Силин Анатолий Савельевич. Не бросайте бескрылок

Весенним мартовским днем у заброшенного канализационного колодца на окраине города трое осматривали бесформенный сверток. Его вытащили из колодца ребятишки, а когда развернули и увидели, что в нем, то побежали звонить в милицию. Трое -- из оперативной группы райотдела милиции. Майор Рудаков выглядел уставшим, на лбу глубокие бороздки морщин -- меток нелегкой розыскной работы. Лицо бледное, с желтоватым оттенком. Сейчас его взгляд впился в содержимое свертка -- обернутый газетами полуразложившийся, губчато-синюшного цвета торс человека.

Старший оперуполномоченный отдела капитан Шилов, присев на корточки, стал медленно читать сохранившееся на обрывке газеты название. Подняв голову, хмыкнул:

-- Наша областная -- "Маяк Придонья". -- Рудаков вздохнул.

-- Все это отправьте в судмедэкспертизу, пусть врачи разберутся, а газеты, до кусочка, -- в ЭКО1 . В других колодцах посмотрите, может, что и там найдете. -- И покрутил головой недовольно: на место страшной находки кроме оперативников пока никто не приехал.

-- Уж это как учили, -- кивнул Шилов, -- ему-то о таких вещах можно было и не напоминать. Подняв с земли щепку, он начал старательно отрывать прилипший к бетонному колодцу кусок газеты. Отбросив дощечку, встал. Ростом Шилов выше Рудакова да и поплотнее его.

Все время молчавший лейтенант милиции Никитин, тонкий, с красивыми чертами лица, сделал несколько шагов к Рудакову.

-- Был человек и вот что осталось. А ведь жил, как все мы живем. Кто же его так? -- сказал, хмурясь.

Никитин старался не глядеть на содержимое свертка: он еще не привык к таким картинам, но свою слабость показывать не хочет. Работая милиционером патрульно-постовой службы, Никитин заочно окончил юрфак университета, и недавно его назначили оперуполномоченным уголовного розыска. Это первый выезд Никитина в составе оперативно-следственной группы, и он пока не спешит высказывать свои суждения по убийству.

-- Да-а... -- протянул Рудаков, понимая состояние молодого опера. -- Жил человек, радовался и, наверно, не подозревал, что его ждет такая страшная участь. И вот другой человек, злой, жестокий, взял да и убил, а тело, как мясо скотины, разрубил и разбросал по частям, чтобы сразу не нашли. Где голова, где руки и ноги? Кто погиб, и кто убийца? А убийца небось ходит, разговаривает, смеется и думает, что у милиции руки коротки до него добраться. Да, пока так оно и есть, вначале надо разобраться, кто же убит? -- Рудаков вздохнул, а говорил так длинно потому, что ждали приезда других членов следственно-оперативной группы. Посмотрел на Никитина:

-- Первый выезд?

-- Первый, -- буркнул Никитин и примолк.

-- У каждого из нас был свой первый выезд, так что с боевым крещением.

-- Какое же это крещение, да еще боевое? Вот если бы убийцу найти!

-- Такая возможность у вас, кстати, имеется. -- Рудаков добродушно улыбнулся.

Никитин знал, что Рудаков милицейских школ не кончал, что по образованию он педагог, специфику службы в уголовном розыске постигал на практике, а это не детективы читать или боевики по "телеку" смотреть.

Глянув на часы, Рудаков недовольно заметил:

-- Кто в прокуратуру и в судмедэкспертизу звонил? Почему никого нет?

-- Дежурный передавал и лично я, товарищ майор, звонил, -- ответил Шилов, щурясь от лучей весеннего солнца.

-- Но почему же так неорганизованно?

-- Сам удивляюсь. Прокурор сказал, что приехать не может, а пришлет заместителя с дежурным следователем. От машины отказался. Ну а судмедэксперт непонятно почему задерживается, может, что случилось в дороге с машиной? Да вы не волнуйтесь, товарищ майор, мы подождем.

-- Ладно, мне пора в УВД на совещание. Вечером все обговорим, а вы тут еще разок попристальней оглядите вокруг...

В конце рабочего дня в кабинете Рудакова собирались сотрудники отдела, для обмена информацией. Обсуждали, что за день прошедший удалось решить, кому и чем назавтра заняться в первую очередь. Спорили, доказывали, предлагали... Расходились через час-полтора. Рудаков считал это своего рода учебой, особенно полезной для молодых коллег. В нем и тут проявлялась педагогическая струнка. Начальник райотдела полковник Елфимов, узнав про эти "посиделки", как-то попенял Рудакову -- зачем он их устраивает? Рудаков тактично отмолчался.

В этот вечер кроме сотрудников отдела за приставным столиком сидел следователь районной прокуратуры Жихарев. Ему лет под тридцать, среднего роста, худощавый. Хмуря лоб, Рудаков читал лежавшее перед ним заключение судмедэкспертизы. Его результаты -- убита женщина приблизительно сорока лет. В заключении отмечалась немаловажная для следствия деталь: на торсе обнаружен рубец, характерный при операциях на почках и мочеточниках.

Рудаков в раздумье постучал пальцами по настольному стеклу. Ждали Шилова, и вот он торопливо вошел, сел в углу на стул рядом с Никитиным и, достав из кармана куртки блокнот с ручкой, посмотрел на шефа. То, что несколько дней назад в канализационном колодце обнаружили отчлененный торс человека и что раскрывать это преступление будут Шилов, Никитин и следователь прокуратуры Жихарев, в отделе знали почти все. Знали и считали правильным, что к раскрытию тяжкого преступления Рудаков подключил двух оперативных работников: опытного Шилова и молодого, только начинающего Никитина.

Оперативники настроились на предстоящий разговор, памятуя об общеизвестном принципе: ум хорошо, а два лучше. Сотрудники не заметили, что Рудаков не стал в этот раз сгущать краски по раскрываемости преступлений. Обычно он подчеркивал, что дела в отделе идут по-прежнему неважно, что всем им надо больше крутиться, рассчитывать только на себя. Вновь постучал пальцами по стеклу и оглядел внимательно, будто взвешивая их возможности, каждого подчиненного:

-- Ну, кто первый? Шилов? Говори, что у тебя.

Шилов встал, раскрыл записную книжку.

-- За последние два года, -- сказал неторопливо, -- из числа пропавших без вести мною выявлено только по городу больше двадцати человек. Вообще-то по разным причинам людей пропадало значительно больше, но часть из них впоследствии находилась. С учетом всех данных, круг пропавших сужен до нескольких человек. Вот пока и все. Да, по рубцу не разобрался и пояснить ничего не могу. -- Он развел руками.

-- С родственниками пропавших не удалось поговорить? -- спросил Жихарев.

-- Нет, не управились, -- Шилов посмотрел на Никитина.

-- Надо объехать и опросить. Рубец есть рубец, просто так на теле не появляется.

-- Само собой разумеется, -- согласился Шилов. -- С завтрашнего дня начнем с Никитиным прокручивать. Только б надо кое от чего освободить, товарищ майор. Иначе, сами знаете...

-- Ладно-ладно, подумаю. Что за привычку взяли! Чуть что и сразу "освободить"! -- недовольно прогудел начальник розыска. -- Что у вас, Никитин? Местность осмотрели?

-- Да, безусловно. -- Никитин покраснел, и не столько от заданного вопроса, сколько от обращенного к нему внимания коллег.

-- Оглядел все колодцы, ямы, рытвины и даже мусорки, но ничего такого не приметил. Еще хочу добавить, что согласен... Ну, в общем, не то чтобы согласен, а, так сказать, правильно врачи определили, что убийство произошло зимой, потому как торс неплохо сохранился. -- Никитину об этом можно было и не говорить, не его дело это, но он, путаясь в мыслях, все же высказался, потому что хотел хоть чем-то о себе заявить.

-- Да-а, -- протянул Рудаков, -- не густо, не густо. По времени убийства мыслите верно. В заключении судмедэкспертизы как раз отмечен декабрь месяц. А вот искать другие части тела надо: руки и ноги -- не спички. Понимаю, что времени прошло немало, да и части тела могли вывезти куда угодно, хоть на свалку, а потом еще и трактором прикатать, но надо искать и искать, ничего другого сказать не могу. -- Рудаков пожал плечами, а Никитин, кивнув, сел.

-- Могли запросто из села подвезти, -- предположил Шилов.

-- Могли, -- согласился Рудаков. -- Вспомните случай, что был, если мне память не изменяет, лет пять тому назад. Тогда части тела нашли на городской свалке, а убийство, как потом выяснилось, было совершено в одном из пригородных районов. Сколько промучились, какие только версии не выдвигались. А зацепились со случайно подслушанного разговора, что один пастух якобы видел, как двое мужиков топили в пруду своего дружка-собутыльника. Утопили или не утопили, он не доглядел, но сам случай припомнил и даже марку машины запомнил. Ухватившись за эту ниточку, потянули, потянули и, наконец, размотали весь клубок.

Стали припоминать другие случаи, заспорили. Рудаков не мешал подчиненным выговориться, зная, что минут через тридцать спор сам собой прекратится -- розыскники рабочее время ценят.

Раздавались телефонные звонки. Рудаков или коротко отвечал, или просил перезвонить позже. Когда "базар" поутих, посоветовал:

-- Важно оперативней разыскать и опросить родственников пропавших. Время на это не жалеть, но и не тянуть. И не забыть о рубце: деталь для следствия весьма важная.

-- Можно по больницам проехать, с родными и близкими поговорить, узнать, обращался ли кто из пропавших туда за медицинской помощью, -- добавил Жихарев.

-- В общем, ноги в руки и за дело, -- заключил Рудаков. -- Если что, обращайтесь ко мне или к Жихареву.

С этим вопросом закончили. Жихарев ушел, а Рудаков продолжил разбор других дел.

В разное время без вести пропавших женщин в возрасте около сорока лет было, как установил Шилов, четыре. Три из них проживали в городе, четвертая -- в Пригородном районе. Шилов взялся отработать городских, а Никитин поехал в Пригородный. Встретиться договорились вечером, в "малосемейке", где жил Никитин. Шилова это устраивало, так как у своего подшефного он еще ни разу не был. Малосемейку построили у "черта на куличках" -- на самой окраине города, а это -- неудобства с транспортом, магазином, доставкой ребятишек в школу, ясли-сад. Но работники милиции с этим мирились. Их устраивали изолированные, со всеми удобствами квартиры и небольшая квартплата.

Дверь Шилову открыл Никитин. Из-за его ног выглядывал мальчишка лет четырех.

-- Звоню и думаю, а вдруг тебя нет. -- Шилов снял плащ. -- Ничего себе, в такую даль бестолку прокатиться! Далеко, однако, ты, братец, забрался. Как только на работу не опаздываешь!

-- Встаю пораньше. Даже небольшую пробежку вокруг соснового лесочка делаю. Говорят, скоро рейсовый автобус пустят, магазин откроют, все не из города хлеб тащить. Мне еще куда ни шло, а вот с такими, -- Никитин кивнул на мальчишку, -- беда и только. Каждый день отвези -- привези, встречай -- провожай. Нынче я в няньках: сосед с женой к больному отцу в деревню уехали.

-- Тебя как зовут, малыш? -- спросил пацана Шилов.

-- Костя, -- прошептал тот, продолжая держаться руками за спортивные брюки Никитина.

-- Молодец, Костя, что не молчишь. Вот за это тебе гостинец.

Шилов дал ему несколько конфет, взял на руки и прошелся по комнате.

-- Все у тебя хорошо, только далековато. -- Он присел на диван и усадил мальчишку на колени. Тот нетерпеливо завозился, сполз на пол и стал разворачивать обертку. Засунув конфету в рот, начал раскладывать на полу свои игрушки.

-- Покажи-ка, Костя, какие домики умеешь делать? Построй большой-большой, а мы пока поговорим, ладно?

-- Может, чайку? -- спросил Никитин.

-- Давай, и покрепче.

Вскоре Никитин поставил на стол чайник, сахарницу, тарелку с печеньем и банку варенья. Чай пили из больших кружек, не спеша, а Костя тем временем сооружал из кубиков домик. Прислушавшись к тишине, Шилов подумал, что не так уж здесь, на окраине-то, и плохо. Чем лучше у него в центре? Разве что все под рукой. Зато шум от транспорта, а загазованность такая, что дышать невозможно, особенно летом. Если открыть с улицы форточку, то будто в гараже оказался. Нет, тут есть свои прелести: тишина и свежий воздух. Отставив кружку, Шилов спросил:

-- Как съездил? Есть, за что уцепиться?

-- Абсолютно не за что, только время зря потратил. Обычная семейная драма: жена не поладила с мужем и, никому не сказав, уехала к своим дальним родственникам. Потом вернулась, а наши проинформировать забыли. Я звонил в отдел, хотел вам передать, но не получилось, -- сказал Никитин. -- У вас-то как, Виктор Петрович?

-- Да точно такая же картина, -- махнул тот рукой.

-- Ну и задачка, -- озабоченно произнес Никитин.

-- Со многими, как говорят, неизвестными, -- поддержал Шилов. -- И времени маловато. -- Отхлебнув чаю, предложил: давай прикинем, с чего начинать, все равно Рудаков завтра спросит.

Свои мысли излагал в основном Шилов, а Сергей слушал и кое-что дополнял. Ему казалось, что за столь короткий срок вряд ли удастся сделать все, о чем говорил наставник. По пропавшим женщинам следовало заново отработать город и сельские районы. Поиск убитой решили вести с учетом того, что в розыск ее могли и не объявлять, такие случаи бывали. Кроме того, надо сделать соответствующие запросы в соседние области. И это еще не все... У Никитина голова пухла от объема предстоящей работы. Заметив это, Шилов спросил:

-- Ну и как настроеньице, товарищ лейтенант? Что-то огонька в глазах не вижу.

-- Столько наговорили, -- пожал Сергей плечами. -- Управимся ли? -- Он явно был настроен скептически.

-- Обязательно должны управиться, -- подбодрил Шилов. -- Какие же мы тогда с тобой оперативники? Оперативники должны работать оперативно. И уж никак нельзя нос вешать. Да я, в общем-то, не вижу ничего сверхособого. Предстоит обычная нудная работенка, без которой не обойтись. Мы ведь думали, что сразу установим пропавшую, а не получилось. Теперь будем прокручивать со всех сторон. -- И стал объяснять, как лучше использовать рабочее время и свои возможности. Шилов и Никитин так заговорились, что даже о мальчишке позабыли. А он, построив обещанный незнакомому дяде домик, стоял и ждал его похвалы. Подморгнув Сергею, Шилов восхищенно всплеснул руками:

-- Смотри, какой ладный домик у Кости получился! Скажи, здорово, а? А еще будешь строить?

-- Буду, -- не сразу ответил тот.

-- Тогда построй красивый-красивый. -- Шилов изобразил что-то руками. -- Это будет дом для работников милиции, и в нем станут жить твои папа, мама, ты, дядя Сережа и все-все милиционеры.

Сломав домик, Костя тут же принялся собирать из кубиков и деталей конструктора новый.

-- Пацан тихий и такой спокойный, что порой его просто не замечаешь, -- улыбнулся Никитин. Какое-то время они наблюдали за мальчиком. Молчание нарушил Шилов.

-- Моя дочка года на два постарше, но так мало ее вижу, -- сказал с грустью. -- Все некогда да некогда... Воспитание ее полностью на жену переложил, а у той своих проблем хватает. Вздохнув, добавил: -- Плохо, когда родители детьми занимаются от случая к случаю. -- Посмотрев на Сергея, улыбнулся. -- Чего говорю, ведь тебя это пока не касается, у тебя все еще впереди. Ладно, пора отчаливать, а то как бы пешком не пришлось добираться. Значит, как и договорились, завтра утречком встречаемся и сразу к Рудакову. -- Шилов стал надевать плащ.

Началась круговерть, да какая! Хорошо, что Рудаков ни на что другое не отвлекал, а начальник райотдела дал в помощь участковых. Вот тогда и закрутилось. Свободного времени катастрофически не хватало, домой Сергей приезжал, когда и попутку непросто было поймать. Прошлую ночь переспал у Шилова, тот жил поближе. Из отдела вышли совсем поздно, транспорта -- никакого, вот Шилов и предложил переночевать у него. "Заодно, сказал, -- посмотришь как живу, да с девочками (так звал жену с дочкой) познакомишься. Дочка такая любопытная, про все спрашивает. Хотя, -- добавил, нахмурившись, -- дочурка-то небось давно спит.

Знакомство с женой было коротким, тут уж не до лирики и общения: поужинали и на боковую, а утром -- в отдел. Сергею жена наставника понравилась: с расспросами не приставала, недовольства, что муж пришел поздно, не высказала. Ужин был готов, осталось на плите подогреть. Постель гостю приготовила без напоминаний: тихо, мирно, спокойно. Когда утром вышли на улицу, Шилов негромко заметил: вот так, мол, и несет свой крест. Сергей понял, что речь шла о жене. Дополнять ничего не стал.

Вскоре, хотя и не густо, но начала поступать информация. Ее перепроверяли, отметая ненужное, однако то, чего так ждали, пока не было.

-- Ну не могли же "сверток" с Крайнего Севера самолетом к нам доставить! -- как-то в сердцах воскликнул Шилов. -- Да это невозможно, никакой логики не вижу!

Сергей тоже порой был настроен скептически: лопатят, лопатят, а толку никакого. Но постанывал молча, не на показ. У него даже азарт появился: установить бы личность погибшей, а уж там раскрутка пойдет проще. Навязчивая мысль не давала покоя; за что же так убили женщину, за что? Ведь у нее есть родители, семья! Как можно столь жестоко и безымянно уйти из жизни? Ведь человек же, человек! И кто как не они с Шиловым должны в этом чудовищном мраке разобраться и установить убийцу? И тогда в душе даже росло что-то приятное, напоминая о значимости и пользе выбранной профессии. Вновь и вновь названивали, кого-то тормошили, подключали, хвалили, но больше ругали. Где же та необходимая им ниточка, за которую можно было б уцепиться? Она словно в густом тумане: не увидеть и руками не ухватить. "Ну и повезло же с работенкой!" -- не раз перед сном думал Сергей. А может, только у них такая напряженка? Да нет, и в других службах тоже не мед. У розыскников же дел всегда невпроворот, но сотрудники службы розыска за работу держатся! Что их удерживает, прельщает? К примеру, того же Рудакова? Ведь мог быть отличным учителем. А Шилов? Умница. Как-то сказал, что жена ценит его работу, а еще, что не приходит домой выпивши. Она ему доверяет. Значит, есть престиж в этой непростой работе, вот и вкалывают с молчаливым упорством на пользу общества. Да-а, думы, думы, не передумать. Сергей отключился и уснул.

...Шилов зашел к Никитину вместе с незнакомым старшим лейтенантом милиции. Сам куда-то спешил. Махнул рукой:

-- Послушай участкового, а вечером обтолкуем. Повернувшись, вышел, крикнув из-за двери, что вернется не раньше чем через два часа.

Участковых Сергей знал еще не всех, сидевшего перед ним тоже не знал. Не крупный, приятной наружности, с любопытными, даже шустрыми глазами. Познакомились.

-- Рассказывайте, -- сказал Сергей нежданному собеседнику, пододвигая к себе общую тетрадь для записей.

-- В общем, ситуация такого порядка, -- начал, не торопясь, участковый, похлопывая ладонями по обтрепанной папке, лежавшей на его коленях. -- На моем участке проживает одна старушка, ну-у, может, и не такая уж старая, но пожилая, по фамилии Мошнева. -- Фамилию произнес для ясности и запоминания по слогам. -- У нее есть дочь, разведенная, Тамарой зовут, а у Тамары сын -- подросток лет десяти. Вот и вся их семейка. Об этой Тамаре отдельный разговор, но если коротко, то с нашим братом-мужиками крепко подгуливает, да мужа своего за кражу в тюрьму упекла. А теперь Тамара пропала. Еще до моего отпуска, якобы в декабре куда-то уехала. Это со слов матери. С отпуска я уж вернулся, а ее все нет. Она и раньше уезжала, но не так надолго. Вчера бабку встретил, а она крутит-вертит, понять ничего не могу. Вернется, говорит, Тамара, никуда не денется. Вот такие дела.

-- А сколько лет Тамаре?

-- Где-то за тридцать, ну-у, может, под сорок, точно сказать не могу.

-- Да-а, любопытно, любопытно, -- хмыкнул Сергей. Задумчиво вздохнул: -- А случайно не слышали, делали этой самой Тамаре раньше операцию?

Сморщив лоб, участковый пожал плечами.

-- Да нет, про операцию не слышал. Но ведь об этом можно и у матери спросить?

-- Можно, -- согласился Сергей. -- А муж пропавшей где сейчас?

-- Как свое отсидел, так и опять на завод вернулся. С родителями живет. Бабка с Тамарой к сыну его не подпускают. А он, как подопьет, так и приходит. Они дверь не открывают, он кричит, буянит. Милицию вызывают, чуть до драки не доходит. Я его, признаться, не раз от греха подальше уводил. Мужик-то, в принципе, неплохой.

-- Неплохой, а в тюрьму угодил.

-- Ну-у, так получилось, жена подставила: шины с завода своровал, а ей чем-то не угодил.

-- Так-так, а почему мать на дочь в розыск не подает?

-- Говорит, что найдется. Мне тоже непонятно: бросила старуху, ребенка и как будто ничего не случилось.

-- А хоть знает, куда та уехала?

-- В том-то и дело, что не знает. Сказала, что, вроде, в Подмосковье, а куда конкретно, с кем и к кому -- темный лес.

-- Ладно, сейчас я с Рудаковым посоветуюсь, -- заключил Сергей, чувствуя, что в пропаже дочери Мошневой есть кое-какая зацепка: возраст подходит, легкого поведения, с мужем не в ладах. Да и бабуля, в общем-то, довольно странно себя ведет. А чего, собственно, с Рудаковым советоваться? Может, сразу пойти и встретиться с Мошневой да и поговорить с ней, не упоминая о находке в колодце?

-- Слушай, а пожалуй, не надо с Рудаковым советоваться. Поедем к Мошневой, узнаем, почему с розыском медлит, может, какие подробности прояснятся? Как со временем? Проскочим?

Участковый согласно кивнул головой.

-- Проскочим.

Вечером Сергей и Шилов обсуждали результаты полученной от участкового инспектора информации. А она вселяла какой-то оптимизм. Дневная толкотня поутихла, никто не мешал. Сергей рассказал о встрече с Мошневой. Разговор получился долгим. Слушая ее, Сергей почему-то все время ловил себя на мысли, что Мошнева с ним неоткровенна и что-то скрывает. Несколько раз из соседней комнаты выглядывало бледное, с испуганными глазами, личико мальчишки, но тут же скрывалось за дверью. Это был сын загулявшей Тамары. Под конец же Мошнева расплакалась, жалуясь на плохое здоровье и свою нелегкую судьбу. Шилов слушал и задумчиво ходил по небольшому кабинету. Когда Сергей умолк, сказал:

-- Да-а, уж представляю, какое горе свалилось на бабушку с внуком. Что ж это за гулена такая Тамара? Мальчишку, говоришь, Романом зовут?

-- Да, пугливый какой-то, но с ним я и не разговаривал.

-- А где его папаша?

-- Отбыл срок и живет со своими родителями. С полгода как вернулся с зоны.

-- Случайно не помнишь номер квартиры Мошневой?

-- Номер? -- переспросил Сергей, -- а при чем тут номер? Кажется, тринадцать. Да-да, я еще подумал о чертовой дюжине. Улыбнувшись, Шилов сел за стол.

-- Понимаешь, какое дело. Эксперты наконец-то закончили работу с газетами, что со "свертка". Ну, помнишь, мы их все до кусочка собрали и передали тогда в ЭКО.

-- Как не помнить! -- Сергей передернул плечами. -- Сам и отвозил.

-- Так вот, в заключении есть любопытная деталь: номер квартиры, куда газетки доставлялись, выходит, что по соседству с квартирой Мошневой. Надо будет узнать, кто рядом с ней живет.

-- Участковый говорил, некто Бородулин.

-- Интересно, интересно, а не сказал, что за человек?

-- Жаловался на него, говорил, что этот Бородулин грязнее грязного: неоднократно судим и не просто по какой-то мелочевке. Вдобавок -- темный алкаш, недавно вышел из ЛТП и теперь готовится на пенсию.

-- Как понять?

Да сынок пробивает местечко в Доме престарелых. Пусть, мол, теперь государство позаботится о нем, порастерявшем свое здоровьице в местах, как у нас говорят, не столь отдаленных.

-- Постой, постой, может, он шутит?

-- Не-ет, не шутит, а хочет сбагрить папашу от себя подальше. Насколько мне известно, сейчас это и законом не запрещено.

-- Черт-те что творится! Тот для общества за всю жизнь палец о палец не стукнул, а теперь подавай, как какому-нибудь ветерану, персональное жилье да еще с обслугой.

-- То же самое и я сказал участковому, -- вздохнул Сергей.

-- А номерок-то квартиры Бородулина все-таки рядышком с квартирой Мошневой. Тут надо разобраться, хотя есть и сомнения -- соседи как-никак? Что еще?

-- Про мужа говорил, про бабку и мальчишку тоже. Да, вот еще, муж Тамары на заводе работает. Мошнева посетовала, что совсем спился, но алименты платит регулярно и вовремя. А участковый говорит, мужик вроде ничего, просто Тамара с ним жить не захотела. Уж что между ними произошло, ей Богу, не знаю.

-- Давай-ка закругляться, -- Шилов зевнул. -- Значит, с мужем надо поработать -- раз, -- стал он загибать пальцы, -- с соседом Бородулиным -- два, попытаться установить всех любовников и с кем уехала -- три, с ее мамашей -- четыре...

-- Да с ней-то зачем? -- перебил Сергей.

-- А затем, что мне, к примеру, непонятно, почему так долго на дочь в розыск не заявляла. Почему? А-а, молчишь, то-то...

-- Ждала, наверно, надеялась, вот-вот вернется.

-- Не знаю-не знаю. Можно ждать месяц, два, ну от силы три, но не больше. Хотя это мое личное мнение и я его тебе не навязываю. Но разобраться надо. Значит, бабушке напомнил насчет розыска?

-- Да, объяснил, что и как, потом участковый еще добавил.

-- Вот и ладненько, пусть пока думает, пишет, оформляет. Мы подключимся, но подталкивать ее не будем. Надо еще самим кое в чем разобраться. Я поговорю с Рудаковым. Жаль, что ты не спросил про операцию дочери, а надо бы...

-- Как не спросил? -- обиделся Никитин. -- Спрашивал, а Мошнева сказала, что ни о какой операции не помнит.

-- Так и сказала? -- расстроился Шилов. -- Это уже хуже: на теле убитой, как помнишь, был послеоперационный рубец. Да-а, неувязочка получается. -- Сморщив лоб, Шилов умолк.

-- Получается так, -- вздохнул Никитин.

-- Но можно в заводскую поликлинику проехать. Уж там-то наверняка по медицинской карте скажут, была или не была операция. А если это не Тамара? -- сказал задумчиво Шилов. -- Хотя в принципе мы ничего не теряем. Давай, смотайся завтра в поликлинику, делу это не помешает. В общем, ты туда, а я с мужем Тамары потолкую. И все это надо провернуть в темпе, без сучка-задоринки.

"При чем тут сучок с задоринкой?" -- подумал Сергей, а вслух спросил: -- А как же номер квартиры Бородулина? Может, и тут ошибка вышла?

-- Не исключаю. Я попросил экспертов еще поработать с газетами: столько месяцев пролежали в колодце, там же все порасплылось. Плохо, что нет названия улицы, а квартир с такими номерами сколько угодно. Бородулина я тоже на себя возьму. С ним лучше оперативным путем разобраться.

-- Как это?

-- С помощью агента, у меня такой есть. У тебя-то ведь пока ничегошеньки: гол как сокол. А оперативник без агентурного подкрепления -- ничто. Запомни, к слову пришлось.

-- Да как, если не секрет, оперативным-то путем разбираться будете?

-- Тут коротко не расскажешь, времени в обрез. Как-нибудь посидим, пивка попьем и без спешки потолкуем.

Антонина Андреевна Мошнева четвертый месяц жила замкнуто, на улицу почти не выходила, в разговоры ни с кем не вступала. А все из-за единственной, любимой доченьки Тамары. Вот и милиция пришла узнать насчет нее. Пришлось объясняться. Мошнева смахивала с лица слезы и, мрачно потупив глаза, молчала, думая о чем-то своем.

С ее слов, в тот роковой вечер дочь Тамара пришла с работы раньше обычного и радостно заявила, что уезжает "на смотрины" в Подмосковье. Дочь так радовалась, что наконец-то встретился порядочный человек, который любит ее и даже готов жениться, несмотря на то, что она с ребенком. Уехала -- и с тех пор как в воду канула. Антонина Андреевна припомнила, что дочь надела тогда новую, только что купленную на деньги матери шубу. Охала и ахала, что разрешила уехать в такой дорогой шубе -- ведь могли и позариться. Искать же человека в Подмосковье, не зная с кем и к кому она уехала, все равно что искать иголку в стогу сена.

Прижимая к себе десятилетнего внука Романа, пугливого, по-детски неуклюжего и такого же, как она, замкнутого, Антонина Андреевна всплакивала. Все, кто в последние дни соприкасался с постигшим бабку горем, по-человечески сочувствовали, понимая, что если Тамара не найдется, нелегко ей будет доживать свой век с малолетним внуком. Здоровьем бабка и раньше не отличалась, а под старость болячек стало просто не счесть. Больше всего беспокоили глаза: слепла. А кроме внука Романа из родных у нее никого не осталось.

-- Вы ко мне? -- настороженно спросил лысоватый, с волнистыми разводами красных прожилок на щеках, мужчина неопределенного возраста, не приглашая Шилова в квартиру.

-- Если вы Михаил Сунцов, то к вам. Вот удостоверение.

Сунцов бросил взгляд на удостоверение и кивнул.

-- Тогда проходите. Старики в церковь ушли молиться, -- сказал, словно оправдываясь.

Снимая плащ и фуражку, Шилов заметил, что квартира однокомнатная, изолированная, с небольшими кухней и коридором, совмещенными ванной и санузлом. Прошел в комнату, сел на услужливо предложенный стул. В комнате чисто, на полу два ряда домотканых дорожек, на кровати множество подушек и подушечек, на стене в рамках фотографии, в углу две небольшие иконки. "Прямо как в деревне", -- подумал Шилов, вспомнив своих родителей. Перед тем как идти к Сунцову, он ознакомился в архиве с его судебным делом, встретился с работником БХСС. Дело было обычным... и необычным. Молодой инженер после института "распределился" на шинный завод. Вскоре женился на Тамаре Мошневой, работавшей на соседнем заводе. Поначалу все складывалось как нельзя лучше. Дом родителей попал под снос, старики переселились в однокомнатную, а он с Тамарой в двухкомнатную квартиру. Родился сын Роман. Казалось, живи да радуйся, но радости не было. Как вскоре понял, жена его не любила. А потом началась ревность, выпивки и кражи с завода шин. Несколько раз сошло, а однажды родная жена на него же и заявила. Дали срок. Думал, что вернется и все уладится, но жгла обида -- ни разу не приехала и ни одного письма не прислала. Писал сын, если б не он... Да, ради Романа простил бы все, даже измену. Не пустила. Сколько потом не приходил и не просил сойтись -- бесполезно. Как-то в начале зимы бросила обидное, что он ей противен и что есть человек, которого она любит. Михаил пригрозил, что убьет ее. Несколько раз по пьянке попадал от дома Тамары в вытрезвитель. Однажды встретил жену с любовником и избил его. Опять милиция. Спасибо участковый помог, иначе получил бы второй срок.

-- Я пришел поговорить про Тамару, вашу бывшую жену. Может быть, что по ней проясните? -- спросил Шилов, замечая, как Сунцов, опустив голову, вздрогнул.

-- Что прояснить-то? -- поднял он наконец глаза.

-- Когда вы ее в последний раз видели? При каких обстоятельствах и где?

-- Не помню, давно это было, месяца четыре... После того как побил в парке ее хахаля, больше не встречались. Что толку, все равно не пускает... К родному сыну не пускает! -- вскрикнул обиженно.

-- А вы хорошенько подумайте -- может быть, все-таки встречались?

-- Сказал нет, значит, нет. Она меня больше не интересует. Хватит, перегорело. Пусть живет как хочет.

-- Тамары больше трех месяцев нет дома. Пропала она, я потому и спрашиваю. Вы что, не знали об этом?

-- Как пропала? Куда пропала? Шутите? Извините, но мне надоели эти шуточки!

Сунцов неподдельно заволновался, красное лицо стало почти фиолетовым, он тер ладонями лоб, щеки, шею.

-- Да нет, не шучу. Какие уж тут шутки? Мать говорит, с кем-то уехала в Подмосковье. Вы что, после драки к сыну так ни разу и не приходили?

-- Нет, не приходил. Я же сказал, что Тамара запретила. И мать, ведьма старая, тоже не позволяла с Ромой встречаться. Вот я и отстал от них. И участковый посоветовал переждать, иначе посадят. Вот и послушался...

-- А с кем Тамара встречалась, знали?

-- Знал, как не знать. Юшков некий, на КИПе работал, теперь, говорят, куда-то перевелся. Веселый малый, такие бабам нравятся. Еще по разговорам и другие мужики были, но я не видел, не стоял, как говорится, у ног.

-- Значит, после драки с бывшей женой не встречались, не виделись и ничего не слышали?

-- Я же сказал.

-- А случайно не помните, у нее была операция на почках или мочеточнике? До вас или при совместной жизни?

-- Как не помнить -- была, сама мне об этом говорила. Еще до замужества в колхоз выезжала на сельхозработы, там и прихватило. А оперировали в городе. Я тот рубчик много раз видел... Поначалу-то жили неплохо. А с чего это вы про него?

-- А с того, что недавно был найден в канализационном колодце отчлененный женский торс. Так вот, врачи в заключении написали о схожем шраме. И женщина якобы лет под сорок. Вы об этом разве не слышали?

-- Ну как же не слышал? Тут знают, что часть тела нашли. Я мимо этого колодца на работу хожу и не раз думал: вот кому-то не повезло. Но что Тамара -- даже и в голову не приходило... -- Сунцов растерянно заморгал.

-- На работу мимо колодца, значит, ходите? -- переспросил Шилов.

-- А где ж еще? Напрямую. Постойте, постойте, вы это о чем? Может, думаете, что встретил и ухандокал? Да вы что?! Не могу, не могу я! Не способен на мокрые дела! -- Сунцов опустил глаза, плечи его задрожали.

-- Слушайте, да никто об этом и не говорит, успокойтесь. И потом, неизвестно еще кто убит, может, и не Тамара. Ищем. Мать говорит, она уехала с каким-то кавалером в Подмосковье, -- повторился Шилов. -- А с кем, к кому -- неизвестно. Потому я к вам и пришел. Вы никуда на днях уезжать не собираетесь?

Сунцов, поджав губы, недоуменно уставился на Шилова.

-- Чево?

-- Ну, куда-нибудь не поедете в ближайшие дни?

-- Да нет, не собираюсь.

-- Вот и хорошо. Если что, мы вас пригласим, а пока попрошу о нашем разговоре молчать. Будем разбираться.

Шилов возвращался на работу в троллейбусе. По дороге вспомнил разговор с Сунцовым. Причастен ли? По ответам и реакции -- вроде нет. Четыре месяца не встречался -- это легко можно проверить. Сам без утайки рассказал о плохих отношениях с женой, даже не скрыл, где на работу ходит; хотя мог бы об этом вообще умолчать. А вдруг хитрит и вводит в заблуждение? Уж такие рога мужику Тамара навесила, да еще и за решетку посадила? Основания убить ее у него были. Не каждого мужа собственная женушка в тюрьму отправляет. Отсидел, пришел с повинной, а она не приняла. М-да-а...

Заводская поликлиника находилась на окраине левобережной части города. Устроившись поудобней на заднем сиденье автобуса, Никитин в полудреме думал. Хотел ли он этой встречи? И да, и нет.

Вспомнил, как пять лет назад познакомился в родном селе со студенткой мединститута Галиной Тереховой. Галя со своим курсом помогала колхозу убирать картошку. Жила с подругами у соседки, которая и познакомила Сергея с квартиранткой. Он уже тогда работал в милиции и приехал в отпуск к матери.

Начались встречи, взаимная симпатия. Это длилось больше года, а потом все полетело кувырком. У Сергея неожиданно тяжело заболела мать. Она и до того не особенно одобряла увлечение сына будущей врачихой, а тут вообще расплакалась, стала задавать такие вопросы, на которые он и сам пока не мог толком ответить: где жить собирается, да кто за ней будет ухаживать, нужна ли она городской студентке?! Матери и его работа в милиции была не по душе. Она уже приглядела ему не какую-нибудь городскую, а свою, стоящую невесту -- Лену, жившую почти рядом. Та матушку со всех сторон устраивала: выросла без отца, уважительная, трудолюбивая, каких сейчас мало. Уж она-то мужа и свекровь будет ценить.

Да, тогда Сергею было о чем подумать. Мать настаивала, чтобы сын побыстрее женился, а Лена, пока он в городе будет работать и доучиваться, пожила бы с ней. Ну а после учебы он переведется в свой район, может, устроится в их селе участковым.

Но как быть с Галиной? Что она скажет, ведь скоро институт заканчивает? Сергей встретился с ней, предложил выйти за него замуж и временно пожить с его матерью. До этого узнал, что в местной больнице вот-вот появится вакансия врача-терапевта. Галина обещала подумать.Однако, получив распределение в городе, ехать в деревню отказалась категорически . Разговор был долгий, но бесполезный. Сергея это обидело. Он посчитал себя оскорбленным, хотя и понимал, что житье с его матерью, которая ее вообще не воспринимала, будет не сахар. Да-да, жена должна целый год жить со свекровью, а муж в городе, -- не каждая на это пойдет. Но Сергей все равно обиделся, а осенью женился на Лене. Мать поправилась, а вот с Леной жизнь не клеилась. Молодую жену захлестнул поток обид -- почему муж так редко домой приезжает, почему в свой район не хочет переводиться, почему ее матери не помогает?... Небось завел в городе зазнобу, а ее разлюбил! Эти "почему" росли как снежный ком, готовый вот-вот сорваться и ударить больно, жестоко -- как его, так и Лену. А дальше -- больше. Сергей узнал, что жена тайком от него переписывается со своим одноклассником, служившим в армии. Он вгорячах высказал все, что думал о ней, и вскоре Лена ушла от матери и даже слушать не захотела, что ему после перевода на офицерскую должность могут выделить однокомнатную квартиру в малосемейке, что он заберет ее и мать к себе. А потом был развод: тягостный, нудный...

После окончания университета Сергея перевели из патрульно-постовой службы в розыск. Мать в город переезжать пока воздерживалась. Девчонки, с которой бы после развода с Леной встречался, у Сергея не было. Жил по принципу -- обжегшись на молоке, дуй на холодную воду. Что и как с Галиной, не знал. Да как-то и не до того было, хотя о ней вспоминал и жалел, что все так получилось. Знакомые ребята рассказывали, что она вроде работает в той самой поликлинике, куда он сейчас едет. Замужем или нет -- неизвестно. В какой-то мере Сергей считал себя виновным перед Галиной: поддался на уговоры матери, поспешно, не взвесив все, женился на Лене, которую никогда не любил и которая его никогда и ни в чем не понимала. Да-а, хорош, нечего сказать. Теперь-то он в себе разобрался, а тогда гордыня верх взяла. Но и Галина тоже хороша -- не могла пожить с матерью!..

Вздохнув, Сергей посмотрел в окно автобуса. Скоро выходить.

К окошку регистратуры между тесными рядами стеллажей подошла полная женщина в белом халате.

-- Вам кого, молодой человек?

-- Мне, собственно, Терехову Галину. Извините, Галину Петровну, -- поправился Никитин. -- Она работает? -- Спрашивая, Сергей еще не был до конца уверен в том, что Терехова работает именно в этой заводской поликлинике.

-- У нее сейчас прием. Ваш какой номер?

-- Номер? Нет-нет, я без номера, я просто так, увидеть. Она в каком кабинете?

-- Второй этаж, направо по коридору, кабинет двадцать семь.

Поблагодарив работницу регистратуры, Никитин, не торопясь, поднялся по лестничному маршу на второй этаж.

Странное чувство овладело им, пока шел по неширокому коридору. К чему эта встреча? Просто так, показаться и представиться: вот, мол, какой я стал, здравствуй? А если у нее семья? Да и вообще, стоит ли бередить старое? Другой же голос подсказывал: а что тут плохого? Она же ему нравилась, и приехал он не навязываться, а просто узнать, как живет-поживает. Эти же мысли одолевали и потом, когда молча сидел на стуле в длинной очереди среди больных. Придется посидеть, а куда теперь спешить? Освежал в памяти встречи с Галиной на берегу речки, в городском парке "Динамо". Память сохранила все подробности. Помнит ли она?..

-- Идите, ваша очередь, прервал его размышления рабочий в спецовке, сидевший рядом и читавший заводскую многотиражку.

-- Мне не к спеху, я потом, за вами, -- уступил Никитин очередь, решив зайти последним.

Рабочий долго не задержался, и вскоре Никитин услышал такой знакомый голос из кабинета.

-- Следующий!

Галина, он ее сразу узнал, опустив голову, что-то быстро писала.

-- Садитесь, -- сказала устало, не поднимая головы. Закончив писать, спросила: -- Что у вас? -- И тут же, изумленно воскликнула: -- Сергей, ты? Глазам не верю!

-- Представь себе, Галя, я, личной персоной, -- смущенно ответил Сергей, всматриваясь в лицо девушки, с которой дружил до женитьбы. Она такая же, нет, даже еще больше похорошела. И как идет ей белый халат. Щеки порозовели, а глаза радостно блестят! Встала, потом села, опять встала, значит, волнуется. Он вновь и вновь разглядывает Галино лицо, эту милую докторшу, а внутри растет то знакомое, горячее чувство, которое испытывал к ней раньше. Будто вчера расстались. Какой же дурак, что так долго оттягивал эту встречу? Боялся? Вообще-то да, стыдно! И ведь не было, никогда не было у него такого волнительного чувства к Лене. Наконец оба сели, и сразу посыпались вопросы. Много. Особенно Галиных: как с учебой, где работает, тяжело ли?.. А ему есть что ответить.

-- Неужели окончил юрфак? -- Какой же ты умничка! Знакомая манера дотошно выспрашивать обо всем и радоваться его успехам. О семье пока не спрашивает, а может, ждет, когда сам расскажет.

-- Ко мне по делу или по старой памяти? -- спросила осторожно и хитро прищурилась.

-- Есть небольшое дельце.

-- Все ясно, -- сложила губки в пухленький капризный бантик. -- Тогда уж давай сразу, а то скоро конец работы. -- Она расстроилась, а Сергей доволен: уж если разочарована, значит, не забыла и ждала другого ответа. Хотя чего там ждала-не ждала, когда и без очков видно, что он ей небезразличен. Сказал, что привело в поликлинику, и попросил принести амбулаторную карту Тамары Сунцовой. Галина позвонила в регистратуру и -- наконец-то о главном:

-- Доволен семейной жизнью?

Ответил с ходу, без задержки, что с женой в разводе, детей нет.

-- Чего так?! -- Спросила удивленно и вместе с тем заинтересованно. Брови стрельнули вверх, глаза ждут ответа. Понять Галю можно, уж так спешил жениться, и вот тебе на -- развод.

-- В самом деле, почему? -- повторила вопрос.

-- Это отдельная тема, а если честно, то не получилось, характерами, так сказать, не сошлись. -- Покраснев, Сергей развел руками: вот, мол, какой я в семейных делах оказался профан и неудачник.

-- А ты-то? -- спросил в свою очередь. -- Замужем?

-- Не замужняя я, -- по-киношному кокетливо фыркнула Галя.

-- Да-а? -- Сергей не скрыл радости. -- Это почему?

-- Мужчины нынче пошли какие-то некондиционные. Им бы на все готовое.

-- И что, все?

-- Некоторые исключения, возможно, имеются, но что-то я лично таких не встречала.

После выяснения семейных обстоятельств разговор пошел непринужденней. Галина призналась, что переживала разрыв между ними, обмолвилась, что и ее мать сожалела.

Та же полная женщина из регистратуры принесла в кабинет амбулаторную карту Сунцовой и вышла. Сергей пояснил, что его интересует. Полистав карту, Галина кивнула:

-- Да, есть запись, как раз то, что тебя интересует. Если не секрет, зачем это?

-- По службе, делом одним занимаюсь.

-- А все же?

Сергей не хотел говорить о страшной находке, да и зачем портить чудесное настроение себе и Гале, но она настояла. По мере рассказа Сергея глаза Гали грустнели и тускнели, а лицо становилось мрачным.

-- Какое же зло бродит рядом с нами, -- прошептала она.

-- Не надо было тебе говорить, -- вздохнул Сергей и положил свою ладонь на ее.

-- И это теперь твоя работа?

-- К сожалению, бывает и такое. Но ведь кому-то надо этим заниматься.

-- Да-а, не позавидуешь...

-- У нас с тобой в работе есть что-то общее. Ты лечишь людей, я тоже помогаю "больным", только с другой болезнью, себя в жизни обрести. -- Рассказал про мальчика, что остался без матери, про его отца, окончательно запутавшегося в жизни, про слепнущую бабку.

-- Не будем больше об этом, -- сказала Галя расстроенно. -- Я понимаю, как нелегко тебе бывает.

