Курганова Дарья Леонидовна : другие произведения.

Равнина швейных машин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   Равнина швейных машин
  
  
   Глава I
  
   Жив ты или мертв - рассвет все равно наступит.
  
   ***
   Песок, мягкий как манка, волновался, хороводил под вялостью остывшей волны. Заторможенное солнце, оголив слепящий оранжевый глаз, плакало в небо. Шагали вперед прибрежные скалы, почихивал ветерок. Чуть поодаль потягивались восковые пальмы, дребезжали жирные кусты, пытаясь разбудить массивные цветистые бутоны. Утро равномерно глотало шум ночи и передавало эстафету нетерпеливому кричащему дню.
   Долина Афа просыпалась.
   Она вбирала остатки бесценной прохлады, чтобы дать очередной бой зною.
   С севера на юг, с запада на восток Афа простиралась беспредельно. Неподвижные озера рождали реки, разъедающие сушу, как попало. Опрокидывался океан, зачарованный сумасшедшей Луной. Мангровые рощи переходили в гилеи, заставляя глотать воздух, перенасыщенный влагой. Здесь, в полумраке, атакованные мхом, униженные водорослями, расплывались, некогда гладкие ноги деревьев-колоссов; кое-где, в стволах, росли непрошенные цветы. Вездесущие лианы, словно спагетти, секли сумрак, плели непролазные сети, вынуждали путника остановиться.
   Иногда Долина обрывалась водопадами и каньонами; стлалась пустынями и степями, заманивала ущельями. Непредсказуемая Афа, величественная, милостивая и жестокая, заставляла падать, но вихрем поднимала вновь; крутила шквалом, разрывала молниями, топила дождем, и убаюкивала, и ослепляла, давала надежду и отнимала.
   В центре бескрайней Долины, на невысоком постаменте, шумел Каменный город. И, на первый взгляд, не совсем понятно, как он соседствовал с дикой, калечащей природой, но факт: город был. И жили в нем люди, именовавшие себя Землянами. И было их столько, что не счесть.
   В обе стороны от города, на высоте в шестьсот метров, покоилась пара огромных бетонных Платформ, соединенных струнами металлических рельсов. Платформы имели строгие прямоугольные очертания и висели в воздухе, как обыкновенные полки, но не принадлежащие чему-либо, будто удерживаемые невероятной, но невидимой силой. Одна из них простиралась на сотни километров к северу - "Поле", другая уходила глубоко на юг - "Гнездо". Многочисленные нити рельсов, распростертых от одной Платформы к другой, заканчивались где-то на востоке. Отполированные до блеска, они казались миражом, особенно утром, когда всходило солнце. По рельсам на высокой скорости сновали Треугольники, доставляющие рабочих из Гнезда в Поле и обратно.
   И это тоже был город: Верхний город над Каменным, который также населяли люди, названные кем-то - "Летящие".
   В противовес тошнотворному зною Афы, вечный ноль Платформ казался неправдоподобным. Издревле здесь правил неубиваемый бесстыжий февраль. Солнце палило, а тепла не ощущалось. Иногда температура опускалась до минуса, шел снег, моросил ледяной дождь, ветер нещадно срывал шапки с голов. При этом солнце оставалось неизменным: холодным, слепящим и обнадеживающим. Чудилось: вот-вот улыбнется весна, и горожане сбросят тяжелые опостылевшие одежды, раскрутят шершавые шарфы, простятся с дубовыми рукавицами. Вот-вот. Уже скоро...
   Земляне не ведали зимы, как Летящие - лета. Каждый жил привычной жизнью, выверенной поколениями, и не претендовал на чужую. По крайней мере, так казалось. Земляне с придыханием наблюдали за темными, едва различимыми силуэтами, рассекающими небо на махинах-Треугольниках. Притягивала отрешенность, беззаботность, безудержность полета; придумывалось счастье на лицах подлинных героев, трудящихся на благо других. Отчасти Земляне оказывались правы: чье-то лицо неосознанно просветлялось, но вовсе не в предвкушении тяжкого бескорыстного труда, а от поистине райских красот бескрайней Долины. Те несколько минут, что занимала дорога из Гнезда в Поле и обратно, для кого-то стали последней отдушиной, тлеющей надеждой, смыслом бытия.
   Как ни странно, но верхний и нижний миры, настолько различные, настолько непонятые друг другом, взаимодействовали. Их связывали две весьма существенные конструкции: узкие прозрачные пластиковые трубы и плетеные квадратные корзины, размером с небольшую комнату. Трубы распределялись по краю Поля в ширину и служили почтовыми ящиками. Под высоким давлением с земли на Платформу летели "свитки", содержащие перечни необходимых Землянам продуктов питания. Растянувшись на сотни метров к востоку, Поле пронизывали металлические тросы, которые бесперебойно, вверх-вниз, таскали груженые и пустые корзины. Таким образом происходила доставка заказанного накануне продовольствия, приемка товаров промышленного назначения и необходимого сырья для последующей переработки.
   Рабочая Платформа - Поле - вмещала уныние и слезы, жестокость и безысходность, а также склады, цеха, производственные помещения. В дальнем правом углу задыхалась ТЭЦ, обслуживающая, помимо северной, южную часть города - Гнездо.
   Однообразные бетонные здания Поля, подобные перевернутым коробкам, располагались четко и примитивно - рядами. Крайний левый принадлежал Главному Свиточному Управлению - ГСУ. Здесь трудились единственно мужчины. Они принимали заказы Землян, обрабатывали и распределяли их по соответствующим зонам, или "Лугам": "Молочный", "Хлебобулочный", "Мясной". Каждый Луг делился на три "Равнины": "Обработка-переработка", "Производство", "Склад для хранения готового изделия". Для Хлебобулочного Луга завершающей Равниной стала шестая, для Мясного - девятая. Отсюда отобранные товары везли на "Опушки" - небольшие пятачки на краю Платформы - где их помещали в плетеные корзины и опускали в цветущие и благоухающие недра бескрайней, таинственной, беззаботной Афы.
  
   Глава II
  
   Сутуловатая, щуплая фигурка стоит в центре гигантского круга. Двумя руками она сжимает рукоятку кожаного, затертого от бесконечного путешествия, чемодана и истерично озирается, боясь двинуться хоть на миллиметр в сторону. Девушка - а это, вне всякого сомнения, еще совсем юная девушка - часто хлопает пыльно-зелеными продолговатыми глазами, кусает нижнюю губу и время от времени поддергивает головой, дабы стряхнуть со лба слишком длинную челку. Панику усугубляет внезапный игольчатый ветер, которому взбрело поиграть в завихрения. Сейчас потреплет пепельные, будто в паутине, волосы, через секунду раздует капюшон куртки, нагло ударит в бледное осунувшееся лицо - и вот у юной особы текут слезы. Но не от вытворяемого им паскудства, и даже не от беспомощности и страха, и, уж конечно, не от холода - он почти неощутим - от незнания: где она, каким образом здесь оказалась, и что за чемодан так крепко сжимает в руках? У кого спросить, когда кругом - ни души, хоть и рассвело давно? Есть тут кто-нибудь?
   - Э-хей, - вместо привычного "эй" не кричит - выдыхает девушка. Ответом становится единичное "хей", отлетевшее от черных, идеально выкрашенных стен сооружения, окружившего безмолвную площадь глухим кольцом.
   Конструкция шла уступом: малое, наиближайшее к центру звено формировали двухэтажные постройки. Второй круг образовывали трехэтажные дома, третий - четырехэтажные, и так вплоть до последнего уровня, насчитывающего семь этажей. Окна были редки и пусты, зато поражала рябь подъездов.
   С северной стороны монумент пронизывала череда низких узких арок, ведущих неведомо куда. Из них лился бесполезный свет, и ничего больше. Южная и западная части имели по два широких прохода, через которые проглядывались серые и коричневые здания. Восток был закрыт.
   Внешне конструкция напоминала муравейник, раненный трусливой ногой в самое сердце. Муравейник без муравьев? Или птичье гнездо. Но тогда, где птицы?
   И тут девчушка не столько слышит, сколько телом ощущает нарастающий за секунды, дребезжащий, давящий, парализующий шум. В это же мгновение распахиваются двери подъездов, из которых высыпают десятки, сотни людей. Отпихивая друг друга, наваливаясь грудью на спину впередиидущего, рассыпая проклятия, каждый устремляется в сторону узких северных проемов.
   Мерзкий гул достигает апогея и захлебывается. Минуту спустя, не позволив отдышаться, голосит сирена. И снова показываются люди, но не рвущиеся куда-то, наоборот, старательно вышагивающие от загадочных арок. Теперь оглушает тишина. Орава не спеша разбредается, оставляя флер бьющего в нос пота, давно не мытых, будто бы прогорклых, залежавшихся волос. Некоторые источают запах гниющего мяса, копченой колбасы и чего-то прокисшего. В лохмотьях, старье, с обветренными лицами, безумными, опустошенными взглядами, воспаленными, болезненными глазами, люди по-звериному крадутся к своим норам. Кто-то без остановки кашляет, другой - сморкается в никуда, зажав нос большим и указательным пальцами, третий - хромает.
   Девушка стоит в оцепенении. Ее никто не замечает. Видимо поэтому задевают плечами, случайно вырывают, растрепанные ветром-шутником, волосы, один парень плюет себе под ноги, но угождает прямиком на уродливый чемодан.
   - Постойте, - шепчет она толпе. - Послушайте...
   Но никто ничего не слышит.
   - Помогите! Пожалуйста, помогите! Ну, хоть кто-нибудь! Что происходит? Где я? - наконец кричит она.
   - Ты в Гнезде, - отвечает кто-то, тронув ее за локоть.
   Обернувшись, она видит молодого человека с торчащими по бокам головы вихрами. Он похож на собаку: длинный прямой нос, отсутствие губ, напряженный, изучающий взгляд исподлобья. Юноша улыбается, а глаза нет.
   - Меня зовут Ито, - бормочет он.
   - А меня... Э-э-э, меня...- мямлит девчушка.
   Ито напряженно ждет, он застыл, не шелохнется.
   - Меня зовут... - кусает губы та.
   "Бесполезно, милая", - думает юноша и аккуратно отнимает правую руку девушки от рукоятки чемодана. Засучив рукав, он сдвигает к запястью плоский металлический браслет.
   - Твое имя Оу. 22 года. Ого-го, ты, как и я - Полочный на Равнине ?9, - радуется он. - Будем работать вместе!
   Девушка переводит взгляд с незнакомого браслета на чудаковатого молодого человека.
   - Постой, я помню свое имя, - выдыхает она.
   - Угу. А еще: кто ты, откуда, есть ли близкие, друзья. Давай, рассказывай! - подхватывает он.
   Оу оглядывается: на площади никого. Цепляясь взором за низкие облака, как за ускользающую ниточку, она взывает к предательнице-памяти. "Вот-вот, почти уловила. Еще чуть-чуть! Ну же!" - подзадоривает сама себя.
   Ито наблюдает безо всякого интереса. Почти у всех прибывших реакция одинаковая: непоколебимая уверенность в том, что вот-вот непременно что-то вспомнят.
   Партия проиграна, Душка.
   Занавес.
   - Послушай меня, Оу, - устало произносит юноша. - Завтра нам в смену. Работа не из легких. Надо выспаться, а тебе еще немного освоиться. Да послушай же меня, Оу! Ежедневно на Платформы прибывают новые люди, и никто из них ничего о себе не помнит. И не вспомнит. Так было всегда. Со мной произошло то же пять лет назад.
   - Да что это за место такое? - вскрикивает девушка.
   - Жилая Платформа. Здесь рабочие отдыхают, - как ребенку, с расстановкой объясняет Ито.
   - Как раз это и понятно. Я о другом...
   - О другом поговорим позже. В южной части, видишь? Ага. Да, да, серые здания. Это бесплатные магазины. Можно приходить и брать все, что захочется. Выбор неплохой. В западном крыле, вон там, коричневая постройка в арке. Смотри же! Это местная городская больница. И вот еще что, Оу: убежать отсюда невозможно, даже не пытайся - исчезнешь.
   Тут Ито криво усмехается.
   - Так, на всякий случай, пока не забыл: любовь там, всякие интрижки на Платформах не запрещены, но без последствий. От беременных женщин, детей, матерей избавляются.
   - Кто избавляется?
   - Неизвестно. Никто их не знает и никогда не видел. Люди просто пропадают. Был человек - нет человека. А теперь идем, быстренько провожу тебя в блок. Мне еще рыбок кормить.
  
   Глава III
  
   Сбившись в стаю, свинцовые пираньи дремали в углу громадины-аквариума. Уродливые демоны, в безмолвии, в бесконечном глухом вакууме, грели бока в лучах солнца, продолжавшего бить с востока в одно-единственное окно.
   Ито любил возвращаться домой. Он неторопливо, но упрямо, минуя мольберт у кровати, перешагивая через наброски, эскизы, тюбики с краской, брел к исчезающему красноватому свету. С минуту прищуривался, глядя в небо, чтобы позже, мазок за мазком рисовать его, всякий раз новое: сегодня с размытой синей полосой, протыкающей широкое облако.
   И только после этого Ито кормил рыб. Без эмоций, механически, для поддержания жизни. Аквариум бурлит, вот-вот лопнут стеклянные стенки, и комната окунется в смердящую зеленоватую жижу. Но мгновение - и опять тишина.
   В комнате Ито один. Уже четыре года никого не подселяют. Через стенку - соседи по блоку, такие же работяги, как он. Вроде, неплохие ребята. Хотя, говорить рано: на Платформах они чуть меньше месяца.
   Ито закутывается в пуховое одеяло и садится на кровать. Ноги укрывает пледом: согреться сейчас - значит избежать боли. Опускаются вспухшие, с голубоватыми прожилками веки, но не спится. И так всегда, когда он сталкивается с кем-то беспомощным, слабым, близким ему самому. Истошный, напористый крик Оу буквально обездвижил. Хотя Ито миновал ее: серую, с округлым, без резких черт, профилем. А потом эти глаза, будто новорожденные листья песчаного бессмертника...
   "Ее сломают!.. Не спасти, - вспыхивает юноша. - Ну все, хватит! Засыпай!". Но тщетно: сон не идет. Веки холодные и влажные, тело ледяное. Внезапно колено разит острая, срезанная наискось, железная труба.
   Воображение!
   Ито кричит и сползает с кровати. В панике, сжав зубы, он растирает ладонями ноги, затем - ребра. Безрезультатно. Удары атакуют молниеносно, непредсказуемо, с садистским наслаждением. Хочется живьем снять с себя кожу. И если бы это помогло...
   Спустя год пребывания на Платформах, Ито чинил крышу девятой Равнины. И шагнул с высоты в восемь метров.
   Намеренно.
   Десять месяцев в местной больнице и шестьдесят шесть операций. Металлические спицы, диски, штифты, которыми с головы до ног напичкали юношу, замерзали в вечном феврале Верхнего города и время от времени приносили Ито нестерпимые муки. Колени почти не сгибались, руки отставали от тела, неподвижная, вросшая в плечи шея заставляла оборачиваться сразу всем корпусом.
   Но юноша не жалел о содеянном: наконец-то, его вычеркнули. Выпотрошили и выбросили, как червивую рыбу. Он стал неинтересен. Оставалось принять себя, и начать жить заново.
   И Ито справился. Он задушил страх, попрал сочувствующие, а зачастую - брезгливые взгляды, мимолетные усмешки, недоуменные ухмылки. Ведь осознание того, что ты жив и живешь, способен самостоятельно дышать, держать кисть в руках, чувствовать прикосновения, было неоспоримо ценнее реакции посторонних. Существование в незнакомом мире и не способность вспомнить свой, слепое и бестолковое мельтешение по чужой прихоти, тошнота, рвота от тяжкого труда не страшили Ито, не угнетали. Он улыбался, потому как все это - ничто, хлопок в ладоши, пустота. Даже порывистая, разрывающая тело боль - еще не Преисподняя.
  
