Синенко Андрей Евгеневич : другие произведения.

Николаев день

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


"НИКОЛАЕВ ДЕНЬ"

  
   Николаевский морской порт встретил "Elenу B" далеко не ласково. Угрюмое, свинцово-серое небо по нескольку раз в сутки изливало противный мелкий дождь. Мокрость сыпалась осенняя, без малейших примесей снега, но холод при этом царил вполне зимний...
   Старая семитрюмная "калоша" встала под погрузку металлолома. На неделю, как минимум. Круглые сутки, с небольшими паузами, гремел искорёженный металл, заполняя трюмы. На берегу был он свален в огромную гору; с виду раза в три бСльшую, чем само судно.
   В тот день Юра заступил на вахту. Матрос находился возле трапа, отбирая документы у всех прибывающих на борт и выдавая бейджики взамен. Работа лёгкая, но скучная. Тоскливая даже. Приходят ведь только портовые рабочие, те, что подают сигналы крановщикам, да тальманы... * Такие специальные люди, которые наблюдают за погрузкой. Чтоб камни там, баллоны всякие не грузили, фольгу, опять же. Всякое-разное в металлоломе, как оказалось, попадается. Начиная с кузовов легковушек и кончая кладбищенскими оградами. Ржавь, рвань и хлам в ассортименте. Ну и, конечно же, неизменные канализационные люки.
   Юре всё это было в новинку. Потому что пошёл он всего лишь во второй рейс. Окончив институт, решил немного поплавать, так сказать, составить стартовый капитал. В свой первый рейс парень ходил палубным матросом на пароме "Новороссийск - Стамбул". Затем перевёлся матросом-мотористом на "Elenу B" -- старую посудину, по которой уже лет двадцать как газорезка рыдала, громадными искрящимися слезами. Под слоем чёрной краски, которой сейчас был выкрашен корпус, явственно просматривались предыдущие названия судна, одно на носу, другое на корме: "Художник Хачатурян" и ещё что-то по-грузински. (Кормовую надстройку выкрасили в ядовито-оранжевый цвет, кстати, и это отнюдь не прибавило корыту очарования.) Закончив мелкий ремонт в Новороссийском порту, ветеран черноморского флота отправился в украинский порт Николаев...
   Погодка, и без того мерзкая, слякотная, в этот день выдалась особенно гнусной. Дождю надоело прикидываться осенней моросью, и временами он переходил в липкий мокрый снег. Кутаясь в бушлат, парень забился в уголок, где не так сильно дуло, и смотрел, как за снежной пеленой ворочаются портальные краны. Исполинские механизмы издавали причудливые звуки, и казалось, что там, на берегу, беспокойно топчется стадо динозавров.
   --...Скучаешь?
   Юра повернулся на голос. Возле него стоял Витька Иванов, судовой кок, бывалый уже мариман и штатный весельчак команды.
   -- А варианты? - пожал плечами Юра.
   Иванов, громко хмыкнув, расплылся в довольной улыбке. Затем, воровато стрельнув глазами по сторонам, распахнул полы куртки, наброшенной поверх некогда белых поварских доспехов... Продемонстрировал початую бутылку водки.
   -- По чуть-чуть, - сказал он, снова оглянувшись. -- Для сугреву, так сказать. Чисто в медицинских целях...
   Юра не то чтобы любителем алкоголя был, но... погода более чем располагала.
   -- А Дракон? -- всё же спросил он.
   -- Во-первых, Дракона на борту нету, -- забавно скорчив наглую рыжую морду, развеял его сомнения Витька. -- А во-вторых, мы ж по чуть-чуть?..
   Юра согласно махнул рукой. С ловкостью бывалого фокусника кок достал из воздуха стакан и два небольших зелёных яблока.
   -- Для особо взыскательной публики могу предложить на закусь конфетку, -- сообщил Иванов, наполняя стакан до половины. -- Сосательную, "Дюшес"...
   ____________________________________________________________________________________________
   * Tallyman (англ.) - контролёр, отслеживающий помещением на судно грузов; как правило, направляется независимыми сюрвеерскими компаниями. Инспектирует качество груза (в том числе отбирает пробы - зерна, химических удобрений), а также ведёт тальманский счёт: грузы скрупулёзно пересчитываются, если количество их определяется поштучно, например, трубы, брёвна и так далее, либо пакеты, упаковки металлопроката или мотки проволоки.
   Юра удовлетворился яблоком. Выпитая водка расплылась по организму тёплой волной и слегка ударила в голову. Витька, навернув свои полстакана, присел рядом и закурил.
   -- Ну, чё, как жизнь-то?
   -- В смысле? -- не понял Юра.
   -- Ну, как житуха, в смысле, чё смурной-то такой? -- пояснил Витька, выдыхая клубы табачного дыма.
   -- А чему радоваться? Сидишь тут как пень, на холодрыге...
   -- Ну, тут уж, брат, ничё не попишешь. Служба! Ты за неё, кстати, деньжата получаешь.
   -- Получа-аю, -- со вздохом согласился Юра.
   -- А чего ж так пессимистично?
   -- Да просто настроение паршивое, -- признался Юра. -- Девушке своей дозвониться не могу.
   -- Всего-то и делов? -- вскинул рыжие брови кок. -- Вот ещё выдумал! Может, у неё телефон сломался?
   -- Может, и сломался... -- согласился парень. -- Но за сутки с лишним она бы нашла возможность позвонить.
   -- Вы чё, каждый день созваниваетесь? -- поразился кок.
   -- Ну да. -- В свою очередь удивился Юра. -- А что тут такого?
   -- Да нет, ничего... Ровным счётом ничего. Просто денег, наверное, немеряно уходит?
   -- Ничего не поделаешь, -- Юра улыбнулся. -- Любовь!..
   -- Ладно, влюблённый, слушай анекдот, -- сменил тему Витька. -- Заваливает в фотоателье толпа китайцев. Человек сто. Заплатили бабки, их сфотографировали каждого, короче, всё как положено. "Приходите завтра" и всё такое. Ну, китайцы ушли, а те, в ателье, призадумались. Зачем, думают, столько работы лишней? Китайцы-то все на одно лицо! Напечатаем сотню штук с любого негатива и всех делов... Сказано -- сделано! Приходит на следующий день первый китаец за своей фоткой. Посмотрел и говорит: "Это не я!". Они ему: "Как так не вы?! Лицо-то ваше!". А он им: "Лицо моё, а вот рубашка не моя!"...
   И, не дожидаясь реакции аудитории, кок залился жизнерадостным смехом. Потом встал, хлопнул вахтенного по плечу.
   -- Ладно, бывай, Ромео! Почапал я...
   Юра снова остался один. Посидел пару минут, достал мобильник, позвонил Натке... С тем же результатом. "На данный момент абонент находится вне зоны досягаемости".
   -- Огоньку не найдётся? -- маленький кругленький тальман с выбивающимися из-под грязно-белой каски неаккуратными чёрными вихрами, держал в пухлых губах незажжённую сигарету. Юра задумался, вспоминая свою Натусю, и не заметил, как тот появился.
   -- Конечно, -- парень усмехнулся, добыл из кармана зажигалку и протянул "Губошлёпу"; почему-то именно так он сразу же мысленно прозвал губастого колобочка в видавшей виды сине-белой "болоньевой" куртке. Тальман прикурил, вернул зажигалку и, видимо, собирался ещё что-то сказать, но в этот момент у Юры запиликал "Siemens". Лихорадочно сунув зажигалку обратно в карман, парень выхватил трубку... Звонила Инна -- лучшая Натулина подруга.
   -- Привет, Иннок! Как дела? Как жи... -- начал было он, и резко умолк. "На том конце" слышались истеричные рыдания.
   -- Что-то случилось?!. -- вскрикнул Юра.
   -- Юра-а-а!.. -- в буквальном смысле провыла Инна. -- На-ата под машину попа-а-ала! Состояние очень тяжёлое-е-е...
   Девушка исторгала что-то ещё, но Юра её уже не слышал. Палуба резко накренилась в его глазах, норовя встать дыбом. Пребольно ударившись головой о стену надстройки, он рухнул на палубу... Что-то пищала зажатая в руке трубка. Но это совершенно не волновало его сейчас. Произошло СТРАШНОЕ!!! Наташенька, его единственная любовь, смысл его жизни!.. Не может быть! Только не она!!!
   ...Юра ощутил, как чьи-то сильные руки подхватывают его подмышки, и вздёргивают вверх. С неимоверным трудом сфокусировав взгляд, он увидел перед собой высокого крепкого мужчину лет шестидесяти с аккуратно подстриженными бородой и усами, одетого в зелёную армейскую плащ-накидку. Он внимательно смотрел парню в глаза.
   -- Молодой человек, что с вами?..
   -- Да, конечно, спасибо... -- невпопад пробормотал Юра, прислоняясь к стенке. И добавил: - Уже... лучше.
   "Губошлёпа" в пределах видимости не наблюдалось. Смылся... А откуда взялся этот бородач, Юра не имел понятия.
   -- Вы уверены? - пожилой мужчина ещё пристальнее посмотрел на него, казалось, пытаясь пробраться пронзительным взглядом до самых дальних уголков души.
   -- Да... спасибо ещё раз...
   Нежданный помощник недоверчиво покачал головой, но спорить не стал. Пожелав Юре здоровья и удачи, поглубже надвинул капюшон и отправился к трюмам, распахнувшим к небу свои крышки.
   Едва придя в себя, парень набрал телефонный номер родителей. Ответила мать, но ничего, кроме слёз, добиться от неё было невозможно. Трубку на том конце провода взял отец. "Мужайся, сынок...", -- начал он. От него Юра узнал, что вчера вечером, когда Наташа возвращалась домой, её сбил "мерс" какого-то пьяного урода, не справившегося с управлением. Девушка получила несколько переломов, но не это самое плохое. Она ударилась головой... Она в коме! И врачи говорят, что предстоящие сутки - критические. Судя по её состоянию, если в течение суток не придёт в сознание, то -- ВСЁ...
   Юра прижался щекой к холодному металлу надстройки, чувствуя, как у него шевелятся волосы на голове.
   Этого просто НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!
   ТОЛЬКО НЕ С НЕЙ!!!
   Мысли метались как угорелые. Что делать?.. Что делать?!! Наташенька, солнышко! Нет! Не может быть!.. Это просто страшный сон, я проснусь и кошмар сгинет... А если нет?! Нужно срочно ехать домой. К чёрту всё! Я нужен ей!!! Я должен быть там! Возле НЕЁ! Рядышком...
   Сообразив, что делать, Юра тотчас бросился к старпому.
   -- Овчинников! Ты почему не на месте? -- было первое, что пророкотал грозный "Старик", которого все на борту боялись едва ли не больше, чем не менее грозного "Дракона" -- капитана судна. Сбиваясь на каждом слове, Юра выложил свою беду.
   Старший помощник капитана нахмурился, беззвучно пожевал губами.
   -- Ты-ы вот что... -- Старик порывисто поднялся, распахнул настенный шкафчик, достал бутылку коньяка и рюмку. Увидев протестующий жест подчинённого, досадливо отмахнулся. -- А-а, брось, Юрок! На вот, выпей и успокойся.
   -- Дело, конечно, серьёзное, понимаю, - продолжил старпом, после того как матрос выпил. -- Но и горячку пороть не следует. В любом случае, надо дождаться кэпа. Без него ты даже денег на дорогу не получишь.
   -- Но она же там...
   -- Извини, всё понимаю, но ключи от сейфа у него. А с экипажа много не настреляешь, даже если всё до копейки выгребут... Так что жди! Кэп через пару часов будет.
   Старик снова нахмурился.
   -- Ты вот что, знаешь... Отправляйся-ка ты в свою каюту! Сейчас пришлю кого-нибудь тебе на смену... И не спорь! Давай, давай!
   С трудом ворочая мыслями, ставшими вдруг чугунно-неподъёмными, Юра сомнамбулически отправился в свою каюту.
   -- Ты, я гляжу, прям хуже тех китайцев! -- раздался над ухом знакомый голос. -- У них на всех одно лицо, а на тебе его вообще нету! Юрок! Случилось чё?
   Парень в отчаянии только заскрипел зубами и вытер предательскую слезу, побежавшую по небритой щеке. Впору было разреветься от безысходности. Как малому пацану, у которого старшие ребята отобрали любимую игрушку.
   -- А ну-ка пошли!
   Витька втянул его в свою каюту, усадил на диван и поспешно запер дверь.
   -- Ну, чё стряслось-то?!
   -- Невеста под машину попала... -- обречённо ответил Юра, уставившись тоскливым взглядом в угол. -- В коме лежит.
   -- Да-а, дела! - засуетился кок; в его голосе, всегда таком бесшабашном, послышались нотки неуверенности. -- Ну ты, это... Не переживай сильно! Всё образуется... Невеста поправится, всё будет хорошо!
   Юра и сам не заметил, как перед ним, на столике, очутился стакан водки и знакомые уже яблоки.
   -- Да ну!..
   -- Выпей, полегчает!.. -- с компетентностью знатока посоветовал Витька. Глаза, однако, в сторону отвёл. Его амплуа было - "массовик-затейник", и в роли утешителя Иванов явно чувствовал себя неуверенно.
   Внимательно выслушав пересказ Юриной беседы со Стариком, кок заверил матроса, что это самая правильная линия поведения в данной конкретной ситуации, и посоветовал немедленно лечь спать, дабы забыться и, заодно, "поднакопить силёнок, которые тебе в самом ближайшем будущем очень даже понадобятся".
   Сделав это заявление, Витька решительно плеснул Юре ещё водки, и себе заодно, поднял стакан и... вдруг тихонько спросил:
   -- Очень любишь?
   -- Больше жизни!!!
   В двух словах, сказанных без малейшего колебания, в этот миг для Юры действительно заключился весь смысл его существования - в этом мире, в этой жизни. Он с пронзительной ясностью осознал: ему, здесь, будет просто делать нечего ОДНОМУ.
   -- Значит, всё будет хорошо! Ну, за здоровье невесты!..
   Юра добрёл в свою каюту и рухнул на койку. Попытался заснуть, но сон не шёл.
   Выпитая водка, вместо того, чтобы одурманить мозг и, если не изгнать, то, по крайней мере, притупить воспоминания, перемежающиеся самыми страшными картинами возможного будущего, подействовала совершенно противоположным образом. Переживания сделались ещё острее, ему казалось, что это не Наташа, где-то там в неимоверно далёкой сейчас Керчи, а он, здесь-сейчас, умирает...
   От острейшей невыносимости самой мысли о том, что ОНА может перестать БЫТЬ, вдруг безумно захотелось курить. Юра вскочил, набросил бушлат и отправился на палубу. Выйдя из тёплого коридора наружу, он первым делом заполучил порыв ледяного ветра и пригоршню снега в лицо. Зябко передёрнув плечами, парень направился в тальманскую каюту, под которую на время погрузок всегда выделяли "курилку", дверь которой выходила на палубу в паре метров от поста вахтенного.
   Пристроившись на жёстком диване, Юра закурил. Глубоко, изо всех сил затянулся, наполняясь горьким, как его нынешняя жизнь, дымом, и... второй затяжки не сделал. Курить совершенно перехотелось. Сигарета отправилась дотлевать в пепельницу. Уперев локти в крышку стола, Юра пристроил подбородок в ковшик ладоней, уставился остекленевшими глазами в одну точку и рухнул в бездну хаотически мечущихся мыслей... Чуть погодя уронил руки на столешницу, а голову на руки, воткнул пылающий лоб в ладони, и разревелся.
   Навзрыд, с подвывом, стонуще, будто от громкости этого отчаянного рёва зависело, ЧТО дальше произойдёт.
   НЕ НА-А-АДО!! НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!! НЕ-Е-Е...
   Когда сил рыдать уже не осталось, обессиленный Юра притих. Крепко зажмурившись, оцепенел, спрятав лицо в скрещенные руки. Словно пытаясь укрыться от горя, отгородиться, НЕ ВИДЕТЬ ужасающую реальность...
   Сколько он так просидел, прикинуть не смог бы даже приблизительно. Время совершенно утратило смысл. Лишь когда скрипнула дверь, впустив порцию холода и лопату снега, Юра встрепенулся, вскинул голову, расплющил глаза и недоумённо уставился на давным-давно истлевшую в пепельнице сигарету. Затем перевёл взгляд на... знакомую зелёную плащ-накидку.
   -- Ух ты! Ну и погодка! -- потирая руки, тальман присел за стол напротив матроса и откинул капюшон. Лицо у него оказалось правильное и, пожалуй, даже красивое. Какой-то особенной, дивной красотою, которую придаёт лицу человека... умиротворённость? Почему-то именно это слово неожиданно пришло Юре на ум, когда капюшон открыл голову мужчины.
   -- Не желаете?
   Не отрывая от парня пристального взгляда пронзительных тёмно-синих глаз, тальман извлёк из-под стола термос, отвинтил крышечку. По тесному помещению тальманской курилки разнёсся тонкий аромат хорошего кофе, слегка приправленного коньяком.
   -- Оч-чень пользительно в такую погоду, -- пояснил он, наливая горячий напиток в крышку от термоса.
   -- А-а, вы?.. -- спросил Юра, торопливо ликвидируя мятым носовым платком следы горького плача.
   -- Не беспокойтесь! -- незнакомец наклонился, обнаружив "конский хвост", в который были стянуты на затылке его длинные седые волосы, и водрузил на стол простенькую фарфоровую чашку.
   -- Спасибо, -- Юра осторожно отхлебнул обжигающую жидкость.
   -- Да не за что! -- улыбнулся пожилой мужчина. -- Извините, что спрашиваю, -- добавил он после паузы, когда парень вновь закурил. -- Но я так понимаю... у вас что-то серьёзное стряслось?
   -- А вам-то какая разница? -- буркнул Юра, понимая, однако, что грубить неожиданному собеседнику совершенно не хочется.
   -- Может, и никакой, -- ничуть не смутившись, ответил седой тальман. -- Просто я... издавна пребываю в уверенности, что, будучи разделённым, горе в два раза легче становится. Я, конечно, не навязываю вам своё общество, молодой человек, не подумайте! Я не... не досужая бабка со скамеечки у подъезда. Но... Я могу вас выслушать и сопереживать вам, а это немало.
   Он говорил что-то ещё, позднее Юра не смог даже толком вспомнить, о чём именно. Однако же, странным образом, старик располагал к себе, и в какой-то миг парень понял, что выложил ему всё, что накипело на душе. Всё, абсолютно всё, начиная с пятого класса школы, когда они с Наткой познакомились, и до ухода Юры в этот рейс.
   Слушателем бородатый старик оказался, действительно, очень хорошим. Не перебил ни разу, но глядел на рассказчика с неослабевающим участливым вниманием.
   Когда матрос замолчал, тальман тепло улыбнулся. От этой улыбки веяло искренним, неподдельным сочувствием, и у парня неожиданно... ПОЛЕГЧАЛО НА ДУШЕ.
   -- Не переживай, Юра! Поправится невеста. Иди в рейс дальше, и ни о чём не беспокойся. А когда вернёшься, будет твоя Наталка ждать тебя на вашем месте, на склоне... Ладно! Засиделся я, на палубу пора, ещё очень много дел... как обычно.
   Тальман встал, поправил пристёгнутый к вороту бэйджик.
   -- Не горюй, Юрок! Вам с любимой жить и жить, в мире да согласии... Я тебе говорю. А ты верь.
   Он озорно подмигнул, решительным движением набросил капюшон, распахнул дверь, на миг впустив из мрачного "внешнего мира" подвывающий глас ветра, и вышагнул из курилки в снежно-ледовую круговерть.
   Тяжёлая металлическая дверь захлопнулась, отгородив Юру от холода и мрака.
   ...Он по-прежнему сидел на том же месте, где совсем недавно УМИРАЛ, и прислушивался к себе самому. Удивительно, но факт - в душе больше не было ледяной высасывающей пустоты, а в голове - скулящих от страха мыслей. Что-то произошло с ним, после того, как выговорился этому безымянному седому бородачу... судя по ощущениям, ХОРОШЕЕ что-то.
   Юра поплотнее запахнул полы бушлата, рывком отворил дверь и шагнул на палубу. Лицо ожгло ударом ледяного ветра. Парень поспешил укрыться в надстройке. Он ещё не знал точно, куда сейчас пойдёт и что будет делать, но был уверен на все сто: там, во мраке надвигающейся ночи, ему находиться совершенно незачем!
   Юра едва успел подняться на одну палубу, как из кармана раздались звонкие полифонические трели. Мобилка транслировала мелодию вызова, присвоенную группе "СЕМЬЯ".
   -- Да?.. -- несмело спросил он, поднеся телефон к уху.
   Из динамика полился сбивающийся голос мамы:
   -- Юрочка, сынок! Радость-то какая! -- всхлип. -- Наташенька в себя пришла! Доктора говорят, кризис миновал!
   -- ПРАВДА?!!
   -- Да, сынок! Истинная правда! Главврач так и сказал, уже нет повода для беспокойства!
   -- Мама, УРА-А!!! -- от хлынувшей в душу и моментально её заполнившей РАДОСТИ Юра в буквальном смысле подпрыгнул. -- Это просто замечательно!!!
   -- Да, конечно! -- мать ещё раз всхлипнула. -- Доктор говорит, чудо произошло!.. Настоящее чудо!
   От восторга ему хотелось прыгать, скакать, кричать. НЕ стоять и НЕ молчать!
   -- Ма, теперь всё будет хорошо!!!
   -- Конечно, сынок! Конечно! Всё будет хорошо! -- заверила мать. И, чуть понизив голос, добавила: -- Наташенька, как в себя пришла, первым делом о тебе спросила. Как узнала, что ты домой ехать собрался, сказала: пусть не едет. Передайте, говорит, тётя Дуся, что когда вернётся, я совсем поправлюсь и буду, говорит, ждать его на нашем месте, на склоне Митридата...
   -- Мамуль, а мобилка у неё?..
   -- Пока нет. Слабенькая она сейчас. Врачи не разрешают. Вот дней через пять звони...
   Поговорив с мамой, Юра спрятал телефон и с блаженной улыбкой сполз спиной по стене коридора. ОНА БУДЕТ ЖИТЬ!!!
   "И я... МЫ. Будем жить... теперь... в мире да согласии."
   Он невольно потянулся мыслями в прошлое.
   Первый поцелуй, склон горы под сенью крымской ночи... Это место потом и стало "их местом"... СТОП.
   Юра открыл глаза и посмотрел на обшитый крапчатым пластиком потолок коридора.
   "Что-то, что-то... Понял! Тальман! Он сказал: будет ждать тебя на вашем месте! Откуда он мог знать? Я ведь точно помню, что об этом ему ничего не рассказывал! Всё, всё выболтал, а об этом - ни-ни..."
   Юра вскочил, вихрем вылетел на палубу и заметался между горловинами трюмов.
   -- Ты чего носишься, как угорелый? -- схватил его за руку невесть откуда нарисовавшийся "Губошлёп".
   -- Тальмана не видел? Такой, из ваших... Седой такой, с бородой, в плащ-накидке...
   -- Только что к надстройке ушёл. Туда! -- махнул рукой "колобок".
   Юра бросился к надстройке. Вахтенный ответил, что такой, дескать, борта не покидал. Юра пробежал все палубы надстройки, проверил все коридоры, заглянул, куда только можно было. Ещё раз обежал палубу и надстройку... вернулся к вахтенному.
   Нет, такой борта не покидал!
   Войдя в коридор, Юра привалился спиной к стене, обессилено переводя дыхание... И тут боковым зрением отметил какое-то движение в конце коридора. Мгновенно повернувшись, он успел заметить скрывшуюся за поворотом зелёную полу.
   Вылетев туда, за поворот, он увидел пустой коридор, застеленный не очень чистой красной ковровой дорожкой.
   У самых его ног на ковре лежало что-то белое. Юра нагнулся и поднял... бэйджик.
  
