Аннотация: 10 место н аКЛФ 2006 ГОРОД МАСТЕРОВ автор типа не виноват. Типа тема такая...
Лекарство против морщин.
Последних напутствий, речей, обращений к народу - не полагалось. Наоборот, следовало соблюдать молчание, и это было старшине Пецу большим облегчением. Ничего не значили теперь слова ни для молодого Веле, ни для Симойзов. А уж для покойницы Мео и подавно - с нею старшина, как полагается, простился за всех ещё вчера вечером.
Жители Маржелы, мастера и умельцы, чада их и домочадцы, собрались на Нижней площади, а место старшины было впереди всех, почти один на один с Веле. И один на один - через площадь - с мастером Гуммахом, за спиной которого топорщила крылья доспехов и жёсткий шёлк парадных одежд его страшная стая.
Солнце только-только поднималось ещё, но старшина стоял спиной к восходу. Это Гуммаху оно должно было красным и золотым застилать глаза, а Пец как раз очень хорошо всё видел: как Веле копал яму и ставил брус. Тяжёлая работа была ему нипочём. Веле закончил приготовления, встал у столба - лицо спокойное, на губах лёгкая улыбка. Двое из Симойзов, в покрывалах из некрашеной ткани на головах, подступили к парню. Они-то и сделали всё остальное - притянули щиколотки и запястья Веле к брусу добрым железом и быстро удавили его доброй верёвкой.
Пец не мог уйти раньше, чем разойдутся горожане, а они хоть и спешили от места казни, но было-то их немало. С Легамом, советником от Каменщиков, надо поговорить - хорошо бы улицы расширить, а оно ведь... И быстро взглянул на небо - ничего такого, это не для казней, но просто узкие же...
Горожане ушли, а воины остались. Им ещё надо было забрать покойника, привести место в порядок. Они этим и занялись, а мастер Гуммах всё стоял и глядел на Солнце. Веле был ему сыном.
Все молодые воины приходились Вожаку сыновьями. Кто по крови, а кто - потому что такие у воинов законы. У Пеца сына не было. И дочери у него не было. И что бы он мог сказать Симойзам? Но с мастером воинов нужно было поговорить. Пец двинулся через площадь. Воины его не замечали, мёртвого Веле пронесли совсем рядом, у него ещё волосы были влажные, ещё пахло от него человеком - а уже всё...
- Гуммах...
Тот отвёл глаза от звезды. Пец подумал - такой, небось, и на Солнце глядит - не слепнет.
- На два слова, Гуммах.
Не качнулись "крылья" на плечах, не скрипнула парча - Симойзы Ткачи, Малестро - Рукодельники, золотое и шёлковое шитьё, знаки воинских доблестей. Не шевельнулся в ножнах меч - стальной сын семьи Пец, Оружейников. Но пары слов старшина всё же удостоился.
- Он сдался, - проскрипел Гуммах. - Всё по закону. Чего ещё?
- Пойдём в дом, мастер. Сейчас уже жарко. Я о себе говорю, - добавил поспешно. - О себе. Но у нас с тобой одна забота.
- Нет виновного - нет заботы! - лезвие меча просвистело перед самым носом старшины: то ли салют - и разговор окончен, - то ли угроза.
Стая ушла, унесла своего мёртвого брата... Пец смотрел вслед, пока не скрылись из глаз вышитые стяги, наконец повернулся и пошёл в гору - к Дому Советников. Под плотной суконной мантией он жестоко потел. Знал, что голова разболится... В отставку надо. В отставку. Потому что старый уже, глупый. Потому что страшно.
Топал по каменной лестнице, хватался за перила, отдыхал через каждые десять шагов. Старшина Пец был не так уж и стар, просто Дом нарочно построили на крутизне: если враг придёт в Маржелу, жители укроются во Дворах и в Подвалах при Доме, а внизу кольцом встанут воины мастера Гуммаха, каждый - двухметровая ходячая смерть... Смерть. По закону... Ох, Веле, Веле... Что толку теперь вопрошать - зачем тебя к Мео Симойзовой понесло? Какая из городской девушки воину подруга? Даром, что ли, каждый год они на Рыночной площади отплясывают свой дикий танец... Чтобы небо, и Солнце, и все крылатые в небе видели, чтобы ветер знал и всем нашептал, как остры клинки и бесстрашны те, кто их носит. Чтобы всякий враг дрожал, а заодно - чтобы и горожане не смели усомниться в боевом духе Стаи. Чтобы держались подальше.