   ***
   Черный круглый монумент - Гнездо - делился на четыре сектора. В Северном проживали служащие ТЭЦ, работники магазинов, медики и Свиточники. Западный занимали труженики с первой Равнины по третью, Южный - с четвертой по шестую, Восточный - с седьмой по девятую. Каждый сектор насчитывал шесть подъездов.
   Блок ?9-111, в который поселили Оу, находился в восточной части сооружения, на пятом этаже. Встречает он широкой мрачной прихожей. Сразу у входа, справа - туалет, следующая дверь ведет в душевую. Далее, по всей вероятности - пара комнат. По сути, больше и нечему. На закрытой двери одной из них рядом с причудливым именем "Йу", Оу обнаруживает свое: новое и чужое, ирреальное.
   - Это - сон. Конечно же, я сплю, сплю, - снова и снова повторяет девчушка срывающимся шепотом.
   В комнате черно. Стоит приторный, удушливый запах старости и человеческих тел, в избытке перебывавших здесь. Холодными, влажными пальцами Оу блуждает по стене в поисках заветной белой кнопки. Щелчок - и помещение заливает желтый тошнотворный свет. Две узкие койки, между ними - низенькая тумба, справа - деревянный шкаф с перекошенной дверцей. Над входом - электронные часы с массивными зелеными цифрами, режущими глаз.
   Окна нет.
   Оу подходит к кровати со свернутым матрасом и садится прямиком на металлические визжащие пружины. Постель у противоположенной стены напоминает кучу скомканного тряпья: подушка с подтеками чего-то желтого, серый, кое-где надорванный, пододеяльник, несвежая, с отпечатком подошвы, морщинистая простыня.
   Девушка закрывает глаза руками.
   - Кошмар, - всхлипывает она. - Ничего не понимаю...
   Оу не замечает, как проваливается в одурманивающую бесполезную дрему. Казалось, только прилегла и... Будит ее беспардонный скрип дверцы престарелого шкафа. Оу щурится: в нескольких шагах - длинная широкая спина, рассеченная до поясницы тусклой овсяной косой.
   Значит, не сон. Значит, все это - стены с потрескавшейся синей краской, подвешенная к потолку убогая лампочка, незнакомая женщина, снимающая шапку-ушанку - наяву?
   Как холодно.
   Прошлое не вспомнить! То, что возможно происходило, происходило с кем-то другим, не с тобой! В настоящее невозможно поверить, как не щипай себя за ногу!
   А дальше-то что?
   - Разбирай чемодан, - безлико произносит фигура у шкафа. - Смена с пяти. В 4:50 - Треугольник. Не проспи, иначе - исчезнешь.
   "Да черт с вами! Исчезну и ладно!" - едва не рявкает Оу, но не успевает: раздается истошное "Бэум". А потом еще, еще и еще.
   - Восемь. Так будят ночную смену, - взгромоздившись на свое лежбище, безразлично говорит соседка Йу.
   Мельком, без интереса покосившись в сторону Оу, женщина, не снимая ни комбинезона, ни свитера, ни черных, в пыли, бурок раскидывается на измятом, дурно пахнущем рванье и через минуту ровно тяжело сопит.
   Оу подтягивает обветшалый чемодан. Глухо щелкают слегка поржавевшие затворы. Подняв крышку, девушка выкладывает содержимое на бетонный пол: зубная щетка, длинная, не в размер, стеганная коричневая жилетка, тканевая шапка-наперсток, подштанники, розовая байка с капюшоном, пара носок, колючие шерстяные рукавицы цвета жженого сахара...
   Знобит.
   Гнетет убогий свет.
   На часах - 20:18.
   Сгорбившись, Оу раскатывает полосатый, кое-где с пуговицами, матрас, кидает в изголовье жесткую перьевую подушку, и также как Йу, не раздеваясь, ложится в постель.
   - Бежать невозможно. Невозможно. Да и откуда бежать? - бормочет девушка и силится не заснуть.
  
  
   Глава IV
  
   "Бэум-бэум-бэум-бэум".
   Уже после первого удара открываешь глаза.
   Реальность стонет в ушах.
   Время: 4:00.
   Лампочку, криво свисающую с потолка, все также рвет желчью. Йу выбирается из своего логова, приглаживая торчащие по бокам волосы. Оу садится на кровати, спустив ноги на ледяной бетон. Тело бьет дрожь и очень хочется пить.
   - В тумбочке хлеб и бутылка воды, - хриплым после сна голосом произносит женщина. - Поешь: обед в Поле нескоро.
   И, шаркая, выходит в коридор. О еде Оу не думает, зато неистово, забывая дышать, глотает холодную солоноватую жидкость. Она стекает струйками по подбородку, увлажняя высокую горловину черного свитера.
   Становится еще холоднее.
   Оу бросается к уродливому чемодану, возле которого - стопка чужой одежды. Под родной комбинезон натягивает подштанники, носки, байку. Поверх накидывает куртку и стеганную жилетку-плащ. Заплетает низкую косу, нахлобучивает шапку, зашнуровывает кроссовки и отправляется в душевую. Горячей воды нет: еле-еле, прерывисто вздыхает холодная. Умывшись и растерев лицо затхлым полотенцем, Оу возвращается в комнату.
   - Кто там, по соседству? - спрашивает она Йу, которая, словно комбайн, молотит челюстями жесткий хлеб.
   - Полочные с нашей Равнины. Ночники. Ты собралась? Через десять минут сирена, - направляется к двери женщина.
   Они выходят в сумрачный узкий коридор. Трещат редкие длинные потолочные лампы. Что-то надрывно гудит, хрустит и щелкает. Оу старается не отставать. Множество дверей; третья, десятая, двадцатая открываются и хлопают - за ними собирается толпа.
   Гул растет. Поворот налево, и Йу останавливается, незыблемо расставив ноги. Из-за ее широкой спины девчушка не сразу угадывает шахту лифта, освещенную мерклыми красными огнями. Дверей нет. Судорожный шум ближе и ближе. Сверху видится короб. Показываются сапоги, валенки, уги, постепенно - штаны, тулупы, безрукавки, шапки. Лифт стопорится.
   Щелчок.
   Оу перешагивает темную, шириной сантиметров тридцать, пропасть и размещается справа у стены. Хрустит пол. Ее оттесняют вглубь. Сзади - тяжелые упрекающие вздохи, а это значит - отступать некуда.
   Душно. Руки по швам.
   Щелчок.
   Короб ползет вниз. На четвертом этаже втискиваются еще человек семь. Дальше лифт движется без остановок: упрямо, безмятежно, метр за метром погружая девчушку в бездну промозглого февраля, беспамятства и неизвестности; бессознательно, но безжалостно топит любую надежду на спасение.
   Едва рабочие вознамерились покинуть короб - завыла сирена. На Оу обрушилась волна человеческих тел. Шапка полностью закрыла лицо и девушку буквально понесло в никуда. Но кто-то хватает ее за шиворот и увлекает за собой. Стянув на затылок невыносимый головной убор, Оу видит соседку.
   - Спасибо! - задыхаясь, говорит она, но Йу смотрит в другую сторону.
   На улице темно. В свете редких фонарей снег крутит, будто в центрифуге, сбивает в косяки, молотит невидимой кувалдой, вынуждая пушистые комья, размером с небольшое яблоко, бросаться врассыпную. Тысячи беззвучных ударов, родящих белые взрывы, рвут воздух то тут, то там. Мгновение - и все стихает. Только безучастные снежинки, раскачиваясь, словно лодки у берега, мерно и обреченно устилают Гнездо. Их душат тяжелые шаги работяг, спешащих на "Пристань".
   Пробежав сквозь узкую северную арку, Оу оказывается на небольшой площадке. Ее край подсвечивается белым. Полоса отчетливо отсекает Платформу от мрака зловещей бездны. Справа в ряд высятся металлические треугольные конструкции, насаженные посередине на рельсы. Махины также горят ярким белым светом. На круглых заиндевевших трубах, чуть выше уровня глаз, звенят массивные серебристые цепи с карабинами на концах.
   Треугольники заполнились. На каждом - человек по тридцать. Укутанные донельзя, напоминающие снопы фигуры теснятся на узкой заснеженной ступеньке. Они пристегнуты к цепям за глухие браслеты. Оу нащупывает свой: плоский, ровный, без царапин.
   Пот стекает по спине.
   Пылают щеки.
   Губы обжигает горизонтальный, вновь рассвирепевший снег.
   - Поторопись, - перекрикивает ветер Йу и тащит девчушку за рукав.
   - Я не пойду, не пойду туда, - вырывается та.
   - Быстро! Мы опоздаем! Быстро! Давай же! - не сдается соседка.
   В последний момент они запрыгивают на подножку. Скользко, едва удерживаются. Йу красными потрескавшимися пальцами пристегивает карабины. Все. Назад пути нет. Гудит сумасшедшая сирена. Треугольник трогается и начинает свой безумный разбег.
   Белым шаром висит отрешенная Луна.
   Вдохнуть нельзя - захлебываешься. Отворачиваешься, ловишь воздух ртом, а он выдирает гортань. Зажмуриваешься: бегут горячие слезы и тут же леденеют. Вот-вот треснет кожа. Плач, стон, сипение в ушах. Рука примерзает к трубе, но не разжимаешь пальцы - страшно. Внизу что-то копошится: пластилиновое, темно-зеленое, матовое. Кое-где - точками - мерцают огни. И ничто не угадывается.
   Оу видит Йу: посредственную, ничем не выдающуюся из толпы, особу. Однако что-то настораживает. Вероятно, лицо: неподвижное, каменное, без эмоций. Маска. Под конвоем каждый мускул. Смотришь на неживой, непонятно, как и за счет чего движущийся манекен...
   Вдали заблестело. Ближе, ближе и ближе - цепь прожекторов, неоновый кант Поля. Треугольник замедляет ход. Теперь можно смело вдохнуть и растереть промерзшее запястье. Свистят тормоза, истерит знакомая сирена. Оу чувствует, что вовсе не осталось сил.
  
   Глава V
  
   Отстегнув браслет, девушка соскакивает с подножки и устремляется вслед за рабочими. Рука сильно обветрилась, и Оу греет ее, засунув в колючую рукавицу. Неподалеку, наводнив Треугольники, готовятся к отправке Ночники. Многие - в полудреме, иные глядят в пустоту упрямым немигающим взглядом, кто-то зевает и трясет головой, дабы прогнать губительный ныне сон.
   - Нам туда, - кричит в ухо Йу и указывает на широкий, освещенный изнутри, ангар.
   Будто свинцом налитая дверь, поддается с трудом. Резкая тяга, аж локоть хрустит - и Оу на девятой Равнине.
   Выдох - клуб пара изо рта. Здесь холоднее, чем снаружи. И не кажется вовсе, ведь 9-я - громадный рефрижератор для хранения мясной продукции.
   Слева - столовая. Об этом информирует указатель, прибитый гвоздем к белой стене. Чуть поодаль - 9-й Свиточный филиал. А впереди - каскад рядов. Где их предел - не видно, ничего не просматривается, кроме миниатюрных человеческих фигур.
   Едва уловимый свежий аромат колбас и специй время от времени пронизывает струя чего-то гниющего, с ленцой протухающего. По всей вероятности, это - кусок мяса, который притаился в незаметном теплом местечке.
   Чешутся глаза.
   У высоких стеллажей - кто в майке, кто в куртке и шортах - мечутся Полочные. Бегут, словно безумные, и толкают перед собой серые металлические короба на четырех колесах. Кое-где маховики искривлены, стерты, стопорятся из-за намотанной смердящей грязи, волос, ниток. Ящики звенят, громыхают; лязгают боковые дверцы, икают пораженные колесики, попадая в частые щели бетонного пола. Равнина стонет, ропщет на стужу, фатально тонет в монотонном шуме, напоминающем работу миллиона швейных машин.
   Оу ходит взад-вперед. Яростно, рывком поправляет шапку, шмыгает носом. "Жди здесь", - сказала Йу и растворилась в потоке рабочих. Что ж, девушка считает минуты: десять, пятнадцать, тридцать. Раз присела, два присела: теплее не становится. Тяжелый выдох - и горячее облако буквально скрывает ее от посторонних. Дымка в секунды рассеивается. Полочные уходят на второй план. В кадре показывается человек, мягкий и округлый, как зефир. Он ловко огибает железные короба, нагроможденные небрежно, наспех, и устремляется к девчушке.
   - Это ты - Оу? Ты, да? Ты? - поплевывая, переступает он с ноги на ногу.
   - Да, - отзывается девушка и ненароком глядит на незнакомца. Глаза разбалансированные: один - строго на запад, другой - на восток. Ощущаются смятение и неловкость: не знаешь, в какой смотреть.
   - Ну, идем же скорее, буду тебя учить! Я, кстати, Фуф, - улыбается юноша торчащими верхними зубами, не поместившимися в рот. - Да, да, Фуф. Главный в нашей смене. Хе-хе, ну да! Знаешь ее номер? Номер смены? А, нет, пока ты ничего не знаешь! Запомни - М-3-9, что означает: Третья Утренняя Смена на девятой Равнине. Да! Значится, работаешь пять дней в неделю с 5:00 до 13.00. Пятница, суббота - выходные. Так, сегодня у нас среда... До понедельника должна вникнуть. Ну, идем!
   Фуф кладет ладонь, подобную надутой резиновой перчатке, на плечо Оу, и они направляются к Свиточникам. В филиале тепло, работают конвекторы, пахнет едой. Два компьютерных стола, между ними узкий проход к принтерам. Машины стоят в семь рядов, по десять единиц в каждом. Печатают без остановки. Главный шагает к первому принтеру и вытягивает из толстой стопки еще теплый лист бумаги.
   - Это - заказ, который содержит нужные покупателю продукты питания. Бери сразу штук пять, а лучше - семь: сэкономишь время. Читай, что в первой строке, - и протягивает бланк Оу.
   - Свиток ?380, - неуверенно произносит девчушка.
   - Нет, следующую.
   - Двадцать тире две тысячи восемьдесят девять тире три. Сардельки говяжьи с ежевикой, пятнадцать штук.
   - Значится, так. Запоминай: первая цифра - двадцать - номер ряда. Всего их пятьдесят три, считая нулевой. Каждый содержит сто стеллажей. Второе число - две тысячи восемьдесят девять - и есть его номер, в смысле, стеллажа. Третья цифра подразумевает полку. Их четыре. Да, немного. Нумеруются сверху вниз. Ну что? Понятно?
   - Вроде, да.
   - Тогда читай дальше. Только без "тире". И рассказывай, что значит то или иное число.
   - Семь, семьсот тринадцать, один. Свиные реберные пластины, девять штук. Семь - это ряд, семьсот тринадцать - стеллаж, единица - полка. Самая верхняя, правда?
   - Да, да, все верно. Следующая строка.
   - Цэ, семнадцать, один. Тушка куриная, двадцать штук. М-м-м... "Цэ"?
   - Так вот, помимо основного склада, на Равнине есть небольшое помещение, предназначенное для хранения продуктов глубокой заморозки. Там очень холодно, поверь. Да... Цэ - наименование ряда. Дальше принцип тот же.
   - То есть семнадцать - номер стеллажа, единица - полки?
   - Ага! Абсолютно правильно! Очень даже неплохенько для новичка! Так, так, так. Теперь идем, познакомлю тебя с рабочим инструментом.
   Они выходят. В нос бьет промозглый колючий воздух. Оу ежится: от холода и от мысли, что придется здесь работать. Вряд ли справится, не привыкнет, не смирится. Нет и нет!
   Фуф в три шага достигает свалки из металлических ящиков и рывком вытягивает один из них. Скрипят колеса. В длину короб чуть больше метра, в высоту - сантиметров сто тридцать, неширокий и не слишком узкий. С трех сторон ящик глухой, с четвертой - дверца, открываемая снизу вверх. Внутри - несколько полок. К верхней грани короба в ширину приделана изогнутая прямоугольником труба - рукоятка.
   - Ну что стоишь, поехали, - улыбается зубами Главный.
   Короб поддается с трудом. Оу налегает всем телом, и конструкция ленно двигается, но по своей причудливой траектории. Едва ли ее удается выровнять и направить прямиком к седьмому ряду. Ящик гремит, вот-вот развалится. От вибрации у девушки трясутся щеки, шапка то и дело сползает на глаза. А вокруг - хаос. Отовсюду, будто блохи, выпрыгивают Полочные. Остервенело, сжав челюсти, несутся стремглав к заветной точке, сбивают друг друга, карабкаются по лестницам на стеллажи, размахивают руками - лентой кружатся сардельки, рвет воздух ракета-курица, рассыпаются скользкие потроха.
   - Куда они торопятся? - спрашивает Оу, проталкивая ящик в нужный ряд.
   - Ха! Да ты ж не знаешь! Объясняю. Значится, в данный момент работают три смены по тридцать человек. Утром, как правило, максимальное количество заказов. Сегодня, допустим, три тысячи. Бывает чуть больше, бывает меньше. За свое время каждый должен обработать порядка тридцати трех - тридцати пяти свитков.
   - А если не успеешь?
   - Тогда остаешься в дневную смену и выполняешь норму. Таковы Правила. Тебе, как начинающей, достаточно делать по пятнадцать заказов. Но помни: только до понедельника. Учись собирать быстро уже сейчас!
   - В смысле? Что произойдет в понедельник?
   - Будет работать наша смена и еще одна. Итого: шестьдесят человек. Считай сама, если три тысячи свитков, норма для каждого - пятьдесят. Да, согласен, многовато. Ты выходишь с утра, если не успеваешь - остаешься в день, а потом - в ночь.
   - А если не получится?
   - Что не получится?
   - Выполнить норму в принципе. Исчезну, да?
   - Да. С заменой здесь проблем нет. Теперь, надеюсь, все понятно?
   - Не все. Как я исчезну: взорвусь, расплавлюсь, испарюсь? Да и куда тут исчезать?
   - Мне, как и любому на Платформах, об этом ничего не известно. Закрытая тема, так сказать. Одно дело, у тебя не получилось, к примеру, из-за болезни, и совсем другое, если поленилась, не приложила должных усилий.
   - А...
   - А обед в 10:00. Отводится тридцать минут. На этом все, Оу. Да? Да. Работаем?
   Выбор есть всегда. По крайней мере, так говорят. Безвыходных ситуаций не бывает. Можно размотать любой клубок, вот только за какую ниточку тянуть - каждый выбирает сам. Какой путь видит Оу? Варианта, как минимум, три, но существует единственный приемлемый. Первый - прыгнуть с Платформы. Второй - не подчиниться Правилам и - если верить мифу - исчезнуть. И последний: подчиниться, присмотреться и решить, что делать дальше.
   - Работаем, - эхом отзывается девчушка и гневно толкает металлический ящик.
   Забросив в короб свиные ребра, ученица и наставник трусят к стеллажу две тысячи восемьдесят девять, где находят "ежевичные" сардельки. Следующий пункт - склад глубокой заморозки. Он крохотный и кажется поплавком в бездонном рефрижераторе. Оу оттягивает влево полую серую трубу, и сдвигает дверь. В морозильнике включается тусклое освещение. Все кругом обнесено инеем. С полок торчат копыта, черными ямами таращатся звериные головы, кровавыми ртами скалятся мертвые поросята. На скользком полу разъезжаются ноги, но девушка тащит потяжелевший ящик в ряд Цэ. Дубеют кроссовки, хрустит жилетка, холод обжигает лицо. Пальцы не гнутся - варежки бесполезны. Двумя руками Оу загружает куриные тушки: две, четыре, шесть, восемь...
   Скрип роликов.
   Щелчок - и гаснет свет. Девушка прижимает к груди твердый птичий труп, будто живое существо, готовое сопереживать. Секунда, две, три - и Оу слышит надрывный свист, сдвигаемой кем-то двери. С треском пробуждаются лампы.
   - Ты жива? - кричит Фуф. - Грузись и иди сюда - покажу кое-что.
   Заполнив короб до отказа, девушка тянет его и с силой выкатывает из морозильника.
   - Хе-хе! Да. Запомни, Оу, - облизывает губы Главный. - Открыла дверь - подопри ее вот этой палкой. Конструкция неисправна и может захлопнуться, или тебя кто-нибудь закроет. Случайно, конечно. С внутренней стороны ручки нет: не выберешься. Так, вижу, по свитку все собрано. Идем на Опушку.
   Оставив позади последний, пятьдесят третий ряд, Фуф направляет девушку в широкий проход, и они оказываются вне Равнины на небольшом пятачке у самого края Платформы. Ветер стих. Кучки снега редкими плевками подтаивают на бетоне. Солнце, переливаясь желто-синим, ползет вверх.
   Щиплет глаза.
   Оу не сразу замечает человека в кепке, шагающего прямо на нее.
   - Это - Корзинщик. Осторожно, не сбей! Он и напарник отправляют заказы вниз. На, впиши свое имя и номер смены в свиток, - говорит Главный и протягивает девушке короткий карандаш красного цвета.
   Оу аккуратно выводит заученные буквы-цифры и возвращает лист Фуфу.
   - Не мне. Ему, - кивает Главный в сторону Корзинщика.
   Тот берет свиток, кладет на металлический ящик, ставит круглую черную печать и отдает обратно девчушке. Затем достает маркер и рисует на крышке короба, крупно и размашисто - "380".
   - Вот это, - трясет бланком Фуф, - подтверждение того, что ты собрала заказ. В конце смены обработанные свитки относишь в Свиточную. Все, оставляй ящик здесь. Сейчас покажу, где взять новый.
   Они возвращаются на Равнину и резко сворачивают влево: в узком длинном помещении, подсвечиваемом одной-единственной лампой, рядами стоят короба.
   - Да, да. Вот и они. Ну что? Вытягивай! Алгоритм ты знаешь. Хотя, погоди-ка, - смотрит Фуф на часы. - Сейчас почти что обед. Давай подкрепимся, а после приступишь, так сказать, с новыми силами. Согласна?
   - Согласна, - впервые за сутки улыбается Оу, и пара бредет в столовую.
  