  

SveMir shipping services

мotor vessel "ELENA B"

VISITOR N 11

  
  
   * * *
  
   Припорошенные снежком улицы стелились под ноги. С тех пор как он последний раз бывал здесь, ничего не изменилось. Разве что кумача прибавилось. Но его это совсем не беспокоило...
   Арсений ликовал. Наконец-то он обнимет родных! Отца и маму! Он не видел их так давно!
   Восемь месяцев проболтался в море, транспортируя остро необходимые молодой Советской республике грузы. И вот теперь "Революция" -- бывший сухогруз "Великая Екатерина", где он служил старшим помощником, -- наконец-то стал под разгрузку в Николаевском порту. Капитан на сутки отпустил домой своего молодого помощника, зная, что тот местный. Пусть-таки парень увидится с родными! Сам капитан, уроженец Архангельской губернии, прекрасно понимал, до чего побывка необходима его молодому энергичному соратнику, на глазах выросшему из мотористов в старпомы.
   А что оставалось делать?!.
   Дельного персонала молодому государству не хватало, а старый "морской волк" в первую очередь ценил смышлёных людей. Самым толковым был Арсений Мартынов, местный, "черноморский" парень. Плюс, какое-никакое, но техническое образование!.. У остальных же членов экипажа, отряженных на борт "Революции" Ленинским комсомолом, исключая десяток настоящих моряков, происхождение хоть и было самое что ни на есть рабоче-крестьянское, зато в механизмах они, как правило, не смыслили ни-че-го.
   Так Арсений Акакиевич Мартынов и "выслужился", неожиданно для себя, в старшие помощники на сухогрузе "Революция"... И вот теперь, когда судно встало под разгрузку в Николаевском порту, спешил он по припорошенным снегом улицам домой.
   Домой! Туда, где любят и ждут!
   В свои двадцать семь он не был женат. Как-то не сложилось. Пережив лихие военные годы в качестве слушателя Николаевской штурманской школы, Арсений в дальнейшем избежал призыва в РККА. Молодое государство рабочих и крестьян настоятельно нуждалось в морском флоте, и победившая революция отправила его на "Революцию". Отец и мать - вот и все его родные люди...
   Знакомыми с детства широкими улицами парень торопился к тихому переулку на Слободке, куда их вытеснил семнадцать лет назад "пролетарский переворот", как называл Октябрьскую революцию отец, которого Арсений боготворил. Невзирая на происхождение и все социальные перипетии, закончив-таки школу в двадцать втором, пятнадцатилетний Арсений отправился "в моря". С тех пор со своею семьёй виделся он изредка, урывками.
   Последний раз дома пробыл всего две недели. Целых восемь месяцев назад!..
   И вот бежит он по улочкам, с детства знакомым, стремится домой, прижимая к боку узелок с гостинцами, весь в предвкушении встречи... Сворачивает во двор, отворяет деревянную, крашенную в зелёный цвет ветхую калитку.
   Арсений наскоро приласкал дворового Трезора, пса довольно крупного и лохматого. Тот почему-то выглянул из будки опасливо и, виляя хвостом, подскакал на трёх лапах, лишь убедившись, что молодой хозяин во дворе один. Обычно Трезор, принесённый тем же Арсением восемь лет назад слепым щенком, жалобно пищащим комком, выброшенным каким-то жестокосердным человеком на январский мороз, радовался возвращениям сына хозяев гораздо живее. Хоть и видел его редко, но был к нему очень привязан. Помнил добро!
   Верный пёс обычно выражал свою радость по поводу редких встреч с Арсением куда более живо. Но молодой старпом не обратил внимания ни на это, ни на истоптанный множеством подошв снег во дворе. Сердце пело. Туда! Скорее туда, где любят и ждут!
   Потрепав по кудлатой голове пса, неловко прыгающего вокруг него и повизгивающего от восторга, Арсений вбежал в дом. На лице его расплылась широченная улыбка... которая тут же начала таять. Узел с подарками выпал из руки. Вместо приветствий в доме его встретил громкий плач. Мать рыдала в плечо своей старшей сестре, Агафье Ивановне, женщине чопорной и неприветливой. Арсений никогда её не любил.
   Увидев сына, зарёванная мать бросилась ему на шею. Из её надрывной, почти бессвязной речи он разобрал только одно: отца забрали. В НКВД!
   -- Как?! Не может быть! -- оторопел Арсений. -- За что?!
   Положение вещей разъяснила тётка. Брезгливо поджав губы, она отвернула своё каменно-отрешённое лицо, и, глядя в сторону, сообщила:
   -- На заводе "Руссуд", там эсминец, от старого времени оставшийся, недоделанный был. Вот, стали его доделывать. Раньше, вроде, "Наварин" был, а сейчас вроде бы "Комсомольцем" назвать намеренье имеют... Стало быть, взорвалось там что-то.
   -- Что? -- невольно подался вперёд Арсений.
   -- Откуда я знаю? -- отрезала тётка. -- Но только громко взорвалось. И до нас было слышно. -- (Жила Агафья в паре вёрст от завода!) -- Гро-омко бабахнуло. Жертвы, говорят, есть. Вроде с дюжину рабочих преставилось и покалеченные в обилии имеются!..
   -- Ну а отец-то при чём? -- не понял Арсений.
   -- Ка-ак же! -- тётка снисходительно пожала плечами по поводу непонятливости племянника, которого она всегда считала непутёвым. -- Так ведь понаехали на завод синие фуражки, диверсия и саботаж, говорят. Ну и похватали всех, кого причастным нашли!
   -- А папа? -- продолжая поражать тётушку своей тупостью, спросил Арсений, падая на стул. Ноги внезапно ослабели и не держали.
   -- Так он же ещё при царе-батюшке работал! -- Агафья Ивановна одарила его уничижающим взором и осенила себя крестным знамением. -- Такие, как он, всегда у "этих", -- она энергично мотнула головой куда-то вбок, -- всегда на подозреньи...
   Арсения моментально охватил ужас. Отца! Честнейшего и благороднейшего человека из всех, кого он знал! Отец, сколько он его помнил, всегда немного рассеянный в том, что не касалось дела всей его жизни -- судостроения!.. Папа причастен к диверсии... это просто смешно! Ему же совершенно всё равно, какая власть! Для инженера главное -- строить корабли! Какая нелепость! Нужно срочно им всё объяснить! Но куда бежать? С кем говорить?..
   Кое-как утешив мать, он вознамерился немедленно отправиться в органы.
   -- Мама, я пойду, подышу воздухом, - сказал Арсений, подымаясь на чуть окрепшие ноги. -- Не волнуйтесь, вскорости вернусь...
   Мать, продолжая всхлипывать, пыталась что-то сказать, но он выбежал на улицу и решительно направился в центр города. Целью его был двухэтажный белый особняк с колоннами и флигелем, большой и красивый. До революции там проживал купец первой гильдии Жуков, теперь же, насколько Арсению было известно, располагалось Николаевское управление Народного Комиссариата Внутренних Дел...
   Войдя в здание, моряк несмело обратился к дежурному, склонившемуся справа от входа над многочисленными бумагами, разложенными на столе.
   -- Извиняюсь, товарищ?..
   Дежурный поднял голову, и Арсений вдруг с удивлением узнал в нём своего бывшего гимназического однокашника Вовку Грущука. Изменившегося сильно, конечно, но не до такой степени, чтобы не узнать. Поднабрал в весе, заматерел...
   Арсений искренне обрадовался встрече. Да и обстоятельство, что бывший товарищ детских игр служит в этой "конторе", очень кстати! Так ему подумалось. Какое бы звание у Грущука ни было, а всё-таки... Только-только ввели новые петлицы и нарукавные знаки, поэтому "шпалы" былого детского товарища и "угловой" шеврон ничего старпому "Революции" не говорили.
   -- Вовка! Сколько лет, сколько зим! Не знал, что ты в эНКаВэДэ служишь!..
   Но лицо бывшего друга детства почему-то посуровело.
   -- А-а, Мартынов! -- процедил он сквозь сжатые зубы. -- Сам пришёл! Хорошо... Не придётся за тобой людей посылать. Сержант! Вот этого в тринадцатый кабинет!
   Из-за ближайшей двери появился энкавэвдэшник, ни слова не говоря, схватил Арсения за локти и попытался вытолкать его из вестибюля, утащить в глубину здания.
   -- Володя, ты чего?.. -- пролепетал парень, обомлевший от такого поворота дел.
   -- Для тебя, падаль, я гражданин капитан! -- выплюнул Грущук с перекошенным лицом. -- Веди его!
   К сержанту присоединился боец. Арсений получил два крайне болезненных удара по почкам, заставивших его выгнуться дугой. После этого ему завернули руки за спину и поволокли по коридору. Ступени широкой лестницы на второй этаж пронеслись перед носом, и его втолкнули в какую-то комнату, посадили на стул, крепко привязали к спинке и оставили одного.
   Проделано всё это было с завидной сноровкой, выдающей богатый практический опыт.
   Совершенно сбитый с толку, Арсений затравленно оглянулся по сторонам. Сидел он посреди большой прямоугольной комнаты с наглухо задёрнутыми шторами на окнах. Всю меблировку помещения, не считая его стула, составляли лишь стол у дальней стены, полукресло и какая-то высокая конструкция, накрытая чёрным чехлом. Через пару минут, едва Арсений успел осмотреться, появился "гражданин капитан" и молча прошествовал через комнату к столу.
   Свет погас. Комната погрузилась в непроглядную тьму.
   -- Володя, что всё это значит? -- в никуда спросил Арсений. Ответом ему была тишина.
   Арсений помолчал.
   -- Володя?..
   Внезапно в углу вспыхнула автомобильная фара; ослепляющий луч яркого света был направлен точно в лицо арестованного моряка.
   Одновременно из темноты послышались обвинения, высказанные Владимиром Грущуком.
   Голос был негромок, вкрадчив и, кажется, даже слегка вибрировал, выдавая предвкушение... Изумлённый Арсений узнал, что он, мол, теперь-то уж сполна получит, за всё, по совокупности. Мало того, что он-де испортил Грущуку всё детство, так он ещё и сын врага народа, как выяснилось... "С кем твой родитель минировал завод? Говори, падла!!"
   Ослеплённый Арсений моргал и пытался уклониться от безжалостного светового расстрела.
   Не получив ответа на заданный вопрос, голос сорвался на визг, а из темноты градом посыпались жестокие, сокрушительные удары.
   ...пришёл в себя Арсений оттого, что его окатили ледяной водой. Моряк побоялся сразу открыть глаза, тем более, что сквозь смеженные веки пробивался яркий свет. Ощутил, что лежит боком на чём-то холодном и твёрдом, и что по-прежнему крепко привязан к стулу... и что у него жутко болят голова, правая нога и рёбра с обеих сторон.
   Где-то вверху, в отдалении, слышались голоса. Незнакомый, сурово-начальственный, выдающий привычку приказывать, и растерянный, опять-таки слегка вибрирующий (на этот раз, не от страха ли?) тенорок его палача.
   -- Чем это ты, Грущук, здесь занимаешься? Почему вместо тебя на входе сержант сидит?
   -- Допрашиваю сына врага народа, товарищ полковник...
   -- Кроме тебя, значит, некому? Ты у нас незаменимый? -- в начальствующем голосе послышались еле сдерживаемые нотки раздражения. -- Ты знаешь, что комиссия из центра приезжает?! И пост бросил! А ну, марш на место!
   -- Есть! -- щелчок каблуками.
   -- Стой! Кого это ты так обработал? -- поинтересовался "суровый", словно только сейчас заметив скрючившегося на полу Арсения.
   -- Так я ж и говорю, товарищ полковник!.. Сын саботажника, Акакия Мартынова. Уверен, что они в сговоре! Я его с детства знаю. Та ещё сволочь!..
   -- Ладно, разберёмся. Свободен!