Сергей вновь сравнил ее с бывшей женой. Ничего общего: той лишь бы денег побольше приносил, да меньше на работе пропадал. А у Гали совсем другие понятия. Глянул на часы -- пора уходить, а так не хочется, тем более, под конец рабочего дня. Встреча с Шиловым завтра утром. Прикинул, что на сегодня ничего сверхособого не предвидится, а значит, можно с Галей вечер провести: вместе поужинать, потом погулять. Предложил, она не отказалась, и вскоре они ехали в автобусе в городской парк. Гуляющих в "динамовском" парке было мало, в основном -- люди пожилого возраста. Ходили по аллеям и говорили, говорили. Казалось, что воспоминаниям не будет конца. Подошли к летней эстраде. Когда-то частенько здесь встречались и танцевали. Галина вспомнила, как однажды к ним подошла группа подвыпивших ребят. Было поздно, и могли быть неприятности, но все обошлось.

-- Припоминаю тот случай, -- улыбнулся Сергей. -- Задираться не стали, потому как испугались, что я из ППС.

-- Хвастунишка, -- покачала головой Галина. -- Скажи, а ППС -- это представитель полицейской службы, да?

-- Почти, только не полицейской, а патрульно-постовой.

-- Но теперь ты в уголовном розыске, а это, как я понимаю, самая главная служба в милиции.

-- Все правильно: главная и исключительно престижная. Такая очередь туда, даже не представляешь. -- Слушай, хочу спросить. Помнишь, как у этой самой эстрады я тебя поцеловал?

-- Да? -- удивленно переспросила Галя. -- Что-то не припомню, это так давно было. -- И рассмеялась.

-- Нет-нет, тогда шел снег и кругом было сказочно, а мы с тобой еще играли в снежки. Ну а потом целовались. Я это запомнил.

-- Памятливый ты, Сережа, однако женился почему-то на другой, -- с какой-то потаенной грустью заметила Галя.

-- Но ведь я покаялся... Прости. -- Он хотел обнять и поцеловать Галину, но та отстранилась.

-- Не надо, ни к чему это. Да и домой уже пора.

-- Обиделась?

-- А ты как думаешь?

-- Я же сказал -- прости, если сможешь.

-- Если смогу. Пошли.

-- Я провожу тебя.

-- А потом домой через весь город? Сам знаешь, как транспорт ночью ходит.

-- Да доберусь.

Расстались вполне нормально, и все-таки неприятный осадок на душе Сергея остался. Надо же, думал он, все испортил своими поцелуями. Думал, что Галя простила, оттаяла, а она... Погоди-ка, так ведь сам должен сначала определиться -- чего же он от нее хочет?..

-- Привет! -- сказал Сергей, войдя утром к Шилову. -- Я, кажется, чуть задержался? -- Посмотрев на часы, виновато улыбнулся. -- Думал, вообще не доберусь, черт бы побрал эту дальнюю дорогу с нашим никудышным транспортом.

-- У тебя все? -- спросил Шилов холодно.

-- Да-а, а что? -- недоуменно посмотрел на него Никитин.

-- Скажи, мил человек, ты где это вчера пропадал? -- Голос наставника по-прежнему строг, взгляд суров. Шилов говорил с ним так впервые.

-- В поликлинику ездил, ты же, между прочим, знаешь.

-- И когда оттуда уехал? И куда?

-- Это что, допрос?

-- Не допрос, а вот где находишься, изволь ставить в известность меня или Рудакова. Понял?

-- Да в чем, собственно, дело?

-- А в том, что тебя тут вчера обыскались. В поликлинику звонили, там сказали, что уже ушел. Но в отделе так и не появился. Непорядок, -- недовольно прогудел Шилов.

"Ничего не понимаю, -- мысленно вконец расстроился Никитин. -- Ехал на работу с таким чудным настроением, и вдруг -- выговор. За что? Один раз, вернее, один лишь вечер позволил себе погулять с любимой девушкой? И так на работе днюю и ночую..." В душе росла обида.

-- Только перестань дуться, терпеть не могу. Пойми, у нас существует негласный порядок -- ставить руководство в известность, где находишься. Мало ли что может случиться? Это касается всех: Рудакова, меня, тебя, всех без исключения. Теперь -- почему весь этот сыр-бор разгорелся. Вчера районный прокурор наподдал начальнику отдела за волокиту в рассмотрении тяжких преступлений, в том числе попросил внести ясность по убийству, которым мы с тобой занимаемся. Случай получил в районе большую огласку. Досталось Жихареву с Рудаковым, и Рудаков дал команду нам с тобой срочно ехать к прокурору и объясниться. А тебя нигде не найдем. Пришлось одному в прокуратуру мотать. -- Помолчал. -- Так что, позвонить было нельзя?

-- Учту, -- хмуро буркнул Никитин.

-- Учти-учти и обиды не держи. А теперь садись и рассказывай. Садись, говорю, в ногах, как известно, правды нет.

-- Так, может, сразу поеду к Жихареву?

-- Я же сказал, что ввел прокурора в курс дела и, считай, что критику принял на себя. Валяй, не тяни.

Пока Никитин рассказывал, Шилов слушал и не перебил ни разу. Потом задумчиво сказал:

-- Значит, Сунцова?.. Да, скорее всего, она. Мне бывший муж тоже, не раздумывая, про операцию подтвердил. Мол, Тамару оперировали в городе еще до свадьбы. Странно, почему мать не помнит. Это что, старческий маразм или нечто другое? -- Подперев голову ладонью, продолжил: выходит, что никуда она не уезжала, а убийство совершено в городе. Но кем? Кому она встала поперек дороги? Ведь не просто убита, а расчленена. Кто мог это сделать? Послезавтра докладывать Рудакову, а он вчера, знаешь, что сказал?

Никитин оторвал взгляд от висевшего на стене красочного календаря и посмотрел на Шилова.

-- Что у нас с тобой должна быть железная доказательная база. Усек? Слава Богу, кажется, разобрались, кто погиб. Кстати, не забыл взять из амбулаторной карты нужные выписки?

-- Не забыл, вот они. -- Никитин открыл папку.

-- Сегодня же завези Жихареву, а потом проскочи на завод. Подсобери информацию на Сунцову: что за человек, как работала, вела себя, были ли у нее враги? Только не загуляй как вчера, -- сказал Шилов, уже улыбаясь.

-- Не загуляю, не загуляю.

-- Ну а с кем, если не секрет, встречался? По телефону сказали, что ушел с молоденькой врачихой. Ты уж извини за такие детали. -- Теперь Шилов был настроен добродушно.

"А чего обижаться-то? -- про себя подумал Сергей. -- Сам виноват, мог бы и позвонить. Вот не думал не гадал, что прокурор вдруг начальнику отдела и Жихареву поддаст. Н-да-а, прокурор бывает горяч. Уж если попадет шлея под хвост, то берегись -- разнос такой устроит".

-- Нет, не хочешь, не говори, не настаиваю, -- развел руками Шилов. -- Я просто так, ради любопытства. А любопытство, как известно, не порок...

-- Если уж так интересно, то повстречал ее, свою первую любовь... Галю. В кафе посидели, в парке погуляли. После рабочего дня между прочим. Будут еще вопросы?

-- Да нет, все ясно. Должен же я, как твой наставник и товарищ, знать? Наверно, -- да. А может... и нет? -- Шилов засмеялся. -- Ладно об этом, но ставить в известность впредь не забывай. Так вот, я сегодня поработаю по информации Сунцова, он нам тоже кое-что для размышления подбросил, а ты, как договорились. Только в темпе, в темпе, понял?

Можно подумать, что Сергей вроде хвостика повсюду таскался за Шиловым. Нет, вовсе нет, он работал, причем напряженно, и для себя не совсем обычно. А с Шиловым советовался: утром или вечером, а чаще и утром и вечером. Советы наставника на первых порах были просто необходимы. В работе Шилов точен, уж ежели что пообещает, то сделает. Сергей не переставал удивляться, сколько по их делу возникает неожиданных вопросов. Самые сложные Шилов, как правило, брал на себя. Версию по Бородулину, к примеру, отрабатывал с привлечением опытного агента (у Сергея своей агентуры пока не было). Шилов информировал подшефного о том, что и как делается и Сергей этой информации ждал. Но в какой-то момент он вдруг захандрил. Возможно, подействовала весна и вновь вспыхнувшая любовь к Гале. Он внезапно так заскучал по ней, что места себе не находил. Вспоминал недавнюю встречу в поликлинике, как потом сидели в кафе и гуляли в парке. Было просто чудесно, но сам же все и подпортил. Хотелось встретиться и объясниться: пусть не думает, что его чувства несерьезны. Еще как серьезны! Встает с думой о ней, днем мотается, то и дело вспоминая, спать ложится -- Галя из головы не выходит. Быстрей бы увидеть, услышать и в глаза посмотреть. В этот день Сергей был задумчив, на вопросы Шилова часто отвечал невпопад. И Шилов это сразу подметил.

-- Ты чего какой-то не такой? Случайно, не заболел? -- Хитро улыбаясь, продолжил: -- Любовной болезнью, а? Молчишь? Значит, так и есть. -- Встал, потянулся. -- И-ех, где наши годы молодые!.. -- Взяв Сергея за руку, усадил рядом с собой. -- А теперь послушай насчет Бородулина. Дело с мертвой точки, наконец-то, сдвинулось! Прохиндей оказался он тот еще: трижды судим, отбухал побольше, чем тебе годков набежало. А сейчас, прошу не удивляться, Бородулин находится на полном гособеспечении: сынок постарался протолкнуть в Дом престарелых, не захотел, чтобы такой папаша у него под ногами путался. Определил вроде бы и временно, а там как получится. -- Ну? Удивил?

-- Да уж. -- Возмущенно прогудел Сергей. -- Как же к нему подобраться? Наверно, сложно будет?

Шилов улыбнулся.

-- Помнишь, говорил про своего человека? В общем сегодня подселил.

-- Да разве это можно? -- удивился Сергей.

-- Можно-можно, теперь они рядышком, койка к койке, голова к голове.

-- Здорово! И как тебе удалось? -- Сергей не скрывал своей радости.

-- Да так и удалось, -- пожал плечами довольный Шилов. -- Думать надо, думать и варианты искать. Вот и нашел. Оказалось, что директор дома-интерната наш бывший сотрудник. Когда узнал, кого к нему вселили, за голову схватился. Да и как не схватиться! Бородулин развил такую деятельность, что ни в какие ворота не лезет. Первым делом обмыл с друганами вселение: всю ночь орали блатные песни. А дежурного предупредил, что если кто пикнет, хуже будет, ненароком могут и в кустиках встретить. Заведение-то на окраине города, мыслишь? Еду потребовал только в палату подавать и уже определил, кто будет ботинки чистить и бельишко гладить.

-- Глянь, что вытворяет! -- возмущенно засопел Сергей. -- Прямо как хозяин!

-- Вот-вот, хозяин. А директор голову ломает, что же за жизнь теперь у его знатных ветеранов начнется.

-- В самом деле кошмар какой-то.

-- Я с директором и поговорил: тот согласился все, что надо, по-тихому провернуть. Об одном только просил -- побыстрее убрать от него Бородулина.

-- И ты?

-- Пообещал, конечно.

-- А разве так можно?

-- Почему же нельзя? Если у кого-то хватает наглости вселить мерзавца в Дом для ветеранов труда, то выселить его оттуда мы просто обязаны. Подсоберем материалы и выдворим с треском.

-- Да, верно. А как твой "мистер Икс", молчит или уже просигналил?

-- Еще рановато. Тут надо без спешки. Но ждать, думаю, придется недолго, расскажу потом. -- Подумав, добавил: -- Нам по Бородулину осечки допустить никак нельзя, уж слишком личность одиозная.

-- Ну а сам-то что о нем думаешь?

-- Думаю, что хотя он и подлец, но к нашему делу вряд ли причастен. Ну, сам посуди, зачем ему соседку убивать? Чем она таким могла ему насолить? Ведь если б он ей угрожал, то огласки все равно не избежать. Уж с кем-нибудь из подружек или хахалей своих Тамара непременно этим поделилась бы, да и сам он это не хуже нас с тобой понимает. Вообщем посмотрим.

...Если забежать чуть вперед, то версия по Бородулину полностью отпала. Как-то ближе к вечеру Шилов предложил Сергею пойти в "кафешку" поесть пельмешек. Он просто обожал пельмени и не раз грозился пригласить Сергея в гости, чтобы угостить настоящими сибирскими. Жена Шилова сибирячка и пельмени, по его словам, делает отменные. Но это когда еще, а в этот раз они пришли в кафе, сели за столик, заказали пельмени и взяли по паре бутылок пива. Сергей чувствовал, что поход в кафе -- лишь повод. И не ошибся.

-- На Бородулине можно ставить крест, -- сказал Шилов, смакуя пиво.

-- Это в каком плане? -- не понял Сергей.

-- А все в том же, о чем несколько дней назад говорил. Словом, стопроцентное алиби, и наши надежды не оправдались, а жаль.

Не спеша нажимая на пельмени, Никитин вопросительно посмотрел в глаза Шилову.

Тот пояснил:

-- Они крепко выпили, потом добавили еще и еще, и уж потом потянуло на разговоры. Не обошлось, правда, без сюрприза, но, слава Богу, все кончилось нормально.

-- Не понял?

-- Да, Бородулин, видно, решил проверить моего человека: схватил за шиворот и зло так ему: "Думаешь не вижу, кто ты есть? По глазам вижу -- утка подсадная..."

Кадр мой хоть и опытный, а подрастерялся. Как мне рассказал, -- смеюсь, а у самого поджилки трясутся и зуб на зуб не попадает: еще пристукнет ненароком. С таким-то прошлым -- запросто может пристукнуть. Но оказалось, что Бородулин решил над ним вот так неординарно подшутить. А потом стал на судьбу жаловаться и поливать грязью всех подряд: родственников, что от него отвернулись, сына, что жить с отцом не захотел, лягнул и участкового, что пытал насчет убитой соседки-проститутки. Нет, говорит, мент зря старается, из ума пока не выжил. Да, и на какой хрен она мне нужна? Еще и сынок якобы его предупредил перед отправкой в интернат, что если подведет, он сам пристукнет. Вот такие, Сергей, дела с Бородулиным. Понимаешь?

-- Значит, не причастен? А с газетами как?

-- Кто-то кого-то хотел, видно, подставить. Подождем результатов экспертизы. -- В кафе почти никого не было, и разговору никто не мешал. Заказали еще пельменей и потихоньку потягивали пиво.

-- Выходит, неплохой твой агент, раз не сдрейфил.

-- Толковый, толковый, -- согласился Шилов. -- Кстати, сам-то когда намерен обзаводиться агентурой? Решай, пока Рудаков не спросил. Одного в порядке шефской помощи, так и быть, презентую. Чего молчишь?

-- Наметки кое-какие есть, но нельзя же в таких делах -- трах-бах. Да и никого путевого пока не вижу.

-- Ну, даешь! Путевого захотел! Путевых к нам, брат, на аркане, не затащишь. Это уж кто на крючок попался, кому деваться некуда, те еще могут послужить. Мой совет -- решай и не тяни. Нам, оперативникам, без агентуры никак нельзя.

-- Как только с делом закончим, сразу и займусь. Обещаю.

-- Не-ет, так не пойдет, уж если впрягаться, то сразу. Закончим это дело, появятся другие и так до бесконечности. Ты же в розыск работать пришел?

-- Работать, работать, не играться, -- обиделся Сергей. Шилов и тут попал в точку: сколько раз Сергей иногда сомневался: а правильно ли выбрал службу? Может, в другую, пока не поздно, перейти? Хотя в розыске ему нравилось: польза налицо, правда, и колготно, нелегко.

Видя, что Никитин насупился, Шилов сменил тему.

-- У врачихи-то своей давно был?

"Спрашивает, вроде не знает", -- подумал Сергей, но сказал другое: -- Давным-давно, даже не помню, когда в последний раз встречались. Кажется, когда ездил в поликлинику.

-- Припоминаю, припоминаю, -- улыбнулся Шилов. -- Позавчера это было. Тебя еще всем миром искали и найти никак не могли. Крепко ты меня подвел. Да уж ладно, не буду старое ворошить. Но слушай: если переживаешь, значит, любишь.

Поели, пива попили, поговорили. Встав из-за стола, Шилов сказал:

-- Пошли в отдел, а то, чего доброго, искать начнут. -- Выйдя на улицу, похлопал Сергея по плечу. -- Представь себе, терпеть не могу наперед загадывать: планируешь одно, а получается совсем наоборот.

-- Я тоже стараюсь не загадывать, -- ответил Сергей, так и не поняв, что хотел этим сказать Шилов.

Сергей ехал автобусом на завод, смотрел в окно и шептал: "Темп, темп, темп..." На заводе вначале зашел в отдел кадров, откуда его сопроводили в цех, где работала Тамара. Мнение заводчан, знавших Сунцову, было неоднозначным. Одни характеризовали ее как трудолюбивую и, в общем-то, скромную работягу, хотя и державшуюся от остальных членов бригады особняком, другие, (таких было больше) считали несерьезной, развратной женщиной, совершенно не занимавшейся воспитанием малолетнего сына. Сергей обратил внимание, что подруг в бригаде у Тамары не было. О поведении Сунцовой сказали и в отделе кадров, куда с жалобой на дочь приходила ее мать. Почти все, с кем пришлось Никитину встретиться, будто сговорившись, повторяли, что у Сунцовой были плохие отношения с матерью, что между собой они враждовали, о чем Тамара рассказывала своей близкой подруге из соседнего цеха. В общем, на заводе не одобряли, что Сунцова посадила мужа, а после этого занялась развратом. "Мужа и в тюрьму, -- пожимали плечами все, кто знал об этом. -- Можно б было решить как-то по-другому, ведь сын в семье подрастает..."

А лучшая подруга Сунцовой вначале Сергею вообще ничего не хотела говорить и все выпытывала, где Тамарка да что с ней? Никитин как мог объяснил. Начались охи и ахи. Успокоившись, "под большим секретом" (вдруг кто узнает, что лишнего наболтала) она рассказала о Тамариных ухажерах, в том числе и о самом последнем, в которого та была безумно влюблена. Вспомнила, как, радостно посмеиваясь, Тамара называла его "носариком" (фамилию так и не сказала) и что он работал в городском тресте по саночистке.

"Ну вот, кажется, и все", -- подумал Сергей, выходя из цеха. -- Шилов обрадуется. Еще бы, получить такую информацию. Жаль, что фамилия "носарика" неизвестна. Но ее можно и в тресте узнать. Надо же, мать приходила жаловаться, видно, крепко дочь ее допекла... Ладно, доложит Шилову, пусть с Рудаковым думают, что делать дальше. В общем-то, после обеда уже можно и проехать в трест по саночистке. Интересно, что за птица этот "носарик". Последний ли любовник? А если он сотворил черное дело?.." Только от одной этой мысли сердце гулко застучало. Но зачем убивать? Чем Сунцова могла его так достать?!

О чем только Сергею не думалось, когда возвращался в отдел милиции. Какие только планы не строил. Да если честно, и отличиться хотелось.

А вдруг Шилов еще не вернулся? Он ведь тоже собирался укатить по информации мужа Тамары? Скорее всего, тоже встречается с кем-то из любовников погибшей. И еще хотел заскочить в ЭКО УВД. А может, уже вернулся? Интересный у него наставник, без дела часа не посидит. Вспомнив недавний рассказ Шилова, Сергей заулыбался. Чего это он в тот раз так разоткровенничался?

-- Для меня работа в милиции -- все, -- говорил доверительно. -- Колготы, беготни сам знаешь сколько у нас бывает. Порой с ног валюсь: ну, конец, думаю, дошел до ручки. Потом напряжение спадет и... ничего. Жена иногда как начнет пилить, что дома не бываю, дочкой не занимаюсь, а после сама же и скажет: что погорячилась, лишнего наговорила и... ничего.

Ментом, падлой, всякими другими обидными словами обзывают и до того иной раз зло на людей возьмет, что глаза бы ни на кого не глядели! Но услышишь добрые слова, да еще и начальство отметит, и... ничего. Ведь не для себя стараюсь, а чтобы людям жилось лучше, чтобы меньше их дурачили всякие проходимцы. Как подумаю, что и я тут пользу приношу, так на душе легчает... -- Вот такой Шилов, вот что привело его в милицию.

Выйдя из трамвая, Сергей чуть ни бегом заспешил в отдел. У дежурки, где обычно толкотня, в этот раз было пусто. Всегда занятый дежурный сказал, что Шилов у себя, только что пришел. "Слава Богу, -- подумал Никитин, -- пока все идет по плану".

-- Хорошо, что появился, -- встретил Никитина Шилов. -- Садись и рассказывай. -- Сергей сел напротив и, не теряя времени, стал делиться впечатлениями о поездке на завод. Шилов выслушал, не перебивая.

-- Значит, лада в семье не было, -- уточнил он задумчиво. Помнишь, говорил, что и мать нельзя сбрасывать со счета?

-- Да-а, я тогда еще посмеялся, а выходит, зря.

-- Меня насторожило, что мать о пропаже Тамары долго не заявляла. Будто специально выжидала. Дочь в бегах, а от нее ни звука. Хотя бывает по-разному. -- Шилов помолчал. -- Был случай, к примеру, когда муж убил жену и завалил всех письмами. Это насторожило. Письма-то строчил, а сам тем временем привел в дом другую женщину. Когда повторно провели осмотр, то нашли место, где он зарыл им же убитую жену. Впоследствии сознался. И все-таки, почему они так враждовали? Почему?

-- Скорее всего, Мошневой не нравилось распутство дочери. Да и кому такое понравится?

-- Верно, не нравилось. Я сегодня с одним из ее любовников встречался. Не судим, не женат, неплохой в принципе работник. А с Тамарой встречался потому, что безотказная и никаких условий не ставила. Ему хорошо, ей -- тоже. А как поднадоел, с другим закрутила. Между прочим, ее законного мужа, что лицо ему разукрасил, нисколько не осуждает. Говорит, я бы похлеще за измену жены вломил. Надо же, собственного мужа в тюрьму засадила! Нет, такой из ревности убивать не станет. Но кто? Ведь на подобное не каждый способен? Это какую же надо иметь злобу.

По Бородулину ничего нового? -- спросил Сергей.

-- Ты же знаешь, что на газетах обнаружены другие цифры, но все надо хорошо проверить. Подождем. Слушай, -- Шилов посмотрел на Сергея. -- Зайди после обеда к Мошневой и узнай, думает она подавать в розыск или нет? Чего дожидается? Внуком тоже надо б заняться: бабка ни на шаг от себя не отпускает. Подскажу Рудакову, чтобы девчонок из ИДН подключил.

-- Когда с участковым к Мошневой заходили, видел я пацана: нелюдимый и пугливый. Может, показалось?

-- Так и есть. С чего веселому-то быть: матери нет, к отцу бабка не пускает, в школу и с ребятами поиграть тоже, держит, как собаку на привязи. Говорит, что болеет, но мне кажется вранье это.

-- Да, атмосфера там тягостная.

-- Все, пошли в столовую, а потом как договорились. Время останется, разыщи своего "носарика". Потолкуй, может, он натворил.

-- А вдруг не найду.

-- Найдешь, там искать нечего.

-- А где хоть этот трест-то находится?

-- Здрасьте... Спрашивает, где находится, а сам только оттуда: недалеко от завода, где ты был, только ближе к овощной базе. -- Посмотрев на Сергея, загадочно улыбнулся. -- Да, чуть не забыл, тебя ожидает приятный сюрприз. Угадай, какой! Ни за что не угадаешь!

-- Сюрприз? -- удивился Сергей. -- Ну какой же?

-- Угадай.

-- Да как же я отгадаю, если никакого представления. -- Сергей пожал плечами.

-- Ладно, не буду мучить. В общем, закончишь разбор с "носариком" и дуй к своей врачихе, небось заждалась. Ну? Здорово?

-- Вот это да-а! Ну-у, удружил, ну-у, спасибо!.. -- обрадовался Сергей. Такого сюрприза он не ожидал.

-- Только без лишних эмоций, этого я не люблю. Шилов встал. -- И чтобы завтра без опозданий. К Рудакову пойдем на доклад, понял?

Никитин надавил пальцем на черную кнопку звонка раз, второй, третий и стал дожидаться, когда Мошнева откроет дверь. Но в квартире было тихо. Он вновь позвонил и расстроенно подумал: "Неужели куда-нибудь умотала непоседливая старуха? В прошлый раз жаловалась на здоровье, а самой дома не сидится, не лежится. Скорее всего, и внука с собой взяла, был бы дома Роман, дверь непременно открыл. Одного его она теперь не оставляет. Но что же делать, что делать? Ждать? Сколько? А если до вечера не вернется? Тогда и в трест не успеть, и с Галей встреча сорвется. Нет-ет, так не пойдет. Может, попозже заехать, а лучше всего завтра утром? Но ведь Шилов предупредил, что утром отчет у Рудакова? Хорошенькое однако занятие -- торчать без дела на лестничной площадке... А почему, собственно, торчать? Ведь можно походить по соседям и собрать на бабку информацию, а завтра Рудакову доложить? Только не надо нервничать, все идет по плану", -- успокоил себя Сергей. Чисто машинально вновь нажал на кнопку, и вдруг за дверью еле послышался хрипловатый, отрывистый, будто чем-то напуганный голос Мошневой:

-- Кто там?

-- Она! -- обрадовался Сергей. Слава Богу, дома! Наверно, лежала в дальней комнате и звонка не слышала, а может, открывать не хотела, а он ее своими звонками донял.

Сергей стал торопливо объяснять, кто он, и зачем пришел. С ответом Мошнева, однако, затягивала. Странно, хозяйка квартиры открывать почему-то не хотела. Может, это вообще не она? -- засомневался Никитин. Вот черт! Наконец вновь прорезался, теперь уже громче, все тот же хриплый голос:

-- Больная я, не до вас мне сейчас...

"Больная, шальная, -- автоматически подумал Никитин. -- Но что же, что же делать?.." Вспомнил совет Жихарева: в конфликт с Мошневой не вступать, действовать убеждением, а главное -- не вызвать у нее никаких подозрений. Ага, легко сказать -- убеждением. Она вообще не откроет, что тогда? Надо было вместе с участковым придти, но что теперь об этом.

-- Антонина Андреевна, вы заявленьице, что мы в тот раз говорили, написали? По поводу розыска дочери? -- напомнил как можно вежливее Сергей. -- Давайте вместе напишем, а я передам кому надо.

Не тут-то было, открывать Мошнева и не думала. А почему же тогда открыла? Может, и в самом деле больна? И услышал:

-- Не стойте у двери, ничего писать я не буду. Лучше уходите... Дальше Никитин не расслышал, так как Мошнева что-то недовольно бормоча под нос, ушла в комнату.

-- Вот чертова бабка! -- разозлился Сергей. Все было хорошо и вдруг -- осечка. Причем там, где не ждал, не гадал. Ну, теперь торчать тут нет смысла.

Спустившись вниз, Никитин хотел позвонить Шилову из ближайшей телефонной будки, но передумал: стоит ли отвлекать шефа по каждому пустяку, у него своих забот хоть отбавляй.

Не теряя времени, поехал в трест "по саночистке". Его нашел почти сразу, помогла подсказка Шилова. Плохо, что фамилии любовника Сунцовой не знал, но надо как-то выкручиваться, не хватало и здесь сработать впустую. Зашел в диспетчерскую: уж тут-то должны знать "пикантные" подробности о своих работниках. Открыв дверь, Сергей увидел молодую, но абсолютно непривлекательную особу: глубоко посаженные бесцветные глаза, курносая пепка примостилась на широком лице, и словно вывороченные наизнанку толстые губы. Одета хоть и по моде, но прическа -- будто с постели только что вскочила. А вот голос (особа разговаривала с кем-то по телефону) был мягок и добр. Как понял Сергей, к кому-то вовремя не приехала машина по выкачке содержимого выгребной ямы. Клиент отчитывал диспетчершу, та его успокаивала. Наконец вроде договорились. Положив трубку, диспетчерша вздохнула и подозрительно поглядела на Никитина.

-- Вы ко мне?

"К кому же еще", -- так и хотелось сказать Сергею, но вместо этого он изобразил на лице очаровательную улыбку и, подойдя к столу, деликатно промолвил:

-- Извините, что побеспокоил.У вас и так проблем хватает, а люди без понятия и сплошные психи, все им подавай срочно. По себе знаю.

Диспетчерша неожиданно улыбнулась. Взяв графин с водой, стала поливать стоявшие на подоконнике в плошках цветы, а сама изредка бросала любопытные взоры на Сергея. Теперь Никитин окинул ее оценивающим взглядом снизу доверху и удивился глубиной контраста, между лицом и фигурой: какой бюст, какая талия, какие ножки! Вот это тело! Жаль, что у создателя не хватило столь же красивых красок на лицо. А диспетчерша все поливала цветы, улыбалась, и постепенно Сергею стало казаться, что вроде и лицо у нее ничего, хотя с фигурой никакого сравнения. Закончив поливку, девушка вежливо поинтересовалась:

-- Чем-то могу помочь?

-- Да, если можно, самую малость. Я тут проездом и хотел бы встретиться с давним хорошим знакомым -- "носариком". Ха-ха,так мы его между собой иногда величали. Случайно не укатил куда-нибудь?

-- Вам Михаил Иванович Ершов нужен? У нас его тоже, представьте себе, -- особа хихикнула, -- больше "носариком" кличут. Не обижается. Сейчас узнаю, он утром машину ремонтировал.

-- Вы так любезны... -- начал Сергей, но не договорил, а просто заулыбался в знак чрезмерной признательности.

-- Ремонтный? Из диспетчерской звонят, из диспетчерской, говорю. Кто у телефона? Ясно. Скажите, Ершов не уехал? Нет? Хорошо, хорошо. Передайте, чтобы не уезжал, к нему сейчас, -- диспетчерша мило посмотрела на Сергея, -- зайдет его хороший знакомый. Ага, не забудьте. -- Положив трубку, улыбнулась во всю ширь своих губ.

-- Вы прелесть! -- всплеснул руками Никитин и, склонив голову в благородном поклоне, послал хозяйке кабинета воздушный поцелуй. "Эх, если бы это видел Шилов, подумал, уж он-то по достоинству оценил бы его умение вести разговор в довольно-таки щекотливых условиях. Ведь мог запросто от этой мадам получить от ворот поворот, или пришлось бы доставать красную книжицу, что в данной ситуации нежелательно. Мысли переключились на встречу с Ершовым: интересно, что даст разговор с ним.

-- Это про вас из диспетчерской звонили? -- встретил Сергея молодой мужчина. Был он выше среднего роста, крепок телом, глаза смотрели по-доброму. А вот нос и в самом деле великоват, недаром прозвище получил.

Никитин показал свое удостоверение (тут надо было), чем вызвал у Ершова полное непонимание. Сергей успокоил, сказав, что в диспетчерской специально, "для конспирации", представился его хорошим знакомым.

-- Чем же могу быть полезен? -- произнес Ершов явно расстроенно, но, узнав, в чем дело, облегченно вздохнул, заулыбался.

-- Ах, вы из-за Сунцовой Тамары! Я-то думал, что серьезное. Да, встречались, но недолго.

Никитин попросил рассказать о встречах и самой Сунцовой более подробно.

-- А что, собственно, вас интересует? -- вновь с непониманием спросил Ершов. -- Встретились как обычно, потом были еще встречи, теперь вот от нее ни звука, а я и рад, что отстала.

-- Сунцова убита, -- пояснил Никитин, стараясь уловить, как к этой новости отнесется его собеседник. -- Нас интересует все, чем бы вы могли помочь следствию.

-- Поги-ибла? -- чуть не простонал Ершов. -- Нет, нет, не может быть! В ней... Да что я говорю! -- Ершов махнул рукой.

-- Говорите-говорите!

Какое-то время Ершов потерянно молчал, потом продолжил, не глядя на Сергея.

-- В Тамаре было столько энергии и, поверьте мне, умирать она не собиралась.

Никитин заметил резкую перемену в настроении Ершова. Тот удрученно качал головой, вздыхал и монотонно повторял: "Ай-яй-яй, ай-яй, яй". Потом стал рассказывать:

-- Познакомились мы вечером, в трамвае. Вижу, красивая молодая женщина глаз на меня положила. Завели тары-бары. Она в третью смену на работу ехала и попросила проводить до заводской проходной. Вижу, что липнет, думаю: а почему бы и не развлечься? Если честно, то я не привык таких женщин пропускать. Такой уж характер. А у заводоуправления приличный сквер, травка, время летнее, тепло, ну и сами понимаете... Даже на работу не хотела идти.

Встречались мы и позже. В основном она звонила. Женщина чувственная, в любовных забавах ненасытная, и прицепилась словно репей. Но у меня семья, сын растет. Где-то с нового года названивать перестала, да я и рад, что отвалила. Думал, кого-то еще охмуряет.У нее это запросто получается.

-- Значит, Сунцову ничто не беспокоило и не волновало? Может, на что жаловалась?

-- Да нет, хотя при встречах и не до жалоб было. Я же сказал, что в любви огнем полыхала.

Глаза Ершова на миг загорелись, потом потухли. "Нет, не играет и не врет", -- подумал о нем Сергей. Спросил:

-- Возможно, на бывшего мужа или еще на кого жаловалась? Неужели у нее все было идеально?

-- Идеально ни у кого не бывает. Жаловалась она на мать, что в ее жизнь постоянно вмешивается. -- Ершов вдруг постучал грязной ладонью по лбу. -- Да, с матерью у нее были нелады. Один раз та за ней даже с топором гонялась. Ершов хмыкнул: -- Между прочим, сама же Тамара ее и заводила. Зачем старухе рассказывала, как любовью занимается? Та уши затыкает, вся аж дрожит, а ей видите ли смешно. Вот мать и схватила топор, но вроде обошлось. Я Тамаре сказал, что так нельзя, тем более, что бабка у нее строгих правил. Но разве ее вразумишь? Пусть, говорит, не лезет в мои дела, как хочу, так и живу.

Больше Ершов ничего не вспомнил и, оформив протокол, Никитин уехал. Он был доволен. Ершов подтвердил случай с топором. Значит, Тамара своим поведением провоцировала мать. Но это пока разговоры, нужны доказательства. Где, к примеру, сейчас тот самый топор?

... Однако все, все, хватит об этом, подумал Сергей и посмотрел на часы. Топор и прочее -- в сторону. Немедленно к Гале, когда еще появится такая возможность? Вчера перед сном даже стихи про свою любовь к ней сочинил:

Душа моя полна любви,

Как счастлив я, тобой любим.

Стихи хоть и корявые, зато от души. А в голове рой мыслей, причем приятных. Предстоящая встреча с милой сердцу "докторшей" радовала и воодушевляла. Вздохнув полной грудью, Сергей подумал: "Вот обрадуется! Широко открыв глаза, скажет: -- А почему, Сереженька, раньше не приезжал? Я так тебя ждала. -- Выслушав оправдания, надует пухленькие губки -- мог бы и позвонить, в одном городе живем. -- Что верно, то верно, мог бы и позвонить, -- ответит он, -- но объяснять-то лучше не по телефону..."

Вспомнились их первые встречи. Вот одна из них: осень, поздний вечер, погода как по заказу. Студенты-медики вышли на улицу и затеяли игру в прятки. Детская игра. Сергей тоже к ним примкнул. Ему понравилась Галя, да и он ей, похоже, был не безразличен. Прятались где придется: за яблонями и грушами, в густом вишняке или малиннике, среди белоголовых кочанов капусты или за кучами картофельной ботвы. На небосклоне поднималась луна. Где-то лаяли собаки, кукарекали перепутавшие вечер с утром молодые петушки, пахло яблоками и душистым сеном. Сергей хорошо помнит, что в тот вечер "водили" студенты-молодожены Павел с Машей. Полуобняв Машу, Павел ходил с ней по саду и напевал:

Ах, ноч-ка лун-ная,

Девчон-ка, ю-ная,

Из-за тебя погиб-нет,

Кажет-ся, студент.

Вот тогда-то, при лунной ночке, Сергей с Галей волею судьбы оказались в густом вишняке. Уж Сергей-то знал, где на своем огороде их трудней всего найти. Они даже дышать перестали, когда неподалеку послышались голоса Павла и Маши. Как же гулко стучали у обоих сердца: словно рвались друг к другу. Молодожены прошли мимо, а он и Галя еще долго сидели рядом и не откликались ни на какие крики. Тогда-то впервые и поцеловались. Но студенты из колхоза вскоре уехали, вместе с ними уехала Галя, и Сергею вдруг стало не по себе. Не догуляв отпуск, он спешно вернулся в город, встречи с Галей продолжились. А как-то она пригласила его познакомиться со своей матерью и младшим братом: Галя и брат воспитывались без отца.

Мать Гали Анастасия Семеновна работала врачом в центральной районной больнице. Она Сергею сразу понравилась: спокойная, доброжелательная улыбка, приветливые глаза, а еще с расспросами не приставала. Пока они с Галей готовили чай, дала посмотреть семейный альбом. Больше всех тогда говорила Галя, то рассказывала что-то из студенческой жизни, то о семейных знакомых, то о брате, которого почему-то не было дома. Галя сидела рядом с Сергеем, подливала ему чай, угощала пирожками и вареньем. Сергей смущался, а Анастасия Семеновна, слушая дочь, улыбалась. Лишь раз спросила Сергея, почему он выбрал милицейскую профессию. Сергей отвечал долго и путано, что вначале хотел быть трактористом, потом лесником и даже артистом. Но после армии решил все-таки поступать на службу в милицию и своей работой пока доволен. Отвечая, краснел и злился на себя, что несет несусветную чепуху. Ну зачем матери Гали знать, что он хотел быть лесником или артистом? Артист нашелся! Хорошо, что Галя выручила. Она вспомнила, какие они вместе фильмы про работников милиции смотрели и как он однажды задержал сразу группу хулиганов. Да если б не она, совсем смутился бы. Галя была в светло-коричневом платье, с кружевным воротничком и манжетами. Сергей любил это платье, ему нравились белые воротнички-манжеты.

Попив чай, Галя с Сергеем вскоре распрощались с Анастасией Семеновной и уехали в город. Сергей собой остался недоволен: только и знал, что дул чай или отвечал невпопад. И ни слова не сказал о своей матери. Когда прощались, Галя сказала, что матери он понравился, как скромный и неиспорченный парень... Надо же, "скромный" и даже "неиспорченный"!..

И вдруг этому "неиспорченному" приспичило жениться. Мать заболела и упросила сына взять в жены соседку Лену. До сих пор понять не может, почему все так получилось, ведь сердце к Гале тянулось, только о ней и думал, а женился на нелюбимой Лене. Обиделся, что Галя не согласилась какое-то время пожить с его матерью...

Сергей подъезжал к поликлинике, а настроение постепенно ухудшалось. Оно у него в последние дни менялось, как показания барометра при неустойчивой погоде: то подскакивало вверх, то резко падало вниз. Ведь только что настрой был светлым, радужным -- и вот уже пасмурные мысли полезли в голову. Если быть откровенным, думал он, то ведь крепко напакостил любимой девушке, а такое в одночасье не забывается. Хорошо, что не разогнала, когда этаким петушком заявился к ней на прием! Зато, когда в парке хотел поцеловать (благодать-то вокруг какая была), она не позволила. Что ж, права на все сто процентов. А ему надо выводы делать. Второй такой ошибки допустить не должен. Он же, в конце концов, не размазня какая-то, не тупица и не бабник, которому лишь бы с кем-то переспать. Интересно, как встретит сейчас?..

Сергей стрелой взлетел по лестнице на второй этаж и прямиком к кабинету, возле которого совсем недавно ожидал встречи с Галей. Потянул ручку на себя, но дверь не открылась. Подумал: еще одна невезуха. Где же она? Может, по цехам завода с какой-нибудь врачебной профилактикой ушла? А вдруг отгул взяла? Походив туда-сюда по коридору, сбежал вниз, к регистратуре. Уж там-то должны знать. Навстречу вышла женщина, приносившая в кабинет Гали медицинскую карту Сунцовой. Улыбнулась:

-- Вы так быстро проскочили мимо окошка, что даже предупредить не успела.

-- Где она, что с ней? -- нетерпеливо выпалил Сергей.

-- К сожалению, приболела, -- пожала плечами женщина. -- Второй день как на бюллетене.

-- Что-то серьезное?

-- Грипп, видно, инфекцию от кого-то подхватила. -- Добавила: -- Лишь бы осложнений не было -- грипп коварен.

Поблагодарив работницу регистратуры, Сергей вышел из поликлиники. Он решил заскочить на рынок и купить что-нибудь из овощей и фруктов, а потом, не мешкая, ехать к Гале в общежитие. До рынка трамваем три остановки, но Сергей ждать транспорта не стал, а пошел быстрым шагом. И думал, думал, что с больной? В голове властвовало лишь одно -- скорее увидеть и помочь Гале. Как и чем помочь -- пока сам не знал, но был уверен, что с ним ей станет лучше.

"Ах, как быстро "перестроился" наш Сережа! И каким в своих чувствах к Гале стал добреньким и правильным! -- скажет иной скептик. -- Будто до того и не жил с ней в одном городе. И вообще, как-то странно получается: любил Галю, а женился на нелюбимой Лене. Видите ли, мамочка упросила. А теперь вновь воспылал любовью к милой сердцу докторше". Все верно, о Никитине можно судить и так. Но можно и понять его: именно в это время Сергей осознал, насколько близка и дорога ему Галя. Еще недавно он не уверен был, что она сможет простить его. Но ведь простила!..

Галя занимала небольшую комнату в заводском общежитии. Когда в прошлый раз они вернулись из парка, то только постояли у двери, а в комнату она Сергея не пригласила. Поднявшись по лестничному маршу на третий этаж, Никитин негромко постучал.

-- Заходите, -- услышал хрипловато-простуженный голос.

Сергей вошел и увидел Галю в домашнем халате. Повернувшись к нему спиной, она поправляла на диване ковровую накидку. Но вот оглянулась и, увидев Сергея, приветливо улыбнулась, глаза посветлели, в них загорелся задорный огонек, да и бледного лица будто коснулся нежный луч весеннего солнца. Присела на диван и вздохнула:

-- А я, признаться, Сережа, тебя сегодня не ждала. Ты уж извини, что не в форме, видишь, загрипповала.

-- Зачем же извиняться! Да ты ложись, ложись, не надо вставать, -- забеспокоился Никитин. -- Я вот заскочил в поликлинику, а там сказали, что тебя нет. А вот это возьми, на поправку. -- Сергей приподнял вместительный пакет с покупками. -- Куда поставить? Ага, можно сюда, ближе к столу. -- Он смущался, больше обычного суетился и изредка косился на Галю.

-- Да зачем же столько! -- всплеснула руками Галя.

-- Раз болеешь, значит ешь, -- как отрезал Сергей и уставился на нее долгим тоскующим взглядом. Ни к селу, ни к городу добавил:

-- Я вчера получку получил.

-- Ну, если так, то ладно.

-- Как, Галчонок, настрой? -- брякнул Сергей, с ужасом понимая, что вопрос просто дурацкий. Однако продолжил в том же духе.

-- А я думал, что врачи не болеют. -- Сняв наконец плащ, положил его на пуфик, хотя и видел в коридоре вешалку.

-- Врачи тоже люди, -- услышал в ответ и подумал: нет, так не пойдет, что за идиотский разговор! Будто на место происшествия прибыл. Не хватало еще ляпнуть: "А как пострадавшая себя чувствует, не надоело ли отлеживаться в горизонтальном положении?" И лезет же в голову всякая чепуха. Хорошо, что Галя не обидчивая. Поправился:

-- Это просто к слову пришлось, а вообще-то угадай, зачем пришел?

Сморщив лоб и взметнув брови вверх, Галя думала недолго.

-- Догадаться совсем не трудно.

-- Тогда скажи?

-- Ну-у, навестить больную, что же еще. -- Галя хитрила и явно ему подыгрывала.

-- Правильно, навестить, а заодно... Ну, думай, думай! И... вылечить. Вот что самое главное. -- Сказано было с пафосом, в духе Сергея.

-- Это как же ты собираешься меня лечить? -- В глазах девушки запрыгали веселые бесенята.

-- А просто. Первое -- сесть к тебе поближе и обнять. Сейчас тебе катастрофически не хватает положительных эмоций. Но они, вот увидишь, будут.

-- Нет, нет, слишком близко ко мне садиться нельзя! Чего доброго, еще заразишься. -- Но как посмотрела -- будто рублем подарила, а глаза сверкнули хитро-хитро.

-- Уж от тебя-то я не загриппую, потому как безумно люблю. Да-да, люблю, а в таком состоянии грипп к человеку не пристает. -- Сергей решительно подсел к Гале. "Кажется, трепаться пора кончать, иначе болтовней все испорчу! Эх, была не была", -- подумал и осторожно обнял ее. И Галя неожиданно положила голову ему на плечо. В наступившей тишине Сергей слышал как учащенно билось ее сердце и вновь вспомнил тот лунный вечер в деревне и игру в прятки. Точно так же тогда Галя положила ему на плечо голову, и было тихо-тихо. Прижав Галю к себе посильнее, Никитин хотел поцеловать ее, но девушка негромко спросила:

-- А стоит ли, Сережа, начинать все заново, да еще в моем гриппозном состоянии?

-- Стоит, Галя, стоит. Поверь, я много думал и без тебя мне ужасно плохо.

Слушая Сергея, Галина чему-то загадочно улыбалась. Его появление в поликлинике ее обрадовало. Она ждала его, хотела, чтобы он не только вернулся, но и остался с ней навсегда. Да, были слезы, волнения, переживания, порой она злилась страшно. Еще бы! Не оценил Сергей тогда ее любви, любви чистой, настоящей. И -- замкнулась, ушла в себя, но любовь сохранила. Нет, она бы не могла выйти замуж за нелюбимого. Примером тому для нее всегда была мать. Как же та любила отца, как сохраняла верность даже после его трагической гибели. Сколько было возможностей выйти замуж за приличного человека, но не вышла, жила для детей и ради детей. Такой и Галю воспитала, являя для нее пример настоящего, а не показного материнства. Мать не раз говорила дочери, что если в душе Сергея есть порядочность и сердечность, то он к ней обязательно вернется. Не ошиблась.