У входа в Дом стояли несколько мужчин из Ткачей. Двое - со скатанными холщовыми покрывалами в руках. Глаза пустые - Пец такие видел разве что у погорельцев, - рты заранее уже перекошены... Пец помотал головой и не впустил их. Велел уходить и поминать Мео, как полагается, чтобы неупокоенная душа не стала петь по ночам, чтобы не свела с ума сестёр и братьев.
И Советников, что всегда собирались после полудня, старшина не принял. Они хорошо знали город, знали свои дела, кто кому и сколько должен, по деньгам и по работам, случись что - вели бы город и без него. Старшина - не для этого. Старшина - на случай пожара, потопа и стихийного бедствия. Ну, и чтобы сдерживать каждодневно глухую вражду между городом и Стаей, потому что это бедствие всегда рядом.
"Не нами придумано", - бормотал он, стаскивая пропотевшую одежду. "Не нами, так ведь?" - не выдержал и сказал служанке, которая поливала из кувшина холодной водой на плечи и голову. "О чём ты, батюшка?", - отвечала женщина, и Пец спохватился, промолчал. Она и без того знала, о чём. У самой вон губы поджаты, глаза заплаканы, в каждой морщинке - страх.
Городу быть - и Стае при нём быть. Город богат мастерами. В городе ткут и пекут, строят и куют, себе и на продажу, мало ли чей случится завидущий глаз? Без защиты нельзя.
А лучшие защитники - тоже, конечно, в своём деле мастера. Но в Стае презирают город - мелко живут, глупо живут, жизнью своей никчёмной дорожат, а ведь смерть всё равно всех возьмёт. И правы - возьмёт, конечно. А в городе боятся и презирают Стаю - нашим трудом одеты, обуты, накормлены, целыми днями упражняют мускулы, а руки ни к какому доброму труду не привычны. Без нас, говорят, одичают - в шкуры оденутся, кореньями и дикой охотой станут жить, а зверя будут бить камнями...
Всего дела Стае - когда Большая Ярмарка. Стоят, охраняют. И так стоят - рука у вора не поднимется, у врага сердце остановится.
А потом они устраивают Пляску...
Каждый год. Каждый год одно и то же - и весь город, вся Большая Ярмарка собирается смотреть. Как, голые до пояса, под безумные свои барабаны звенят мечами, наносят и отражают удары - кажется, вот-вот брызнет кровь, полетят отрезанные руки, головы покатятся - куда там! Волоска с бороды не состригут, лоскутка с головной повязки не отрежут, а если кто тешится мыслью, будто мечи у них затуплены для случая - в самом конце пляски повязки эти срывают и в воздухе режут пополам. Боевые у них мечи - без обмана. Острее ветра. Оттого и пропадает душа в тоске и восхищении, и страх берёт на Стаю глядеть: с виду бесстрастные, у каждого губы сложены в улыбку - Веле тоже так улыбался, - а в руках и в сердце - смерть.
А нынче вот - Мео...
Старшина подошёл к шкафу с книгами, пересчитал пальцем корешки. За одним из них был тайник. В тайнике - совет. На самый последний случай. А кто же его знает - последний он, или нет? Ну хорошо, может быть, ещё не сегодня случится... может быть, и ведь сам не знаешь, что это будет, знаешь только - что будет и что не избежать. Потому, что не знаешь, как избежать. Чего остерегаться, кроме страха? Бояться страха? Жить в страхе? Закрыть глаза, сказать - вот вам закон, живите, как можете?
А они уже не могут. Скоро - не захотят. Вот и беда.
Пец ещё раз провёл ладонью по книгам - за третьим томом "Истории пеллов" нащупал пустоту, в ней - рычажок, открывающий узкую дверку. Обдирая ладонь, вытащил обтянутую кожей коробочку.
Старшина знал, что договор есть, но никогда его не видел. А вот он - вот он, договор... тонкая козлиная кожа, выделанная до полупрозрачности, выбеленная мелом на добром клею. Рыжеватые чернила. Старинная вязь почерка, две печати - Старшина Маржелы... Мастер Стаи...
Он погладил прохладный лист - ничего особенного, договор...
Совет лежал под пергаментом. Сложенный много раз листок дешёвой бумаги. Пец развернул его и прочёл каракули какого-то из старшин.