   Глава VI
  
   Смочив тряпку в мутной воде, Уборщик Ув отжимает ее и вешает на край ведра. При этом руки его, лоснящиеся, с желтыми надтреснутыми квадратами ногтей, трясутся. Ув не в силах унять дрожь, поэтому неуловимо скрывает ее, резво вытирая кисти о вафельное в пятнах полотенце. Затем натягивает черные кожаные перчатки, заправляет в них длинные рукава гольфа, поджимает одежду пальцами у запястий и поочередно защелкивает серебристые с темным налетом кнопки. Так перчатки будут крепче держать рукава, и они не поползут вверх.
   Уборщик расправляет тряпку, и в который раз принимается оттирать жир, засохшие остатки пищи, разлитый кем-то компот с обеденных столов. Вот-вот нагрянут Полочные. Ув знает почти всех и вкратце о каждом. Однако сам он мало, кому известен, возможно, что никому. Старика не хотят замечать, и он незаметен, не желают слышать - Ув неслышен. Он всего-то стоит рядом или за спиной: молчит, слушает, а, вернувшись в блок, смеется, плачет, пьет вино, а в завершении ест себя.
   Вчера, традиционно, по гудку Ув сдал смену, по сирене - прислонился к Треугольнику и полетел в Гнездо.
   Синий вечер февраля.
   Подмораживало. Вьюга, притаившись ниже звезд, вбирала в легкие миллионы кубов влаги и воздуха, чтобы к утру лопнуть, засыпав снегом Верхний город. Старик любил бурю, она заставляли переключаться и думать об обыденных, незамысловатых вещах: как не замерзнуть, не промочить ноги, как дойти до Пристани и не упасть, как удержаться над Долиной.
   Пристегнувшись к трубе, Ув время от времени подставлял лицо встречной морозной пыли: бессильные щетинистые щеки трепетали, медленно сползали к шее и флагами развевались по бокам. Он был подобен отцветающей ромашке, гонимой неумолимым ветром: на макушке - пух, по окружности, чуть выше ушей - белые, паклями, волосы-лепестки.
   Движение.
   Быстрее. Не смей тормозить!
   Ув не видел старость, не осознавал ее, не рассуждал о ней. Он стремительно несся над презренной им Афой, предвкушая первый пьянящий глоток. А потом второй, десятый, одиннадцатый. После двенадцатого, как правило, появлялся сын. Или не появлялся.
   Старик отпер блок, потом свою комнату без окон, сел на кровать и долго, во мраке, рассматривал противоположную стену. Сосед работал по ночам, поэтому сейчас было время Ува. Засунув руку под подушку, Уборщик достал наполовину полную бутылку красного вина. Зубами вытащил пробку и выпил жидкость залпом. Но мнимый, придуманный ребенок не пришел, и старик заплакал, свесив голову на грудь. Затем резко встал, точно вспомнив что-то, снял куртку, жилетку, черный гольф. Приподнял руки, перебинтованные на запястьях. Пристально оглядел левую: видимо, сегодня ее очередь. Мгновение - и Ув сорвал бинт. Секунда - и осатанело впился зубами в незажившую с предыдущего вечера рану. Закапала кровь, но старик не чувствовал ни боли, ни омерзения от дикого вкуса во рту. Он глушил муку о мифическом сыне, который, возможно, когда-то был у него. Вырвав крохотный кусочек мяса, Ув проглотил его и замер. Теперь он был сыт и удовлетворен. Спокойно прошаркав в душевую, старик ополоснул лицо, промыл укус антисептиком, наложил свежую повязку.
   До следующей февральской ночи.
   Вернулся в комнату и лег в постель. Ув заснул моментально. К нему пришел лоскут собственной плоти, играющий на трубе.
  
   ***
   Сея улыбается, прищурив левый глаз. Еще бы: накануне она нашла настоящее сокровище - перо. Оно торчало из сугроба, тонкое, черное будто ветка, и не привлекало особого внимания. Но прозрачный пушок у основания заставил женщину усомниться. Она поднялась в блок, согрела нечто под струей горячей воды, просушила феном - и чудо: на ладони лежало перо. "Вот это да!" - ликовала Сея, разглядывая диковину, которая казалась синей, но покрутив в пальцах, заиграла голубым, оранжевым и красным.
   У женщины блестят глаза.
   С утра, по обыкновению, собрав остаток волос вверх, Сея закрутила жиденькую гульку. Однако в это раз пронзила пучок не шпильками, а найденным сокровищем. Еще немного блесток, кружевные серьги до плеч, алые румяна.
   Сея готова.
   Она сияет, облокотившись на прилавок: прямая, дородная, с приподнятым округлым подбородком, в пышном белом переднике поверх узкого светлого платья.
   С минуты на минуту нагрянут Полочные. Повара - по стойке "Смирно", только половники дрожат. Растянувшись в линию, они с тревогой ожидают неминуемого разрушительного столпотворения. А Сея спокойна: еда горячая, сытная, хватит всем. Женщина проследила, ведь это ее прямая обязанность - обязанность Старшего смены.
   - Заканчивай, Ув, - мягко, но настойчиво говорит она Уборщику. - Не развози на весь день.
   Сея не любит старика. Где бы она ни находилась в течение дня, Ув необъяснимым образом оказывался рядом. Уборщик пугал ее, но больше - вызывал тошноту. Он был противен, словно слизень: холодный, липкий, тихий, даже задавить гадливо. Женщина переводит взгляд на дверь: вот-вот та распахнется и появится Он, не придуманный, не эфемерный, а живой, настоящий мужчина. Ее мужчина. Но в тысячный раз щелкает ручка, и в столовую заносит не тех. Сейчас, к примеру, Фуфа, который даже не заходит по-человечески, а впрыгивает, сотрясаясь точно желе. За ним, собачонкой, семенит мелкая девчушка, видимо, из новых.
   - Привет, Сея! Рад, очень рад тебя видеть, - улыбается Главный, сжимая пухлую руку женщины чуть выше локтя.
   - Привет, привет, - моргает та. - Кто это с тобой?
   - А, знакомься: Оу, только вчера прибыла. Моя подопечная. Оу, а это Сея - шеф-повар нашего мини-ресторана!
   - Ладно уж, не выдумывай насчет ресторана-то! Ну что ж, проходите, милости просим.
   - Чем сегодня удивишь?
   - Удивлять особо нечем, милые мои. Разве что... Вот, возьмите фрикадельки с сыром и чечевицу. Думаю, неплохо получилось, я старалась.
   - Не скромничай, ты превосходно готовишь! Оу, она превосходно готовит! А ну-ка, бери подносы, будем дегустировать...
   Пара направляется к Поварам. Те раскладывают по тарелкам ароматную кашу, наливают в граненые стаканы компот, по всей вероятности, вишневый. Столовая потихоньку заполняется: дверь хлопает все чаще, гремит посуда, смешиваются голоса, перерастая в бесцветный гул. Запах еды с вкраплением необъяснимого тут аромата ладана мало-помалу заглушает смрад потных тел. Уютное помещение незаметно превращается в конюшню, где вместо фырканья и плавного сопения слышатся громкие сытые отрыжки, чавканье, развязный притонный смех.
   - Ну как, вкусно? - спрашивает Главный, вытирая салфеткой жирные губы.
   Они сидят напротив друг друга за столом у белой стены.
   - Да, невероятно, - отзывается Оу.
   - Что я говорил? Сея - настоящая кудесница. Волшебница, одним словом! Да! Кстати, а с кем ты в комнате?
   - Ее зовут Йу.
   - Йу! Ну что ж, прекрасно знаю. Странная женщина, хотя тому есть объяснение. Я слышал, что когда она прибыла, то в истерике металась по Гнезду, выбегала на Пристань, пыталась спрыгнуть, но испугалась и тогда ринулась грызть край Платформы. Кошмар! Да... Ее увезли в больницу, где продержали чуть больше месяца. Что бедняжке кололи, неизвестно. Однако когда та вышла, ее никто не узнал: Мисс Спокойствие. Вот уже три года Йу - лучший работник смены. Так-то!
   - А ты давно здесь?
   - Два с половиной года. Еще чуть-чуть, и мне светит бонус.
   - Бонус?
   - Да, подарок за отличную работу. Что захочу, то и получу! Мне безумно нравится собачка-робот. Хорошо, когда дома кто-то ждет, есть о ком заботиться. Одиночество невыносимо. Поэтому...
   - Ты один в комнате? Извини, что перебила.
   - Не страшно. Скажешь, в комнате! Я в блоке один-одинешенек! Главным никого не подселяют. Кому-то, безусловно, раздолье, а вот мне - мука.
   - Сочувствую. Послушай, а что там внизу, под нами? Я пыталась рассмотреть, да не удалось.
   - Долина. Ее называют "Афа". Там живут богачи, а мы... Мы - что-то наподобие слуг.
   - Отчего ж так несправедливо?
   - Не знаю, Оу, и не желаю знать! Повторяю: подобные вопросы тут не задают. Воспринимай ситуацию проще: ты жива? Жива. Здорова? Здорова. Сыта? Сыта. Вкалывай и получай все, что душе угодно. Тебе уже рассказали про бесплатные магазины? Ну вот!.. В плане работы я, конечно, перебарщиваю, сам знаю. Иногда от нагрузки кровь из носа идет, представляешь? Пару раз в обморок падал! Шагаешь, шагаешь - и вдруг темнота, проваливаешься, летишь куда-то. Но это забывается, важен результат, а для этого надо трудиться. С неба нам точно ничего не упадет. Да...
   - Вы поели? Можно убирать? - зашептал кто-то, склонившись над столом.
   Оу вздрагивает, медленно поднимает голову: два потухших, некогда зеленых глаза по-скотски скользят под жилетку. Веет падалью и спиртом.
   - Да, спасибо, - оробев, отвечает девушка и встает. Фуфу Ув не интересен: он задвигает стулья, стряхивает крошки с живота, выковыривает остатки пищи из зубов.
   - Ну, пора за работу. Если что - сразу ко мне, - говорит Главный, и они покидают столовую.
   До конца смены - чуть больше двух часов. Впереди - четырнадцать свитков. И только выпрыгнув из собственной шкуры, их обработаешь в срок. Первый шаг в рефрижератор из духоты харчевни непрост. Озноб, карабкаясь по ногам, забирается под свитер, бесцеремонно барабанит в челюсть, рвется внутрь, чтобы подкормить уныние, обострить тревогу, заставить сдаться до боя. Поэтому движение неотвратимо, спасительно - и Оу бежит: сперва в Ситочную, где отсчитывает четырнадцать листов, потом - к свалке из ящиков.
   Дрожа всем телом, с бьющимся у горла сердцем, девушка вклинивается в адский поток Полочных, и ее несет круг за кругом, постепенно засасывая в водоворот бездумья, бездушия и боли. Некому руку протянуть, чтобы спастись, не за что ухватиться. Вдыхаешь тухлую воду и тонешь, а перед глазами - номера рядов, стеллажей, полок.
   Оу едва справляется с последним заказом, как звучит протяжный гудок, знаменующий окончание утренней смены.
   Успела.
   Насквозь мокрая, с растрепанной косой, разбитыми в кровь пальцами, она заносит в филиал обработанные бланки и, шаркая, выходит на Пристань. Треугольник, попыхивая, ждет. Ступив на подножку, зацепившись за браслет, Оу чувствует, как стонут ноги, ноют спина, плечи, локти, кружится голова. Горло сжимает внезапный спазм, и девушку рвет на серый бетон.
   - Это с непривычки. Кушай больше, здесь голодать нельзя, милая, - мягко произносит Сея и протягивает Оу салфетку. - На, оботри рот.
   Платок пахнет ладаном, как и женщина рядом. Вот откуда необъяснимый, неуместный аромат в помещении столовой
   - Спасибо, - смущается девушка. - Большое вам спасибо.
   - Да было б за что! Бедная моя, это какие нелюди отправляют сюда таких слабеньких. Безумие, - вздыхает Сея и поправляет шарф под подбородком.
   - Ничего, я справлюсь.
   - Справится, то справишься, только, какой ценой...
   Ласковый, медовый голос женщины глушит сирена. Треугольник стремительно набирает ход, ветер стонет в ушах, нереальность вдоха... Под ногами - бездна. Но об этом лишь предполагаешь: Афу, точно одеяло, укрыли грязные облака.
   Если бы не помощь Сеи, вряд ли бы Оу отыскала нужный подъезд. Гнездо коварно бесчисленными проходами и запертыми дверьми. Простившись с новой знакомой на четвертом этаже, лифт потянул девчушку вверх, на пятый.
   Йу уже спала, отвернувшись к стене. Ее широкая прямоугольная спина ровно и плавно ходила вверх-вниз. Оу села на кровать и еще долго, безотрывно, наблюдала за неприкрытой жизнью этого крепкого, почти что мужского, тела.
   Через полчаса девушка забылась и рухнула головой на твердую, словно мрамор, подушку. Удар пробудил, но на какой-то миг. Оу натянула опостылевшую шапку на глаза: свет по-прежнему травил ядом.
  