-- Значит, не веришь? -- горячо произнес Сергей. -- Ну как еще доказать, что люблю, понимаешь -- люблю! Не готов был раньше с тобой встретиться. Для меня это было не просто. Да постарайся же понять человека, допустившего большую ошибку и сожалеющего, что так произошло. И уж поверь -- подобное не повторится.

-- Когда любят, ничего доказывать не надо, -- сказала Галя и посмотрела на Сергея так, словно вновь хотела убедиться в искренности его слов. Глаза -- зеркало души человека. Они выдадут, если тот решил схитрить. Нет, Сергей взгляд свой не отвел, не отвернулся, и сердце подсказывало, что любит он ее, любит, а в том, что произошло, -- раскаивается.

Он тяжело вздохнул:

-- Ты так улыбаешься, будто я сморозил очередную глупость. А я-то думал, что поверила и простила.

-- Да верю я тебе, верю! -- не выдержав, воскликнула Галя. -- Как только сам не поймешь, что и я люблю тебя. Слышишь, Сереженька, люблю!..

-- Галчонок! -- чуть не взревел от радости Сергей. -- Так это правда, да? Родненькая! -- застонал он от нежданно нахлынувшего счастья. Обняв, стал целовать нежно, страстно. Галя уже не сопротивлялась и не предупреждала, что он может заразиться гриппом! Взаимное их влечение было настолько сильным, что на какое-то время они решительно обо всем позабыли. Так и сидели на диване, обнимаясь и с упоением целуясь, словно наверстывая упущенное время, которого лишила их разлука. Слава Богу, теперь это позади.

...А потом пили чай, ели яблоки и апельсины и говорили обо всем, что приходило в голову, но только не о работе.

-- А знаешь, -- сказала Галя, -- мне и в самом деле стало лучше. Из тебя получился бы неплохой лекарь.

Сергей ухмыльнулся.

-- Почему "получился бы"? Я и есть твой лекарь. Недавно, кстати, где-то читал, что поцелуи лечат от многих болезней, а уж грипп вылечивают запросто. Надо только постараться. -- Все-таки, любил он при случае завернуть что-нибудь этакое, возвышенное.

-- Это правда? -- спросила на полном серьезе Галя. -- А почему же нам в институте об этом не говорили? Странно, очень даже странно.

-- Что странно? -- не понял Сергей.

-- А то, что время уходит, а ты совсем перестал меня лечить. -- Посмотрела на него преданно и с любовью. И вновь они целовались, забыв обо всех проблемах и заботах, которые есть и еще будут в их жизни, получая от близости друг к другу душевную радость и блаженство.

Сергею надо б домой ехать, но он не спешил. Уж как-нибудь утром не проспит и на отчет к Рудакову явится вовремя. Знал, что Галя скоро сама ему скажет -- пора...

На отчет к Рудакову Сергей все-таки опоздал. Вчера надо б было от Гали пораньше уехать. Но встреча была настолько нежной, что уезжать никак не хотелось, хотя Галя не раз ему об этом напоминала. Хотя... напоминать-то напоминала, но ведь не настаивала? Что ж, сам виноват, сам и ответ держать будет. А тут еще длиннющая дорога от общежития до работы. Сергей ехал на дребезжащем автобусе, а в возбужденном сознании рой мыслей: то с трепетом в душе вспоминал вчерашнюю встречу с Галчонком, то переключался на невеселую действительность, представляя, что за опоздание Рудаков и Шилов по головке не погладят. "Ну опоздал, задержался, проспал, с кем не бывает", -- оправдывал себя и ломал голову, как бы получше выкрутиться.

В кабинет Рудакова вошел осторожно, чтобы не привлечь внимания коллег по службе, но все равно был замечен, а под взглядами Рудакова и Шилова готов был сквозь землю провалиться. Присев рядом с Шиловым, стал слушать, о чем говорит Рудаков, хотя нет-нет да и отключался, думая о своем.

Нос защекотал плотный чесночно-луковичный и еще какой-то приторный, явно мужицкий запах. Форточка открыта, но на улице воздух куда свежей кабинетного.

"Интересно, отчитался Шилов или нет? Но ведь спросишь же. Лучше, если б еще не отчитывался, тогда Рудаков всех отпустит, а их оставит. Сказать есть что, день вчера прошел на редкость плодотворно. Правда, не удалось с Мошневой поговорить, зато один "носарик" чего стоит", -- думал Сергей.

Рядом с Рудаковым сидели следователь прокуратуры Жихарев и старший инспектор по делам несовершеннолетних Митрохина. Ей чуть больше тридцати, черты лица тонкие, нежные, глаза голубые и чуть-чуть с грустинкой. Вязаная шапочка лежит на коленях, на плечи спадают пряди русых волос. Красивая! Светлана Михайловна, к тому же, считалась в отделе самой опытной из инспекторов по работе с подростками. Рудаков, видимо, пригласил ее поработать с внуком Мошневой. Шилов как-то по секрету сообщил, что Рудаков и Митрохина вместе учились в пединституте и шеф был в Светлану Михайловну влюблен, но та любовь осталась неразделенной: Митрохина вышла замуж за другого сокурсника. А вот в милицию ее приняли по рекомендации Рудакова. До этого она работала в школе, вела уроки пения, рисования, а также на общественных началах кружки по интересам для подростков. Что-то записывал в блокнот Жихарев. Обычно он говорил мало, а больше слушал. В райпрокуратуре около двух лет; следователей там всего четверо, и в работе у них постоянный завал. Наставника у Анатолия Петровича никогда не было, и как-то в минуту откровения Жихарев признался Сергею, что ему до всего приходится докапываться самому.

Никитин понемногу стал приходить в себя. Вроде и опоздание мало кто заметил, да и кому, в конце концов, все это надо?

Поначалу никак не врубался, о чем говорит Рудаков. "Так-так-так, значит, о человеческом характере, какой он бывает у людей разный. Мысль неплохая, и ясно, что человек с сильным характером в жизни более устойчив. Интересен тезис о том, что силен не тот, кто может многое себе позволить, в этом как раз большого ума не надо, а тот, кто может себе во многом отказать".

Да, начальник розыска умел убеждать. Ну как не согласиться с тем, что каждый человек должен быть профессионалом своего дела: педагог -- детей как надо учить, врач -- людей квалифицированно лечить, строитель -- строить добротные, красивые здания, поэт -- хорошие стихи писать... Стоп, стоп, но при чем тут поэзия? Ах, это он о себе -- Рудаков пытался когда-то стихи сочинять, но из этого путного ничего не вышло. Мучиться не стал, а пошел служить в милицию и правильно сделал. Намек, в общем-то, понятен: розыскники должны вовремя раскрывать преступления, в том числе и сложные. Это их святая обязанность...

А, кстати, Никитин не считал себя человеком с сильным характером. Нет, такой характер он в себе еще не выработал, но выработает обязательно. Да и пример брать есть с кого. С того же Рудакова или своего наставника Шилова. Импонировало, что Рудаков, к примеру, никогда не унизит подчиненного, даже голоса на него не повысит. Ну и выдержка у шефа! Уж лучше бы иногда накричал или кулаком по столу грохнул. Все знали, что в работе себя не жалеет, крутится с утра допоздна, выезжает на все тяжкие преступления, которых все больше и больше. Память у Рудакова феноменальная: при осмотре места происшествия начальник розыска запоминал каждую, казалось бы малозначительную деталь, мелочь, но потом именно эти мелочи-детали крепко помогали в раскрытии преступлений. И по срокам предварительного расследования -- если кто забудет, всегда напомнит. Подойдет и ненавязчиво этак скажет: "Не забыл, что два дня осталось? Зайди завтра вечером, потолковать надо". -- Попробуй после такого "приглашения" забыть.

И выпившим на службе Рудакова никто и никогда не видел.

-- Скажите откровенно, -- говорил он на планерках, если речь заходила о пьянстве, -- кому и в чем помогла водка? Ну, назовите хотя бы один положительный пример. -- Сотрудники спорили, что-то вроде вспоминали, но в итоге приходили к мнению, что от водки больше вреда и неприятностей, чем пользы. Рудакова не то чтобы боялись, нет, его не боялись, но... побаивались. Обмануть или схитрить перед ним было делом дохлым. Да на это и язык не поворачивался. А сам говорил так, что сказанное потом будешь долго-долго помнить. И любимый его постулат -- что в оперативной работе надо больше рассчитывать на самого себя: на свою голову, свои руки и ноги.

...Закругляясь, Рудаков невесело подытожил, что раскрываемость в первом квартале будет хуже прошлогодней, и что каждому есть над чем подумать. Спросил у Жихарева, будет ли что говорить, но тот отказался.

-- Тогда все, кроме Шилова и Никитина свободны, -- объявил Рудаков. Кабинет опустел: но остались еще и Жихарев с Митрохиной: с ними, видимо, было обговорено заранее.

Никитин почесал пальцами лоб. "Значит, Шилов не отчитывался? Что ж, это даже лучше: сказать есть что, вчера не зря помотался. Шилов подвинулся к Никитину и, недовольно посмотрев на него, покачал головой.

-- Ведь просил же вчера не опаздывать, -- сказал негромко, но с упреком. -- На целый час -- уму непостижимо! Где пропадал?

-- Не на час, -- тихо ответил Сергей и поджал губы.

Шилов посмотрел на него, будто первый раз увидел.

-- Какая разница: сорок минут или час! Опоздал и меня подвел. Неужели непонятно?

-- Были причины, потом объясню, -- процедил Сергей.

-- Вы чего там перешептываетесь? -- подал голос Рудаков. -- Ну-ка садитесь поближе. -- Давайте не терять время. Начинай, Шилов. Хотя нет, погоди, позволь в начале кое в чем разобраться. -- Рудаков вышел из-за стола, и сердце у Сергея екнуло: "Ну вот и допрос начинается: что, да почему? Ладно, скажу как было. Рудаков вранья не переносит".

В своих предчувствиях Никитин не ошибся. Подойдя к нему, Рудаков как всегда спокойно, даже слишком спокойно спросил:

-- Вы почему, товарищ лейтенант, заставляете себя ждать? Или для вас опоздание на рабочее совещание не столь существенно? Тогда прошу извинить, что начали в ваше отсутствие.

Никитин встал и виновато опустил голову. Лицо покраснело, будто из парилки выскочил.

-- Прошу извинить, товарищ майор, но заболела девушка, с которой я, ну-у как бы поточнее... Мы с ней, в общем, дружим! Заехал вечером навестить и не подрассчитал со временем, а утром не услышал будильника. Говорю как было, без брехни, можете проверить.

Понурив голову, Никитин то краснел, то бледнел, обещал, что впредь подобное не повторится. Но его неожиданно поддержали Митрохина и Шилов.

-- Если девушка заболела, то причина опоздания уважительная. -- Светлана Михайловна улыбнулась, и ох как Сергей был в тот миг ей благодарен! Да и Шилов заметил, что Никитин раньше на совещания никогда не опаздывал и это у него впервые. Не стал наставник при всех катить на подчиненного бочку.

-- Ладно-ладно, тоже мне защитники нашлись! Я не хуже вашего в сердечных делах разбираюсь. -- Рудаков таким взглядом посмотрел на Светлану Михайловну, что... -- Но есть же, в конце концов, обычный человеческий порядок! Можно позвонить, предупредить, -- Рудаков покачал головой, -- учти, Никитин, и будь впредь более организованным, не дело это.

Сев за стол, посмотрел на Сергея уже мягче.

-- Ну а с Мошневой удалось побеседовать? Шилов говорил, вы с ней должны были вчера встретиться? Почему она в розыск на дочь не подает?

-- Никак нет, товарищ майор, побеседовать не удалось. Дверь не открыла и заявила, что больна, -- по-военному отчеканил Сергей.

-- На болезнь, значит, сослалась?

-- Да, и голос был больной -- хриплый такой, колючий.

-- И что бы это значило?

Передернув плечами, Никитин предположил:

-- Может, чем недовольна, а может, и в самом деле больна! Да еще, кстати, сказала, что писать ничего не будет.

-- Чем еще занимались?

-- После обеда встречался с любовником Сунцовой. Некто Ершов, работает водителем в городском тресте по саночистке. Подруга Сунцовой говорила, что якобы это самый последний Тамарин кавалер, по которому та прямо-таки сохла. Поговорил с ним, объяснил что к чему. Ершов сообщил, что Тамара с матерью жили как на ножах, а однажды мать даже топором дочери угрожала, но вроде обошлось. И на завод Мошнева приходила на дочь жаловаться, это сотрудники сказали.

-- Значит, топором угрожала? А за что? -- заинтересовался Жихарев.

-- Тамара, со слов Ершова, свою мать постоянно злила: приходила домой и рассказывала ей, как занималась любовью с кавалерами. Старуха из себя выходила, а дочка смеялась, дурачилась. Вот и довела мать.

-- При осмотре квартиры надо все проверить, -- заметил Рудаков. -- Думаю, не случайно Мошнева Никитину не открыла. Видно, что-то задумала или скрывает.

-- У вас все или еще что есть? -- спросил Рудаков.

-- Нет, пока все, -- ответил Никитин.

-- Послушаем Шилова, а то получается -- слово предоставил, а высказаться не дал. Тем более, подшефный неплохо поработал.

-- А случай с топором меня заинтересовал, -- сказал Жихарев, качнув головой Никитину.

Шилов стал развивать версию о возможной причастности к убийству Тамары ее матери, раскладывая факты по полочкам: дочь пропала, а бабка насчет ее розыска не обращалась и не обращается; операцию дочери делали, а мать данный факт почему-то скрыла; между собой они постоянно враждовали, доходило до драк, и вот даже случай с топором. В то же время версии о причастности к убийству Сунцовой кого-то из ее любовников, мужа и соседа Бородулина подтверждения не нашли. Повторная экспертиза остатков газет, в которые был завернут торс убитой, показала, что газеты адресованы не Бородулину, а Мошневой. Именно она полгода назад подписалась на областную газету "Маяк Придонья".

-- Вы ничего об этом раньше не говорили, -- перебил Шилова Жихарев. -- Почему?

-- Прошу извинить, но только сегодня стали известны окончательные данные криминалистической и почерковедческой экспертиз. -- Шилов посмотрел на Никитина: мол, тебе это тоже в новинку. -- А еще я встретился с почтальоншей, и та заявила, что номера квартир на газетах писала только карандашом. В первом случае, если помните, номер квартиры был написан чернилами.

-- И какой же из всего делаете вывод? -- спросил Жихарев и, сняв очки, посмотрел на Шилова.

-- Дело деликатное, даже слишком, и нам нужно быть абсолютно уверенными в своей правоте. Улик вроде достаточно, но их не мешает подкрепить. Мой разум, кстати, тоже не воспринимает, как это мать и убила родную дочь! И где и как это свершилось, ведь дома постоянно находился мальчишка, а он же не грудной ребенок? Может, на время Мошнева его куда-то отправила или еще что. Ситуацию несомненно прояснит осмотр квартиры, и его надо провести как можно быстрее. Нам нужны веские доказательства.

-- У меня предложение, -- подала голос молчавшая до того Митрохина.

Рудаков кивнул.

-- Пожалуйста.

-- Мальчика на время следует изолировать от Мошневой и постараться разговорить. Думаю, от него можно получить нужную информацию. По вашему заданию, товарищ майор, -- Митрохина посмотрела на Рудакова, -- я уже побывала в школе и узнала, что Роман в школу ходить перестал, что он способный и неплохо рисует. У классного руководителя есть несколько его рисунков: один мне, как бывшему учителю рисования, даже понравился.

-- И что за рисунок? -- улыбнулся Рудаков.

-- На нем изображен мальчик и две грызущиеся между собой собаки.

-- А не выразил ли этим Роман семейные неурядицы, свары, ругань? -- предположил Жихарев.

-- Вполне вероятно, рисунок неплохо воспринимается психологически.

-- Так какое же, Светлана Михайловна, у вас предложение?

-- Можно организовать в школе выставку детского рисунка, привлечь Романа, а заодно и его отца. Насколько мне известно, Роман к нему хорошо относится.

-- Мысль неплохая, только не следует затягивать и без лишней трескотни, -- кивнул Рудаков.

-- А к разговору обязательно привлечь педагога, причем авторитетного и, естественно, в нашем присутствии, -- продолжил Жихарев.

-- Я уже об этом думала. Такой авторитет у Романа есть -- учитель рисования. Надо подумать, как провести саму беседу, чтобы не испортить все.

Сергей с интересом слушал Митрохину. Со слов Шилова знал, что Светлана Михайловна воспитывалась в интернате и для нее судьба трудного ребенка не пустой звук, потому как сама в детстве хлебнула немало горя. Потому и работа с трудными подростками у нее лучше других получается. Не ошибся Рудаков, перетянув ее из школы в милицию. С ребятами должен работать именно такой человек, а не верхогляд какой-нибудь, выросший в тепличных условиях: фальшь дети различают сразу, и верят они тем, кто их любит.

-- Значит, с выставкой определились, -- подытожил Рудаков. -- Кого надо в помощь -- привлекайте, Светлана Михайловна. Шилов или Никитин, к примеру, могли бы с отцом Романа переговорить. Главное -- не тянуть и Мошневу не спугнуть. Если она все же виновна в смерти дочери, то трудно представить, что еще может выкинуть. Нельзя забывать и о том, что Роман несовершеннолетний. Что еще? -- Рудаков посмотрел на Жихарева. -- Вроде все? Да, чуть не забыл, завтра вечером, не позже, проводим осмотр квартиры. Согласна-не согласна, спрашивать не будем, есть порядок. Вам, Никитин, обязательно следует в этом осмотре поучаствовать и, кстати, можно поинтересоваться насчет топора! Был ли он, где? С прокурором сами обговорите или мне? -- спросил Жихарева.

-- Сам, сам, не волнуйтесь.

-- Вот и отлично, а я извещу своего шефа и заодно договорюсь по эксперту. Попрошу Перова, как самого опытного. Надо еще пригласить участкового и определиться по понятым.

-- А вдруг Мошнева дверь не откроет? -- высказал сомнение Никитин.

-- Потому и участкового берем, он как гаркнет, так дверь сама и откроется. Шучу, конечно. Не думаю, -- продолжил уже серьезно, -- чтобы с этим возникли проблемы, хотя... Хотя на душе все равно кошки скребут. -- Рудаков глубоко вздохнул. -- Неужели подтвердится? А если нет?

-- Мошнева такой шум поднимет, -- вздохнула и Митрохина.

-- Да, все ж по закону, осмотр просто обязаны делать, -- заметил Жихарев.

-- Понима-аю, а все равно неспокойно. Неужели могла убить, причем так жестоко? Это же чудовищно!

-- Потому со всех сторон и взвешиваем, обдумываем, -- подбодрил Жихарев Митрохину.

-- Все, хватит, а то уже повторяться начали. -- Рудаков встал и все встали: -- Пора за дело.

Как только стало темнеть, Жихарев, Никитин и старший эксперт-криминалист Перов выехали на осмотр квартиры Мошневой . На месте их должны были встретить участковый инспектор Воронов и понятые. Милицейский УАЗик, подпрыгивая на разбитой за зиму дороге и разбрасывая фарами свет, газанул в сторону окраины города. Привалившись к спинке сиденья, молча сидел впереди Жихарев, сзади переговаривались Перов и Никитин. Перов -- полный, рослый, с веселыми глазами, любитель при случае подшутить над товарищами. "Шутю, шутю", -- скажет после, чтобы не обижались. Коллеги между собой обычно спрашивали: "Ты не видел, куда Шуткин подевался?". Перов же только посмеивался: Шуткин так Шуткин, какая, мол, разница. Зато на выездах каждый чувствовал себя с ним спокойней и уверенней. Перову порой приходится проводить такие осмотры, от которых у нормального человека просто волосы дыбом вставали. Может, потому он старается чаще шутить. Склонившись к Никитину, Перов спросил:

-- Первый раз на осмотр едешь?

То ли от предвкушения таинства предстоящего действа и появившегося в связи с этим волнения, а скорее, чтобы показать, что и он уже кое-где побывал, а заодно и стараясь перекричать шум взвизгнувшего на повороте движка машины, Никитин громче обычного, ответил:

-- Да, первый.

-- Послали или сам напросился?

-- Рудаков послал.

-- Ясненько, ясненько.

-- Но я и сам хотел, дело с Шиловым на пару ведем, -- добавил Никитин.

-- Оно и видно.

Что Перову видно, Сергей не понял, а уточнять не стал. Другое почему-то вспомнилось: чуть больше недели назад он вот так же выезжал с Рудаковым и Шиловым к канализационному колодцу, из которого ребятишки извлекли страшный сверток. Он ведь и не представлял, что может такое увидеть, но храбрился и даже что-то там предлагал сделать. Рудаков тогда тоже спросил насчет первого выезда, а еще сказал, что в свой первый выезд на происшествие сам крепко волновался. От этих слов Сергею стало спокойнее: спрашивают, значит волнуются за него, переживают.

Ехать с Перовым интересно: тот не молчит как Жихарев, что уже хорошо. Бросив на Сергея оценивающий взгляд, Перов сказал, что в этот раз им придется поработать с люминолом. Никитин глубокомысленно хмыкнул. Он к осмотру готовился основательно и в прошлый вечер заглянул в учебник по криминалистике. Чтобы блеснуть своей осведомленностью, охотно продолжил разговор и как студент преподавателю начал шпарить про люминол: что за вещество, как и для чего применяется. Даже не подумал о том, что Перову-то зачем было этим забивать голову? Нет же, как начал, как начал просвещать, что в процессе распыления данного вещества появляется люминесцентное свечение и участок, где была предполагаемая кровь, как бы подсвечивается. Обнаруженные бурые пятна и пятнышки находят уже при свете, делают соскобы (или замывают), потом все это упаковывают в пакеты для последующей передачи эксперту-биологу. Далее Никитин стал увлеченно рассказывать о том, что пятнышки крови, независимо от сроков времени убийства, могут находиться между досок, в сучковатых щелях, между плитками или под плинтусом, а также в других труднодоступных местах. "Замывай не замывай, смывай не смывай, начисто все равно не смоешь, уж где-нибудь пятна останутся", -- уверенно заключил Никитин. Посмотрев на Перова, добавил, что специалисты из судмедэкспертиз потом сверят идентичность крови и станет ясно, чья она. Закончив излагать свои познания по люминолу, Сергей остался собой вполне доволен. Он видел, что Перов его слушал и даже добродушно улыбался. Хлопнув ладонью Никитина по плечу, опытный эксперт весело воскликнул:

-- Да ты, маэстро, просто молодчага! Ишь как старательно вызубрил! Какую оценку отхватил на экзамене?

-- Пятерку, -- буркнул Сергей и скромно опустил голову.

-- Что ж, если и в остальных вопросах так же хорошо петришь, то тебе, Никитин, лучше переходить в криминалисты. Не думал об этом?

-- Да нет...

-- К этому разговору мы еще вернемся. -- Глянув в окно, Перов озабоченно сказал: -- Кажется, подъезжаем.

УАЗик остановился на заасфальтированной площадке между домами. Когда вышли из машины, Перов отвел Сергея чуть в сторону и негромко предупредил:

-- Значит так, работать будем спокойно, тихо и без лишних эмоций. Так надо, понял? Наше дело собрать вещдоки и зафиксировать нужные факты, а уж там, -- что покажет экспертиза. Идет?

-- Идет-идет, только зачем напоминать-то, чай и сам знаю.

-- Вот и хорошо, что знаешь.

...Участковый Воронов и понятые их уже ждали. Жихарев коротко напомнил каждому его задачу, после чего все двинулись к подъезду. Команда получилась солидная. "Мошнева увидит -- ахнет",-- подумал Сергей. -- А если не пустит? -- спросил он Жихарева. Его этот вопрос волновал больше всего, ведь с ним строптивая бабка даже разговаривать не стала.

-- Пустит, никуда не денется, -- уверенно ответил Жихарев. И не ошибся! Воронов позвонил, потом громко назвался, и Мошнева дверь открыла сразу, будто поджидала. Но увидев на площадке столько милиционеров и гражданских, бросив недобрый взгляд на Воронова, испуганно забормотала:

-- Ты... ты зачем привел их ко мне. -- Не дождавшись ответа, запричитала: -- Какая же я дура, что открыла! Какая дура!..

Когда Воронов, а за ним остальные попытались войти, бабка расставив руки, крикнула: -- Не пущу, уходите! Жаловаться буду!

-- Ты, бабуля, не кипятись и глазами-то нас не стращай, -- предупредил Мошневу Воронов. -- Ну-ка разреши пройти, а то ведь и на руках могу внести.

Опустив руки, Мошнева отступила, но по-прежнему грозила, что будет жаловаться "на произвол к старому человеку".

Жихарев представился и представил остальных. Спокойно пояснил, зачем пришли.

-- У нас все по закону, бабуля, -- улыбнулся Перов. -- И власть, как видишь, здесь, зачем же далеко ходить жаловаться? Лучше скажи, куда дочь делась?

-- Откуда ж я знаю, -- убавила пыл Мошнева. -- Уехала куда-то, я вот ему говорила, -- кивнула на Воронова.

-- Вот-вот, уехала и не приехала. Значит, искать надо, для того мы и пришли. Зачем же обижаться и не пускать?

-- Все равно буду жаловаться.

-- Дело хозяйское, -- пожал плечами Жихарев. -- А пока давайте побеседуем, может, и жаловаться не придется. -- Пройдя в комнату, спросил: -- Внук дома?

-- Дома, где ж еще.

-- Пусть сюда выйдет, у меня к вам обоим кое-какие вопросы.

-- Отвечать не буду, -- вновь заупрямилась бабка. -- И внук не станет, он уроки делает, завтра в школу идти.

-- Зря так ведете себя, гражданка Мошнева, -- сказал Воронов, -- мы не воры и не жулики, а вы не по-человечески встречаете. Будьте любезны отвечать на поставленные вам вопросы. А то создается мнение, будто вам и дочь искать не надо. Странно.

-- Сама уехала, сама и вернется.

-- Повторяю, -- нахмурился Жихарев, -- осмотр проводится по закону, и порядок тут не нарушен. Проходите в комнату и нас пропустите, чего всем в коридоре толпиться.

Пока прошли да растолкались, Воронов Мошневой рассказал, как недавно в районе молодой парень пропал, а когда все проверили, -- он у родителей скрывается, в армии не хочет служить.

-- Дочь -- не парень, ей в армии не служить, -- зло фыркнула старуха.

-- Не понимаю, чего попусту шебуршить! -- всплеснул руками Перов. -- Порядок есть порядок, проверим и уйдем. Нам тоже недавно генерал на планерке рассказывал, как муж жену свою убил, закопал во дворе, а потом начал отправлять во все концы жалобы, что плохо ее ищут. Ну и нашли -- так дровами могилу заложил, что никогда и не подумаешь.

-- А я никуда не писала.

-- Какая разница: писала не писала, на нас-то жаловаться собираешься!

-- Все-все, кончаем разговоры, -- отрезал Жихарев. -- Не будем время терять. -- Посмотрев на молчавших понятых, показал где им сесть и откуда наблюдать за работой следственно-оперативной группы. Перову и Никитину махнул рукой, чтобы тоже приступали, а сам занялся старухой и внуком. Вопросы сначала обычные: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, а потом -- касающиеся Тамары. На первые вопросы Мошнева хотя и неохотно, но отвечала, зато едва речь зашла о пропаже дочери, замкнулась. Глядя на бабку, молчал и внук.

Перов подошел к Жихареву, что-то шепнул ему на ухо, и тот согласно кивнул. Повернувшись, эксперт позвал рукой Никитина и они вместе вышли в коридор. Закрыв дверь, Перов негромко сказал:

-- Я попросил Жихарева, чтобы с полчасика нас никто не отвлекал. На всякий случай постой у двери. Как скажу, выключишь свет.

Достав из сумки заправленный люминолом распылитель, Перов оглядел коридор, потом открыл дверь в ванную и тоже осмотрел все. Скомандовал:

-- Выключай, и сюда никого, понял? -- Щелкнув выключателем, Сергей прислонился спиной к двери и почти сразу услышал, как, нагнувшись, Перов начал пшикать люминолом из пузатенького разбрызгивателя "Росинка". Вначале побрызгал пол, потом прошелся по плинтусам, сбрызнул обувь под скамейкой и висевшую одежду. Закончив в коридоре, то же самое проделал в ванной и туалете.

-- Ну вот, -- бормотал Перов себе под нос, -- скоро сопельки, да плевочки разные, а может, и разлитый по неосторожности компотик засветятся точечками-свечками. А может, заблестит большой лампадой кое-что и похлеще, чем черт не шутит.

"Все-то у Перова нежно и ласково: "плевочки", "сопельки", "компотик", -- подумал Сергей. -- Хорошо, что в отделе есть такой человек". Его же, Никитина, задача пока никого не впускать.

Выйдя из ванной, Перов несколько раз брызнул на обувь и одежду и стал разглядывать место, где только что прошелся с люминолом. Сергей тоже заметил появившееся в разных местах голубоватое свечение. Только хотел сказать об этом Перову, как услышал предостерегающий шепот:

-- Тс-с-с, Никитин, помолчи. Лучше запоминай, где светится. Тут, похоже, не компотом пахнет. Подай мел, он на сумке лежит, я кое-что кружочками обозначу. Ага, ага, вот так-то будет лучше... -- Вновь вошел в ванную комнату, и Сергей услышал: -- Ай-яй-яй, ай-яй-яй, вот это фейерверк, да-а! -- Выйдя из ванной, велел: -- Включай свет, хитрец-мудрец, хватит в темноте стоять.

Никитин щелкнул выключателем, не поняв, при чем тут "хитрец-мудрец". Может, шутит, он ведь любитель пошутить.

Бурых засохших пятен было много как в коридоре, так и в ванной. Перов делал аккуратные соскобы, помещал их в пакетики и передавал Сергею. Из-под скамейки вытащил обувь, она тоже в темноте светилась, особенно та, что стояла ближе к ванной. Несколько пар Перов поставил на скамейку. Когда за дверью раздались громкие голоса Мошневой и Воронова, Перов попросил Никитина "подежурить" еще. Он не хотел, чтобы бабка видела их работу. Потом быстро сложил в сумку разбрызгиватель, пакеты и затер меловые кружочки тряпкой. Разогнувшись, посмотрел на Никитина далеко не веселыми глазами.

-- Вот такие-то дела, умник-разумник, кудесник-чудесник!

Сергей опять удивился: ну при чем тут "умник-разумник"? Спросил:

-- Что-то серьезное?

-- Скорее всего. Ей-Богу, не думал-не гадал, -- вздохнул Перов. -- Помолчав, добавил: -- Бабуля нас пускать не хотела. А собственно говоря, почему? Чего боялась? А-а, то-то же.

-- Ну со мной она вчера вообще разговаривать не стала. Думал, и сейчас не пустит, однако открыла...

-- Вот-вот, грамотей-чародей. Как мне кажется, это все не случайно.

-- Да никакой я не грамотей! -- вспылил Сергей, наконец-то сообразивший, что Перов его культурно подковыривает за недавнее бахвальство познаниями в криминалистике. Додумался же ляпнуть про пятерку: вот и учись теперь уму-разуму.

-- Не кипятись, Никитин, не видишь, что шутю? -- заулыбался Перов. -- У нас ведь без шутки нельзя: такая уж специфика работы. Иногда глаза б не глядели, а приходится не только разглядывать, но и выводы разные делать. Теперь-то кумекаешь, почему шутю -- "знахарь-пахарь", "ворожей-предсказатель"? Ничего, привыкнешь! -- Взяв туфли и зимние женские сапоги, стал со всех сторон их рассматривать.

-- Это уж точно не на бабкины корявые ноги. Ей и попроще подойдут. А вот и бурые пятнышки между сборок голенищ, видишь? Только тс-с-с, -- прижал он палец к губам. Вглядевшись, Сергей кивнул головой. -- Скорее всего, сапожки дочкины. В чем же тогда уехала, а? Надо спросить. О пятнах пока молчок, слышишь? Ладно, открывай дверь, и начнем осмотр с другого конца.

-- Сейчас открою, только мне надо с вами посоветоваться насчет одного дела. -- Приглушив голос, Сергей пояснил: -- насчет топора.

-- Какого еще топора? -- не понял Перов.

-- А разве не знаете? -- удивился Сергей. -- Тогда, может, выйдем на площадку?

-- Если надо, выйдем, заодно и покурю, -- пожал широкими плечами Перов.

Вышли, но дверь закрывать не стали. Перов закурил.

-- Так что за проблема?

-- Любовник пропавшей дочери, -- начал негромко Сергей, -- говорил, что мать грозила ей топором. Надо б как-то у нее спросить, насчет топора.

-- Ах, вон что! Значит, как поудобней об этом бабку попытать?

Сергей кивнул.

-- А сам не додумался?

-- Что-то не получается.

-- Вообще-то лучше вначале его самим поискать, а уж если не найдем, тогда тактично намекну: так, мол, и так, Антонина Андреевна, надо осмотреть чердак, да лаз гвоздями забит. Нет ли случайно у вас топорика? Сам спрошу, доверяешь, хитрец-мудрец?

-- Вам да. -- Сергей не обратил внимания на присказку Перова.

-- Вот и отлично, тогда пошли.

-- ...Мошнева, по-видимому, подозревала, что приход милиции к ней был не случаен, -- поделился своими впечатлениями после осмотра квартиры Жихарев. -- Потому и сидела как на иголках.

Да, общаться с нею было не просто. На вопросы о пропаже Тамары отвечать так и не стала. Если вопрос Жихарева или Воронова ей не нравился, ссылалась то на болезнь, то на плохую память или старость. Но все-таки подтвердила, что отношения с дочерью у нее были плохими. Чего тут скрывать, если работники милиции уже опросили всех соседей и побывали на заводе, куда сама жаловаться на дочь приходила. Внук молчал. Вид у него был неважный: личико желтое, глаза испуганные, будто в них застыла какая-то большая боль, весь дерганый, неспокойный. Отвечал неохотно. Если говорил что-то "не так", бабка тут же его обрывала. Несколько раз Мошнева порывалась встать и посмотреть, чем занимаются милиционеры в коридоре, но Воронов ее придерживал, а Жихарев подбрасывал очередной вопрос.

Появились Перов с Никитиным. Перов держал в одной руке женские туфли, в другой зимние женские сапоги. Спросил у Мошневой:

-- Чьи это туфельки, Антонина Андреевна? -- Та долго моргала подслеповатыми глазами, потом недоверчиво посмотрела на добродушно улыбающегося Перова, не понимая, зачем дались ему эти туфли.

-- Тамарины, чьи же еще, -- ответила наконец и повернулась к сторону внука.

-- Ясненько, а сапоги?

-- Тоже ее, не мои же!

-- В чем же тогда дочь уехала? -- допытывался Перов.

-- Так ведь у нее не одни сапоги. Есть выходные, в них и поехала. -- Мошнева отвечала, а голос дрожал, от взгляда Перова отворачивалась. Никитин, пока Перов говорил с бабкой, взял Романа за руку и увел в его комнату. Хотелось без бабки поговорить. Удастся ли? Не помешает ли Мошнева?

На столе в комнате лежала стопка учебников и тетрадей, на полу -- сумка.

-- Уроки делаешь?

-- Угу, -- кивнул Роман.

-- А в школу почему не ходил?

-- Болел, наверно, -- неохотно ответил Роман.

"О болезни ни слова, -- подумал Сергей. -- Лучше поговорить о чем-нибудь другом".

Когда входил, то сразу и не заметил висевшую справа от двери клетку с птичкой. Подошел и стал разглядывать. В клетке прыгала синичка, причем без одного крылышка. Спросил:

-- Что с ней?

-- Кошка чуть не съела, папа спас.

-- Не весело ей в клетке-то?

-- Но ведь летать же не может.

-- Это тебе папа подарил?

-- Оттуда привез. -- Роман сморщил лоб и насупился. Объяснять, откуда отец вернулся, не стал. И тут же засуетился: открыл балкон, вынес туда клетку и выпустил синичку, а на деревянную подставку высыпал горстку подсолнуховых семечек. Синичка радостно защебетала, запрыгала, стала шустро хватать семечки и, зажимая их острыми коготками, расклевывать.

-- Теперь, пока не наестся, в клетку не войдет, -- сказал, улыбаясь, Роман. Потом вздохнул: -- Уроки пора делать.

Вернулись в комнату. Взяв альбом для рисования, Сергей стал его листать, а Роман уткнулся в учебники. Рисунки у мальчишки были хорошие, но лучше всего получались собаки. Он много рисовал собак и птиц. Сам Сергей умел рисовать только зайца и лошадь. Найдя листок бумаги и карандаш, он и нарисовал зайца, а потом лошадь.

-- Ничего получилось? -- Показал Роману. Тот, кивнув, впервые улыбнулся. Перевернув лист, быстро набросал то же самое, но у него вышло куда лучше.

-- Да ты просто талант! -- восхитился Сергей. -- Скажи, а почему чаще собак рисуешь?

-- Лучше получаются... -- глаза мальчика потускнели.

"Как же много он не договаривает", -- подумал Сергей, а вслух сказал, что кажется в школе готовят выставку детского рисунка.

-- Там и мои будут.

-- А отца пригласишь?

Роман встряхнулся, глаза вновь заискрились.

-- А можно?

-- Почему же нельзя?

Никитин заметил, что к отцу, хоть тот "сидел", Роман относится уважительно и в разговоре часто о нем вспоминает.

-- А вы маму ищете? -- мальчик уставил на Сергея совсем не детский взгляд.

-- Надо искать, раз пропала.

-- Пропала, -- вздохнул Роман, -- а может, и... -- но договорить не успел, в комнату вошла бабка.

"Вот же не вовремя! -- едва не чертыхнулся Сергей. -- Теперь не отцепится. Что же Ромка хотел сказать о матери?"

-- Почему от меня ушел? -- набросилась на внука Мошнева.

-- А кто за меня уроки будет делать? -- вопросом на вопрос ответил Роман.

-- Только и слышишь: уроки, уроки.

-- Вы знаете, Антонина Андреевна, я не ожидал, что Роман так здорово рисует, -- вступился Сергей, но суровая бабка и ухом не повела.

-- Балкон зачем открывал?

-- А как же Однокрылку кормить? -- огрызнулся Роман.

"О-о, да парень с характером", --удивился Сергей.

Держа в вытянутой руке несколько листов бумаги, в комнату стремительно вошел Жихарев, за ним, словно тень, появился Перов.

-- Антонина Андреевна, подпишите протокол. -- Следователь снял очки.

-- Я же сказала: подписывать ничего не буду. Чевой-то я должна подписывать!

-- Ладно, дело ваше, понятые подпишут.

И тут... И тут самым невинным тоном Перов попросил у Мошневой топор, чтобы открыть забитый гвоздями лаз на чердак: его, мол, надо тоже осмотреть.

Мошнева вдруг резко повернулась и бросила на Перова такой ледяной и злой взгляд, что Сергею стало не по себе. Старуха же сквозь зубы процедила:

-- Нету у меня никакого топора, слышишь, нету!

-- Ладненько, ладненько, чего ж волноваться, у соседей попросим, -- вывернулся Перов.

Вышли из подъезда. На улице было темно, ветрено, зябко. В лицо стегал мокрый снег с дождем.

Осмотром все остались, в общем-то, довольны. Теперь -- что покажут результаты экспертизы, а их ждать не меньше трех недель. Хорошо было бы этот процесс как-то ускорить, и Жихарев нашел выход: предложил заехать в прокуратуру и поговорить с его шефом. Районный прокурор и начальник судмедэкспертизы вместе учились на юрфаке, да и по работе их дороги часто пересекались. Попросят позвонить ему и объяснить ситуацию.

Так и сделали. Прокурор их поддержал и тут же позвонил на квартиру своему бывшему сокурснику. Разговор был длинный, с воспоминаниями, зато все получилось, как хотели.

От прокурора зашли к Жихареву. Теперь осталось решить, кто повезет пакеты с соскобами и обувью к биологам на экспертизу. Это следовало провернуть до десяти утра. Оказалось, что Жихарев и Перов до обеда уже задействованы и поехать никак не могут. Посмотрев на Никитина, Жихарев многозначительно развел руками:

-- Придется тебе... Заодно узнаешь, где эта самая судмедэкспертиза находится. Небось не бывал?

-- Пока не приходилось, -- пожал плечами Сергей.

-- Вот и начинай налаживать контакты, в работе ой как пригодится. А Рудакову позвоню, что задержишься. Но не забудь вначале заехать в отдел и забрать пакеты, а потом уж в экспертизу. С собой брать нежелательно, мало ли что может случиться.

-- Возьмешь у дежурного, я все подготовлю, -- сказал Перов и добавил, улыбаясь: -- Глядишь, и в эксперты со временем перейдешь, а почему бы и нет? Хватка есть, нервы пока крепкие, а опыт -- дело наживное. Главное -- поменьше хмуриться и почаще улыбаться... Шутю-шутю!

Ох уж эти его "шутю"...

С утра Никитин заехал в отдел и забрал приготовленные Перовым пакеты с вещдоками, а потом сел в автобус и -- в судмедэкспертизу. Но там случилась заминка: начальник службы проводил в мединституте со студентами практические занятия и почти на час задержался. Пришлось ждать. В общем, пока сдал вещдоки, да добрался до работы, было уже около двенадцати.

-- А-а, Никитин, заходи, заходи, -- уставшим голосом приветствовал Сергея Рудаков. -- Проходи к столу, садись. Тебя как раз и не хватает.

"Сейчас опять за опоздание отчитает", -- вздохнув, подумал Сергей, присаживаясь рядом с Шиловым. Но нет, ошибся. Начальник розыска был озабочен чем-то другим, Никитин тоже вдруг почувствовал что-то неладное. В кабинете стояла гнетущая тишина. Поджав губы и подперев ладонью голову, молчал Шилов. Уж он-то никогда не скисал и всегда улыбался, даже когда от начальства ни за что влетало.

И Митрохину не узнать. Нежные черты красивого лица болезненно обострились, даже невооруженным глазом видно, что она не в себе. С чего бы?! Почему все такие пасмурные?

-- Это я, я во всем виновата! -- вдруг расстроенно всхлипнула Митрохина. -- Если с ним что случится, никогда себе не прощу.

Встав из-за стола, Рудаков подошел к ней и положил руку на плечо.

-- Ну зачем ты так, Светлана, зачем? Успокойся. Хныканьем тут не поможешь. Все виноваты. И я тоже мог бы подсказать, но замотался, закрутился... -- Вернувшись к столу, переставил кресло ближе к окну, сел и стал наблюдать, как о стекло бьется очнувшаяся после зимней спячки муха. Тяжело вздохнул.

"Сколько же каждый из нас за свою жизнь вздыхает... -- подумал Сергей. -- И как эти вздохи жизнь укорачивают?" Он никак не мог понять, о чем шла речь, ведь вчера все было нормально. Мысль одна, правда, мелькнула, но тут же угасла. "Не-ет, не может быть!.. А вдруг? Что-то с Романом?.."

-- Разве я сама не понимаю? -- Митрохина опустила голову. -- Ведь вчера думала организовать дежурство. Опоздала!

-- Роман пропал? -- выпалил Сергей.

-- Да, -- удрученно кивнула Митрохина. -- Видели, как утром он вышел из подъезда с каким-то хромым мужчиной, как свернули за угол дома, сели в поджидавшую их машину и уехали. Куда -- неизвестно. -- Митрохина опустила глаза, в них -- слезы.

-- Перов сказал, что вам с Романом вчера удалось пообщаться? -- спросил Сергея Рудаков.

-- Удалось, бабка проворонила. Он в школу собирался, говорил, что на выставку рисунков придет. Не знаю-не знаю, но тут что-то не так.

-- А об отце говорил?

-- Говорил. Тянется он к нему сильно. -- Никитин улыбнулся. -- Я такое дело вчера узнал: вернувшись с зоны, отец подарил Роману синичку без крылышка. Он ее зовет Однокрылкой. Сказал, что чуть кошка не съела, а отец спас. Видели бы вы, как Роман за птахой ухаживает и сколько с нее рисунков сделал. При мне клетку на балкон вынес, синичку выпустил и семечками кормил.

Рассказывая, Сергей на какое-то время и сам забылся, ощутив себя таким же мальчишкой. Он ведь, как и Роман, тоже переживал за Однокрылку, потом рисовал зайца и лошадь. Наверное, это выглядит странно и несерьезно... И что Рудаков подумает?

А Рудаков, слушая его, улыбался. Начальник розыска хотел, чтобы его подчиненные, вращаясь среди не только оступившихся людей, но и подонков общества, не очерствели душой, не ожесточились. Как сделать так, чтобы среди грязи самим остаться чистыми, сохранить человеческий облик?

-- А-а, значит, это он с клеткой был! -- воскликнула Митрохина. -- Мне сказали, что держал в руке что-то наподобие абажура. Наверное, клетка была чем-то обвязана.

-- А если ушел на птичий рынок? -- предположил Сергей.

-- Вряд ли, -- отверг Шилов. -- Хотя, учитывая нрав Мошневой, всего можно ждать.

-- Вчера Мошнева вся издергалась, -- напомнил Сергей. -- Не хотела нас пускать, грубила, грозилась жаловаться.

-- Мне Жихарев уже сообщил, -- кивнул Рудаков, -- что разговаривать с ней было тяжко.

-- Роман мне что-то хотел сказать о матери, но тут появилась бабка и потом уже от него ни на шаг не отходила.

-- Испугалась, что на крючок подцепим, -- сказал Шилов, -- вот и запсиховала, внук, безусловно, что-то знает.

-- А результаты анализов? -- вспомнил Рудаков.

-- Дней десять придется подождать, раньше никак.