   Раздались чётко отпечатанные шаги, скрипнула дверь.
   -- Сержант! Отвязать, умыть и в камеру пока.
   -- Есть! -- звонко ответил третий, молчавший до этого голос. Сильные руки подхватили полуживого Арсения. Его безвольное туловище отвязали от стула и снова куда-то поволокли. Ещё раз окатили водой и с размаху швырнули на пол, о который он весьма чувствительно приложился. Где-то сзади грохнула тяжёлая металлическая дверь.
   Чьи-то руки подхватили его подмышки и оторвали от пола.
   Насколько позволяли опухшие, заплывшие кровоподтёками глаза, Арсений осмотрелся. В помещении, где он находился, видимо подвальном, кроме него сидело десятка полтора разномастного народу. Люди разглядывали новоприбывшего с полным равнодушием. Но отца среди них не наблюдалось.
   Над Арсением склонился благообразный, прилично одетый старичок.
   -- Как вы себя чувствуете, юноша? -- участливо поинтересовался он.
   -- Не очень... -- признался моряк; он попытался сесть, привалившись спиной к стене, и зашипел от острой боли в области рёбер.
   Старик помог ему сесть и сам пристроился рядышком. Помолчали пару минут.
   -- Вас, морячок, за что взяли?.. -- спросил старик, глядя куда-то вдаль, за стены подвала.
   -- Сам не знаю, -- честно ответил парень. -- Пришёл из рейса, забегаю домой... Отца, оказывается, арестовали по совершенно нелепому поводу! Там у них на заводе что-то взорвалось на заказе, и его обвинили в саботаже. Но это же чушь полнейшая!..
   -- А кто, извините, ваш батюшка?
   -- Инженер на "Руссуде".
   -- По-видимому, ещё при старом режиме служил?
   -- Конечно, -- попытался пожать плечами Арсений. -- Он всю жизнь строит корабли. Это дело, которому он посвятил всего себя! Он строит корабли, а не разрушает их...
   -- Ну, с ним понятно, - кивнул собеседник. -- Старорежимный специалист, значит, на подозрении. Но вас-то за что?
   -- Вот этого-то я совсем понять не могу! Пришёл сюда разузнать, что и как. И, вдруг, встречаю товарища детства. Сам не ожидал! Обрадовался ещё, дурак. Думал, поможет чем... А он меня к стулу привязал, вместо этого, и молотил, как крестьяне пшеницу на гумне.
   -- Ах, вот как?! -- оживился визави. -- Бывший товарищ, говорите? Понятно. А вам, часом, не случалось его в детстве поколачивать?
   -- Ну, было пару раз...
   -- И из-за девочек, небось, стычки бывали? -- старик изогнул бровь.
   -- Один раз. -- Ответил удивлённый Арсений. -- А...
   -- Не удивлюсь, если вашего отца взяли именно по его наводке.
   -- Но зачем? -- поразился парень.
   -- А низачем! Просто, чтобы отомстить. Если не напрямую, то через отца. Иными словами, тем или иным способом навредить вам! Таких людей множество. И очень многие, подобно вашему товарищу, дорвались сейчас до власти. Тупое стадо бездельников, опьяневших от проливаемой ими крови. Печальное, доложу вам, зрелище...
   Арсений смотрел на собеседника во все глаза. Ещё бы! Говорить такое, и где?! В подвале городского управления НКВД!!
   -- Да, да, молодой человек. Именно так! -- Старичок расстроено покачал головой. -- Но, с другой стороны, каждый народ имеет тех правителей, коих заслуживает...
   Он повернулся к оторопевшему Арсению.
   -- Но вы, юноша, не волнуйтесь! Всё образуется. Хотя ИМ это и не свойственно, разберутся.
   Тяжёлая металлическая дверь с зарешёченным окошком, запиравшая выход из камеры, гулко ударила в стену. Два угрюмых бойца целенаправленно проследовали через всё помещение к собеседнику Арсения, молча подхватили старика под руки и потащили к выходу.
   -- Прошлое исправит настоящее, -- успел бросить тот через плечо, прежде чем дверь лязгнула о металлический косяк.
   Арсений провёл в камере ночь. Забывшись на холодном полу несколькими часами беспокойного сна, наутро он почувствовал себя совершенно разбитым. Болело ВСЁ!
   Кроме того, очень сильно хотелось есть. Завтрака, однако, для арестантов предусмотрено не было.
   В окне, выходящем на улицу, окончательно посветлело, когда дверь снова открылась. Вошли двое, остановились на пороге.
   -- Мартынов Арсений! -- ни к кому конкретно не обращаясь, каким-то безжизненным, дребезжащим голоском произнёс один.
   -- Я, -- отозвался старпом "Революции", приподнимаясь.
   -- С нами! -- коротко бросил второй и кивнул головой на выход.
   Арсений с трудом поднялся на ноги, подобрал своё пальто, постеленное на пол. Кряхтя и пошатываясь от боли и слабости, направился к двери.
   -- Простите, -- обратился он, поднимаясь по лестнице, к одному из конвоиров. -- А что сталось с тем ста...
   -- Не разговаривать! -- так рявкнул на моряка один из конвоиров, что тот едва не упал. -- Вперёд!
   Дальнейший путь проходил в молчании. После короткого путешествия они остановились перед массивной двустворчатой дверью тёмного дуба с массивными бронзовыми ручками.
   -- К стене! -- скомандовал один из провожатых и несильно подтолкнул Арсения в спину. Второй постучал в створку, открыл её и доложился.
   -- Товарищ полковник! Арестованный Мартынов по вашему приказанию доставлен.
   Арсения грубо, но не очень сильно, толкнули в спину, и он оказался в просторном кабинете. Здесь, по обе стороны длинного, покрытого красной материей стола, сидели трое в полувоенном и какой-то чин в парадной форме НКВД. А с краешку, по-сиротски, примостился... измученный и постаревший Мартынов-старший.
   -- Отец! -- Арсений сделал шаг и остановился.
   -- Не стесняйтесь! -- разрешил чин в форме уже знакомым ему суровым голосом. Арсений бросился к отцу, они порывисто обнялись.
   -- Папа! Как ты? Тебя не били? -- шептал парень, утирая рукой слёзы, бегущие по щекам.
   -- Всё хорошо, сынок! Всё хорошо!.. -- как заведённый, повторял старый судостроитель, сжимая сына в объятиях с такой силой, какую тяжело было ожидать от его тщедушного тела. Из сбивчивого рассказа отца Арсений понял следующее.
   Председатель комиссии, пожилой грузин в гимнастёрке, галифе, начищенных до блеска сапогах и чёрном кожаном реглане, украшенном двумя орденами Красного знамени и одним Октябрьской революции, такая себе "маленькая копия товарища Сталина", как оказалось, раньше, ещё до революции, тоже работал на заводе "Руссуд" и был лично знаком с инженером Мартыновым. Узнав, что он арестован по обвинению в саботаже, товарищ Эринидзе лично провёл короткое дознание.
   Мартынов-отец был немедленно оправдан со всеми возможными извинениями. Когда же стало известно, что и сын оказался... гм-м... по ошибке, так сказать... словом, оправдан и сын тоже.
   -- Это-о, стала бить, твой орол и эст? -- грузин, посчитав, что отпустил им достаточно времени для первого всплеска эмоций, подошёл, прищурился. -- Вах, сыно-ок, кто это тэбя так отдэлал?
   -- Да я... -- Арсений замялся.
   Председатель перевёл взгляд на "форменного" полковника, многозначительно приподнял правую бровь и спросил:
   -- Может бить ви, товарисч, что-нибудь знаэте об этом?..
   Полковник напрягся, издал нечто вроде "ггрррггхм", после чего сообщил:
   -- Досадное недоразумение! Ггрмхх...
   -- Дасадное нэдоразумэние, гавариш! Ви так это называете? -- грозный председатель нахмурил брови. -- Дасадное нэдоразумэние, дарагой, это ка-агда на-а грабли на-аступил. Абидна, дасадна, но ладна, да-а?!. А ти на нэго пасматри. Он, па-а-твоэму, щто-о, баролся с этими граблями, да-а? И они его сильно па-абили? Нэт!.. Ти пасматри, па-асматри! У нэго жэ на лицэ живога мэста нэт, да! Это разве харашё-о? Он же маладой красывий парэнь! Джыгит! -- Георгий Вахтангович от души хлопнул Арсения по плечу, попав при этом прямёхонько по здоровенной гематоме, явственно проступившей за ночь, что заставило моряка болезненно скривиться. -- Должен дэвкам нравица! А ви? Вах! И, главное, за щто-о? А?..
   Чёрные глаза председателя сверлили полковника. Полковник хлопал глазами, все остальные, кто был в помещении, застыли в немой сцене.
   -- Кто? -- буднично спросил ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИССИИ ИЗ ЦЕНТРА, ОЧЕНЬ ЗНАЧИТЕЛЬНО поднимая уже обе брови.
   -- Грхмм... Что... гммм... кто? -- ответствовал местный начальник, меняясь в лице.
   -- Слюшьй, дарагой! Ти щто, ба-альной, щто ли? Щто ты всо время гуди-ищ, хрипи-ищ, как ба-альной паравоз, чэснае слово, да!
   -- Никак нет! Не болен! -- отрапортовал его "собеседник", вытягиваясь по швам.
   -- Во-от! Ви-идиш? Ти нэ болэн, а парэнь во-от ни за щто-о болэн. -- Председатель подошёл к полковнику, фамильярно обнял его за плечи. -- Прычинили парню зло, па-анимаеш! А зло, ано же да-алжно бить наказано, да?
   -- Да-алжно! -- разрешил он любые возможные сомнения, не дожидаясь согласия собеседника. -- Вот и ска-ажы мнэ, кто тот художьник, ка-аторий так его ра-аскрасил?
   -- Аа-э-э. -- Полковник набрал полные лёгкие воздуха и прошептал вполголоса. -- Капитан Грущук. Владимир-э... гм! Он у нас немного того... нервный!
   -- Не-эрвный, гавариш, да? Вот эт-та и плохо, слющьй! Чэкист, вэдь, ка-ак гаварил таварисч Жэле-эзний Фэликс, кро-оме всэго прочего должен имэть халодный ум! Аднаго га-арячега сэрдца здэс нэдастатощно, нэ-эт!.. А он у тэбя на людэй брасаеца, бьё-от их ны за щто, рэпутасию о-органам портит, да-а?.. И каких людэй! Сам пасматри! Ма-аладой маряк! Старщий па-амощник капитана, да-а?! Харощий спесиалист, слюшьй, в калективе всэ его уважа-ают, да?!. Ладно, слющьй!! Я-а пака с лудми па-апращаюс, да-а? А ти давай, дарагой, зови суда сваего мясныка-а. Буду с ним бэсэ-эдовать.
   Отдав распоряжения, комиссар-председатель охватил руками плечи обоих Мартыновых, рокоча нечто бравурно-утешительное. По дороге им попался капитан Грущук, спешивший вверх по лестнице. Лицо его перекосилось от увиденной идиллической картины. Он порывисто принял стойку "смирно", чётко отдал честь, ожегши Арсения ненавидящим взглядом, и продолжил подъём с удвоенной энергией.
   -- Ладна-а, А-акакый!.. Би-ивай!.. Ра-аботаць нада. Сам видиш, пра-аблэм многа-а, э! И кадры нэ те-еэ... Ладна-а, джыгиты-ы, бивайтэ здарови-э, нэ дэржите зла!.. А этага вирадка-а в пагона-ах, да-а, ми-и приме-эрно нака-ажэм, да-а?!
   Отец и сын попрощались со своим избавителем и, поддерживая друг друга, направились домой.
   Стоя на крыльце и провожая их долгим пристальным взглядом, Гоги Эринидзе вспомнил своё прошлое. Буйные вихри революции захватили его, уже немолодого рабочего, кроме того, ещё и одного из негласных, естественно, николаевских уголовных авторитетов. И вознесли они его, ни много, ни мало, а почти на самую вершину республиканской НКВДэшной иерархии!
   Акакий Мартынов был действительно хорошим специалистом и человеком! А, кроме того, Лаврентий Палыч лично, в приватной телефонной беседе, "высказал пожелание" примерно наказать кого-нибудь "из органов. А то жалобы приходят"...
   Имея чёткую директиву, Эринидзе с радостью взялся за её воплощение в жизнь. Тем более что сам собою представился такой удобный случай!
   Гоги решительно вернулся в здание, стремительно взлетел по лестнице на второй этаж и в кабинет, захлопнул за собой дверь.
   -- Ну-у, гавари дава-ай, па-арщивес-сц, а-аправдыва-айса, да-а?!.
  