Начинай вайну.
...
Вайну?
Войну... почерк-то, почерк... или был неграмотен? Нет, таких старшин не бывает, это почерк.
Начинай войну.
У Пеца противно закружилась голова. Ох, понадеялся на добрый совет! А это... Тьфу! О таком и сам мог бы догадаться - собрать вот сейчас всех этих перепуганных кузнецов и каменщиков, мясников и пекарей, дать им в руки изделия семьи Пец - и вперёд! Воевать. Чтобы вон из города, чтобы дать заботу Стае - защищать оставшихся, но какие же из Стаи защитники? По долгу и договору? Ради чести? Да, это у них есть, этим они сильны, но ведь так и будут защищать - от сих до сих, и если понадобится что-то, на что способен только от любви - Стая не сможет, не спасёт и не защитит.
И с кем воевать? С ближним городом Лариссой? С Фальтой, городом стеклянных башен? С моряками Талаги?
Что ж ты за человек был, старшина неизвестный, написавший это?
А ведь знал, что писал. Последняя война была для Маржелы... ох, да уже поколений шесть выросло, не помнят... не жди войны, вот как... не жди. Начни первым. Вынь пробку, выпусти пар. А если обалдевшие враги - такие же горожане, только живут в трёх переходах отсюда, - погонят твоих олухов назад, а если ещё прежде не полягут твои, сражённые Стаей защитников того, другого города, а если...
Война. Чтобы никто ни о чём уже больше не мог думать.
Война.
Пец сел было в кресло - не сиделось. Пошёл в спальню, лёг - потолок вертелся и кренился перед глазами, сердце застряло под ключицами, не давало забыться. Виринея-домоправительница принесла обед - есть не смог, с души воротило, а добрая женщина всё заглядывала в лицо, старалась понять - что случилось?
Выпил вина, сказал Виринее, чтобы об ужине не беспокоилась. Достал карты из шкафа, сидел над ними до сумерек. Ну, и что? Вот они, города, вот дороги, а как людям сказать? Как собрать их, с кем из советников об этом поговорить - будь оно трижды проклято, такое дело - ведь не улицы расширять, и не новую цену на железо или шёлк обсуждать, как позвать их и сказать - я знаю лекарство против ваших морщин, вот оно!
Виринея вместо ужина принесла ягодный напиток, яблоки - кто три яблока в день съедает, тот горя в жизни не знает. Пецу сейчас и ящик яблок бы не помог, он катал краснобокое по карте, царапал черенком ладонь, брал стило - не шли слова. Не было ни в уме, ни на языке таких слов.
Промучился так ещё с полчаса, понял - в одиночку всё-таки не переварить мудрое завещание. Из всех Советников, из почтенных глав семейств больше всего Пец уважал и любил Тейга Легама. Толков, осторожен, медлителен с виду, неповоротлив, как медведь... Но слово и решение его крепки, как камень, как мастерство семьи, и так же прочно живёт старый Тейг, как и строит. Надо идти к нему, к остальным - уже потом, а сначала - пусть две головы, всё лучше, чем одна.
Сложил окаянную бумажку словами внутрь, согнул вчетверо, сунул за отворот рукава, поднялся было из-за стола...
Кто-то, грохоча башмаками, взлетел по лестнице, и отчаянно ломился в дверь.
- Пец! Пец! Открой...
Старшина оглянулся на карты - а, ладно, всё равно... не сообразят.
- Что там?
Ахеле, советник от Гончаров, влетел и согнулся, хватаясь за грудь.
- На тебя напали? Ранен?
- Нет.. бежал я... отдышусь... Пец... ты иди вниз, там Саре Симойз...
- Что с ним?
- Ничего пока... он с братьями, и ещё молодые Лейсте... иди, мы их там придержали, но они... иди. Нужно твоё слово.
Пец выбежал вон. На площади, под часовым факелом собралась, как ему показалось, толпа. Но их там было человек десять всего - одетых в чёрное, с закутанными головами, всё - с оружием. И трое советников - Симойз, Пеннелари и Баэль. Эти явно не знали, что делать, с тоской глядели на старшину. "Пастыри", - подумал Пец. - "Как побитые псы... А я-то что?" И пожалел, что не может закутать лицо. И что нельзя одним взглядом испепелить всех разом.
- Саре Симойз? Мне сказали, ты здесь.