-- Да, но что же делать, что делать? -- Митрохина никак не могла придти в себя. -- Так с выставкой все было продумано: призы куплены, Роман с отцом приглашены... И кувырком пошло. Кто мог подумать?

-- Да не все уж так безнадежно, -- успокоил ее Шилов. -- Отыщем, никуда Роман не денется. Только надо не горячиться, а хорошенько обдумать.

-- Займитесь родней Мошневой, -- посоветовал Рудаков. -- Кто, где живут, чем занимаются.

-- Занимался уже, -- махнул рукой Шилов. -- Родственников по ее линии нет вообще. А вот по мужу хоть отбавляй, но все сельские, причем в соседней области.

-- Придется звонить, давать телетайпограммы да и самим ездить, -- поставил задачу Рудаков. -- Только не волыньте, а сразу, сегодня же.

-- Работники инспекции по домам ходят, может, кто даст еще какую информацию, -- добавила Митрохина.

-- Эту работу продолжайте, -- поддержал Рудаков, -- но основной упор на родственников. Мальчишку Мошнева могла отправить к кому-то из своих. Заметьте, как только сделали осмотр квартиры, так сразу и сюрприз нам подбросила.

-- А может, Роман к отцу убежал? -- подал мысль Никитин.

-- Исключается, -- покачала головой Митрохина. -- Как же к отцу, если видели с хромым мужчиной? Да и зачем прятать внука у отца, с которым Мошнева все связи давно порвала?

-- Но Сунцов же мог кого-то подговорить, выманить сына и увезти? -- стоял на своем Никитин.

-- Отбрасывать как версию не надо, -- поддержал Рудаков. -- А надо побыстрее встретиться с Сунцовым. Если даже сына у него нет, то подскажет, у кого искать. Кстати, его обязательно надо привлечь к розыску мальчишки. -- Посмотрел на Никитина: -- Сегодня же повстречайтесь с ним.

-- Как с работы вернется, так и поговорю, -- кивнул Никитин.

-- Узнай про хромого, кто бы это мог быть? Побеседуй по душам и предупреди, чтобы к Мошневой не кинулся выяснять отношения.

Никитину лестно, что Рудаков с его мнением считается и поддерживает.

Когда за Никитиным закрепили наставником Шилова, Рудаков, улыбаясь, сказал, что теперь у Сергея в милиции есть свой отец крестный, который поможет утвердиться в выбранной профессии. Это событие Никитин встретил без особого энтузиазма: думал, что Шилов начнет придираться и совать нос куда не надо. Да и сам наставник дал понять, что помочь-то он поможет, но ноги переставлять за подшефного не собирается.

Рудаков требовал, чтобы в работе с людьми отношения были гуманные. Человека, какой бы он ни был, нельзя унижать. Если это требование кто нарушал -- пропесочивал.

Идя на встречу с Сунцовым, Сергей думал: а почему все-таки Рудаков послал его, а не опытных Митрохину или Шилова? Может, потому, что уже с сыном того пообщался? Вообще-то можно вызвать Сунцова в отдел и поговорить без всяких церемоний и заморочек, как многие и делают. Но какое же это будет "человеческое общение"? С Сунцовым Сергей встречался дважды, знал, как непросто сложилась судьба у этого работящего мужика и что он твердо встал на путь исправления. Так зачем же ему еще нервы трепать?

Встретить Сунцова решил у проходной. Сразу говорить о пропаже сына не станет. Зачем? Нервы у того и так на пределе: может задергаться, сорваться, что-нибудь натворить. Пришел пораньше и стал ждать.

Март -- месяц весны. Он бывает теплым, а бывает и холодным, как сейчас. Сергей весну любит. Только жаль, что она пролетает в одно мгновение. Зато впереди -- целое лето. Не хотелось загадывать, но летом они с Галей обязательно поженятся. О Гале Сергей мог думать сколько угодно, и это ему сил прибавляло и поднимало настроение.

Со стороны водохранилища подул холодный ветер. Никитин сожалел, что утром в спешке легко оделся. Простывать, тем более сейчас, никак нельзя. Место для ожидания не впечатляло: до самого водохранилища одни рыжие песчаные бугры и редкий молодой сосняк. Тропинок к заводу несколько, они подсохли. Снега почти нет, а там, где еще остался, он сжался, ощетинился, словно обиделся на свою недолгую зимнюю жизнь. Сергей ходил взад-вперед по широкой тропе. Если отклониться чуть вправо, то как раз уткнешься в тот самый канализационный колодец, из которого был извлечен злополучный сверток с останками Тамары Сунцовой. То ли от холодного ветра, дувшего с водохранилища, а может, от воспоминаний о содержимом свертка, по телу пробежал неприятный озноб.

Но вот из заводских проходных хлынул поток рабочих. Никитин заволновался -- вдруг Сунцова не будет. А когда увидел его издали, обрадованно вздохнул и пошел навстречу.

-- Сергей Иванович, здравствуйте! -- воскликнул Сунцов удивленно. -- Уж не меня ли поджидаете?

Поздоровались.

-- Угадали, -- кивнул Сергей, -- именно вы мне и нужны.

-- Зачем же тут?.. -- Сунцов хмуро покосился на колодец. -- Я его, проклятого, если один иду, стороной огибаю. Я верующий, и ради Бога не смейтесь, верю, что Тамара за мной постоянно наблюдает. Ведь души умерших посещают нас не только во сне, но и наяву, только мы заняты собой и этого не замечаем. Как мне кажется, ей стыдно передо мной, а еще больше перед сыном. Вот и старается, хоть и с опозданием, но предостеречь меня, увести от жизненных неудач. Хотите верьте, хотите нет, но я это ощущаю. Неудачи, можно сказать, отступили: сына люблю и он обязательно будет со мной жить. С этим делом, -- постучал пальцем по шее, -- завязал, на работе -- нормально, так что обижаться не приходится. Вы уж простите за такую длинную тираду, но говорю от души. -- Опустив глаза, Сунцов вздохнул. -- А в этом месте мне и в самом деле становится жутковато, -- сказал совсем тихо. -- Ведь мы с ней тут не раз прогуливались. Было время, когда она меня здесь с работы поджидала.

-- Вы уж извините, Михаил Фомич, но возле дома встречать вас не стал. Зачем вам лишние досужие разговоры? Да ладно об этом, рад, что в себя приходите. -- Никитин вспомнил напутствие Шилова: "Сунцов -- нормальный мужик, но ему в жизни крепко не повезло. Ты с ним попроще, он все поймет".

-- Верно, -- улыбнулся Сунцов. -- Хватит чудить. Да и сколько можно себя унижать? Ведь я неплохой инженер, меня на работе ценят. А что было, то ушло и больше не вернется. Только вам и по секрету... -- Он даже остановился. -- Выжить мне, Сергей Иванович, помог сын. Он меня, можно сказать, от могилы отвел. Жена бросила, многие друзья отвернулись, а сын -- эта кро-хо-туля... Нет, не могу, слезы душат... -- Голос Сунцова задрожал. -- Вы должны понять... Как-нибудь дам почитать его письма в зону, я их наизусть помню. Ради этого, дорогой Сергей Иванович, стоит жить. Еще раз извиняюсь, что рта раскрыть не даю, но уж так иной раз хочется кому-то выговориться.

-- А Роман мне про письма не сказал.

-- Вы у него были? -- встрепенулся Сунцов.

-- Был. Кстати, он альбом с рисунками показывал, рассказал, как вы Однокрылку спасли. Вас он любит и синичку обожает.

-- Верно, любит, верно... Я ему о синичке в письмах много писал, а как вернулся -- подарил. Это же не просто сувенир!.. -- Сунцов помолчал: -- А ко мне случайно не из-за выставки? Так я приду, и мы с Ромой там потолкуем. Мне самому его рисунки нравятся, в них что-то есть. Это к нему от меня перешло, я тоже неплохо рисую. -- Снова помолчал и решительно добавил: -- А Рому от Мошневой по суду заберу. Она ему всю жизнь исковеркает. Вот увидите, у нас с ним все пойдет как надо.

Сунцов говорил, говорил -- не остановить. Сергей не мешал, его волновало, как сообщить отцу о пропаже сына, ведь для него это будет страшным ударом. Не сговариваясь, обошли стороной канализационный колодец. Сунцов наконец умолк. "Ох, да лучше сказать прямо, как есть, -- решил Никитин. -- Чего крутить вокруг да около! Хотя... Да, все непросто..."

-- Михаил Фомич, -- вздохнул наконец, -- а как часто вам приходилось общаться с родственниками тещи и ее мужа? В бытность семейной жизни, разумеется?

-- А чего это вас вдруг заинтересовало родство загнувшегося в колонии тестя? -- насторожился Сунцов. -- Не воскрес ли часом? -- Хмыкнув, покачал головой: -- Интересно-интересно -- часто ли общался? Ну ясно, что встречаться приходилось, но только по необходимости.

Видя, что Никитин молчит и ждет более полного ответа, стал рассказывать.

-- Их два брата в семье было: мой тесть и Василий, хромой от рождения. Оба были безумно влюблены в девушку Тоню. В войну Тоня осталась без родителей, и у нее, насколько помню, не было никакой родни. Замуж Антонина вышла за тестя, и вскоре молодые перебрались из деревни в город. Василий тоже уехал куда-то из села. Муж Антонины Андреевны был мужик добытной: домой тащил все, что плохо лежало. Теще это поначалу нравилось, но вскоре муж получил первый срок, правда небольшой, а потом второй -- уже на полную катушку. В колонии концы и отдал, а похоронили в Красновке, где жили родители. Мало чем отличается судьба и у Василия. Роман писал, что и сейчас, вроде, срок отбывает. Но точно не знаю. В общем, семейка та еще... Но вы не ответили на мой вопрос, -- напомнил Сунцов.

-- Сейчас отвечу, только попрошу без лишних эмоций.

-- Пугаете? Да я уже пуганый-перепуганый. Хотя как знать... -- приглушил он голос. -- Неужели, что с Романом стряслось? -- спросил и жалко улыбнулся. -- Так говорите же, что с ним? Ради Бога, не тяните!

Глаза Сунцова умоляли, а сам он, как натянутая струна, весь подался вперед.

-- Да, Роман утром пропал, -- вздохнул Никитин. -- Его видели выходящим из дома вместе с прихрамывающим мужчиной.

-- Так что же вы мне голову морочите! -- зло рыкнул Сунцов, и, схватив Сергея за куртку, стал его трясти. -- Давайте же, черт побери, что-то делать! Чего молчите?!

-- Я потому и тянул, что не знал как сказать. Да отпустите, наконец, куртку порвете!..

-- Простите... -- Сунцов расцепил сжатые в кулаки пальцы. -- Совсем ополоумел, простите...

-- Где тут у вас телефон? -- спросил Сергей, расправляя смятый ворот куртки.

-- Телефон? Ах да, будка вон там, за углом девятиэтажки.

-- Пошли звонить. Как говорите, село-то называется -- Красновка?

-- Да-а, километров восемьдесят отсюда. Вы собираетесь ехать? Слушайте, возьмите меня с собой. Час туда, час обратно, ну и там... Я там всех знаю, всех... -- Поглядел на часы. -- К одиннадцати ночи вернемся. Это еще не поздно.

-- А если в Красновке Романа не окажется?

-- Тогда будем искать Хромого, уж мне-то его адресок, надеюсь, по старой памяти подскажут. Обещаете?

-- Хорошо-хорошо, обещаю.

-- Ну и зараза! -- прошипел сквозь зубы Сунцов.

-- Это вы о ком?

-- Об Антонине Андреевне, о ком же еще. Уж она-то знает, куда Ромку сплавила. Но ведь не скажет, карга старая...

Сгущались сумерки. По дороге с включенными фарами сновали машины. Остановившись возле троллейбусной остановки, Сергей разговаривал с Сунцовым. Тот нервничал и в который раз нудно доказывал, что за сыном должен ехать именно он. Роману с ним будет хорошо, все время повторял Сунцов, потому что он добрый, а сын сейчас нуждается в отцовской поддержке. Потом Сунцов переключился на Мошневу и стал ругать ее. Как же он был зол на бывшую тещу! Сергей же хоть и слушал Сунцова, но думал совсем о другом: мысли просто скакали, опережая результаты предстоящей поездки. Хотелось побыстрее отыскать таинственно исчезнувшего Романа, и уж он-то (Сергей был твердо в этом уверен) откроет истину смерти матери. Картины представлялись самыми радужными: с участием Сергея преступник непременно будет задержан и изобличен, а после с ним станут считаться как с проявившим себя в сложном деле. Возможно, поощрят, почему нет? Дальше мысли прерывались, и он вновь слушал откровения Сунцова...

Легко шуркнув, впереди остановился красный "Жигуленок", из которого вышли Митрохина и высокий, спортивного телосложения молодой мужчина.

-- Виктор, -- представила его Светлана Михайловна. Поздоровались. Митрохина пояснила, что у Рудакова с машиной не получилось, вот и пришлось просить мужа, чтобы не терять время.

-- Тогда по коням! -- воскликнул Сергей и направился к машине. Приезда Митрохиной он, правда, не ожидал, и его план из-за этого несколько нарушался, но ведь иначе поездка вообще могла сорваться. -- Поехали, поехали! -- поторопил он остальных.

-- Не спеши, Сергей, я должна тебе кое-что сказать, -- Светлана Михайловна помолчала. -- В общем, за Романом поеду я и вот он, -- кивнула в сторону Сунцова, -- а тебе велено вернуться в отдел.

-- Как это вернуться? Почему? Нет, я тоже хочу ехать. -- Заупрямился Никитин и обиженно заморгал глазами.

-- Знаю, что хочешь, -- с пониманием улыбнулась Митрохина. -- Но это приказ Рудакова, и тут я ничем тебе помочь не могу.

Сунцов смотрел то на Сергея, то на Митрохину, потом вместе с ее мужем отошел к машине.

-- Ради Бога, не обижайся, -- сказала Светлана Михайловна. -- Я тут не при чем. Видно, у Рудакова какие-то другие насчет тебя планы. В общем, ждите звонка.

Сев в кабину, Митрохина помахала рукой, и огни машины вскоре удалились, а Сергей, дождавшись троллейбуса, покатил в отдел. Он терялся в догадках -- почему Рудаков не разрешил ему ехать за сыном Сунцова?

... Он так быстро проскочил мимо дежурного, что не услышал, как тот крикнул вдогонку:

-- Постой, постой! -- Подошел к кабинету, дернул за ручку, но дверь не открывалась. Тут-то и подбежал дежурный.

-- Чего несешься, как угорелый! -- упрекнул недовольно. -- Кричу почем зря -- не слышит, будто уши заложило!

-- А что, собственно, стряслось? -- спокойно пожал плечами Сергей. Ему-то зачем спорить с дежурным. В свою очередь озабоченно спросил: -- Слушай, не знаешь, куда подевался Шилов?

-- "Куда-куда"! За всеми разве углядишь! -- недовольно буркнул тот. Потом сказал, что Рудаков уже не раз звонил в дежурку и просил передать Никитину, чтобы сразу же шел к нему.

-- Да я и сам знаю, чего шуметь-то?

-- Там, между прочим, какая-то особа к нему недавно заявилась и все про тебя расспрашивала, -- с подковыркой намекнул дежурный.

-- Старая или молодая?

-- Увидишь.

Зазвонил телефон, и дежурный бросился на свой пост.

Кабинет Рудакова никогда не пустовал, у начальника розыска допоздна люди, люди: чаще свои, отделенческие, но немало бывает и гражданских. Его авторитет велик, с ним советуются, просят помощи. Удивительно, но сейчас Рудаков был один.

-- Заходи, заходи, -- приветливо встретил Сергея.

Тот вошел и огляделся: никакой женщины, Шилова тоже. Подумал, что дежурный разыграл. Рудаков заметил озабоченность подчиненного.

-- Чего такой кислый?

-- Да так... -- покачал головой Сергей.

-- Тогда послушай совет: не старайся быть сладким, чтобы тебя не проглотили, но и не будь кислым, чтобы не выплюнули. -- Рудаков на каждый случай жизни мог ввернуть что-нибудь этакое из народной мудрости, причем попадает точно в цель, так, будто мысли твои читает.

-- А каким же мне быть? -- спросил Никитин.

-- А вот это уж должен сам соображать, на то и голова человеку дана. Ладно, шутки в сторону. Вопросов можешь не задавать, догадываюсь, о чем спросишь. Первое -- почему не разрешил поехать, так? -- Сергей кивнул. -- Отвечаю: изменились обстоятельства, и здесь ты сейчас нужнее. Светлана Михайловна без тебя справится, ей такое задание даже проще выполнить: сама женщина, мать. И что у нас вырисовывается: брат мужа Мошневой, тот самый Хромой, что, по всей вероятности, забрал мальчика, вполне мог остаться здесь или на какое-то время задержаться. Во всяком случае, по месту прежнего жительства в Архангельской области он лишь появился и исчез. Это мне сообщили по телефону. Вот-вот поступит звонок из Красновки. Хотя, думаю, мальчишки там нет. Не настолько глупа Мошнева, чтобы отправлять туда своего внука. -- Рудаков поглядел на часы. -- Скоро подъедет Шилов, я попросил его разобраться в одном небольшом деле. Ясно?

-- Ясно, что пока ничего не ясно. -- Никитин сморщил лоб.

-- Это ты правильно сказал. Да, чуть не забыл, иди в кабинет Митрохиной, там тебя кое-кто дожидается. Встреча, насколько понимаю, будет приятной.

-- Шутите? -- вздохнул Сергей.

-- Нет, зачем же? Хотя считаю, что и шутить надо умеючи. Порой шуткой можно человека обидеть. Ну, подумай сам, зачем же мне тебя обижать?

Сергей нахмурился и стал усиленно думать, что все это значит. Хотел что-то спросить, но Рудаков, улыбаясь, стал легонько подталкивать его к двери.

-- Иди, иди. Не теряй время. Позову, как Митрохина позвонит.

...Подходя к кабинету Митрохиной, Сергей гадал: кто же там? Мелькнула и исчезла дурацкая мысль: неужели Мошнева? Нет, ей-то, да еще так поздно, зачем? И уж слишком загадочно Рудаков подталкивал его к двери. Нет, тут что-то другое.

Войдя в кабинет, Сергей глазам своим не поверил: за угловым столом его дожидалась... Галя! Уж кого-кого, а увидеть ее в милиции -- ну никак не ожидал. Даже как-то неудобно стало: не он к Галчонку, а она к нему приехала. Сергей радостно заулыбался и бросился обнимать, целовать и кружить Галю в тесном кабинете.

-- Не кричи так громко, -- сказала она на ухо и покачала головой. -- Услышат же...

-- А пусть слышат, нам с тобой скрывать нечего! -- не унимался Сергей. Успокоившись, поставил Галю на пол рядом с потертым креслом и, глядя на нее, стал любоваться. Вздохнув, изрек: -- Ей-Богу, глазам не верю, скажи, ты сама додумалась?

-- Да сама вот, -- засмеялась. -- Небось слышал притчу про гору и Магомета? Выходит, что я Магомет, а ты -- гора. -- Помолчав, придирчиво оглядела Сергея с ног до головы: -- Боже мой! -- воскликнула, прижав руки к груди. -- Какой же ты худющий! Да что же это творится! Бедному оперу и поесть некогда -- весь в трудах и заботах! Скажи, родной Сереженька, только честно -- ужинал?

-- Не-а, -- ответил Никитин, -- и даже не обедал.

-- Так и знала. Ай-яй-яй, да разве ж можно издеваться над собственным здоровьем? Говорю как врач -- понимаешь? Накажу, ей-ей, накажу. Чего смеешься? Не веришь? Ну тогда смотри... -- И, поставив на стол полиэтиленовый пакет, стала вынимать из него батон, колбасу, кефир...

-- Обожди, Галчонок, дай на тебя хоть поглядеть. -- Приблизив ее к себе, Сергей почувствовал, как его вдруг обдало жаром, и как с пяток до макушки залился краской, а во всем теле стало горячо-горячо. Галя тоже вдруг умолкла, и ее лицо вспыхнуло таким нежным румянцем, что глаз не оторвать.

-- Ты удивительно красива! -- воскликнул Сергей. -- Удивительно!

-- Что ты... -- засмущалась Галя, отведя взгляд в сторону.

-- На меня смотри, на меня, ага, вот так, прямо в глаза.

-- Ой, да сколько угодно! -- Галя состроила очаровательную гримаску.

-- Не поверишь, но когда смотрю в твои глаза, то будто проваливаюсь в их голубую бездну. Они меня словно магнитом притягивают, ей-Богу! -- признался Сергей.

Озорно тряхнув кудрями, Галя засмеялась; ее глаза при этом засверкали веселыми искорками, но потом вдруг стали серьезными.

-- Главное, не утони, -- хитро прищурилась. -- Ты уже один раз в чьих-то глазах тонул, хорошо, что вовремя выбрался.

-- Ну, Галь, не надо об этом, -- поморщился Сергей, -- ты ведь обещала.

-- Но было же! -- воскликнула она.

-- Было, да сплыло, и больше не будет. Ошибся, поспешил, и потом, зачем каждый раз ворошить старое? Хватит об этом, прости... -- Привлек ее к себе и поцеловал.

После они стали ужинать и о чем только не говорили. Галя, шутя, пообещала привозить Сергею ужин через день.

-- Вот здорово! Но почему через день?

-- Потому что ты тоже должен ко мне приезжать. Скажи, ты долго не приезжал, а ведь когда любят, так не делают, -- Галя обидчиво поджала губки, а Сергей стал оправдываться. Пообещал, что вот дело раскроют и уж тогда их встречам ничто не помешает.

-- Другие дела будут, -- с грустью заметила Галя.

-- Да, ясно, будут, -- согласился Сергей.

-- Скажи, а как тот мальчик, у которого маму убили? Так и не нашли убийцу?

-- Пока не нашли, да и мальчик пропал.

-- Как пропал? -- глаза Гали часто-часто заморгали.

-- Так. И наша сотрудница поехала в одно место, может, Роман там. Кстати, я должен был ехать, но Рудаков почему-то не пустил.

-- Это, наверное, из-за меня, -- расстроенно прошептала Галя. -- Он меня так хорошо встретил... -- Потом добавила: -- Вам работать надо, а я отвлекаю.

-- Ничего не отвлекаешь и, ради Бога, не уезжай, -- попросил Сергей. -- Мне с тобой так хорошо. А Рудаков, если что, позвонит.

...Они сидели в кресле обнявшись, не включая света, и молчали. Сергей уже замечал, что их свидания пролетают в одно мгновенье. Столько радости при встрече, и так грустно расставаться. Не раз представлял себя в роли мужа, когда, уставший, придет с работы домой и жена встретит, а ужин уже на столе...

-- О чем думаешь? -- тихо спросила Галя.

-- Вообще-то о том, как после работы меня кормить будешь.

-- Серьезно? -- Галя смешливо посмотрела на Сергея. -- А больше ни о чем не подумал, мечтатель?

-- Почему мечтатель?

-- Но ведь для этого надо еще, между прочим, и пожениться?

-- И об этом думал. Как получим благословение наших мамаш, так и свадьбу сыграем. Пригласим Рудакова, Шилова... -- Закончить фразу Сергею не дал знакомый голос Шилова в коридоре. Он крепко поцеловал Галю и расстроенно сказал:

-- Все, наставник приехал, сейчас Рудаков позовет.

Прощание было недолгим. Галя попросила ее не провожать. Договорились о дне следующей встречи.

... "Как же все быстро перевернулось", -- думал Сергей огорченно. Всего несколько часов назад он представлял себя чуть ли не героем: мечтал доставить живым и невредимым из Красновки внука Мошневой (сомнений в этом у него не было), а тот помог бы раскрыть убийство матери -- и никаких проблем. Не-ет, никогда не надо загадывать наперед. Сколько раз такое с ним уже случалось: загадает одно, а получается наоборот. Единственное светлое пятно за весь день -- встреча с Галей. Вспомнив, как она его вкусно покормила и как жарко целовала, Сергей аж томно завздыхал, но тут же, тряхнув головой, вслушался в слова Рудакова. Начальник розыска и в этот раз не ошибся: пропавшего мальчика в Красновке не оказалось. Уж как ни мотался отец по селу и по родственникам мужа Мошневой -- бесполезно. Только что позвонила Митрохина, они уже выехали обратно.

Рудаков выглядел уставшим. В начале разговора вновь признал, что пропажу внука Мошневой можно б было не допустить, но поверили в горе пожилой, больной женщины. А Мошнева оказалась неплохой актрисой. Теперь все прояснится только когда получат результаты экспертизы.

-- Поиски мальчика, -- Рудаков будто разговаривал сам с собой, -- необходимо ускорить, так как действия Хромого могут быть непредсказуемыми... -- Опустив глаза, он задумался.

-- И откуда только взялся этот Хромой! -- зло прошептал Никитин. -- Черт бы его побрал!

-- Помолчи, -- толкнул подшефного Шилов, -- черт тут не поможет.

Рудаков предположил, что разыскать Хромого будет совсем непросто. Кроме Архангельска тот проживал еще в нескольких местах, так что придется помотаться. Спросил, какие у кого есть предложения? Шилов пожал плечами:

-- Будем искать, -- Никитин согласно кивнул.

Побарабанив по столу пальцами, Рудаков озадачил Шилова:

-- В Архангельск поедете вы, Виктор Петрович. Вы опытный и учить вас не надо.

"Легко сказать -- найти и доставить, -- подумал Сергей. -- А как?"

Словно прочитав его мысли, Рудаков посоветовал Шилову встретиться с сожительницей Хромого, побывать в колонии и узнать о его связях, а если потребуется, то обратиться за помощью к местной милиции. Рудаков не исключал, что Шилову придется побывать не только в Архангельске.

Никитин догадывался, что ему вряд ли доверят поехать в командировку, уж слишком мало работает в розыске. А вдруг и его Рудаков пошлет? Ну что ж, пошлет, так пошлет.

-- У тебя, Никитин, ко мне вопрос? -- спросил Рудаков, заметив, с каким пристальным вниманием тот разглядывает его.

-- Да нет, -- смутился Сергей, -- Просто думаю.

-- Это хорошо, что думаешь, думать полезно. Кстати, Хромого следует поискать и в нашем городе. Вполне возможен, скажем, такой вариант: Романа он отправит куда-нибудь подальше, а сам пристроится у нас под боком. И если будет так, то Хромой несомненно попытается встретиться со своей старой любовью. Значит, за квартирой Мошневой надо организовать наблюдение.

-- Можно и в пригородах поискать, -- подал мысль Никитин.

-- Можно, -- поддержал Рудаков. -- Центр центром, а в пригороде тоже легко затеряться. Вон сколько людей на работу в город электричками каждое утро приезжает.

И Шилов одобрительно кивнул. Обговаривали все до мелочей. В информации УИНа Архангельской области отмечалось, что Хромой долго работал шофером на лесоповале.

-- Водители всюду требуются, -- вставил Никитин. -- Надо по автохозяйствам пошуровать.

-- С таким прошлым не везде возьмут. Хотя, как знать, -- пожал плечами Шилов.

-- Могут и взять, все зависит от обстоятельств, -- заметил Рудаков. Добавил, что в городе есть деревообрабатывающий завод и несколько крупных лесоторговых баз. Кто на них работает? Откуда лес возят? Проверка делу не помешает.

Никитин слушал Рудакова и Шилова, что-то говорил сам, но вот ведь какая у него пока загвоздка -- никак не может привыкнуть к ненормированному распорядку дня. Это не в патрульно-постовой службе: там отдежурил сколько положено и домой. Как только у Рудакова с Шиловым сил и терпения хватает? Он же не высыпается, его к вечеру уже клонит в сон. Вначале потихоньку, чтобы не заметили, потом чаще и чаще Сергей начал зевать. Глянув на часы, подумал: "Ого-го, сколько набежало! Интересно, как к такой его работе отнесется Галя? А вдруг ей это не понравится? Но ведь у Рудакова и Шилова тоже семьи. Их-то жен такая работа мужей устраивает? Или притерпелись -- куда теперь деваться? А Светлана Михайловна? С несовершеннолетними колготы нисколько не меньше, да плюс дежурства в выходные дни. Надо же знать, чем занимаются в это время трудные подростки... Когда Сергей в очередной раз протяжно и чуть ли не со стоном зевнул, Рудаков, как показалось Никитину, с сожалением посмотрел на настенные часы, потом бросил взгляд на него и проворчал:

-- Все, по домам.

Из отдела Никитин вышел вместе с Шиловым. Теперь надо успеть свой транспорт поймать, чтобы добраться до общежития, а Шилову к завтрашнему отъезду подготовиться. Все-таки здорово, что наставник нос не вешает. Вот и сейчас -- улыбается, дает кое-какие, как он выражается, мелкие указания: сделать то-то и то-то, не опаздывать на планерки, ждать в назначенное время его телефонные звонки... Сергей не обижается, знает, что Шилов за него переживает. Хлопнув Никитина по плечу, наставник сказал:

-- Жаль, что с невестой не познакомил. Такая была классная возможность -- и упустил. -- Укоризненно покачал головой.

-- Так некогда ж было, да и спешила Галя, -- стал оправдываться Сергей. Он об этом вообще не подумал, да и до этого ли было? У него и посейчас перед глазами светящееся лицо Гали. Вздохнув, пообещал: -- Впереди времени навалом, как-нибудь познакомлю.

-- "Как-нибудь"! -- кисло передразнил Шилов. -- Нет уж, братец, так я не согласен и, знаешь, кажется, кое-что придумал.

Сергей с любопытством поглядел на Шилова: серьезно или опять шутит?

-- Как только вернусь из командировки, так сразу же и приглашу вас с Галей в гости. Познакомимся, пообщаемся, потолкуем. Сегодня же жену озадачу. Ну как, здорово?

-- Да, -- согласился Сергей. Спорить с Шиловым не было смысла. А в гости почему бы и не сходить?

-- Вот и ладненько. Не забудь, пока меня не будет, Галю предупредить. И еще, если вдруг задержусь, то ты тут не подкачай, понял?

На том и расстались.

Шилов уехал в Архангельск, и Сергею стало одиноко и неспокойно. Оказывается, он крепко привык к своему наставнику. Раньше зайдет, посоветуется и никаких проблем. Если что и недоделает или упустит -- Шилов подскажет и поможет. А после его отъезда появилось немало вопросов, которые раньше обходили Сергея стороной: Шилов крутился, вертелся и все успевал. А теперь вот лишь часть своей нагрузки на короткое время передал ему, и Сергей сразу почувствовал, насколько наставнику было непросто не только работать, а еще и с ним возиться.

С каким же нетерпением Никитин ждал каждый телефонный разговор с Архангельском, как хотел услышать бодрый, неунывающий голос, а еще лучше, если б Шилов обрадовал: "Все, пацан нашелся! Вечером вылетаем, встречайте..."

Но было совсем не так. Поиски Романа затягивались. Телефонные разговоры мало чем отличались друг от друга. Шилов больше спрашивал, как он без него обходится, и советовал, советовал. Сергей догадывался, почему он разговаривает только с ним, а не с Рудаковым или кем-то другим. Во-первых, вместе дело по убийству ведут, потом он все-таки "подшефный", которому самому придется когда-то совершать подобные вояжи.

Сергей советуется с Рудаковым, о чем Шилову можно сказать, а о чем лучше умолчать, так как не обо всем можно говорить по телефону. К розыску пропавшего мальчика уже подключили участковых инспекторов милиции и инспекторов по делам несовершеннолетних. В районы области направлены телетайпограммы, проверены лесоторговые базы и деревообрабатывающий завод, установлено наблюдение за квартирой Мошневой. Ждали результатов экспертизы, заключение должно поступить вот-вот. Каким оно будет? Если даже подтвердится идентичность крови убитой Тамары Сунцовой с бурыми пятнами, что были обнаружены при осмотре квартиры Мошневой, то старуха ведь станет изворачиваться, искать любые лазейки для оправдания. Нет, не случайно пропал Роман. Он несомненно что-то знал о смерти матери... В трубке давно уже слышался монотонный звук. Положив ее на телефон, Сергей вновь прокрутил в мозгу состоявшийся только что разговор с Шиловым. Нет, не все так просто, как хотелось бы. Шилов сказал, что завтра выезжает во Владимир, а потом планирует поездку в Можайск. Все зависит от того, как будет складываться обстановка.

Только что звонил из Можайска Шилов и вновь ничем не обрадовал. Хромой по известным адресам не появлялся. Рецидивист Мошнев, видимо, заранее предусмотрел, где милиция будет его искать. Шилов больше расспрашивал о делах в отделе, советовал, как лучше поступить по некоторым вопросам, а также велел передать Рудакову, что завтра или послезавтра он отчалит домой. Так и сказал -- "отчалит". Возвращению наставника Сергей, конечно, рад, работать без него трудно, но настроение после разговора стало паршивым. Чувствовал по голосу и интонации, что волнуется и Шилов. Столько потеряно времени, а результат пока -- ноль. Известив Рудакова о приезде Шилова и уточнив план работы на завтра, Никитин собрался домой.

Было уже поздно. Небо заволокло густыми облаками, на улице темным-темно. Фонарь, что рядом с отделом, тускло разбрызгивал свет. Выйдя за ворота, Сергей свернул в сторону трамвайной остановки. Задумавшись, не расслышал, как кто-то его негромко окликнул:

-- Сергей Иванович?

-- Я, -- ответил, вздрогнув, и повернулся на голос. От старого тополя навстречу к нему шел Сунцов.

-- Вы что тут делаете? -- воскликнул Сергей удивленно. Увидеть Сунцова он никак не ожидал, знал, что тот на бюллетене. Но это был он: мрачный, с болезненным взглядом грустных выпуклых глаз.

-- Да я приболел, но вот малость оклемался и хотел бы кое о чем посоветоваться.

-- А я грешным делом подумал, что вы опять с горя запили, -- сказал Сергей, разглядывая Сунцова. -- Ей-Богу, рад, что ошибся.

-- Запить запросто можно было, но с этим покончено, так что не волнуйтесь.

-- А в отдел-то чего не зашел? -- Сергей с Сунцовым то на "ты", то на "вы".

-- Не хочу в отдел, уж лучше на свежем воздухе. Да вы и сами говорили, чтобы нас с вами реже видели. Домой? -- Сергей кивнул. -- Тогда, если не возражаете, до остановки провожу.

-- Пошли, я и сам хотел с вами встретиться.

Сергей конечно же знал, что волнует Сунцова: состояние отца, переживавшего за сына, было ему понятно. Своего отца Сергей не помнил. Маменькин сынок, он и любил только мать, никогда и ни в чем ей не перечил, даже женился, на ком она захотела. Тут же дело совсем другое... Они медленно, очень медленно шли по пустынной улочке. Успокаивая Сунцова, Никитин говорил, что силы для поиска Романа задействованы немалые, что Шилов вторую неделю мотается по командировкам: ищут Романа и в городе и в области, а за квартирой Мошневой ведется наружное наблюдение. И хотя мальчика пока не нашли, но найдут обязательно, в этом нет никаких сомнений, а Хромой и Мошнева еще получат свое. О наружном наблюдении за квартирой и о том, кто что получит, можно б было и не говорить, но Сергей брякнул об этом для большей убедительности. А Сунцов подхватил:

-- Это правильно насчет квартиры! За старой "цацей", если не следить, она много чего может натворить. Уж я-то ее изучил. И между прочим, ее персонально предупредил.

Сергей неодобрительно посмотрел на Сунцова.

Тот пояснил:

-- Нет-нет, с ней я не встречался. Я лишь коротенькое письмишко послал. В общем, предупредил, что если с сыном что случится, я ее из-под земли достану и она сполна за все ответит.

-- Зачем вы это сделали? -- насупился Сергей. -- Вы же нам можете все испортить. Надеюсь, не написали, что мальчишку видели вместе с братом ее мужа?

-- Нет, об этом не писал, а вот привет от не любящего ее зятя передал и посоветовал хор-ро-шо обо всем подумать! -- закончил Сунцов с угрозой в голосе.

Сергей покачал головой и вдруг встрепенулся. Черт, а ведь это мысль! Связь между Мошневой и похитителем внука вполне может осуществляться по почте. Как же он сам до этого не додумался? Завтра же надо доложить Рудакову. Вслух же, улыбнувшись, сказал:

-- Неужели так и написал -- "не любящий зять"?

-- Так и написал, -- вздохнул Сунцов. -- Да если что с Романом случится, я ей такую чучу отчебучу!

-- Но-но, "отчебучу", -- недовольно прогудел Сергей. -- Никаких вольностей, ясно? Давайте лучше еще повспоминаем о дедушке Васе: каков человек, что любил или не любил, какие-то особые привычки, странности, чем от других отличался?

-- Сразу и не скажешь, я ведь мало с ним общался. Ну, в общем, это такой тип, что... -- Сунцов вдруг закашлялся и кашлял долго, с надрывом. Извинился: -- Квокаю так, что всего наизнанку выворачивает. -- Простудно шмыгнув носом и сунув платок в карман, продолжил: -- По первым впечатлениям, а потом и из редких разговоров, да и вообще, -- Сунцов покрутил головой, -- я понял, что дядя Вася жаден до денег, тут они с братом как две капли воды, ни убавить, ни прибавить. И откуда только взялась эта жадность? Может, пожить лучше других хотелось? Даже сама Мошнева об этом не раз говорила. Уж ежели Хромой шоферил, то там, где больше платили: на лесоповале, к примеру, или по дальним рейсам. Теперь насчет странностей... Он мог часами сидеть и думать, думать, думать. О чем, никогда не говорил. Одним словом, молчун и себе на уме. Уж точно не помню когда, но Ромка мне в письме написал, что дедушка Вася (он его так звал) на каком-то кладбище роет могилы. Был бы Роман, может, и вспомнил. Видно, бабка про кладбище сказала, а он мне прописал. О чем только сын ни писал! Письма были такие длинные, а слова наивные и добрые. Бывало, читаю, читаю и успокаиваюсь. Обо всем, что мучило, забывал. Вот и все, больше, пожалуй, ничего особенного не припомню. -- Сунцов потер ладонями лоб, щеки и, зябко передернув плечами, зевнул.

-- Про кладбище-то почему раньше не сказали? Вдруг это как раз и есть то, что нам надо было знать?

-- Да в голову не приходило. Я и сейчас совсем случайно вспомнил.

-- А где кладбище, Роман не написал?

-- Нет, об этом не писал.

Шли медленно. Разговаривали в основном о Романе. Часто останавливались. Прошли одну, потом вторую остановки. Сергей не возражал, чтобы Сунцов тоже занялся поисками сына, но только чтобы никаких не согласованных с милицией действий сам не предпринимал. Плохо: у Сергея в малосемейке не было своего телефона, а общий, что висел на первом этаже, поломан. По необходимости договорились встречаться.

Из командировки вернулся Шилов. Поездкой остался недоволен, но старался, хотя бы внешне, этого не показывать.

-- Не баклуши же бил, -- посочувствовал Сергей, понимая, как непросто сейчас наставнику.

Шилова это рассмешило.

-- Нет, конечно, не бил эти самые, как ты говоришь, баклуши! Крутился, да еще как! Но представь себе, -- развел руками, -- пустые хлопоты. Вот так-то, Сережа! -- Хмыкнул. -- А насчет баклуш ты здорово сказанул. Лучше выкладывай, как у тебя идут дела, что с твоими, вернее, нашими, баклушами? Что удалось провернуть, что подпирает? Кстати, получены результаты экспертиз по осмотру квартиры?

-- Утром, говорят, Рудакову передали, но какие они, пока не знаю.

-- Сейчас узнаем. А теперь говори, о чем по телефону умолчал?

Но рассказывать Сергею не пришлось -- их вызвал Рудаков. У него уже сидел Жихарев: ехал мимо и заскочил послушать Шилова.

Шилов о поездке говорил скупо и без особого подъема -- вернулся-то ни с чем. С горечью признал, что вор-рецидивист Хромой там, где его ждали, не появлялся. Рудаков заметил, что Хромой оказался не так глуп, как о нем думали, и довольно верно определил координаты его поисков. А это значит, что у него есть известное только ему потайное местечко, где на время можно надежно спрятать Романа. Затем вновь вернулся к информации Шилова. Спросил:

-- Надеюсь, если Мошнев объявится там, где ты побывал, нас не забудут известить?

-- Немедленно известят, лишь бы только появился.

-- Ну вот, а говоришь, зря съездил? Нет, не зря. Да, не все учли, но что ж, давайте еще подумаем. Не может быть, чтобы Хромой перехитрил нас.

Думали, рассуждали, спорили. Позвонил прокурор, и Жихарев вскоре уехал. Перед уходом озадачил, сказав, что искать Романа и его похитителя надо неординарно. А как это -- "неординарно", объяснять не стал. Зато Рудаков почти сразу же после его ухода прокомментировал "глубокую" мысль следователя прокуратуры, процитировав по слогам, да еще с ударением, что "не-ор-ди-нар-но" -- значит "не-о-быч-но". И попросил выкладывать, у кого что появилось необычного.

Первым высказался Сергей. Он хоть в розыске и недавно, но чем больше осваивался, тем больше выдавал всяких предложений. Не все, правда, устраивали Рудакова и Шилова, но иные были совсем даже неплохи, и Рудаков как-то похвалил Сергея за активность на планерках. А в этот раз Никитин с ходу предложил "пропустить" Мошневу через "детектор лжи", но перед этим официально предупредить, что внука нашли, он болен и как только поправится, его привезут к бабке. Тогда Мошнева занервничает и непременно все расскажет. Можно еще добавить, что видели, как Роман выходил из дома вместе с хромым мужчиной. Она-то думает, что все шито-крыто, развивал мысль Сергей. Он был почти уверен, что именно такая игра с Мошневой поможет быстрее раскрутить дело. Надо только, чтобы Рудаков его поддержал.

Но Рудаков скептически пожал плечами.

-- Думаешь, расколется? Не знаю-не знаю, я почему-то в этом совсем не уверен.

-- Расколется-расколется, вот только где найти этот детектор? Хотя, в принципе, и без него можно обойтись, надо только легонько припугнуть Мошневу.

-- Иначе, бабуся, секир башка? -- усмехнулся Шилов.

-- Ну не секир, тут вообще-то надо подумать...

-- Ты уж извини, Сергей, но версии у тебя зреют, как дыни в Узбекистане. Вкуснятина необыкновенная, да только не по карману.

-- А если не поверит, -- стоял на своем Рудаков, -- как будем потом выглядеть? Начнет выкручиваться и начисто все отметать, мы же знаем, как она умеет это делать. Точно так же и по крови. Кстати, сегодня передали результаты анализов. Кровь идентична, исследования это подтвердили. Вроде бы все складывается как нельзя лучше, но что с того? Мошнева заявит: да, кровь дочери, когда-то она поранилась и следов понаоставляла, потому что спьяну носилась как угорелая. Что касается внука, то обрадуется и попросит побыстрее его привести, уж так, мол, соскучилась. -- Рудаков помолчал, словно давая Сергею понять, что все это не то. Затем продолжил: -- Выход у нас только один: искать Романа, именно он -- ключ к разгадке всего происшедшего. Не мог же он вместе с Хромым как сквозь землю провалиться?

-- Все, все! -- поднял руки Сергей. -- Убедили. -- И вновь продолжили искать зацепки: предлагали, спорили, убеждали -- благо, рабочий день кончился и можно было говорить сколько угодно. Пристально посмотрев на Сергея, Рудаков вдруг спросил:

-- В городе все проверили?

-- Да, Митрохина со своими идеэновцами тоже подключилась, но пока пусто.

-- А пригород?

-- Пригород... -- Никитин замялся.

-- Не успели? Но это же вроде ваше предложение?

-- Да мое... -- развел руками Сергей. -- За день-два наверстаю. -- И виновато опустил глаза.

-- Я почему спрашиваю? -- пояснил Рудаков. -- Собираемся искать где-то в Подмосковье и еще дальше, а у себя под носом поглядеть не удосужились. Так не пойдет.

Рудаков и в этот раз отчитывал вежливо, но Сергею от этого не легче. В самом деле замотался, а тут еще Шлыков уехал, да Сунцов заболел.

Словно читая его мысли, Рудаков спросил:

-- Сунцов выздоровел? Давно встречались?

-- Вчера вечером.

-- И что?

-- Интересовался, чем может помочь.

-- Что-нибудь вспомнил?

-- Да, Хромой когда-то на кладбище копачом был. Об этом Сунцову Роман на зону писал.

-- Вон даже как! -- удивился Рудаков. -- А чего же молчал? Ведь не исключено, что где-то рядом с этим кладбищем и есть то самое потайное местечко, куда он отвез Романа? Как думаешь? -- обратился к Шилову.

-- Вполне возможно. Эх, знать бы, где то местечко потайное. Мальчишка случайно не написал, что за кладбище? -- спросил Сергея Шилов.

-- Не писал. А кладбищ кругом столько, что попробуй зацепись, где там он копал.

-- Зацепись, не зацепись, а отрабатывать надо, с этого нужно было и начинать. Кладбище... -- хмыкнул Рудаков. -- А ведь и в самом деле -- "неординарно". Надо было еще раньше с Сунцовым об этом поговорить.

-- Да я говорил, но он только недавно случайно вспомнил.

Определились в работе с кладбищами Подмосковья, где жил Хромой, а также у себя.

Если Мошнев копал могилы, то какой-то след обязательно там оставил.

