Он часто рассказывал эту историю, но им не надоедало. Каждый раз он говорил немного иначе, добавляя какие-то новые детали, а что-то наоборот упуская из виду. Просто история была слишком длинной, многого он не знал, додумывая и изобретая на ходу подробности. Иногда он словно бы размышлял сам с собой, забывая о сидевших перед ним и внимавших словам детях. Порой приходили и взрослые. Обычно это были Фермер или его жена, забегавшая передохнуть от муторных вечных забот. Иной раз заглядывал Сторож, особенно в то время, когда стало уже нечего сторожить. Свой рассказ Сказитель начинал всегда одинаково:
- Когда-то наша Земля была очень большой. И когда один ее край встречал рассвет, над другим уже светили маленькими мерцающими светлячками звезды. И те из людей, которые не спали в этот поздний час, поднимали головы вверх, и звезды подмигивали им, звали к себе, а люди улыбались в ответ - потому что в самом деле могли дотянуться до звезд.
- Никто не знает, откуда на Земле взялись люди. Они просто были тут всегда, сколько Земля помнила себя - они жили здесь. Но говорят, неспроста звезды мигают людям - быть может, самые первые люди пришли со звезд, и с собой принесли Земле память.
Бывало зимними вечерами, в морозную ясную погоду, Сказитель выводил детей из дому посмотреть на звезды, и называл им диковинные звенящие имена. Насмотревшись, возвращались в тепло, и старик продолжал свой рассказ:
- В те давние времена люди здесь жили почти так же, как мы с вами. Тогда еще не знали городов и машин, и людям приходилось жить лишь тем, что они могли вырастить на своей Земле. Они жили вместе, большими семьями, потому что только так, сообща, можно было возделывать Землю. Вы же знаете, как это трудно, как нужны бывают каждые свободные руки - тут он всегда выжидательно смотрел на внуков Фермера, чтобы те вспомнили, как все они, вместе с родителями, помогают деду в поле, и ощутили как это важно.
- Люди любили Землю, и звали ее матерью. А она отвечала им тем же, принося урожаи, и не давая умереть всему роду даже в самый тяжелый год. Но тогда редко случались засухи, а зимы были снежными, и не такими холодными. Отцом своим люди почитали Небо - а разве могут родители оставить любящих их детей? - и тут снова он делал паузу, давая детям возможность самим найти нужный ответ.
- Так жили они много-много зим и лет, в вечном круговороте дождей, снегов, жары и морозов. И поныне бы жили, да не стояла на месте великая река времен, а текла она в незримую, неведомую даль. Исподволь, день за днем, капля за каплей, настали новые времена - не жилось людям на одном месте, многие ушли со своей Земли в чужую далекую сторону, где звезды другие светят, а Солнце идет навыворот. Зачем ушли, спросите? Таково уж нутро человеческое - всегда есть те, кому хочется новый рассвет в новом месте встречать и жизнь по новому строить. Вот так и вышло, что разделились они, и меж собой связь утратили. А как разделились, то стали люди терять свою память, и забыли со временем кто откуда родом.
Не понравилось это Земле и Небу, посуровели они к людям. Лишь звезды подмигивали им как прежде. Образумиться бы людям, но только слишком многое к тому времени позабыли они, и мыслить стали иначе - вместо того чтобы объединиться, пуще прежнего разделились. Начали враждовать друг с другом, а в думах своих отделили себя не только от сородичей, но и от отца - Неба, и Земли - матери, потому что показалось им, что так жить вольготнее и сподручней.
