Гюнтер Джакомо нервно поёрзал, пытаясь устроиться покомфортнее на скамье гондолы, но успеха не достиг. И не в скамье было дело. Джакомо, выросший в Венеции, все пятьдесят семь лет своей жизни передвигался по городу на гондолах. Будучи выходцем из богатой купеческой семьи, он просто обязан был пользоваться самым дорогим в Венеции видом транспорта. Можно было, конечно, завести себе собственный "выезд", но покойный отец, Винсент Пабло Джакомо, человек мудрый, учил его: "Не выделяйся без необходимости!" Купцу не всегда выгодно привлекать к себе внимание. Ибо "путь торговый увенчан многими терниями". Так говорил отец, которму юный тогда Гюнтер внимал, словно гласу Господню. Матери Гюнтер не помнил. Она умерла родами. Воспитывал его отец, человек жёсткий, мрачный и властолюбивый; который после смерти жены так более и не женился.
Он вырастил из сына настоящую "акулу бизнеса". Но... была у него одна слабость!.. При наличии властолюбивого, склонного к диктаторству отца, Гюнтер вырос не то чтобы трусом, но уж слишком боязливым и нерешительным во всех вопросах, непосредственно не касающихся дел.
Зато уж в торговом деле, и это было известно всему городу, "не было негоцианта более успешного и оборотистого".
Подвела Гюнтера страсть к азартным играм. Проявилась она не сразу. Он всегда был экономным человеком.
Очень богатым? Да!
После смерти отца он унаследовал третий по значимости капитал в Венеции. И, видит Бог, приумножил его, как минимум, втрое!.. И не стал на этом останавливаться.
Но вот он решил жениться... Нужно же было продолжить славный род Джакомо да Венци?
Сорокалетний Гюнтер Джакомо женился на восемнадцатилетней Ангелине дель Пьеттро, голубоглазой красавице с длинными льняными волосами, дочери Марциала дель Пьеттро, тоже одного из богатейших купцов Венеции.
Но красавице Ангелине, обладательнице весьма заманчивых форм и совершенно звериного темперамента, немолодого мужа оказалось мало. И четырнадцатилетняя уже дочь Анна-Мрианна, и девятилетний Иннокентий не походили на отца ни капли!..
Некоторое время, лет примерно пятнадцать, Гюнтер пребывал в полном неведении относительно "шалостей" супруги. Но год назад он, Жестокою Судьбою, был принужден окунуться в мир её похождений!
Узнал он об этом совершенно случайно, вернувшись домой с полдороги из-за того, что обнаружил денежную недостачу по сделке, которую собирался провернуть в Падуе.
Так вот, вернувшись домой на двое суток ранее намеченного срока, Гюнтер обнаружил неодетую жену в компании ещё менее одетого молодого мужчины.
Впервые в жизни Гюнтер был близок к тому, чтобы нарушить самое страшное из табу, заповеданных Господом нашим Иисусом Христом, то бишь "убить ближнего своего"! Но...
Мужчина оказался на поверку смиренным монахом ордена Бенедиктинцев, пытавшимся доставить утешение сестре своей во Христе, но впавшему, не иначе, как по наущению Дьявола, во грех сладострастия! Прямо затмение нашло на святого человека! Не иначе, сам Отец Лжи был тут замешан!!!
Как уже было сказано выше, в быту Гюнтер Винсент Джакомо обладал нравом более чем покладистым, потому и первые же его попытки протестовать были подавлены женой в зародыше!
Такие же, примерно, объяснения он получил и от святого монаха, назвавшегося "духовником" его жены, когда добрые люди сообщили ему, что супруга его "слаба на передок", и что любимые дети его - по естеству никакого к нему отношения не имеют. А имеют к ним отношение Людовик де Бюсси, граф Прованский, гостивший полтора десятка лет тому в их славном городе с посольством от Французского монарха, и Гильермо Мясник, мясник на улицы Аркапоньё.