  
   * * *
  
   Он выбрел во двор и обессиленно привалился к стене. Ноги просто-напросто отнимались.
   Ещё бы! Такое известие кого угодно способно подкосить.
   Четверть века назад он, бесшабашный мальчонка-сирота, нанятый в помощь барскому приказчику, с грузом пеньки по подряду приехал в Севастополь. Не видавший воды большей, чем протекавшая через село речушка под названием Синюха, неожиданно, но искренне, всей душою полюбил море. С первого взгляда.
   Его пленил простор. Волны, наплывающие на берег бесконечно. И отсутствие земли на горизонте... А что там? За горизонтом?.. И, вдруг, нестерпимо захотелось посмотреть, что там, за этим самым горизонтом, обретается.
   Он бросил обоз, пробрался на корабль, спрятался в канатном ящике... Нашли его уже в море, пока суть да дело, прижился, стал юнгой. Потом уж матросом.
   С тех пор многое свершилось, много чего бывало. Походы и сражения, штормы и штили. Из простого матроса выслужился в боцмана...
   -- Мироныч!.. Виноват, господин боцман! С вами всё хорошо? -- рядом с ним стоял юнга Алёшка.
   Христофор взъерошил его буйные вихры.
   -- Иди, хлопец. Всё у мене добрэ! Так, померклось что-то...
   Оттолкнулся от стены лазарета, шагнул. Неугомонный Алёшка всё ещё был тут.
   -- Юнга! -- рявкнул Христофор. -- Ну-ка быстро начистил бляху!..
   -- Слушаюсь, господин боцман! -- просияв лицом, вытянулся "во фрунт" юнга. -- Есть начистить бляху!
   Шустрый Алёшка испарился с глаз долой.
   "Справный хлопец! -- подумал старый вояка, отвлекаясь от своих невесёлых дум. -- Прям как я в его годы!.."
   Христофор Миронович Мириков, сорока лет от роду, давно мог бы уволиться из императорского флота. Но ему сие и подавно было не надобно! Сирота, некуда ему возвращаться. Свою жизнь он посвятил морю. Начинал вот так же юнгой, как раздолбай Алёшка. А потом чего только не было!..
   Вот таким же сопливым юнгой он участвовал в Наваринском сражении. Ад на море! Не иначе! "Азов", на котором он тогда служил, получил сто пятьдесят три пробоины. Семь из них в подводной части! Сей корабль принял тогда на себя основной огонь противника. "Азову", первому на флоте, присвоили Георгиевский кормовой флаг! А сам юный Христофор, выполнявший обязанности номера, подающего снаряды к орудиям, потушив пожар в крюйт-камере "Парижа", получил первую медаль "За отвагу" с Георгиевской лентой. После той битвы Христофор Мириков стал ординарцем самого Павла Степановича Нахимова, тогда ещё лейтенанта.
   Потом было Синопское сраженье. На борту флагмана "Императрица Мария"... именно Христофор, после того как сигнальные фалы на "Императрице" были перебиты вражеской картечью, на шлюпке отправился на "Париж" - передавать экипажу благодарность командующего. Был ранен в плечо, едва одужал. Турецкие корабли горели. Два из них взорвались, засыпав город обломками. Город горел в ночи огромным факелом. За сей подвиг, не без вмешательства самого адмирала, его ординарец получил орден Анны 4-й степени!
   После была оборона Севастополя. Там везде кипела работа. Все бегали, мельтешили. Полки и эскадроны были вооружены лопатами, кирками, мотыгами и прочим инструментом для построения укреплений; рабочие носили землю в корзинах, мешках, в полах шинелей, во всём, в чём только можно. Отовсюду носили и свозили колоды, доски и прочее, могущее послужить для постройки укреплений, на которых устанавливались орудия, снятые с потопленных кораблей Черноморской эскадры. Даже женщины принимали участие в сооружении батарей. Мальчишки десяти лет пробирались на бастионы, где и оставались с подлинным героизмом под сильнейшим огнём неприятеля. Подносили орудийной обслуге снаряды и заряды...
   Христофор тогда и сам метался по бастионам вслед за своим неугомонным начальникам. Павел Степанович получил царапину от штуцерной пули. Именно тогда, видать, предчувствуя скорую гибель, адмирал сказал ему: "Пора нам, Христофор, перестать себя помещиками полагать, а матросов - крепостными. Матрос есть движущей силой на корабле, а мы лишь пружины, которые на него действуют. Сам посуди, матрос есть главная сила на корабле. Он управляет парусами, наводит пушку, пойдёт на абордаж, ежели потребно станет..."
   Эх! Да чего там говорить!.. Какой человек был - отец родной. От всей души о матросах заботился...
   После смерти адмирала Христофор попал служить на семидесятичетырёхпушечный "Цесаревич", старшим канониром третьего дека. Имелся у него талант к пушечной пальбе.
   Минули годы. Христофор теперь уж боцман, на фрегате. Но, всегда отличавшийся завидным здоровьем, старый морской волк внезапно занемог. Непонятно что. Слабость, потливость.
   Корабельному доктору говорить не стал; думал, простудился. А как зашёл фрегат в Николаев, со всех ног кинулся к знакомому фельдшеру.
   Исаак Мойшец был пожилой еврей, обладавший двумя яркими чертами. Большим носом и удивительно добрыми, всепонимающими карими глазами.
   Внимательно выслушав его жалобы, посмотрел строго поверх стёкол оправленного в золото пенсне.
   -- Я вам, Христофор, так скажу. Я, конечно, ручаться не буду, помилуй бог! Вот только подозреваю я, это у вас таки чахотка!..
   -- Не может быть! -- побледнел моряк.
   -- Увы, увы... -- фельдшер развёл руками. -- Однако тут таки недавно в штаб новый указ пришёл. Подвергнуть весь наличный состав рядовых и унтеров медицинскому освидетельствованию. Через месяц соберётся медицинская ассамблея и начнётся светопреставление... Так что вы, конечно же, сможете проконсультироваться и у них!
   -- А ежели... ежели это... подкрепится, ну... подозренье? -- выдавил из себя поражённый новостью моряк, покрываясь холодным потом.
   -- Если подтвердится моё подозрение, -- Исаак Теодорович пожал плечами, -- вас спишут на берег, друг мой, и попытаются лечить.
   -- На берег? Как на берег? Мне нельзя на берег! -- Христофор встрепенулся. -- Я без моря не могу! Никак нельзя...
   -- Такова жизнь, дорогой мой, дорогой мой! Если подтвердится чахотка, они вас таки изолируют. С этим ничего не поделаешь.
   -- А поправиться как-то... можно? -- с замиранием сердца спросил моряк.
   -- Вылечиться, теоретически, можно от всего, кроме смерти, молодой человек. Только вот современная медицинская наука таки не знает твёрдого метода излечения этой болезни... А пока попейте вот этого.
   Исаак черкнул что-то на листке, подал Христофору. Боцман тупо уставился в клок бумаги, поданный фельдшером. Там было написано не русскими буковками.
   -- Это латынь, Христофор. Покажете аптекарю, он поймёт. И поверьте старому бедному еврею, это должно таки вам помочь!..
   Исаак Теодорович, слывший в медицинской науке лицом авторитетным -- куда там иным докторам! -- был, конечно, не молод. Что да, то да! Познакомились они лет двадцать назад. Уже тогда Исаак Мойшец был фельдшером. Правда, тогда ещё корабельным.
   А теперь он пристроился при штабе Черноморского флота и портов.
   А вот что касается бедности...
   Исаак Теодорович, мягко говоря, лукавил. Люди, более или менее знающие его, в той или иной степени были в курсе того, что человек он далеко не бедный! А теперь старый еврей глубоко пустил свои корешки в недра машины, называемой Снабжение Черноморского флота. И жил он далеко не бедно!
   Хотя внезапному горю боцмана Мирикова это никоим образом помочь не могло...
   Чувствовал себя Христофор как обухом по голове ударенный. Вот это да! Чахотка!!!
   Направился в аптеку, настолько уйдя в себя, что даже не заметил шедшего навстречу лейтенанта. И быть бы взбучке седому ветерану от сопливого вьюноша, но офицером оказался Митя Зайчиков с "Цесаревича". Увидев полное к себе равнодушие со стороны боцмана, Митя удивился, пожал плечами и пошёл себе дальше. Христофор Мириков был на фрегате лицом авторитетным. Мягко говоря. Да ещё и бывший ординарец самого Нахимова...
   Оставив в аптеке гривенник, Христофор стал обладателем небольшой бутылочки тёмно-зелёного стекла с белой этикеткой и плещущейся маслянистой жидкостью внутри.
   Покрутив пузырёк в руках, сунул его в карман и рассеяно побрёл по улицам, не разбирая дороги. Жизнь рушилась... СПИСАНИЕ! Действительно, оставалось только лечь и помереть. Флот был его жизнью, его семьёй! Лишить Христофора моря - всё равно, что убить. И тут ещё эта зараза!..
   -- Морячок, а морячок! -- ворвался в его сознание приятный женский голос. -- Купи баранок!
   Боцман остановился. Перед ним стояла миловидная женщина лет тридцати шести с уверенным взглядом выразительных чёрных глаз. Одетая бедновато, но чисто и аккуратно, она держала большой лоток, на котором были разложены какие-то булки.
   -- Красавчик! -- тётка задорно подмигнула. -- Купи баранок или вон пирожков! Всё свежее, вкусное! С пылу с жару!
   -- Мне сейчас не до пирожков, сестра, -- отмахнулся боцман. -- Аппетиту нет!
   -- Да ты впрок купи! -- не сдавалась торговка. -- Потом поешь, а то вон какой бледный! Вас что, там не кормят, на кораблях ваших? Купи! Купи, не пожалеешь!..
   -- Вот ведь привязалась! -- вздохнул Христофор. -- Ну, чего тебе надобно?
   -- Мне детей кормить надо, -- серьёзно сказала тётка, отбросив игривый тон.
   Моряк запустил руку в карман, выгреб несколько медяков и протянул ей.
   -- Ну, так чего тебе, касатик? -- уточнила она, принимая деньги.
   -- Да ничего не надо мне! -- он отмахнулся и направился было дальше по улице, но неугомонная тётка догнала его и схватила за руку.
   -- Милок! Я ж не христарадничаю... Я товар продаю. Выбирай что хочешь!
   Тётка сунула ему под нос свой лоток.
   -- Вот ведь настырная баба! -- боцман выдавил слабую улыбку и равнодушно снял с лотка ближайшую булку. -- Довольная теперь?
   -- Я-то всегда довольна... А вот ты, касатик, что-то, я смотрю, не весел. Случилось что?
   -- Ну и случилось. Тебе-то чего?
   -- Да так... Может, и ничего. Просто в народе говорят, что разделённое горе в два раза легче становится. Поделись со мной, раз уж сестрой назвал. Вдруг подскажу чего?
   -- Ничем ты мне, сестра, не поможешь. Подозревают доктора чахотку у меня, а это грозит списанием. А я без моря жить не могу. И умереть хочу в море, на корабле. Лучше, в сражении! И похороненным хочу быть в море!..
   -- Так? -- совершенно искренне посочувствовала торговка.
   -- Вот так! -- в сердцах сплюнул моряк. -- А фельдшер говорит, медицинская наука, дескать, не знает верного способа лечения.
   -- Значит, надо к дедовской науке обратиться! Я вот бабку одну знаю, чисто тебе волшебница. Чудеса творит. Вот те хрест! -- Женщина размашисто перекрестила связки баранок, навешенные на шею. -- Бабка Евдоха зовут. Не знаешь? Давай сведу тебя к ней. Я неподалёку живу, да и торговать уже закончила. Пойдём?
   Доведённый до отчаяния, Христофор решился тотчас. А почему бы и не попробовать? Он был готов прибегнуть к любому средству, лишь бы пособило!
   Ремень, поддерживающий лоток, перекочевал на его ещё крепкую шею, и направился он куда-то через весь город, в компании с новой знакомой Екатериной, которая оказалась бабёнкой очень разговорчивой, лёгкой на общенье. Была она солдаткой-вдовой. Муж погиб, а она с тех пор осела с двумя ребятишками в Николаеве. Работала уличной лотошницей при пекарне купца Старикова. Сынок одиннадцати годков пристроен в типографию разносчиком газет, девятилетняя дочь Мария сидит на хозяйстве.
   Покамест Екатерина живописала своему спутнику радости и горести вдовьей жизни, они незаметно добрались до бедных, не мощёных улочек городской окраины.
   -- Ну, спасибо, что помог!. Дальше я сама. - Женщина забрала у моряка лоток и крикнула в сторону мазанки, у которой они остановились: -- Евдоха! Это я, Катя Палиенко! Бог тебе в помощь! Я тут к тебе хворого привела... Не откажи, сделай милость!
   -- Ну, давай, иди! -- это было сказано уже непосредственно Христофору. -- Удачи тебе, морячок!
   Екатерина открыла перекошенную калитку, подмигнула Христофору и отправилась дальше по улице. Проводив тоскливым взглядом её ладную фигурку, он пересёк маленький дворик и вошёл в полутёмную хатку с низким потолком. Отыскал взглядом красный угол, перекрестился на потемневшие от времени лики святых, едва освещённые слабенькой лампадкой.
   Войдя с яркого дневного света, боцман не сразу заметил в полумраке, среди навешанных где только можно пучков трав, корешков и ещё чёрт-те чего, маленькую, сухонькую, сутулую фигурку, от бровей до подбородка закутанную в чёрное. Хозяйка была занята чем-то гостю непонятным и вид имела самой что ни на есть ведьмы. Жёлтая пергаментная кожа, нос крючком, пронзительные, обжигающие глаза.
   Бабка нехотя глянула на гостя через плечо.
   -- Ну, я-то тебе ничем помочь не смогу, служивый! -- заявила она, возвращаясь к занятию, прерванному появлением моряка. -- Сходи-ка ты лучше к собору через... сегодня у нас... через тры дни сходи. Сходи, вознеси молитву искреннюю Николе Чудотворцу... Только искренне молись! -- вдруг прикрикнула бабка. -- Истинну молитву слыхать!!
   Даже ногой притопнула. На пол упали обрывки каких-то сушёных растений.
   Христофор даже отпрянул к стене.
   Бабка, между тем, выудила откуда-то причудливую трубку. Длинную такую, тонкую. С большим чашеобразным чубуком, украшенным, как и мундштук, затейливой резьбою. Всё это было вскрыто чёрным лаком и перевязано в нескольких местах разноцветными шнурками. А ещё, вся эта композиция довершалась тремя, довольно крупными, бурыми перьями, закреплёнными у чубука занятной круглой пряжечной, сработанной, похоже, из почерневшего от времени дерева.
   Все эти тонкости Христофор смог рассмотреть уже после того, как "бабка Евдоха" сноровисто зачерпнула чубуком из нутра одной из многочисленных горок, рассыпанных по небольшому столику среди всякого хлама и каких-то веников, и притоптала зачерпнутое коричневым пальцем с длинным жёлтым ногтем.
   -- А-а, ты ещё здесь? -- поразилась бабка, когда обернулась к нему с трубкой в зубах. -- Ну, раз не ушёл ещё, так угости женщину огоньком.
   -- Чего?! -- поразился Христофор.
   -- Чего-чего? -- передразнила его Евдоха. -- Куришь, поди? Ку-уришь...
   -- Курю, -- согласился боцман.
   -- Вот я и говорю, угости женщину огоньком за добрый совет, от всего сердца даденный, ибо ведома мне печаль твоя.
   -- Какая печаль? -- замер моряк, уже вытащив из кармана огниво.
   Евдоха выхватила его у боцмана, с заметной сноровкой высекла искру и раскурила свою трубку. По комнате разнёсся своеобразный такой, с одной стороны и приятный, а с другой, наоборот, где-то даже и отталкивающий запах.
   Закрыв глаза, Евдоха сделала глубокую затяжку, замерла на несколько секунд. Выпустила дым.
   -- Что это у вас, бабушка, за трубочка такая интересная? -- внезапно осмелев, поинтересовался боцман. -- И табачок какой-то странный... Вы, извиняюсь, часом не ведьма?
   Бабка, делавшая в это время очередную затяжку, поперхнулась дымом, зашлась тяжёлым кашлем с гулкими хрипами, пытаясь перемежать его со смехом.
   -- Ну, насмешил! -- Евдоха утёрла рукавом выступившие слёзы; ещё пару раз всхлипнула. -- Ну, ты даёшь! Сто лет так не смеялась!.. Ты в своём уме, паря? Аль рехнулся на почве жизненного расстройства? Какая ведьма? С чего вдруг? Такой солидный с виду мужчина, начальник, а в сказки верит!
   Бабка усмехнулась, предъявив за синеватыми старческими губами набор редких гнилых пеньков.
   -- На, попробуй! -- она протянула Христофору свою трубку, предварительно протерев мундштук платочком.
   Моряк послушно взял трубку, пару раз затянулся. Раскашлялся.
   -- Крепкий у вас табачок, бабуля! Кхе-кхе... И такой...
   Христофор совершил правой рукой в пространстве многообещающий жест, но, так и не пояснив, какой именно у неё табачок, внезапно прислонился к стене. Выражение лица у него было самое изумлённое из всех, какие бывают у человеческих лиц. Ибо испытывал он сейчас ощущенья самые обескураживающие из всего, что приключалось с ним за сорок с лишком годов богатой на события жизни!
   Ноги вдруг сделались ватными, голову будто сдавили чьи-то невидимые осторожные пальцы. Пару раз его шатнуло, но штормом боцмана не испугать! Христофор привычно распластался по стене, как если бы она была стеной надстройки во время шторма. Мысли путались в ставшей вдруг почему-то чугунно тяжёлой голове, мысли наползали одна на другую, требуя внимания тонкими противными голосками... А он всё пытался вспомнить то, единственное, САМОЕ ГЛАВНОЕ!
   Христофор помотал головой, будто пытался вытряхнуть из неё пресловутую дурь.
   -- ...привёз мой прадед из Америки, -- донёсся, наконец, до его слуха скрипучий голос ведьмы. Теперь Христофор был уверен в этом, что "бабка Евдоха" была самой что ни на есть доподлинной ведьмой. -- С тех пор она в нашем роду переходит по наследству, вместе с силой...
   -- А-а?.. -- попытался вступить в беседу боцман, но бабка отрезала:
   -- И скажу тебе так. Сделай, что раньше тебе сказывала, а опосля приглядись к Катерине... Присмотрись-присмотрись! Справна девка, как раз по тебе.
   Бабка ещё раз затянулась из своей чуднСй трубки.
   -- И помни! Искреннюю молитву! Искреннюю!!! Понял? Теперича -- поди вон...
   И, отвернувшись, принялась за свои непонятные манипуляции с горками зелёных, остро пахнущих измельчённых растений.
   Его вынесло из бабкиной хаты, как будто вихорь под локти подхватил. Спустя малое время Христофор не мог припомнить ни улицы, где жила "бабка Евдоха", ни того, как он умудрился добраться практически до центра малознакомого города.
   Здесь он очнулся. Постоял, растерянно осматриваясь по сторонам. Потом устало присел на ближайшую лавку, набил свою трубку и закурил.
   "Да-а, дела, -- думал Христофор, попыхивая трубочкой, набитой добрым матросским табачком. -- Ей-бо ведьма!.. Но..."
   Он помолчал, попыхтел, распространяя вокруг себя облака сизого дыма.
   "При таких делах? Да всё, что угодно! Хоть дьяволу душу продать..."
   При этой мысли Христофор Мириков вздрогнул, как от удара плетью, скукожился весь и мелко закрестился, сопровождая свои действия бормотанием:
   -- Свят, свят, свят! Боже упаси, даже измыслить такое! Святой Николай, покровитель странствующих на водах! Спаси и сохрани!..
   И огляделся по сторонам. Не видел ли кто, случаем, момент его колебания в Устоях.
   Широкая улица была пуста. Ещё раз перекрестившись, для верности, Христофор докурил трубку, выбил её и спрятал в карман. Посидел пару минут в раздумье.
   Потом встал и решительно двинулся вдоль по улице. Оказалось, что его занесло к Адмиралтейскому собору, который возвышался над крышами домов в квартале налево. Моряк решительно свернул туда, подошёл к храму. Покрестился-помолился на святые кресты, постоял немного и отправился домой на "Цесаревич".
   У трапа мялся Алёшка. "Ему, что, заняться нечем?" - мелькнула грозовая мысль, но тут же теплом разлилось другая: "Дожида-ается!".
  
