У него волосы цвета истомлённой порохом стали. А может, истолченного в пепел праха?
Он сидит у озера. Сидит, и недвижно глядится в отражения вод. Впрочем, нет, не недвижно. То и дело, он нащупывает слепою рукой мелкий камушек и неспешно роняет во гладь. Именно роняет, как роняют каплю во дно колодца, как роняют слово в бездонность смыслов, как роняют платок прощанья на обрыве ветров разлук. Вот так ронял.
Я подошёл и встал рядом.
Ещё один излёт руки, ещё один оброн и канул...
Тишина... лишь круги по воде...
"Что он делает? - спросил я себя. - Считает вечности? Свивает пульс дыхания того, что за и гранью всяческих дыханий? Вершит цепочки волновых последий, лишенных изначальности причин?"
Я заглянул ему в глаза. И отшатнулся. Не стоило этого делать. Я был готов увидеть всё, что есть: глаза слепца, слепящие бельмом, иль сросшиеся непроглядьем веки, иль настежь распростертые очей гноящихся зияющие зевы... Всё было бы понятно, хоть и жуть продрала бы меня калёной стужей... Но то, что я увидел...
Глаза и впрямь огромнились насквозь, в туда, где здесь исконь не обитало. Цвета иссиня исчерненной серости, они полнились половодьем вод. Там, глубоко, внизу, текла река. Не озеро, как здесь, не море, не ручей - река необычайной широты и столь же непронцанной мери мрака. Она текла подземностью пустот, как в горе гор произрастает камень, как корень источает исподволь распад базальта самостью себя. Вот так текла.
"То воды Стикса, - вдруг подумал я, - ведь только Стикс и может течь вот так - сам по себе собою насыщаясь, самим собой предшествуя во вне, которому нет места средь живущих под миром лун..."
Рябь пробежала заточеньем вод, как сумрак мрака теменью камыш, колыша стебель шелеста несущий. Так, прах над пепелищем возметя, уносит ветра темя дымовое - лишь чуть восстав - исчезнувши едва... И переносицы истонкая межа делила Стикс на две едино цельных, как мост над шаткой бездной возведя.
Я руку поднял в безотчетном знаке, надеясь тенью тени оборить или, напротив, замереть во взмахе - в надежде быть...
И тогда, что-то во в нём, - нутряное, глубинное, - отозвалось на факт моего присутствия, точнее, зафиксировало сам факт факта, ни чем не выдавая того, лишь самим безмолвием причастья давая понять, что естество моё замечено и учтено для... для сколь угодно неминуемых последствий...
И это было страшнее всего.
- Кто ты? - слетев со чьих-то губ, донесся эхом... Ужель, с моих?!
- Кто... ты..., - ко мне вернулся отрешенный дух, как если б, вечности в улитке пробредя, и раковиной свившись, каменея, - вернулся звук, обличием немея, прообраз уха тщетно бередя...
- Вопрос, обманутый надеждой на ответ, - прошелестело в доле от меня. - По восходящей, к корню смысла смыслов, как будто смысл есть у Бытия... Но смысла нет. Извечная стезя дотоль обречена кружить по кругу, собою же окружия верша, покуда будет в чём бы отразиться. Покуда Бытие не прекратится, став чем-то, что не знает бытия... А может, и иным, чему слова, определения, понятия и чувства, - столь же противны, сколь и неприсущи, как чуждо чувство полноты тому, что никогда не ведало объёма, как ветер, что не знает чувства дома, как недрам непостижны небеса...
Он говорил, не разжимая губ, так что казалось, будто бы звучанье рождается не в нём, а вопреки, - так кукловод рукою истукана сучит канву пространства, пробуждая подобье жизни в чём-то, что не-жизнь, как если бы из ампутированной пятки, сводящая с ума, сочилась боль, тем самым доказуя, что для звука не нужно ничего: ни губ, ни уха, ни нёба, ни гортани, ни главы, - одно наитие, идея, образ мысли, а остальное сбудется само, оно и без того снуёт повсюду, изыскивая повод прорости... И, воплощаясь в словосочетанья, мерещит звуком... Так звенит камыш, под светом лунным, полосуя тишь...
- Кто... ты...
Стикс неизбывно истекал собою. Так мог бы истекать, не иссякая лишь он один, вобрав собою всё, что было, есть и будет погодя... Будь у него конечный пункт теченья, - колодец, бездна, гавань, океан, - он истекался бы не так..., - подумал я, и тут же, осеяный темью вод, постиг узренье.
Бессмысленность - залог непрекращенья извечной круговерти Бытия. Ибо в основе каждого из смыслов густеет цель - так зиждется в яйце запаянный источник эмбриона, и цель его - достичь излетный пункт во времени Пространств, что подразумевает конец всех вечностей и начинанье новых. Отсутствие его - залог бездонных бездн, паренье бесконечного паденья в сиятельное вечностью Ничто - прообраз всех бессмыслиц безначальных. Оно не знает смыслов и концов, благодаря чему и пребывает, циклично неизменное в себе. Отсутствие чего-то вообще имеет под собою основанье отсутствия параметров. Любых, и в том числе - времён обетованья. А значит, Вечности. Без цели и конца.
Сколь ослепительна бессмыслица Творца!
Кто... ты...
Исход в Ничто, что знаменует Вечность. Исток в источник Пустоты пустот неиссякаемости всех бессмыслиц, слагающих излетье Бытия...
Кто... ты...
Ещё одна рука роняет тот же камень во гладь всё тех же вод... всё та же, в повторенном несчетно разе раз, во взмахе оброняет наугад подобранный вслепую камень, что канет всуе, ворожа круги...
Кто... ты...
Кто за тобой придёт... ты сам... иной... и вновь всё тот же самый, верша...
Круги во глади вод...
И эхо недозвука отвечает...
Не будь ты всем - и камнем, и рукой, кругами на воде, самой водой, и наблюдающим за ней вслепую глазом, - ты не был бы ни кем бы вообще. Ты не был бы. Ты был бы не. И всё же... всё же, ты предпочёл быть... взмахом - не камнем, не рукою, не водой, не даже изначальностью струенья. Но взмахом. Пустотой отдохновенья, роняющей себя собою в падь во имя всех пустот и откровений, во имя вечностей, бессмыслиц и парений, во имя всех, кем ты сумел бы стать, но никогда не станешь. Будь же взмахом - бесплотным воплощением пустот, верша...