   ***
   ...Пахнет чабрецом и прелой землей. Ночью хлестал дождь. А сейчас, в полдень, ничто не шелохнется: все живое замерло. Только мы идем, одни в целом мире. Утрамбованная, плотная, кое-где морщинистая от тяжелой воды тропинка тем шире, чем ближе к железной дороге. А там - холм и гравийная насыпь.
   Маленькая ладонь, гладкая, блестящая и сильная, ложится мне на голову и треплет белокурые, с легкой волной волосы.
   Мама всегда рядом.
   Высится трава с редкими бороздками метелок. Нам весело, играем. Бегу, бегу, бегу! Сажусь на корточки - прячусь, теряюсь: попробуй, отыщи! И цветы повсюду, яркие, крошечные - в каком-то сантиметре от земли. Один, два, три, четыре...
   Поезд. Грохот и гул.
   Скрежет и свист.
   Отголоски.
   Эхо.
   - Доченька! - слышу, но не рядом - далеко. - Доченька-а!
   Спешу на голос, а он все глуше, тише, протяжнее, с хрипотцой.
   - Мама! - в кулачке букет. - Ма-ма-а!..
  
   ***
   Оу открывает глаза, срывает шапку: темно, на часах 23:14. Садится, подтягивает колени к подбородку, мотает головой.
   - Мама, - всхлипывает она и душит лицо в распухших, разодранных до крови ладонях.
  
   Глава VII
  
   В четверг на Верхний город падает облако. Тюлем на глазах виснет туман. Рабочие, покинув берлоги, слепыми, движутся по направлению к Пристани. А, может, в другую сторону - никто до конца не знает: ведущими выступают размытые силуэты впереди.
   Рождается совершенно другой мир - мир пара, заторможенный и отупляющий.
   Вдали мутнеет пятно света, а потом еще одно, и еще. Это прожекторы, значит - цель близка. Треугольники терпеливо ждут: им не разрешается уезжать без людей. Звенит цепь, щелкает карабин - Оу пристегивается к трубе и пытается глубже вдохнуть. Тщетно: обилие влаги пробуждает удушливый кашель, слезятся воспаленные от тревожной ночи глаза.
   Девушка в тысячный раз прокручивает в голове детали сна. Голос матери трясет за плечо, мучает, вызывает озноб, но одновременно побуждает к действию. Если мама существует - здесь, на Платформах, или там, в зарослях Афы, даже в целой Вселенной - ее необходимо найти.
   ...На девятой равнине стучат мириады швейных машин. Лязганье, грохот, визг объединяются и оглушают, но на пару минут. После шум не слышен. Оу выдергивает металлический короб, лихо вклинивается в плотную струю Полочных и только успевает ставить штампы у хмурого Корзинщика. Девушка до полудня справляется с временной нормой в пятнадцать свитков и берет еще столько же, чтобы остаться в день, ведь среди женщин утренней смены мамы, видимо, нет. Не те голоса, руки. Чувства не те. Но мама не "ощущается" и в свежем потоке рабочих.
   Разочарованная, уставшая, Оу возвращается в Гнездо. Туман чуть рассеялся, но бескрайняя Долина по-прежнему претворяется бесформенной пластилиновой массой. Йу спит, лампочку устало тошнит на пол, часы пугают временем и бессовестно давят на глаза.
   Немеют пальцы.
   Сердце живет в висках.
  
   ***
   Пятница.
   Первый выходной. Издевательское "бэум-бэум-бэум" - бессильно: Оу встает в начале первого. Она бы еще дремала, но голод наседал без остановки. Соседка в неизменной позе, только шелестит дыхание. Оу идет в душевую, на ходу заплетает низкую косу. Дрожит под вялостью ледяной воды, докрасна растирает тело полотенцем. После натягивает все еще незнакомую розовую байку, поверх - родную куртку, комбинезон и отправляется в магазин.
   Оу успевает спуститься незадолго до гудка. Хлопает дверь. Девчушка проходит вправо, чтобы не создавать препятствия сменам. Весна не пришла: морозно. Вот-вот с востока колесом выкатит солнце и мнимо зажарит западную часть монумента, взорвет редкие окна, обнажит несовершенство смоляных стен. Подъезды потихоньку зевают - выходят люди. За секунды единицы превращаются в десятки, сотни утомленных душ. Нарастает скрежет приближающихся Треугольников. Визжит сирена. Рабочие брызгают отовсюду, сливаясь в широкую, словно река, толпу. Оу напряженно вглядывается в отдельные лица: безрезультатно, ей никто не знаком.
   Девчушка набрасывает капюшон и стремительно пересекает опустевшую площадь. Впереди - южный сектор Гнезда, где в просторных полукруглых арках шаг за шагом растут здания пресловутых бесплатных магазинов. Строений два: каждое - размером с теннисный корт. Приземистые, квадратичные, они стоят симметрично. Чем ближе, тем больше кажутся бездушными саркофагами. На одном размашисто белеет "Продмаг", на другом - "Промтовары".
   Окон нет.
   Дверей нет. Оу пристально оглядывает первое по пути здание, стараясь отыскать что-то, напоминающее вход. Справа - ничего, в центре - тоже. Наконец, в нижнем левом углу она замечает стальную трубу, прибитую наискось к такому же стальному фасаду. Видимо, сюда...
   Внутри тепло, пахнет корицей и лимоном. Узкие линии рядов, снизу доверху напичканные всевозможными яствами, утопают в яркой подсветке. Редкие покупатели вяло заполняют тележки. В метрах трех от входа, расплывшись пирамидой, сидит женщина. Она набирает что-то на клавиатуре, постукивая необычайно длинными ногтями цвета кофе. Оу берет пластиковую корзину и направляется в торговый зал.
   - Постойте, уважаемая! - трясет дама желтыми, точно кукуруза, кудрями. - Вы, видимо, недавно прибыли. Я права?
   - Да, так и есть, - говорит девушка, закатывая рукава куртки: становится жарко.
   - Ну конечно же, я редко ошибаюсь. Как ваше имя?
   - Оу.
   - Кем и в какой смене работаете?
   Девушка отвечает.
   - Угу, понятно. Ожидайте, сейчас проверим, - женщина разворачивается к компьютеру, прыгают серые кнопки. - Итак, за два дня вы обработали сорок пять свитков. Хм, немного, но что-нибудь наверняка приобретете.
   - Минуточку! Что-нибудь? Ведь это бесплатный магазин, и я могу выбирать то, что захочу, разве нет?
   Дама самодовольно растягивает тонкие белые губы.
   - Вы ошибаетесь, уважаемая. На Платформах нет ничего, что бы доставалось бесплатно. Вы, как Полочный девятой Равнины, зарабатываете количеством собранных заказов. Да уж, не повезло. Но тут как попадешь. Трудящиеся рангом выше, к примеру, я - Продавец - еженедельно получают ставку. И ваш Главный на окладе, и Корзинщики, Сервировщики...
   - Сервировщики?
   - Ага, те, кто ежедневно пополняют запасы на полках. Короче, все, кроме Полочных, как бы это сказать... М-м-м... В плюсе, что ли? Не злитесь, не мое решение.
   Оу не до злобы. Она голодна, поэтому поблагодарив женщину за ценные сведения, спешит к рядам. В распоряжении сорок пять свитков. Девушка берет четыреста граммов сыра за пятнадцать, пакет молока за семь, батон за три, бутылку минеральной воды и связку бананов за пять и десять соответственно. На пару дней хватит, а там - кухня Сеи.
   Продавец, надув щеки, складывает цифры и списывает сорок единиц со счета. Закинув покупки в бумажный пакет, Оу оставляет магазин. "Промтовары" теперь неинтересны. Игнорируя широкие южные арки, девчушка думает обогнуть Гнездо снаружи.
   Она движется на восток.
   ...Слева черной глыбой давит монумент. Перед глазами - кусок отрешенного неба. Под ногами - гладкий бетон: он млеет в лучах лживого солнца и чем дальше, тем больше похож на смазанную маслом сковороду. По всей вероятности, сюда приходят редко, тут не на что смотреть - серая беспредельная пустыня. Девушка останавливается, чтобы запить молоком застрявший в горле хлеб. Ветер приносит гул мчащихся Треугольников. К махинам не успеть, а это значит, что поиск мамы прерывается до следующей суматошной пересменки.
   Мама.
   Как ее узнать, выдернуть из хаоса, как не ошибиться? Стоя у подъезда, Оу с тревогой разглядывала лица, надеясь угадать что-то близкое, родное. Запомнились только маленькие руки и голос, вынуждающий душу обрываться с плеч к самым щиколоткам. Возможно ли найти кого-то среды сотен, полагаясь лишь на зыбкое чутье?
   Смахнув пальцем челку со лба, девушка кладет молоко в громкий бумажный пакет и поворачивает на север. Она намеренно держится в двухстах метрах от Гнезда, чтобы выйти к краю Платформы правее Пристани. Ведь нынче Афа беззащитна.
   И божественна.
   Нереальна!
   Мифическая Долина, иной мир. Очарованная, Оу смотрит вниз сквозь ржавые, ненужные рельсы. Она опустилась на четвереньки у границы бетонной Плиты.
   Широколистный лес, ослепленный глянцем безбрежного озера, сменяется разноцветной, нечеткой с высоты порослью. Играет река, извивается изящной пестрой линией. Разбег, скачок - обмирает рыхлый водопад. Он с силой и неуклонно хлещет древнюю скалу, гордящуюся темными несхожими шипами. Совсем близко, на узком пятачке, прислонившись к суровому камню, высится черное, словно ночь, дерево. До него метров семьдесят - рукой подать.
   Возможно ли отыскать маму среди сотен, тысяч людей?
   - Да, возможно! Слышишь меня, Грозный Великан? Воз-мож-но! - выкрикивает Оу, поднимается с колен и бодро шагает в сторону Пристани.
   ...А Исполин, будто воду, впитывает каждое слово и не верит: не случалось того, чтобы взывали к нему.
   Человек? Так близко и отважно? Нет, то - галлюцинация, видение, подлый блик. Ведь, правда?
   Правда?
  
   ***
   Дерево не умирало, но и не жило той безмятежной статичной жизнью всякого дерева. Высоченное, черное, точно уголь, без листвы, с широко раскинувшимися ветвями оно свисало со скалы. Справа - водопад, позади - валун: единственные души, окружавшие нежелающего жить Гиганта.
   Земляне его боялись, обходили стороной, к нему не вела ни одна тропа. Даже птицы пролетали мимо, сжав клювы, не поворачивая маленьких голов. Вот только почему, дерево не знало и пристально рассматривало бесчисленные ноги. "Дело в узловатых корнях над землей?" - изо дня в день вопрошал Исполин. Но ответа не было, ни от водопада, ни от камня, ни от докучавшего ветра.
   Что и говорить: Колосс, без сомнения, наводил грусть. Множество червяков-ветвей, особенно в центре, у ствола; неестественно выгнутые, изломанные сучья. Издали Великан походил на мрачную тучу, изрешеченную иглами солнечных лучей; смоляное пятно, единственную кляксу на цветастом полотне заносчивой и бескрайней Афы.
   Но минуют дни и, вопреки однотонности жизни, изгой зацветет пышным алым цветом. И будет под стать самому прекрасному древку Долины. Однако Земляне того не узнают и не придут - по привычке не приходить.
  