   Алёшка был ему заместо сына. Десяток годков тому назад купили мальца, скинувшись всей командой, на невольничьем рынке в Измире. Так пришёлся морякам по сердцу пятилетний карапуз, одинаково лихо шпаривший на русском и турецком, и помнящий только своё имя: Алексей. По всем признакам был мальчонка славянского роду. Да и крестик нательный... Кривой араб, продававший Алёшку, не смог пролить свет на его историю. Сам-де купил у кого-то, родословной не спрашивая.
   С тех пор мальчишка поступил в юнги Российского Черноморского флота.
   -- Мартыныч! Ну, где ты ходишь? -- Алёшка вытянулся во фрунт, лихо, как Христофор учил, отдал честь. -- Там тебя канониры с обеда дожидаются.
   -- С чего бы это?.. -- удивился боцман, ступая на трап.
   -- Да там Козыбов с Гришкой Марфутиным поспорил о чём-то. А о чём - не говорят. Ждут тебя, говорят, только тебе их рассудить доверят, -- объяснял Алёшка, спеша по трапу позади него.
   -- Ладно, разберёмся.
   -- Мартыныч! -- это был уже лейтенант Зайчиков. -- Что это ты по улицам чернее тучи ходишь, людей не замечаешь, не здороваешься?
   -- Вы о чём это, господин лейтенант?!
   -- Да сегодня днём на Спасской! -- воскликнул Митя, краснея, что случалось с ним всегда, когда боцман Мириков величал его по званию.
   -- Не помню! -- честно признался Христофор. -- Может, и был я на этой улице сегодня, но вас не видал точно, извиняюсь.
   Зайчиков опять пожал плечами и, когда боцман с юнгой скрылись в надстройке, пробормотал:
   -- Да-а, вот она, старость, что с людьми делает!.. А ведь крепкий ещё мужик.
   Юный лейтенант был старше Алёшки всего лишь на два года, но всё же он немного важничал. Хотя всего лишь месяц назад спорол мичманские нашивки и сменил их на лейтенантские эполеты. И то, что два своих мичманских года провёл на батарее Хиума, одного из островов Моонзундского архипелага, и в море выходил лишь дважды, не считая перехода из Одессы в Николаев, тоже не равняло Митю с выросшим на корабле Алёшкой... Ведь Зайчиков был офицер и дворянин! Пусть не бог весть какого знатного роду, но всё же.
   Положа руку на сердце, Митя просто завидовал Алёшке. Юнга был любимцем всего экипажа и капитана в том числе. Сильный, ловкий, уже опытный моряк!..
   "Поду-умаешь! Тоже мне! Ну не всем дано по реям скакать! -- мысленно бурчал, честно сказать, немного неуклюжий Митя, глядя на улыбки, вспыхивающие на лицах моряков, следивших за мальчишкой, порхающим по снастям с ловкостью обезьяны. -- Я вот, может, артиллерист не из последних! И мог бы тут кое-кого заставить себя уважать. Да вот на судне-то я всего месяц. И ни единых стрельб за это время не было!"
   А, положа руку на сердце, артиллерист Митя Зайчиков и взавправду был, как говорится, "от бога"! Уж чего-чего, а настрелялся за два года на батарее он более чем достаточно.
   Батарея располагалась на маленьком островке, где НЕ ПРОИСХОДИЛО НИЧЕГО.
   На соседних островках тоже имелись батареи. И происходило там то же, что и на Хиуме, то есть - РОВНЫМ СЧЁТОМ НИЧЕГО! Господа офицеры давно перепробовали все возможные и доступные развлечения, включая скотоложество. При том продолжая беспробудно пьянствовать. Когда возникала необходимость по той либо иной причине пострелять, они, не сговариваясь, отправляли на яликах матросов, которые везли на Хиуму картузы с порохом и ядра для чокнутого мичмана. И если где и кипела жизнь в сонном царстве многочисленных батарей береговой обороны Моонзундского архипелага, так это на батарее нумер 243, где служил заместителем командира "Мичман Заяц", как, не сговариваясь, прозвали его господа "боги войны", окрестные офицеры-артиллеристы. "Ничего, -- посмеивались пьянчуги с эполетами, глядя на то, как бегают матросы на батарее "Зайца". -- Просидит тут с наше, обрастёт мхом, ему это надоест. Скоро надоест! Все через это проходили. "Мичманская хворь" называется! Жажда деятельности, бурление молодой крови и стремление изменить мир. Пройдёт, как проходит всё в этом мире..."
   Не прошло! Едва получив эполеты лейтенанта и выставив соответствующее отливание сослуживцам, Дмитрий Петрович Зайчиков написал рапорт о переводе во флот.
   Так и попал он на корабль Черноморского флота "Цесаревич", боцман коего оказался великим знатоком артиллерийского дела. Митя сразу проникся к нему большим уважением. И теперь юный лейтенант, сам того не сознавая, боролся за внимание своего кумира.
   -- Митя... Гм-м, виноват, господин лейтенант, трубки моей не видали?
   Задумавшийся лейтенант вздрогнул, услышав рядом хрипловатый голос боцмана.
   -- А? Что? Нет!.. Что это ты, Мартыныч, так официально? Да ты не подумай, я не в обиде, что не заметил! Ну, бывает же, задумался человек!..
   -- Так точно! Бывает!
   -- Брось, Мартыныч!
   Христофор в ответ печально вздохнул. Неизвестно, сколько ему осталось, а тут ещё и такое!
   -- Да, понимаешь, Митенька, трубка моя куда-то запропастилась. Курил днём сегодня неподалёку от Адмиралтейского собора. Но точно помню, что в карман ложил... А теперича сыскать не могу. Вот незадача!
   -- Потерял? Купишь новую, не расстраивайся!
   -- Мне новая без надобности! -- отрезал боцман, опираясь на фальшборт. -- У меня трубка особая, дедовская. А ему от его деда осталась...
   -- Да, дела, -- согласился Зайчиков.
   -- Ладно, пойду я... -- боцман потоптался и ушёл. Когда он спускался к себе в закуток, его вдруг скрутило в кратковременном, но весьма болезненном приступе кашля. Разогнувшись, Христофор с ужасом обнаружил на ладони, которой прикрывал рот, алое пятно...
   Оставшиеся до срока два дня он провёл, как на иголках. Четырежды стирая кровь с ладони.
   Утром третьего дня, помывшись и одевшись в чистое, отправился к храму. Было морозно, улицы покрывал иней, изо рта вырывался парок.
   Христофор поёжился.
   Адмиралтейский собор был как-то по-особому наряден в это утро. В хрустально-прозрачных небесах без единого облачка, над золотом купола, носилась стайка голубей.
   Когда боцман уже выходил из храма, совершив положенный ритуал и помолившись, его остановил мальчик-служка.
   -- Извините, господин моряк! Вы, случайно, трубку не теряли?
   -- Да, потерял третьего дня! Вы её нашли? -- оживился Христофор.
   -- Нет, не я, - огорчил его служка. -- Но один господин нашёл трубку неподалёку от храма и описал моряка, похожего на вас. С бакенбардами...
   Боцман машинально погладил свою гордость - пышные бакенбарды, переходящие в усы.
   -- Сейчас он должен уже подойти. Да вот он!..
   Перекрестившись у порога, в храм вступил подтянутый мужчина лет сорока пяти, одетый скромно, но со вкусом.
   -- Здравствуйте! -- улыбнулся он. Хорошо улыбнулся так. Широко и открыто. И глаза! Пронзительно-голубые, ясные. Они, показалось, даже блеснули.
   -- Сердечно благодарю вас, э-э...
   -- Николай! -- задорно улыбнулся господин. -- Гм... Николай Николаевич.
   -- Мириков Христофор Мартынович, боцман фрегата "Цесаревич"! -- представился моряк. -- Огромное вам спасибо! Я уж отчаялся совсем. Трубка эта в нашем роду сколько лет уж передаётся!
   -- Не за что, не за что! Главное -- не надо отчаиваться. Всё будет хорошо!
   Вдвоём, рука об руку, они вышли из храма; прогуливаясь по улицам, поговорили о море.
   Христофор был доволен до чрезвычайности. И трубка отыскалась, и с хорошим человеком поговорил! Который, сразу видать, так же, как и он сам, искренне любит море.
   Эта двухчасовая беседа словно овеяла его свежим ветром бесшабашной молодости...
   С тех пор кашлять он перестал. Расправил плечи, словно десяток лет сбросил. Здоровье бравого боцмана уверенно пошло на поправку.
   Идя на медицинскую ассамблею, Христофор немного волновался. Но, как оказалось, совершенно напрасно. Когда он уже оделся и вышел в коридор, вслед за ним выскользнул Исаак Мойшец в белом докторском халате.
   -- Поздравляю вас, дорогой мой! Выходит, что я таки ошибался. Но это просто невероятно, скажу я вам! Все признаки заболевания имелись налицо... Значит, либо произошло чудо, либо одно из двух. -- Фельдшер взял его за руку. -- Христофор! Скажу вам авторитетно, что наука в чудеса не верит. В любом случае, вы таки здоровы как бык!
   Через полгода Христофор Мартынович женился на Екатерине Палиенко. К тому времени, как её старшенького отдали в ученье на штурмана, она уже родила счастливому боцману наследника -- Николая Христофоровича Мирикова...
  