Поиски Романа продолжались третью неделю. Прежние отработки версий так ничего и не дали. Круглосуточное наблюдение за квартирой Мошневой и проверка поступавшей на ее имя почты тоже оказались безрезультатны. Видимо догадываясь, что его ищут, Хромой на связь с бабкой не выходил. Начали отрабатывать версию "Хромой -- кладбище". Сергей не ожидал, что это окажется так нудно. Хорошо, что помогал Сунцов, он даже отпуск взял. Не сразу уточнили по времени: когда Хромой работал копачом? Ромка в письмах отцу дат не ставил, пришлось прикидывать приблизительно и сверять с другими значимыми для Сунцова событиями. В конце концов со временем определились, но появилась другая проблема: оказывается, учет копачей на кладбищах города раньше не велся -- "шараш-монтаж" и никакого порядка. Стали искать, кто бы мог что-то вспомнить или подсказать: объехали все городские кладбища, но впустую. Судили-рядили и пришли к выводу, что Мошнев на кладбищах города никогда не работал. Тогда взялись за пригородные районы, а их -- пять. Здесь с копачами было проще: сельские жители вообще обходились без них. Тщательно проверялись лесоторговые базы, хозяйственно-торговые базы облпотребсоюза и всевозможные организации, где велись столярные работы. Каждый вечер Сергей докладывал Шилову о проделанном, советовался с ним и определял круг задач на очередной день. Шилов же после командировки подтягивал другие уголовные дела, что находились в его производстве, иначе, говорил, будет завал.

Сергей не раз вспоминал, как Рудаков стыдил его за несвоевременную отработку версий. В данном случае -- о возможности проживания Хромого с Романом где-то в пригороде. Критика была справедливой. Сергей и сам понимал, что подать мысль, пусть даже и толковую, куда проще, чем раскрутить ее. Но катастрофически не хватало времени.

...Около восьми вечера Никитин с Сунцовым возвращались на машине в город. Вот и закончилась проверка последнего пригорода. Настроение препаршивое -- вновь ни единой зацепки. Сунцов горячился, предлагал не тянуть резину и ехать в Подмосковье. Чем больше проходило дней в безрезультатных поисках, тем больше Сунцов волновался. Машина легко мчалась по почти свободной трассе, Сергей переговаривался с Сунцовым, но больше думал о своем: уже неделя, как он не встречался с Галей, и еще не известно, когда встретится -- поиски Романа связали всех по рукам и ногам.

С возвращением в этот раз припозднились. Водитель, молодой белобрысый сержант из автохозяйства УВД, отпросился навестить родителей, однако проверку закончили раньше и пришлось его ждать. Но он-то не был виноват, сам переживал, что их поездки каждый раз заканчиваются впустую. Не доезжая до города километров пятнадцать, он вдруг остановил машину и сказал:

-- Если свернуть налево, то километра через три упремся в недавно открытый столярный цех. Двери в нем делают, и неплохие. Соседи сегодня купили, похвастались. -- Предложил: -- Может, завернем?

-- Да поздно уже, никого не застанем, -- нахмурился Сунцов. -- Давайте завтра с утра.

-- Завтра меня в другой район обещали занарядить, так что поедете уже с кем-то другим.

-- А почему бы и не заскочить? -- пожал плечами Сергей. -- Что мы теряем? Полчаса туда-сюда, поворачивай.

Свернув к лесу, машина поехала по неширокой асфальтовой дороге, высвечивая фарами ряды молодых сосен.

-- А ведь местечко совсем даже неплохое: рядом с городом, лес, дорога без колдобин. Только почему нам в отделе об этом цехе ни слова не сказали? -- вслух подумал Сергей.

-- Не сказали, потому что сами не знали, -- ответил водитель.

-- Это как понять?

-- А так, думают, что цех к городу относится.

-- Так, возможно, есть и другие подобные цеха, на которых мы не побывали?

-- А мне кажется, тут вообще искать нечего, -- нервно заметил Сунцов. -- Пустая трата времени. Не думаю, чтобы Хромой мог сюда податься.

-- Может и так, но проверка не помешает. -- Сергей опустил стекло на дверце. -- Ух, какой воздух -- прямо как в хвойном лесу!

-- Так мы и едем по сосняку! -- засмеялся водитель.

-- Да это я шучу, -- пояснил Сергей, вдыхая всей грудью ароматы весеннего леса.

Миновав железнодорожный переезд, машина еще какое-то время мчалась прямо, потом, притормозив, круто свернула вправо и остановилась перед забором из крупнопанельных плит с широкими металлическими воротами. Кругом было безлюдно и тихо.

-- Я же говорил, что кроме охраны тут никого не найдем, -- пробурчал Сунцов. В этот вечер его раздражало буквально все и он был всем недоволен. Никитин, понимая душевное состояние отца, помалкивал. Вышли из машины. Из открывшегося в калитке окошка раздался требовательный голос:

-- Вам чего надо?

-- Мы, собственно, из милиции, -- Сергей достал удостоверение. -- Есть кто-нибудь из руководства?

-- Они в семь уезжают. Кроме меня и собак тут никого нет.

-- Поехали, чего с ним разговаривать. Завтра я тут с кем надо потолкую.

-- А в чем дело-то? -- переспросил охранник. Он приоткрыл калитку и вышел. Сзади него рычали две огромные пятнистые кавказские овчарки.

-- Да вот ищем пропавших мужчину с ребенком, -- ответил Сергей, пряча в карман удостоверение. -- Мужчина пожилой, прихрамывает. Мальчику лет десять.

-- Хромой, говорите, с мальчиком? А давно пропали?

-- С недели полторы назад.

-- А знаете, я, кажется, их видел. Да, точно, это было дней десять назад, утром. Я как раз дежурил, а они подошли. Мужчина не так чтобы сильно, но прихрамывал и держал пацана за руку, в другой руке пацан держал что-то такое, -- охранник обвел перед собой руками полукруг, -- завернутое в платок. Потом подъехал автобус с рабочими и начальник цеха на своей красной "девятке". Мужчина подошел к нему, и они стали о чем-то разговаривать. О чем говорили, врать не буду, не слышал. Потом я сдал дежурство и заступил лишь через двое суток. Больше я их не видел.

-- Господи, ушам не верю! -- рванулся к охраннику Сунцов. -- Неужели они? -- Он хотел подойти к калитке, но овчарки разом глухо рыкнули. Из машины вышел водитель, довольный и улыбающийся.

-- Начальство во сколько на работу приезжает? -- спросил Сергей, у которого от волнения тоже перехватило дыхание.

-- Обычно к восьми, иногда пораньше.

-- Больше ничего не запомнили? -- прижав руки к груди, спросил Сунцов. -- Может, куда пошли или как выглядел мальчик?

-- Я же сказал, что сдавал дежурство и мне не до них было. Об этом лучше с начальником цеха поговорите. Приезжайте, только пораньше, а то он может куда-нибудь укатить.

-- Все-все, -- кивнул Сергей, -- мы поняли, спасибо. -- Он попросил охранника никому об их разговоре не говорить.

Автомобиль остановился у ворот райотдела, и Сунцов, тронув Сергея за локоть, попросил:

-- Мы посидим и подождем, а вы, если можно, покороче там, ладно?

Шилов встретил Никитина обычным дружелюбным возгласом:

-- Привет, привет! Выкладывай, с чем прибыл? -- Чуть помолчав, добавил: -- Опять впустую?

-- А вот и не впустую! -- гордо ответил Сергей.

-- Неужели в самом деле? -- артистично воскликнул Шилов. -- Тогда давай, но покороче и самую суть.

И Сергей начал с конца, а потом пошли к Рудакову, где Сергей повторил то же самое, не забыв похвалить водителя, который так вовремя подсказал им заехать в неизвестный столярный цех...

После стали думать -- брать Хромого сразу или вначале выяснить, где Роман. Сергей горел желанием с Хромым не тянуть, вдруг да опять исчезнет. Шилов попросил Рудакова подключить к этому делу его, но Сергей в первый раз возразил наставнику: сам вышел на Хромого, сам и возьмет его. Рудаков его поддержал.

... Каждый день Сергей боится проспать и опоздать на работу. А если нужно придти пораньше, даже соседей просит разбудить. В этот раз обошлось благополучно, встал вовремя и в назначенное время караулил на автобусной остановке машину. Водитель с Сунцовым подъехали без опозданий. Пока все шло по плану. Водитель опять намекнул, что кабы не он, то мальчишку могли и не найти. Сергей резонно заметил, что пока и не нашли, так что радоваться рано. Сунцов мрачен и молчалив. Спал ли он в эту ночь? Вряд ли. Возможно, всем его переживаниям скоро придет конец, и сын с отцом, счастливые, уедут домой. Но ведь не исключен и другой вариант -- совсем нежелательный, о котором не хотелось даже думать. Вдруг Хромой опять укатил в неизвестном направлении? Как же томительно тянется для Сунцова время, и как медленно они едут! Водитель такой веселый, а ему не до смеха.

Сергей тоже мысленно представлял, чем может закончиться поездка. Главное -- установить местопребывание Хромого с Романом. Задерживать или не задерживать -- это не вопрос. Лишь бы найти Романа, а уж Хромого он не упустит. Ладно, через каких-то минут двадцать, не больше, все прояснится. Машина свернула в сторону леса и вскоре подъехала к уже знакомым воротам.

У молодого начальника столярного цеха каждое утро запарка. Надо загрузить подчиненных работой, созвониться с заказчиками, встретиться с клиентами всех мастей, а тех будто прорвало. Радоваться бы, но приходится расстраиваться: квалифицированных специалистов не хватает, деловая древесина обходится в бо-ольшую копеечку, поставка фурнитуры из-за кордона не налажена, а своя не устраивает.

На работу он решил принимать всех подряд, но не абы как. Вначале определяет новичка в подсобники и присматривается, чего тот стоит? Пьяниц и бездельников выгоняет (потеря невелика), а некоторые приживаются. Встреча у ворот с лейтенантом милиции начальника цеха обеспокоила. Вообще-то разговора пока не было, он попросил подождать, пока закончится утренняя колгота. Милиционер отошел к машине, а там еще двое сидят. И чего приехали? Особых причин для тревоги вроде и нет: работает хоть и недавно, но план выполняет, на продукцию заказчики не обижаются. Проблемы, конечно, есть, но он их решает.

Подписав бухгалтеру платежные ведомости, начальник цеха вспомнил о работнике милиции и послал за ним подсобника. Тот мигом обернулся и привел лейтенанта с еще одним человеком. Зайдя в кабинет, начальник цеха сел за стол и показал гостям на стулья:

-- Слушаю.

-- Мы к вам за помощью, -- сказал Сергей.

-- За помощью? -- наморщил лоб начальник цеха. Он решил, что приехали просить сделать двери подешевле или вообще бесплатно. А что? "Просителю" из милиции попробуй откажи. Сегодня откажешь, а завтра комиссия нагрянет с проверкой и начнут ворошить. При желании всегда чего-нибудь наковырять можно.

Сергей догадывался, что каждое его слово начальником цеха продумывается, взвешивается и что их приезд его безусловно насторожил. Поэтому тянуть не стал.

-- Вот у этого человека, -- кивнул он на Сунцова, -- недавно пропал сын. Помогите его отыскать.

-- Чем же я могу помочь? -- развел руками ничего не понимающий начальник цеха.

-- Нам известно, -- продолжил мысль Сергей, -- что с неделю назад к вам приходил пожилой, прихрамывающий мужчина. С ним был мальчик лет десяти, которого мы сейчас и ищем.

-- Прихрамывающий мужчина... неделю назад, а с ним, говорите, мальчик? Да, припоминаю, обращался один такой, он недавно вернулся из мест лишения свободы и нуждался в работе. Водитель, уж поверьте мне, классный. Столько лет прошоферить на большегрузных машинах, причем, что меня особенно заинтересовало, на лесоповале! Никакой тайны не делаю. Он, кстати, пообещал доставлять лес по невысокой цене, а для меня это, сами понимаете, крайне важно.

-- Так вы его взяли? -- не вытерпев, крикнул Сунцов.

-- Естественно, мне такие люди позарез. Судимый, ну и что? Сколько народу побывало за решеткой, а подобрать на работу чистеньких, незамаранных по нынешним временам не так-то просто.

-- Это все понятно, -- улыбнулся Сергей. -- Значит, мальчик был с ним?

-- Да-а, был мальчишка. Он его все время за руку держал, будто боялся, что тот убежит. А мужика -- фамилию сейчас не помню -- я взял. Пусть поработает, я посмотрю, что из этого получится.

-- Мошнев его фамилия, Мошнев, -- напомнил Сергей. -- А как бы нам его увидеть?

-- К сожалению, увидеть его невозможно, он позавчера уехал за лесом.

-- Куда?! -- разом выдохнули Сунцов и Никитин.

-- Ох, точно не знаю, или в республику Коми, или в Архангельскую область.

-- Один или с кем-то поехал?

-- На пару с моим водителем, что на "КамАЗе" работает. На большие расстояния одному ехать нельзя. Мой водитель обещал позвонить.

-- Звонил?

-- Пока нет.

-- А когда вернутся? -- упавшим голосом спросил Сунцов.

-- К концу недели должны, а там как у них дела пойдут.

-- Так и знал, что удерет, -- с дрожью в голосе произнес Сунцов. -- Скажите, -- спросил он расстроенно, -- а мальчик, что с ним был, сейчас где? Неужели с собой забрал?

-- Забрал. Сказал, что лучше, если он будет с ним, но деталей я, ей-Богу, не запомнил. Тут, сами видите, с утра допоздна такой крутеж, что за всем просто не уследишь.

-- Да, понятно, -- вздохнул Сунцов.

-- Но вы объясните, что все это значит? Как я понял, мальчишка -- ваш сын. А кто тогда ему этот хромой старик?

-- Дело в том, -- ответил за Сунцова Сергей, -- что в одной семье произошла трагедия, какая -- говорить не буду. Этим сейчас занимается уголовный розыск. Вас же я попрошу, как только водитель выйдет на связь, узнать, где они и когда вернутся. Для нас это крайне важно. Но о нашем разговоре -- никому ни слова. Если что узнаете -- позвоните вот по этому телефону.

В то раннее пасмурное утро у Романа все перевернулось с ног на голову. Вечером он доделал уроки, собрал в сумку тетрадки и учебники, положил рядом с сумкой альбом с рисунками и с радостной мыслью о школе улегся в постель. Бабка же, пока он не уснул, вела себя довольно странно: все время что-то искала, сама с собой разговаривала, кого-то, Роман так и не понял -- кого, ругала. Свою бабку Роман про себя называл Молчуньей. Ее и мать так звала. Мать иногда говорила: "Ну чего ты, Молчунья, все молчишь и молчишь?" Роман старуху боялся. Но завтра школа, встреча с друзьями, а еще выставка, и о плохом думать не хотелось. Он передаст рисунки учительнице рисования, а на выставке увидит отца. Молодой милиционер говорил, что отца на выставку обязательно пригласят. А бабка не хочет, чтобы он с ним встречался. Не раз ему говорила, чтобы не трепал языком, иначе... Да-да, Молчунья на все пойдет, может и тумаков запросто надавать, или в интернат отправить. "Там ты будешь никому не нужен", -- говорила она, поджав губы. В их семье давно плохо: мать и бабка часто спорили, потом мирились и вместе ополчались на отца, если тот приходил пьяный. А после того как отец отсидел срок, в семью он больше не вернулся -- они не захотели. Бабка иногда плакала, говорила, что дочь любит, но ненавидит за то, что она гулящая, распутная и ее не слушается. Мать для Ромки тоже стала как чужая, а за отца он переживал. Отец добрый, ласковый, а когда с матерью спорил, даже плакал. Такой большой и сильный, а плакал. Мать приходила домой поздно, а когда бабка начинала ее ругать, смеялась над ней и дразнила. Романа обычно выпроваживали в его комнату или на лестничную площадку, чтобы "не растопыривал уши". Мать бывала с ним иногда ласкова, даже играла в прятки или в "дурака", но чаще -- не замечала, будто он ей чужой. И почему его не любят мать и бабка? Какие же они злые!..

В тот зимний декабрьский вечер бабка и мать опять заспорили и подрались, потом мать просила у бабки прощения, и они помирились, а затем вновь поругались. Бабка выгнала его на улицу, и он играл с ребятами, а когда подбежал к подъезду, то увидел стоявшую у двери бабку. Она с ним была обходительна, удивилась, что так мало погулял, дала денег на мороженое и сказала, чтобы побегал еще. Ромка купил мороженое и домой не спешил, но когда гулять надоело, вернулся домой. Бабка мыла полы, а матери не было. Спросил -- где она? Бабка долго молчала, а потом сказала, что мать быстро собралась и куда-то уехала. Ромка не удивился, такое уже бывало. А утром увидел пальто и сумку матери. Одежда дома, а в чем же тогда уехала? Вспомнил, как бабка вчера старательно протирала все вещи в коридоре и скоблила плитку в ванной. Странно, ведь днем раньше они с матерью делали генеральную уборку. Но странности на этом не кончились. Придя из школы, Роман заметил, что многие вещи матери вообще исчезли. Спросил бабку, а та рявкнула, чтобы кончал дурью маяться. А сколько красно-бурых пятен! Откуда они? Кровь? Может, кто из них поранился? И такое уже бывало.

С того вечера как пропала мать, бабка молчит и молчит, не понять, о чем думает. И исчезновение дочери ее будто не волнует. Людям говорит, что та скоро вернется. Как-то Роман ездил с бабкой в город. У нее была большая сумка, в которой он увидел завернутый в тряпку топор. Посидели в парке на скамейке, снега почти не было, поели пирожков, потом зашли в туалет, а когда бабка вышла, то ее сумка опустела. Где топор? Мальчишка думал то о матери, то об отце, но глаза слипались, и он уснул.

А утром бабка разбудила рано. Какие же у нее колючие руки и неласковый голос!

-- Вставай, да вставай же! -- говорила хрипло над ухом.

"Но ведь еще темно, -- мелькнуло в сонной голове. -- Почему так рано?" А старуха тормошит: вставай да вставай! Роман не слышал, как заявился дед Вася и бабка с ним на кухне о чем-то долго-долго секретничала. Если бы он этот разговор слышал, то непременно вскочил и постарался бы незаметно убежать из дома. Но он спал и ничего не слышал. А потом сидел на диване полусонный и глядел на Бескрылку, прыгавшую по клетке. Ее надо покормить, только где лучше: в комнате или на балконе? Непослушные ноги никак не просовывались в штанины, носки не надевались, а бабка нервничала и торопила.

Наконец Ромка оделся. Устремив на него бесцветные глаза, старуха сказанула такое, что он ушам своим не поверил.

-- Вот с ним, с дедом Васей, пока поживешь. И чтоб без баловства! -- Переминаясь с ноги на ногу, у двери стоял "дед Вася".

-- А как же в школу? -- тихо спросил Роман.

-- Школа подождет. -- Добавила: -- Так надо.

-- Но...

-- Никаких "но"!

-- А если удрать вздумает? -- подал голос старик.

-- Вот при нем говорю, -- бабка показала пальцем на Романа. -- Сажай на цепь.

-- Я не собака! -- взвизгнул Ромка. -- Не собака!.. -- На глаза навернулись слезы.

-- Не психуй, малыш, не психуй, угомонись, -- негромко, со смешком в голосе попытался успокоить его дед, -- цепи у меня нет, а вот ремешок и веревочка на всякий случай найдутся.

-- Клетку со своей Бескрылкой забери, мне тут возиться с ней недосуг. -- Достав из шкафа темный платок, бабка вышла в другую комнату. Роман подошел к столу и, взяв альбом с рисунками, положил его, свернув трубкой, в карман куртки. Вошла бабка и передала завязанную платком клетку с птичкой, потом сунула кулек с семечками.

-- Чевой-то ты, Антонина, чепушишь? -- сказал дед. -- Какую-то клетку придумала, зачем? Давай шустрей, шевелись, некогда мне ждать!

-- Не влезай в наши дела, -- огрызнулась бабка.

И только тут до Романа наконец дошло, что дед Вася действительно забирает его с собой. Но он не хочет! Громко закричал:

-- Никуда не поеду! -- и тут же получил звонкий подзатыльник: -- Не ори, люди услышат!

-- Лучше убей, убей меня, бабушка, но я никуда не поеду, не хоч-у-у!..

Роман кричал, хватался руками за бабкины руки, кофту, юбку, просил, умолял, но старуха была непреклонна.

-- Ну чего стоишь -- бери его! -- крикнула она деду.

Тот подтолкнул Романа к двери и обеими руками стал открывать замок. Как только дверь открылась, Роман рванулся вперед, но зацепился клеткой за ручку и шлепнулся на площадке. Подхватив за воротник куртки, старик приподнял его вместе с клеткой.

-- Со мной, Рома, этот номер не пройдет. Слышал, что бабушка сказала? Вот-вот, соображай, а то и веревкой прикручу, и ремешком наподдам. Вот она, веревочка-то!..

Стали медленно спускаться вниз. Вытирая ладонью слезы, Роман оглянулся. Дверь их квартиры со скрипом захлопнулась. Вышли из подъезда, на улице было сыро и пусто. За углом дома их поджидала машина. Дед и Роман сели сзади, дед сказал водителю: "Поехали!"

-- Куда? -- спросил пожилой водитель.

-- Давай на московскую трассу.

-- Порядком намотаем, -- предупредил шофер.

-- Гони, не обижу.

Всю дорогу старик молчал. "Такой же молчун, как бабка", -- подумал Роман. У него стали мерзнуть ноги. Сказал об этом деду. "Потерпи, скоро согреешься", -- ответил тот и опять умолк. "Молчит молчун, а сам все видит и слышит, -- думал Роман. -- Вон как хватанул, когда бросился бежать. И куда везет? И почему бабка его отдала? Вспомнил ее слова: "Так надо"... Не-ет, он все равно убежит от этого противного старика. Главное не спешить и хорошенько все продумать".

Выехали за город. Машин на трассе было совсем мало. Свернув в сторону леса, подъехали к окраине небольшого села. Тронув водителя за плечо, дед попросил остановить машину. Потом стал договариваться с ним, сколько тот должен их ждать. Заплатил, похоже, неплохо, потому как водитель несколько раз сказал спасибо.

Шли пешком. Дед свернул на тропу, ведущую к негустому сосновому леску, за которым виднелся высокий забор. "Тут, только тут надо бежать, -- решил Роман. -- Дед хромой -- не догонит. Потом он доберется до города, но пойдет не к бабке, а к отцу. Тот будет рад".

Роман шел впереди, а дед чуть сзади. Шел, где было посуше. Вспомнил о Бескрылке, кольнуло -- жива ли? Ведь так долбанулись на площадке! Приостановившись, стал развязывать платок, чтобы заглянуть в клетку, но дед подтолкнул: иди, мол, иди. Куда же ведет?.. Впереди на тропе лежала палка. "Вот дойду до нее и рвану в лесок, а ты, Бескрылка, потерпи". Но, словно читая его мысли, дед вдруг попросил: -- Подними-ка, малыш, и подай мне эту палочку.

Роман поднял, отдал и в глаза деду заглянул: хитрые и холодные. Да-а, "побег" сорвался. Скоро забор. Там, где тропа поворачивала к забору, он решился и побежал в противоположную сторону, но тут же уткнулся в другую ограду, проволочную. Что теперь будет? Повернувшись, стал ждать деда: ударит или не ударит? Тот подошел, легко, будто сухую хворостину, сломал палку о колено и бросил в кусты, но бить не стал. Однако предупредил.

-- Не зли меня, малыш, а то оч-чень больно будет.

У железных ворот дед Вася вначале переговорил с охранником в пятнистой форме, и тот показал ему на шедшего по двору молодого мужчину в очках. Из разговора с охранником Роман понял, что дед хочет устроиться сюда на работу. "Ну, слава Богу, значит никуда не повезет", -- с облегчением вздохнул Роман.

Подошли к очкастому начальнику. Тот долго деда обо всем расспрашивал, затем подвел к КамАЗу с прицепом и познакомил с водителем. Деду велели проехать на машине по двору. Посадив с собой в кабину Романа, он это легко исполнил и остановился там, где ему показали.

Закончилось все тем, что старика на работу приняли. Тот был доволен, но Романа это нисколько не радовало, так как назавтра дед должен был уезжать далеко-далеко за лесом. А его? Возьмет ли с собой или тут оставит? Выйдя со двора, пошли обратно по той же тропе. Водитель легковой машины их дожидался. Дед сказал, чтобы он уезжал, и с Романом пошел по широкой сельской улице. Какие же здесь были маленькие дома и как кругом тихо! Ночевали в одном из домиков с крылечком.

Дед тряхнул Романа за плечо. Открыв глаза, мальчик увидел его небритое лицо.

-- Поднимайся, поедем, -- сказал старик хмуро.

-- Куда? -- спросил Роман и протяжно зевнул.

-- Туда, -- ответил дед непонятно и стал надевать серую с широкими замызганными карманами куртку.

-- А Бескрылку покормить? -- Роман поднялся с постели.

Дед тупо уставился на него.

-- Ну, птичку покормить? -- нервно пояснил Роман. -- Я ее всегда утром кормлю.

-- Опосля покормишь, -- отрубил старик и, махнув рукой, вышел на улицу.

-- В машине она клевать не станет, -- захныкал Роман, но спорить было бесполезно, и он начал одеваться. Да и стоило ли спорить, если дед Вася еще вчера пригрозил выбросить птичку вместе с клеткой. Вот же урод -- Бескрылку и выбросить! А чем она-то перед ним провинилась? В самом деле -- урод: всего-то и надо десять минут, чтобы птицу покормить.

А что он вообще знает о деде Васе? Что тот родной брат его деда и много лет просидел в тюрьме, что работал шофером и когда-то неизвестно где копал могилы? О могилах бабка сама проговорилась. И как же он ему противен! Разве копать могилы мог хороший человек? Почему же бабка захотела, чтобы он пожил с этим стариком? Странно как-то... Роман всегда ел плохо (мать и бабка вечно были этим недовольны), но вчера с голодухи так наелся вареной картошки с хлебом и капустой, что теперь долго не захочет... Где же лучше Бескрылку покормить?

Дед сказал, что дорога будет неблизкая, и больше ни слова. Уезжали со двора, где его приняли на работу. Машину вел молодой добродушный шофер Максим. Он, не в пример старику, разговорчивый. Деда Максим называл Василь Петровичем, с Романом вел себя просто.

Мальчик сидел между мужчинами, держа на коленях клетку с Бескрылкой. Хотелось спать, и, засыпая, подумал, что кормить Бескрылку теперь придется на остановке -- дед пообещал, но она будет нескоро.

Обняв клетку, Роман крепко уснул. Спал долго и не слышал, как машина останавливалась и вместо Максима за руль сел дед. Когда Роман проснулся, то не сразу сообразил, где он находится. Потом вспомнил про обещание деда покормить Бескрылку на остановке и с обидой поджал губы: не разбудил, для него Бескрылка -- ничто. Сколько же часов они едут? В лобовое стекло машины видна убегавшая назад мокрая дорога, по бокам мелькало то серое, унылое поле, то придорожные посадки деревьев и столбы. В кабине тепло, даже жарко. Отвернув угол платка, Роман заглянул в клетку. Бескрылка сидела на своем обычном месте, ее глазки-бусинки блеснули в его сторону. "И чего я клетку замотал, ей же дышать нечем?" -- подумал.

-- А ты, Ром, совсем даже неслабо прикорнул, -- улыбнулся Максим. -- Чего это у тебя там чирикает? Птичка? Я хотел переставить клетку, чтоб не мешала, но ты так в нее вцепился, не оторвать. Что за птица?

-- Бескрылка, синичка.

-- Так я и думал. А ну-ка, покажи... Дай помогу развязать. -- Он быстро развязал узел, платок соскользнул, и Бескрылка запрыгала, зачирикала, крутя во все стороны головой.

-- Э-э, да она какая-то кособокая! -- удивился Максим. -- Кто же ее инвалидкой сделал?

-- Кошка, -- вздохнул Роман. Сколько раз он отвечал на этот вопрос.

-- А ты ее, выходит, спас, так? Мо-ло-дец!

-- Не я, отец спас и вылечил, а потом мне подарил.

-- Значит, дедушка тебя к отцу везет, да? Видно, хороший мужик твой отец, раз птичку пожалел. Как, Петрович, хороший?

Дед долго собирался с мыслями, вглядываясь вперед (Роман был уверен, что глаза у него в данный момент были злыми), потом, недовольно покряхтев, сказал:

-- Хороший-хороший, только ты, парень, слишком любопытный: все-то надо знать, а спрашивается, зачем? -- Ехидно хмыкнув, он поглядел на Максима. Взгляд и в самом деле недобрый.

-- Что ж плохого, если об отце спросил? -- пожал плечами Максим. -- Не хочешь -- не говори, я не неволю. -- И снова повернулся к мальчику.

-- А птичка у тебя, Роман, мужественная. В зубах кошки побывать нездорово. -- Глаза молодого водителя вдруг радостно заблестели. -- У меня, когда был еще не женат, имелись классные голуби, целых три пары! Я их на птичьем рынке по парочке покупал. Голуби были просто бесподобные. Знаешь, рано-рано утречком выпущу их полетать, а они как начнут над домом парить -- загляденье. Порхают, порхают в одной точке, потом кругами ходят, а то вдруг падают вниз. Видел, как самолеты то вниз, то вверх? Вот так и голуби: ныряют, будто подбитые. Зрелище -- словами не передать! Бывало, задеру голову и смотрю, смотрю, пока шея не заболит.

-- Ты случайно, Максим, не в авиации служил? -- спросил старик с подковыркой.

-- Нет, я моряк. -- Парень распрямил спину и подал вперед широкую грудь. -- Моряк, -- повторил горделиво. Его явно заинтересовала судьба Бескрылки: не отрываясь, смотрел и смотрел на нее. -- Слушай, -- предложил Роману. -- А может, выпустим и чего-нибудь поклевать дадим? Что ей в клетке-то сидеть? Я вот тут газетку постелю и хлебца помельче накрошу.

-- Хлеб она клевать не станет, -- заявил Роман авторитетно.

-- Почему не станет?

-- Любит нежареные подсолнуховые семечки. Она их как орешки щелкает. У меня есть немножко.

-- Так давай насыпем. Или думаешь, куда-то упрыгает?

-- Не упрыгает, но клевать не будет.

-- А почему?

-- В дороге клевать не будет, уж я-то ее знаю. Вот если остановимся, тогда другое дело.

-- Так в чем же дело, можно и остановиться. Как, Петрович, постоим полчасика? Мы в кустики пройдемся, а Роман птичку покормит?

-- Вот в Ухабино приедем, там и покормит, а мы с часок отдохнем. -- Бросив взгляд на Романа, старик добавил:

-- Ты, Ромка, больше ко мне с этим не лезь. Приедем в Ухабино -- там и порешим, что к чему.

-- Можно и так, -- кивнул Максим. -- Ну как, "чик-чирик", потерпишь малость? -- спросил, нагнувшись к синичке.

-- Если малость, то потерпит, -- вздохнул Роман.

Приехали в Ухабино. Дед Вася припарковал КамАЗ в удобном тупичке и, отдав ключи Максиму, сказал:

-- Теперь неплохо самим подзаправиться, да и перед ночной дорогой отдохнуть не помешает. -- Покряхтывая, стал вылезать из кабины. -- Так как, Максим, насчет пожевать? -- спросил, спустившись на землю. -- Может, в кафе заглянем, тут есть недалеко.

-- Мне жена целую сумку еды напихала, -- улыбнулся молодой шофер и, легко спрыгнув вниз, повернулся к Роману.

-- А ну-ка, хозяин Бескрылки, сигай ко мне на руки. Да не робей, удержу, а клетку пока оставь на сиденье. Ну, давай, прыгай! Во-от так! -- Максим подхватил Романа и поставил на землю.

Подошел дед Вася: глаза прищурены, не то что-то задумал.

-- Мы тут сколько прокантуемся?

-- Часа полтора-два, а что?

-- Дык в столовую надо сходить и на дорожку чего-нибудь подкупить. Пойдешь?

-- Да я же сказал, еды хватит. Я машину покараулю, а ты купи лучше пивка, деньги сейчас дам.

-- Чай не последний раз видимся. Сколько пива-то?

-- Бутылки две-три холодненького. И не тащи с собой Романа. Останешься со мной? -- спросил мальчика.

Тот, кивнув, заулыбался:

-- Останусь.

-- Вот и договорились.

-- Нет-нет, Максим, он со мной пойдет! -- воспротивился дед. -- Я что, покормить мальца не в силах?

-- При чем тут -- в силах, не в силах? Еды хватит, да и мне с ним веселее будет.

-- Сказал нет, значит нет, -- недовольно засопел старик. -- И потом, я уже говорил: не надо в наши дела лезть, не на-до...

-- Да ей-Богу, хотел как лучше, -- развел руками Максим. -- Но если нельзя, идите, только не надо накручивать. Пиво тоже можешь не брать, сам возьму.

-- А я с тобой не пойду! -- вдруг крикнул старику Роман. -- С дядей Максимом останусь, мы с ним Бескрылку покормим.

-- Заткнись! -- рявкнул дед. Прихрамывая, он подошел к кабине, достал клетку с птичкой, потом схватил Романа за руку и потащил за собой.

"Псих ненормальный! -- подумал о напарнике Максим. -- Зачем мальчишку-то дергать? Что за странные отношения!.. -- Но, вспомнив наказ начальника цеха во что бы то ни стало привезти дешевый лес, поубавил пыл. -- Ладно, как-нибудь после все старому хрену выскажу". -- "Что, я сам покормить мальца не в силах?" -- передразнил Максим старика.

Однако есть и спать расхотелось. Может, за пивком смотать? А потом и аппетит появится, да и можно соснуть с часок перед дорогой. Дался ему этот хромой старик!

Закрыв дверцу машины на ключ, Максим пошел в сторону вокзала. В Ухабино он раньше не был, а вот дед, возможно, и жил в городке. Он неплохо ориентировался на улицах.

Характер у Максима добрый, в отца. Матери эта доброта не всегда нравилась, иной раз она напоминала сыну известную житейскую мудрость: "Не делай людям добра -- не получишь зла". Но Максиму не понятно: как это за добро получать зло? Хотя недавняя стычка с напарником говорила как раз об этом.

Максим зашел в кафе, в продуктовый магазин, купил себе пива и конфет Роману, но мальчика и деда нигде не встретил. Куда же они делись? Может, уже вернулись к машине, а он их тут разыскивает. Но вдруг на противоположной улочке увидел... Да, это были напарник и Ромка, державший в руках клетку с птичкой. Нагнувшись, старик о чем-то разговаривал с водителем легковушки. Потом он силой впихнул мальчишку в кабину, быстро сел сам, и машина уехала. Максим механически запомнил марку и даже номер. Вообще-то он не придал этому особого значения: мало ли куда поехали, возможно, семечек птице купить или еще что. Приедут и сами расскажут. Вернувшись к машине, Максим забрался в кабину, плотно поел, правда, без пива (потом, когда сменится, выпьет), и улегся спать.

Его разбудил сильный стук в окно. Опустив стекло, увидел недовольное лицо своего напарника. Тот спросил:

-- Ромка не появлялся?

-- Нет, -- зевнул Максим. -- А что?

-- Убежал, стервец.

-- И давно?

-- Да почти сразу, как в столовку пошли.

-- Да ну?! -- удивился Максим.

-- Вот те и ну! Он вообще такой, глаз да глаз нужен.

"Как же это получается, -- подумал Максим. -- Убежал "почти сразу", а он сам видел, как дед его в машину запихивал?" Но говорить об этом не стал, вспомнив еще одну житейскую мудрость: "Простота -- хуже воровства". Ладно, понаблюдает, что дальше будет. На всякий случай надо не забыть номер машины.

Тем временем Мошнев стоял и рассуждал, что Роман, возможно, уехал к каким-нибудь родственникам, так как обиделся из-за своей дурацкой птицы. У него, мол, уже не раз бывало: чуть что не так -- умотает, и ищи потом. "Давай-давай, наводи тень на плетень, только ничего из этого не выйдет", -- думал Максим. Вслух же сказал:

-- Но ведь ехать пора. Как быть?

-- Поедем, не буду же я бегать по улицам и искать его.

-- А как же Роман?

-- Найдется, объявится потом у кого-нибудь из родственников.

Вскоре выехали. Машину вел Максим. Мошнев сидел рядом и подремывал. Максим думал, что "побег" Романа и объяснения по этому поводу выглядят довольно странно и неубедительно. "Сказать бы ему сейчас: ну чего ты, старый, лапшу мне на уши вешаешь, ведь я же сам все видел!" И как бы он после этого себя повел? Но пока все останется как есть: вопросов задавать Максим не станет, тем более о том, что недавно своими глазами видел. Интересно, чем все это кончится? А может, Роман и правда убежал к кому-нибудь из родственников? Ясно одно-- придирчивого деда Ромка терпеть не мог.

Месяца за два до выхода на свободу Хромой получил письмо от Антонины Мошневой. Письма от нее были хотя и редко, но об основных изменениях в ее жизни Василий был в курсе. Повертев в руках конверт, отошел в сторонку, надорвал его и стал читать. А прочитав, так и не понял, зачем он вдруг потребовался бывшей зазнобе? Антонина интересовалась, когда у него кончается срок, и просила срочно приехать, так как нуждается в его помощи. Для Хромого это выглядело довольно странно: когда заканчивается срок, он ей писал. Кроме того, в конце была настораживающая приписка, чтобы письмо порвал, а свой ответ слал на почтамт, до востребования. Перечитав несколько раз небольшое послание Антонины, он его порвал и стал думать: что бы все это могло значить? Всегда спокойная и уверенная в себе Тоня-Антонина -- и вдруг такая несуразица! Думал долго, но так ни до чего и не додумался. Прошло время, и он о просьбе Антонины подзабыл, а вспомнил, лишь когда вышел за ворота колонии. Поехал к ней не сразу: надо было кое-куда заскочить, кое с кем встретиться, чтобы деньжат заиметь, а уж потом, взяв билет на самолет, полетел к Антонине. Мысли в дороге путались: то, что брательник в тюрьме загнулся, он знал, что племянница сдуру мужа за решетку упрятала, тоже. Знал и о других событиях в семье покойного брата, а потому терялся в догадках: зачем это он ей так срочно понадобился? Ведь написала, что если не приедет, то ей хоть руки на себя накладывай. А Антонина -- старая любовь, и в воровской, изломанной душе что-то к ней еще теплилось.

Приехал на попутке рано утром, машину на всякий случай придержал. Поднявшись пешком на нужный этаж, постоял, чтобы отдышаться, сердце-то ни в дугу, потом нажал на кнопку звонка. Антонина открыла не сразу, а лишь после того, как убедилась, что это он. Пропустила в тесный коридор и со словами: "Ах, Василь!", -- рывком подалась к нему и сухими губами поцеловала в щетинистый подбородок, после чего ноги ее подкосились. Придерживая ослабевшую Антонину, Мошнев стоял как истукан и тихо повторял: " Ну ты че, Тоня, ну ты че?.."

Почему-то вспомнилось детство. Она его давно-давно называла Васильком и смеялась. "Какой же я Василек? -- говорил он. -- Я преданный тебе кобелек. Охраняю..." Она же смеялась: "Выдумаешь тоже!.." -- "Кто же я теперь? -- вздохнул Хромой. -- Старый и никому не нужный, бродячий пес..."

Потом Антонина торопливо отвела его на кухню и покормила, даже бутылку водки на стол поставила. Но пить он не стал, а ел и думал. Уж такая, видно, у каждого человека психология: не успокоится, пока не узнает, в чем же дело. Он думал: что же подсуропит ему Антонина? А она глядела на него и тоже думала. Хромой склонялся больше к тому, что потребовался из-за Тамарки, небось опять что-нибудь отколола. Любимица, красавица, "ангелочек" Тамарочка за последние годы, он это знал по письмам, приносила Антонине больше мороки, чем радости. Для матери она была не мед. Горе, что дочь пропала, но куда денется, не иначе как загуляла?

Наконец молчанка закончилась, и Антонина еле слышно сказала, но... такое, что Хромой ушам не поверил.

-- Ты, это... в своем? -- Он постучал широкой ладонью по морщинистому лбу.

-- В своем, в своем, -- быстро и нервно ответила Антонина, продолжая мрачно глядеть на него.

-- И куда же хочешь сбагрить?

-- Сама не знаю, -- ответила Антонина, -- но куда-нибудь подальше, чтобы не сразу нашли.

-- В Красновку или к другим родичам, как я понял, нельзя, -- догадливо мыслил Хромой.

Поджав губы, Антонина кивнула.

-- Сожительницам моим оставлять, выходит, тоже опасно, проверят и найдут. Растолкуй хоть толком, чего боишься.

-- Не пытай, опосля узнаешь. Помоги.

-- И милиция искать станет? -- недовольно засопел Хромой. Он не хотел этого, ведь только-только вышел из зоны. Антонина с обреченным видом вновь закивала.

-- Когда же брать? -- Хромой думал, что хотя бы день-два будет "на раскрутку", но нет.

-- Как разбужу, сразу, пока темно.

-- Ну, подруга, ты даешь! -- воскликнул Хромой. -- Как же потом знать-то будешь?

-- Через Настю, племянницу из Красновки. Но после, сразу к ней не надо.

-- Угу, угу, баба вроде не болтливая. Тогда давай, буди внучка своего, -- Хромой встал и пошел в туалет. -- Хорошо, что машину задержал, -- сказал, приоткрыв дверь.

-- Поможешь -- век не забуду, -- все с той же обреченностью в голосе сказала Антонина.

-- Ладно, нам ли считаться?

-- Дарственную тебе и Ромке на квартиру подпишу.

-- Ты никак умирать собралась?

-- Все может быть, -- и Антонина пошла будить Романа.

А с Романом в Ухабино случилось то, что и должно было случиться. Мошнев дал Антонине "слово", и он его сдержал.

КамАЗ с прицепом, разрезая фарами ночную темь, легко мчался по трассе. За рулем был Максим, по правую сторону от него развалился Мошнев. В кабине тепло, оба молчали. Мошнев думал, как он легко, а главное -- надежно определил внука Антонины. Он долго ломал голову, куда его деть, и наконец вспомнил о семье старого друга, вместе с которым когда-то грабанули магазин. Друга давно нет в живых, сгорел от туберкулеза, а вот с его семьей Мошнев связь поддерживал, и там его всегда встречали по-доброму. Местечко что надо. Сыновья друга жили рядом с кладбищем. Вряд ли кому взбредет в голову искать Романа именно здесь. Мошнев доволен. Теперь осталось самое малое -- закупить подешевле лес. Есть и еще одна мысль: можно б было неплохо подзаработать. Нет, не то, что за рейс должны заплатить; он имел в виду совсем другое. Но для этого следовало склонить на свою сторону Максима. Удастся ли?

-- Может, подменить? -- спросил напарника.

-- Рано еще, часика через два.

-- Тогда малость прикорну. -- Мошнев стал устраиваться и нащупал руками бутылки с пивом.

-- О-о, пивко, а я замотался и купить позабыл. Извини.

-- Чего мотался-то?

-- Дык все Ромку искал, искал. Удрал пацан. Может дашь одну, верну вдвойне?

-- Бери, жалко что ли.

Мошнев ловко открыл бутылку и стал жадно пить. Выпив пиво, привалился к сиденью и почти сразу уснул.

"Ну и типоза, -- глядя на напарника, думал Максим. -- Брешет и не поперхнется: искал, бегал, замотался. Кого искал? Давай-давай, ври, а я сыграю под дурачка. Но куда же он подевал Романа? Хороший паренек, и синичка -- просто умница. Как ловко она прыгнула ему на плечо и у ушка что-то по-своему зачирикала. Роман улыбается, крутит головой, говорит, что спрашивает, когда приедем. Между Романом и дедом явные нелады, оба друг друга не выносят, и мальчишка так уходить с ним не хотел..."

Машин на трассе становилось все меньше. Скоро полночь. Начал моросить мелкий весенний дождь, по стеклу зашуршали дворники. Пора будить старика, хватит дрыхнуть. Но тот, будто подслушав его мысли, проснулся сам. Какое-то время отходил ото сна, то высовывал голову за стекло дверцы, то шевелил плечами и зевал. Почесал макушку:

-- А знаешь, Максим, ведь нам с тобой можно неплохо подзаработать.

-- Так в чем же дело?

-- В твоем согласии.

-- Только и всего? Считайте, уже согласен. Лишние деньги в семье никогда не помешают. Верно?

-- Я знал, что ты мужик с головой.

-- Заработать-то где и как можно?

-- А куда вот едем, там и сколымим. -- Хромой стал объяснять, что, задержавшись на пару-тройку дней, на лесоповале можно купить по дешевке лес, а потом вывезти и выгодно продать. Он знает, как это провернуть.

Делая вид, что предложение его заинтересовало, Максим задумался. Потом спросил:

-- А как с деньжатами? За что покупать?

-- Так тебе ж начальник дал гроши, вот на них и купим, а потом продадим и еще купим. Если несколько раз провернем -- барыш, скажу откровенно, будет немалым.

-- Как бы самим с пустыми карманами не вернуться?

-- Голову не ломай, все будет как надо.

-- Тогда согласен, -- кивнул Максим. Отказываться он не стал, зачем настраивать напарника против себя? Да и начальник перед отправкой просил изучить все варианты по закупке леса. Что он теряет? Не удастся продать -- повезут лес домой. В принципе, такое предложение для него не новость. Этим кое-кто уже занимался, но потом работы лишились. Начальник цеха просчитывает каждый затраченный день, его не обманешь, однажды он даже неожиданно с проверкой нагрянул. Но тут совсем другой случай.

Утром Сергею позвонил начальник столярного цеха и бодрым голосом известил, что КамАЗ вернется через три дня. С его слов, Мошнев в этой поездке постарался неплохо: лес закуплен хороший, причем недорого. А вот дальше замялся...

-- Что еще передавал вам водитель? -- спросил Сергей, предчувствуя услышать неприятность. Тот, помявшись, наконец поведал, что мальчишка от старика сбежал, а подробности они расскажут, когда вернутся. Расстроенный Сергей зашел к Шилову. Тот от дурной новости схватился за голову. Стали думать, что же делать? Решили сразу спешки не устраивать, а дождаться приезда Максима с Мошневым, выслушать их, а уж потом определяться, что делать. Сунцову о побеге сына говорить не стали. Словом, звонок задал больше тревожных вопросов, чем ответов на них. Почему, к примеру, Мошнев взял в поездку Романа, а уследить за ним не смог? А если этот побег им подстроен? Да скорее всего, так оно и есть. Во всяком случае, поступки Мошнева непонятны: на работу устроился здесь, а не где-нибудь подальше, после побега Романа преспокойно возвращается обратно, а мог бы и не приезжать. Что его тут держит?

