Аннотация: Для иных ты - и Муза, и чудо. Для меня ты - мученье и ад.(Блок)
Первое ночное дежурство в доме престарелых "Траумбах" началось для Вовчика гораздо спокойнее, чем он ожидал. Старшая медсестра Линда, седая неулыбчивая тётка, похожая на высушенный скелет хоббита, против ожиданий не развалилась на первом шагу. Бодро семенила, толкая перед собой тележку с бельём и пластиковыми стаканчиками. Снотворным из всех этих стаканчиков можно было вырубить племя индейцев вместе с их конями и бизонами. Прямо на тропе войны. Про Линду Вовчику уже успели сообщить, что у неё на смене слишком много уходит тилидиновых капель. Он - как ещё реагировать новичку с рабочей визой на три года? - мрачно поднял правую бровь и ухмыльнулся левой стороной лица. Неужто, мол.
Линда останавливалась у дверей спален, сверялась с журналом и вручала жильцам путёвку в следующие сутки. Чтобы моргнул - и утро. Пока всё шло нормально, как и в других местах, где Вовчик работал медбратом. А его уже помотало по домам престарелых в Западной Европе. "Доброй ночи, повернитесь, выпейте воды, нужно переменить памперс", - выговаривалось свободно по-польски, по-немецки, по-французски и по-английски, конечно. Акцента скрывать он и не пытался: пусть знают, что попали в руки к русскому. Кому не нравится, могут лежать закаканными. Нехватка младшего медперсонала тут такая, что ему позвонили через полчаса после того, как получили резюме. Может он выйти на смену сегодня?
Конечно.
- Теперь ты, - вдруг сказала Линда, повернулась и пошла на пост.
Новенький хмыкнул: ну, ясно! Однако разоблачать сотрудницу в первое же дежурство казалось идиотством. Вовчик молча пошёл дальше: поил, переворачивал, закладывал таблетки в беззубые рты. Это был маленький дом, дорогущий, всего на двадцать персон. Через полчаса планировалось закончить обход.
Но уже спустя минуту-другую пришлось вернуться. Линда уставилась на новичка голубоватым слезящимся глазом зомби.
- Это что за препарат? - Вовчик ткнул пальцем в журнал. - Для фрау Бельской. "Пуч...", "Пушн"?
- Фрау Бельской, - физиономия старшей медсестры расцвела злораднейшей ухмылкой, - назначено на ночь два стихотворения Пушкина. Посмотри на тумбочке. Ты же читаешь по-русски?
- Verarschen Sie mich? (Издеваетесь?) - уточнил Вовчик. Такое бывало. Но заканчивалось быстро и неприятно для шуткаря. Будь он даже швабра преклонных лет, звезда Третьего Рейха.
- Нет, почему же? - звезда почуяла аромат жареного и сразу сменила тон. - Тебя для этого практически и наняли. Едва Теодор уволился, Бельской стало значительно хуже. Оставь её напоследок, закончи сперва с остальными. Иногда нужны три стихотворения.
- Чтобы что?
Линда помолчала с выражением, которого он не понял.
- Бельской принадлежит эта клиника, - сказала наконец старшая медсестра. - И другие дома вниз по улице. Как дочитаешь стихи, можно сделать перерыв. Куришь? Нет? Поешь что-нибудь. Ночью такой жор нападает (In der Nacht hat man Schmacht)! По себе знаю.
Голова на подушке принадлежала недавно умершей женщине. Белый в желтизну череп, совершенно лысый. Высокий лоб, широкие скулы. Бельская была, Вовчик понял сразу, редкой красавицей при жизни. Даже сейчас у неё было выразительное, но мёртвое лицо королевы-мумии, всадницы Смерть из третьих "Героев Меча и Магии". Вдруг неподвижные глаза дёрнулись и поймали силуэт медбрата в дверном проёме. Вовчик выдохнул и пошёл знакомиться.
Кто она? Бывшая училка русского и литературы, какие даже под наркозом бредят в рифму?
Не бывают училки домовладелицами.