Вселился, мол, в добродетельную Ангелину бес сладострастия, именуемый суккубом, заявил отец Августин. И экзорцизмы должные проводил за закрытыми дверями в компании с ещё четырьмя святыми братьями, молодыми, но аскетизмом и истовым служением Господу, при жизни приравненными к лику Святых! И страшно кричала несчастная полных двенадцать часов, и стенали святые монахи, борясь с силою тёмною, но победили-таки Князя Тьмы нечистого!
Жена, с тех пор, сколь ведал Гюнтер, пороку сладострастия с чужими не предавалась. Только еженедельно на два дня и на две ночи отправлялась она на покаяние в ближайший монастырь Святого Бенедикта, что располагался в шести милях от Венеции. Такова была епитимья, наложенная на неё святыми отцами за сношение с Дьяволом.
Однако грех, видимо, каким-то образом частично пал и на мужа. Не иначе как черти толкнули его начать играть!..
Как-то потянуло его после экзорсизма на риск... Гюнтер смирился с былыми шалостями супруги, но истерзанная душа искала отдохновения. И нашла его в... азартных играх.
И заворожил Гюнтера Господин Азарт!
Кто-то, закостенев в грехопадении, заводил любовниц. Кое-кто и любовников. Гюнтер немало знал таких среди купцов славного города Венеция! Кто-то сжигал жизнь в балах, попойках, поединках и охотах...
"Поправление горя" - метод, которому обучил его партнёр из далёкой Скифии, Айван Павлофф, мало того, что попахивал дурно, но и помогал ненадолго... Плюс к тому же, наутро, как правило, ужасно болела голова!..
Поэтому Гюнтер Джакомо, первый негоциант славного города Венеция, с головой ринулся в омут Азарта! В игорном доме он забывал о всех горестях и печалях!
Хотя, следует признать, что Фортуна благоволила к нему! Гюнтер выигрывал два раза из трёх и, если у него и случались проигрыши, то выигрыши их всегда покрывали с лихвой.
Не было у него несчастливого дня, пока не случился тот памятный проигрыш!
Однажды, около года тому назад, Гюнтера, откровенно перебравшего на приёме у старого делового партнёра Натана Дезнатуриона, каким-то чёртом, не иначе, занесло в игорный дом.
И оставил бы он там и капитал свой, и недвижимость, и даже жену... Ведь именно тогда он и узнал от своих новых кредиторов о всех бесчинствах, творимых ею... Хотя отыграться пытался до последнего! Но не удалось...
Те, кому он проигрался, потребовали от него дать слово, что он окажет им некую услугу. Гюнтеру некуда было деваться! Он уже был готов душу продать. А когда в поле зрения сломленного и готовящегося к банкротству, бесчестию и смерти негоцианта появился отец Августин и показал тайный иезуитский знак...
Душа Гюнтера Винсента Джакомо рухнула куда как ниже пяток. Вот! Видел он, в пронёсшихся перед его воспалённым взором картинах, водворяют его сурового вида отцы-иезуиты на дыбу, выбивают из него ересь бичами мокросолёными, да огнём, да железом калёным!
Так и подписал он скреплённый кровью пергамент, утверждавший, что он, Гюнтер Винсент Джакомо, обязуется при предъявлении кем-либо означенной в сём документе памятной метки, "оказать предъявившему всяческое вспомоществование и содействие соразмерное, не щадя живота своего".
Подписав сей документ, он отвратил от себя неминуемую, казалось, гибель.
Кредиторы не тревожили его целый год. Гюнтер уже начал потихоньку забывать весь этот кошмар. И сном казалась ему камера пыток, в которой тогда побывал. Именно там он и подписал тот памятный пергамент, который за год тоже начал казаться ему сном, пока вчера вечером отец Августин не появился в его доме около полуночи.
