"Когда чего-нибудь сильно хочешь, вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы желание твоё сбылось" - Пауло Коэльо "Алхимик".
Каждый человек в силах изменить свою жизнь,
И каждый человек в силах самостоятельно
строить свою судьбу.
Главное решиться на это!
Яркое солнце, резкими стремительными лучами осветило маленькую комнатку Шурупова. Толстая мохнатая пыль, что долгие годы скапливалась на деревянной мебели, блестя на солнце яркими искорками, медленно поднималась в воздух.
Шурупов возлежал на старой ветхой кровати и задумчиво рассматривал радужные барельефы обоев. Это было то самое время, когда на работу собираться ещё рано, а пытаться прикорнуть уже поздно.
В эти минуты Шурупов усиленно пытался думать. Думать о чём-то высоком, возвышенном. Скрипя жерновами своей мельницы мыслей, ворочая глыбы знаний. Ему не важна была суть, тема и итог раздумий (хотя и это имело значение), важен был сам процесс. Одна только мысль о том, что он, обычный дворник, каких миллионы, уборщик улиц, низшее сословие общества, думает! - приводила его в дикий восторг, перерастающий в эйфорию, в огромную гордость за самого себя, в сладкое щемящее чувство превосходства над Петровичем и иже с ним. Всех тех, кто только и думает, как бы поскорее закончить работу и напиться до чёртиков. Тех, кто мечтает очутиться в постели богатенькой дурочки, перелапать всех баб района, нажраться от пуза и преспокойно умереть с чувством выполненного долга и верой, что жизнь прожита не напрасно.
Вообще, Шурупов пытался сосредотачиваться на какой-то мысли, какой-то крупице мысли (если таковая являлась), и развивал её, улучшал, оттачивал, доводил до состояния идеи, апгрэйдил...
И всякий раз, когда надежда уже виднелась на горизонте, и мысль постепенно перерастала в нечто большее, обретала кожу и крепкую броню. Всякий раз, когда Шурупов пытался ухватить маячивший перед глазами хвост удачи, что-то сбивало размеренный поток раздумий в иное, чуждое ему, русло, уносило куда-то вдаль все, не родившиеся ещё идеи, и разбивала их о скалы реального мира. Либо пение птиц (что отнюдь не смахивает на пение), либо визг проезжающих под окнами автомобилей, или крики ранних прохожих - всё это мешало Шурупову, всё это не давало сосредоточиться, всё это страшно раздражало.
Тогда он вставал с кровати и отправлялся в ванну. Руки заученно, словно детали какого-то механизма, выдавливали из тюбика белую массу, размазывали её по чешуе зубной щётки. Также на автомате чистили зубы. Затем, умывали лицо и чесали подбородок, анализируя, не пора ли побриться...
На кухне всё проходило ещё более монотонно - чирканье спичкой, включение горелки, подогревание кофе, завтрак, состоящий обычно только из дешёвого кофе, и мытьё чашки - самый обычный алгоритм.
Оставалось только надеть куртку, переместить облачённые в носки ступни из тапочек в ботинки, и отправляться на службу. А там, перекинувшись парой фраз с Петровичем - это своего рода ритуал перед началом работы - отправляться непосредственно на объект, и до позднего вечера махать метлой.
Петрович, кстати, единственный, кто поддерживал хоть какие-то отношения с Шуруповым. Он всё время тянулся к нему, выспрашивал как и что, подменял иногда. В общем, был довольно хорошим приятелем, но не больше. После работы их дружеские отношения заканчивались, и каждый отправлялся по своим гнёздам.
Чернявый суховатый мужчина средних лет, карие тёмные глаза, длинные худощавые руки и курчавая бородка. На ногах старые стоптанные кеды, на груди красная засаленная футболка с четырьмя большими буквами СССР, и синие потёртые джинсы - вот и все приметы.
Петрович был женат. Детей не было, но это его не смущало. Он жил как все, пил как все, и к жизни относился как все, не заглядывающие в будущее люди. Интеллект Петровича ограничивался только двумя, на его взгляд интереснейшими книгами."Одна про индейцев, - говорил он - а вторая синяя!"...