   Глава VIII
  
   Понедельник.
   Хрустят суставы - Оу толкает металлический короб в тридцать первый ряд. Ящик забит до предела. Девчушка закусывает нижнюю губу, стараясь направить его влево: заедают мелкие колеса, одно вообще не крутится - только ехидно скользит. Как хорошо, что это последняя позиция, иначе короб вряд ли удалось бы сдвинуть.
   Фуф ледяным шаром катится по Равнине, обжигая пятки и без того затравленным Полочным - на утро бездна свитков.
   - Больше трех тысяч. Да, опаздываем! Быстрее! Шевелитесь! - жестикулирует Главный направо и налево.
   За ним, точно на веревке, тянется мальчишка лет шестнадцати, видимо, из новых. Он то и дело спотыкается, перебирая тонкими, согнутыми в коленях, ногами, вздрагивает, кашляет в кулак, выпуская последнюю храбрость из впалой груди. Парень кажется замусоленной сотнями детских рук тряпичной куклой, которую подвесили за шкирку на ржавый крючок. Шнурами свисают безвольные руки, болтается черная голова, пламенеют велюровые уши, пришитые абы как.
   - Не вешай нос, Уай! Конечно, ты оказался здесь не в лучшее время, но что делать? Сегодня только две смены. Да уж. В общем, не теряйся, а главное - слушай меня внимательно и вникай. Понял? - спрашивает Фуф и, не дожидаясь ответа, подталкивает юношу к свалке из металлических ящиков.
   Равнина бушует, еще чуть-чуть и треснет. Из горячих ртов клубами рвется пар. Упрямо воют швейные машины, замысловатой бранью подпевают Полочные. Оу спешит в семнадцатый ряд к стеллажу ?1789. Там, на второй полке обрел покой ребенок-поросенок. Кто-то убил его, измазал кислой томатной пастой, закрутил в целлофан. "Чувствую, и меня так закрутят, если не вырвусь отсюда, - размышляет девчушка. - А мама?.. Надо ее найти и как можно быстрее. Здесь она или там, внизу? Не верится, чтобы обеих забросили в одно и то же место. Нет в этом логики!.. Хм... Сны, судя по всему, Им неподвластны - значит, неподвластно подсознание, но тогда... Как Они смогли уничтожить память? Не складывается. А если... Может ли случиться, что со мной произошла ошибка? Стерли, да не все?..".
   Оу бережно, словно боясь разбудить, кладет поросенка в короб и медленно разворачивается. Вдалеке кто-то идет. Судя по угловатым, неестественным движениям, скорее всего, Ито. Так и есть. Увидев девушку, юноша прибавляет шаг.
   - Оу! Привет! - кричит он, размахивая руками крест-накрест. - Я тебя сразу узнал!
   - Привет, Ито. Как дела? О, гляжу, ты в отличном настроении!
   - Да! Мне столько лет никого не подселяли - я говорил или нет? Ай, неважно! Вчера, возвращаюсь домой, а на моей кровати плачет мальчишка! Представляешь? Навзрыд! Еле-еле успокоил, объяснил, что к чему, а он на меня смотрит безумными-безумными глазами... Его, кстати, Уай зовут. Да ты видела, наверное, он возле Фуфа крутится сейчас.
   - Хм... Что-то не припомню.
   - В свитере светлом, ботинки на три размера больше, хиленький, сморщенный. Ну, вспоминай! Я ему говорю: "Одевайся теплее, мы в холодильнике работаем", а он точно не слышит, так и пошел налегке.
   - Возможно, и видела, Ито, да не придала значения.
   - Теперь я не один! Будет с кем ночью поболтать. Вот только, надолго ли он задержится?
   - Есть повод думать, что ненадолго?
   - Понимаешь, в чем дело, - Ито подвигается ближе и переходит на шепот. - Уай - еще дитя, такой наивный, беззащитный... Он слабый, сразу видно.
   - Допустим. Что дальше?
   - Я был таким же, до тех пор... До тех пор, пока не упал с крыши. Якобы упал... Спрыгнул. А всем сказал, что оступился.
   - Ничего себе! Зачем?
   - Да тихо ты! Я тогда жить не хотел. Я вообще ничего не хотел, лишь бы избавиться от них. Они... Они не остановятся ни перед чем.
   - О ком ты говоришь?
   - Ты знаешь При?
   - Нет.
   - А Кле?
   - Нет, не знаю! Я тут всего пару дней!
   - Уже много... Это - Полочные. Работают в нашу смену. Всегда вместе, хоть и не являются парой. Ну, так, по крайней мере, говорят. При - парень крупный, метра два ростом. Лицо во вспухших красных пятнах, затылок скошен, будто обрезан. Зачастую носит синюю шапочку, скрученную роликом на макушке. Да знаешь ты его! У Кле строгое черное каре, глаза прозрачные, без искры. Пустые, в общем. А еще у нее неимоверно широкие плечи. Почему за свои проделки они до сих пор здесь - неизвестно, но факт остается фактом. Однако суть не в этом, а вот в чем: При и Кле находят жертву - кого-то наподобие Уая - и травят ее всеми возможными способами.
   - Для чего?
   - Видно, игра такая, развлечение, разрядка. Сам не пойму.
   - И никто за них не вступается? За слабых?
   - Нет. Ты желаешь вызвать огонь на себя?.. Наблюдают исподтишка, хмурятся - вот и вся помощь.
   - А Главный?
   - Ему плевать. Фуф только внешне добрый и внимательный, но кроме собственной шкуры да эфемерной собачки-робота его вряд ли что занимает, поверь.
   - М-да... Значит, думаешь, Уай - следующий?
   - Уверен. Хотя, когда прибыла ты... - тут юноша осекается и с опаской косится на Оу: услышала или нет? - Ладно, поживем - увидим, может, я ошибаюсь.
   Девушка мимо ушей пропускает ремарку Ито: не совсем тем она сейчас озабочена. Уай тоже подождет. Одернув подбирающуюся к глазам шапку, Оу решается на вопрос:
   - Кстати... Ты часто видишь сны?
   - Что вижу?
   - Сны.
   - Не знаю. Может быть и часто. А что это?
   - Ну как же? - недоумевает девчушка. - Ты закрываешь глаза, засыпаешь и...
   - Ничего. Темнота.
   - Э-э-э... Темнота? А вообще, да, так и есть. Это, между прочим, сном называется. Ну, побегу... Еще уйма свитков. Увидимся!
   - Ага, беги, беги, Оу. Аккуратнее там, - по привычке шепчет юноша и долго смотрит вслед розовому капюшону, дышащему на тощей спине.
  
   ***
   Оказаться жертвой всегда неожиданно. Порой не успеваешь осознать. Гниющие посторонние умы или, точнее - недоумья, затаившись в метре, в шаге, смердят и закипают. Они решают твой удел, присваивают новый статус.
   Без предисловия.
   Резко и легко. С улыбкой.
   А секунду назад - ты еще человек. Пускай надломленный и уязвленный. Тень - потому что хочешь так. Ну а теперь? Поворот ключа - и двигатель запущен. Жужжит мотор, молит о движении. Плесенью заходится труба. Сцепление, нога на газ - ты стал мишенью. Ты на прицеле и не пытаешься бежать. Парализованный и онемевший, сухим паленом валишься в силки. И погибаешь, не человеком - жертвой, застигнутой врасплох, застигнутой нечестно.
   ...Спустя час учебы, Уай работает самостоятельно: в силу загруженности, Фуф не возится с ним долго, а принимается лично обрабатывать свитки. Сейчас мальчишка мирно пасется в нулевом ряду, отсчитывая пальцами бледные сосиски. Ито оказался прав: парня взяли на заметку. Неподалеку, подняв левую бровь, притаилась Кле. Она прилегла плоской грудью на рукоятку металлического короба, уперлась подбородком о кулак и впилась плотоядным взором в тонкую шею Уая.
   - Бу! - хлестнуло у самого уха.
   - Ты обалдел, При? Куколок своих пугай! - пищит Кле тоненьким мышиным голоском.
   - Ой, ладно! Я ж понарошку! А ты чего замерла? Норму выполнила?
   - Не совсем, половину. Успею! Глянь-ка лучше вон туда.
   При смотрит в направлении пальца, прислонившись к неожиданно жесткой, словно потрескавшаяся акварель, щеке девушки. От нее исходит сладкий аромат груши вперемешку с каким-то лекарством.
   - Ты больна? - спрашивает он, жадно следя за мальчишкой. Уай загрузил сосиски и пытается вытолкнуть ящик из ряда.
   - С чего это? Тебе почудилось.
   - Да?
   - Да, все в порядке. Ну как тебе?
   - Забавный чертенок. Мадам желает повеселиться?
   - Желает. Ой, как желает!..
   При любил Кле, но молчал. Он жил месяц на Платформах, когда прибыла она: статная, резкая, с выдающимися перламутровыми скулами. Не лицо, а лучистое сердце. Признаться бы сразу, но страх показаться слабым, обнаженным, новым перед собой и миром зашил рот При навсегда. Лишь через адскую муку, разорвав нити, он прошепчет "люблю". Но сильный При боялся боли. Своей. К чужой был абсолютно равнодушен. Союз с Кле вдохнул жизнь в неосознаваемое доселе безразличие. Свербящая, сводящая с ума похоть, вынуждающий биться до конца азарт, детская жестокость раздули пламя в некогда потухших темных глазах. И При ослеп. От вспышки. Он более не видел, что творил. Оказывается - играл.
   При - Геймер. Кле - Геймер.
   Остальные - Куклы. Дышащие, говорящие, плачущие. Кто-то - плюшевый мишка, затисканный до синяков, другой - механический зайчик. На него охотились: гоняли по Равнине, наезжали острыми краями коробов на пятки, снимая обувь вместе с кожей. Третий был мячиком, которого пинали без устали, зажав в темный уголок. Четвертый - непослушным котенком. Его заставляли мочиться под себя, а после, схватив за волосы, тыкали носом в не успевшую остыть лужу.
   Никто ничего не видел...
   И никто ничего не слышал!
   Ведь на Платформах - стой только за себя!
   Марионетки то и дело менялись. Некоторые терялись: кто-то преднамеренно шел против Системы и исчезал, второй - бросался в цветущую ароматную Афу. Иные - приходили в негодность, как Ито. Со сломленным солдатиком не повеселишься - нет страха, нет прыти, да ничего нет!
   Случалось, правда, "кукольный" конвейер стопорился, но ненадолго и по причине разбитости ведущих игроков. Ведь травля выматывает не единственно жертву, но и охотника. Изрубив зверушку, При и Кле затихали. Но как только уровень адреналина падал - чесались стопы, ходьба становилась стремительнее, зрение - четче, уши, как голодные пасти, выхватывали незнакомые звуки, порой - едва различимые...
   И вот он - Уай.
   Ни о чем не подозревающий, кроха Уай бредет на ощупь, с забинтованными глазами, в безвестности, в панике перед неминуемым шагом. Лишь сердце барабанит где-то у горла, заставляя сглатывать чаще, иссушая язык.
   Значит, до сих пор жив.
   Почему?
   Ответа нет. Скулят колесики, вот-вот зайдутся в лае; гнетет безысходность, и Уай готов рухнуть на липкий бетон, обвить голову руками, а после - прорычать, чтобы лопнули связки: "Это - ненастоящее. Ненастоящее!". Однако жгучая нежданная боль меж лопаток предает. Боль убеждает в обратном.
   Мальчишка вздрагивает, подтягивает плечи к крупным, слегка оттопыренным ушам. Что-то теплое стекает по спине и щекочет. Оглядывается и утыкается в массивную квадратичную грудь. Попятившись, Уай видит юношу. Тот безобидно улыбается, а в руке вертит заостренную стальную пластину, размером со спичечный коробок.
   - Вы чего? - беззвучно шевелит губами парнишка и отступает еще на шаг.
   - Ни-че-го... - томно, по слогам растягивает При, опуская лезвие в засаленный нагрудный карман.
   Он с минуту стоял у Уая за спиной, наблюдая за трепетом никчемного тела. При не моргал, отчего глаза - черные, без зрачков - тревожно блестели: словно в темной комнате внезапно зажгли свет. А потом он вытащил пластину и с легкостью - буднично - взмахнул ей поперек слабых выступающих лопаток.
   - Ничего, - повторяет При, кокетливо разворачивается на одной ноге и скрывается за стеллажами.
   Ссадина вряд ли глубокая, но незаслуженная, обидная. И уже не принадлежишь себе. Ты - не ты.
   - Да как же, - мямлит Уай, пробуя дотянуться до царапины. Тщетно: он настолько продрог, что суставы еле гнутся.
   - Эй! Почему стоишь? - раздается откуда-то слева.
   Уай замечает мешковатую фигуру Главного. Издали он похож на снеговика, но без нижнего опорного шара.
   - Меня порезали, - пытается оправдаться парень.
   - Что? Дай-ка, гляну, - и Фуф небрежно, наотмашь - точно дверь захлопнуть - разворачивает Уая затылком к себе. - Ерунда! Свитер зашьешь. Рваная одежда - работе не помеха. Да! Давай, шевелись!
   Ссутулившись больше прежнего, мальчишка семенит к морозильной камере. Предпоследняя позиция в свитке - тушка индейки: ряд D, двадцать четвертый стеллаж, полка номер три. Помня о предостережении Главного, он подпирает палкой сдвижную дверь и заходит вовнутрь. Место отбора в самом центре. Уай находит безголовую ледяную птицу, на вдохе кладет ее в ящик, захлопывает неподатливую увесистую дверцу и - выдох, можно возвращаться.
   Но безучастно скрепят ролики.
   Щелчок.
   Гаснет свет, с которым казалось теплее.
  
   Глава IX
  
   Итог многих щекотливых ситуаций возможно предугадать заранее. Хотя иногда не думаешь, а поступаешь спонтанно, вопреки здравому смыслу, установленным порядкам, вопреки собственному благу. Не ввязываться бы, да поздно: внутреннее ощущение сырости - или совесть - тормозит разум и не позволяет бездействовать. Вот только, во имя чего? Подобным вопросом можно не задаваться долго: знаешь ведь, что помог. И все. Однако вынужден спросить, когда приходишь в сознание: сразу же после звонкой оплеухи за содеянное. И будет она, если угодно, не от того, ради кого жертва - от другого, кто изначально был виноват.
   Оу возвращалась из Свиточной, когда обратила внимание на верзилу, переминающегося с ноги на ногу у склада глубокой заморозки. Юноша явно на что-то решался, судя по тому, как судорожно мял шапку в руках, бесконечно сплевывал, отходил в сторону, мотая головой, но, спустя секунду возвращался вновь. Оу скрылась за грудой металлических ящиков и наблюдала.
   ...А позади девчушки, уткнувшись виском в стену, не дышал Ув. Только пальцы подрагивали: гладкие, черные, затянутые в чужую кожу...
   Еще минута борьбы - и здоровяк останавливается, в который раз оглядывается: никого. Юноша выждал момент. Вот-вот, сейчас или будет поздно! Не мешкая, он прыгает к открытой двери и лихо выбивает палку. Жестоко хрипят колесики. Внутри, без сомнения, кто-то есть. Однако это ничуть не заботит парня: он опрометью, точно хищник, бросается вглубь рядов и исчезает.
   Девушка спешит к морозильнику. Заскакивает вовнутрь: столбенеют лампы, не успевают проснуться и еле моргают вслед.
   - Здесь есть кто-нибудь? - кричит. - Отзовитесь!
   Тишина. Только иней хрустит от испуга. Как вдруг Оу слышит шорох. Откуда он? Ближе, дальше? Цепляясь за стеллажи, девчушка неторопливо, стараясь ничего не упустить, просматривает проход за проходом.
   - Отзовитесь! - уже тише повторяет она, достигнув середины склада.
   - Я тут, тут, - произносит кто-то совсем близко.
   От неожиданности Оу вздрагивает, на скользком полу разъезжаются ноги. Девушка едва не падает, но успевает схватиться за что-то тканевое и неестественно холодное. Оу одергивает шапку и обнаруживает, что сдавливает чью-то руку чуть ниже локтя. Подняв голову, она видит мальчишку. Он бледен и дрожит.
   - Тебя закрыли, - срывающимся голосом выпаливает Оу и разжимает пальцы. - Я думаю - нарочно.
   Юнец, не говоря ни слова, разворачивается и бредет к металлическому коробу, оставленному в середине проема.
   - Как твое имя? - бросает вдогонку Оу.
   - На браслете написано "Уай", - отзывается парень.
   - Уай? Ну, это многое объясняет.
   - Что например?
   - У тебя кровь на спине. Поранился? - игнорирует вопрос девушка.
   - Не совсем. Скорее - поранили.
   - Верзила в синей шапке?
   - Ну да. Откуда знаешь?
   - Откуда... Он же тебя и запер, я видела.
   - Зачем?
   - Есть кое-какие мысли, но давай для начала выйдем отсюда, выполним норму, а уж потом поговорим. Я, кстати, Оу.
   - Спасибо, что пришла за мной, Оу, - смущенно произносит Уай, волоча за собой грохочущий ящик.
   Равнина стрекочет как прежде. Пара впопыхах оставляет морозильник и расходится: у каждого свой заказ, а, значит - курс. Оу, разделавшись с восемнадцатым свитком, торопится на Опушку. На выезде очередь: перед девушкой - около десяти Полочных. Оу становится за грузной дамой лет сорока пяти и облокачивается о короб. Молчание. Все застыли, словно статуи, только женщина впереди не найдет покоя: то бурками стукнет, то смахнет невидимую соринку с некогда белого фартука, то пригладит рыжую - с прощелинами - челку. Оу часто видит ее на Пристани, тут же замечает впервые. Дама оборачивается, зыркает близко посаженными мутными глазами, вытягивает бесстыжие губы с частичками пищи в уголках, морщит короткий круглый нос. Ей решительно что-то не по душе: она сдвигает черные неровные брови, отчего лицо еще больше скукоживается и, точно вантузом, высасывается вперед.
   - Ух! Эта скотина опять еле шевелится! - басит она, глядя на Оу.
   - Вы про кого? - растерянно произносит девушка и выпрямляется.
   - Про кого, - хмыкает та. - Корзинщик Экс! Совсем не хочет работать. Стой здесь три часа, жди! А у меня ноги распухли, еле-еле валенки натянула. Будь все проклято!
   - Вы говорите о хмуром мужичке в кепке, что со спичкой в зубах?
   - О нем, о нем! Молчит, сволочь, сколько себя помню - молчит, даже не поругаешься!
   - Почему молчит?
   - Откуда ж я знаю? Мне плевать! Никто от него и слова не слышал. Знай, мычит себе под нос. Может, немой? - и дама заходится смехом, похожим на икоту.
   Оу пожимает плечами и отворачивается. Малоприятная особа. Рядом с ней ощущаешь себя щенком, способным единственно заглядывать в рот. Ведь что бы ты ни говорил - пустое, не услышанное. Существует лишь ее правда, которая нахраписто бьет из затхлой мокрой глотки. Философия чужой жизни, посторонние убеждения, мнения, взгляды обращаются в прах или, проще - высмеиваются. Ты - никто, шагай мимо.
   Тем временем очередь внушительно продвинулась. Следующая на выгрузку - скверная дама. Она рьяно чешет ладони, нерушимо нависает над коробом и, как только возвращается предыдущий Полочный, с визгом врывается на Опушку.
   - Плюнуть бы в твою харю небритую, сволота! - доносится до Оу.
   После слышится дребезжание металла: вероятно, женщина атакует ни в чем не повинный ящик. Снова брань, но неразборчивая в силу отдаленности и ярости. Спустя три минуты, раскрасневшаяся, со вздыбленным пучком челки посреди лба дама ступает на Равнину и, переваливаясь, точно утка, удаляется в сторону Свиточного филиала.
   А Корзинщик Экс как всегда невозмутим, как всегда нерасторопен. Только челюсти суетятся, без меры раня пресную окаменевшую жвачку. Он спокойно берет протянутый Оу свиток, ставит печать, рисует цифры на крышке короба и направляется к громадине-корзине. Ветер чуть не срывает кепку с его головы, но Экс вовремя ловит ее, удивляя ловкостью, на которую, казалось, давно не способен.
  