  
   * * *
  
  
   Леонид Максимов поднялся на второй этаж гостиницы; пройдя темноватым коридором, постучал в дверь пятнадцатого номера.
   Открыл растрёпанный парень лет двадцати.
   -- Я к Владимиру Алексеичу! Дома он?..
   -- До-ома, -- вздохнул парень. -- Только не принимают оне. Велели не беспокоить...
   -- Что так? -- поинтересовался Леонид, входя в комнату и снимая перчатки.
   -- Меланхолия у них... -- пожал плечами слуга, закрывая за ним дверь.
   -- Вот как? -- усмехнулся гость. -- Ну, это мы вылечим! Ты-ы доложи, любезный, барину, что лейтенант Леонид Максимов жаждет аудиенции.
   Он снял фуражку и пригладил волосы.
   -- Поторапливайся, любезный, не стой столбом!
   Парень ещё раз пожал плечами и, с видимой неохотой, поплёлся к двери в соседнюю комнату. Глубоко вздохнул и, осторожно приоткрыв створку, сунул голову в образовавшуюся щель... И тут же пробкой вылетел обратно. В дверь с силой ударило что-то твёрдое. Судя по звуку -- звону сыплющихся осколков, -- это была бутылка. Слуга стоял прямой как палка и белый как мел.
   -- Барин он, того, спокойный обычно, барин-то. Но уж если гневаться изволит!.. Лучше уж под руку не попадать. Совсем бешеный становится!
   -- Что? Гневается? -- усмехнулся Леонид, протягивая слуге фуражку и перчатки. -- Давно пьёт?
   -- Третий день... -- буркнул тот. -- Никуда не выходит и не ест ничего.
   -- Понятно! -- лейтенант подхватил стоящий неподалёку табурет за ножки и выставил перед собой щитом. -- Открывай!
   Слуга сделал круглые глаза, но приказание исполнил. Едва переступив порог, Леонид поймал сиденьем табурета бутылку, радостно брызнувшую во все стороны осколками зелёного стекла.
   -- Эй, братец! Полегче! -- воскликнул он, осторожно выглядывал из-за табурета.
   Явившаяся взору картина не радовала. На фоне общего буйного беспорядка, царившего в комнате, посреди кровати возвышался капитан-лейтенант Владимир Алексеевич Дубов, потомственный дворянин и морской офицер, с занесённой для броска очередной бутылкой в руке. Но в каком виде, милостивые господа! Помятый весь, осунувшийся, бледный. Волосы в беспорядке, не брит, рубаха расстёгнута до середины груди.
   И глаза! Мутные, измождённые, силящиеся рассмотреть дерзкого пришельца.
   -- Володя! Это же я, Леон! -- гость опустил табурет. -- Ну?! Узнал?..
   -- Лёнька? Ты, что ли? -- губы Дубова расплылись в улыбке. Он покачнулся. -- Какими судьбами?
   Леонид поставил на пол табурет, подошёл к кузену, и они крепко обнялись.
   -- Вот приехал в Николаев, случайно узнал, что ты здесь, и-и... -- Леонид красноречивым жестом обвёл помещение.
   -- Это надо отметить! -- решил Владимир и заглянул в горлышко бутылки, всё ещё зажатой в правой руке. Увиденное его разочаровало. Он поджал губы, не глядя, куда-то выбросил опустевший сосуд, и, покачиваясь из стороны в сторону, сообщил: -- Выпить надо, а нечего... Васька!!!
   В комнату опасливо заглянул слуга.
   -- Сгоняй в лавку! Принеси-и, ну та-ам, сам знаешь!..
   -- Вольдемар! Погоди! -- попытался остановить брата Леонид, но тот рявкнул на холопа: -- Ну?! Чего застыл? Пошёл!
   -- Хорошо, барин! -- вздохнул Васька и исчез.
   Володя Дубов был старше своего двоюродного брата на пять лет. Все своё детство Леон Максимов проводил каждое лето в подмосковном поместье Дубовых, и старший брат был участником всех его игр и поверенным всех его мальчишеских тайн. Они были чрезвычайно дружны!
   Позднее Володя поступил в Петербургский морской кадетский корпус. С тех пор виделись они редко, но нечастые встречи эти приносили обоим огромную радость. Леонид очень гордился братом, когда узнал, что тот оказался лучшим из выпускников кадетского корпуса. И не только своего года!
   Потом он и сам поступил в кадетский корпус, туда же. Год назад получил первый офицерский чин...
   А горячо любимого братца видел в последний раз добрых года два тому. Точно! На похоронах тётушки Эрнестины! Ну и набрались же они тогда!..
   Гм-м... Ладно! Дело прошлое. Но пьяницей Владимир никогда не был.
   Нет! Они, конечно, напивались в дым, бывало. Но в привычку это не переходило. А тут -- третий день уж!..
   Между тем, Владимир, выдержав глубокомысленную паузу, сообщил:
   -- Счас Васька вернётся... Всё устроим! Отметим!
   -- Вольдемар, ты плохо выглядишь. -- Сказал лейтенант, пытаясь разглядеть что-нибудь в мутных "зеркалах души" брата. -- Что-то случилось?..
   -- Ну, так как дела, братец? -- осведомился в ответ капитан-лейтенант Дубов, словно не слыша его вопроса. -- Расскажи-ка, Львиное Сердце, как живёшь, как служба?..
   -- Володя!.. -- попытался вернуться к прежней теме Леонид, но брат, картинно сморщившись, приложил указательный палец правой руки к губам.
   -- Тш-ш-шшш...
   -- Но, Володя...
   -- Ле-еэйтенант!!! -- рявкнул Дубов, клюнув носом. Но сделал это ЗНАЧИТЕЛЬНО, тем самым "командным голосом", который молодой офицер Максимов выработать ещё не сумел!
   Леонид инстинктивно вскочил и стал по стойке "смирно", чем вызвал приступ безудержного хохота у своего пьяного в хлам кузена.
   -- В-в-вольно!.. -- прохрипел Дубов и это, казалось, придало ему новых сил.
   Володя упал на спину и залился счастливым детским смехом. Приступы хохота сотрясали его несколько минут. Леонид, отлично зная брата, не пытался прервать его веселье, ожидая, когда оно выдохнется само собой. Когда же Володя окончательно отсмеялся и затих, спросил:
   -- Володя! Что-то случилось?..
   Дубов выдержал ещё одну паузу, сел, и, глядя куда-то в сторону, сообщил:
   -- Случилось...
   -- И-и, что?..
   Скрипнула дверь.
   -- Барин, Владимир Алексеевич! -- в комнате объявился лакей Васька, нагруженный вместительной корзиной. -- Всё исполнено. Извольте видеть...
   Васька принялся сноровисто выгружать содержимое корзины на стол, сопровождая свои действия ценнейшими комментариями о свойствах того или иного продукта, представляемого им на суд зрителей.
   Сразу было видно, что при всей своей "взъерошенности" Васька искренне привязан к своему барину. Потому как, помимо выпивки и обильной закуски ("Может, хотя бы гость ИХ покушать принудит?.."), озаботился также и о приобретении изрядной дозы "похмельного порошка" Венской аптечной фирмы "Зельтцер и Сыновья", продаваемого во всех, даже самых удалённых уголках весьма обширной Российской Империи.
   По себе Леонид знал, что порошок этот ни к чёрту не годится! И обычные собутыльники его, проверенные ребята, с которыми выпит "не один бочонок", утверждали, кто пробовал это зелье, что оно есть "шулерство и надувательство полнейшее, токмо вкус во рту воротит".
   Васька, оказавшийся неожиданно расторопным под свинцовым взглядом внезапно посуровевшего барина, мгновенно накрыл стол, сноровисто подал холодную закуску, смёл на позаимствованный у гостиничной прислуги совок остатки "барских стрельб" и исчез. Вмиг испарился!
   Леонид, всё это время внимательно наблюдавший за братом, достал из кармана кителя серебряный портсигар и коробку новомодных серных спичек. Закурил и твёрдым голосом спросил:
   -- Вольдемар! Скажи, наконец, что случилось?
   Дубов налил себе и кузену водки, поднял свою рюмку.
   -- Случилось!.. -- выдохнул он, чокнулся с братом, не дожидаясь, когда тот возьмётся за свою рюмку, и опрокинул водку "вовнутрь".
   -- Ххэ-эхх... -- сморщился Владимир, уткнулся носом в рукав, а потом отправил в рот солёный огурчик. -- Да-ас-с, господа... Забористая!.. И-и-эх! Поедем-ка, Леон, в номера! Тут недалеко, вроде бы...
   -- Дрейк! -- Лёня назвал его, как в детстве. Это прозвучало особенно значительно -- после того, как Володя упомянул его собственное прозвище, оставшееся в их безмятежно-счастливом детстве. Тогда он был -- Ричард Львиное Сердце, а брат -- знаменитый капер Британской короны. Володя уже в те годы бредил морскими просторами.
   С самого детства кузен мечтал о военно-морской карьере. И ничего удивительного в этом не было! Дубовы, из поколения в поколение, верой и правдой служили Российским государям с тех пор, как Пётр Великий учредил Флот Российский!
   Куда уж Леониду тягаться со свом кузеном, обладателем двух медалей и ордена за героизм, проявленный при блокаде русской эскадрой Босфора во время последней турецкой войны, закончившейся Адрианопольским мирным договором 1829 года.
   -- Что?..
   -- Всё плохо, Лёня! -- траурным тоном сообщил обычно жизнерадостный Дубов. -- Я под следствием, а "Елена" -- на дне Понта Эвксинского! Вот так вот!
   -- К-как на дне? -- Леонид знал, что последние полтора года брат служил старшим помощником капитана на бриге "Святая Елена".
   -- Очень просто, Леон! Банка, не обозначенная ни в одной лоции Черноморского бассейна!
   Володя отчаянно махнул рукой.
   -- Я преследовал шхуну контрабандистов в районе Одессы... Мы обстреляли их и они, было, уже легли в дрейф, когда "Елена" при очередном манёвре неожиданно напоролась брюхом на камень!
   -- И?.. - Леонид подался к брату.
   -- И, -- горько усмехнулся Дубов, -- контрабандист ушёл, а всё, что смог сделать я, это бросить все силы на спасение экипажа! В итоге -- старый маразматик Воленберг брызжет слюной мне в лицо, отчитывает, как сопливого мальчишку, и грозит разжалованием в матросы!!!
   Леонид присвистнул. Сам-то он не был знаком с семидесятидвухлетним заместителем Главного командующего Черноморской эскадрой и портами, Николаевского и Севастопольского военного губернатора, контр-адмирала Лазарева. Но уже наслышан был изрядно об этом престарелом Соловье-разбойнике, прочно засевшем в штабе Черноморского флота волею одного из фаворитов Императора на должности заместителя Главного командующего. И это при том, что многоуважаемый Ананий Игнатьевич Воленберг всю долгую жизнь прослужил в гвардии на тёплом местечке, и лишь к старости захотелось ему приключений и порохового дыма, что и привело его в молодой Николаевский край...
   Близость неспокойных по природе своей турок грозила возможностью очередной войны в бесконечной череде конфликтов северного и южного берегов Чёрного моря, начатой, по всей видимости, ещё во "времена оны", когда князь Олег в девятьсот седьмом году от Рождества Христова приколотил свой щит к воротам Константинополя!..
   Турки, сколько существовала Османская Империя, постоянно и упорно лезли на земли Украины. Чем-то она их притягивала, манила безудержно. И до её воссоединения с Россией лезли, и после -- не ленились...
   Как, впрочем, и многие иные народы, до и после османов. Было, было, видать, в этих ковыльных неоглядных степях и в самом деле нечто крайне притягательное!..
   -- И что теперь?
   -- Теперь!.. -- Дубов горько усмехнулся и налил себе ещё. -- Теперь вот сижу, жду окончания разбирательства по моему делу.
   Володя ещё раз чокнулся с кузеном, так и не притронувшимся в своей рюмке, и отправил водку в рот.
   -- Львёнок! Почему не пьёшь? -- капитан-лейтенант Дубов пару раз щёлкнул пальцами, смачно захрустел огурчиком. -- Или ты не рад меня видеть, а-а?..
   -- Что ты, Дрейк! Рад, конечно! Вот только новости ты сообщаешь... такие, что ой-ёй-ёй.
   -- Такова действительность, братик! -- Володя смешно оттопырил нижнюю губу. -- Твой брат...
   -- Краса и гордость Черноморской эскадры! -- ввернул Леонид шутку, впервые прозвучавшую давно уже, примерно восемь лет назад; тогда брат, ещё мичманом будучи, вернулся с медалью из кругосветного плавания на шлюпе "Мирный". То была первая российская кругосветка...
   Услышав это, Владимир горько усмехнулся.