По дороге домой Шурупов заходил в небольшой гастроном, что на углу Артёма, и покупал один батон и пакет кефира. Это был его постоянный рацион, которым Шурупов был вполне удовлетворён и почти доволен. Дальше оставалось пройти только одну тёмную улочку и один, еле освещаемый бледными лучами фонарей, проспект, а там - строго по прямой и до упора в серый дом. Войти в третий подъезд слева, подняться на пятый этаж и, достав из внутреннего кармана куртки ключ, открыть до боли знакомую дверь.
Шурупов преодолевал этот путь каждый день, и привычка думать по дороге домой присосалась к нему, словно холодная пиявка к девственной плоти.
Придя домой и быстро поужинав, Шурупов отключался. Падал на кровать и засыпал как сурок, без задних конечностей. Бывало, что сон приходил к нему мучительно долго. Тогда он вновь пытался думать. Думать бесконечно и безостановочно, уже не отвлекаясь на посторонние шумы и звуки, думать, полностью погрузившись в бесконечное море мыслей. Иногда он думал о чём-то возвышенном, ещё никогда и ни кем не придуманном, о чём-то таком далёком и в то же время неимоверно близком.
Шурупов хотел вырваться из своего мелкого жуткого мирка и взлететь в поднебесье. Ему жуть как надоело быть тем, кем он был. Ему надоело вставать каждое утро с осознанием того, что сегодня будет точно таким же, как и вчера. Шурупов устал от этого бесконечного однообразия. Вечная нудная и неинтересная работа, одинаковые вечера, и что самое страшное - одиночество.
Поэтому Шурупов из шкуры вон лез, пытаясь поставить крест на своей прошлой жизни. Он хотел раз и навсегда покончить с однообразием. Хотел стать полезным обществу, заниматься интересным и прибыльным делом, наконец, отдохнуть от своей серой никчёмной жизни. Насладится всеми радостями и прелестями существования, которых не имел ранее.
Но это не так просто, как кажется. Чуть только человек захочет сбросить с плеч оковы своего бремени, как тут же общество всей своей массой начнёт давить его, топтать, плевать в его сторону и указывать пальцем.
Шурупов хотел выбраться из болота, в котором провёл половину жизни, но общество плотной стеной загородило ему все выходы. Лишь маленькая лазейка давала просвет в монолитном сооружении - мысли! Его собственные мысли, наводнившие с недавнего времени черепную коробку. Снующие то и дело туда сюда, жужжащие, пищащие, кричащие во всё горло. Шурупов знал, что за идеи можно получить многое, главное не просчитаться, не дать себя обмануть. Тогда всё будет так, как и должно быть, и он, наконец, вырвется на волю...
Поэтому Шурупов усиленно думал. Смотрел в потолок и думал, пока веки не наливались свинцом, и мозг не вскипал, словно чайник на плите. Иногда он вскакивал с тёплого ложа, брал в руки ручку и что-то черкал на клочке бумаги. Проводил всяческие расчёты, взвешивал все "за" и все "против", но, вскоре разочаровавшись, с остервенением комкал бумагу и бросал в ведро, которое уже было переполнено такими же клочками.
***
--
А что, Шурупов, - спросил как-то за обедом Петрович, - ты всё ещё занимаешься поиском своих сумасшедших идей?
Они сидели на бордюре посереди улицы, насыщаясь кефиром и булками.
--
О, да... - многозначительно протянул Шурупов - я уже у самой цели.
Он мерно жевал булку и смотрел в пустоту, пытаясь сосредоточится.
--
Да ты человек, Шурупов! - произнёс Петрович возвышенно - Этот, как его... Интеллигент!
Шурупов поморщился, посмотрев в сторону собеседника. Понятия Петровича были слишком банальными и приземлёнными. Он не имел того духа, что был у Шурупова. Петрович был всего лишь дворником, и не более того.
--
А как нам из дерьма, как грится, в князи попасть ты, случаем, не надумал? - не унимался он.
--
Как раз это меня сейчас и беспокоит - ответил Шурупов.
Общение с Петровичем уже стало ему надоедать, и Шурупов пытался быстрее покончить с кефиром. Булка была уже съедена, но белая молочная жидкость, именуемая кефиром, ещё плескалась в стеклянной ёмкости.
