Первого февраля Иван Петрович взял отпуск за свой счёт. Как знал, что нарыв лопнет... Второго февраля жена сунула под нос Ивану Петровичу газету:
- Смотри, - сказала она. - Я предупреждала, а ты... ты упрямый осёл!
Указ "О гражданских судах и народных дружинах" был опубликован прямо на первой странице. Иван Петрович обнял жену за плечи, сказал в испуганные глаза:
- Они не посмеют, слышишь? Не посмеют!
Верил ли он сам в эти слова? Наверное, нет.
Все последние годы Иван Петрович жил в тяжком недоумении. Где они ошиблись? Почему свернули не туда, почему допустили?.. Ведь в теории всё выглядело так просто, да и пример перед глазами был.
Но тучи собирались, дышалось с каждым днём всё тяжелее, как перед грозой. "Уедем, - предлагала жена. - У тебя родственники в Европе, уедем, пока можно. Продадим квартиру и... Что нас тут держит?"
"Они опомнятся, - отвечал Иван Петрович. - Не может быть, чтобы люди не понимали таких простых вещей! И... кто-то должен открыть им глаза? Вдруг это буду я? Потом, бросить Родину...". Жена только качала головой.
Первые дни после Указа ничего не происходило. Ходили слухи об арестах, но настолько дикие и неправдоподобные, что верить им значило себя не уважать. В остальном царили тишь и благодать, насколько это возможно в наше странное время, и у Ивана Петровича появилась надежда, что закон так и останется мертворожденным, как многие и многие до него. Восьмого, в четверг, он купил бутылку коньяка, хоть и простого, с тремя звёздочками, но армянского, ведь это был его день - День науки. Много лет Иван Петрович проработал в одном отраслевом НИИ, оттуда собирался уйти на пенсию, благо оставались считанные годы. На закуску Иван Петрович, - хотя и считал, что заедать коньяк это дурной тон, ну да какой напиток, такие и обычаи, - взял лимон и сыр в ларьке у дома.
Жена тоже помнила о празднике. Сделала причёску, подвела глаза, надела его любимое платье.
- А помнишь, Катя, - сказал Иван Петрович, разливая коньяк по правильным, пузатым бокалам, - как мы познакомились? Сижу это я в лаборатории, деловой и перспективный, заполняю журнал, и вдруг являешься ты, практиканточка с огромными глазищами! Я сразу понял...
- Помню, помню, - Катя взъерошила Ивану Петровичу редеющие волосы. - Я тебя сразу приметила.
- Почему?
- Халат у тебя был в пятнах и прожжён в двух местах, - рассмеялась жена. - Я тоже сразу поняла: молодой, но неухоженный, значит одинокий. Ты же красавчик был...
- Я и сейчас ещё ничего!
Чокнулись. Пригубили коньяк, и тут Катя спохватилась:
- Ой, Ваня, я же подарок приготовила!
Она сорвалась, убежала в спальню. Иван Петрович ощутил укол совести: он-то о Кате не подумал, хотя она проработала до пенсии в том же НИИ. Пускай и простым лаборантом, а всё одно не на рынке стояла.
- Вот, гляди.
Жена вышла из спальни, держа в руках завёрнутый в блестящую бумагу пакет...
В дверь зазвонили, долго и требовательно.
- Боже, кто это? - охнула Катя.
- Не знаю, - соврал Иван Петрович, вставая из-за стола. - Сейчас, иду же!
Звонили не переставая. Иван Петрович провернул ключ в замке, и тут же в прихожую ввалились, заполнив её почти всю, трое. Два молодца в камуфляже и высоких шнурованных ботинках, с короткими автоматами за плечами. За ними следом третий, чуть постарше, за тридцать, наверное, сухой и остролицый, в длинном кожаном пальто и такой же кожаной шляпе.
"Чисто комиссар", - подумал Иван Петрович.
- Чрезвычайный уполномоченный районной дружины Груднев, - кожаный сунул в лицо Ивану Петровичу красную книжицу. - Гражданин Фёдоров? Иван Петрович?
- Д-да, - кивнул Иван Петрович.
- Собирайтесь, вам придётся пройти с нами.
- Для чего? - взял себя в руки Иван Петрович.
- Да что с ним разговаривать! - встрял один из камуфлированных. - Сейчас я его...
- Отставить, Костин, - дёрнул лицом Груднев. - Собирайтесь, гражданин Фёдоров. Прикажете вести вас силой?
- Не надо, я сам, - потерянно сказал Иван Петрович и полез в шкаф за курткой.
- Не-ет! - закричала Катя, кинулась, повисла на плечах у мужа. - Не пущу! Он не пойдёт никуда!
- Сопротивление законным требованиям представителей власти? - спокойно поинтересовался уполномоченный.
- В самом деле, Катя, ну что ты, - Иван Петрович принялся неловко отдирать от себя жену. - Что о тебе... о нас подумают? Товарищи разберутся... Не тридцать седьмой год.
- Мы разберёмся, - подтвердил Груднев. - Вы готовы, гражданин Фёдоров?
- Да-да...
Иван Петрович шагнул на лестничную площадку.
- Ваня! - снова закричала жена. - Ботинки! Ты простудишься!