- Освободился разум людей, заветами предков более не связанный. Обрели они огромную силу, множество разных машин придумали, чтобы себе жизнь облегчить, и как можно больше богатств у Земли взять. Теперь уж не матерью была она им, - материалом, бездушным, как их творения. Но богатства не приносили радости. Жилось людям все сытнее и лучше, но не были они счастливы. - при этих словах Фермер всегда покачивал головой и невесело ухмылялся, а Сказитель чувствовал его недоверчивое несогласие, но Фермер молчал - ни к чему было заводить бессмысленные споры. И он вел повествование дальше:
- Лишь в немногих местах люди не совсем стали чужими Земле и друг другу. Хоть и не помнили давно с чего все начиналось, хоть и не знали причин древним обычаям, но придерживались их, сохраняя привычку. Было это в наших с вами краях. И когда настал срок, то сошлись тут Старь с Новью, и великая случилась меж ними битва. Народ наш внутри себя разъединился. Брат стал воевать с братом за то, чья правда возьмет - новая или старая. Старь, слепая да глухая, причитала: "Все как есть оставьте, пусть неказисто, но по родному, по старому, как испокон повелось", а Новь кричала зло и задиристо: "Нечего тут жалеть, слушать старушечьи бредни!" Так была яростна та война, что в горниле ее вскипали и перемешивались Новь со Старью, до того, что порой не отличить было их друг от друга. Сплавлялись они так, что уже не могли существовать порознь. Потому осилить одна другую никак не могла. А может, то просто кровь братская, что рекой лилась, перемешивалась в родимой земле, чтобы дать новые, небывалые всходы.
- И все ж таки, казалось, победила Новь, ставшая ярко-красной от пролитой крови, только Старь поверженная тоже никуда не ушла - растворила ее в себе новая правда. Оттуда и пошло - нутром Новь на Старь сделалась похожа, да сама этого понять не могла, и наотрез отрекалась от старого принародно. Через то неразумение приключилась большая беда, но поначалу все хорошо заладилось - люди снова вместе, как прежде, держались, новым знанием овладели, и обрели небывалую силу. И направили ее на столь же небывалые цели - земли все осчастливить, и до звезд достать, потому что будущее свое они среди звезд увидали - заговорила в них неотчетливо хранимая древняя память. Все так же как когда-то хотели они новый рассвет в новом мире встречать. И взлетели люди почти до самых звезд. И к себе их приблизили - в каждый дом звездочки малые принесли. Стала в это время Земля наша большой, как никогда, хоть поднявшимся ввысь она совсем маленькой показалась.
Только со счастьем на ней не все получилось - понемногу начали люди привыкать к своему могуществу, стало им скучно. А потом вовсе захотелось лишь сытно есть да сладко спать, и ни о чем более не заботиться. Стали они размышлять - зачем все это вокруг? И зачем к звездам стремились - ну подумаешь, мерцают они себе, ну и что? Старину-то люди к тому времени совсем позабыли, хоть родом все из нее вышли, а перестали понимать что без Неба Земли не бывает, а звезды человеку затем, чтобы в себе их зажечь, и уйти к ним, когда его срок настанет. Но ничего этого не могла им сказать лишенная голоса, растворенная Старь. Увяла она, а вместе с ней Новь начала киснуть и зарастать хищным мхом глупых людских желаний - все считали они, кто богаче живет, и каждому хотелось чтоб у него было лучше, чем у соседа. От неуемного аппетита людского опустошилась, скукожилась наша Земля. Забыли люди о звездах, и остановилась в своем движении река времен, и наступило нескончаемое Сегодня...
Грохнула о стекло раскачиваемая ветром ставня, и Сказитель проснулся. В последнее время он часто засыпал вот так, сидя за пустым столом у окна. Зябко поежился - в доме было давно не топлено. Надвигались холода, а он не смог запасти достаточно дров, и решил, что будет экономить до последней возможности. Об угле в эту зиму речь даже не шла - денег у него не было давно, и теперь уже бесповоротно. Старик поднялся, стал одеваться - пока еще светло лучше пройтись по улице, чем сидеть в холодном доме.
Он вышел за двери. На огороде среди вывороченных комьев земли стыла на ветру жухлая картофельная ботва. Улица была пустынна, лишь ветер гонял по ней пыль, да играл калиткой дома напротив, где прежде жил Сторож. Сказитель медленно спустился с крыльца, и ноги сами понесли его знакомым маршрутом - прямо по улице, в переулок налево, через заросшее бурьяном поле, и дальше, дальше, в обход всего поселка. Он шел, стараясь подставить ветру спину, и то ли думал, то ли просто цеплялся взглядом за привычные ориентиры. Вдаль через поле уходили почерневшие спички столбов, местами покосившиеся, со свисающими кое-где клочками волосин-проводов, ставших самой первой и легкой добычей железячников. Столбы вели к виднеющемуся на той стороне поля беловатому строению, ранее огороженному, но теперь торчавшему на пригорке одиноко и сиро. Это была подстанция. Когда нужда в ней пропала, а Сторожу перестали платить за охрану, он по привычке некоторое время наведывался туда, и потом с оттенком искреннего удивления рассказывал, до какой степени удалось железячникам демонтировать то, что не смогли или не захотели вывезти прежние хозяева.