Гюнтер имел со святым иезуитом долгий разговор, в итоге которого отец Августин Лаэртский убедил его, что во славу Божью он просто-таки обязан отравить своего московитского партнёра. "Ибо есмь он исчадие Сатаны, лику Господнему противное!".
Именно так охарактеризовал святой отец давнего партнёра Гюнтера, который два раза в год прибывал в Венецию из далёкой Московии с товарами самого высокого качества, и за последние пять лет ни разу даже не попытался надуть венецианского купца.
А сегодня утром, сразу после завтрака, наведался к нему неприметного вида монашек, принёсший изящный перстень с сапфиром в тонкой оправе. На словах передал, что порошок, спрятанный в камне, следует, во славу Божию, тайком подсыпать в вино негоцианту иноземному.
И куда деваться бедному купцу?..
Не выполнишь - ждёт тебя с распростёртыми объятьями Святая Инквизиция, теми же отцами иезуитами и направляемая! О том все ведают.
Вот поэтому, наверное, никогда крытая потёртым бархатом скамья гондолы не казалась ему такой неудобной. Всё дело было в том, видимо, что впервые за те сорок лет, что он занимался торговлей мехами и прочими предметами роскоши, Гюнтер Джакомо плыл к торговому партнёру с нечистой совестью...
Нет! Допускал он, конечно, в нелёгком купеческом деле некие невинные вольности. Безгрешен лишь Папа!..
Но того, что предстояло ему сейчас...
Никогда бы не взял такого греха на душу, что бы ни говорил отец Августин. Но именно отец-иезуит был настолько убедителен в своих словах и посулах...
Он выбрался на пристань гостиного дома "Бартольё и сыновья", оправил камзол, поправил кружевное жабо, и, мысленно осенив себя крестным знамением, толкнул дверь гостиницы, одной из самых роскошных в Венеции.
В просторном вестибюле его встретил слуга в ало-золотом, низко поклонился и осведомился: "Что угодно почтенному нобилю?"
Гюнтер затребовал немедленной встречи с негоциантом из Московии Айваном Павлоффым. Слуга кивнул и заторопился куда-то вглубь дома. Через пару минут он вернулся с известием, что "просили звать".
Проследовав за ливрейным холуём по четырём лестницам и полудюжине коридоров, Гюнтер предстал перед двумя мрачными типами, охранявшими дверь в номер его московитского партнёра.
Оба имели длинные пышные усы и выбритые наголо черепа; лишь спускались с макушки к левому уху пощаженный бритвой длинный закрученный локон. Оба одеты в непривычную цивилизованному глазу варварскую одежду. Белые просторные рубахи грубого полотна с тонкой вышивкой растительным орнаментом по вороту и рукавам, нелепо широкие штаны, сапоги и опушенные каким-то незнакомым Гюнтеру мехом безрукавки. Также с богатой вышивкой. Завершали их наряд широкие алые кушаки с заткнутым за них многочисленным оружием.
Было у каждого по лёгкой кривой сабле в богатых ножнах, по паре кинжалов и паре новомодных пистолей. Кроме того, тот, что был постарше напарника раза в два, имел в левом ухе крупную серьгу, украшенную рубином и двумя бриллиантами, и уверенно сжимал в руках нечто диковинное, более всего похожее на неведомо кем и для чего изуродованную горняцкую кирку, остро отточенную со всех возможных сторон.
- Стой-ка, ваше благородие, - обратился к нему старший из охранников, с заметным акцентом. - Подними-ка руки, чтобы мы могли твою милость обыскать. Да и ноги расставь от греха подальше!
- Что это за новости такие?! - раненной мышью взревел было Гюнтер, человек, как мы уже упоминали, робкий во всём, что не касалось финансовых мероприятий. Однако охранники, одетые в диковинные алые шаровары, наподобие турецких, только гораздо шире, были непреклонны.
