Это старуха, чёрная от грязи и копоти. Она, при двух набитых всяким хламом баулах, стоит на площадке автобуса, жуёт огромными ведьмиными губищами и очень старается никого ненароком не задеть.
"Доця" лет тридцати отрывается от чтения. Книга у неё большая, в твёрдом переплёте. Старуха подлядывает снизу: как же называется?
- Дай почитать... Я умею читать... не веришь? Чё ж ты не веришь...
Старуха высверливает своё чёрными точками зрачков. Ей не нужна книга, нужно другое: она верит простодушно, что ведьма и что имеет власть; и ей хочется, чтобы был подарок. Всё у неё есть - где зиму пережить, что сегодня покушать. Но ей надо чуда.
Молодой женщине ничего особого не нужно. Она с усталым удивлением смотрит на жуткую бабку: как беспрестанно шамают губы-вареники, складываются морщины, плавают зрачки на выцвелой радужке.
- ... умею читать... вот ей- Бо!
Женщина чуть заметно поводит плечами: надо же! И, взглянув на страницу напоследок, протягивает книгу старухе.
Та рада! Опускает голову, чтоб глаза не выдали. Трясётся, сгибается, засовывает добычу поглубже в сумку. Бормочет, почти для самой себя: "Я ж отдам. Чего мне... выйду к остановке, я тебе знаю, ты кажен день ездишь... отдам...Вот ей-Бо!"
Молодая удивлена. Она думала, старуха смутится и откажется. Глупо. Теперь и вернуть нельзя... Она отворачивается, поправляет сумку, смотрит в окно. Рукам её странно без формы и тяжести книги, глазам скучно бродить по наизусть выученным дорожным знакам и приметам. А там было... а там...
Она вздыхает. Надо выходить. Продвигается между людьми, исчезает, выходит. Отправляется домой.
У старухи жильё недалеко от вокзала. Хибарка с железной вагонной дверью. Хорошее место, и люди рядом, и вроде нет никого. И водичка, и еда, и уголёк для печки с товарняков можно подбирать. Бутылки - если изловчиться и опередить шустрых вокзальных пацанов. Продавцы в бессонном киоске отдают задаром старые газеты, которые уж не продать - от выборов, толстые, с широкими листами. Старуха их не читает, использует в хозяйстве: подстелить, накрыть. Она неправду сказала той, с книгой: хоть и разбирает буквы, но читать-то зачем? Разве только надписи на автобусах да вывески на магазинах? И то такие, что не выговоришь, тьфу!.. А ведь опять получилось! Каждый раз - как заново. Довольная собой, вытаскивает книгу на свет божий, к окошку. Зелёный прожектор станции - почти луна. Ничего не понять, буквы или не буквы... Повертев так и эдак, она кладёт книгу на ящик-вместо-стула и забывает о ней.
Молодой женщине идти до дома ещё с полкилометра, после душного автобуса она зябнет. Она и думает о том, что произошло, и нет: спать хочется, и есть хочется, а ещё готовить... и хлеба купила, энциклопедия - почти шесть баксов, нет... семь, да... вот я дура, и что нашло? Бабка страшная, такие глаза... поверила, что будет читать... и завтра промывка, провожусь весь день... нет, другую бы - не отдала, из зачитаных, а эту... да Бог с ней, а вдруг... Она даже останавливается посреди переулка. Вдруг - что? Читала, читала: имена королей, имена богов, имена хронистов, котлы-самобранки и священные чаши, меч в камне...
Невидимые в ночном небе (семь месяцев в году она возвращается домой в потёмках), повисают над нею сияющие высоты, алмазные запечатанные двери, за которыми сходятся все пути: знание чего-то единого, мучительно ясное. Бесполезное.
И чудо, которое одно лишь открывает те двери - оно же должно быть глупым. Нелепым, как Незаданный вопрос! Потому что ни силой, ни хитростью, потому что... потому что дура, дура набитая, о Господи!
Нет дверей. Подступили взамен глупые слёзы.
Ничего не будет. Подвиг нужен. А она - всего лишь всплакнула.
Старуха-то не спит. Надо печку протопить. Она хозяйничает, собирает уголёк поглубже, досочки и щепочки поближе, потом картонки. Теперь газетки старые, ветхие... спичечку... вот она...
Огня нет, сначала только дым. Наконец пробивается язычок, другой, освещает жуткую личину.
На твёрдой книжной обложке - красный блик.
Старуха, снова вспомнив удачу, тянет руку за книгой. Зажигает слепленную из церковных огарков свечку - мало свету от фонаря... Пальцы чёрные, с корявыми птичьими когтям, перевёртывают желоватую страницу.
В книге есть картинки: кажется, будто рисовали не умеючи, но старухе всё едино. Она разглядывает их с глубокомысленным любопытством, ничего не собирается понимать, и единственное, что всплывает: молодая-то... ох, молодая... была ж и я... надо отдать...
А книга между тем отлистала все картинки и раскрылась привычно в начале. Старухе всё ещё приятно держать в руках тяжёлую, отсвечивающую, гладкую вещь - ненужную в хозяйстве, а значит, кусочек богатства... Отдать... ишь ты... она почти невидящим взглядом смотрит на страницу. В печке прогорели уже и щепочки, и углям пришёл черёд... пора закрывать поддувало. Она приподымается, и книга падает с колен, оставляя зацепку: на странице какое-то длинное слово, а потом короткое, понятное: "вран", ворон, стало быть, и ещё: "ранен и недужен".
Ох, ох-ох... Закрыла дверцу, затушила свечу, устраивается на тряпичной постели. Ворон. Злая птица. Недужен. Ой, ой... и там недужен. И вран, видать, там летает... покоя нету...
Она задрёмывает... провода высоковольтной линии шипят над просевшей крышей, и диспетчера бранятся, и составы считают стыки. Старуха не видит снов. Но где-то в её потёмках вспыхивает и гаснет непрочитанное слово.