За подстанцией почва вспучивалась, выпуская на поверхность толстое стальное тело Трубы. Утащить его никаким железячникам было не под силу. Как-то раз приехали, правда, несколько человек на огромной машине, долго ходили, смотрели, переговаривались на непонятном своем языке, да укатили прочь. А Труба так и осталась здесь, навеки врытая в землю, пустая высохшая артерия, из которой ушла черная маслянистая кровь, унеся с собой саму жизнь и этого поселка, и многих других поселков и городков. Сейчас Сказитель уже не думал об этом, он просто шел мимо, и дорога вела его привычным путем.
Слева впереди показался дом Фермера. Из трубы курился дымок, и ветер разносил вокруг кисловатый угольный запах. Фермер все еще как-то ухитрялся сводить концы с концами, даже после того, как похоронил жену, а дети и внуки бросили насиженное место, подавшись в волость искать лучшей доли. Ни от кого из них Фермер не имел никакой вести. Первое время после их исхода Сказитель по прежнему захаживал к Фермеру - поговорить, вспомнить старые времена, но постепенно они отдалились, и Сказитель больше не хотел обременять Фермера, своими визитами напоминая ему о прошлом, видившемся теперь как ушедшее лучшее время. Но все же раз в несколько дней либо Сказитель заглядывал на минуту к Фермеру, либо тот, проходя мимо дома Сказителя, заходил проведать его. И старик надеялся, что когда-нибудь этот обычай сослужит ему последнюю службу.
Дальше дорога разветвлялась на два рукава. Левый уводил вглубь поселка, к ряду одинаковых двухэтажных домов, где некогда жили работники, обслуживавщие Трубу. Теперь эти дома стояли заброшенными, крыши их зияли прорехами - шиферные листы частью вывезли железячники, а частью они были сорваны ветром, и валялись вокруг, разлетевшись россыпями острых осколков. Правый рукав дороги вел на холм, с которого открывался вид на весь поселок, ободранный и неряшливый, местами будто взъерошенный, а местами вылизанный до проплешин, продутый до пустоты холодным злым ветром. Туда и свернул Сказитель. Идти в гору было нелегко - ветер дул теперь прямо в лицо, и уже невозможно было от него отвернуться. Ветер развевал полы пальто, закручивал их вокруг ног, сбивая с шага, старик задыхался, но все же потихоньку дошел до места. Теперь можно было повернуться к ветру спиной.
Он стоял и смотрел на то, чему посвятил немало времени и усилий. Отчетливо слыша неровный стук сердца, Сказитель думал, что благоразумно начал работу заранее, когда у него было больше сил, и как хорошо сложилось, что он сумел завершить все до наступления холодов. Теперь только нужно было иногда приходить, и выгребать осыпавшуюся землю. Яма получилась не очень глубокой - ему лишь по грудь, но этого должно было хватить.
Все ощутимее холодало. "Скоро, скоро уже..." - тихо произнес старик, глядя на заросшие травой холмики, где среди изломанного частокола почерневших косых крестов торчали то тут то там ржавые железные звезды, и снова привычно всплыли в памяти неизвестно где и когда прочитанные строки:
"...и когда-нибудь праздные гости
Спросят новых вселенских святых:
- Что за звезды горят на погосте?
И услышат:
- Молитесь за них."*
Молиться он не умел, и потому просто медленно наклонился, коснулся рукой земли, выпрямился, постоял еще немного, глядя в слепое серое небо, и двинулся в обратный путь.
* - использован фрагмент стихотворения Николая Беседина