Томительно долго тянулись три дня ожиданий. Что бы Сергей ни делал, какой бы вопрос ни решал, не давали покоя мысли о пропавшем Романе. Где он, что с ним?

...Еще раз уточнив с вечера время прибытия КамАЗа, встречать его утром выехали Шилов, Никитин и начальник столярного цеха. Брать Сунцова не стали, при встрече с Мошневым тот мог все испортить. Поставив машину на взгорке, откуда неплохо просматривалась автотрасса, стали ждать.

-- А вдруг не приедут? -- спросил Сергей начальника цеха.

-- Максим -- водитель аккуратный, уж если сказал, то приедет.

-- А не проморгаем?

-- Местечко удобное, а свой КамАЗ я из сотен таких же машин отличу.

Ждали долго, обговорили все, и не раз, а начальнику цеха Шилов буквально по полочкам разложил: как остановить машину и что сказать, предупредил, что оба водителя должны непременно выйти из кабины. Шилов опасался, что Мошнев мог рвануть на КамАЗе куда-нибудь по лесной дороге, догоняй его потом. И чем больше ждали, тем больше волновались.

-- А, во-он и мой керогаз коптит, -- повеселевшим голосом сказал начальник цеха.

-- Где? Где коптит? -- встряхнулись Шилов с Никитиным, вглядываясь в широкую ленту автотрассы.

-- Под горку пошел, во-он идет с прицепом, я его по голубой полосе всегда узнаю. Слава Богу, наконец-то...

-- Всем приготовиться, -- сказал Шилов. -- Действуем, как и договорились. Вам, -- посмотрел на начальника цеха, -- можно выходить. Не забудьте, водители должны покинуть кабину.

Разгоряченная машина, свернув чуть вправо от асфальтового покрытия, словно недовольная, что ее остановили, замерла перед начальником цеха. Подойдя к кабине, тот весело поздоровался с водителями и "по-военному" попросил их доложить "оперативную обстановку".

За рулем был Максим. Выключив движок, но не забрав ключи, он спрыгнул вниз, в то время как Мошнев, словно предчувствуя неладное, вылезать из машины не спешил. Но и он все же спустился. Пока Максим докладывал шефу о том, как съездили, Шилов, достав служебное удостоверение, представился Мошневу. Тот был явно растерян: нервно задергал плечами, закрутил головой. Наконец, чуть заикаясь, выдавил:

-- Ничего не пон-нимаю.

-- Вы -- Василий Петрович Мошнев, брат мужа Мошневой Антонины Андреевны, так?

-- Да, брат, но он давно, того... умер.

-- А где внук Мошневой, которого вы забрали с собой?

-- При чем тут внук? Я что, арестован, и это допрос?

-- При том, Василий Петрович, что Антонина Андреевна заявила о пропаже внука, а он, оказывается, был с вами.

-- Но ведь мальчишка и в самом деле от него сбежал? -- сказал начальник цеха и посмотрел на Максима. -- Я верно сказал?

-- Да, Василий Петрович пошел с ним в кафе, а тот дал деру, -- подтвердил парень.

-- Где это случилось? -- спросил Сергей, стоявший рядом с Мошневым и наблюдавший за ним.

-- В Ухабино.

-- А как все-таки Роман оказался с вами? -- спросил Шилов.

-- На этот вопрос отвечать не буду! -- психанул Мошнев.

-- Зачем же темнить и говорить неправду? -- пожал плечами Шилов. -- Нам, как сами понимаете, надо разобраться в исчезновении мальчика и, прежде всего, в том, кто в этом повинен?

Дальше события развивались так: Шилов с Мошневым уехали в отдел, а Сергей завернул в столярный цех, чтобы поговорить с Максимом.

...Когда Сергей узнал от Максима, что тот видел, как Мошнев втолкнул Романа в "Волгу" и даже запомнил номер машины, он тут же позвонил Шилову. Но тот в отдел еще не вернулся. Сергей слушал водителя, периодически набирая номер телефона своего наставника. Важно сообщить ему это до допроса Мошнева. Наконец дозвонился.

-- Слушаю, -- ответил Шилов.

-- Это я, товарищ капитан, -- выдохнул Сергей.-- Вы Мошнева еще не допрашивали?

-- Нет, а что?

-- Тут выяснилась интересная штука: в Ухабино, где якобы Роман убежал от Мошнева, его напарник видел, как старик и мальчишка вдвоем куда-то на "Волге" уехали. Причем Мошнев силой затолкал Романа в машину. Максим даже номер машины запомнил, запишите.

-- Отлично, Сергей, записал, что еще?

-- Пока ничего, но если что, позвоню.

...Мошнев изворачивался.

-- Да, -- говорил, -- хотел покатать мальчишку, а что в этом плохого? Почему убежал -- не знаю. Ищите.

А Шилов слушал и думал: "Давай-давай, выкручивайся, опыт у тебя в этом немалый, но уж теперь-то ничего не выйдет". Вспомнил про свою неудачную поездку в Архангельскую область и Подмосковье. Сколько было надежд, переживаний! И все из-за этого мрачного и хитрого человека. Что ж, Мошнев, кажется, выговорился, пора его на место ставить.

-- Вас, гражданин Мошнев, в день, когда пропал Роман, видели рано утром выходившим с мальчиком из подъезда. Вы завернули за угол дома, сели в машину и уехали.

-- Это кто-то может подтвердить?

-- Есть кому подтвердить, есть, не волнуйтесь.

-- Я и не волнуюсь, что я такого сделал? Убил или ограбил? Подумаешь, родственника прокатил, да он сам напросился!

-- Надеюсь, Антонине Андреевне об этом сказали?

-- Неужели это так важно?

-- Важно, потому что она требует от нас найти внука.

-- Память у нее стала никудышняя. В зону писала, что все подряд забывает.

-- И давно у нее с памятью так?

Мошнев пожал плечами:

-- Точно не помню, но писала. -- Развел руками: -- А сейчас ей, может, еще хуже стало.

-- Потому и хотел бы предупредить вас о чистосердечности показаний.

-- А я, товарищ капитан, говорю как есть, не выдумываю.

-- Понимаю-понимаю, но тут вот такое неприятное дело: ваша родственница Антонина Андреевна подозревается в убийстве своей дочери Тамары. Теперь-то, надеюсь, вам ясно, что выгораживая ее, вы тем самым делаете хуже для себя.

-- Что вы говорите, товарищ капитан! Да как можно, чтобы такая слабенькая старушка могла убить свою единственную дочь? Нет, не верю, -- Мошнев, как показалось Шилову, сказал это искренне. Его глаза и лицо выражали полное недоумение. Но это длилось лишь какое-то мгновение, он тут же "переключился". -- Я-то тут при чем? -- спросил как ни в чем не бывало.

-- А при том, что лично вы забрали и увезли с собой ее внука Романа, который располагает интересующими милицию сведениями о свершившейся трагедии.

-- Но он же убежал!

-- Об этом поговорим позже и более подробно. Еще раз спрашиваю: встречались ли вы в то утро с Антониной Андреевной и просила ли она вас увезти внука?

-- Нет, не встречался и не просила. Все было просто, -- начал оправдываться Мошнев. -- Я подхожу к подъезду, а Роман как раз из него выходит. Увидев меня, обрадовался и стал просить взять с собой. Уж чего у них с Антониной произошло, не знаю. Просил домой не заходить: я и послушался, думал, позвоню попозже. Но не получилось, а теперь вот зайду и повинюсь. Знаете, я думаю, что Роман никуда не денется и сам домой вернется.

-- Здорово у вас получается, гражданин Мошнев: не видел, не говорил, мол, повинюсь -- и все в ажуре. Но я еще раз напоминаю о персональной ответственности за дачу ложных показаний.

-- Чего предупреждать, и сам об этом не хуже вас знаю. Только никто меня ни о чем не просил, и Антонину тем утром я не видел. Так уж получилось.

И Шилов решил использовать свой главный козырь, о котором только что узнал от Никитина.

-- Хорошо, -- сказал он, глядя в глубоко посаженные глаза Мошнева. -- Должен вам открыть еще одну, сугубо нашу, милицейскую тайну: в то утро за квартирой Антонины Андреевны велось наблюдение. Нам известно, что вы у нее были. А спрашивал я вас об этом, чтобы проверить, насколько вы откровенны. Дальше же шло отслеживание ваших действий. Не надо пояснять, как это делается? Так вот, в Ухабино Роман от вас не убегал, вы это выдумали. -- Шилов говорил медленно, подбирая нужные слова и неотрывно вглядываясь в лицо Мошнева. "Не может быть, -- думал он, -- чтобы хоть чем-то себя не выдал". -- Да, -- продолжил, -- Роман не убегал, а вы, остановив машину, договорились с водителем, впихнули мальчишку и повезли его в направлении... -- Тут Шилов прервался, не торопясь закурил и предложил сигарету Мошневу. Раскурив сигарету и разглядывая старика сквозь табачный дым, добавил: -- Да, вы сели в светлую "Волгу" с московским, легко запоминающимся номером "123" и поехали в сторону...

Зазвонил телефон. Есть еще возможность Мошневу подумать: машина, ее номер и цвет известны, осталось услышать, куда же они с Романом поехали? Почему бы и не поверить, что за ним велось наблюдение, это делается просто.

Звонил Никитин, он сказал, что выезжает в отдел. Начальник цеха рейсом доволен, с радости даже дал свою машину довезти до отдела. Еще сказал, что через день-два вновь отправит КамАЗ за лесом. "Отлично, -- подумал Шилов. -- Можно будет ехать и за Романом".

-- Сами поможете выйти на мальчика или обойдемся без вас? -- спросил Шилов, положив трубку. -- Но учтите, уж тогда придется отвечать по полной программе, а вам это сейчас так некстати. Если же поможете, то обещаю, что все зачтется. -- Выделяя каждое слово, продолжил как о не представляющем никакой тайны: -- А поехали вы на ухабинское кладбище, где между прочим, когда-то подрабатывали рытьем могил. -- Сказав, стал ждать. Чувствовал, что зацепил рецидивиста основательно, что всего этого он не ожидал и находится в глубоком раздумье: как быть?

Шилов тоже думал. В принципе, выйти на Романа можно уже и без Мошнева. Но потребуется время, да и вдруг что случится с мальчишкой? У него и без того жизнь исковеркана.

-- Не ожидал, что так много знаете, -- прохрипел наконец Мошнев и опустил голову. -- Говорите, что надо сделать.

-- Сделать? -- переспросил Шилов. -- От вас, Мошнев, требуется лишь одно: как можно быстрей вернуть живым и здоровым Романа. Через день-два (это мы с начальником вашим обговорим) поедете за лесом, а по пути заберете мальчишку. С вами будет наш человек. И учтите -- никаких фокусов!

-- Согласен, -- тихо ответил Мошнев, опустив голову.

Времени на разговор со старшим сыном своего подельника Кузьмой у Мошнева на этот раз было в обрез. Он спешил вернуться к КамАЗу, чтобы своим отсутствием не вызвать у Максима никаких подозрений. Кузьма и его младший брат Илья жили без родителей: вначале умерла мать, потом от туберкулеза отец. Все домашние дела выполняла родственница, так как своими семьями братья обзаводиться не спешили. К Мошневу они относились с почтением, зная со слов родителя, что он когда-то того крепко выручил. Мошнев и их отец попались за кражу, и Мошнев все взял на себя, а друга от решетки освободил, зная, что у него больная жена и двое малолетних сыновей. Дядя Вася жил у них, правда, недолго. В общем, Мошнев был твердо уверен, что его просьбу тут выполнят. Накоротке поговорив с Кузьмой (Ильи дома не было) и пообещав при первой же возможности заскочить в гости, Мошнев наказал Романа не баловать и глаз с него не спускать.

...А у Романа, после того как старик забрал его и потащил неизвестно куда, душа разрывалась: хотелось плакать, а на бабку была такая злость, что вряд ли когда простит ее. Сроду не думал, чтобы она была способна на такую подлость. Из головы не выходил наказ деду: если что -- посади на цепь. "За что, бабуля, на цепь-то?! -- не раз мысленно задавал ей этот вопрос. -- Что я тебе такого сделал? И я ли виноват в том, что случилось? Плохо, что отец ничего не знает..."

Подъехали к кладбищу, где рядом с крестами и памятниками стояло несколько удаленных друг от друга домов, и затормозили около одного из них. Хозяин дома Кузьма был так любезен со стариком, так лебезил перед ним, что смотреть было противно. И чем уж только дед ему угодил? Они стояли поодаль от Романа, дед что-то негромко говорил, размахивая руками, а Кузьма, поджав губы, согласно кивал головой. О чем они вели речь? Наверное, о нем, иначе зачем бы тогда сюда его привозить? Подойдя вскоре к Роману, дед сказал:

-- Поживешь тут, и не вздумай дурачиться. -- И мрачным взглядом так пригрозил... Потом повернулся и уехал на той же машине, на которой они приехали. А Кузьма привел Романа в небольшую комнату с зарешеченным окном и с каменным выражением лица буркнул:

-- Жить будешь тут.

В комнате были стол, шкаф и две железные кровати. На одной из них сидел мальчишка ростом с Романа. Правая рука у него в гипсе и бинтом подвешена к шее, а сам не то что бы совсем уж грязный, но весь какой-то неухоженный и непромытый. Присев на кровать и поставив на колени клетку с птичкой, Роман огляделся -- осмотр жилища настроения не прибавил. Зверски хотелось есть, ведь с утра во рту ничего не было. И Бескрылка голодная. Умная птичка, даже голоса не подает, смотрит на него глазами-бусинками, словно понимает, как ему самому нелегко. Вспомнив, что дверь за хозяином захлопнулась, а потом еще и щелкнул замок, подумал, что держать будут взаперти и просто так отсюда не выбраться. Громко крикнул, а потом застучал кулаками в дверь:

-- Есть хочу, есть хочу!

Услышал сзади:

-- Тебя Кузя на вокзале подобрал?

-- Дед привез, -- хмуро ответил Ромка.

-- Де-ед, свой дед?! -- удивился сосед по койке.

-- Ну не совсем свой, брат моего деда. Мой дед уже умер.

-- Понятно, понятно, -- почмокал губами сосед. -- А меня Кузьма подобрал на вокзале. Тебя как зовут? -- спросил Романа.

Роман вздохнул: ах да, надо знакомиться, ведь теперь вместе жить придется.

-- Я Роман. -- И легко скользнул своей ладонью по протянутой. В ответ услышал:

-- А я Богдан, с Украины. -- И тут же сосед непонятно для чего схохмил: -- Я -- Богдан, а ты -- Роман, я тебе по шее дам. -- И, довольный, засмеялся. -- Скажи, здорово придумал?

Но хохма Ромке не понравилась. И почему это все хотят дать кому-то по шее?

-- Зачем же по шее-то? -- сказал, не глядя на Богдана. Ему было абсолютно не смешно.

-- Это для рифмы.

-- Меня ты не тронешь, -- махнул рукой Роман.

-- Почему?

-- Я псих, как заору...

-- Это кто сказал, что ты псих?

-- Бабка.

-- Врет твоя бабка, никакой ты не псих. Ты -- нормальный человек, понял?

-- Понял-понял, но лучше не заводи.

Сделав умильно-простецкое лицо, Богдан выпалил:

-- Слушай, а я могу сказать и так: "Я -- Богдан, а ты -- Роман, я тебе конфетку дам".

-- Сойдет, -- согласился Роман. -- Давай свою конфету, а то я страшно проголодался. -- В его глазах появились смешинки.

-- Но конфет у меня нет, это я просто так, для складухи. Кстати, я тоже голодный, -- честно признался Богдан.

-- Ну вот, а говорил, дам конфету... С рукой-то что?

-- А-а, Илья, брат Кузи, палкой бабахнул.

-- По руке и палкой? А почему?

-- Деньги я хотел припрятать, а он, гад, увидел и чуть руку не сломал.

-- Но воровать-то зачем?

-- Чего-чего? -- вытаращил глаза Богдан. -- Да я хотел свои, честно заработанные, взять!

Дальше Роман узнал, что Богдан в Москве у входа в метро поет жалобные песенки и люди ему в кепку деньги бросают, а Илья их потом все себе забирает. Сам Илья неподалеку что-то продает. Илья сказал Богдану, что если он опять станет брать деньги, то перебьет ему руки: калеке с обеими перебитыми руками денег будут бросать больше. Раньше с Богданом жил Кирилл, его Кузя тоже подобрал на вокзале. Кирилл воровал со свежих могил венки, а Кузя их на соседней станции продавал. Но недавно Кирилл сказал, что воровать венки не будет, хватит. И его уже три дня как нет, наверное, убежал. А еще Роман узнал, что Богдан приехал с Украины с матерью, а та куда-то делась. Отца же своего он никогда не видел.

-- Вот посмотришь, ты тоже будешь со мной за песни милостыню просить, -- уверенно сказал Богдан. Роман промолчал, он не представлял, как это -- милостыню просить? И вообще, никогда не думал, что можно вот так жить.

-- Умеешь чего-нибудь делать? -- спросил Богдан. -- Ну, чтобы деньги Кузьме с Ильей зарабатывать?

-- Не знаю, вот, глянь, -- протянул Богдану альбом с рисунками.

Тот, полистав, сказал:

-- Нет, за это не подадут. Будем с тобой петь. Мне Илья сказал, чтобы я придумал, о чем вдвоем петь.

-- Не придумал?

-- Чего?

-- Ну, стишки эти самые.

-- Пока нет, я их перед сном придумываю, а как встану -- вспоминаю. В клетке птичка, да? Я птичек люблю, они полезные: летают и летают, никому не мешают, зато червяков, комаров и всяких мошек поедают.

-- Это птичка без крылышка, ее чуть кошка не съела, -- и Роман стал рассказывать про синичку, попавшую когда-то в лапы кошки. -- Плохо, что семечки почти кончились, -- вздохнул Роман.

-- Не проблема, у метро купим.

-- Надо, чтобы были не жареные.

-- Там одна старая учительница семечками торгует: попросим, она принесет не жареных. Выпусти синичку, чего ей в клетке сидеть.

-- Сейчас выпущу, только ты к ней сразу не лезь, она чужих боится.

-- Послушай, что я придумал про твою птицу. -- Нагнувшись к клетке, Богдан серьезно прочитал:

Птичка-однокрылка

в клеточке живет,

в поле не летает,

песен не поет...

-- Ну как?

-- Здорово! -- сказал Роман. Ему и в самом деле понравилось.

-- Мне тоже понравилось, -- кивнул Богдан. -- А знаешь, та учительница, что семечками у метро торгует, мне говорила, что мои стишки под Есенина. Это такой поэт, как у нас на Украине был Тарас Шевченко.

Щелкнул замок, и дверь открылась. Кузьма поставил на стол чашки с кашей и хлебом.

-- Ешьте, -- сказал он и, зевнув, вышел, опять закрыв дверь на замок.

-- Ты глянь, -- повеселевшим голосом сказал Богдан, -- еду раньше принес. Это он, наверное, тебя испугался? Давай есть: это твоя чашка, а это моя -- понял?

Поужинав, Роман лег на койку. Он думал, что сразу уснет, уж так намаялся, но спать расхотелось. Как же все круто изменилось в жизни! Ведь совсем недавно было как у людей: мать, отец, квартира, школа. И вот все рухнуло. Жгла обида на дикую несправедливость: ну почему он должен быть здесь -- рядом с кладбищем? Почему бабка выгнала? Ромка понимал, что просто так мать пропасть не могла. Эти и другие вопросы мучили, будоражили, сердили...

У соседа жизнь тоже не мед. Растянувшись на койке, Богдан уставился в потолок и не шелохнется. Из-за больной руки лежать может лишь на спине или левом боку. Куртку снял и бросил на ноги. Кажется, наговорился, а ведь только что рта не закрывал. Всем от него досталось, особенно предкам -- чехвостил злыми стишками почем зря: отец -- идиот, мать -- идиотка. Надо же додуматься! Перед тем как лечь, Богдан признался, что в Москву приехал один, а мать осталась в Донецке, где пьет и мужчин к себе водит. Ему все это осточертело, потому и уехал искать отца. По старым адресам не нашел и теперь вот скитается где попало. Жить у братьев противно, но куда деться? Кузя -- ничего, хоть не лупит, а Илья -- бешеный, бьет чем попадя. Позавчера снова заявил: я, мол, калеку из тебя сделаю, им, калекам, бросают больше.

-- Слушай, Богдан, а отец-то твой, может, и ничего? Ну, не такой уж плохой, -- нарушил молчание Роман.

-- Я его только на фотографии видел, -- вздохнул сосед. -- Мать сказывала, что был красивый и сильный. Я говорит, на него похож.

-- Конечно, похож, -- согласился Роман. Ему чуть легче стало, от того, что не у одного него в жизни все плохо, есть и похуже живут. Чего хорошего у Богдана? Мать пьет, отца сроду не знал. Отец Романа никуда не убежал, любит его. Вот как найдет, уж тогда никто не обидит.

-- А с тобой что? -- прервал его мысли Богдан.

-- Паршиво, иначе как бы тут оказался? Но меня отец любит, только бабка мешает. -- О матери смолчал, сам не во всем разобрался. Вспомнив про бабку, опять начал злиться: это она все подстроила! Сел на койку, огляделся. До того все противно и гадко, но ведь не убежишь: дверь на замке и решетка на окне. Надо с Богданом обговорить, тот наверняка найдет выход, а может, и вместе с ним убежит. Вдвоем-то веселей, да и не так боязно.

Дома бабка за каждым шагом следила и никуда кроме как в туалет одного не отпускала. И тут тоже под замком, а туалета вообще нет. Вот новость, как же без туалета? Ему вдруг захотелось "по-легкому". Спросил: -- А где, собственно, туалет?

-- Пописать можно в ведро, во-он у двери стоит, -- пояснил Богдан, -- подходи и "пис-пис".

-- В ведро?! -- удивился Ромка. -- Странно, очень странно!

-- Ну не на пол же! -- фыркнул Богдан. -- Уж лучше в ведро, чем на пол. -- И тут же чесанул стишками: -- Ромка писать захотел, а ведерко не узрел. Ха-ха! -- засмеялся довольно.

-- Чего ж тут смешного? -- шмыгнул носом Ромка. Его, как назло, уже подпирало. Встал, подошел к ведру и, отвернувшись, со стеснением справил нужду. Думал, что Богдан станет подкалывать, однако тот промолчал.

-- Ну а если... -- Говорить, что "если", Роман не стал, но Богдан сразу понял.

-- Тогда придется дубасить по стене и просить, чтобы кто-то из Кузильев открыл дверь и за ручку сводил в туалет.

-- Кого-кого просить? -- вытаращил глаза Роман.

-- "Кузильев". Кузя и Илья -- дошло?

-- В общем, да. А в туалет, значит, только за ручку?

-- И никак иначе. Да ты не горюй, ходить ночью по туалетам нам с тобой вряд ли придется: живот-то пустой. Хотя, может, при тебе кормить лучше станут?

"Богдан прав", -- подумал Роман, но в окошко на туалет с покосившейся дверью все же поглядел. -- Чего об этом-то еще голову ломать. Молча слушал Богдана: тот многое повидал и его так интересно слушать! Что, если б его не было и пришлось торчать в этой комнате с зарешеченным окном одному? Нет, даже представить невозможно, он бы умер с тоски. Вдвоем же что-нибудь обязательно придумают.

А Богдан рассказывал, как из Донецка добрался до Москвы. Было непросто, но добрался, потому как к людям подход находил. "Подвези, дяденька, отстал я, а мама с папой ищут и плачут..." Не отказывали, да еще и едой делились. Богдан сказал, что так можно добраться куда угодно.

-- А до моего города? -- спросил Роман.

-- Нет ничего проще, -- хмыкнул Богдан. -- Главное -- на глаза милиционерам не попадаться. Ведь сразу станут выяснять, кто ты и откуда. Меня один раз в дежурку таскали, но сбежал.

-- Сегодня отдыхаешь? -- спросил Роман.

-- Какой там отдых! Если б не облава, сидел бы как миленький у метро и канючил: подайте Христа ради калеке на пропитание! Помогите, люди добрые!

-- Это какая такая облава?

-- Ну, на беспризорников, что кругом попрошайничают. Сам слышал, как милиционер Илью предупредил, чтобы меня с собой день-два не брал.

Роман вытаращил на Богдана глаза: как это милиционер мог Илье открыть служебную тайну? Но оказалось, что Илья платит милиционеру деньги.

-- И много?

-- Когда как. Сам не видел, но думаю, немало, потому как собираю о-ё-ёй сколько.

-- Значит, завтра тоже не поедем? Мне, -- признался, -- хочется выспаться.

-- Кабы ехать, то Илья наверняка уже предупредил бы. А выспаться и мне хочется, -- Богдан рассмеялся. -- Я и в электричке, пока едем, сплю.

-- Вот только Бескрылку совсем кормить нечем, семечки-то тю-тю, -- вздохнул Роман.

Богдан оживился.

-- А вареные яйца или печенье она клюет?

-- Не знаю, не пробовал, да и где взять?

-- Так если не поедем, то будем шнырять по кладбищу. Завтра суббота, на могилы яйца, печенье и конфеты люди принесут. Конфеты уж точно не будет клевать, а печенье -- думаю, что будет.

-- А чего по кладбищу шататься? -- нахмурился Роман. У него такое времяпрепровождение интереса не вызывало, да и с могил брать, что мертвым принесут... бр-р!

-- Мы не шататься будем, а венки для Кузи воровать.

-- Венки воровать?! Не буду! -- отрезал Роман. -- Ты как хочешь, я не буду. Если Кузе надо, пусть сам и ворует.

-- Кузя воровать не станет, он только покажет, какие венки взять и к машине отнести. У меня есть ножницы -- проволоку "хык-хык". Но чтобы нас никто не видел, иначе поймают, а Кузя скажет, что он тут ни при чем.

Роман молчал. Разговор о венках и кладбище ему противен, уж лучше о чем-нибудь другом.

Нагнувшись к клетке, Богдан сказал Бескрылке:

-- Ах ты моя чирикченка! Одной-то в клетке, поди, надоело, да и поклевать нечего.

-- Выпусти ее, -- попросил Роман и стал выбирать из кармана последние семечки. Их было мало. Вздохнул: -- Бескрылка у меня такая умная, ну все понимает! -- Стал пересчитывать семечки. -- Гляди, как сейчас станет мне в ухо чирикать-щебетать. -- Он спрятал ладонь с семечками за спину, а Бескрылка прыгнула на плечо и громко зачирикала: вроде как недовольна, что он семечки прячет.

Богдан засмеялся:

-- Вот это пощебетала на ушко!

Но Роман легонько по-птичьему-синичьему свистнул и склонил голову к плечу. Бескрылка ему клювом за ухом пощекотала.

-- О-ё-ёй! -- засмеялся Роман. -- Ради Бога, не щекочи, отдам все до семечка, на... -- и, разжав ладонь, поднес к Бескрылке.

Та, прихватив клювом зернышко, прыгнула в клетку, села на палочку и стала семечко расклевывать.

-- Теперь утащит туда все до единой.

-- Умная, ничего не скажешь, -- похвалил Богдан. -- Ты не вздумай ее бросить.

-- Она еще такая чистюля, -- нахваливал Роман Бескрылку. -- На пол никогда не капнет.

-- А семечки мы ей обязательно найдем, -- пообещал Богдан и громко зевнул.

На улице стало темнеть. Было слышно, как ветер трепал свесившиеся ветви ивы, стоявшей сбоку от окна. Под порывами ветра ветки-косы стегали по стеклу и крыше. Свет ребята не включали, без него уютнее.

Роман не хотел, чтобы Богдан уснул первым, нет, первым надо уснуть ему. Разговаривали обо всем: о школах, где учились, о собаках и кошках, о родственниках и родителях старались не распространяться, а больше всего хвалили Бескрылку. Богдан даже попросил поставить клетку на стул рядом с его кроватью. Еще он предложил на ночь выпустить ее из клетки, но Роман с этим не согласился: Бескрылка сядет ему на руку или на плечо, а он во сне может сделать ей больно.

-- А у тебя, Богдан, друзья есть? -- негромко спросил Роман. Ему хотелось услышать, что друзей у соседа нет, как нет их и у него. И об этом он ему непременно скажет, а еще о том, что теперь они будут дружить. А может, когда подрастут, то и жить станут поблизости. Как это здорово -- иметь рядом настоящего друга! Богдан или не расслышал вопроса, или его уже сморил сон. Он так и не ответил. А вскоре, как всегда незаметно, уснул и Роман.

Идти на кладбище Роману страшно не хотелось, но Кузя, как только он закапризничал, напомнил о цепи. Может, в шутку, а может и всерьез. Сидеть одному, да еще на цепи? И вместе с Богданом Ромка поплелся за хозяином на кладбище. Да туда и идти-то всего ничего.

Кузя, мрачный, недовольный, с ними не разговаривал. Причина, как пошептал Богдан, понятна: похорон в эту субботу не ожидалось, а значит, и венков на продажу не будет. Кузя на венках неплохо поднажился. За что бы он купил микроавтобус и не совсем старую "Волгу"? А к осени планирует открыть собственное производство гробов, заказы на них все время растут. Помещение есть, столярным делом владеет, ну а доски обещал по сходной цене доставлять Мошнев. Кузя был даже рад, что старик привез к ним мальчишку. Что там дома у них случилось, Кузю нисколько не интересует, а Роману какое-нибудь занятие они с Ильей подыщут.

Илья каждый день в Москву мотается: торгует семенами цветов и овощей -- дело в сезон прибыльное. У Ильи тоже есть свои планы: построить хорошие теплицы. Не чепуховые, нет, а со всеми удобствами, чтобы можно было выращивать цветы и зимой и летом. Цветы -- товар ходовой: хочешь -- в магазины сдавай, а хочешь -- на кладбище торгуй, на религиозные праздники цветы нарасхват. Нужны деньги, деньги, без денег никуда не толкнешься. Неожиданно хороший приработок стало приносить попрошайничество ребятишек. Началось с Кирилла, которого брат Кузьма привел с вокзала. Илья взял его с собой в Москву просто так, чтобы изредка, пока он куда-то отлучится, приглядывал за товаром. Потом, шутки ради, посадил доходягу у входа в метро и показал, как надо жалобить людей, чтобы деньги бросали. И пошло, да еще как! Кирилл в иные дни собирал больше, чем Илья наторговывал. Потом Кирилл удрал, не захотел венки воровать, а Кузьма подобрал на вокзале Богдана. Пацан с Украины оказался сущим кладом: он собирал денег еще больше, чем Кирилл, но за ним нужен глаз да глаз -- ворует. Илья подумывает привлечь к попрошайничеству и Романа: чего без толку дома сидеть? На пару с Богданом у них должно неплохо получиться. А если все пойдет как задумано, то летом они с Кузьмой примутся за первую теплицу.

...На главной аллее кладбища тихо, покойно и никого, даже копачей не видно. Впереди шел Кузя, чуть поотстав от него -- Богдан с Романом. Деревья на аллее высокие и самые разные: тополя, березы, клены, вязы, сосны, ели. Листьев на деревьях пока нет, потому и просвечивает сверху весеннее солнце. Но скоро здесь будет, как в огромном зеленом тоннеле. Напротив некоторых свежих могил Кузя приостанавливается и оценивающе смотрит на венки. Богдан услужливо подскакивает, но Кузя морщится и молча проходит дальше.

-- Одно старье, -- поясняет Богдан Роману. -- Кузя недоволен... Говорит тихо, чтобы хозяин не услышал.

-- А тебе, видно, страсть как хочется перед ним повыпендриваться.

-- Я не выпендриваюсь, -- обиделся Богдан.

-- Значит угодничаешь, это не лучше. Ты еще спроси, а какой венок, господин, тебе притащить?

-- Да не угодничаю я, просто так говорил.

-- А какая разница? Ты же сам хвалил Кирилла, который от Кузильев удрал. Уж он-то венки не стал, как ты, воровать!

-- Кузя за венки немного платит. -- Богдан обиженно отвернулся и какое-то время ребята шли молча. Кузя несколько раз останавливался у могил, но Богдан к нему больше не подскакивал, хотя и с Романом не разговаривал -- дулся.

-- А деньги-то зачем? -- спросил Роман.

-- Пригодятся, -- пробурчал Богдан. -- С ними куда хочешь можно добраться.

-- Ты же говорил, что и без денег добраться не проблема.

-- Говорил, но с ними легче.

-- Понятно, -- вздохнул Роман. -- Ты, Богдан, не обижайся, лучше расскажи про Кирилла -- из-за чего он удрал?

-- Давай отстанем, а то Кузя услышит, у него слух как у собаки. В общем так, -- начал,-- тут недавно на кладбище такое творилось, о-о!

-- Да что творилось-то?

-- Какие-то пьяные бандюги крушили кресты и памятники, ломали ограды, а венки собирали в кучи и жгли.

-- И никто не видел? -- воскликнул Роман.

-- Тише ты, Кузя услышит. -- Кузьма и в самом деле приостановился, исподлобья поглядел на них, но, не заметив ничего подозрительного, пошел дальше.

-- Наш хозяин видел, но не вмешался. Я утром слышал, как он Илье говорил: " А зачем мне с ними связываться, еще дом подожгут!"

-- Тр-ус-с... -- зашипел Роман. -- Только и может, что краденое продавать! -- Чуть помолчав, спросил: -- Ну, а про Кирилла-то?

-- Ах, да, -- хлопнул Богдан ладонью по лбу. -- В тот день, значит, Кузя с Кириллом, как и мы сейчас, ходили по кладбищу и приглядывали, что спереть. Ну а люди как услышали, что на кладбище был погром, то стали приезжать. Много собралось: плакали, шумели, начальство и милицию ругали. Одна старушка упала на могилу мужа да как зарыдает: "Что мне делать, что мне делать! Уж лучше б рядом с тобой лежать!.." Плита на могиле разбита, ограда покорежена, от венков одна проволока осталась. Кирилл переживал, потому что еще раньше венок с этой могилы к Кузе в машину оттащил. У людей горе, а он венки ворует. И -- все, сказал после этого, больше не буду. Потом пропал. Вот как было.

-- Правильно поступил, -- кивнул Роман. -- Мы с тобой тоже убежим. Или передумал?

-- Ничего не передумал, но надо все обмозговать.

-- Нет, и долго мы будем тут шастать? -- начал заводиться Роман. -- Меня уж ноги не держат!

-- Фи-и -- "шастать"! -- присвистнул Богдан. -- Да Кузя просто так никогда не шастает, он дело делает. -- Богдан состроил на лице такую рожу и так задрал голову вверх, что чуть кепка с макушки не свалилась. Поправив кепку, сказал: -- Уж коли ты такой смелый, то скажи Кузе, что надоело и пора домой. А-а, боишься?

Нет, не узнать в этот день Романа с Богданом. Еще вчера были такие дружные и так понимали друг друга, а сейчас словно черная кошка промеж них пробежала: сыпят колкости и ни один другому не уступает.

-- Думаешь, побоюсь, да? -- взвился Роман. -- А вот пойду и скажу, что надоело, опротивело. Я не ты, и ничегошеньки он мне не сделает. Вот поглядишь -- не сделает.

Ромка был настроен решительно. Вспомнил, как Кузьма с дедом разговаривал, и подумал, что он трус и не посмеет его наказать. Трус, трус... Нет, не будет он венки воровать! Но стоп, кажется, кто-то на аллее появился...

От входных ворот в их сторону двигалась группа людей. Они что-то держат в руках, но что, пока не видно. Увидели их и Кузя с Богданом. Кузя сразу скрылся среди памятников: осторожен и не любит на людях светиться. Не сговариваясь, Богдан с Романом подошли к водопроводной колонке и стали ждать. После зимы колонку еще не включали, воды в ней не было, а это их и не интересовало, хотя Богдан и держался за ручку колонки для вида.

Внимание Романа привлекла шедшая рядом с пожилой, в черной косынке тетей худенькая девочка. Она была приблизительно их с Богданом возраста.

-- К кому же идет с цветами? -- вслух подумал Роман.

-- Небось кого-то из умершей родни навестить, -- пояснил Богдан.

Люди негромко переговаривались между собой и на ребят внимания не обратили. Девочка же как-то мимолетно и робко бросила на них печальный взгляд и тут же отвела его в сторону. В руках у нее была корзина с цветами, небольшая, но красивая. У всех остальных -- букеты цветов. Венков не было. Поглядев на ребят, тетя в черной косынке спросила:

-- Мальчики, а вода в колонке есть? -- Ребята молча покачали головами.

-- Плохо, -- сказала тетя, -- надо было из дома воды прихватить. -- Пройдя еще немного, люди свернули в глубь квартала. Чем они там занимались, Богдан с Романом не видели, так как все торчали у колонки. Кузя из укрытия не выходил.

-- Чего это она про воду? -- спросил Роман.

-- Наверно, цветы поставить, а может, протереть что. -- Почесал затылок: -- Но почему Кузя молчит, чего он задумал?

-- Неужели корзинка приглянулась? -- вздохнул Роман.

-- Может, и так.

-- Глянь, обратно идут! -- Богдан зачем-то стал дергать ручку колонки.

Люди на аллее теперь были более оживленны и говорливы.

-- Помянули -- и по домам, -- грустно заметил Богдан. -- Может, и нам что оставили.

Проходя мимо, девочка с тетей вдруг остановились, и девочка, взяв у тети пакет, медленно, будто смущаясь, подошла к мальчишкам.

-- Вот, возьмите, -- и протянула им этот пакет, грустно вздохнув. -- Возьмите и помяните мою маму.

Богдан с Романом растерялись и не знали, что ответить.

-- Берите, мальчики, берите, -- сказала тетя. -- Не стесняйтесь.

-- Вы, наверное, тоже к кому-то пришли? -- спросила девочка.

-- Да, отдать дань уважения! -- как-то уж слишком быстро и не по-ребячьи заумно ответил Богдан, принимая пакет. Роман промолчал: не говорить же, что пришли с Кузей воровать венки. Ему было стыдно, и он покраснел. А девочка с грустными глазами вернулась к тете, и они заспешили к выходу.

Присев на колонку, Богдан раскрыл пакет и жадно потянул носом.

-- О-о! -- воскликнул радостно. -- Да тут домашние пирожки! Мечта!!! -- Один пирожок быстро передал Роману, быстро достал и сунул себе в рот другой, и они стали жадно есть. Пирожки были отменные. -- Тут еще конфеты и печенье, -- повел Богдан носом. -- Считай, что нам с тобой крепко повезло.

Сзади незаметно подошел Кузя.

-- Пошли, -- сказал он властно.

-- Куда? -- спросил Богдан, дожевывая пирожок.

-- А вон туда, -- кивнул Кузя на местечко, откуда только что ушли люди с девочкой.

Богдан с Романом неохотно двинулись за хозяином. Остановились у свежего захоронения. На надгробной плите увидели портрет красивой молодой женщины. Под портретом слова: "Помним, любим, скорбим". Сбоку от плиты прикручена проволокой к ограде корзина с цветами и еще много цветов на могильном холмике. "Вот, оказывается, к кому приходила девочка, -- подумал Роман. -- Это ее мама, и такая молодая!.." Вдруг ему стало жарко и душно: так это же из-за них с Богданом и Кузей цветы прикрутили проволокой! Словно очнувшись, услышал противный голос Кузи.

-- Доставай, Богдан, щипцы.

-- Щипцы? -- переспросил тот. -- Но я их не взял.

-- Растяпа! -- ругнулся Кузя. -- Тогда иди и откручивай, да побыстрей!

Богдан переминался с ноги на ногу, но откручивать проволоку не спешил: глядел то на Кузю, то на Романа.

И Роман решился. Подойдя к Кузе, он как можно спокойнее проговорил:

-- Корзину мы брать не будем.

-- Не понял? -- опешил Кузя и часто-часто заморгал глазами. -- Кто это -- мы?

Роман ткнул рукой в Богдана.

-- Вот он и я, мы так решили. -- Глубоко вздохнув, поглядел на товарища: лишь бы не подвел.

-- Во как? -- хмыкнул Кузя. -- Но уж тебя-то, между прочим, никто не спрашивал! Чего лезешь куда не надо, вот придем домой, там и потолкуем. Бросил взгляд на Богдана: -- А ты не зли меня, раскручивай проволоку. Кому сказал?

Но Богдан не шелохнулся, и Кузя разозлился. Подойдя к Богдану вплотную, он сильно толкнул его к могиле. Тот еле устоял, но не пошел.

-- Не толкайтесь, все равно корзину не возьмем! -- крикнул Роман.

-- Это почему же не возьмете?! -- взвыл Кузя.

-- Тут мама одной девочки похоронена, это ей цветы принесли!

-- Вот как отстегаю обоих, так и про своих мамаш позабудете! -- пригрозил Кузя.

-- Только троньте! -- взвизгнул Роман. -- Я так заору, а еще деду Васе расскажу, что заставляли венки воровать! -- Он кричал громко, на все кладбище.

-- Паршивец, -- прошипел, оглядываясь, Кузя, но рукам волю давать не стал. Задумался. Потом, поглядев на Романа, будто ничего не случилось, сказал: -- Ладно, будь по-вашему, не хотите -- не надо. Пошли домой.

Кузя привел ребят в дом и закрыл в комнате на замок. С ними не разговаривал и делал вид, что страшно обижен. Нет, а он все-таки струсил, возможно, из-за деда Василия, потому что наказывать ребят не стал.

А ближе к вечеру вернулся из Москвы Илья. Видно, Кузя успел ему поплакаться, потому как "младшенький", войдя в комнату, был взбешен.

Ну все, подумали Роман с Богданом, этот размусоливать не станет, а так влупит за неподчинение... Но зашел Кузя и вытолкал брата из комнаты. Уходя, предупредил, что завтра оба поедут с Ильей в Москву. Спросил у Богдана:

-- Стишки готовы?

-- Почти.

-- Не забудь, что вас теперь двое. -- И закрыл дверь на замок.

Уснули не сразу. То кормили печеньем Бескрылку, а она не клевала, то Богдан учил товарища, как надо попрошайничать. Роман сказал, что петь не станет. Богдан посоветовал прихватить клетку с Бескрылкой и надеть темные очки: пусть думают, что он слепой. Очки он ему даст. Лежали, разговаривали, думали. В Москву Роман поедет. Почему бы и не поехать, ведь оттуда домой легче удрать: на поезд и ту-ту. Только надо узнать... Потом Богдан придумывал грустные стишки: перед сном они легче придумывались.

Утренняя суматоха была для Романа не из приятных. Илья поднял их с Богданом таким криком, что в соседнем доме, а он неблизко, дворовая собака залаяла.

-- Быстрей, быстрей, сони, -- торопил Илья. -- К электричке опоздаем. Потом метнулся за завтраком: на кухне ребят не кормили. Принес в железных чашках гречневую кашу. Пацаны стучали ложками, переговаривались.

-- Какая электричка-то? -- спросил Роман. На электричках ему ездить не приходилось, а тут не только прокатится, а и Москву увидит. Какая же она, Москва? Слышал, читал, отец рассказывал, но увидит впервые.

-- Нормальная, -- Богдан зевнул. Он, как и Роман, не выспался и постоянно зевает. Илья смотрит на часы и поторапливает -- через сорок минут электричка уходит. К станции Кузя подвезет, он уже прогревает "Волгу".

-- Бескрылку не забудь, -- напомнил Богдан.

-- Угу, -- кивнул Роман.

-- Очки потом дам, а то потеряешь.

-- Ага, потом, -- согласился Роман и чихнул. Он вообще не представлял, как все будет: милостыню никогда не просил, да и не станет -- посидит рядом с Богданом, Москву посмотрит, семечек для Бескрылки купит.

Поели. Илья приказал Богдану:

-- Размузюкай этого чистюлю, да побыстрей, Кузьма ждет.

Богдан заулыбался:

-- Это запросто!

Роману непонятно, что значит "музюкать". Богдан пояснил. Ах, вон что, ну и пусть музюкает -- сам весь размузюканный. Для придания "нужного вида" у Богдана есть угольки, он ими раз-раз по лицу, потом по шее, рукам -- и готово! "Вид" у Романа получился такой смешной, что даже Илья кисло улыбнулся.

Выскочили на улицу -- и в "Волгу". Кузя по-прежнему не разговаривает, дуется за вчерашнее. Поехали. На коленях у Романа клетка с Бескрылкой. "Чир-рик, чир-рик!" -- словно спрашивая, куда и зачем едут, подала синичка свой голосок.

Кузя остановил "Волгу" у вокзала, высадил их, молча развернулся и уехал. Илья, а за ним Богдан с Романом, рванули к электричке. Успели. Билеты не брали, авось пронесет. Привалившись к спинке кресла, Богдан сразу же отключился, а Роману не дремлется. Электричка легко и плавно набирает скорость. Илья тоже молчит, он не из говорунов.

На московском вокзале людское столпотворение, а улицы, куда ни глянь, запружены машинами. Шли с толпой к метро, стараясь не оторваться друг от друга. Роман в одной руке держал клетку с Бескрылкой, а другой цеплялся за Богдана. Тот шел боком, чтобы не задеть больную руку. У входа в метро остановились.

-- Ждите, я скоро, -- сказал Илья и завернул за угол строения.

-- Тут и сидеть? -- спросил Роман, оглядевшись.

-- Да, а что?

-- Ничего, просто голова кругом.

-- Привыкнешь, днем народу меньше.

С поклажей в руках и на спине из-за угла появился Илья. Спешит.