   ***
   Тополь за окном трудно узнать: еще вчера он - вольный - стегал задубелыми ветками по стеклу, просил впустить, а нынче к вечеру - стих, в одночасье задремал под рыхлым, с синевой снегом.
   Во дворе посветлело - не нужны фонари. В таинственном небе, над однотипными домами красным горят буквы "V". Они будто корона на незаметной в темноте трубе котельной. Слева - магазин, чуть поодаль - автобусная остановка: оттуда я отправлюсь в школу, ведь сегодня мне исполнилось шесть.
   Германия. Потсдам. Военный городок. Декабрь.
   Стою у окна в клетчатом, сине-зеленом платье, украшенном белым воротником. Обнимаю, подаренную родителями, плюшевую обезьянку и плачу.
   Кто-то заходит в комнату, садится рядом на корточки и ласково трогает меня за плечо.
   Мама. Родинка над длинной линией губ, выразительные, слегка опущенные с внешних уголков глаза цвета хвои, редкие брови, воображаемые под жидким пепельно-русым волосом, спадающим на лицо.
   - Что случилось, доченька? - спрашивает она.
   - Я думала мне сто лет, а оказывается только шесть, - всхлипываю.
   - Так это же, наоборот, хорошо. У тебя вся жизнь впереди, счастливая жизнь. Поверь! Не плачь, идем к гостям...
  
   Глава X
  
   Для своего статуса Доктор Ви был недопустимо юн: ему всего-то двадцать, а он - единственный врач-инфекционист в больнице. Однако Ви не гордился особенным положением, не важничал, не пользовался случаем, как некоторые из сослуживцев. Напротив, ему было чихать: на себя, рваный замусоленный халат, пациентов, коллег, даже на то, откуда в его садовой голове столько знаний из области медицины. Система неразборчива, и Доктор Ви уже второй год, как носил свое вялое тело по больничным коридорам неведомо зачем. Вот и сейчас: забрав из лаборатории пару бланков, он сонно шаркает к неосвоенному доселе личному кабинету.
   У двери, скрестив руки на груди, ожидает девушка. Врач сразу узнает старую больную.
   - Доброе утро, Кле, - гнусавит он, позвякивая ключами.
   - Здравствуйте, Доктор. Я хотела бы узнать...
   - Сейчас узнаете. Проходите.
   Мычит дверь, и девушка переступает порог.
   За счет двух широких окон в помещении светло, но прохладно: солнце покажется далеко за полдень. Кле проворно занимает мягкое кожаное кресло, расположенное наискось от рабочего стола, и вонзается взглядом в ангельское лицо Ви. А Доктор медлит. Он ленно пересекает кабинет, разворачивается, прислоняется поясницей к подоконнику, зевает и с нескрываемой скукой начинает просматривать принесенные с собой бумаги. При этом глаза его - чистые, морские - потихоньку столбенеют.
   Врач нагло спит.
   - Эй, Доктор? - теряет терпение Кле.
   - Так вот, - кашлянув в кулак, подытоживает Ви. - Терапия оказалась бесполезной, как я и предполагал.
   Девушка наклоняется к коленям и зажимает рот рукой. Дыхание ошпаривает пожелтевшие пальцы. Взрывается надежда, рассыпается бисером - не собрать. Все кончено. Кле опускает глаза: густая бурая жижа, заливая кисть, пачкает юбку.
   - Запрокиньте голову! Вот, возьмите салфетку, - на мгновенье в юноше просыпается Врач.
   - Сколько мне осталось? - шепчет девушка, придерживая липкий платок.
   - Не могу сказать, все-таки третья стадия... Велика вероятность осложнений. Вам бы в стационар...
   - Неужели, ни единого шанса? - будто не слышит Кле.
   - Ну как сказать... Пересадка печени. Но, как мы говорили, это - всего лишь теория, миф. Доноров здесь не бывает.
   - Я поняла вас, - поднимается девушка и, цепляясь каблуками за ковер, устремляется к выходу. - Прощайте, Ви.
   ...Она умрет. Они - нет. Легко и просто, да только волком воешь.
   Год назад у Кле обнаружили цирроз. Некритичная вторая степень, поддающаяся лечению. Однако девушка запаниковала, сжала челюсти и бросилась к границе Плиты. Не добежала. На полпути струсила, отчего совсем растерялась.
   Дыши, Кле, дыши!
   Никого родного, некому вразумить, утешить. Доктора?.. При? Да он же шут, крышка от кастрюли, пустоцвет! Им только управлять: нажмешь на "Старт" - дернется, на "Стоп" - заглохнет.
   Решай, Кле, решай!
   Уходить или остаться?
   Уходить или остаться?.. Уже осталась, ведь не прыгнула - тогда борись! И она боролась, заглушая свою боль чужой мукой. Кле играла, но теперь во всю мощь, но теперь, как никогда в жизни. О недуге вспоминалось реже. Все налаживалось... До тех пор, пока не заныли суставы, не иссохла кожа. В отражении не лицо - мятая бумага. Что ни съешь - воротит, заострились нос и плечи. И снова проклятая больница, врачи, которым наплевать, анализы, лекарства...
   Бэум!
   Кле безнадежно гибнет.
   Тучи плывут, словно мыльная пена.
   Работяги торопятся на Пристань.
   А черное дерево надувается, чтобы через семь дней лопнуть, забрызгав округу гранатовым цветом.
  
   ***
   Вторник.
   Четверка яростных Треугольников, рассыпая искры, летит над Каменным городом. Стремительные тени громадин ни на миг не спасают Землян от полуденного зноя: Афа обречена, она задыхается. Здесь же, на высоте в шестьсот метров, о жаре не знают. Светило как всегда бесполезно, оно всего-то потупляет взор, выбивает слезу, а кого-то и вовсе вынуждает чихать истерично да без устали.
   На махинах - Полочные девятой Равнины и работники столовой. Для поваров выделен отдельный Треугольник, однако почему-то все едут вперемешку. Гнезда не видно: зловещим глянцем оно блеснет через пару мгновений. Оу, обхватив руками трубу, глядит вперед, но мало что замечает - пространство проносится мимо, опечаленное ее невниманием...
   - Сколько людей на Платформах? - переспросил Фуф, вытирая суп с подбородка тыльной стороной ладони. Они обедали в столовой, и как в первый раз сидели за столом у белой стены напротив друг друга. - Снова вопросы, Оу.
   - По-моему, это вполне нормально...
   - Да я понял. Что ж, около четырех - четырех с половиной тысяч. Точных данных у меня нет. Да! Ну, считай сама: на нашей Равнине только "утренников" три смены, а это - девяносто человек. Столько же "дневников" и "ночников". Итого: двести семьдесят Полочных. Прибавь поваров - по пятнадцать в каждой из смен. Всего: сорок пять. Плюс Сервировщики - сорок человек, Корзинщики, Уборщики. У Свиточников в принципе свое управление... И это только одна Равнина, а всего их, как ты понимаешь, девять. Хотя, на складах готовых изделий больше людей, чем в остальных цехах, но тем не менее. Добавь еще служащих ТЭЦ, медперсонал, работников магазинов.
   - Я думала на порядок меньше... А женщины? Женщины везде заняты, во всех сферах?
   - Тебе что за интерес?
   - Чистое любопытство.
   - Ну, ну, так я и поверил. Все-таки, странные вопросики ты задаешь.
   - Ничего странного. Как и любому жителю Платформ, мне хочется знать устройство, например, того же самого Поля.
   Фуф откинулся на спинку стула и положил опухшие красные руки на округлившийся сытый живот.
   - Как мне известно, их не принимают на Равнины "Обработка-переработка", то есть на первую, четвертую и седьмую. Нет дам, если опять-таки не ошибаюсь, среди Сервировщиков, Свиточников и Уборщиков. Работники ТЭЦ - сплошь мужчины. Вот, в общем-то, и все, Оу. Довольна? Я могу идти?
   ...Круг поиска, безусловно, сузился. Хорошо, пускай женщин треть - тысячи полторы. Часть из них - совсем еще юные барышни, за ними - доля тех, кто постарше лет так на пятнадцать, и, в конце концов, искомая группа. А это, примерно, пятьсот-шестьсот женщин, подходящих по возрасту. Такой вывод не особо-то и радует: можно месяцами блуждать по Пристани, мерзнуть на Площади, а маму не найти. И главное, всегда будут сомнения: неужели упустила, не заметила, не узнала? Необходим иной выход, но какой?
   Треугольник рывками притормаживает, чем выводит девушку из оцепенения. До Гнезда - считанные метры. Оу оглядывается: через три человека, едва удерживаясь на ногах, трясется Уай. Свободной рукой он судорожно прикрывает голое горло, стучит зубами, отчего бескровное, голубого оттенка лицо подергивается, будто бы в припадке. Махины причаливают, щелкают карабины, рабочие соскакивают на Пристань.
   Столпотворение.
   Орет сирена.
   Узкие северные арки.
   Парнишка вмиг теряется из виду. Оу, стянув ненавистную шапку, силой протискивается к ближайшему подъезду и поднимается на скамью: парень невиден, парня нет.
   Мало-помалу площадь пустеет, и ничто не мешает девушке вернуться к границе Плиты. Оставив за спиной северные арки, Оу выходит на площадку. И вот он - Уай: сгорбленный, сидит на бетоне, замотав колени длинными нитями рук.
   - Эй! Чего растерялся? Пойдем-ка, проведу тебя, - с облегчением произносит она и помогает парню подняться. Юноша до сих пор дрожит. Оу скидывает с себя коричневую жилетку-плащ и одевает на Уая.
   - Номер блока помнишь? - спрашивает она.
   - Да, 9-18.
   - Девять, восемнадцать... Скорее всего, не мой подъезд. Ладно, разберемся.
   Оу оказывается права: парнишка живет по соседству. Пара поднимается по лестнице на третий этаж и вскоре отыскивает нужную дверь. Не заперто. В прихожей темно, но планировка блока, по всей вероятности, стандартная. Девушка щелкает выключателем - и помещение заливает неизменный тошнотворный свет. Так и есть: двери санузла, душевой и две напротив входа. На левой черным выведено "Эй" и "Си", на правой - "Ито" и "Уай".
   - Тебе сюда, - говорит Оу и пропускает парня вперед. Тщедушная фигура Уая не защищает: в глаза ударяет внезапный желтый луч.
   - Ого-го! Кого к нам занесло! - тут же доносится до девушки. Оу шагает в сторону и больше угадывает, чем видит, вихрастую голову Ито.
   - Привет! А я решила Уая проводить, мало ли заблудится, - часто моргает она, пытаясь восстановить былое зрение.
   - Молодец! Ну, заходите! Что в дверях застряли? - улыбается Ито, разминая в пальцах щетину длинной деревянной кисти.
   Оу не сразу обращает внимание на необычность комнаты, настолько поражает ее существование окна. А теперь, оглядевшись...
   - Аквариум? Картины? Ты рисуешь? - удивляется она.
   - Ага, правда, в основном, пейзажи. Люблю акварель. Сейчас пишу небо. Оно такое непостоянное, что ни день - новый характер. Иногда использую карандаш, но под настроение и только для создания портретов.
   - Ты сказал, портретов?
   - Да, именно портретов...
   Дальнейший рассказ Оу не слышит. Она неосознанно наблюдает за неловкими, нездоровыми движениями юноши, кивает, что-то отвечает, рассматривает наброски, завершенные полотна. И вдруг - уже у окна: облака свисают мочалкой, изумрудом мерцает фальшивое солнце. Портреты...
   - Послушай, а если я детально опишу человека, ты способен его нарисовать? - отвернувшись от стекла, ни с того, ни с сего выдает девушка.
   - Конечно. Кто-то приглянулся, да? - и Ито заговорщицки подмигивает Уаю. А тому невдомек: упершись затылком в стену, мальчишка отрешенно рассматривает потолок.
   - Нет, это женщина.
   - Хм, зачем тебе женщина?
   - Я ее ищу.
   - Здесь, на Платформах?
   - Ага, где же еще?
   - Ты же прибыла недавно... Уже успела кого-то потерять?
   - Неважно. Поможешь или нет?
   - Разумеется, помогу. Как срочно?
   - До завтра успеешь?
   - Постараюсь... Однако в Поле меня не жди.
   - Почему? Что-то произошло?
   - Да ничего особенного. Плановые процедуры в больнице. Начальство в курсе. Появлюсь в четверг.
   - Э-э-э... Тогда передай через Уая.
   - Ладно. Но учти, это будет всего лишь эскиз: никаких прикрас. И вот еще что: коснись чего - меня не впутывай, откуда набросок - я не знаю, поняла?
   - Хорошо, все выполню в точности. Теперь, запоминай ты...
  