Дата рождения - 01.01.1921. Необязательно, что бабуля родилась в Новый год. Может, паспорт "потеряла", восстанавливали по памяти.
Боярыня Морозова в изгнании, мать её. Вовчик представился, но ответа не получил. Тревожные глаза следили за новым медбратом, умоляли, требовали.
Он взял с тумбочки потрёпанный томик с лавровым венком на обложке, открыл наугад и прочёл:
"Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела..."
Глаза старухи закрылись, бесцветный рот слегка изогнулся. Медбрат подождал. Женщина уснула.
- Если я хоть что-нибудь в чём-нибудь понимаю, - ласковым шёпотом поведал Вовчик, отступая и решив не трогать умирающую, - к утру ты встретишь своего Пушкина.
В три, совершая очередной обход вдвоём, подкладывая подушки, переодевая тихо, стараясь не потревожить чуткую старческую дрёму, они с Линдой всё-таки завернули к "пушкинистке". Бельская перевернулась на бок, дышала ровно и помирать прямо сейчас не собиралась. А при попытке проконтролировать её штаны хорошо поставленным голосом послала медперсонал к чёртовой бабушке.
- Как вас зовут, юноша? Я не расслышала прошлой ночью.
- В-вальдемар. Шилкин.
- Сегодня, пожалуйста, "Мне не спится, нет огня".
- Как вы это делаете, госпожа Бельская?
- Что вы имеете в виду?
- Ничего. Хотите глоток воды?
- Благодарю. Я напьюсь Пушкина. Начинайте.
Виделись они только по ночам. Вовчик заставал Бельскую у стола, за чтением. Он помогал даме переодеться и лечь в постель.
- Помните что-нибудь наизусть? - строго вопрошала старуха. - Сказку о рыбаке и рыбке хотя бы?
- "Анчар" могу попробовать, - по-военному рапортовал Шилкин. - В пустыне чахлой и пустой...
- И скупой! Скупой, Вальдемар! - ужасно мучилась Бельская. - Убийца, вот вы кто, малограмотный лентяй.
- Чушь! Я распоряжусь, чтобы выплатили наличными, полностью, без налогов.
- А тратить когда?
- Вот помру... - Бельская хихикала гнусно, на манер мультяшной Шапокляк, будто и сама не верила в такую возможность. Медбрат наблюдал без всякого выражения, подсчитывая выгоды и убытки.
- Каждую ночь тут, днём отсыпаюсь, света белого не вижу. Маринка забыла, как муж выглядит. А она беременная у меня.
- Беременной муж не нужен, только клубника и сливки. Я помню, семерых родила. На пробу. Тогда было модно, мы все плодились, как крольчихи.
- "Резинок" у вас не было.
- Фи, Вальдемар. Женщины моего круга рожают, когда испытывают потребность в приключении такого рода. Непременно приведите мне свою очаровательную жену, я хочу с ней познакомиться. Почитаете мне "Каменного гостя" в лицах.
- Я вам принесу электронную читалку. Вставил Пушкина в ухо и поехал. Знаете что, Софья Николаевна? Ещё и парикмахера позову.
- Что, так подросли уже? - Бельская прикасалась к нежному пуху на висках.
- И потемнели даже, - Вовчик, зайдя с тылу, незаметно фотографировал. Позже таиться перестал, обратил внимание, что старуха позволяет и даже охотно позирует, наклоняя голову, складывая вялые губы в кокетливую улыбку девятнадцатилетней покорительницы сердец.
- Ах, какие у меня были дивные косы при Гёте! - ворковала Бельская.
- При Вольфганге фон? - аккуратно, чтобы не сердить слабоумную, уточнял медбрат.
- Я хотела сказать, конечно, Рильке.
В июне умерли трое жильцов: семидесятилетний, ещё активный, крепкий герр Ханзес, от инфаркта, и супруги Винкельман, с разницей в три дня. "Как лебеди", - вздохнула Маринка.
- Как дятлы.
Долой патетику! Лебеди? Герр Винкельман мог и лягнуть, если подойти неожиданно. Фрау Винкельман называла нового сотрудника "сестричка".