Разложив на асфальте куски картона, велел "приступать", а сам начал собирать раскладной столик для торговли семенами.

-- Возьми очки, -- сказал Богдан Роману, -- а клетку перед собой поставь. Кепку брось на нее.

-- Может, без очков обойдусь?

-- Одевай, мы с тобой инвалиды, понял? А лучше дай клетку мне.

-- Зачем?

-- Давай-давай!

-- Бери, только осторожно.

Богдан взял здоровой рукой клетку, поставил себе на колени, огляделся и негромким, грустным голосом заканючил:

Птичка-однокрылка

в клеточке живет,

в поле не летает,

песен не поет...

Помолчав, вновь и вновь пропел про птичку срывающимся, дребезжащим голоском. Вернув клетку Роману, стал сыпать сочиненными перед сном стишками, жалуясь на свою жизнь и жизнь сидевшего рядом "братишки":

Заболела мамка,

и запил папаша,

и такою тяжкой

стала жизнь вся наша.

Мамку схоронили,

а отец нас бросил,

мы же, как бродяги,

милостыню просим.

На земельке стылой

мы сидим с братишкой,

в школу мы не ходим,

не читаем книжки...

Роман поправлял очки, "чирикал" с Бескрылкой, что-то повторял за Богданом и сам удивлялся, как у него все так здорово получается.

Многие москвичи торопливо и равнодушно проходили в метро: столько за последнее время появилось попрошаек и чего только от них не услышишь. Но немало было и таких, которые останавливались, доставали мелочь из карманов, молча клали монеты в кепки и уходили.

Нестарая женщина в очках, остановившись около Романа, спросила:

-- Мальчик, а птичка вместе с клеткой продается?

Роман сделал удивленное лицо, не зная, что ответить. Выручил Богдан. Прервав грустную песню, он пояснил:

-- Женщина, неужели вы не видите, что эта птичка -- тоже инвалидка? Как же ее можно продать? Она без крылышка...

-- Ах да, да, понятно, не продается... -- Поковырявшись в сумке, женщина бросила в кепку Романа денежку и скрылась в метро.

Прилично одетый мужчина, послушав Богдановы "страдания", сказал, что сам немало пережил, и дал Богдану долларовую купюру. Как только он отошел, тут как тут появился Илья и забрал деньги. Он успевал и торговать и денежки незаметно из кепок выгребать. Каждый раз злился, что в кепке Романа монет почти не было.

-- Ты не молчи, -- говорил он, делая страшные глаза, -- болтай чего-нибудь или пой...

-- Петь я не умею и не буду.

-- Зачем же без толку торчать?

-- Тогда уйду...

-- Я те уйду! -- пригрозил Илья, но бить не стал. Через какое-то время опять подскочил злой-презлой.

-- Пошли, поговорить надо.

Роман не шелохнулся.

Пробурчав что-то невразумительно-угрожающее, Илья потянул его за рукав куртки.

-- Ладно, пошли, все равно не боюсь. -- Роман пожал плечами и облизнул пересохшие губы. И Богдану: -- Подтвердишь потом, что бил.

-- Полялякай мне! -- Илья рывком потащил Романа за угол. Там остановился и, сопя раздувающимися ноздрями, прошипел:

-- Ты будешь, гаденыш, делом заниматься?

-- Не-ет, не буду! -- крикнул Роман.

-- Ах, не будешь? Тогда... -- и взмахнул рукой, но не успел ударить, как Роман дико завизжал:

-- Уби-ива-ют! Спас-сите!

Люди сразу их окружили, спрашивают, кто они и за что бьют.

-- Че орешь, дур-рак? -- рявкнул Илья и как можно спокойней объяснил людям:

-- Дурак он, от рождения, чок-ну-тый! -- И покрутил пальцем у виска. -- Идите, граждане, идите, мы сами разберемся.

Люди разошлись, Роман тоже пошел к Богдану. Обернувшись, предупредил отставшего Илью.

-- Вот как дед Вася приедет -- все расскажу. -- Он уже убеждался, что Илья тоже боится деда.

Угроза подействовала. С этого дня Илья к Роману не приставал, но пообещал что-то придумать. И придумал: принес небольшую иконку с Божьей Матерью, даже показал, как лучше держать ее. Теперь и Роман был при деле, хотя у Богдана и без него здорово получалось. К угрозам Ильи теперь Роман относился спокойно. Боятся братья деда Василия, боятся.

А люди идут и идут; кто-то не задерживаясь, другие останавливаются, слушают Богдана, крестятся, бросают в кепку монеты. Стишки приятеля Роману уже поднадоели. Подошла пожилая учительница, что неподалеку торговала семечками. Она слушала Богдана и вытирала слезы. "Все верно, -- шептала, -- никому такие, как вы, не нужны". Богдан с ней поговорил насчет семечек, и вскоре она их принесла. Вот радости-то было: теперь Бескрылке есть что поклевать.

Перед отъездом к Илье подошел милиционер небольшого роста, с кобурой на ремне и такой важный-важный. Богдан толкнул Романа:

-- Гляди, наша "крыша" появилась.

-- Какая "крыша"? -- не понял Роман.

-- Он и есть наша "крыша"... Ну, чтобы никто нас отсюда не турнул. За это Илья ему платит каждый день. Гляди, гляди, сейчас пойдут к телефонной будке и Илья сунет деньги, а потом "крыша" уплывет. -- Все так и было: Илья с милиционером отошли к будке, быстро о чем-то переговорили, потом Илья что-то передал милиционеру и тот не задерживаясь ушел. Роман услышал, как он сказал Илье:

-- До завтра.

Они приезжали и завтра и послезавтра, облав на ребятишек-попрошаек не было. Роман с новой своей ролью почти освоился, хотя песен не пел и руку за милостыней не тянул.

А однажды, когда вернулись после обычных московских дел, случилось то долгожданное, о чем Роман не раз думал-передумал.

Увидев издали стоявший у дома Кузьмы знакомый КамАЗ, Роман радостно вскрикнул, и будто огромная внутренняя сила толкнула его вперед. Он рванул к КамАЗу, оставив позади Илью и Богдана. (Хорошо, что клетку с Бескрылкой в этот раз с собой не брал.) Но, увидев у ворот Кузьму с дедом Василием, словно споткнулся. Нет, не деда ему хотелось увидеть, не деда. Думал, отец его разыскал или кто-нибудь другой, но уж не этот противный старик.

И только подумал, как увидел вышедших из-за машины -- о-о, радость-то какая! -- добряка Максима, а еще -- даже и представить такого не мог -- молодого милиционера, который приходил к ним домой и расспрашивал про маму. "Все-таки нашли, нашли! -- обрадовался Ромка. -- Теперь-то уж точно он у Кузильев не останется!.." Мысли бурей проскочили в возбужденной голове, и вот уже Роман повис на руках у Максима, который как пушинку легко и сильно-сильно закружил его, добродушно повторяя: "Ну вот, наконец-то и отыскался". Потом Роман бросился к Сергею и прижался к нему: так и бегал то к одному, то к другому. До чего ж дороги были ему эти люди, роднее родных! Нет, старика обнимать он не собирался. За что?! Это он привез его сюда! Дед отводит глаза: может, стыдно? Но радость переполняет Романа, и он не находит себе места.

-- Я знал, знал, что найдете, я ждал! -- твердил Роман.

-- Мы тоже за тебя переживали, -- сказал Сергей. -- И очень нам помог дедушка Вася.

-- О-он помог? -- удивленно протянул Роман. -- Нет, зачем же неправду говорите?

-- Да-да, без него мы бы тебя так быстро не нашли. А дома отец ждет не дождется: Василий Петрович может подтвердить. -- Мошнев кивает головой, мол, все именно так, но вид у него довольно растерянный.

Детская интуиция верно подсказывала Роману, что по своей воле Мошнев сюда бы никогда не приехал. Просто не было у него выхода: получать очередной срок из-за Антонины он не захотел, знал, что на зоне долго не протянет. Потому и привез молодого опера к сыновьям друга, где, казалось бы, так надежно пристроил Романа. Вспомнил, как капитан все допытывался, почему он сразу не уехал куда-нибудь подальше? Почему обратно вернулся, после того как спрятал внука Антонины? Эх, если б знать, где споткнешься... А все из-за квартиры, которую Антонина пообещала: уж так захотелось получить дармовую хату и хоть на старости лет пожить по-человечески. Мошнев понимает, что Роман ему не верит, потому и глазеет волчонком.

Подошли Илья с Богданом. Поздоровавшись с братом и дедом, Илья стал с ними о чем-то переговариваться, а Богдан, предчувствуя скорую разлуку с Романом, спросил:

-- Отец приехал, да?

-- Нет, отец дома ждет, а вот дядя Сережа приехал с дядей Максимом. -- Деда не назвал из принципа.

-- Уедешь, да? А я тут опять один останусь? -- В голосе Богдана -- грусть, в глазах -- слезы.

-- Дядя Сергей что-то придумает, -- пообещал Роман. -- Он милиционер, он придумает. -- Подойдя к Никитину, Ромка стал его упрашивать: -- Дядя Сергей, помогите Богдану! Он хороший, но ему сейчас трудно, помогите. -- Роман волновался, так как впервые просил за друга, попавшего, как и он, в беду.

-- Хорошо, хорошо, успокойся, разберусь.

-- Нет-нет, надо сразу, сейчас же! -- настаивал Роман.

-- Ну и характер у тебя, Ромка, -- весело сказал Сергей и -- Богдану: -- А ты чей, парень? -- Но тот, всегда такой языкастый, вдруг смешался, и вместо него стал пояснять Роман.

-- Он ничей. Это Богдан, из Донецка, он отца ищет.

-- Из Донецка? -- удивился Сергей. -- Во-он откуда прикатил! А тут что делаешь?

-- Он милостыню около метро просит, я с ним тоже сижу рядом, с иконкой! А они, -- Роман кивнул на Кузьму с Ильей, -- деньги себе забирают. А еще Богдан венки с кладбища для Кузьмы воровал.

-- Неужели?

-- Точно-точно, а дядя Илья ему даже руку палкой сломал, когда Богдан хотел немного денег себе взять. Говорил, что если будет еще деньги брать, то перебьет обе руки, и к тому же калекам больше подают.

-- Ну и ну! -- нахмурился и покачал головой Никитин. Бросил косой взгляд на Илью: -- Это кто ж тебе позволил над детьми издеваться?

-- Да загибает парнишка, -- начал оправдываться Илья. -- Так, пару раз по своей воле посидели у метро, а венки -- сплошная чушь. Да разве можно пацанам верить?

-- А вот и не чушь! -- разозлился Роман. -- Скажи, что верно говорю? -- спросил он Богдана. Тот согласно закивал головой.

-- И рука -- тоже чушь? А кто палкой бил?

-- Насаетесь как угорелые, так и голову свернуть можно, -- огрызнулся Илья.

Перепалку прервал Никитин:

-- Ладно, не будем сейчас об этом, сказал разберусь -- значит разберусь, но попозже. Давайте проводим Максима и деда Василия, им за лесом ехать надо.

-- И надолго они? -- недовольно спросил Роман. Он-то думал, что сядет в КамАЗ и домой покатит, а оказывается, нет.

-- Мы с тобой поездом поедем, -- успокоил Сергей.

Проводили Максима с дедом Василием, а потом Никитина с Романом и Богданом Кузьма отвез в отделение милиции. На своей "Волге". Ночевать у братьев никто не собирался, так как еще можно было успеть на последний поезд.

...Трогательным было прощание Ромки с Богданом: только подружились -- и расстаются. Роман дал другу адрес отца, будут теперь переписываться. Богдан взял в руки клетку с Бескрылкой и стал с ней разговаривать.

-- Чего примолкла? Небось тоже расставаться со мной не хочешь? -- И Роману: -- Смотри, не бросай Чирикчонка.

-- Выдумал тоже, какого Чирикчонка-то? -- засмеялся Роман. -- Она Бескрылка, а не Чирикчонок, понимаешь?

-- Понимаю-понимаю, на, возьми с собой семечки, учительница в обед принесла твоей Бескрылке. -- И он пересыпал семечки из кармана в газетный кулек...

... В милиции Сергею пообещали разобраться с братьями Кузьмой и Ильей, а также при первой возможности отправить Богдана в Донецк к матери: он был не против. А пока мальчишка побудет в спецприемнике для несовершеннолетних.

Сергей был доволен: командировка пока складывалась удачно. Вспомнил вчерашние наставления Рудакова и Шилова, их опасения -- у него же это первая самостоятельная командировка. Теперь Роман с ним, и скоро они вернутся домой! А потом начнется последняя раскрутка уголовного дела, а еще будет встреча с Галей... Так получилось, что о командировке он ей сам сообщить не смог и просил это сделать Шилова. Теперь жди персональный выговор, это уж точно. Ну что ж, заслужил.

На последний поезд Никитин с Романом успели, теперь впереди ночь, а утром -- уже дома. Сергей позвонил из Москвы Шилову, предупредил, что они выезжают. Тот пообещал сообщить Сунцову: для него это будет сюрприз. Роману спать не хотелось, болтал бы и болтал. В последний раз такое с ним было в первую ночь у Кузильев: столько тогда наговорили с Богданом! Сейчас Богдану потрудней, чем ему. Хорошо, что будут переписываться. Кроме отца Роман еще ни с кем не переписывался.

Никитин не хотел начинать разговор с Романом о матери -- зачем портить мальчишке настроение: пусть расслабится, отойдет от пережитого. Кроме них в купе была молодая пара, которая вскоре пошла поужинать в вагон-ресторан. Оставшись вдвоем, Роман напомнил Сергею об их последней встрече, когда тот готовился идти в школу и участвовать в выставке рисунка, но все сорвалось.

-- Ты мне еще хотел что-то сказать, но помешала бабушка, -- добавил Никитин. Ему хотелось знать, о чем умолчал Роман.

-- Да, хотел... -- Роман как-то сразу помрачнел.

-- Так что, если не секрет? Нет, вообще-то можешь и не говорить.

-- Ну, почему же, скажу. Вы ведь приходили узнать про маму?

-- Верно, она пропала, вот и хотели бабушку и тебя послушать. У тебя есть какие-то соображения?

-- Сам не знаю... Бабушка сказала, что мама куда-то уехала, а я сомневаюсь.

-- Почему?

-- Если уехала, то почему вся одежда и сапоги остались дома? Ну как без одежды зимой уехать? Спросил об этом бабушку, а она на меня накричала: не суй нос куда не следует! А после вся мамина одежда пропала. Я бабушке говорить не стал, но думаю: может, мама поранилась и где-нибудь лечится, а бабушка об этом молчит? Но тогда зачем выгнала меня к Кузильям?

-- К кому, к кому?

-- К Кузильям, братьям, у которых мы с Богданом жили. Это он так придумал: Кузьма и Илья -- "Кузилья", здорово? А Богдан еще такие стишки сочинял! Как думаете, он мне напишет?

-- Напишет, обязательно напишет. Но ты отвлекся. Скажи, Роман, а что если мама во что-нибудь другое оделась и все-таки уехала?

-- Не-ет, невозможно, я всю ее одежду знаю.

-- А про топор, помнишь, мы спросили, и бабушка сказала, что никакого топора не было?

-- Да был топор, был, он всегда вместе с молотком лежал под ванной. Потом бабушка, я сам видел, завернула их в тряпку и выбросила.

-- И куда выбросила?

-- В туалет, что в парке. Мы с ней вместе туда ездили, и я видел завернутый топор в сумке. Когда она из туалета вышла, сумка была пустая.

-- Ты по маме скучаешь, да? -- решил сменить тему Сергей.

-- Да, без мамы плохо, но они с папой ссорились, а мне и папу жаль и ее тоже. -- Роман задумался. Маму он, конечно, любит, ведь она -- мама! Вот если бы они жили с папой, которого он тоже любит, и никогда не ссорились... Но ведь тогда бабушка с папой не уживутся -- он ее "не устраивает", а ссоры продолжатся. Раньше он не понимал, из-за чего они постоянно ссорятся и даже дерутся, а потом узнал -- из-за мужчин, которые "спят" с мамой. Ах, как же он ненавидел этих мужчин и как была ему противна из-за них мама! Ну чем ей плох папа?! Когда мама с бабушкой дрались, то его выпроваживали из квартиры. Но он стал притворяться спящим и все, все видел и слышал, а потом, накрывшись одеялом, плакал. Ему казалось, что больше виновата мама -- почему она так поздно домой приходит? От этих "почему" просто голова трещала...

Настроение у Романа, когда он вспомнил о домашних неурядицах, испортилось. Никитин заметил это по глазам мальчишки.

-- Не будем, Роман, больше о грустном, давай лучше представим, как ты завтра встретишься с отцом.

-- А если он к поезду не придет?

-- Придет, придет, если б ты знал, как он тебя ждет! Твой отец помогал нам тебя искать, даже отпуск на работе брал. Но поехать сюда не смог. Не обижаешься?

-- Да нет, я все понимаю, только я его тоже так ждал, так ждал...

-- Не грусти, Ромка, теперь уж немножко осталось, потерпи. Может, поспим?

-- Нет, спать не хочу.

-- Ну тогда давай попьем лимонада. -- Сергей достал бутылку лимонада и стал разливать его в пластмассовые стаканчики. Лимонад был пахучим и не слишком холодным, Никитин купил его с мороженым на вокзале перед самым отъездом. Потом ели мороженое "Крем-брюле".

-- Слушай, а ты "жаворонок" или "сова"? -- спросил Сергей.

-- О чем вы? -- не понял Роман.

-- Ну, "жаворонок" -- это человек, который встает рано, а "сова" -- наоборот -- любит поспать. Я, к примеру, "сова".

-- А я и поспать люблю и встаю рано.

-- В общем, гибрид! -- рассмеялся Сергей. Признания Романа обрадовали его и были просто бесценны. Никитин думал, что все будет значительно сложнее. Теперь же он знает, где искать топор, самую главную улику преступления, о чем Роман пока не догадывается. А может и догадывается, но не хочет говорить. Во всяком случае, мучить мальчишку разговорами о матери больше не стоит. У Романа наверняка есть и другая информация, но об этом можно и попозже.

Колеса вагона мерно постукивали на стыках рельсов. Окошко завешено шторкой, за стеклом вагона -- ночь, темно и холодно. Привалившись к стенке купе, Роман наконец задремал. Раздевать и укладывать в постель Сергей его не стал -- пусть пока так поспит. Вот как придет из ресторана молодая чета -- тогда и уложит. Одной рукой Роман и во сне придерживал стоявшую рядом клетку. Нахохлившись в уголке клетки, дремала и Бескрылка. "Надо же, -- думал Сергей, -- даже во сне боится потерять ее. Сам-то, оставшись без матери, -- та же Бескрылка. А сколько их, брошенных родителями или сбежавших от них, детей-бескрылок, подобных Богдану и многим-многим другим, сидят ежедневно в людных местах с протянутой рукой и просят у прохожих подаяние! И это при живых-то родителях!.."

Роману не спалось. Он то проваливался в короткий, непрочный сон, то вдруг вздрагивал и начинал прислушиваться к ночным, таким необычным дорожным звукам. Потом вновь дремал и вновь чутко вздрагивал при каждом не вписывающемся в монотонность перестука колес толчке. Поезд иногда останавливался, но как-то неплавно, будто утыкаясь в непробиваемую стену, и Роман всем телом резко дергался вперед. Да и какой уж тут сон, если через несколько часов долгожданная встреча с отцом! Жить он будет только с отцом и только у него, к бабке больше не вернется.

-- Да ты настоящий "жаворонок"! -- сказал, проснувшись, Никитин.

-- И "сова", -- добавил Ромка, радуясь, что теперь есть с кем поговорить. Уж так надоело думать и думать.

-- Почему и "сова"?

-- А я почти всю ночь не спал.

-- Неужели? -- удивился Сергей. -- Нет, но я-то хорош: ты не спишь, мучаешься, а я напрочь отключился. А-я-яй! -- Никитин быстро поднялся, надел спортивные брюки, достал из небольшого чемоданчика полотенце с мылом и пошел умываться. Ромке сказал: -- Вставай и ты умываться. Негоже выходить к отцу неумытым.

После утреннего туалета и чая вышли в коридор. За окном мелькает столько интересного, что не оторваться. Пассажиры просыпались, ходили кто в туалет, кто за чаем. Словно боясь опоздать, поезд на пригородных станциях лишь чуть сбавлял скорость. Вот уже промелькнули металлические конструкции железнодорожного моста через водохранилище...

-- А во-он, кажется, и наши, -- первым заметил Шилова с Сунцовым Никитин.

-- Где, где? -- Роман нетерпеливо прильнул к окну.

-- Смотри ближе к центральному входу.

-- Вижу, вижу папу с каким-то дядей! -- крикнул Роман и, выставив клетку с Бескрылкой перед собой, тараном двинулся по узкому коридорчику. Предупреждение Никитина, что еще рано и поезд не остановился, он и слышать не хотел. Никитин еле поспевал за ним и, если б не рослая проводница, так вовремя преградившая Роману дорогу в тамбур, тот, не задумываясь, спрыгнул бы вместе с клеткой на перрон. Вскоре состав остановился, и Роман первым выскочил из вагона. Вот и долгожданная встреча с отцом: возгласы, объятия, слезы.

-- Папа, папочка... -- говорил плача Роман. -- Мне без тебя было так плохо! Если б ты только знал...

-- Знаю, сынок, знаю, родной мой, -- отвечал Сунцов дрожащим голосом, крепко прижимая к себе сына. -- Но теперь мы вместе, и все плохое позади. Слышишь, сынок, теперь ты со мной!.. -- Так и стояли, плача и смеясь, а спешившие туда-сюда пассажиры обходили их стороной.

Чтобы не смущать Сунцовых, Шилов и Никитин отошли. Им тоже есть о чем поговорить.

-- Ну, какие планы? -- спросил Шилов.

-- Домой бы заглянуть, помыться и все остальное... А что, нельзя?

-- В принципе, можно, но попозже.

-- Что-то срочное, да?

Сделав паузу, Шилов ответил:

-- Первый официальный допрос Мошневой, представляешь?

-- Неужто?!

-- Да, после нашего вчерашнего с тобой разговора прокурор подписал постановление о взятии Мошневой под стражу.

-- И уже взяли?

Шилов глянул на часы.

-- Вот-вот должны в отдел подвезти. Жихарев уже ждет. Приедем -- и на допрос.

-- А что с Романом делать?

-- Жихарев говорил, мальчишку трогать пока не стоит. Но Мошнева может потребовать очной ставки с внуком, так что в отдел его доставим. Попросит -- покажем, но через окошко. Она небось думает, что мы блефуем.

-- Тогда их, -- Никитин кивнул на Сунцова с сыном, -- предупредить надо.

-- Предупредим.

-- Кстати, Рудаков утром говорил, чтобы сегодня же занялись топором, это важно. Его надо достать из выгребной ямы и срочно отправить на экспертизу. Лучше всего это было бы тебе провернуть.

Никитин стрельнул бровями вверх.

-- Да-да, тебе. Можешь Носарика, или как там его, ну, последнего ухажера Сунцовой привлечь со спецмашиной. Пусть бесплатно откачает из ямы и топор достанет.

-- Даже и не знаю, что сказать, -- почесал голову Никитин. -- Прямо-таки не ожидал такого доверия, -- вздохнул то ли в шутку, то ли всерьез. -- А вдруг Ершова на работе нет?

-- Не проблема, вызывай любую другую машину. Только вначале надо на месте определиться, может, и без машины обойдешься. Советую прихватить фонарик. Но это, сам понимаешь, после допроса... Так, давай-ка помолчим, Сунцов с Романом идут.

Раскрасневшийся, с еще влажными от недавних слез глазами, Сунцов стал пожимать руки Шилову и Никитину, а к Сергею даже полез целоваться. Его можно понять: все волнения позади, Роман цел-целехонек -- это ли не радость? Чуть успокоившись, сказал:

-- Ну, мы домой, а? Там старики ждут не дождутся.

-- Да понимаю, -- сочувственно улыбнулся Шилов. -- Но... -- он многозначительно вздохнул, -- вначале в отдел надо заехать: так, чистая формальность, отметиться, да и ненадолго, а уж потом домой и только домой.

Сунцов был явно недоволен: покряхтел, плечами пожал, расстроенно на сына поглядел. Но Шилова поддержал Никитин, сказав, что это необходимо, таков порядок. Протянул Роману руку. Тот кивнул отцу.

-- Что ж, не будем время терять. -- Шилов пошел к машине, и за ним -- все остальные. Сунцов нес клетку с Бескрылкой: то поднимет ее и что-то скажет птичке, то, довольный, посмотрит на сына. А у Никитина из головы не выходит выгребная яма: как достать оттуда злополучный топор? Он уже словно ощущает носом жуткую туалетную вонь. Недовольно покачав головой, последним сел в поджидавшую их машину.

Давать показания, или "колоться", как говорят иногда оперативные работники, Мошнева начала, лишь когда убедилась, что внука нашли. Ей дали посмотреть на него через небольшое окошко: Роман сидел рядом с отцом и весело улыбался. Мошнева даже в лице изменилась и потом еле до стула дошла. Она никак не ожидала увидеть Романа, ведь, со слов шурина, тот должен был его так надежно упрятать, что никому не найти. Долго молчала, затем срывающимся голосом заявила, что расскажет все, только не при внуке: ему не надо об этом знать. Жихарев согласно кивнул: естественно, зачем же травмировать психику мальчика. Да-а, только что Мошнева и слушать его не хотела, все вопросы игнорировала. А как вела себя дома, когда приехали с постановлением прокурора на ее арест? "Надевать или не надевать наручники?" -- думала следователь, молодая женщина, не проработавшая в этой должности еще и года. Приказала сержанту надеть, но Мошнева так раскричалась, что весь дом подняла.

-- И не стыдно кандалы-то на старуху цеплять?! Боитесь, убегу? Да не бойтесь, никуда не денусь. -- Помолчав, сквозь зубы добавила: -- От себя все равно не убежишь.

Так и привезли ее в отдел милиции без наручников.

Первый допрос. В кабинете, кроме обвиняемой, -- Жихарев, Шилов и Никитин. Допрос ведет Жихарев, перед ним лежит уголовное дело. Мошнева сидит на стуле опустив голову. Посмотришь со стороны -- невольно проникнешься к ней жалостью: просто беспомощная и убитая горем сухонькая старушка.

Сергей старается не пропустить ни одного слова Жихарева и Мошневой. Да, у Жихарева можно многому поучиться. Никитину нравится, как он ведет допросы, как прост в общении: всегда собран, спокоен, вопросы конкретные и по существу. Как-то сказал ему об этом. Улыбнувшись, Жихарев покачал головой:

-- Внешне? Да, спокоен, но вообще-то страшно волнуюсь, боюсь сорваться или какой ляп допустить. А ведь сам знаешь -- нельзя, -- сказал и посмотрел на Сергея с хитринкой в глазах.

"И в самом деле, не все так просто, как порой кажется, -- думал Сергей. -- Взять хотя бы это уголовное дело. Мошнева только и талдычит: я старая, больная, не слышу, не вижу, буду жаловаться. Или вообще молчит..."

-- Вместо того, чтобы помочь нам, вы кричите, грозите, мешаете расследовать дело о гибели дочери, -- говорил Жихарев при осмотре квартиры. -- Почему так?

-- Ищите убийцу в другом месте...

-- В каком другом?

-- Отвечать не буду.

И так по каждому вопросу. Но наконец-то доказательства собраны, необходимые экспертизы проведены и найден основной свидетель -- внук. Вот почему, увидев его, Мошнева изменилась в лице и еле дошла до стула. Да, взгляд опустошенный, старческое сердце бьется часто-часто. Пока она собиралась с мыслями, Жихарев напомнил, что признание должно быть чистосердечным, а также в порядке информации сообщил, что топор, выброшенный ею в выгребную яму туалета, оттуда извлечен и отправлен на экспертизу. Результаты экспертизы поступят через день-два, и ее с ними обязательно ознакомят. Сообщил, в общем-то, авансом, но для Мошневой это очередной удар: значит, внук заговорил, а он догадывался... Ну и к чему темнить, если рухнула последняя надежда? И она призналась: да, убила дочь, которую безмерно любила, но была вынуждена это сделать в целях самообороны.

Хоть и не хотела, но стала рассказывать, что же произошло в тот зимний декабрьский вечер. А все было до банальности просто: дочь снова пришла с гулянки в подпитии и стала рассказывать матери, как "усладилась" с одним мужчиной. Знала, что матери ее слова что нож по сердцу, но продолжала накручивать. Роман был в другой комнате и слышал завязавшуюся перепалку, которая вскоре переросла в драку. Так уже было, но вроде обходилось, однако в этот раз Тамара побежала в ванную, где лежали топор и молоток. Схватив молоток, она нанесла матери удар по затылку -- по волосам и шее потекла кровь, и женщины сцепились. Откуда сила-то у Мошневой взялась, -- она повалила Тамару лицом вниз, вырвала у нее молоток и ударила несколько раз по голове...

Мошнева замолчала. Высохшие, обтянутые старческой желтой кожей, с прожилками вен руки спокойно лежали на коленях. "Эти руки, -- думал Сергей, -- вынянчили Тамару, и они же ее убили..."

Жихарев спросил Мошневу:

-- А что было дальше?

Бросив на него недоуменный взгляд, Мошнева тяжело вздохнула.

-- Вы убивали дочь, а она что, молчала или просила пощадить? -- упорно добивался ответа Жихарев.

Старуха пожала плечами.

-- Я будто отключилась, ничего не помню.

-- Так вы ее молотком или топором ? -- вновь спросил Жихарев. Он-то понимал, что Мошневой не хочется говорить всю правду и она явно темнит. Но сказать рано или поздно придется. "Тело дочери разрубалось топором, -- думал Жихарев. -- Вполне возможно, что он и есть орудие убийства. Но это надо еще подтвердить. Вот если будет найдена голова Тамары, это все упростит". -- Так я жду ответа, -- напомнил Жихарев.

-- Сказала же, что дальше ничего не помню. Меня всю трясло и колотило, а мозги будто отшибло. Я и сейчас не помню, был в руках топор или нет.

-- А вот внук говорил, что вы заставили его подольше погулять, а когда он вернулся, то мыли в коридоре полы, протирали обои и плитку в ванной комнате отчищали.

-- Может, и мыла, может, и отчищала...

-- А части тела потом не помните, куда отвезли?

-- У меня голова болит, позовите врача.

На этом первый допрос Мошневой закончился. Ее увели, и все разъехались кто куда: Жихарев в прокуратуру, Никитин в парк искать топор, а Шилов зашел к Сунцову с Романом. Он их отпустил, предупредив, чтобы пока из города не уезжали. Никитин забежал в кабинет позвонить Гале, но ее на работе не оказалось. "Позвоню, когда вернусь", -- подумал -- и поехал в парк.

... Под тяжестью предъявленных улик Мошнева все-таки созналась, что убила дочь топором, и указала место, где спрятала остальные части тела. Призналась также, что отчлененный торс намеренно бросила в канализационный колодец, так как знала, что бывший муж Тамары на работу ходит мимо этого места и в случае обнаружения останков дочери подозрение падет на него.

И так от допроса к допросу прояснялась картина совершившейся трагедии. Мошнева долго и настойчиво доказывала, что не хотела убивать, а только защищалась. Но, оценивая исследованные факты по делу, Жихарев пришел к выводу об умышленном убийстве. Это подтвердили и результаты экспертизы найденной головы. Нанося удары острием топора, Мошнева не могла не сознавать характера своих действий и не предвидеть наступления тяжких последствий. Из-за чего она это сделала? Почему так жестоко обошлась с дочерью? И на эти вопросы в ходе следствия был получен ответ. Мошнева не могла простить дочери того, что она гуляет, пьянствует и совершенно не занимается сыном.

Признание в убийстве дочери далось непросто не только Мошневой, но и Жихареву, однако в ходе допросов он сумел расположить к себе подследственную. В этот день она долго плакала, жаловалась на свою нелегкую судьбу. Жихарев не мешал ей выплакаться, даже вопросов пока не задавал, и она сама начала говорить.

-- Вы знаете, -- сказала, не поднимая глаз, -- в тот вечер я была в ярости, я просто обезумела! Как же так, думала, я ее растила, лелеяла, ничего для себя, а все ей, и вот благодарность: молотком по голове! За что? А сколько терпела? Сознаюсь, и раньше ей грозила, говорила -- порешу, но успокаивалась, приходила в себя: как же, мол, так, руку поднять на родную дочь? А тут мало что она надо мной вволю поизмывалась, так еще и молотком ... Вот тут, -- Мошнева ткнула пальцем себе в затылок, -- даже метка осталась. Тогда мы и сцепились... И откуда только сила взялась: вначале молотком, а потом и топором... Он под ванной лежал. Била в злобе, а когда в себя пришла, то было уже поздно. И поняла, какой грех на душу взяла... Вот так все произошло...

В этот день Мошнева больше не проронила ни слова.

Последняя ссора с матерью стала для Тамары Сунцовой роковой.

Потом будут и еще допросы, Жихарев подготовит обвинительное заключение и передаст материалы дела в суд, который приговорит Мошневу к длительному сроку лишения свободы...

У каждой истории, будь она грустной или веселой, всегда есть продолжение. В семейной трагедии Мошневых-Сунцовых оно также имеется.

Когда бабку Романа осудили, квартира была опечатана. Ромка стал жить у отца в однокомнатной квартире вместе с его родителями. Четверым в одной комнате тесно, а Роману еще и далеко было ездить в школу. Но отца вскоре прописали к нему в двухкомнатную, и они стали жить вдвоем. В семье наконец-то наступили любовь, покой и благополучие. Отец на сына никогда не кричал, не оскорблял, помогал решать задачки, рассказывал о своем детстве. Учился Роман во вторую смену, и отец всегда встречал его из школы. Еду отец готовил сам, и у него получалось нисколько не хуже, чем у бабушки с мамой. Наденет вечером фартук и начнет колдовать на кухне, а Роман или уроки делает, или ему помогает. После школы Ромка мечтает выучиться на электромеханика. Отец говорит, что у него получится, так как с математикой нормально. Почему на электромеханика? Потому, что папа работает на заводе инженером-электромехаником.

Роман любит рисовать, его рисунки висят на школьных выставках. Но собак рисовать перестал. В его комнате по-прежнему живет любимица Бескрылка. Она столько с ним недавно исколесила и так хорошо его понимает. Если Роману грустно ( редко, но все же бывает), она не дает скучать: как начнет что-нибудь на ушко чирикать. Здорово Богдан назвал ее Чирикчонком! В самом деле Чирикчонок, но -- и Бескрылка! Отец Бескрылку тоже любит: семечки покупает, кормит, разговаривает с ней.

Недавно отец купил (родители помогли) мотоцикл с коляской, и на выходные дни они теперь выезжают на речку или в лес: рыбу ловят, грибы собирают, Роман что-нибудь рисует. С собой обязательно берут и Бескрылку: вот кому там здорово. Если б было у нее второе крылышко, обязательно полетала бы, а может, и улетела. Хотя вряд ли -- привыкла к ним.

Роман получил от Богдана из Донецка уже несколько писем. Узнал: когда Богдан вернулся домой, то мать была так рада, что обещала больше не пить и вести себя хорошо. И вроде свое слово держит. Перед отъездом Богдан заходил на ухабинское кладбище и видел ту самую корзиночку, из-за которой разгорелся сыр-бор с Кузьмой. Значит, Кузьма все-таки побоялся забрать корзинку с цветами, которую принесла девочка с грустными глазами на могилу матери. Богдан написал еще ( хотя Роман об этом уже знал), что дед Вася переехал жить к братьям Кузильям. Они собираются делать гробы.

Роман отвечает Богдану на каждое письмо. Пишет обычно с отцом, а Богдан вместе с матерью. Да, рука у него зажила. Одно письмо написал стихами: папе они понравились. Стихи -- о плохих и хороших людях. Роман с отцом пригласили Богдана с его мамой в гости. Приедут или не приедут, пока неизвестно. Роман мечтает о том, чтобы отец и мама Богдана поженились, и они стали бы жить вместе. Как-то сказал об этом отцу, но тот, покачав головой, промолчал. Нет, но было бы здорово, правда?

А недавно к ним заходил дядя Сергей и рассказал много разных новостей. Его начальники получили повышение по службе, а он не получил, так как мало еще проработал. У дяди Сергея скоро будет свадьба: он женится на врачихе. Свадьбу будут играть летом. Отец сказал ему, что женитьба дело серьезное и как бы тут не ошибиться. Это он, наверное, себя имел в виду.

Бабушку отправили в исправительно-трудовую колонию далеко-далеко, и вернется она не скоро. Писем им не пишет. Скорее всего, обижается. Отец сказал, что если вернется, то жить с ней он не станет. В их жизни случилось такое горе, что думать об этом Роману страшно. Зато теперь в их семье покой.

Жизнь Сергея шла как обычно, со своими радостями и огорчениями. Первое уголовное дело, с которым было столько волнений и переживаний, теперь, слава Богу, позади. Но появились новые дела, с которыми мороки нисколько не меньше. Теперь Сергей работал без наставника, но когда возникали проблемы, обращался за советом к Шилову и тот ни в чем не отказывал. По-прежнему не хватает времени. Как только появлялось "окошко", встречался с Галей. Она не обижалась, что Сергей приезжает не каждый день, понимала -- служба есть служба. С ней уже до мелочей обговорили все о предстоящей свадьбе. Решили провести ее на Медовый или Яблочный Спас. Загоняться были не намерены, так как с деньгами туго и с родителей ничего не возьмешь, но хотелось все-таки справить так, чтобы торжество осталось в памяти. Решили гулять на заводской турбазе: там хорошая столовая, есть где приглашенных разместить, а главное -- лес и река.

Да, у Сергея в это время намечались изменения по службе, но он переходить в другое подразделение не захотел. А было так. Встретил его как-то Перов, да-да, тот самый лучший эксперт-криминалист, который когда-то предлагал Сергею перейти к нему. Сергей думал, что он шутил, но в этот раз Перов был вполне серьезен.

-- Слушай, старик, -- сказал он, -- у меня к тебе есть классное предложение.

Никитин остановился и -- весь внимание.

-- Ко мне?!

Перов постучал ладонью по своей широкой груди:

-- Предлагают в ЭКО УВД майорскую должность, понимаешь?

-- И что? -- не понял Сергей.

-- Да вот Ефремов, начальник райотдела, говорит: ищи себе замену, тогда отпущу. Ну я и вспомнил наш с тобой разговор в квартире Мошневой. Не передумал?

-- А я и не думал, -- пожал плечами Сергей. -- Зачем мне куда-то переходить?.. -- Вообще-то предложение опытного криминалиста было ему лестно, и даже мелькнула мысль: а что если согласиться, только вначале с Галей посоветоваться? Но, вспомнив про трупы и все прочее, с чем экспертам приходится иметь дело, ответил категорично: -- Нет-нет, даже не уговаривайте!

-- Да почему?! -- удивился Перов.

-- Не смогу, -- честно признался Никитин. -- Нервишки не выдержат.

-- Ну гляди, тебе видней. -- Перов внимательно посмотрел на Сергея и, махнув рукой, пошел по своим делам. Но на секунду обернулся: -- А зря отказался, моя профессия -- она для настоящих мужиков!

О предложении Перова Никитин рассказал Гале, и она его поддержала.

-- Ой нет, Сережа, тебе это никак не подходит, даже и голову не ломай. -- Объяснять, почему не подходит, не стала.

Тем временем в райотделе произошли серьезные кадровые изменения: Рудаков был назначен заместителем Ефремова по оперативной работе; прежнего заместителя перевели начальником милиции в другой район города. Об этом Ефремов сказал в среду утром на планерке. Выдвижению Рудакова все были рады, потому что он этого заслуживал. А начальником розыска был назначен Шилов. Больше всех этому назначению был рад Никитин. Лично Сергею в росте по службе пока ничего не светило, зелен еще. Да он и сам понимал, что опыта в оперативной работе у него пока мало. "Жаль, что Рудаков ушел, но ведь на повышение и, опять же, будет розыск курировать, -- думал Никитин. -- Тем более, хорошую замену себе подготовил. Шилов -- его воспитанник".

Перед уходом на новую должность Рудаков собрал оперативников и дал всем свои персональные наказы. Сергей получил таких два.

-- Первый мой наказ Никитину, -- сказал Рудаков, -- взять шефство над сыном трагически погибшей Сунцовой, Романом. -- Прервавшись, спросил: -- Как птичку-то, кстати, что в клетке у него живет, зовут?

-- Бескрылкой, товарищ майор, -- ответил Сергей.

-- Птичка без одного крыла... -- задумчиво протянул Рудаков. -- А ведь дети без родителей или с трудной судьбой тоже как Бескрылки, и их бросать никак нельзя. Я потом поинтересуюсь, как у вас с Романом дела пойдут. Учти, это важно.

-- А второй наказ, товарищ майор? -- спросил Никитин.

-- Да это не наказ, а скорее личная просьба -- пригласить на свою свадьбу. -- Обычно бледное лицо Рудакова чуточку порозовело, а сам он стоял и улыбался. Вообще-то Рудаков очень редко улыбался. И тут как прорвало: все начали упрашивать Сергея, чтобы поскорее свадьбу справлял. Тому даже неудобно от такого всеобщего внимания, а Рудаков слушает и улыбается. Потом еще шутливо напомнил, что здоровая, крепкая семья -- залог крепкого государства, и коллеги долго Сергея подначивали: мол, от тебя теперь зависит крепость государства. "Шутки шутками, -- думал Сергей, -- а Рудакова обязательно надо приглашать. И не только его".

Свадьба как свадьба, вроде бы ничего сверхособенного, но сколько волнений и переживаний.

Родственников у Никитина было не густо, да и матушка из-за болезни не приехала, к ней поедет с Галей сразу после свадьбы. Зато Сергей пригласил всех своих коллег. Пришли Рудаков, Шилов, Перов, Жихарев, Митрохина с мужем. Шилов, как и обещал, пришел с женой.

Первый день для молодоженов колготной, но радостный. Зарегистрировались во Дворце бракосочетаний и обвенчались в церкви. Потом -- традиционный объезд мостов и памятных мест города. Сергей нес любимую на руках через один из мостов. Теперь она уже его жена. Затем праздничная кавалькада из нарядных машин помчалась на турбазу, где их уже ждали.

...Свадьба пела и плясала, но все по порядку.

От родителей молодоженов поздравила мама Гали -- Анастасия Семеновна.

-- Чтобы в совместной жизни друг друга любили и дружно жили, -- сказала теща Сергея, -- да здоровых и умных детей вырастили... Это ли не счастье?

Дальше начались поздравления и наказы. Теперь-то Сергей понял, почему так хотел побывать у него на свадьбе Рудаков. От него услышали столько приятных сюрпризов!

Первый сюрприз -- благодарственное письмо из Донецка. Его прислала мама Богдана. В нем она благодарила Сергея за то, что вернул ей сына. Кому не приятно слышать такое? Но это еще не все. Рудаков зачитал письмо от Сунцова, который поздравил Никитина со свадьбой и поблагодарил его за то, что не дал семье окончательно развалиться.

-- Вот ведь как получается, -- негромко прогудел сидевший напротив молодоженов Шилов. -- Вроде и поработал не так много, а сколько людям добра сделал!

Но Рудаков еще не кончил. Он сообщил, что с учетом важности данного события руководство отдела приняло решение срочно предоставить лейтенанту милиции Никитину отпуск. Улыбаясь, добавил:

-- Для проведения, так сказать, медового месяца.

Сергей и Галя в восторге, тем более, что и Галя перед свадьбой взяла отпуск. И еще сюрприз. Рудаков вручил молодоженам ключи от двухкомнатной квартиры: вместо однокомнатной, где жил Сергей, выделили хоть и небольшую, но все-таки двухкомнатную в малосемейке. Зал при этом известии взорвался бурей восторга. Сергея с Галей поздравляли, обнимали, целовали. Да, для семьи это огромный подарок. Только вчера ломали голову, где станут жить: то ли у Гали в общежитии, то ли у Сергея. "Теперь этот вопрос снят, -- думал Никитин, обнимая жену. -- Наверняка это Ефремов с Рудаковым постарались. Рудаков же укрепляет уголовный розыск. Эта служба, говорит он постоянно, является одной из главных в милиции, поэтому ее и надо всячески поддерживать..."

А потом были наказы молодоженам. Светлана Михайловна и ее муж напомнили Сергею с Галей, кто в семье голова, а кто шея, что никогда не должен забывать муж и о чем должна всегда помнить жена. Но главное, чтобы любили друг друга и при трудностях не ссорились. Жихарев был как всегда немногословен: он предложил тост за родителей новоиспеченных супругов.

Необычно повел себя на свадьбе Перов. Он, кстати, уже работает в экспертно-криминалистическом отделе УВД. Поздравив молодых и пропустив пару рюмок за их счастье и благополучие, он ушел с удочкой на речку. Сказал, что пошел линей ловить, потому что линь в это время года дуром прет на червя. Может, и так, а возможно, Перову просто захотелось посидеть в тишине на берегу речки.

А Шилова прямо не узнать: и песни пел, и танцевал, и даже вышел сплясать под баян персонально заказанное им "Яблочко". Но как только допел до "тарелочки", жена шутливо погрозила ему пальцем. "Ишь, надоела!" -- сказала, смеясь. Сергей недавно узнал, что Шиловы ожидают в семье прибавления, а сам Шилов мечтает о сыне.

Разумеется, как и на всякой свадьбе, не обошлось без "горько!" Кричали так, что хоть уши затыкай. Молодые же, к восторгу собравшихся, несчетное число раз целовались. Нет, что ни говори, а первый день свадьбы у Сергея с Галей прошел отменно.