   ***
   Среда.
   Оу и Уаю не удалось увидеться на Равнине. Мальчишка обыкновенно прятался, он даже в столовую не зашел - забежал: оторвал кусок от сыра-хлеба - и был таков. А все потому, что с самой первой минуты его преследовал При. С криком "Бу" верзила то и дело нагонял Уая и, навалившись всей мощью тела на короб, сбивал парня с ног. После третьего раза мальчишка захромал. Он прислонился к стеллажу и снял правый ботинок, но увидел не пятку, а рубленое мясо. То же случилось и с левой ступней. Оторвав от нательной майки два небольших куска, Уай приложил ткань к ссадинам. Его знобило, но не от холода - Оу оставила жилетку - от сладкой, почти приторной боли.
   Работа, как и раны, не щадила. Свитки - нетронутые - жгли внутренний карман. Парень отступил от стеллажа и, сжав зубы, вцепился тонкими пальцами в рукоятку ящика. Уай не пошел, и тем более не понесся стремглав, как иные Полочные. Он точно дикое животное, тайком, стал красться меж рядов, стараясь не попасться на глаза ни единому человеку. Не всегда, правда, удавалось, и тогда Уай либо приседал за коробом, либо хватал товар и, невзирая на резь в пятках, вихрем уносился прочь. А в голове неизменно пульсировали слова Ито, спонтанные, вне всякого контекста: "Беги. Они тебя погубят". Теперь Уай знал от кого бежать, однако как, когда, а главное - куда, не имел ни малейшего представления.
   Гудок, оповещающий о конце смены, застает парня в Свиточном филиале: он как раз кладет бланки на крайний левый стол. Застегивая на ходу чересчур широкую жилетку, Уай рвется на Пристань. Махины почти укомплектованы. Мальчишка скромно, надеясь никого не задеть, размещается на ступеньке первого по ходу Треугольника, присоединяет карабин и берется правой рукой за лоснистую трубу.
   - А вот ты где! - вдруг слышит он голос Оу. Парень поднимает голову: да, это действительно она, стоит резко напротив, в розовой байке с капюшоном.
   - Привет, - мямлит юноша и впервые за восемь часов делает жадный полноценный вдох.
   - Встретимся у арок. Держись крепче! - только успевает крикнуть девушка, как срывается сирена.
   ...В портретном наброске, который накануне сделал Ито, с неожиданной точностью реализовались мамины черты. Эскиз был выполнен черным карандашом на небольшом клочке бумаги телесного цвета. Загодя, дабы не измять, Уай сложил его вчетверо и именно в таком виде передал Оу.
   Девушка всматривается в родное, пока еще незабытое лицо, в то время как лифт тащит ее на пятый этаж. В блоке по обыкновению сумрачно. Оу кладет портрет в нагрудный карман комбинезона и на ощупь пробирается к комнате. Йу уже здесь. Женщина расплела косу, а сейчас медленно, сидя на засаленном, в темных разводах пододеяльнике, расчесывает кудреватые, с легкой проседью волосы.
   - Как отработали? - спрашивает девчушка, направляясь к тумбочке, где по обыкновению стоит бутылка с водой.
   - Так же. Сегодня ничем не отличается от вчера, и, уж поверь, не будет отличаться от завтра. На Платформах живешь в один-единственный, первый, день. Остальное - повтор: когда-то - быстрее, когда-то - медленнее, - без интонации произносит Йу и прячет расческу под подушку.
   Отпив пару глотков, Оу закручивает пробку, наклоняется и ставит бутыль на место. Разворачивается и не спеша направляется к шкафу. Расшнуровывает кроссовки, кладет на полку шапку, снимает и встряхивает комбинезон. И еще разок встряхивает - посильней: светлый, в четыре сложения квадрат, описав дугу, шлепается на середину комнаты. Первой реагирует Йу.
   - Что это? - поднимает она бумажку, рассматривает со всех сторон и, изогнув левую бровь, переводит взгляд на Оу.
   - Да ничего особенного, - отзывается девчушка и начинает невозмутимо заправлять подштанники в носки: так теплее.
   - Ничего особенного? - повышает голос Йу и бесцеремонно разворачивает листок. - Портрет...
   - Ага.
   - Чей он, кто на нем изображен?
   - Разве вы не видите?
   - Хватит, Оу! Кто эта женщина?
   - Вам-то что за дело? Отдайте!
   Однако Йу совершенно не помышляет о том, чтобы вернуть набросок. В три размашистых шага она достигает входной двери, приотворяет ее, выглядывает наружу и с минуту прислушивается: ни звука, точно под водой.
   - Садись на кровать, - говорит Йу тоном, не терпящим возражений. - Спрашиваю еще раз...
   Оу не узнает соседку: от былого манекена не осталось и следа. Ожившие, с золотыми искорками, синеватые глаза, беспокойные вишневые губы и брови, небесполезные, как прежде, а напряженные, изучающие, в ожидании трепещущие у центра тонкой переносицы.
   - Я ищу эту женщину, - вздыхает девушка.
   - Шепотом, шепотом! Что значит "ищу"? Здесь нельзя искать! Ты что? Кто-нибудь еще знает?
   - Нет, только вы, - краснеет Оу.
   - Но ведь кто-то же ее нарисовал, так?
   - Да, - кивает девчушка. - Сама и нарисовала...
   - Сама, значит... Не обманывай! Не обманывай, я хочу помочь! Нельзя кому-то о ней рассказывать, с кем-то обсуждать. Эх... Зачем ты ее ищешь?
   - Ищу и все... А она вам знакома?
   - Нет, впервые вижу. "Ищу и все"! Так у нас не получится, Оу. Я догадываюсь, кто она. Твоя мама, правда?
   - Да как вы...
   - Обыкновенно. Порой я не сплю по ночам, а ты... Ты разговариваешь... Я тоже вижу сны, но об этом - ни единой душе, поняла? Дальше слушай и вникай: Система дает сбой. Крайне редко, но дает: не все подчищает. Что представляет собой "Система" - неизвестно. От "неугодных" избавляются, человек исчезает - и все. Как и куда - неясно. Поэтому держи язык за зубами, а уж я не выдам.
   - Спасибо...
   - Подожди благодарить, не к тому вела. Можно помочь тебе в поиске... На Платформах есть негласное объединение людей, кто видит сны, на ком Система, так сказать, ошиблась. О группе поговорим позже. Ее организатор - человек, которому можно доверить все, даже собственную жизнь, проверено не раз. Он работает в ГСУ, но в подразделении, не связанном со свитками. Человек этот занимается движением персонала. Иными словами, в его распоряжении база данных, содержащая сведения обо всех работниках Верхнего города - бывших и нынешних. Уловила суть?
   - То есть, он может?..
   - Угу, точно.
   - О-о-о!
   - Тише! Без эмоций! Эскиз останется у меня. Вечером передам его в нужные руки. Надеюсь, ответ не заставит долго ждать.
  
   ***
   Четверг.
   Гнездо нерушимо и бесстрастно, но это - обман. Оно непрочно, оно накалено и тревожно, стоит лишь оказаться внутри. Ты попадешь в немую, слабоосвещенную камеру хранения с сотнями однотипных ячеек, и в каждой из них - то гнев, то горечь, то трусость, лесть, тоска, а, может, тайна. Даже не пытайся ее разгадать!
   Уходи...
   Площадь, отделенная от пешеходной дорожки остовами заснувших фонарей, безлюдна. Вот-вот отбыла дневная смена. Гул Треугольников неуловимо тает, махины тонут в васильковой дали, оставляя хвост бесцветной бесшабашной пыли. Уай ждет Оу у подъезда. Спрятав руки в карманы, мальчишка пристально разглядывает рваные ботинки, будто заметил их только что.
   - Отчего ж не потеплело? - с досадой произносит девчушка и прикрывает за собой урчащую дверь. Затем застегивает ворот куртки и поворачивает налево. Оу спешит, чтобы не продрогнуть. Мальчишка же еле плетется позади.
   - Поторопись, Уай, - машет рукой она, не снижая темпа. - До магазинов не так близко, как кажется.
   Парень неохотно прибавляет шаг и через пару мгновений идет рядом с Оу.
   - Откровенно говоря, я совершенно не вижу смысла в том, что мы делаем, - доносится до девушки. Она скорее угадывает фразу, настолько бессильно та звучит.
   - И я не вижу.
   - Вдумайся, - откашлявшись, продолжает Уай. - Мы зарабатываем на кусок хлеба, таская наперегонки вусмерть груженые ящики. Бред какой-то! И где? Неизвестно! Да мы сами себе неизвестны! Кто я, ты знаешь? А кто ты? Чего смотришь? Отвечай!
   - Не знаю.
   - А вот я догадываюсь: стадо, чернь, обезличенная масса, чье предназначение определено кем-то другим. Мы услащаем чужую, сытую жизнь, ту, что в Долине... Прислуга для богатеев, и наш труд обесценен. Мы - ниже низшего, падать уже некуда.
   - Пускай так, Уай, пускай! Пройдет время и... Ну, говори, что он сделал сегодня? - опускает голову девушка, одновременно заправляя за ухо отросшую челку.
   - Высморкался в кашу и заставил съесть.
   - И никто ничего?..
   - Никто даже бровью не повел. Уткнулись в свои тарелки и тихо жрали... Ито посоветовал бежать. Только куда?
   - Куда-куда... В Афу, конечно. Постой, Ито тоже не верит в исчезновение?
   - Видимо, да. Кто вообще в это верит?.. Как бежать, Оу? Спуститься с Опушки?
   - Ха! Если бы все было так просто... Разве ты не видел людей в сером? О них, кстати, Фуф не предупреждает. Обрати как-нибудь внимание. Они, конечно, пытаются быть незаметными. Стоят по обе стороны корзины, за ящиками и ждут таких как ты. Хочешь попробовать пройти мимо, а? Нет уж!
   - Тогда что? Прыгать? Это же самоубийство!
   - А оставаться здесь - не самоубийство? Все дело в том, откуда прыгать и куда. Но мы поступим иначе: аккуратно спустимся. По веревке. Сейчас зайдем в Промтовары и... Уай! Не останавливайся! Давай, давай, шевелись!..
   - Веревок на Платформах нет, и не было никогда, - апатично произносит Продавец, разглядывая свежий маникюр. На вид женщине - чуть больше сорока. Редкий светлый волос, собранный в низкий хвост, крупная голова на плотной шее. Лицо несвежее, следы оспы на щеках, ассиметричное пятно уставших губ.
   - Как нет? - теряется Оу. - Вообще нет веревок?
   Однако даме не до постороннего шума: она не отрывается от своих ногтей. Сегодня они - серебристые, как фольга, а на безымянных пальцах... Эх, надо было цветы рисовать вместо бабочек... Хотя и в этом что-то есть. Водки бы с апельсиновым соком...
   - ...и жизнь бы точно удалась! - улыбается Продавец желтыми, стесанными от времени, клыками.
   - Что, простите? - недоумевает девушка.
   - Что?.. Что вам нужно? Веревок нет, я же сказала!
   - Да быть не может, - настаивает Оу, закусывая нижнюю губу. Картина стареющей женщины с блестящими, неестественно длинными ногтями, вызывает отвращение.
   - Есть шпагат, - на секунду поднимает глаза Продавец.
   - Ну вот!
   - Что "вот"? Шпагат не веревка! Сто метров в катушке. Будите брать?
   - Пока нет. Покажите, пожалуйста.
   Женщина наклоняется и достает из-под прилавка бобину белого цвета.
   - Шпагат полипропиленовый. Плотность - 1000 текс. Диаметр нити - 1,8 мм. Нагрузка на разрыв - 37 кг, - читает она с этикетки. - Так будите брать?
   - А сколько стоит?
   Дама поворачивается к компьютеру, вскидывает татуированную бровь и неторопливо, всего-то указательным пальцем правой руки, начинает цокать по клавиатуре.
   Щелк, щелк, щелк - а жизнь бы точно удалась - щелк, щелк, щелк...
   - Двадцать пять свитков, - говорит Продавец и так тяжело вздыхает, будто только что разгрузила вагон с мукой. - Ну, берете или нет?
   - Ага. Дайте две штуки...
   - Зачем столько? - спрашивает мальчишка сразу после того, как пара оставляет магазин.
   - Скоро узнаешь.
   Через полчаса Оу и Уай, болтая ногами, сидят на краю Платформы точно над мертвым деревом. Белесое солнце, затянув сочную Афу, иссушает ее, кое-где - подрумянивает. А тут, наверху, стабильно холодно, но все равно приятно, хотя бы оттого, что ветра нет.
   - До дерева - метров шестьдесят-семьдесят, - задумчиво произносит девушка. - Шпагат слабый: ни твой, ни мой вес не выдержит. Сам видишь, что в характеристике: тридцать семь килограмм - нагрузка на разрыв. Я вешу около пятидесяти, ты - чуть больше. Поэтому... Нам необходима двойная, а лучше - тройная веревка. Полагаю, единственным вариантом будет сплести косу. Так прочнее...
   - Допустим. Что дальше?
   - В конце шнура затягиваем петлю, через голову продеваем ее в подмышки и как по канату поочередно спускаемся прямиком на...
   - Погоди-ка! А как ты закрепишь веревку здесь? - Уай берет шпагат, закручивает его вокруг рельса, завязывает и с силой дергает. Узел выдерживает, но ослабевает ровно вполовину. - Видишь? Связка ненадежна.
   - Сделаем десять узлов.
   - Все равно, это - риск. Нет, мы поступим следующим образом: завяжем шнур на рельсе как можно крепче, но спускать тебя буду я.
   - Надорвешься.
   - Не надорвусь!
   - А тебя? Тебя тогда кто?
   - Меня? Вероятно, кто-то третий... Ну да! Тот, кому можно доверять...
   - ...и кто смирился с новой реальностью...
   - Угу. Давай обратимся к Ито. Хотя вряд ли получится обсудить все в ближайшие двое суток.
   - Почему?
   - Его положили в стационар. Ничего серьезного, как он сказал, всего лишь профилактика. Пообещал быть к воскресенью.
   - Ага, ну ладно. Тем более, у нас есть чем заняться: два дня на веревку. Так что, завтра к утру жди!
  
   ***
   Оу вернулась в блок глубоко затемно. Дверь в ее комнату была распахнута. Нищенски светила лампочка: вот-вот закашляет и, возможно, умрет. Где Йу? Может, ненадолго вышла? Нет, она бы в любом случае закрыла дверь... Вокруг все сразу напряглось: дотронься - рассыплется стеклянной крошкой. Девчушка на цыпочках, стараясь не издать ни звука, прокралась в комнату - никого. В шкафу - пусто.
   Выдох.
   С полудня ничего не изменилось: тумба, чемодан... Разве что... Вон там, на подушке... Оу подбежала к кровати, в изголовье которой опрометчиво белел махонький, видимо оторванный наспех, клочок бумаги. Она спешно развернула записку и прочла содержимое. Каких-то два слова, с десяток букв, но содержащийся в них смысл, подвел жирную черту под нынешней жизнью Оу: "Ответ отрицательный".
   Точка.
   Мамы на Платформах нет.
  