Они, дескать, для того и поставлены у покоев "господина посланника Московского", чтобы "блюсти и бдеть", потому и повинны государевым наказом досмотр имать со всех, кто к его посланнику входит, дабы худа какого ему не учинили!
Гюнтер вынужден был упереть руки в стену в не самом удобном положении.
В результате очень тщательного, и оттого ещё более унизительного досмотра у Гюнтера отобрали и перстень, содержащий в тайнике камня неведомый порошок, и отравленный страшным ядом стилет, которым он запасся на всякий случай, хитроумно припрятав в рукаве камзола.
- Вот теперь, купчина, можешь проследовать к его сиятельству! - разрешил тот, что был постарше, сопроводив разрешение лёгким направляющим пинком.
- А-а, господин Джакомо!.. - обрадовался Айван Павлофф, крепкий широкоплечий мужчина лет пятидесяти. Приятное открытое лицо в обрамлении коротко подстриженных усов и бороды и длинных, до плечей, чёрных волос, щедро битых сединой. Восседал он в богатом турецком парчовом халате на подушках посреди убранной в восточном стиле комнаты. - Прошу, прошу! Рад гостю дорогому!
Правой рукой гость заморский лениво тискал упругую грудь полуобнажённой юной девицы, а левой, державшей чубук восточной диковинки - кальяна, указал на место подле себя.
- Проходи, садись, Гунтер, свет Винцентович! С чем пожаловал?
- С ножичком отруенным, в рукаве спрятанным, да с зельем хворобным, хитро в перстне затаённом до оказии, - последовал ответ из-за спины, едва купец успел сделать пару шагов к указанному заморским гостем месту. - Или, может, он всегда так в гости ходит? На всякий случай?
Слова те буквально пригвоздили Гюнтера к полу. Медленно повернувшись, он узрел старшего из бритоголовых варваров. Тот одной рукой направлял в него, Гюнтера Джакомо, взведённый пистоль, а другой протягивал хозяину отобранные иезуитский перстень и стилет.
- Спасибо, Васыль, - ответил ему Айван, гость Московитский, и обратил к Гюнтеру потемневший взор:
- А ты садись, друг мой заморский. Рассказывай, какую такую кривду я над тобой учинил, чем обидел невольно, если за дружбу мою искреннюю решил ты извести меня смертию лютою?
Под конец речи голос Московитского купца набрал такую силу, что прозвучал в ушах и без того ни живого, ни мёртвого от страха Гюнтера трубами Иерихонскими.
Пал Гюнтер Винсент Джакомо на колени перед гостем иноземным и во всём ему повинился. И про болезнь жёнину рассказал, и про долг, при игре в кости приобретённый! И, про отца Августина, будь он неладен!..
А тут ещё без стука завалился в помещение младший из варваров.
- Твоё превосходительство! - заявил он на Московитском языке, который Гюнтер Джакомо, по завету отца, утверждавшего, что если он не будет понимать родной язык того, с кем заключает сделку, то его обязательно надуют, знал, не хуже, чем полудюжину других. - Ентот купчина с собой свиту привёл пышную...
- Сколько?
Айван Павлофф, гость торговый купеческий, претерпел мгновенную метаморфозу, неуловимо превратившись из разнеженного сибарита в собранного и готового к битве Воина. Черты лица его мгновенно заострились, приобрели хищный вид.
Молодой охранник прищёлкнул пальцами. Купец понятливо смежил веки и тут же голосом, не терпящим возражений, потребовал:
- Анна! Нишкни!
Молоденькая нимфа, осаждавшая его колени, надула губки, но испарилась, едва замолкли отголоски его голоса. Она слишком хорошо знала своего хозяина!
- Трое на крыше, Афанасий Петрович, - сообщил молодой, едва дверь за ней затворилась. - Двое у входа, под видом нищих лежебок. Один изображает ливрейщика... Очень халтурно, кстати...