   -- И вот теперь "краса и гордость Черноморской эскадры" "бездарно утопил вверенный его команде боевой корабль", я цитирую, упустил контрабандистов и сидит под арестом!.. И ничтожество Воленберг, толком не знающее, что такое море, втаптывает ветерана Наварина в грязь!
   -- Дрейк, Дрейк! -- Лёня положил руку брату на плечо. -- Всё образуется! Не верю, чтобы не разобрались. И уж совсем даже не допускаю мысли о том, что ты мог ошибиться! Ведь море -- твоя стихия!!
   Дубов усмехнулся ещё горше прежнего.
   -- Однако всё выходит именно так! Контрабандист ушёл, бриг на дне, а я...
   Он обречённо махнул рукой.
   -- А капитан?
   -- А капитан с лихорадкой слёг ещё за неделю до выхода в море. Так что капитаном на момент, гм... ситуации, был я. И на мне, соответственно, вся ответственность!
   -- А Михал Петрович? Он же, ты говорил, благоволил к тебе ещё со времён похода на "Мирном"?
   -- А Михал Петрович, Лёнечка, сейчас по ту сторону моря, в Туреччине с визитом от Имперской Короны. Онаний же в полном смысле замещает адмирала... и не иначе, мстит мне за дуэль с его племянником.
   -- Ты о том дерзком поручике инфантерии, что стрелялся с тобой года три тому из-за Анастасии Долгорукой?!
   -- Именно! -- вновь схватился за бутылку Дубов.
   -- Вольдемар, хорош пить! -- попытался остановить его Леонид, но - тщетно.
   -- У меня, братец, жестокая меланхолия образовалась по этому поводу. -- Пояснил Володька. -- Ни тебе возможности соединиться с любимой, ни тебе возможности реализовать себя как офицера!..
   -- Но ты же...
   Дубов поднял руку в предостерегающем жесте и Леонид послушно замолчал.
   -- Ле-он-чик! -- брат буквально повалился на него своим массивным телом. -- Не рой и не пытайся!.. У Воленберга всё схвачено, как говорят мои матросы!
   -- Но ты же...
   -- Пустое! -- отрезал Владимир. -- Тем более что Настю уже не вернёшь!
   После дуэли, имевшей весьма громкие последствия при дворе, княжна Анастасия Долгорукая была отдана за посланника Французской короны, но не прожила в браке и полугода -- сгорела от скоротечной чахотки, как и её новый муж вслед за нею!
   -- Вовчик! -- нерешительно позвал Леонид. -- Ну, так что ж теперь?..
   Владимир Алексеевич Дубов, капитан-лейтенант Российской Черноморской эскадры, был его кумиром с сопливого малолетства. И теперь ОН, вдруг, очутился под судом! Леонид даже в страшном ночном кошмаре не мог измыслить такого положения вещей! Искренне обожаемый им брат, влияние коего вынудило младшего кузена нарушить семейную традицию!..
   Сколько знал он семейную хронику, Лёня был первым Максимовым, ставшим морским офицером. Испокон веку Максимовы служили государям Российским в качестве пехотных офицеров.
   Традицию эту не смог сломать даже неистовый царь Пётр Алексеевич!
   И вот, теперь Леонид Пантелеймонович Максимов стал первым, во всём далеко не коротком роду Максимовых, морским офицером.
   И всё благодаря влиянию кузена, старшего его на пять лет!
   Максимовы, потомственные военные, весьма изрядно проявили себя на полях брани. И всё на суше. Он же, Леон Максимов, пятый Леонид в роду Максимовых, захотел быть, под влиянием брата, заразившим его морскими просторами, первым Морским офицером в роду...
   Слава Богу, что Вольдемар оказался гораздо более искусным стрелком, чем Саша Пушкин!
   Вот и смотри теперь. Бездетный Ананий, сильно привязанный к своему племяннику, однозначно решил поквитаться с его "обидчиком и убивцей"...
   Поручик Болен-Тодес сам бросил Владимиру Дубову вызов!
   Жизнь или смерть из-за женщины!
   Этого Владимир Алексеевич Дубов не стерпел! Тем более что княжна Анастасия явно благоволила ему!..
   Окровавленный китель поручика инфантерии Аристарха Болен-Тодеса до сих пор хранился в одном из его южных имений. И не потому, что был чем-то примечателен! Просто Володя имел слабость...
   Он коллекционировал призы!
   Медаль За Отвагу, подвязка от чулок какой-нибудь ретивой баронессочки, простой, но весьма удобный в обиходе оловянный ковшик, спёртый им мимоходом из какой-то безвестной гостиницы в Альпах, где они как-то совместно проводили отпуск... Ещё медаль, орден.
   Ибо по натуре своей Владимир Дубов был Победителем! Даже мысль о возможном поражении не допускалась им, как таковая. ТОЛЬКО ПОБЕДА.
   "Aut Caesar, Aut Nihil!" *, - всегда, сколько помнил Леонид, было девизом кузена. И вот нынче...
   -- Вольдемар! Думаю, тебе следует развеяться! -- решил лейтенант Максимов. -- Давай-ка прогуляемся по городу. Может быть, и в нумера сходим...
   При упоминании "нумеров", "краса и гордость Черноморской эскадры" заметно оживился!
   -- О-па, братец! Говоришь уже, как настоящий морской волк, пришедший из кругосветки!
   Леонид встал.
   -- Так, может, выйдем "во чисто поле"?
   -- Выйдем! Обязательно выйдем! -- пообещал Дубов, наливая по новой. -- Но не раньше, чем ты со мной выпьеш-ш...
   -- Хорошо, Вольдемар! Давай выпьем! -- лейтенант поднял свою рюмку.
   -- За мощь и Славу Черноморской эскадры, мать её ети!!
   Володя выпил, закусил. Дождался ответных действий от младшего кузена.
   -- Вот скажи мне, Леон! Если за столько лет не смогли составить толковой лоции...
   -- Барин! -- в комнате возник ординарец-Васька. -- Пакет вам!
   Владимир забрал протянутый лакеем большой почтовый пакет, разорвал его и сосредоточился на чтении содержимого.
   -- Вот, Лёнчик! -- сообщил он, бросая листки бумаги на стол. -- Шедевр графоманства от барона фон Воленберга! Сим словоболудием мне вменяется преступный сговор с контрабандистами, умышленное потопление российского боевого корабля и доля в незаконной торговле запрещёнными товарами, как-то: табак турецкий, ткани...
   -- Володя, прошу тебя! -- скривился Максимов. -- Не обращай внимания на старого маразматика! Пойдём!
   -- Пойдём! -- согласился с ним старший брат. -- Девочки уже, должно быть, заждались!
   Не без помощи Леонида, Владимир Дубов оделся и покинул гостиницу... Очень скоро они очутились в единственной на то время в молодом Николаеве ресторации под названием "Корона".
   -- Любезный! Рюмку коньяку! -- крикнул Дубов с порога.
   К ним подскочил предупредительный половой, усадил за свободный столик... Дальше Лёня Максимов помнил всё довольно смутно. А его горячо любимый братец вообще в итоге куда-то пропал.
   Был-был, и не стало!
   Вот только что, вроде бы, пили за победы Русского флота! И вот уже стул напротив Лёни пуст!
   Где же Володя?..
   Владимир же, тем временем, обнаружил себя сидящим за гладко струганным столом в кабачке для простонародья.
   Осмотревшись, Дубов обнаружил, что напротив него сидит какой-то старик и смотрит на него весьма участливо. Седая аккуратная бородка придавала лицу смотрящего благородный вид. На столе перед
   ____________________________________________________________________________________________
   * Дословно: "Или Цезарь, или ничто!" (лат.), то есть: "Или всё, или ничего!"; авторство высказывания приписывается римскому императору Калигуле.
   стариком лежала книга в чёрном строгом переплёте и стояла кружка с пивом.
   -- И?.. -- спросил визави.
   -- Что-о, ик, и?.. -- не понял капитан-лейтенант.
   -- Ну, вы говорили, что ваш корабль напоролся на риф! Где именно это случилось?
   -- А вам-то какая разница? -- буркнул Владимир, отхлёбывая пива из кружки, стоявшей рядом с ним. Вообще-то пива он не любил! Но в этом городе варили оч-чень недурственное...
   -- Мне-то, как раз, очень большая разница! -- ответил его неожиданный собеседник. -- Я служу в Николаевском картографическом депо, и такие вопросы меня интересуют чрезвычайно.
   -- Ну, значит, худо работает ваше депо, -- довольно грубо буркнул в ответ Дубов, от души прикладываясь к своей кружке.
   -- Напрасно вы так говорите, молодой человек! -- собеседник тоже хлебнул пива. -- Дело новое, наука покуда не позволяет...
   -- Да в гробу я видал вашу науку! -- рявкнул Владимир, чем привлёк внимание прочих посетителей небольшого заведения. -- Тем паче не позволяет она...
   -- Спокойнее, молодой человек! Не надо так нервничать, -- спокойно сказал старик. -- Тем паче, что вы привлекаете излишнее внимание окружающих.
   Владимир хотел было оскорбиться, но нечаянный собутыльник задал вопрос, совершенно сбивший его с толку.
   -- Где это произошло?
   -- Что? -- не понял капитан-лейтенант.
   -- Ваша катастрофа.
   -- Вам-то какое...
   Старик не дал ему договорить. Он молча сунул под нос Владимиру книгу, которая лежала на столе. Тиснённое золотом название гласило: "Особенности навигации Чёрного моря".
   -- Эта книга только готовится к изданию. Это самая подробная на данный момент лоция Черноморского бассейна из всех, когда-либо составлявшихся.
   -- Э-э-э... -- только и смог выдавить Дубов. Старик усмехнулся. Дальнейшая беседа носила сугубо специальный характер.
   Выпил, конечно, Володя Дубов немало, но был он -- потомственный офицер! Выпитое не то чтобы совсем его "не брало", но "свалить" не могло. Капитан-лейтенант, конечно, далеко не был трезв, но...
   В завязавшемся разговоре он, неожиданно даже для самого себя, "излил душу" перед случайным слушателем. Рассказал, как дело было, поведал искренне, как любит он море, и что без моря ему -- жизни нет... хоть стреляйся!!
   Собеседник выслушал его очень внимательно, и заверил, что в свете последних гидрографических данных, в частности, дескать, уже описанных в новой лоции, капитан-лейтенанта просто обязаны оправдать.
   Всё, что было дальше, Володя, честно говоря, вспомнить не мог... Проснулся он в своём гостиничном номере. Братец Леонид спал рядом, как бывало в детстве. С той лишь разницей, что в детстве от него не разило перегаром за версту. А ещё он в детстве не блевал и не страдал наутро жестоким похмельем...
   Давешняя беседа оказала на Владимира Дубова чуть ли не волшебное воздействие. Нет! Досада не прошла. Тем более, на старого дурака Воленберга! Просто...
   Он бы и сам не смог толком объяснить, что именно изменилось. Но что-то изменилось! Наверняка...
   Леон уехал в Севастополь. А через два дня капитан-лейтенанту Владимиру Алексеевичу Дубову пришёл приказ немедленно явиться в штаб флота. Наскоро приведя себя в порядок, он отправился в штаб.
   Стоило ему лишь доложиться о своём прибытии дежурному адъютанту, как его тотчас проводили прямиком в кабинет Главнокомандующего, который, как оказалось, только вчера вернулся из своей заморской миссии.
   -- Володя! -- Михаил Петрович Лазарев отбросил в сторону бумаги, которые изучал до его прихода. -- Заходи, заходи!
   -- Здравия желаю, господин...
   -- Оставь! -- отмахнулся контр-адмирал. Он обошёл заваленный документами стол и горячо пожал руку молодого офицера. -- К чему эти церемонии между старыми товарищами? Или ты думаешь, что, став контр-адмиралом, я вдруг позабуду всех своих соратников?!
   Капитан-лейтенант Дубов уж никак не ожидал, что Лазарев его хотя бы помнит! И не смел даже надеяться, что адмирал полагает его своим товарищем...
   Уже выйдя из штаба, Владимир сумел, наконец, уразуметь одно лишь: он признан невиновным в случившемся. Более того, его действия были признаны максимально полезными и единственно верными в данной ситуации.
   За проявленное мужество и умелое командование, а также за спасение экипажа, вверенного под его команду, Владимир Алексеевич Дубов награждается "Георгиевским крестом" IV степени и назначается командиром нового, только-только спущенного на воду красавца-фрегата...
  