- Оба ничего не соображали в свои девяноста, - объяснил медбрат жене за столом: он завтракал, а Марина ужинала.
- Всё-таки сообразили же. Тебя не уволят?
- Нет, Муська, я незаменим! У "пушкинистки" без меня кровотечение изо всех отверстий на теле. Проводи меня сегодня, бабка хочет тебя видеть. У неё чековая книжка под подушкой, возьмёт и подарит тебе дворец на Рейне.
- Ага-ага. И золото Нибелунгов, - Маринка разбиралась, она три курса филфака окончила, прежде чем оба ломанулись в Европу. Но навестить мужа на работе отказывалась наотрез. То ли противно было, запахи, то ли страшно, что кто-нибудь умрёт прямо у неё на глазах.
- Не-е, не уволят, - повторил Вовчик и ухмыльнулся, будто вложил акции в "Дженерал моторс". - Две новые пациентки должны были поступить, я видел формуляры.
- Почему же у тебя лицо такое? Вижу ведь: что-то не в порядке.
Фрау Норова и мадам Полевая оказались русскими и не менее чокнутыми насчёт поэзии. Вовчик предчувствовал такой оборот и напрягся, предполагая, что втрое платить ему не будут. Однако Бельская уже распорядилась: дежурных стало трое в ночь. Коллега Райнер и Линда с выражением немого укора проплывали по коридорам, отвечая на звонки, двигаясь курсом еженочной рутины. Шилкину доставался весь Пушкин.
Старухи - то ли приятельницы с незапамятных времён, то ли нашедшие общий язык на основе классической поэзии - съезжались в кружок у госпожи Бельской. Фрау Норова тыкала прыгающим крючком в какое-то бесконечное вязание. Полевая, по утверждению остальных, обладательница самых молодых глаз, листала Пушкина и выбирала самое "сильнодействующее средство". Между собой дамы переговаривались по-французски. На настоящем французском, которого Вовчик не понимал.
- J'en ai marre d'attendre, Sophie, et j'ai faim. Ne penses-tu pas, que la guerre pourrait raviver ce peuple paresseux, le faire penser et créer?
- Tu suggères toujours la mort, Ida. N'oublie pas, c'est toi qui as l'idée des pamphlets et duel, espèce d'enfoiré avide. Oui, grâce à toi, nous avons bouffé en trente-septième année, mais nous avons dû interrompre nos activités jusqu'aux années quatre-vingt-dix. Ensuite, tu es à nouveau avec les révolutions ...
- Фет, Блок, Rimbaud, Baudelaire, - Полевая облизывалась и причмокивала. Так владелец ресторана перечисляет редкие сорта вин в своём погребе.
- Mais la Seconde Guerre mondiale nous a laissé affamés! (1)
Старухи кивали горестно, вздыхали, словно вспоминая былых любовников. Медбрат не прислушивался, ему было скучно. Хотелось выдать "лекарство" и уйти в ординаторскую, где Линда украдкой капала себе на язык тилидин, а Райнер резался в "Overwatch". Но приходилось работать до рассвета. "Пушкинистки" бессонницей не страдали, а наслаждались. Видимо, спали днём, подобно их жертве. Дамы радовали глаз здоровым румянцем и хорошим настроением. Вовчик набрал уже достаточно документального материала, но торговаться не спешил. Копил, это раз. А ещё стало интересно, как далеко зайдёт метаморфоза. Хотелось обсудить проблему Пушкина с Линдой, но та взяла больничный: суставы, грыжа диска в поясничном отделе. Катрин, которой теперь пришлось работать в ночь, оказалась тупой коровой: хоть обзвонись из палаты, будет сидеть и смотреть телек - старые выпуски "Спорим, что..."
К осени краски чуда стали неожиданно бледнеть. Шилкин увеличил дозу Пушкина, перешёл к прозе и письмам поэта. Бельская, однако, всё реже покидала постель, кашляла и, казалось, слушала другие, далёкие голоса. Её подружки выглядели не лучше. Приходилось бегать из спальни в спальню, чтобы читать всем троим.