Последняя реплика явно была обращена к нему, но Гюнтер, от сковавшего его страха перед этими чересчур уж уверенными в себе людьми, совершенно потерял способность шевелить не только конечностями, но, даже, и языком.
Не даром отец Августин живописал Московитов, аки погрязших безмерно в грехах и колдовстве поганом грешников беспросветных!.. И, что сила их вся от Нечистого! И, что имя им, Московитам нечестивым, - Легион!
- Ещё пятеро сидит в лодках, изображают из себя катающихся. Вот только катаются всё время у гостиницы. Более недругов не выявлено.
- Добре, Лексей! - ответил ему негоциант Московитский, легко откликающийся почему-то на имя "Айфан,асий Петровович", вместо привычного "Айван Дормийдонтыч". - С крыши и коридора гостей уберите. Только по-тихому. А остальных пока не трогайте!.. - процедил он, сверля Гюнтера неимоверно холодным пронизывающим взглядом. А слова падали тяжело, как расплавленный металл в снег, выжигая в хрупком девственном покрове глубокие следы, мгновенно, с громким пронзительным шипением остывающие, и покрывающиеся бронёй оксидной плёнки. И каждое это медленное слово оставляло, казалось, дорожку на нежной и чувствительной коже Гюнтера Джакомо! Жёг его нестерпимым огнём этот холодный пристальный взгляд тёмных, ставших в одночасье какими-то неживыми, серо-стальных глаз.
- А мы пока с уважаемым господином негоциантом Арамейским побеседуем по душам! - добавил он, высверлив, наконец, из Гюнтера нечто крайне ему необходимое.
- Господин Павлофф!! - возопил Джакомо, не вставая с коленей, едва дверь за молодым варваром затворилась. - Я не хотел!!! Меня заставили! Это всё отец Августин...
- И поворачивается у тебя язык, Гунтар Винцентович, говорить такое? - укорил купца с ухмылкой гость заморский, хотя лицо его при этом не смягчилось. - Я с тобой хлеб-соль делил, зелено вино пил, на святом кресте дружка дружке в верности клялися... А ты же?.. И-и-эх!..
Загадочный московит раздражённо махнул рукой. Словно обрубил что-то никому, кроме него, не видимое.
Не блистающий храбростью Гюнтер непроизвольно обмочился.
Не блистающий, как мы уже знаем, храбростью Гюнтер, непроизвольно сходил под себя.
- Э-э, господин негоциант! - гадливо скривился собеседник. - Да ты, похоже, со страху обделался? Вот ещё тоже мне, отравитель!..
Он разразился чудовищно громким и гулким хохотом.
На эти звуки сбежались оба чубатых варвара. Выглянула из соседней комнаты и давешняя девица, одетая уже в длинное цветастое платье с пышными рукавами.
- Чево случилось-то, Афанасий Пятрович? - полюбопытствовал старший из телохранителей.
- Ой, заберите от меня этого скомороха! Уморил! - потребовал купец. Однако, как только твёрдым, как кованые прутья ограды Гюнтерова родового гнезда, пальцам чубатого с хрустом сомкнуться на изнеженных венецианских плечах, мгновенно оборвал смех.
- Говори, Иуда! - чёрные глаза его раскалёнными углями прожгли дыры, казалось, в самой душе робкого негоцианта. - Пошто травить меня хотел? Кем подослан, собака?! Правду говори!! Душу выну!!!
Не известно, как там обстояло на самом деле с выниманием души, но тряхнул его гость Московитский так, взяв крепкими руками своими за отвороты камзола богато расшитого, так сотряс, что затрещала прочнейшая ткань иноземная, сносу которая не имает, и едва не покинула Душа тело немощное, к ратному подвигу уж никак не приспособленное.