  
   Глава XI
  
   Воскресенье.
   Ночью, когда большинство обитателей Верхнего города лежали, закрыв глаза, загудело небо. Казалось, будто взлетает один-единственный самолет. Взлетает упрямо, без устали, как-то фанатично. Вот-вот его выхватит мгла, и шум развеется...
   Вот-вот. Прощай...
   Но самолет возвращается на исходную и набирает скорость вновь. Так пробуждался ветер. Подвывая, он закачивал воздух в бесформенные, лишенные предела щеки, чтобы враз выдохнуть, скосив под корень все живое, с душой и бездушное. Однако оглянулся и дунул раньше, чем хотел - от неожиданности, столкнувшись с тучей, идущей как война.
   Платформы дрогнули, но устояли.
   Часы потухли, но на какой-то миг.
   Секунды тишины.
   Косой дождь, порывисто и неизбежно, замотал город белыми холодными лоскутами.
   ...Оу не спит: доплетает последний метр косы. Внешне веревка добротная, тугая. Однако как проявит себя в деле - неизвестно. А если Ито откажет?.. Одурманивает тусклый свет, убаюкивает. Упасть бы, забыться на полфевраля или вовсе - на целый февраль... Йу не пришла, и одному богу известно, где она и что с ней.
   ...Уай не спит: дописывает строки, пришедшие вчера легко, непреднамеренно. Неосмысленные до конца, внезапные, бесконтрольные, они вырвались из глубины при виде человека, ставшего близким так скоро:
   Ты - вспышка!
   Ты - искра,
   Снежинка на лице,
   Порыв мистраля.
   Ты - крик волны,
   Ты - луч в тумане,
   Миг,
   Сгоревшая звезда.
   Ты - пламя,
   Шорох, наглый взрыв,
   Скиталец-менестрель, скорбящий об иных.
   Ты - вихрь, торнадо.
   И одна.
   Была.
   Везде, всегда...
   Украдкой он поглядывал на Оу - бесстрашную, искреннюю и легкую, будто пыль, девушку - когда слова сами собой, звено за звеном, сложились в единую, прочную цепь. Уай не прочтет их, оробеет, потупится. Потом - еще будет время...
   "Бэум-бэум-бэум-бэум"!
   Четыре утра. Не за горами - Треугольник. Спрятав веревку под матрас, девчушка шустро собирается и выходит в коридор. Неизменно надрываются лампы, что-то натужно гудит, трещит, а кое-где - стрекочет. Сонно выползает лифт, стирая еле красные огни шахты. Оу и еще человек пять размещаются прямо у выхода. Смрад. Запах гниющих зубов близко-близко. Нос вверх!
   Щелчок.
   На четвертом этаже втискиваются лишь двое. Их лица неразличимы. Пот заливает глаза, катится по вискам, щекам к подбородку.
   Выпустите!
   И вдруг - легкий аромат ладана. Совсем рядом - руку протянуть, да дышать трудно.
   - Сея? Вы? - шепчет девушка в никуда.
   Шорох. Кто-то старается развернуться. Тщетно, тщетно.
   - Да, - тихо в ответ.
   - Это Оу!
   - Привет! Очень хорошо, что встретились. Хочу кое-что передать для твоего друга. М-м-м... Правда, не знаю, как его зовут. Мальчишка, несуразный, с синими глазами...
   - Уай. Его зовут Уай.
   - Ага, для него, для него!
   Щелчок.
   Лифт стопорится. Сутолока. Локти, колени, шершавые пальцы, мокрые лбы... До гудка - секунды. С потоком работяг Оу выносит на площадь. Нещадно хлещет дождь.
   - Сея! - перекрикивает ливень девушка. - Сея-я-я!
   - Здесь я, здесь, - раздается за спиной медовый голос женщины.
   Оу оборачивается. Воет сирена.
   - Надо торопиться! Держи! - на ходу выпаливает Сея и протягивает девчушке сверток. - Шарф. Сама вязала. И цвет красивый - голубой. Он с голой шеей ходит, а нельзя, заболеет ведь. Передай!
   Оу кивает, прячет комок под куртку и вслед за женщиной устремляется к узким северным проемам.
   Треугольники уже заполнены. Девчушка прыгает на подножку, цепляет карабин и пытается отыскать Уая. Слева - тринадцать незнакомых, до нитки вымокших фигур. Справа, у самого края - Сея.
   - Вон он, - произносит она чуждо, сдавленно, точно поперхнувшись.
   - Не вижу! Где? - беспокоится Оу.
   Дождь, слившись с ветром, стегает по лицу рваными тряпками.
   - Да вон же, - вскидывает подбородок Сея. - Нет, слегка левее. Между При и Кле...
   Треугольники дергаются, фыркают и со свистом отчаливают от Пристани. Ноги мельтешат: время от времени их крадут густые облака. Зато отчетливо видны лица на той стороне: от стремительного бега махин вода едва ли заметна. Напротив - При. Буквально в тройке метров. Он безобидно улыбается, зависает над пропастью, крутится вокруг собственной оси. Напротив - Кле. Вне досягаемости, не коснуться. Ее круглые, прозрачные глаза теряются в редких брызгах, губы бледны, лицо определяют желтые скулы. Напротив - Уай. Как далеко! Пламенеют бархатные уши, орут глаза, тело натянуто, словно тетива.
   Парень, как тебя спасти?..
   Дребезжит Треугольник, полпути позади, При заходит на очередной вираж. Летит, удерживаемый цепью, упершись ступней о подножку; летит над паром, поправ пластилиновую пропасть. Вот он - в дальней точке, на двенадцать часов. Теперь ближе, ближе, ближе... Взгляд потух, не горит тревожный огонек, шапка набекрень, рука, налившись кровью, опухла как батон. Миг - и При шквалом сбивает Уая с ног. Ни шанса выстоять! Парнишку откидывает вперед, резко - назад, он ударяется головой, хватает воздух ртом. Кончиками пальцев касается трубы - не дотянуться, браслет соскребает кожу, разрезает плоть. Кле рядом. Ей за сласть всхлипы мальчишки. Единожды моргнув, она отступает на полшага вправо.
   - Что вы стоите? Помогите ему! - вопит Оу. - Помогите! Он же сорвется!
   Но При отвернулся и смотрит вперед. Его щека то и дело подрагивает: верзила вот-вот зайдется в хохоте. Кле глядит в пустоту, она не причем, ей ничто не интересно, как и остальным пассажирам.
   Вдалеке забелело Поле.
   - Держись, Уай! Не сдавайся! Осталось совсем чуть-чуть! - осипшим от волнения голосом, кричит девчушка, пытаясь схватить парня за штанину.
   Уай раскачивается, слабо и отрешенно, будто забытое на балконе полотенце. До подножки не добраться, а внизу - искрящиеся рельсы, не встать, затянет. Жилетка потяжелела, рукава сползли к локтям. Свободной рукой он сжимает цепь, другой, на той, где браслет, не шевелит: она неестественно красна, на запястье смеется глубокая рана.
   Секунды до прибытия. Треугольник замедляет ход, скачками притормаживает. Голосит сирена, махина стопорится. Оу и Сея, перепрыгивая через трубы, спешат к Уаю. Отстегнув карабин, они выводят парня на Пристань и, спустя десятки шагов, прислоняют к стене ангара. Мальчишка - в полу сознании, мокрый и горячий. Ссадина нешуточная: точно разомкнутые губы, она непрестанно выплевывает кровь.
   - Надо чем-то перевязать, - лепечет Оу и бездействует: завороженная, смотрит в глубь пореза.
   - Приди в себя! Эй! Сперва, мы положим платок, - тоном хозяйки произносит Сея и шлепает белую отутюженную ткань прямиком на рассеченную кожу. - Придержи, помоги мне. Аккуратнее! Вот так. А теперь...
   Женщина отрывает средней длины ленту от своего синего в желтый цветок палантина и, сдвинув браслет, туго перематывает запястье.
   - Думаю, перелома нет, но зашить рану необходимо, - говорит она и нехотя отпускает липкую ладонь Уая.
   ...На девятой Равнине без остановки, мерно щебечут сотни швейных машин. И вряд ли что-то изменится здесь через год, даже через десятилетия: люди будут неожиданно появляться и пропадать, волочь горбатые ящики, топтать ослизлый бетон, отмораживать огрубевшие пальцы, плевать в сторону и на тех, кто рядом. Ты нужен только себе - трусливый, жалкий или, наоборот, отчаянный, бескомпромиссный - никому больше. Любому все равно, что у тебя в душе, о ком скорбишь, кого любишь, о чем плачешь... Как можно тобой управлять? Где тебя использовать? Каков твой предел? Вот что важно! И чем ниже статус, тем сильнее выкручивают, выжимают, высушивают.
   Горит план! Не успеваем!
   А все потому, что кому-то на самом верху неймется. Кому-то там, неведомо где, распивающему ледяной виски, чего-то не хватает, чего-то явно не достает...
   Фуф не пьет алкоголь, не носит кипенно-белых рубашек, но он - босс, чуть-чуть - для каждого, всецело - для себя.
   - Отпустить? Куда-куда, в больницу? - орет Главный, поплевывая пуще прежнего. - Да вы с ума сошли! Мы уже опаздываем! Я невнятно говорю? Опа-зды-ва-ем!..
   - Он не сможет работать! - срывает шапку Оу. - А все благодаря При! С ним давно пора разобраться!
   - Некогда мне! Тут завал, не видишь? Да! После смены разберусь, если время найду...
   - Фуф, но нельзя так, - льет медом Сея. - Парень действительно плох. Порез глубокий, без врача не обойтись. Отпусти, пожалуйста.
   - Ну, кому-кому, а тебя отказать не в силах... - скалиться Главный. - Ладно. Собери пустые коробки с нулевого и первого рядов. Поедешь с Сервировщиками, у них вот-вот смена закончится. Но завтра я тебя жду, слышишь, Уай?
   - Я буду, - мямлит мальчишка.
   - Конечно, будешь. Еще и в день останешься! Отработку никто не отменял. Отработка - это святое...
   - Не расстраивайся, - шепчет на ухо Оу и легонько подталкивает мальчишку к свалке из металлических ящиков. А Фуф и Сея, мурлыкая и улыбаясь, неторопливо, ленно, точно млеющие от зноя молодожены, идут по направлению к столовой, останавливаются и снова идут.
   - Вот, держи, - произносит девчушка и достает из-за пазухи комок светло-синего цвета.
   - Что это? - хмурится Уай.
   - Подойди-ка... - от парнишки пахнет осенним дождем и спелыми листьями. - Сея связала. Для тебя. Просила передать. Давай завяжу, - и Оу шустро, в два оборота, наматывает на влажную шею Уая плотный шерстяной шарф.
   - Спасибо. Очень приятно... И тепло!
   - Грейся... Черт побери! Фуф возвращается...Слушай внимательно. Веревку я доплела, спрятала под матрас. Ты поезжай в больницу и ни о чем не беспокойся. С Ито поговорю сама. Если он согласится, то сегодня ночью сбежим! Но из-за руки... Тебя спустим первым. Нет, не возражай! Один человек не справится. Все, будь осторожен. Встретимся после смены в вашем блоке.
   Порывисто, по-детски неуклюже, споткнувшись и едва не повалив парня на пол, Оу обнимает его, резко отстраняется и, не оглядываясь, бежит в Свиточный филиал. А Уай, просунув уязвленную руку под шарф, еще с минуту стоит растерявшись. Лишь уши велюровые горят...
   Ито как в воду канул. Круг за кругом, не жалея сил, девчушка объезжает Равнину в надежде увидеть его. Все напрасно. Из-за спешки, неопределенности, внутренней паники товар валится из рук, короб не поддается и предательски тянет то влево, то вправо. Порой Оу торопится не в тот ряд, не к тому стеллажу... Подташнивает, перед глазами клубятся блестящие мошки и очень хочется пить...
   Девчушка обрабатывает пятнадцать бланков аккурат к обеду. Поставив штамп у Корзинщика Экса, она кладет бумаги в нагрудный карман комбинезона и отправляется в столовую, где есть вероятность встретить Ито.
   Так и есть: вон он, сидит за столом, бледный у белой стены, апатично размазывает что-то по тарелке. Оу берет поднос и идет к поварам. От супа отказывается, просит картофельное пюре с котлетой. Ладно, и салат из капусты. Чем запить? Яблочный компот. Два стакана, если можно. Позвякивая посудой, девушка спешит к Ито. Он по-прежнему один. Оу садится напротив. Парень сонно, с медлительностью старика поднимает вихрастую голову, натужно улыбается губами; глаза, как всегда темны и безжизненны.
   - Привет. Что с тобой? - девчушка озадачена, ведь впервые видит никогда неунывающего друга настолько хмурым.
   - Процедуры. Вымучили всего. Я прямиком из больницы, даже домой не успел зайти.
   - Уая, часом, не встретил?
   - Уая? Нет. А должен?
   - При столкнул его с Треугольника. Мальчишка до кости разрезал запястье... Благо, что вообще не погиб.
   - С ума сойти! Говорил же...
   - Я с утра тебя ищу. Дело есть. Вернее, помощь нужна. Сам понимаешь, медлить нельзя, поэтому...
   - Рассказывай...
   Оу подробно излагает план побега, не обращая внимания на восходящую суету вокруг. Где-то, увлекшись, повышает голос, где-то - излишне жестикулирует. Однако все равно остается мало заметной, хрупкой и неуловимой, словно летящая паутинка. Только глаза поблескивают, светлые, точно молодая полынь. Равномерный гул, рожденный чавканьем, скрежетанием вилок, беспредметной болтовней, душит любые слова, и то, что говорит Оу, отчетливо слышит единственно Ито.
   А еще Ув.
   Уборщик замирает под соседним столом, где секунду назад ножом соскребал с бетона, растоптанную кем-то ириску. Сказанное ошеломляет старика. Решили удрать? Быть не может! И как? Спуститься по веревке! Да еще помощника нашли, калеку... Ув багровеет, зажмуривается, сердце пульсирует где-то в затылке, морщины топят яростные слезы.
   Ни звука! Только не выдать себя!
   Уборщик бесшумно, змеей, выползает из укрытия и опрометью, сгорбившись, спешит в подсобку. Встав на четвереньки, он снимает перчатку и протягивает руку под стеллаж. Вскоре Ув нащупывает металлическую фляжку. Она - почти полная - приятно холодит натруженные пальцы. Обтерев пыль, старик выкручивает пробку и застывает: дико, остервенело, упершись взглядом в алюминиевые кастрюли, красные пластиковые ведра, чистящие порошки Ув глотает терпкое вино. Захмелев, он прислоняется к стене, трясется мятый подбородок. Воображаемый ребенок, сын, который, возможно, был у него снова не пришел, а это значит - некому рассказать, и чужая тайна до сих пор остается тайной.
   Но так нельзя!
   Старик должен с кем-то поделиться, иначе лопнет голова, он попросту сойдет с ума! Сколько секретов внутри, как много боли: чужой, своей... Тяжело вздохнув, Уборщик медленно поднимается, прячет фляжку под накиданные в углу старые тряпки и выходит из помещения.
   В шаге, за поворотом Ув замечает Кле.
  
   ***
   Ливня будто и не было вовсе. До полудня тучи разошлись по сторонам, и заморгало сизое солнце. Оу и Ито, договорившись о встрече через полчаса по приезду в Гнездо, летят порознь на махинах-Треугольниках.
   Девчушка отпирает блок, хочется верить - в последний раз. Йу по-прежнему нет, с утра ничего не изменилось. Оу подходит к кровати и достает из-под матраса приготовленную накануне веревку: вот оно, ее спасение. Смотав шпагат, она прячет его под куртку. Топорщится немного и ладно. Не до того. Слегка трясутся ноги, ведь есть только один дубль, который Оу проиграет вот-вот. А что там, внизу? Неизвестность. Надежда и ответы, которых здесь не найти.
   Пора!
   Девчушка разворачивается и идет к выходу, щелкает выключателем, убивая ехидный тошнотворный свет.
   ...В комнате Ито один. Сидит, покачиваясь на стуле, и время от времени растирает острые колени.
   - А где Уай? - спрашивает Оу, осматриваясь.
   - И мне хотелось бы знать...
   - Он не появлялся?
   - Нет, не появлялся.
   - Может... Давай-ка сходим в больницу. Скорее всего...
   Однако, по словам медиков, мальчишку отпустили давно, часа полтора-два как. Рану промыли, зашили, перевязали, опасности для жизни нет.
   - Тогда где он? - разводит руками Ито.
   - А что, если Уай отправился сразу к месту спуска? Сейчас сидит и ждет нас. Пойдем! Он точно там, я уверена!
   - Веревку взяла?
   - Ага! - улыбается девушка, похлопывая себя по животу.
   ...Еще издали, в метрах пятидесяти от границы Плиты, Оу узнает голубой шарф. Его край - а виден лишь он - точно пламя трепещет на ветру: то скакнет вверх, то расползется блином, то неуклюже завалится на бок. Неестественно, тревожно: шарф есть, парнишки нет. Девушка ускоряет шаг и за считанные минуты достигает края Платформы.
   ...Сокрушает мертвое солнце или слезы не от него?
   Обмотанный за шею, привязанный к ржавому рельсу, приоткрыв кровавый рот, висит Уай.
   Крошка Уай - Тряпичная Кукла.
   Висит тело - юное, спешившее жить. Висит над красным салютом, взорвавшим черное дерево.
   - Давай поднимем его... Оу?
   Вакуум, глушь, ты точно на дне. Ничего не слышно. А-а-а!.. Не хочется открывать глаза, все равно темно. Не надо, не надо трясти за плечо! По-жа-луй-ста! Не нужно слов, объятий, оплеух... Не очнусь...
   Девчушка словно во сне наблюдает за угловатыми нездоровыми движениями Ито: вот он присел на корточки, сжал руками шарф и тянет, тянет кого-то тяжелого, может быть, крупную рыбу? Нет, нет, это - человек, который уже не похож на человека...
   - Его надо похоронить, - слышит себя Оу.
   - Не надо. К утру он исчезнет. Как, думаешь, поступают в больнице? Ночью всех умерших выносят во двор, кладут на бетон. С рассветом они пропадают...
   - Мама...
   - Что-что ты сказала?
   - Спускай меня! Не могу...
   Девчушка расстегивает куртку, достает веревку, продевает руки в петлю и затягивает ее над грудью. Остаток шпагата передает юноше.
   - Прощай, - шепчет она и сползает вниз. - Прощай...
   Оторвавшись от Платформы, Оу медленно опускается к цветущему дереву. Из памяти стереть... Стереть Уая, тех, кто его убил, Гнездо, Поле, мерзлоту...
   Ито бледен, как бледен! Веревка звенит, хрустит - не выдержит, скребет бетон. Закрыть бы уши!
   Не выдержит! Не выдержи-и-и-т...
   Щелчок!
   Вспышка!..
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"