  
   * * *
  
  
   По Кючук-Кайнаджирскому мирному договору тысяча семьсот семьдесят четвёртого года к России отошли обширные области на юго-западе.
   Ещё до начала русско-турецкой войны восемьдесят седьмого - девяносто первого годов для Российской Империи остро встал вопрос необходимости постройки третьей судостроительной верфи на Юге. Молодой Черноморский флот нуждался в сооружении кораблей в месте более удобном, близко расположенном к морю. Севастопольское адмиралтейство целиком было загружено ремонтными работами на судах, уже вошедших в строй эскадры, а Херсонское не могло в одиночку обеспечить растущие потребности флота в крупных морских боевых кораблях, имеющих большую осадку.
   Кроме того, вывод построенных на Херсонской верфи судов по мелководному Днепровскому устью осложнялся рядом дополнительных трудностей. В летнее время Днепр сильно мелел и, вообще, имел порожистый фарватер. Что требовало специальных понтонных устройств, камелей, и весьма значительных затрат времени как для проводки судов на верфь для ремонта, так и для вывода их в море через лиман.
   Кроме того, турки, тогда ещё владевшие хорошо укреплённым Очаковом, в любой момент могли перекрыть выход из Херсона в море...
   Посему светлейший князь Потёмкин-Таврический, командовавший в ту пору Черноморским флотом, своим ордером от двадцать пятого октября тысяча семьсот восемьдесят седьмого года обязал председателя Черноморского адмиралтейского правления контр-адмирала Мордвинова произвести тщательнейшие работы по изысканию подходящего места для будущей верфи. Иными словами: "сделать промер глубины на Ингуле от устья вверх вёрст на 20, или более, и доложить оный немедленно".
   Свободный участок при слиянии Ингула и Южного Буга для строительства предложил Фалеев. Глубины позволяли строить здесь корабли практически неограниченных размеров и переводить их в Севастополь -- главную базу юного Черноморского флота. Своим ходом, без камелей.
   В конце концов, после личного осмотра командующего, выразившего большое удовлетворение и утвердившего расположение верфи и "будущего грандиозного адмиралтейства -- гнезда грядущего Черноморского флота", был выбран большой свободный участок на левом берегу реки Ингул при впадении её в Южный Буг...
   В первых числах августа тысяча семьсот восемьдесят восьмого лета от Рождества Христова инженер-подпоручик Соколов на месте, избранном светлейшим, произвёл инженерную разбивку под строительство двух судостроительных эллингов и кузницы при них. Вслед за этим началось экстренное сооружение верфи.
   "К прибытию моему изготовьте проект корабля 46-пушечного, в самых лучших пропорциях, чтобы нижняя батарея состояла из 24-фунтовых, на баках и шканцах 18-фунтовые, включая тут по 2 картаульных единорога на сторону, да и на деке по 2 же поставить, ют так укрепить, чтобы можно было поставить карронады, - писал Потёмкин Мордвинову. - Все орудия будут медныя, ежели надобно, то длину и ширину можете прибавить. Ещё лёгкий нарисуйте фрегатец скорого хода и прочный, 22-пушечный, нанизу по 8-ми орудий, 6 и 18 фунтов пушек, на середине по 2 картаула на баке и шканце полукартаульные, кают хороший, который убрать прикажу снарядом своим, артиллерия вся медная. Сие судно строю для себя, чтобы иногда водою в Тавриду или ко флоту ездить. Экипаж будут греки".
   Ещё через год строящееся предприятие, решением того же "светлейшего князя Таврического" преобразовалось в Адмиралтейство и вместе со всеми относящимися к нему строениями, казармами и жилищами именоваться стало: градом Николаевым.
   Не заставила себя долго ждать и грамота императрицы Екатерины Второй, Государыни Всероссийской. Грамота, утверждающая решение всесильного фаворита...
   Свершилось сие в тысяча семьсот девяностом году.
   На новое предприятие были направлены из Петербурга и Архангельска мастера корабельные и мастеровые, кто уменьем горазд был. Собрали и рабочие экипажи. По развёрстке из деревень набраны были конные и пешие работные люди...
   Таким вот вот макаром Кузьма Савелов и угодил в корабельные плотники.
   Шестого января девяностого года на новой верфи торжественно заложили первый корабль, сорокашестипушечный фрегат, именованный:
   "Святой Николай".
   Михаил Фалеев, осуществлявший строительство верфи, шестнадцатого августа представил Потёмкину планы будущей "колыбели кораблей", с указанием величин и расстояний. Планы составил корабельный мастер Семён Афанасьевич Соколов, тот самый, что вскорости построит первый николаевский фрегат. Фалеев писал князю:
   "...Заложил корабль святого Николая на канун богоявления Господня при собрании всех членов адмиралтейских, штабу и обер-офицеров и нижних служителей... Работа проводится со всевозможным поспешанием, надеюсь и его отстроить до мая месяца."
   При Николаевской верфи начали создаваться артиллерийская кузница и токарня, а, чуть погодя, и канатный завод.
   Стапельные работы на "Святом Николае" продолжались около восьми месяцев. Двадцать пятого августа пополудни в шестом часу спустили корпус корабля на воду...
   В этом весьма значительном для новой верфи событии участвовали все члены Черноморского адмиралтейского правления, офицеры, мастеровые, ну и, конечно же, народ. Для изготовления насалки спускового устройства потребовалось семь десятков вёдер постного масла, шестьдесят пудов топлёного сала и двадцать пудов горячей серы.
   Эти затраты поразили Кузьму, привыкшего к тихому устрою жития в своей глухой деревеньке Покровка Рязанской губернии.
   Кузьма, окромя земледельства, помалу плотничал, как и отец, и дед его. И вдруг, по развёрстке, угодил на новую верфь. Это бы ещё и ничего. Барский произвол на Руси не в новинку! Однако вот нынче его из рабочего экипажа вознамерились перевести в корабельные плотники с припиской к борту "Святого Николая". Ибо искусен весьма в плотницком деле...
   Кузьма впал в отчаянье. У него ж в Покровке жена Фёкла, да трое ребятишек! Давыд, Михаил и Марфутка, младшенькая, обожавшая тятю, обожаемая тятей...
   Решением адмиралтейства "о недостатке плотных людей корабельных касательно экипажей" Кузьму перевели из экипажа работного в экипаж строящегося фрегата. Посему пребывал мужик в полном чёрном отчаяньи! Дома земля-кормилица хиреет без него, жена, дети! Да и прихворала Евдокия, как он слыхал от угодившего совсем недавно на новую стройку односельчанина Кривого Федьки Вознюкова. Что ж теперича будет-то?! Уж он-то думал, отработает повинность да и домой, к семье... Ну годка два-три, не более... А теперь...
   Служба во флоте - двадцать пять лет, как известно. Как же они там без него? Кто будет кормить их?..
   Кузьма не хотел служить на флоте. Был он потомственный крестьянин и любил землю. Перетирать в заскорузлых от нелёгкого крестьянского труда пальцах свежеперепаханную землицу, ронять зерно во чрево ей... что может быть лучше этого?!
   Пускай и стал он искусным плотником, но завсегда был он, однозначно, человеком земли. Большая вода пугала его. Да и, кроме того, мутит его нещадно от качки... Ужас, что с ним творилось, покуда шёл сюда фрегат по открытому морю!!!
   Стало быть, никак Кузьме нельзя во флот. Нету для него судьбинушки горше, чем волны бороздить...
   -- Савелов! Пошёл! -- проревел молодой лейтенант Аркадий Варсонофьевич Мафусаилов. Именно его капитан второго ранга Львов, назначенный командиром нового фрегата, поставил следить за тем, чтобы экипаж "исповедался и получил благословение" на флотскую службу; корабль совсем недавно влился в Черноморскую эскадру, и малоопытные по большей части матросы отчаянно нуждались в укрепленьи духа...
   Кузьма вскочил и проследовал в каюту капитана, где принимал исповеди будущих моряков батюшка.
   Плотник вошёл в капитанскую каюту и увидал молодого священника, лет тридцати от роду. Смотрел тот приветливо и всепонимающе, как и подобает святому отцу.
   -- Проходи, садись, Кузьма Савелов, сын Демидов! Поведай, чем сердце тяжко.
   -- А вы меня знаете, батюшка?! -- изумился плотник.
   -- Может, и знаю... -- уклончиво ответил священник. -- Кто искренне молится Господу, ведом слугам его.
   Этот молодой батюшка невольно вызывал доверие.
   Не то что лукавый попик из Покровки, отец Никифор... которого не только в их деревне, но и во всех окрестных селеньях за глаза именовали не иначе как "Лукавым". Не в смысле чёртом, а именно лукавым. Да, говаривали, что и в монастыре, где он пребывал до того, как явиться пастырем в Покровский приход, за ним водились грешки, не только с монашками из соседнего женского монастыря, но и с мирянками из окрестных деревенек.
   Неожиданно даже для себя самого, Кузьма выложил молодому священнику всё "как на духу". И про землю, и про семью, и про качку, и про судьбину горькую, что привела рязанского мужика в черноморские степи...
   Внимательно выслушав исповедь крестьянина, святой отец спросил вдруг:
   -- А знаешь ли, Кузьма, день каков сегодня?
   -- Как не знать! -- воодушевился мужик. -- На Николу Угодника у нас в Покровке завсегда... Э-э-эх! -- вздохнул плотник тяжко и умолк. Вновь пригорюнился, опустил голову долу. Вспомнилась ему родимая избёнка, ярко предстала пред мысленным взором... Жёнка, детишки, старушка-маманя, ПОЛЕ...
   -- Никола тебе поможет... -- Тихо молвил священник, и его ясные очи сверкнули, то ли отразив огоньки свечей иконостаса, то ли сами по себе. -- Что угодно душе твоей исстрадавшейся, то и сбудется. День такой сегодня. Чуда не обещаю, однако заветному -- бывать... Кому из моряков хуже некуда, тому и подмога в сей день приспевает, тот и спасён. Силком человека на погибель в море тащить -- куда уж хуже. И уж тем паче на первом корабле, что рождён в городе, прозванном...
   Тихий батюшкин голос смолк, и мужик, боясь поверить собственным ушам, медленно, ме-едленно вновь поднял голову...
   Глаз таких Кузьма Савелов ни до ни после ни у кого на всём белом свете не видал. Бездонно-синие, как ясное полуденное небо, они сияли и горели, словно ярчайшие лампады, но небесный огнь сей не жёг вовсе, но - согревал озябшую, изболевшуюся душу...
   -- Не страшись, сын мой. Всё будет хорошо. Море отпускает тебя домой. Вольную тебе даёт.
   -- Скажи, отче, как тебя зовут? -- почти неслышно, одними губами, спросил крестьянин. -- За кого молиться мне, кому благодарствие...
   -- Молиться Господу нашему всеблагому надобно. Все дары от него, воистину. Мы лишь сподвижники... А меня помни... как отца Николая. Иди с миром, сын божий. Веруй в небесного Отца нашего и помни, что искренние молитвы Небеса слышат.
   -- Небеса слышат... -- эхом повторил заворожённый Кузьма.
   -- И отвечают истинно страждущим... С Богом, Кузьма. Аминь.
   Огненноглазый священник перекрестил плотника, и подневольный моряк, истово повторив крёстное знамение, поклонился в пояс, приложился к руке батюшки и молча, затаив дыхание, на цыпочках вышел из капитанской каюты.
   ...Неделю спустя корабельного плотника Савелова вызвал к себе командир "Святого Николая".
   -- Козьма! Пришла тут к нам грамота от твоего барина Павла Андреича Троецкого... -- Михаил Иванович помолчал. -- Вольную тебе барин даёт! И землицы... С чего бы это, а?
   -- Не могу знать, господин капитан второго ранга! -- по уставу отрапортовал Кузьма.
   Львов ещё помолчал, внимательно изучая вытянувшегося по всем швам матроса.
   -- Ладно! Удачи тебе! Иди...
   -- Премного благодарен, господин капитан второго ранга!
   Душа корабельного плотника, внезапно чудесным образом вновь обратившегося в землепашца, ликовала. Не обманул странный батюшка, и вправду воля пришла! ВОЛЯ!!!
   Вопросом, "как молодой священник мог узнать намеренья барина?", Кузьма не задавался. Небеса слышат искренние молитвы... и ответствует! Потому теперь все помыслы мужика были о ЗЕМЛЕ, которая, истомившись без заботы, звала его, тихим родным голосочком звала домой.
   Не всем суждено любить море... Не всем Творец даровал такое счастье. Кузьме вот -- судьба оставаться на берегу. Искренне просящий -- да обрящет. Аминь.
   ...В конце сентября корабль, поименованный в честь Николая, с уже установленными мачтами и бушпритом, на камелях прибуксировали в Очаков для дальнейшей достройки и вооружения артиллерией. Оттуда двадцать девятого ноября тысяча семьсот девяностого года прибыл он своим ходом в Севастополь. Где и началась, под командованием капитана второго ранга Михаила Львова, флотская служба первого корабля, рождённого на верфи в городе, нареченном именем этого же Святого.
  
  
   * * *
  
  
   -- Да ладно тебе!.. -- отмахнулся от кока Юрий. -- Вечно ты преувеличиваешь!
   Городишко на первый взгляд был так себе. Ничего сверхпримечательного. Город, как город. Неужто это -- центр судостроения юга бывшего СССР? В прошлом, опять-таки!..
   -- А вот ещё анекдот! -- Иванов закурил и повернулся к своим спутникам. -- "Дочка жалуется матери: -- Мама, кажется, я беременна!.. -- Почему ты так думаешь? Где, интересно, была в это время твоя голова?.. -- Не помню! Кажется под рулём!".
   Аудитория разразилась дружным хохотом. В особенности, немногочисленная женская её часть...
   Они шли по главной улице города; подобно московскому Арбату, была она пешеходной. Народ энергично сновал по ней туда-сюда.
   -- Вон там барчик интересный, -- сообщил кок, указывая на стеклопластиковую пристройку к углу здания. Сооружение было украшено камуфляжной раскраской, муляжом авиационной бомбы и девочкой в стилизованной военной форме времён Великой Отечественной... но с оч-чень уж коротенькой юбкой!
   -- Зайдём? -- с надеждой спросил Витька.
   -- На обратном пути! -- отрезал первый механик. -- Пошли дальше!
   Погрузка уже закончилась, и Дракон отпустил их в увольнение на берег, предварительно напутствовав в присущем ему менторском тоне, чтобы не вздумали "влипать в разные неприятности"... Иначе "на судно даже не возвращайтесь!".
   -- А вон там, -- неугомонный корабельный повар вдруг резко сменил тему и махнул рукой влево, -- николаевцы недавно поставили памятник Николаю-Чудотворцу... Среди прочего, покровителю моряков, -- многозначительно добавил он. -- Пошли посмотрим?..
   Протестов данное предложение ни у кого не вызвало.
   Только непьющий Кондратюк спросил, ни к кому персонально не обращаясь:
   -- Блин, а разве можно ставить памятники не реальным людям, а выдуманным?
   -- Ну, это с какой стороны посмотреть, -- сказал вдруг Серёга Черник, второй помощник капитана. -- Где выдуманное, а где вправду. Если столько людей во что-нибудь или в кого-нибудь верят... наверное, это неспроста? Сказка ложь, да в ней...
   -- Касается конкретно этого святого, я где-то читал, что он-то, как раз, был вполне реальным человеком. - Сообщил стармех: -- Христианский епископ, кажется... И деяниями своими заслужил такую охрененную славу, что до сих пор помнят его... чудеса творил, в натуре.
   -- Да? Ну-ну. -- Скептически прокомментировал кок. -- Жалко, что в наше время чудеса только в кино бывают. А в жизни разве что с перепою померещиться могут!
   ...Они поднялись по ступеням меж двух битых жизнью беломраморных львов.
   -- Кстати! -- с воодушевлением сообщил Иванов. -- Имеется местная легенда, что эти львы проснутся, когда между ними пройдёт девственница моложе шестнадцати лет!
   -- И, что? Давно они тут ждут? -- поинтересовалась, как бы между прочим, буфетчица Татьяна, обладательница "крупнейшего в эсэнгэ зада" -- по определению того же кока.
   -- Танечка! Если за их воспитание возьмёшься лично ты, думаю, всё образуется! -- заверил её неугомонный кок, покровительственно обнимая за плечи.
   -- Сдохни! -- от всей души пожелала ему буфетчица, сбрасывая поварскую "клешню" со своего пухлого, мягко говоря, плеча.
   ...Но Юра их уже не слышал.
   Его словно магнитом потянуло прочь, прочь от похабщины и суеты... Влекло его в глубину сквера, образованного высокими старыми каштанами. К памятнику, что высился в центре широкой аллеи.
   На параллелепипеде чёрного мрамора вздымалась закутанная в бесформенный балахон фигура бородатого мужика с книгой в руке...
   Юра оторопел!
   С постамента на него смотрел никто иной, как его позавчерашний собеседник. Тот самый тальман, с которым парень разговаривал и пил кофе с коньяком в курилке, а потом метался в поисках его по всему кораблю...
   Тот самый!!!
   Юра не мог ошибиться. Лицо давешнего собеседника врезалось в память крепко-накрепко.
   С открытым ртом стоял матрос перед памятником и откровенно пялился на него.
   -- Юрок! Ты будто энэло увидел! -- обнял его за плечи Витька. -- Чё случилось-то?
   Ни слова не говоря, Юра сбросил с плеча руку повара и побежал к краю сквера. Туда, где виднелся цветочный рыночек.
   Вернулся матрос с букетом гладиолусов. От волнения учащённо дыша, возложил цветы к квадратному постаменту... на гранях его было высечено:
   "НИКОЛАЮ - СПАСИТЕЛЮ - ЧУДОТВОРЦУ - НИКОЛАЕВЦЫ".
   А сверху Юра пристроил бэйджик. Тот самый, который (парень специально узнавал!) оказался почему-то лишним в "судовой канцелярии". Не было одиннадцатого посетителя на борту! Десять их было зарегистрировано девятнадцатого декабря, ровно десять...
   Юра вдруг покачнулся. Жаркая волна ударила в голову.
   Мраморный святой подмигнул ему?!
   Или ему это только показалось?..
   В любом случае, бэйджик он снова забрал. Спрятал во внутренний карман, поближе к сердцу. Почему-то с этой минуты свято уверился моряк, что пока у него есть "документ" незарегистрированного Визитёра номер Одиннадцать, ничего плохого с ним не случится.
   Необъяснимым образом Юра знал наверняка, что самый страшный день его жизни остался позади. Теперь -- всё будет в порядке.
  
  
  
   (г. Николаев, 2- 27 декабря 2005 года)
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"