Как ни посмотри, помойка располагалась посередине. Сад Мак-Грегора за его же мостом - справа. Или слева, это уж как встать. А с другой стороны - ничего. Неизбытое место, безвременное.
Оттуда тянулись следы, и некто свалился кулём у самых ворот, рука на мощёной дорожке, сам за оградкой, в разъезженной колёсами глине.
Грузовик ревел, как зверь, в тумане, и вызвал-таки Управляющего к воротам. Водитель высунулся из кабины, красным перчаточным пальцем ткнул вниз: полюбуйся, мол.
Управляющий не привык принимать гостей. Нагнулся, тронул испачканную щёку - пришелец завёл мутные глаза и попытался встать.
Не вышло.
Он не был пьян. Но и на ногах не держался. Повис на Управляющем, и всё шарил пальцами в затылке, хрипел, скалился. Ладони вздулись пузырями - как от ожогов, но пришелец всё не унимался, пришлось удерживать силой.
Управляющий волоком втащил его в пультовую, опустил на скамью лицом вниз... и не донес руки до перемазанных глиной волос.
Оно было, видимо, живое. Показалось даже, будто у бурой нашлёпки на затылке есть глаз. Или два... или восемь, как у паука. Но не паук. Глянцевое, раздутое, слабо шевелящееся щупальце то ли выходило из ямки в основании шеи, то ли, наоборот, ввинчивалось туда. Управляющий не боялся живых тварей - но это такое...
Брезентовая рукавица сгодилась как нельзя лучше. Подцепил щупальце, не думая - что да как, потянул.
Тот, на ком оно... сидело - вскрикнул, сполз со скамьи, свернулся в судороге. Управляющий, глубоко дыша, держал на весу гнусно живое, скользкое, а оно пульсировало и тянулось к живому же... на вытянутой руке отнёс его и бросил в рабочий бункер - сгорит, "Кевин" всё переварит, и вернулся.
Гость опомнился уже, снова пристроился на скамье - не гость, а гостья. Женщина. Только одета не по-женски, и сложена не ахти, но всё же - по лицу, по тонкопалым худым кистям понял. А лицо - ничего необычного, такое и не запомнишь, вот только тёмные глаза со странным бликом на дне ...
- Как тебя зовут?
- Ринке. А тебя?
Управляющий замялся. Он... да его никто не называл по имени. Даже сосед Мак-Грегор, отгоняя овцу от газона, бормотал: "Извините, Управляющий...".
- Не важно, - сказал он. - Просто Управляющий. Я и есть управляющий. А ты?
- Танцовщик.
- Танцовщица?
- Я танцовщик, - поправила Ринке. - Танцовщицы - это так... в воздухе. У нас другое дело.
- Какое?
- Танец. Такой танец... чтобы быть. Оттуда - сюда. И наоборот.
- Не понимаю.
Ринке пошевелила пальцами, скривилась.
- Руки болят?
- Да. И шея.
- Я его вынул. Что оно такое?
Ринке коротко засмеялась: "Ха!", села, стараясь не касаться обожженными ладонями скамьи, устроила руки на коленях.
- А, такая... щупальцатая дрянь. С этим... танцевать проще. Можешь быть сильнее, пока танцуешь. Но потом он сожрёт... Ладно, вытащил, а новый ещё когда...
"Кевин" перебил гостью сиреной - питатель снизил обороты, нужно было переключиться на бункер "С".
Как же тебя сюда занесло... Что будешь делать...
Должно быть, подумал вслух.
- А ты?
- Что - я?
- Ты что здесь делаешь?
Управляющий оглядел приборную стойку.
- Это "Кевин". Мой котёл. Замечательный котёл, принимает любые отбросы, а на выходе у нас пар. И горячая вода. И турбина.
- Для кого?
- Не знаю... какая разница? Вот пришёл сосед Мак-Грегор, видимо, ему это нужно. Раньше и там была помойка, а теперь его сад. Другие придут, может быть. Я воюю с мусором, а кому от этого хорошо - какая разница? Главное, чтобы "Кевин" работал, для того и я здесь.
- Так ты прилагаешься к котлу?
Управляющий опешил.
- Я поклялся, - сердито сказал он. - Я обещал, что буду здесь работать.
- Кому?
И снова Управляющий растерялся. Кому? Кто они были - те... вот их-то лиц он уже точно не помнил, только требовательный жар и нужду их в нём, в Управляющем и его "Кевине".
И, будто сама себе отвечая, вполголоса: "Опять занесло..."
Пришлось оставить гостью на время - сходил вниз, посмотрел на осмотическую машину, записал показания, проверил дозаторы. Всё в порядке, промывка ещё не скоро. Не раньше, чем через неделю. Как раз Боб привезёт смеси. Всё у нас по плану... живу, значит, я или нет? Надо же...
Вернулся, вынул из шкафчика холодную коробку с пищей, включил чайник.
- У меня сейчас обед. Иди, поедим.
Ринке покачала головой.
- Нет. Я не буду.
- Плохо тебе?
- Нет. Просто не нужно.
Управляющий развернул бутерброд, помешал супчик в красной кружке, отхлебнул.
- Да ты живёшь ли?
Ринке шутить не стала.
- Я танцую, - мрачно пробормотала она и поднялась со скамьи. Шагнула осторожно, опасно, будто по натянутой перепонке. - Танцую... чёрт... тут бы не упасть...
- И что?
- Да ничего. А откуда у тебя еда?
Управляющий поперхнулся.
- Привозят. А что?
- Привозят... Ну да. Ты им воду и тепло, они тебе мусор... и еду.