--
А мечта у тебя, Шурупов, как у посвящённого в тайны эти гадские, есть? - Петрович заинтересованно уставился на друга.
Задумавшись на мгновенье, мыслитель ответил:
--
Есть... Думаю есть.
--
А какая, если не секрет?
Шурупов почесал в затылке:
--
Я всё время хотел покончить со своей скучной жизнью. Хотел придумать что-то такое, что ещё никто и никогда не придумывал, что-то новое. Как например колесо, или лифт, а может как коммунизм или христианство. Главное, чтобы эффективное и полезное миру.
Губы Петровича разошлись в саркастической улыбке:
--
Это ты брат, сильно замахнулся - сказал он, поднимаясь с бордюра.
"И действительно, - подумал Шурупов - а ведь я и правда замахиваюсь на святое, на то, что устоялось и утряслось в мире и не желает поступиться. Что годами и столетиями укреплялось, обрастало шкурой и заковывалось бронёй. А может, как раз и стоит тряхнуть этим миром. Тряхнуть так, чтобы земная ось перекосилась, и всё встало с ног на голову?...".
***
Всё время после обеденного перерыва Шурупов не мог успокоиться. Его мысли, словно мириады звёзд, кружащие по необъятной веленной, носились в голове, вертелись, задевая собой извилины, подталкивая друг друга в нужное русло. Но, как и в процессе оплодотворения, лишь единицы из миллионов, да что там из миллионов, миллиардов, достигали цели. А уж эти единицы боролись между собой за лидерство и, наконец, рождалось нечто похожее на идею. Оставалось только обточить заострённые края и сгладить поверхность, очистив от выпуклостей и впадин. Как алмаз без огранки - с виду обычный кристалл, а побывав в руках опытного ювелира уже произведение искусства, стоящее миллионы. Так и Шурупов гравировал свои незаконченные идеи, обтачивал, сглаживал их, улучшал...
Теперь он твёрдо знал, чего хочет, что требуется для достижения его великой цели. Оставалось только додумать, а остальное - дело техники. Когда есть туз в рукаве, козыри так и липнут к пальцам.
Работал сегодня не Шурупов, работало его тело. Руки заученно махали метлой, сгребали мусор. Всё происходило без помощи мозга, только инстинкты, словно машина, выполняющая заданную программу. А он летал где-то высоко, в безграничных туннелях своего мозга наедине с мыслями, как в тумане, в нереальности. Только мысли, мысли - и полная сосредоточенность на них. Больше ничего...
Домой Шурупов возвращался, снова доверившись инстинктам. На автомате зашёл в гастроном, также заученно купил кефир и хлеб. Вообще не замечая ничего вокруг, он добрёл до подъезда, в полной прострации добрался до своей квартиры. Достал ключ, вставил в искажённое отверстие замочной скважины, сделал два оборота, и...
Застыл!
Впервые Шурупов наткнулся на что-то нерушимое, что-то великое и такое простое, что даже становится страшно. Это была идея, одна из таких, что внезапно возникают у тех, кого после именуют гениями; миг, который с такой же поспешностью, с какой появился, пытается исчезнуть, раствориться в потоке пустых, серых, никому не нужных, обыденных мыслей. Но Шурупов схватил эту идею смертельной хваткой, вцепился в неё зубами, когтями, всеми атомами и микрочастицами своего тела. Схватил и держал, боясь отпустить, утерять смысл.
Словно за уши его выдернуло из нереальности, и настоящий мир, с силой летящего на встречу с землёй астероида, врезался в его сознание. С нечеловеческой силой Шурупов отворил дверь. Как ураган метнулся в комнату, сметая всё вокруг. Словно цунами, стал крутиться и разбрасывать хлам с письменного стола в поисках ручки.
Он схватил, первый попавшийся, клочок бумаги. Не пишущим стержнем, в дрожащей от страха потерять просветление руке, Шурупов молниеносно нацарапал свою великую идею, и в полном удовлетворении отключился...
Да, завтра Шурупов начнёт работать над своим открытием. Начнёт совершенствовать его, улучшать...
Завтра Шурупов начнёт новую, не виданную ранее жизнь, а старую забудет, словно кошмарный сон...
Завтра весь мир узнает о Нём, Шурупове, Великом Шурупове!