бесконечная ночь. Будто дня не бывает в природе..." Не давали воды, чтобы, во-первых, ослабить, во-вторых, чтобы по порциям не могла определить, даже приблизительно, время... Сюда несли на руках. Мешок на голове, чтобы не увидела - куда, чтобы не увидели, кого... Не оставили дерюгу, с собою забрали, чтобы не куталась "в казённое", а своё бы сберегала... Он так пах сухарями, тот мешок... Ржаными сухарями. Долго будет помниться этот запах. Всю жизнь. А жизнь, она это тоже сейчас почувствовала, у нее будет ещё долгой, очень-очень долгой. Как у всех фей... Счастливой ли? Как у слепой Ванги? Солдат с бутылкой водки просватал, увёл с собою... Но и он в конце концов ушёл от неё и от её забот.
  
   "Келья" - в торце предлинного полутемного коридора. Тупик. Сколько ушло времени, сил, чтобы в нем оказаться... Зато теперь далёко видно. Чуть не до самого конца... Хуже было бы, если б где-нибудь по дороге застряла, в какой-нибудь уютной боковушке, вроде любовного гнёздышка в безвременье с краснеющим Спасателем или с замороченным Седым Искателем счастья: ни туда, ни сюда... А коридор был пока пуст. Пуст, сколько видит глаз. Только одинаковые тусклые лампочки, тоже упрятанные за решетку, с жестяными конусами колпаков, предохраняющих нагретое хрупкое стекло, довоенное еще конечно, от капель с отпотевающего сводчатого потолка, да равномерно удаляющийся ряд тусклых кругов света их на слякотном полу невольницкой дороги.
  
  Двери по обе стороны. Двери, двери... За ними разнообразная живая пустота. Но она знала точно и не сомневалась: "скоро..." Смотрела, не мигая, и ни о чем плохом больше не думала. Ждала, а хорханные плюхи инстинктивно скреблись в соседнем помещении. Отчетливо чувствовалось их настойчивое стремление убраться куда-нибудь подальше от нее, от этого помещения, в котором вот-вот ударит взрывом... Сильный у мелкой нечисти инстинкт. Потому и щелкуны-прыгуны так неуправляемы. Настоящими щелкунами - люди бывают. Это не мощный, а немощный интеллект. Трудно храпит спящий на полу смертник с гранатой, в толстой чёрной одежде его насекомые запрятались - греются живым теплом. В пыльных углах пустых продолговатых комнат трещат другие встревоженные насекомые. Какие? Теперь смогла бы различить и это, если бы было важно.
  
   Напряглась, что важно? А важно то, что все помещения вокруг пусты. В них нет людей. А этот, на полу? Он сам выбрал судьбу... Даже поняла, что дежурить коридорным - сегодня, здесь, в ночь! - должен был другой, но что-то случилось, и этот согласился остаться на второе дежурство за... За большую серебряную монету. Тяжелую... Потому и уснул, а если бы... Дальше не хотела знать. Можно его спасти, ключи отнять, гранату... По коридору шли. Три крепкие фигуры быстро приближались. Настолько крепкие, что их не спутать со здешними, заклятыми на верность, полусумасшедшими карликами: прислужниками-послушниками... Но она и так знала, кто шел. Секунды летели медленно, как полумертвые бабочки... Она узнала седые кудри Алекса. Спасатель волок что-то, металлически чиркающее о камень. Еще кто-то незнакомый, но свой - свой! - и очень усталый... Сочувствовала. Как ему было трудно дышать здесь, как трудно пробираться сюда с тяжелым оружием, как он дышит... Труднее всех ему. Для нее... Видно лица: сосредоточенные и возбуждённые. В глазах и в носу её слезы явились. "Все, конец?.." Сморгнула. Те, в коридоре остановились невдалеке от спавшего. Наклонились над тем, что волок молодой. Спасатель смотрит на часы и ставит...
  
   Ее погнало прочь от двери. Прочь, прочь... Вжалась в дальний угол. Людмилка за стеклом снова заметалась и вылетела наружу, на ветер. В щель какую-то забилась. Фея ей, не задумываясь, помогла. Поняла-почувствовала, что сейчас случится со всеми с ними, что будет потом и еще - потом, потом, потом... И еще: Спасатель сейчас ощутит такую сильную боль, что... Его ударит о стену, вывернет плечо. Но прежде он смотрит на часы... Если бы не ее выскользнувшая из-под контроля восторженная сила, торопившая спасение... Если бы она успела предупредить его. Но не в её власти уже это было. Был миг Судьбы. ...Грохнул первый взрыв. Острый, но дальний! Колючий, отозвавшийся в перепонках, в позвоночнике... Случился таким вынужденно: сильным и беспощадным, - даже к своим, - потому что с ее энергией слился, с подсознательным желанием быстрее, быстрее вырваться на волю. ...И грянула темнота. Только аварийные звонки тревоги в дыму и пыли, да вой сирен наверху... Электричество замигало. ...Тяжёлая рубчатая граната-лимонка, защитно-зелёная, новенькая, сияющая серебристо-белым запалом без чеки, звонко цокнув возле него о стальной порог ручного лифта, отскочила и, рокоча металлическими ребрами по каменному полу, быстро укатилась к служебной лестнице, винтом уходящей в подвальные помещения. С азартным клацаньем обещающе закрутилась по бетонным ступеням куда-то вниз... Грохнуло так, что мёртвые очнулись бы, не то, что голодные монахи от чуткого греховного сна на посту.
  
  
   "Душа, будто бабочки крылья
   На пальцах оставит узор
   Изысканно-вычурной пыли
   И голой летит на позор..."
  
  
   (Нектарные "хихикалы", повзрослев)
  
  
  
   ***
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"