- Айван! Айван! Я не хотел делать тебе зло! - захлёбываясь в соплях, уверял сурового московита Гюнтер Джакомо, трясясь от почти суеверного ужаса. Не даром же о далёкой Московии рассказы ходили один другого страшнее и ужаснее. Говорили люди знающие, что и колдуны они чёрные поголовно! И знаются со зверьём диким! Что даже по их стольному городу их, медведи - звери лохматые и беззаконные, невозбранно ходят! И что бы ни сделали - человека ли какого задерут, скотину ли, - того им во грех не ставят, ибо чтят себя московиты сим зверям диким братьями кровными. И умеют этими самыми медведями оборачиваться по желанию своему.
- Это всьо есть отец Августи-ин, йезуит прокляты! Всьо он!..
Выпалив всё это, Гюнтер отвернулся, сжался, заслонив голову руками, словно и правда ждал, что, вот, сейчас, голова московитского негоцианта покроется бурой свалявшейся шерстью, лицо вытянется, преобразившись в хищную звериную морду со смертоносными жёлтыми клыками в смрадной пасти. И обрушится на него с грозным рыком тяжкая лапа, увенчанная длинными страшными когтями!
Однако, вместо ожидаемых когтей Лесного Хозяина, Гюнтер получил таранный удар гранитным кулаком под рёбра и заскулил от боли, добавив ещё одно пятно на рейтузах к уже имеющемуся!
- Ну, Антихрист! Будешь говорить, или Василя с Лексеем кликнуть?
Голос Айвана Павлоффа был для Гюнтера сейчас и Жизнью, и Смертью, и Гласом Господним!
- Гляди! - пообещал трубный голос. - Если они за тебя возьмутся, мало не покажется. Расскажешь всё, чево знаешь, и, чево не знаешь, тоже! Визгом изойдёшь!..
От такой блистательной перспективы Гюнтер Джакомо готов был на месте изойти чем угодно, лишь бы весь этот кошмар поскорее закончился. Хоть слюной, хоть пеной!
Не удивительно, что, ещё раз описавшись, славный венецианский негоциант Гюнтер Винсент Джакомо, владелец капитала в четыре с половиной миллиона флоринов, кораблей, повозок, ферм, скота и много чего прочего, грохнулся в обморок.
Очнулся он через некоторое время в неизвестном помещении.
Будучи привязан к некоему подобию стола, купец мог пошевелить только головой. Помещение было небольшим. Три на четыре с половиной шага. Стены и потолок из плотно пригнанных друг к другу узких досок. Всё помещение ритмично покачивалось.
- Я на корабле? - поинтересовался Гюнтер, едва в поле его зрения возник какой-то силуэт.
- На корабле! - ответила давешняя знакомая Анна, подходя ближе и отбрасывая назад капюшон грубой монашеской рясы. - А что, ты не любишь воду?
- Я?.. - Гюнтер подавился готовой сорваться с языка фразой, осознав, наконец, что он совершенно голый! - Послушай, девушка! Ради милости Господней, прикрой чем-нибудь мою наготу! Я уже стар, и негоже мне сверкать чреслами перед девицей невинной!
Анна глуповато хихикнула, но кинула ему всё же какую-то холстину на эти самые чресла.
- Васыль всё одно тебе, дяденька, первым делом яйца крутить зачнёт! - пообещала она, хлопая глазами с самым невинным видом. Настолько натурально было изображено недоумение, что и сама Богородица, поразившаяся, верно, тому, что беременна, не сходясь с мужчиной ни единожды, не сыграла бы убедительнее! - Говорит, самое чувственное место в мужеском организме есть!
- Оно-то, конечно, да! - согласилась она с как бы невидимым для Гюнтера собеседником. - Однако методикой дияметральнай, как говорят греки, он сведенья и добывает! Чуть что узнать надобно, так он раз, и - за яйца! И ну крутить!!! А то ещё может и железом калёным подойти. Вот сразу мясцом шмалёным-то и завоняет!..
Она наградила пленного купца обольстительной улыбкой и хитрым подмигиванием нахального карего глаза.