Она тихо, бесполезно зарыдала.
Иван Петрович скосил взгляд вниз: на ногах были домашние тапочки, в суматохе и от нервов он забыл обуться. Иван Петрович беспомощно посмотрел на Груднева, тот скривил равнодушную гримаску, разрешая. Дождался, пока Иван Петрович застегнёт змейки, развернулся и зашагал вниз по лестнице.
Так они спустились с третьего этажа на первый. На площадке второго Иван Петрович услышал, как щёлкнул замок. В щель выглянула соседка, охнула и с лязгом захлопнула дверь. Кто это был? Иван Петрович внезапно понял, что не помнит эту женщину. Они прожили в одном подъезде почти тридцать лет, а он не знает, как её зовут!
И не узнает, с безжалостной ясностью осознал Иван Петрович.
Несмотря на вечер и дрянную погоду, на скамеечке возле подъезда сидела соседка сверху, пенсионерка Вера Ивановна. Окинув дружинников и Ивана Петровича взглядом, сказала злорадно:
- Ага, попался-таки, либераст проклятый!
- Что вы такое говорите, Вера Ивановна, - запротестовал Иван Петрович. - Вместе же работали!
- Ну и работали, ну и что? - поджала губы старуха. - Всё одно либераст. У Белого дома стоял, Борьку-алкоголика защищал! А Борька твой ограбил всю страну. Он да рыжий.
- Вы не правы... - начал Иван Петрович.
- Хватит, - прервал его Груднев. Развернулся к Вере Ивановне, улыбнулся тонкими губами:
Через дорогу стоял фургончик. Груднев направился прямиком к нему. Понукаемый Костиным Иван Петрович - следом.
- Залазь, сука, - Костин открыл дверцу фургона. - Быстро!
Как хорошо, подумал мимолётно Иван Петрович, что сын в отъезде. Он бы не выдержал.
Внутри пахло сыростью, бензиновым выхлопом и ржавым железом. Иван Петрович плюхнулся на железную скамейку вдоль стены, Костин и молчаливый расположились напротив.
- Извините, а что, собственно?.. - предпринял попытку Иван Петрович.
- Молчи, сука! - рявкнул Костин и качнул автоматом. - Спасибо скажи уполномоченному, я бы тебя давно кончил, гнида. Какой ты, к чертям, Фёдоров? Фельдман ты, сука! Филькенгольд!
Молчаливый равнодушно смотрел сквозь Ивана Петровича.
Ехали недолго, минут через десять фургончик остановился.
После темноты фургона освещение заброшенного склада показались Ивану Петровичу ослепительно яркими. Он зажмурился.
- Чего раскорячился, корова чёртова!
От удара в спину Иван Петрович вывалился наружу и едва успел выставить руки, но всё равно больно ударился плечом о бетонный пол.
-Вставай, вставай, гад!
Костин и молчаливый подняли Ивана Петрович на ноги, прислонили к стене, сами отошли к Грудневу. Болело плечо, саднило спину. Очки разбились, Иван Петрович подслеповато щурился на конвоиров.
Груднев вынул из внутреннего кармана белый лист, развернул.
- Фёдоров Иван Петрович, 1962-го года рождения, - прочитал он. - Решением районного гражданского суда от 8-го февраля 2018-го года вы приговариваетесь...
- За что?! - закричал Иван Петрович.
- Я бы тебя вообще на ремни порезал! - зашипел Костин.
Иван Петрович увидел летящий в лицо приклад, дёрнулся. Щёку и нос ожгло болью. Он упал на колени, ощупал языком острые пеньки зубов, выплюнул кровь и осколки. Нащупал на полу полумесяц зубных коронок. Сорок тысяч, полгода экономии.
- За фто? - едва шевеля отбитыми губами, спросил он.
- За предательство страны, - размеренно заговорил уполномоченный, - за шоковую терапию и страдание народа, за деятельность в интересах иностранных держав вы приговариваетесь к расстрелу.
Холодная волна родилась в животе Ивана Петровича, поползла выше, к сердцу. Одновременно горячая струйка потекла по ногам.
- От, вонючка, - сплюнул Костин.
Иван Петрович, опираясь на руки, поднялся на колени, трясущийся и жалкий, потом выпрямился.
- Моё... слово...
- Говорите, - разрешил сквозь зубы Груднев.
- Зато... у нас были... Стругацкие и "Машина Времени", - Иван Петрович из последних сил старался произносить слова внятно - и ему это удалось, - а что... вспомните... перед смертью... вы? Тимати и... Зыкова?
Он смолк.
- Огонь! - приказал Груднев.
Две автоматные очереди слились в одну. Иван Петрович, сээнэс и либерал, грудой тряпья упал на мёрзлый бетон. Костин подскочил к трупу и стал пинать тяжёлыми берцами:
- Тимати, значит?! Так ты нас, сволочь? Тимати, да?!..
- Прекратите истерику, Костин! - прикрикнул на него уполномоченный. - Развели слюни. Развернулись - и за мной шагом марш! У нас ещё много работы.
Они ушли. Остался пустой склад, тусклый свет ламп, тени на потолке и скрюченный труп на полу. И зубные коронки в его сжатом кулаке. Сорок тысяч, полгода экономии.