- Вы, что же, думали, Вальдемар, мне снова станет восемнадцать? - тихонько спрашивала Софья Николаевна в редкие ясные минуты.
- Ага. Сунул бы вам фотки под нос, пришлось бы рассказать про фокус с Пушкиным.
Раздавался сухой птичий смех.
- Мой фокус с вами не сработает, милый. Музы мужчинами не бывают.
- Муза, скушайте йогурт. Вы со вчера ничего не ели.
- Позовите мне лучше вашу супругу, наконец. А то я её так и не увижу. Как здоровье le bébé?
- Нет, жена не родила ещё, через два месяца...
- Вот и приведите: потом появился малыш, и ей будет не до старых калош, которые на склоне дней так назойливы.
Блин! Надо бы взять Маринку с собой. По больницам и прочим инфекционным местам жену таскать неохота, но к Бельской он привык, стал жалеть, что ли. Хотелось сделать ей приятное напоследок. От родных бабок только шуму было и ругани, а эта, хоть и не в себе, прикольная и платит по-божески. Лет десять тут поработать - можно дом с участком купить в пригороде Кёльна. По соседству с профессорами и банковскими директорами. Ладно, не под Кёльном, так под Воронежем.
И привёл Марину, идиот.
Даже не подумал, что жена в выпускных классах тексты песен писала, баллады про рыцарей и эльфов. В Москву, на литфак поступать хотела, но мать не пустила.
Прикатили на ходунках Норова с Идой Полевой. Бельская ради такого случая нарядилась в платье времён, наверное, николаевских - в такой роскоши кружевной только в гробу лежать. Старухи усадили Марину, окружили, пришлось им кресла подставлять под обёрнутые памперсами зады. В полумраке казалось, что дамы в кринолинах. Глаза женщин горели, поблёскивали вставные челюсти. У Шилкина появилось неуютное чувство, что жену окружили голодные ведьмы. Его самого мгновенно забыли, азартно расспрашивая о тошноте, водянке ног и тяге к кислой капусте. Вовчик и не заметил, как беседа перешла на поэзию. Просто вдруг поднял голову и заметил: что-то происходит. Нехорошее.
- На ней вся вина, целиком и полностью, - говорила Бельская, указывая платком на красную, разгневанную Полевую. - Ида, не отпирайся, tu es un tueur (2). Многие из нас убеждены, что поэты лучше пишут в бедности, под угрозой жизни, отвергнутые возлюбленными. Но только Ида с голодухи портит людям жизнь. Она бы и сейчас не отказалась пытать очередного гения: интриговать, распространять ужасные слухи, устраивать семейные драмы. Врёт, что не желала смерти Александра Сергеевича.
- Этот... изверг великолепно стрелял, - прокаркала старуха с ненавистью. - Нарочно подставился! Вот со мной у него была настоящая дуэль. Никаких дурацких пистолетов, схватка двух чистых разумов, хитрость против хитрости.
- Не хватило ума проиграть, - презрительно заметила подруга, и Полевая умолкла. - Дантеса она придумала, - доверительно продолжила Софья Николаевна, наклоняясь к самой щеке Марины. Та сидела, оцепенев, и, кажется, не слышала слов старухи. - Её Дантес, он должен был, собственно, там и остаться, на Чёрной речке. Кто из вас отвел пулю? Я этого не делала!
- Ну конечно! - прошипела Полевая. - Ты всегда мешала мне по мелочам, пакостила всякий раз, когда могла, Наташа! Приворожила, женила на себе.
- Мы все к нему тогда присосались, как черви к падали, - покаянно прошептала Бельская. - Бакунина, Воронцова, Ушакова, девки ненасытные. Музы! "Вы сами знаете давно,что вас любить немудрено". Упырицы, суккубы, обжоры, и я с вами...