- Да, старшина.
- Покажись.
Саре сдёрнул повязку. Глаза у него были больные. Плохие были глаза, хуже, чем утром.
- Что ты задумал? Куда собрался?
Саре молчал. Но старшина не отводил взгляда, и брат Мео не выдержал.
- В Стаю. Ты же и так знаешь.
Пеца замутило. Он только не понимал - от страха или от злости.
- Что тебе там делать?
Молодой Симойз стиснул зубы так, что рот побелел.
- Саре, ты своё по закону получил, так ведь? Ты убил Веле?
Кивок.
- Ты сам, своими руками это сделал. Закон говорит - этого довольно. Чью ещё жизнь ты можешь потребовать? За что?
- За что?! Да ты что же, старшина, - Саре задыхался, шипел, слова жгли ему рот, - ты что же... как не здесь живёшь?! Они же нас за людей не считают, а сами ни смерти не боятся, ни стыда - они что, люди? Захотел - пришёл... раздавил, как...
- Тише. Тише. Ты болен, Саре. Я понимаю твоё горе. Но сейчас ты нарушаешь закон и ведёшь людей на погибель.
Саре взвился и тут же потух. Совсем потух.
- Да. Это правда. Старшина Пец, мы им не ровня. Но что же закон - сестру вернёт мне? Ну, умер этот... а другие?! Да я, - он снова разжигался, затлевал - безумен, безумен, - я и умру - всё лучше, чем это... может, хотя бы одного ещё... да я их голыми руками душить, - он зашёлся совсем, захлебнулся. Советник Баэль, из Врачей, ухватил его за плечи.
- Мы все согласны, старшина Пец, - это сказал один из парней, голос был приглушён повязкой, не разобрать - кто. - Пусть знают, что мы не слабаки и не трусы. А если сами погибнем - значит, такая судьба. Мы их ненавидим.
Саре кивнул - вот, видишь, мол? Пец понял, что не удержит их - люди Симойза сейчас были сами подобны Стае - видели свою смерть и призывали её. Если бы Пец стоял внизу, они, может быть, и не посмели бы оттолкнуть старшину и уйти.
Но Пец остановился на ступеньку выше. Чтобы лучше видеть...
Факел на столбе затрещал, зачадил. Саре Симойз высвободился из рук Баэля, повязал платок, выскользнул в тень. Остальные безумцы подались за ним - бесшумно, навсегда.
Советники смотрели на старшину так, будто он был чудищем. Или мёртвым. А чего они хотели - громов и молний? Не сумели, а теперь глядят... Нет, Пец. Это ты не сумел. Не нашёл слов. Не хватило сил. Будет десять мёртвых. Десять воинов Гуммаха взамен. За что, почему? Страшно?
Страшно. Вот и война. Сама началась.
- Идите, советники, - сказал он с горечью. - Идите, готовьтесь...
Не договорил. Сплюнул и пошёл наверх.
Убитых вернули на заре. А может быть, и раньше. Пец, зыбко задремавший под утро, вскочил от петушиного крика. А может быть, это скрипели дверные петли. А может быть...
Он шарахнулся к окну - и увидел десятерых своих мертвецов. Тела на носилках, аккуратно расставленных на пятачке Нижней площади. А у подножия лестницы застыл, глядя в зеленеющее небо, Вожак Гуммах. Один, без свиты - попрятались, что ли? - и сам будто призрак, весь в тенях и бликах.
***
- В законе об этом ничего нет, - Гуммах чуть скривил рот в усмешке. - Горожанин не может убить воина. Не может! Десять ваших убили одного моего. Все они мёртвые. Мы вернули их вам, а теперь что? Я не отдам тебе девятерых моих людей. Их жизни ты не получишь.
- Гуммах. Я ведь хотел об этом говорить с тобой раньше. Ты отказался слушать.
- Что ты можешь мне сказать, Пец? Что ты знаешь о воинах? Мы не сможем решить дело словами.
- Ты прав, мастер. Ничего я не знаю о воинах, хоть и живу рядом с ними всю жизнь, а ты ничего не знаешь о том, что такое - жить рядом с воинами. И не словами решить дела мы тоже не сможем. Какой между нами поединок? Кто я и кто ты?
Гуммах кивнул.
- Дай-ка мне твой меч.
Мастер вздёрнул бровь.
- Что?
- Меч твой дай, будь добр. Или боишься?
