Любая молитва, ставящая пред собою конкретную цель есть антитеза сущности себя. Ибо достижение Абсолюта путём истончения вибраций мысли отправителя, противоречит понятию всякой самости. Конкретизируя же послание, мы ограничиваем - посыл, запросы и самих себя. Ограничивая же - разделяем, вместо того, чтоб слияться во едино. Результат - пустотность тщет.
Молитва в основе своей - центробежна, а не центростремительна. И отталкивается она от центра, коий есть всё и везде.
Отсего, и обращаться следует ко всему и везде, ибо лишь так отлетит во вне. Концентрируясь же, - затрепещет оземь в тенетах собственных ограничений.
Просить для иных лучше, нежели для себя. Просить для никого, но для всех - лучше, чем для кого бы то ни было. Не просить же вовсе - много лучше, нежели просить. Вожделея - не обретешь.
Не в мольбе обращаться следует к Мирозданию, не в вымаливании благ для себя иль ближнего, но в одном лишь дарении себя сущему.
Наиболее действенная молитва, стало быть, есть не мольба, но радость. Не просьба, но дар. Не обусловленность сделки, но безусловность отдачи себя.
Чем больше отдашь - тем более воздастся тебе, хотя бы по принципу Вселенского Резонанса. Ибо большее число достигнувших дальнего брега зовов, породит и большее число отражений.
Симметричность бесконечно уходящих в пространство всплесков, плодит нескончанные всплески в ответ.
Посылая призыв, отраженный от множеств, принимаем сторицею те ж.
Заземляя себя на конкретном - заземлишься не воспаря.
И не алкающему воздастся, и не просящему, но одно только дарящему себя в безвозмездности и не помышляющему при том о воздаянии за дарения свои.
И не стучащемуся отворятся врата дальние, но тому, кто сам прежде врата свои отворил в радости.
И не нищие духом Царствие унаследуют, но те, кто богаты, да пусты. А пусты они - ибо опустошили богатство сосудов своих, раздарив во вне, отворив себя миру, дабы тот наполнил их заново, дабы заново одарить воздаренным, сквозь себя претворенным.
И так, Бытие обогащается дареньями малыми, сквозь ещё меньшие пропущенными, дабы те и прочие излились бы во вне, большее, нежели сами.
Не в коленки следует бухаться, стало быть, да не поклоны отвешивать челобитные, раболепство смирением изукрашивая, но отворить себя миру в радости. Но вам велят бухаться, и вы бухаетесь - в кровь, в пот, в изничтожение себя, и ничегошеньки не происходит, и не снисходит ни благодать, ни прощение, и тогда говорят тебе: плохо, однако, молишься, недостатно! Молись истовей! И ты бьёшься и бьёшься, до иссякновения сил всяческих, так что слова молитвы, кои святыми быть предназначены, давно уж утратили не только святость свою, но и смысл, и даже звучание, в лепет кровавопенный претворившися, и позабыл ты уже, зачем и за что молился, что вымаливал иль замаливал, помня лишь единое: грешен е. Грешен изначально и неискупимо, так что никаких потов да кровей не хватит, и истязаться тебе вечно же во искупление неискупляемого.
А ведь, сие и есть Ад. В точности. По определению. И не где-то там, в Геенне Огненной, а здесь. Здесь и сейчас. Во веки.
Доколь не искорените в себе раба. Нет, не Божия. Космос не есть рабовладелец, никогда им не был и стремления к таковому не испытывает. Раба по сути своей - холопствующего, пресмыкающегося, раболепствующего, жадного до потех, похвал и мзды, страшного в неистовстве, буйного в беспамятстве - раба.
А вокруг цвели луга. И каждая былинка славила мир да лад Вселенские на свой лад и умысел, самим фактом своего цветения. И от луга неслись в Космос волны радости и гармонии. А от скопищ человеческих - скорбь да жалобы, мольба да алчба.
От того-то, даже жуки-ползуны естеством своим в дали дальние возносятся, ко светам вселенским обращенные. А люди, во тьме собственной, по своему же приятию прозябают.
Шли же чистый свет куда неведомо, ни кому, ни зачем, и, главное, - без ожидания всякой выгоды - и получишь всё, о чём желать не ведовал, ибо жаждуя - не получил бы.
Прочее же - от лукавого, коий есть на столько, на сколько то позволяет ему быть мера нашего невежества.
Так сказал Я, Букашка, а коли смог то Я, то вы, человеки, и подавно.