- Ну, щас Васыль вже прийдэ, и распочнуться твои, дяденька, страдания лютые! Потому как после нашего Васыля, ежели которые выживают, обычно в хор церковный идуть, али в евнухи!..
Вывалив на несчастного венецианца этот информационный груз, она покинула помещение.
Гюнтер Винсент Джакомо в жизни не переживал потрясения большего, чем случайно упущенная в воду дорогостоящая статуэтка Венеры, оказавшаяся, как выяснилось, моделью статуи знаменитого ваятеля Древнего мира, Праксителя. И стоила она, соответственно, целую кучу денег!
Но это огорчение было лишь тенью того неумолимого и ужасного, что неотвратимо надвигалось на него в образе бритоголового варвара с драгоценной серьгой в левом ухе.
Его серые, как грозовое небо, глаза излучали какую-то спокойную уверенность. Уверенность в своих силах. Уверенность в своих товарищах. Уверенность в том, что его дело - правое! И ничто не в силах поколебать эту уверенность. Только Смерть! Да и то, как он слышал от других негоциантов, любителей дальних путешествий, даже на заведомую смерть московиты шли охотно, если были уверены, что их жертва не напрасна.
Московитов по всей просвещённой Европе презрительно именовали "варварами", но, в то же время, сильно опасались. Потому как были те московиты, как правило, люди боевые, не зависимо от звания. И отпор всегда давали на всякие скандалы! А уж если случилось двум-трём московитам в одном месте встретиться... Пиши - пропало!
Такое устроят! Городская стража, едва узнав, что вызывают туда, где замешаны московиты, попросту никуда не идёт! А кому хочется быть битым?! Ведь эти неистовые варвары всегда бьются так, словно их последний час пришёл! А уж если их несколько!..
Понятно, почему с московитами, упорно называющими себя "рус'ами", все, кто неглуп, связываться не спешили.
И рассказывали про них и их варварские обычаи вещи столь ужасные, что...
Поток его мыслей оборвал резкий скрип и хлопок двери, сквозь которую незадолго до того удалилась Анна. К Гюнтеру приближался, широко улыбаясь, тот самый варвар Вас'ыль! Он энергично разминал руки и, подойдя к Гюнтерову ложу, поинтересовался:
- Ну что, паныч, начнём?
Джакомо готов был описаться в очередной раз, глядя в эти холодные глаза цвета дамасской стали, но мочевой пузырь, съёжившийся от страха, как и его хозяин, выдавил на этот раз лишь пару жалких капель, не добавивших к общей картине ни цвета, ни запаха.
- Н-не-е-е над-д-до! - вытолкнул из себя Гюнтер и потерял память.
В себя он пришёл от града посыпавшихся на его многострадальное лицо полновесных и весьма болезненных оплеух. Едва распахнув очумелые глаза, Гюнтер обнаружил себя всё так же крепко привязанным к чему-то ровному и твёрдому. И над ним нависал страшный, добродушно улыбающийся ему, как родному, и дышащий невозможной смесью лука и частичек адского огня варвар Вас'ыль!
- Ну, шо, паныч? - почти равнодушно поинтересовался он, как бы ненароком демонстрируя и без того растоптанному сыну Винсента Пабло Джакомо некую короткую, но очень зловещего вида пилу с устрашающе растопыренными треугольными зубьями. - Сразу всё расскажешь, или больно тебе делать?
Гюнтер почувствовал, как вдоль позвоночника пробежал неприятный холодок, и зашевелились волосы на макушке. А всё его естество внезапно охватило нестерпимое, как чесотка, желание поделится с этим незнакомым ему человеком всем, о чём имел хоть малейшее представление!
Вот при таких печальных обстоятельствах Гюнтер Винсент Джакомо, богатейший и знатнейший негоциант города Венеция, и стал активнейшим соглядатаем Иноземного Приказу Московского княжества Великого. Земли московитов. Иначе - рус'офф.