- Но теперь-то ты ни на что не способна. У тебя ум за разум заходит. Забыла французский, выражаешься, как прачка. Скоро сбесишься с голоду... Мы все сбесимся! - провизжала Норова. Теперь она выглядела по-настоящему опасно. Вроде алкаша в делирии. - Сколько можно питаться запасами? - старуха сбросила вязание с колен и потыкала артритным пальцем в книжку. - Где свежая кровь?
- Значит, вы, госпожа Полевая, убили Пушкина? - надеясь, что ироничный тон вернёт присутствующих в русло реальности, произнёс медбрат. - А в Ленина вы случайно не стреляли?
Маринка не рассмеялась.
- Хуже, - чужим голосом ответила она. - Ида была той самой цыганкой, что нагадала Пушкину смерть от злой жены.
- Марин, тебе не пора? - тихо спросил Вовчик.
- Поздно уже, - она пожала плечами, и муж вздрогнул, потому что понял: речь не о времени суток. Протянул руку... попытался шевельнуться и почувствовал, что пойман. В точности, как Константин Карлович Данзас, заметивший, что противник всерьёз намерен убить Сверчка (3), очертя голову кинулся к барьеру, не думая ни о чести, ни о кодексе, только бы заслонить! - но так же не смог двинуться, увяз, словно в густом киселе.
Вальдемара подменила Катрин: пока старухи добрались до звонка, пока медсестра сообразила, что очередь отвечать на вызов - её, помощь уже требовалась обоим Шилкиным. Марину экстренно прооперировали. Вальдемара увезли в совсем другое отделение.
Известие о смерти жены он перенёс без видимых эмоций.
- Твоя Бельская велит кланяться. На голод жаловалась. Будто у нас есть нечего. Деменция! - Катрин, бывшая коллега, покрутила указательным пальцем около виска. - На чердаке пусто!.. Ничего, по страховке получишь немало. Как сын? Где он? Что делать будешь?
- Сын у опеки, - ровно отвечал Шилкин, и медсестра подивилась его самообладанию. "Russen haben ein dickes Fell" (4), - подумала она.
- Выпишут - заберу его. Может, поедем к бабке в Воронеж.
- Возвращайся. У нас работать некому. Платят, ты знаешь, не как в других местах. А тебе сына растить.
- Может, и вернусь.
Около полуночи Вовчик осторожно вошел в "Траумбах" и заглянул на пост. Линда скрючилась, уронив голову на стол, в небольшую лужицу. Невидящие глаза раскрыты. Зрачки - во всю радужку. К щеке прижимались несколько пустых пузырьков с тилидином. Нелегко в шестьдесят три работать в доме престарелых, говорила она. Руки не сгибаются, и многие пациенты моложе тебя. Собственно, больше Вальдемар о ней ничего не знал. Поэтому просто вышел в коридор и неслышно добрался до спальни Норовой. Потом навестил Полевую. Когда он вошёл к Бельской, та лежала поперёк кровати, пытаясь дотянуться до упавшего звонка.
- Я сама! Сама! - крикнула старуха в ужасе. И указала на коробочку с медикаментами на неделю. Но Шилкин уже не мог ждать.
Он был голоден.
В автобусе Дортмунд-Воронеж сидели мужчина и его сын лет примерно трёх.
- Я говорью неправилно? - спросил мальчик.
- Нормально говоришь. Кому не понравится, будет... бегать закаканный.
- Давай в рифмы играть.
- Давай. Облака?
- Молока. На синем небе облака - как будто брызги молока.
Отец посмотрел на сына, потом в окно, на ряд одинаковых белых домиков, убегающих назад, в прошлую жизнь.
- Ничего, - сказал он. - Теперь можно.
___
(1) - Я так устала от ожидания, Софи, и проголодалась. Не думаешь ли, что война могла бы всколыхнуть этот ленивый народ, заставить его мыслить и творить?
- Ты вечно предлагаешь смерть, Ида. Не забудь, именно тебе принадлежит идея памфлетов и дуэли, ты жадная дрянь. Да, благодаря тебе мы обжирались в тридцать седьмом году, но потом пришлось перебиваться аж до девяностых. Потом ты снова с революциями...