Остановилась перед дверью наверх, закинула руки за голову, морщась, потёрла затылок. Управляющий поторопился глотнуть.
- Ты куда собралась?
- А что там?
- Площадка. Вид сверху на помойку.
- Вот и посмотрю. А ты приходи. Расскажешь, что и как.
Он поел нехотя. Поднявшись на площадку, увидел, что Ринке стоит как раз под отводами предохранительных клапанов, вытянувшись во весь малый рост. Но - без напряжения.
Сквозь вечный туман показывалась то пёстрая мусорная пустошь, то ровные ряды молодых яблонек. Между яблонь, расставив кривые ноги, укрепился сосед Мак-Грегор. Он держал в зубах карандаш и что-то прикидывал на глаз, делая вид, что не замечает наблюдателя на площадке. А, может быть, и правда - не замечал. Овца отиралась рядом, как собачонка.
- Это кто?
Управляющий объяснил. И про сады. И про мост. И про овечку. Ринке не рассмеялась. Хотя, пожалуй, ей было больно смеяться. Тогда он рассказал про то, как помойка отступает - медленно, но верно, и про то, что в теплице подрастает роза. Весной она будет цвести на газоне. Ринке всё-таки растянула губы - роза! И соседская овца!
- Что ты! Я её скормлю "Кевину", если она вздумает...
- А соседа?
Ох и злая! Повернулась спиной к будущему, пошевелила носком в тяжёлом ботинке.
- Странное место. Вроде бы и живое всё, - пальцы, в пятнах лопнувших пузырей, сложились домиком, - а с другой стороны - плоско. Не пойму.
Они мало разговаривали в следующие дни. Ринке облазила всю нехитрую обитель Управляющего, и похоже было, что она не доверяет ни стенам, ни полу под ногами. Ни горячей воде, в которой отмылась и кое-как выполоскала свою странную мужскую одежду. Ни теплу, исходящему от молодца "Кевина". Но всего больше она не доверяла себе. Своему телу - без того, что высасывало, давая взамен - что? Ловкость? Силу? Ярости ей и так было не занимать - Управляющий видел, как она осторожно двигается - словно опасается порвать непрочное. И это непрочное был его мир, плотный и явный. Выходит - не такой уж? Это злило, мучило, это было неправильно, а слов сказать - он не находил.
Она нашла.
- Ох, не могу я тут. Не держусь. Уходить надо.
- Куда?
- Куда ноги уведут. Может, получится. Тут дышать трудно, воздух - как нарисованный. Как ты только терпишь?
- Да никак - дышу и дышу. Что может быть неправильно, если я здесь? Если я нужен?
- Правильно, неправильно! Ты живой, а жизни вокруг нет, знаки только. Но запомни, ты - живой.
- И что же теперь? Что мне делать с этим? Я никакой другой жизни не знаю. Да и нет её.
- Я покажу. Только уж не плачь потом.
- Что покажешь? Как?
- Я станцую. Для тебя станцую.
- А что...
- Молчи.
Ринке выскользнула из-за стола. Управляющий покачал головой - ну, что такое... Станцует...
Углом сломалась рука в чёрном, вскинулась кисть. Управляющий не смотрел на Ринке, он глядел в приборы, но там высматривать было нечего.
Раз-два-три раз. Раз-два-три-раз. Пальцы, ступни, не музыка и не мелодия. Голый ритм -
и точный. Не так. Правильный. Вздрогнуло сердце, толкнулось в ключицы.
Погоди!
Не говори!
Поздно.
Руки Ринке упёрлись жёстко в воздух, раздвинули невидимые створки - словно там, слева и справа, были такие же воины в чёрном, одинаковые с лица и в каждом движении. Словно они цепью шли через пограничье помойки, через призрачные сады соседа-овцевода, через пустыри незадуманного - выводя узор, вызывая сюда жизнь живую.
Управляющий теперь не мог отвести взгляда, он был пойман, схвачен и приведен к судьбе.
Ринке будто и не двигалась с места - но Управляющий знал, задыхаясь в спрессованном воздухе, что вокруг неё движется всё, волна приходит, и там, в этой волне - и его клятва, и горячая вода, и необозримые горы дряни, превращающиеся в тепло и свет, и трава на газоне, и розовый куст в теплице, и он сам - всё это вздваивалось, скручивалось спиралью, обретало смысл и тяжесть, и вытерпеть нет сил...
В брюхе "Кевина" охнуло пламя. Управляющий опомнился: дверь на верхнюю площадку распахнута, Ринке уже там... сейчас предохранительный клапан шарахнет на всю пустошь.
- Ринке!
Она не на голос оглянулась, просто, вышивая, повернула голову - поймать взгляд, завязать узелок.
Ты живой, знаешь?
То ли на краю площадки, то ли уже в воздухе - бешеная, веретено судьбы, палец нацелен - в сердцевину.
Ты - живой!
-Ринке! Берегись!
Что ей! Воздух раздался, площадку тряхнуло, рёв оглушил. Во влажном, пахнущем металлом пару Управляющий рванулся - и не поймал её руки. Другое коснулось пальцев - как искра, Управляющий вдруг отчётливо ощутил, как он жив - одним острым, невыносимым мгновением.
- Ринке! Ринке!
Пар рассеялся. Ринке - тоже. Он не видел её следов ни на земле, ни в воздухе, ни в твёрдом небе над. Цепочка их шла - внутрь, к самому себе - с той стороны...
Управляющему было трудно дышать - от пара, от боли, от памяти, от укола в самую суть. Он дёрнул замок куртки, рвался вдохнуть, и знал, что этого не поправить ни вдохом, ни выдохом.
Он не просто приписан к помойке - хозяин чудесного котла и розы.