"Ахх", - сказало лезвие. Пец задержал выдох. Он давно не держал оружия в руках, но он ничего не забыл. Меч был работы деда, вон клеймо. Полоса светлой стали не говорила в его ладонях - она запела. Тонким звучным голосом. Вскрикнула: "Ой!" - и вошла в половицу, закачала рукоятью, будто невиданным цветком.
- Я кузнец, Гуммах. До того, как стать Старшиной, я ковал мечи. Мой двоюродный брат - мастер луков. Мой дядя - мастер боевых доспехов. Мы не воины, но мы Оружейники. Ты понимаешь меня? Я дал вам оружие, но войны-то не дал! Потому что мы живём не ради неё. А ведь война - ваше мастерство, и кто же виноват?
Мастер войны с усилием отвёл взгляд от своего меча.
Пец держал перед нам смятый листок.
- Ты умеешь читать?
- Я читаю Закон, - с хрипом выговорил Гуммах.
- Так скажи мне, что тут написано?
- "Начни войну"...
- Вот! - Пец смял записку. - Вот, Гуммах, другого не оставил мне мудрый предок. Ничего лучше! Последний совет. Начни войну! Так вот, Вожак: я войну начинать не буду.
Гуммах выдернул меч из половицы, "шшах", - вложил в ножны, сплёл руки на груди.
- Что же ты будешь?
- А вот что, - Пец поднял толстую книгу, под нею лежал Договор. - Как раз бы меч пригодился, но уж ладно.
Старшина оглянулся, поискал - придвинул блюдо с яблоками, неострым ножом полоснул по выделанной коже, по чернильным строчкам, по подписям.
- Вот так. Нет больше договора, Гуммах. Я освобождаю тебя и Стаю от службы городу.
Если бы он себе палец отрезал, и то у мастера бровь бы не дрогнула, а тут не то, что бровь, всё лицо Гуммаха поползло набок, челюсть отклячилась, глаза побелели.
- Куда? - спросил Гуммах. Он еле переводил дух, а Пецу это было - горькое торжество. Уел мастера битвы, Вожака, надо же!
- Куда хочешь. Забирай Стаю, ступайте на все четыре стороны. Постройте себе свой город, живите там, как умеете, защищайте его. И не говори мне, что твои люди не умеют работать руками. Я видел. Вы сможете.
У Гуммаха ещё грудь ходила ходуном, но он уже опомнился.
- Мы сможем. Но ты не получишь моих людей.
- И не надо, Гуммах. Забирай всех до единого, всех ваших женщин, которых купили на рынке, все ткани, оружие, забирай всё до последней стрелы. Я не такой дурак, чтобы ограбить Стаю. Но вы нам больше не нужны. Нельзя защищать то, что презираешь, разве не ясно?
- Это долг, - оскалился Гуммах.
- Это гибель. Наша гибель. Ты нам больше ничего не должен.
- Пожалеешь. Маржела - лакомый кусочек...
- Может быть, и пожалею. Но войны не будет. Такой, как ты хочешь - не будет. Прощай.
Гуммах пожевал губами, протянул руку, схватил половину страницы с Договором, сунул за пазуху и был таков.
Бухнула входная дверь. Пец высунулся в окно - солнце уже показалось и поливало красным дракона на спине Гуммаха. Старшина будто воочию видел, как вслед за ним колонной по четыре уходит из города Стая. Бешеная Стая. Злая Стая. Сверкает шёлком, доброй сталью, красотой бойцов - а с нею утекает смысл мечей, похожих на цветы, исчезает правда прочнейших щитов и шёлковой тетивы. Никогда больше не будут они плясать на площади. Никогда не взлетит птицей и не замрёт сердце... ах, какая жалость! Пец ударил кулаком по подоконнику - нашёл, о чём жалеть, а что город оголил, оставил нагим? И что же теперь, случись что - ополченцы? Войско самоучек?
Ну, хоть бы и ополченцы. Выбора нет. Доброго выбора - нет. И война будет, конечно, но сначала Гуммах построит свой город.
Пец закрыл ставень, вернулся к столу, поднял и расправил листок. Истлел мудрый совет за годы в тайном ящичке. Старшина подобрал оставшийся от договора лоскут, положил его в тайник, взял чистый лист бумаги и стило. Подумал - и вывел твёрдой рукой: "Начни войну". Ещё помедлил и дописал: "Или построй город".