На второй день остались лишь родственники. Только сели за стол, как на улице, будто по заказу Всевышнего, зарядил дождь. "Это доброе знамение, к счастью молодых", -- говорили кто постарше. А дождь лил не скупясь, вначале с ветерком, потом ветер затих, а дождь все сыпал на землю, спокойно, убаюкивающе. Когда же тучи свалились за горизонт и небо очистилось, выглянуло солнце и все кругом преобразилось.

Какое уж тут застолье! Все вышли на свежий воздух, который просто дурманил. Сергей с Галей пошли к речке. Вниз спускаться не стали, остановились у беседки, густо обвитой диким виноградом. Рядом -- молодые деревца: их ветки сплошь в дождевых серебряных блестках, на кончиках листьев висят крупные капли воды, сверкающие как драгоценные украшения. Сергей с Галей повернулись к солнцу, и перед их взором вдруг все заполыхало неземным, таинственно красивым огнем. И все переливалось, светилось, поражая Сергея и Галю своей красотой. "Это к счастью, к счастью..." -- шептали они.

Увы, скоро капли упадут на землю, листья высохнут -- и огня, что так полыхал на деревьях, на траве, всюду, -- уже не станет. Как жаль, что все в нашей жизни скоротечно.

Втиснувшись между холодильником и кухонным столом, Егор ужинал и, казалось, равнодушно слушал, о чем говорила жена. Вечерело. Когда он косился на окно, то видел во дворе пожухлые кусты помидоров, разросшийся малинник и рядок еще зеленой смородины. При сильных порывах ветра с груши на землю изредка шлепались и разбивались переспевшие плоды. Почти рядом с оградой стоял каркас теплицы, сделанный Егором из деревянных брусьев. Пленку с теплицы он уже снял и в открытую форточку было слышно, как зябко шуршали на осеннем ветру высохшие плети огурцов. Осень. Сентябрь дождлив и холоден. Да и лето погожими днями не баловало. Небо покрыто непроглядно толстым слоем облаков, ветер их гонит и гонит, но облакам нет ни конца, ни края.

Жена Егора, Валентина, женщина лет под пятьдесят, подогревала мужу на плите оладьи. Между делом рассказывала про утренний поход на рынок, где случайно повстречала своих -- деревенских.

-- Кого б ты думал? -- спросила и хитро прищурилась на мужа. У Валентины всегда так: говорит, говорит и бац -- угадай? Егора это нервировало: он что, бабка-угадка? Да в их деревне сотни дворов, село протянулось на десяток километров, как же угадать? Поев борщ и отодвинув тарелку, Егор стал молча ждать оладьи.

Переворачивая на сковородке оладьи, Валентина покачала головой, но секрет мужу открывать не спешила.

Из деревни Егор с Валентиной и двумя дочерьми перебрался в город лет десять назад и об этом нисколько не жалеет. С селом лишь связывает мать: переезжать в город она наотрез отказалась.

"Кого же она увидела? -- вяло думал Егор, постукивая крючковатыми пальцами по столу. После того, как пришел с работы, у него ныла спина и хотелось полежать. -- Подумаешь -- мясом торговали! Когда-то и сам торговал. Бывало все, кроме рожек и ножек, на базар отвозил. Зато собственный дом построил, который продал, и после в город перебрался. Хватит, наторговался".

-- Ну и кирпич же ты, Егор, -- сказала Валентина обиженно. -- Говорю, говорю, а тебе хоть бы что, даже лень мозгами пошевелить.

-- Да-а, не хочу, не желаю! Ну что пристала, -- вспылил Егор. -- Тут самому не по себе, а ты со своими деревенскими!

-- У тебя всегда так, -- вздохнула Валентина и поставила перед Егором чашку с подогретыми оладьями. -- Можешь с сахаром, сметаны в магазине не было, -- заметила она и поджала губы. Выпытывать мужа больше не стала, зная, что если уперся, то сразу не расшевелить.

Присев напротив и наблюдая как он ест, устало сказала:

-- В общем, с двумя Силаевыми и с Наташкиным мужем нос к носу столкнулась.

-- Это какой такой Наташки? -- спросил Егор. Он вытер полотенцем губы, отодвинул тарелку и не спеша закурил. Когда младшей дочери дома не было, жена курить на кухне разрешала.

-- Наташки Беликовой, какой же еще, -- сказала Валентина как о само собой разумеющемся. И добавила: -- Теперь-то по мужу она Демина.

-- Ох и новость принесла, -- равнодушно отреагировал Егор. -- Ну приехали и приехали -- велика важность. Сколько разов, бывало, сам с мясом в город мотался.

-- А вот и велика! У самого-то небось сердце: ёк-ёк?

-- Это с чего вдруг?

-- Не понимаешь, да? Или строишь из себя непонятливого?

-- Ну, было время, встречались по-молодости, ты тоже с Мишкой, между прочим, крутила.

-- С Мишкой? Ха-ха. Да ты никак с ума спятил? Мы с ним... Если б все так крутили.

-- А почему думаешь, что я с Наташей по-другому?

-- Говорили, что любовь меж вами необыкновенная.

-- Если б такая была, на тебе не женился. А что говорят, так ведь иногда судачат, что и кур доят, -- съязвил Егор.

-- Какой же ты грубый, Егор, да разве об этом хотела тебе сказать? Не выслушаешь -- раз-два и обрежешь. Только так и можешь.

-- Будет об этом, -- отмахнулся Егор. -- Лучше скажи, неужели и взаправду Наташа чем-то сильно заболела?

-- Сильно, Егор, сильнее быть некуда. Я тебе как раз и сказать об этом хотела. Не подумай, что ревную -- какая уж тут ревность, что было, то было и прошло. Силаев старший-то мне сказал, что если б не муж, то Наташа давно Богу преставилась. Любит он ее, ничего не жалеет, куда только не возил. -- Посмотрев на Егора долгим взглядом, продолжила: -- Таких, как он, путевых-то мужиков, сейчас не больно много.

В другой раз Егор непременно выговорил бы жене за непутевого мужа, ясно, что в его огород камешек брошен. Но в этот вечер, насупившись, смолчал. Здоровьем жена сама не блещет, потому и в город срочно пришлось перебираться. Однако характер у нее тот еще -- не пожалуется.

-- Может, по Наташе-то загинают, -- сказал примирительно. -- У нас ведь иногда из мухи слона раздуют. У Мишки тоже, говорят, со здоровьем плохо. С головой что-то: будто когда на стройке работал, молоток на голову упал, а теперь вот опухоль появилась. Не была у него?

Спросил с подвохом. У своих деревенских, что в город жить перебрались, Валентина у всех перебывала.

До того сердобольна к чужим бедам да болячкам, чужое горе для нее как свое. Обижается, когда Валюхой-горюхой называет. Какая я тебе -- горюха?

Бросив на мужа подозрительный взгляд и стараясь угадать настрой его мыслей, Валентина с ответом не спешила. У Михаила она была, навестила и в новой квартире, но мужу об этом умолчала. Знала, что посейчас ревнует к нему. Со здоровьем у Михаила в самом деле плохо: появилась опухоль головного мозга. В прошлом году вроде пошло на поправку, Михаил даже духом воспрял, а потом вновь обострение и страшные головные боли.

-- Заходила как-то, -- ответила задумчиво, -- с женой поговорила... Все хорошо, если б не Мишкино здоровье. Привет передали, интересовались, как с тобой живем...

Слушая жену, Егору вспомнилась широкая деревенская улица, своим концом упиравшаяся в тихую речушку. Там, у берега реки, на полянке, местная молодежь собиралась вечерами. Под гармошку пели страдания, танцевали матаню, девчата распевали песни, были встречи и вздохи. Как не вспомнить хохотушку Наташу Беликову, Белку, -- так ее звали не только за беличью фамилию, но и за удивительно светлые, пушистые волосы. Егор провожал Наташу, обнимал, целовал, о чем только ни мечтали. Егор рвался уехать в город, устроиться там, а потом уж и семейный вопрос решать. На ком жениться, пока не определился. Писем Наташе не писал, потому как похвастаться особенно нечем было. А у Наташи тем временем нашелся другой кавалер, и вскоре они поженились. Теперь Наташа -- мать двоих взрослых детей. Об этом Егор знал, но не ведал, что она так тяжело больна.

-- И что же ты, сказала, как мы с тобой живем? -- спросил Егор.

-- А что говорить, -- пожала плечами Валентина. -- Сказала как есть, что живем нормально, что главная теперь забота -- дети да внуки.

Взгляд Егора смягчился. "И чего завелся-то, -- подумал он. -- Молодец Валентина, что связь со своими деревенскими не порывает, нельзя же бирюками жить".

Подойдя к мужу, Валентина ласково попросила:

-- Разреши, Егорушка, на выходные домой съездить... Завтра туда, а в воскресенье -- обратно вернусь. Заодно маме постираю: ждет небось, от окна не отходит.

"Хитра, ой и хитра Валюха-горюха, -- думал Егор. -- Ведь первым делом к Наташке зайдет. Но попробуй не отпусти, если и в самом деле его матери поможет". Сказал грубовато, ласки к жене у него всегда не хватало:

-- Не надо только мне мозги компостировать... Постирать... Тоже мне, хитромудрая нашлась. Я же тебя насквозь вижу. С Наташкой небось собралась поплакаться, да с Райкой поболтать. Угадал? -- В голосе мужа Валентина не почувствовала недовольства, скорее это было одобрение предстоящей поездки.

-- Ясно, что и с Наташей повстречаюсь, как же без этого, сам знаешь, если не увижусь -- ночами спать не буду. Да и маме заодно помогу.

-- Поезжай, -- махнул рукой Егор. -- Тебе бы только всех ублажать. О себе да о муже подумать некогда. У меня, между прочим, со вчерашнего дня спину так скрутило, что не согнуться, не разогнуться. -- Егор любил иногда поныть и пожаловаться жене на свое поизносившееся в горячем цехе здоровье.

-- К врачу сходи, ведь сам не идешь, -- ответила Валентина, собирая со стола посуду. Другого ответа от жены Егор и не ожидал, да и что она могла ему сказать. Уж если откровенно, то у жены со здоровьем куда хуже, чем у него.

-- Мне мотаться по врачам недосуг, -- больше с намеком на сердобольность жены сказал Егор. Он зевнул и тяжело поднялся со стула.

-- Постель готова? -- спросил.

-- Готова, готова, кстати, простыни с наволочками заменила, так что помойся.

-- Могла бы и не напоминать, чай и сам соображаю, -- проворчал Егор и, закрыв форточку, вышел из тесной кухни.

Встреча с односельчанами разбередила душу Валентины. Наташу она с весны не видела. Тогда у подруги детства было все нормально. И вдруг как гром с ясного неба -- при смерти! Как же так? Не может быть, чтобы Наташка умерла.

Егор сразу уснул, а Валентина ворочалась, вздыхала, вспоминала. Мысли наплывали волнами. Будто вчера звеньевой работала в колхозе, а в звене подружки-одногодки: Наташа, Рая, Вера... Семь девчонок -- лучшее молодежное звено в колхозе. А она, к тому же, депутат сельсовета. Депутатская обязанность не ахти какая сложная, но от работы отрывала, особенно когда приходилось жалобы разбирать. К чужому горю относилась как к своему и по возможности старалась докопаться до истины. Чего сама-то в жизни хорошего видела? Росли с братом без отца, горя после войны хлебнули через край. А как подтянулись, так без работы дня не сидели. Нелегко было, но жили с песней: дома, в дороге, в поле. С песнями горе и житейские невзгоды легче переносились, помогали выживать молодость и задор. Посейчас как вспомнит о том времени, так сердце защемит. Нет, не выбросить из головы весеннее цветение садов с соловьиными трелями, не забыть тихие ночи с чудным месяцем. Теперь-то вряд ли придется посидеть на берегу речки детства, пропахшей камышом и тиной, или вечером ощутить запах парного молока, когда по улице только что пройдет стадо коров. Может, такая она ненормальная, что все так близко к сердцу воспринимает? Когда Егору об этом скажет, тот удивляется, чем жена себе голову забивает. Она же по-другому не может, видно, такой уж уродилась. Обидно, что еще путем и не пожили, а Наташа и Миша так серьезно больны. Егор, конечно, темнит насчет Наташи и не обо всем ей рассказывает. Да и Наташа при встречах не любит старое ворошить. Зачем? Что было, то прошло. Но она Егора любила. Это было видно даже со стороны. "Егорка в город поехал устраиваться, -- говорила Наташа подругам доверчиво. -- Вот как устроится, так и меня к себе заберет". И при этом вся светилась от счастья и радости, так захватывала ее перспектива жизни с Егором в городе. Мечта, однако, не сбылась. Как уехал Егор, так и ни одной весточки о себе не подал. Уж как Наташа ждала от него писем...

Подруги за нее тогда все в звене переживали, а Егора вспоминали недобрыми словами. Но вскоре у Наташи все наладилось, из армии вернулся с их села парень, стал встречаться с ней, полюбил и они поженились.

Валентина в это время встречалась со своим одноклассником Мишей Морозовым. Дружили, мечтали, строили планы. Михаил, как и многие ребята, рвался уехать в город, что и сделал после школы. Расстались друзьями и стали переписываться. Миша Валентине нравился: сильный, умный, красивый.

Если бы кто сказал, что она скоро выйдет замуж за Егора -- ни за что не поверила. Он ее нисколечко не волновал, да и злы были девчонки на него за Наташу: обманул, обнадежил. Однако случилось так, что Егор вернулся из города. Вначале поработал трактористом, потом стал плотничать, а плотники в селе нарасхват -- люди строиться начали. На полянку, где собиралась молодежь, Егор приходил редко, а если и появлялся, то больше отсиживался молчком и раньше других уходил домой: плотники рано начинали стучать топорами. О чем только думал Егор-молчун, почему ни с кем не встречался?

Наташа тайну своих встреч с Егором подругам открыла. Никакой обиды на Егора у нее не было. Была мечта, но она рассеялась, и Егора она не винила. Мнение девчонок о Егоре менялось: красив и силен, работяга и самостоятелен. Только у Валентины к Егору были по-прежнему свои мерки и ее не волновало, почему он редко приходит на молодежные посиделки и так рано домой уходит. Для нее он -- молчун и обманщик. Это не Миша со своей доброй, открытой душой. Мише она писала о всех деревенских новостях, а он ей расписывал о городской жизни и своих планах на жизнь. Они у него, как всегда, огромны.

Однажды Егор предложил Валентине проводить ее до дома. Для нее это было неожиданностью. Качнув головой, спросила:

-- Это зачем?

-- Поговорить надо, -- тихо ответил Егор. Чувствовалось, что он был смущен и взволнован.

-- Пошли, -- абсолютно равнодушно ответила Валентина, а про себя подумала: "Вот еще навязался провожатый". От разговора с Егором ничего хорошего не ожидала, да и что девчонки подумают, ведь знают, что с Мишей переписывается и все уши о его письмах им прожужжала. А этот... С Наташей крутил, крутил и обманул, теперь за нее решил взяться. Не выйдет, пусть не рассчитывает. А любопытство все-таки донимало, хотелось послушать, что же он ей скажет?

Но разговора до самого дома не получилось. Оба шли молча, будто в рот воды набрали. "Почему ничего не говорит? Может решил пошутить? Ну и шуточки у этого молчуна", -- думала Валентина, злясь на Егора.

-- Вот и пришла, -- сказала, остановившись у калитки. Изобразив на лице подобие улыбки, насмешливо добавила: -- Давно такого интересного разговора с провожатым не было. -- Круто развернувшись, пошла к дому. Вслед услышала:

-- Поговорить надо. Посидим чуток на дубках, хотя можно и постоять, -- тут же поправился Егор.

Валентина остановилась и посмотрела на него: в самом деле, Егор был будто не в своей тарелке. Вздохнув, пожала плечами.

-- Так говори, слушаю. -- Подошла ближе и стала с удивлением его разглядывать. "Странный какой-то, -- вновь мелькнула мысль, -- сам напросился в провожатые, а теперь вроде как стесняется".

Наконец, настроившись, Егор выпалил, именно выпалил, иначе и сказать нельзя, что жениться на ней хочет. Сказал и вновь будто в рот воды набрал, зато как смотрит, какие строит жалостливые глаза -- прямо ягненочек да и только. Нет уж, все это несерьезно. Ишь чего захотел! На Наташу наплевал, ни одного письма из города не написал. Теперь думает ее одурачить. Об этом и многом другом, к примеру, что с Мишей переписывается, она вгорячах высказала. Думала, что с ходу отстанет. А он неожиданно разговорился и стал убеждать, что писем Наташе не писал, так как только о ней, Валентине, все время думал, что из-за нее и домой вернулся. Разговор получился сумбурный и для Валентины совсем неожиданный. Егор умолял сразу не отказывать, а посоветоваться с матерью и братом. Тот как раз погостить из города приехал. Так и ни о чем не договорились.

Валентина рассказала о предложении Егора матери и брату. Те сказали, чтобы сама решала, ведь ей, в конце концов, придется с ним жить. Написала письмо и стала ждать ответа от Михаила -- как он отнесется к предложению Егора? Тешила надеждой, что приедет, сосватает и увезет к себе, а, может, в деревне останутся. Миша ей больше нравился, чем Егор. Но тот ответил, что жениться пока не собирается и предлагал самой определяться. Такого ответа она от него не ожидала. Теперь осталось посоветоваться с подругами, а те в один голос: нравится -- выходи. Теперь и они Егора подхваливали: работяга и не пьет, а кого дожидаться-то? Свои ребята в город метят или уходят служить в армию, а после на стройки уезжают. Но привыкнув к Егору, согласилась. Свадьбу сыграли осенью, как только с уборкой свеклы закончили.

Семейная жизнь пошла, как у многих в деревне: Егор плотничал, а Валентина на свекле пропадала. Родились две девочки. Стали собирать деньги на собственную постройку -- уж так хотелось пожить в новом доме... Строил сам Егор, собирая дом по бревнышку да по досточке, и он получился красивым, просторным. Во всем старались от других не отстать: держали корову, поросят, овец. Егор как хозяин -- идеален, у Валентины к нему никаких претензий не было. Его лишь злили депутатские хлопоты жены: зачем какие-то жалобы разбирать и кому это надо? Убеждения жены на него не действовали. Шли годы, подрастали дети: старшая дочь, Тамара, вылитая в Егора, а младшая, Лена, внешностью в мать пошла.

О переезде в город не помышляли, да и зачем переезжать, если и в колхозе все ладилось. Зажили, можно сказать, по-человечески. Транжирами никогда не были: рубль к рублю откладывали, да по-другому и нельзя -- две невесты подрастали.

У свекловичниц самое трудное время -- осень. Уборка свеклы по разным причинам всегда затягивалась, и заканчивали с ней, когда начинались осенние дожди или вовсю стучали морозы. Как просидеть целыми днями под дождем на свекольных листьях, очищая собранную в кагаты свеклу? Хотя и одевались потеплей, но все равно простывали. Питались в основном без горячего: лишь бы, лишь бы. И это годами. Была помоложе, все еще сходило незаметно, потом стал прибаливать желудок, затем спина и суставы. Разомнешься при погрузке машин -- вроде и отпустит, а потом еле на ноги встанешь.

Больше всего беспокоил желудок. Егор советовал лечь в больницу и полечиться, но как бросишь семью и хозяйство, да и работу на свекле? Разве одной ей так плохо? Терпела до тех пор, пока однажды в поле стало совсем невмоготу и ее доставили в поселковую больницу. Анализы были неутешительными: целый клубок желудочно-кишечных заболеваний. Десять дней пролежала: кое-как подлечившись, вновь вернулась на свеклу. К советам врачей, что все может плохо кончиться, не прислушалась. Вновь желудок забарахлил. Узнав об этом, Егор поставил условие: работу на свекле прекратить, иначе пригрозил, что на работу не пустит. Согласилась, но упросила, что год доработает, а потом уйдет на ферму дояркой.

-- Вставать знаешь во сколько придется? -- довольно кисло заметил муж.

-- Зато с едой проблем не будет, -- ответила Валентина. Она планировала устроиться дояркой на ближнюю, недалеко от дома, ферму. Егор спорить не стал. Больше-то куда? Если б было образование... Между тем Егор стал все чаще заводить разговор о переезде в город: дочки подрастают, учить надо, разве плохо детям быть с родителями? Для него работа в городе всегда найдется, да и ей можно попроще найти, а заодно -- подлечиться. Ясно, что город -- не деревня. С этим Валентина соглашалась. Однако легко сказать переехать, а как? Кто там их ждет? Егор и сам при этом руками разводил. Помочь в переезде мог лишь брат Валентины -- Антон. Он занимает в городе солидную должность и сестре должен помочь. Но это были пока лишь разговоры, не больше: жилье в городе дорогое, нужна еще и прописка. А это по девять метров на каждого, где найти столько площади?

...Председатель сельсовета Демин считал Валентину одной из исполнительных депутатов. У нее хотя и не было должного образования, но с любой жалобой или заявлением вовремя разбиралась и вносила дельные предложения. В этот раз он заехал к ней на свекловичное поле и попросил разобраться в одном щепетильном вопросе. Суть его банальна: родители спивались, а дети без присмотра. Что делать?

Если б Егор знал, куда Валентина пойдет после работы, он бы ее ни за что не пустил. Но Валентина мужу соврала, сказав, что пойдет за покупками в магазин. Какой уж тут магазин? Увидев, как живут с пьяницами-родителями двое ребятишек, она почувствовала себя плохо. На попутке довезли до больницы и там оставили. Егора предупредили, что жену положили в больницу. Попсиховав, Егор подумал, что нет худа без добра. Он в срочном порядке поехал в город к брату Валентины и рассказал ему все как есть. Так же быстро и вернулся из города, а вскоре в село приехал ее брат -- Антон. О чем он разговаривал с врачами и что они ему о болезни Валентины сказали, Егор и Валентина не узнали. Да и не в этом суть. На другой день Антон уехал в город, а Егор начал продавать дом, скотину и все, что нельзя было забрать в город. Со своей задачей Егор справился, а Валентина, выписавшись из больницы, ему больше не перечила. Постарался для сестры и Антон. Он написал заявление в горисполком, в котором мотивировал прописку в городе семьи сестры тем, что она тяжело больна и нуждается в квалифицированном лечении, что ее муж уже жил и работал в городе, что в деревне у сестры никого из родственников не осталось. В порядке исключения прописка в купленном доме была разрешена. С этого времени Егор с Валентиной и детьми стали городскими. Вроде и недавно переезжали, а столько лет пролетело. Старшая дочь, Тамара, окончила школу, потом институт, после вышла замуж за военного и живет в Подмосковье. У них двое детей: внук и внучка. Младшая дочь, Лена, после школы поступила в медучилище и собирается поступать в мединститут. Егор работает на механическом заводе, у Валентины работа несложная, через сутки, и ее это вполне устраивает.

...Подумала, как ехать в деревню, так и глаз до утра не смыкает. О чем только не вспомнит, а ведь и в самом деле переезд помог во всех отношениях: здоровье, слава Богу, поправилось, боли в желудке в общем-то долго не напоминали, муж, дети и сама -- при деле. Что было бы, если в деревне остались? Трудно даже представить, чем бы все закончилось.

Уснула под утро, а вскоре громко зазвенел будильник.

III

Егор стругал рейки для оконных рам. Старые рамы потрескались, покоробились и дышали на ладан. Егора они не устраивали еще и потому, что больше походили на решетки. Сарай, где он работал, хотя и небольшой, но теплый, удобный, тут все под рукой: верстак и ящички со всякой, так необходимой в работе, мелочью.... Егор курил и изредка бросал взгляд на небольшое оконце -- не покажется ли жена? По его расчетам, ей бы пора вернуться. Младшая дочь уехала на две недели в сельский район на практику, так что работать и думать никто не мешал. Волновался за жену -- скоро вечер, а ее нет. И чего мотается? С подружками захотелось встретиться: Наташа больна, а у Раи -- сына посадили и муж спивается. Ясно, что хорошего мало, но она-то им чем поможет? Разве что поплачут вместе. Можно б было и дома посидеть, думал Егор.

В городскую жизнь Егор окунулся давно. Три года отработал плотником, потом устроился на механический завод. Заработки на заводе были получше, чем в стройтресте. Да и жизнь в городе ему понравилась. Но влюбился, и пришлось в село вернуться. Может быть и остался там, если бы не болезнь жены.

Дом в городе купили не ахти какой, хотя и такому были рады. Теперь-то он и к нему неплохо руки приложил: крышу перекрыл, полы перестелил, кирпичный сарай во дворе сложил, ограду заменил, а сколько разной мелочевки поделал? Жена пристает по кирпичной пристройке к дому -- уж до того кухонька и санузел с ванной малы. Но это все не так просто, вначале надо деньжат подсобрать, а уж потом за дело браться. Включил свет, так как во дворе стало темнеть. Почему жена не приехала? Уж не случилось ли что? Каждый раз как уедет, он за нее переживает, волнуется. А она этого недопонимает. Вот приедет -- все выскажет.

Наскоро поужинав, Егор посмотрел по телевизору "Новости" и уже собрался ложиться спать, полагая, что жена, скорее всего, вернется утренним автобусом, как услышал легкий стук в калитку. Звонок специально не устанавливал: кому надо -- постучит. Стук этот был аккуратный, не тревожный, свой.

"Приехала" -- подумал он, обрадовавшись, и пошел в коридор одеваться. Открыв калитку, увидел -- она! Жена стояла, устало притулившись к дощатому забору, а у ног -- несколько увесистых поклаж. Голос у нее уставший, слабый, слышен еле-еле.

-- Здравствуй, Егор.

-- Привет, -- проворчал он. Прихватив сумки, пропустил жену во двор, потом закрыл калитку на ключ.

-- Чего так долго? -- спросил недовольно. -- Неужели непонятно, что в голову лезут мысли всякие?

-- Сама изнервничалась. Один прошел битком набитый, другой не остановился, -- оправдывалась жена. -- Завтра на работу, а меня нет -- представляешь?

-- Да уж как не представить -- вся жизнь в городе без тебя остановится, -- съязвил Егор. -- Я так скажу, в нашем возрасте надо поменьше мотаться-кататься, тогда и психовать не придется. Ты нервничаешь! Я психую -- кому это надо?

-- Ладно, заладил одно и то же, как слепой на стежку: психую, психую. Чай к твоей матери ездила, помогла ей, ты бы видел, как рада была!

-- Сама еле держишься, помощница...

-- Может потому и держусь, что на месте не сижу, -- с каким-то непонятным намеком сказала. -- Как дома-то?

-- Нормально, как же еще, -- ответил Егор остывая. Помог жене раздеться и больше расспрашивать не стал -- сама после расскажет.

Валентина стала выставлять деревенские гостинцы. Лишнему куску в семье были всегда рады. А передача и в самом деле получилась немалая: солидный шмот сала, трехлитровая банка постного масла, распотрошенная курица, яйца, тыквенные семечки, мешочек сушеных груш и яблок. Егор молча наблюдал, как жена с комментариями все это выставляла на стол и, в принципе, на нее нисколько не обижался. Другая бы дома просидела, а она не только другим помогает да настроение кому-то поднимает, но и для семьи пригадывает. Довольная поездкой Валентина говорила, говорила. Сам-то Егор, когда бы к матери ни поехал, ничего особенного там, как правило, не примечал, а у нее одни сплошные новости.

-- Ты знаешь, Егор, -- сказала с мирным настроением,-- мама к нам в гости собиралась, да передумала, посчитала, что лучше по теплу приехать!

-- Оно и верно: зачем по слякоти тащиться? Довольна небось?

-- Спрашиваешь, -- ответила жена. -- Печь побелила, полы помыла, белье простирала, в сенях порядок навела. Ты же знаешь, без дела не посижу.

Егор слушал и кивал головой. Он и сам, когда приезжал к матери, колготился с утра до вечера. -- Ну а у Натащи-то как, расскажи? -- Ему интересно узнать, что же там с его первой-то любовью.

Вздохнув, жена склонила голову.

-- Плохо, Егор, хуже некуда, -- ответила, нахмурив лоб. -- На днях муж в Москву ее повезет. Рак крови врачи определили, у нее два раза кровь уже переливали и никакого улучшения. Теперь вся надежда на Москву. -- Помолчав, сокрушенно добавила:

-- И кто бы мог подумать!

-- Чем же ты ей помогла? Посидели и все?

-- Как у тебя только язык, Егор, поворачивается. Да, посидели и поплакали, само собой разумеется, повспоминали и успокаивали вместе с Раей. Она же нам подруга! По-твоему, надо было не заметить или стороной обойти? Нет, Егор, в такое время как раз и внимание проявить.

-- Да разве я против? Может, лишний раз напоминать об этом самом тяжелом-то не следовало?

-- О чем говоришь, да она больше нас обо всем знает. -- Опустив глаза, Валентина устало сказала: -- Наташа и сама не верит, что сумеет поправиться.

-- Так уж и не верит?

-- Да, Егор, сама слышала, как сказала, что не жилец на этом свете. Так, тешит надеждой -- жить-то, как и всем, хочется.

Егор покачал головой, а Валентина стала мыть посуду. Помолчали.

-- Ну а у Раи что? -- спросил Егор, настроенный поговорить. -- Володька так и прикладывается?

-- Райка его в ЛТП определила. Теперь хоть малость вздохнет. А старшего сына второй раз осудили.

-- Тот, что в очках?

-- Он самый. Никогда бы не подумала, с виду вроде такой смирный и обходительный, а как выпьет -- дурак дураком. Младший сын -- молодец: в институте учится, матери помогает; вот и подумай -- два сына, а какие разные. Рая-то просит по старинке с Антоном поговорить, может, брат в чем поможет? А просить, ей-Богу, стыдно, один раз уже выручал.

-- О чем просить-то?

-- Ну, чтобы побыстрей оттуда вернулся. Он же клянется, что на руках мать будет носить.

-- Все клянутся, пока там сидят.

-- Сама понимаю, но подруга все-таки.

-- Решай, но Антон, как мне кажется, не одобрит. За что посадили-то?!

-- В клубе по пьянке подрался и кому-то крепко вмазал. С полгода всего как на воле побыл и вновь загремел. Рая женить его собралась, думала, может остепенится. Так нет же, ни одна из невест этого балбеса не устраивала. Подруга на язык знаешь какая острая, -- сказала, что сам хуже ржавого железа, а ищет золото. А ведь родной сын-то, никуда не денешься.

-- Да-а, загвоздка! А может, Антон и смилостивится. Райку он вроде когда-то любил?

-- Ты чего мелешь -- любил? Просто нравилась... Ладно, погляжу по настроению брата. Да, а чего не спросишь, с кем до города добиралась? Хотя все равно не угадаешь.

-- С кем же?

-- Болговых с городка помнишь? Ну те, что за плотиной живут, семья у них большая?

-- Припоминаю, и что?

-- Так вот, сын у них сейчас в милиции участковым служит, с ним и доехала.

-- Чего это он в город?

-- Один пьянчуга ногу ему повредил.

-- Как это? -- удивился Егор.

-- Да, тракторист, фамилию забыла, должен был с фермы навоз в поле возить, а вместо этого по деревне пьяный на тракторе раскатывал, самогон вроде как искал. Болгов-то в тележку прыгнул, а тот кричит: "Будет тебе, мильтон, в навозе и могила. Дурак есть дурак". Так вот: тележка перевернулась и Болгову ногу придавило. Хорошо, что так отделался, могло быть и хуже. Болгов-то тебя помнит. Зря, говорит, в город уехали, такие люди деревне как воздух нужны.

-- Ты хоть ему пояснила, почему переехали?

-- Пока доехали -- обо всем поговорили.

Егор достал пачку "Примы" и хотел закурить, но вспомнив, что жене запах табачного дыма не нравится, отложил сигареты в сторону.

-- Ладно уж, кури, -- махнула Валентина рукой. Холодно на улице-то да и темно. Благодарно качнув головой, Егор закурил.

-- Устала, мочи нет, -- сказала Валентина и зевнула. -- Пойду постель готовить. Надо сегодня пораньше лечь.

-- Можно и пораньше, -- согласился Егор. -- Неделя и у меня намечается нелегкая.

...Возвращаясь в город, Валентина думала лишь об одном -- побыстрей бы добраться до дома и хорошо выспаться. Даже разговаривать с Болговым было неудобно: зевала и извинялась, зевала и извинялась. Встреча с подругами в чем-то успокоила, но и утомила, расстроила.

Вот и чистая постель, рядом похрапывает Егор (к этому храпу долго не могла привыкнуть), а ее сон не берет. Не хватало еще и эту ночь мозгами проворочить -- завтра чуть свет на работу. Вроде и оснований для волнений не было: поездка удалась, а главное -- с подругами повидалась и вволю наговорилась, а душа неспокойна. Нет, это не из-за семьи -- тут все нормально. Может, из-за Наташи? В какой-то степени -- да, ей сейчас трудно, сама видела, как хочет жить и как переживает. Говорили обо всем, тут совесть чиста, и все-таки, нет-нет, а страшная мысль исподволь подбиралась и червоточила, заставляя думать о том, о чем думать не хотелось. А вдруг и со мной точно такое случится? Нет, только не это, не дай Боже, помоги, Господи, убереги -- ведь я перед тобой ни в чем не провинилась.

Егор спит. Спальная комната двумя окнами выходит на узкую улочку. Слышно, как прошли, о чем-то весело разговаривая, мужчина с женщиной, потом окна прорезал свет от фар машины, а следом и легковушка проехала. Вообще-то машины по улице, тем более так поздно, проезжают редко: улочка тихая, зимой и летом здесь спокойно.

Валентина, как впервые заболела, так стала до того набожной, что без молитвы заснуть не может. Слова молитв разные, в зависимости от обстановки в семье, да и не только. Но перед тем, как попросить о чем-то Господа Бога, она его всегда поблагодарит за то, что семейная жизнь сложилась неплохо, считая, что без Божьей помощи тут никак не обошлось. Егор, хотя и бывает грубым, нудным, но деловит, расчетлив. А странности -- они у каждого человека бывают. Радуют дети и внуки, только пожить бы да на них порадоваться. Как не поблагодарить Бога, что старшей дочери Тамаре достался чудесный муж -- такое сейчас для любой семьи счастье. Младшая Елена настроена вместе с родителями остаться, значит, будет к кому на старости голову преклонить. Даст Бог, и у нее семейная жизнь сложится, как у Тамары. Особая благодарность Господу Богу за то, что вовремя переехали в город. Болезнь там, в деревне, ее несомненно доконала бы. После переезда все пошло на поправку. Как не поблагодарить за это брата Антона? Нет, Бог к ней пока милостив. "Господи, помоги поправиться Наташе с Михаилом, -- шепчут губы, -- дай здоровья всем родным и близким. Прости, Господи, если в чем-то тебя обидела".

Нет, Валентина уверена, что она была, есть и будет перед Богом чиста, а он убережет ее от тяжелых болезней. "Спаси и убереги, Боже, спаси и убереги, не дай, Боже, болезни прицепиться", -- просит Валентина у Всевышнего и успокаивается душой. А побеспокоиться ей было о чем. Она, правда, не хочет придавать этому какого-то особого значения; мало ли чего в жизни у каждого не бывает, но это как раз то, что исподволь вторгается в ее душу и давит, давит на сознание и психику. Она бы и не вспоминала, позабыла, да не может этого сделать. Это, оказывается, не в ее силах.

Валентина имела в виду два недавних случая. Егор об этом пока ничего не знает. А у нее почему-то нехорошее предчувствие. В первый раз было так.... Шла с работы домой, как всегда с двумя набитыми сумками. Увидев издали появившийся трамвай, побежала к подземному переходу, а потом наперерез через трамвайное полотно. Споткнувшись, упала и ударилась о что-то твердое, на какое-то время потеряла сознание. Прямо как в известном кинофильме. Сердобольные люди посадили на скамейку, помогли собрать в сумку рассыпавшиеся продукты, а средних лет женщина даже до дома сопроводила и все успокаивала. Почти сразу появились синяки. Егор как увидел жену -- ахнул. Но Валентину обеспокоили тогда не синяки -- они вскоре прошли, а тот липкий, противный пот и застрявший в горле комок. Этот комок долго не давал нормально дышать, его будто что-то снизу подпирало. А еще словно резануло чем-то острым в желудке. Это напомнило о былой болезни. Так что же, все-таки это было: пот, комок в горле и боль в желудке?

Не хочется об этом думать и напрочь выбросить бы из болезненного сознания волнующие предчувствия.

Второй случай произошел на работе. Еще с утра стала донимать изжога. С чего бы? Вроде не мыла, не стирала и тяжело не поднимала. А тут изжога и вновь тяжесть в желудке. Выпила воды с пищевой содой, и горечь постепенно отступила. Подумала, что к весне вполне могла обостриться язва. Хорошего мало: опять врач потребует соблюдения диеты, не допускать тяжелой работы и постараться исключить волнения. Легко сказать, но как это сделать? После обеда почувствовала слабость во всем теле, а перед глазами замельтешили мушки, и почти сразу ощутила тот самый противный липкий пот, а в горле вновь появился комок, который не сглотнуть, не пропихнуть. Доставили в поликлинику и сделали укол. Когда отошла, врач мрачным голосом сказал, что надо немедленно пройти фиброгастроскопию или рентгеноскопию и сдать все необходимые анализы. И об этом случае Егору тоже не сказала, а сдавать анализы и выполнять требования врача пока не спешила, думала, что все обойдется. Вот и тянет, волынит, а мысли донимают, волнуют, выводят из себя. Да и зачем умолчала, почему Егору, детям об этом сразу не сказала? Ах, чтобы не волновать...

После очередной молитвы Валентина неожиданно заснула. В окно светила луна. При свете луны Валентина всегда спала беспокойно.

Заболел Егор. С вечера было все нормально -- даже никаких предчувствий болезни. Наконец-то закончил две рамы. Хотелось как лучше, и у него получилось: работой остались все довольны. Вечером слушал письмо от старшей дочери Тамары. Валентина читала письмо неспешно. Тамара обрадовала, что квартиру могут получить к ноябрьским праздникам. Как не порадоваться за дочь, столько лет помыкавшуюся с семьей без своего жилья. Словом, болеть было абсолютно не с чего. И вот тебе на: утром, а Егор вставал всегда вместе с женой, он еле-еле поднялся. Что совсем расстроило -- правую руку поднять не мог. Егор болел хоть и редко, но уж если приходилось, тогда к нему было не подступиться. Зная слабость мужа, Валентина в такое время была с ним особенно осторожна и старалась ничем не зацепить. В это утро тоже молчала, потому, как только попыталась помочь мужу одеться, -- обиделся. Когда посоветовала перед работой зайти в поликлинику, он негромко заметил, что у самого мозги пока варят. Варят-то они у него варят, а сам места себе не находил. Волнует, что подумает теперь бригадир, когда узнает о его болезни? Тот как на грех получил вчера какое-то задание и попросил придти Егора пораньше. "Вот и пришел, -- удрученно хмыкнул он. -- С больной-то рукой да негнущейся спиной много не наработаешь". Валентина тоже расстроена: с чего вдруг рука у мужа не поднимается? Никак с нервов? -- подумала она. Сказала об этом ему -- психанул. Ушла на кухню и стала готовить завтрак, но и завтраком не угодила. Поковыряв вилкой в тарелке, Егор встал и, кряхтя, начал обуваться. Все у него в это утро не ладилось и сам был такой, что спичку поднеси, заполыхала бы. Жену обидел, дочь Лену, сказавшую что-то невпопад, оборвал. А ведь и сказала дельное -- побереги пап, нервишки, они еще тебе пригодятся.

Хотя Егор это и понимал, а как ответил? "Все учат и учат, будто сам без мозгов". Любимые словечки: без мозгов, без ума... В общем, завелся. Теперь будет все отметать, пока не успокоится.

Наконец вышел на улицу и только там, подышав свежим воздухом, стал приходить в себя. Всегда вот так нашумит, накричит, а потом остынет и сам же потом обо всем сожалеет.

Было еще темно. Легкий морозец побелил лужи, под ногами хрустел ледок. Выйдя из переулка, заспешил к приближавшемуся красному пятну трамвая. Но опоздал. Коротая время, позвонил из телефонной будки бригадиру. Тот его объяснения о болезни воспринял вполне спокойно и даже посоветовал, что в таких случаях мужики обычно друг другу предлагают. А еще сказал, чтобы на работу не спешил и как следует вылечился. Даже посоветовал, что лечение хондрозов и радикулитов у врачей -- дело безнадежное. Вот, если бы попасть к толковому костоправу! Пообещал разыскать знакомого костоправа и попросил перезвонить завтра вечером.

... Очередь к врачу в поликлинике, как всегда, огромная. Пока дождался вызова, чего только не наслушался. Врач подтвердила диагноз: хондроз. Откуда только прицепился? Скорее всего, в сарае застудился, где часто курит и дверь открывает. Время-то подошло не летнее. Врач прописала уколы и таблетки, а также оформила на три дня бюллетень. Домой Егор шел не торопясь и был спокоен: спешить-то теперь нечего.

Валентина мужа поджидала. Пока раздевался, старалась определить, чем закончился его поход в поликлинику. Почувствовала, что утренний психоз с него слетел.

-- Обедать будешь сразу, или Лену подождем? -- спросила тоном обиженного человека.

-- Подождем, ага, -- примирительно кивнул головой Егор. -- Часок можно и повременить.

Стараясь сгладить утренние наскоки на жену, где был только сам виноват, сказал:

-- В общем, бюллетень на три дня всучили. Таблетки прописали, уколы надо поделать. -- Валентина слушала мужа с обидой. Весь ее упрямый, молчаливый вид говорил о том, что она хотя его и слушает, но утренние обиды не позабыты.

-- Шейный хондроз, понимаешь, нашли и еще что-то, -- сморщив лоб, продолжал Егор. -- Нервишки, оказывается, стали ни в дугу.

-- Это я и без твоего врача знаю, -- довольно кисло вставила Валентина. И вновь замолкла, решив больше молчать, пусть муж прочувствует свою неправоту. Ишь, до чего обнаглел! Слова сказать нельзя.

Егор спорить не стал -- ведь так оно и есть. Прервав неловкое молчание, простодушно признался:

-- Зато теперь спокоен -- все по закону. Да, знаешь, позвонил бригадиру, а он мне говорит -- лечись и не ломай голову. Даже костоправа обещал подыскать. Только в голову не возьму -- зачем мне костоправ? Кости целы, они у меня, сама знаешь, в порядке.

Валентина молчала. "Что ни говори, -- думала она, -- а Егор с закидоном. Если ему дать волю, верхом сядет".

-- Ага, вспомнил, -- воскликнул Егор, -- баралгином таблетку-то называют. Ну и укольчики, само собой. Кто-то, видно, приезжать к нам будет. С недельку, а то и больше, придется дома посидеть.

-- Уколы и Лена могла бы делать, -- сказала, скептически посмотрев на мужа, Валентина. -- На красный диплом дочь тянет, уж что-что, а уколы сумеет сделать.

-- А и правда, -- обрадовался Егор. -- Как же это я не допер. Зачем кому-то из больницы к нам мотаться, когда дочь специалист? -- Покачав головой, посожалел: -- Вот только обидел я ее утром. -- Ища поддержки у жены, Егор виновато посмотрел на Валентину.

-- Ты без этого не можешь -- холодно ответила жена. -- Порой как с цепи срываешься, и вот я думаю, кому это надо? -- Но взгляд ее несколько смягчился. Решила с воспитанием мужа кончать, а то как бы не переборщить.

...Уколы и таблетки Егору не помогли. Шею, как и прежде, не повернуть, руку -- не поднять. Опять занервничал. Вспомнил, что надо было бы бригадиру позвонить, тот же обещал костоправа найти. Поругав себя за забывчивость, оделся и поплелся звонить к телефонной будке. Бригадир слово сдержал и дал адрес костоправа, но предупредил, что к Лёне (его бывшему сослуживцу) надо непременно найти подход. Человек он занятый и к тому же большой матершинник. Сказал также, что такса за услугу у Лёни небольшая и для всех одна -- пятнадцать рублей. Получив инструктаж и пообещав бригадиру магарыч, Егор ближе к вечеру оделся потеплее и поехал к Лёне-костоправу.

Когда за мужем щелкнула калитка, Валентина присела на стул и, глядя в окно, задумалась. Вспомнилась свадьба, потом -- как с Егором строились, а им завидовали, как в город переезжали. К городу так и не привыкла, все тут не так, как в деревне. Если б не болезнь, ни за что из села не уехала. Когда недавно на работе у Егора стали по шесть соток давать, упрашивала его их взять или вообще купить поближе к городу какую-нибудь хатенку-развалюху, а потом ее переделать. Но чтобы непременно был свой огород. "Поизносился я, -- молча передразнила мужа. -- Какой смысл?" Как это какой? Дело идет к пенсии, попробуй прожить на пенсию по нынешним-то временам и ценам. Уж был бы сам городской... Ведь деревня деревней, к тому же и без образования, а туда же... "Хватит, нажился в грязи, хочу пожить по-человечески". Долго еще Егору доставалось за глаза от Валентины. Потом мысли повернулись в его защиту. Уж не такой он и плохой. Зарплату до копейки отдает, к пьянчугам не прилипает, а хозяин -- каких поискать. Куда ни глянешь -- все его рук дело. Хотя бы вот эти, асфальтовые дорожки во дворе и перед домом. Неблизко возил на тачке содранные с дороги пласты старого асфальта, потом их растапливал и уложил асфальт в приготовленные из металлических уголков формы. Как же все были довольны! И вообще, когда муж работает -- не нарадуешься. А с земелькой она его со временем утолчет, надо только выбрать момент поудобней. Земля нужна, без нее что за жизнь? К сватье как приедешь да повкалываешь на огороде, а у нее есть где развернуться, слов нет -- устанешь, а вот голова -- не болит. Зато в городе все время сидит на таблетках. Нет, он должен ее понять... А то поизносился, нет, муженек, рано еще...

Помолчала, потом тряпкой протерла окно. Мысли переметнулись совсем на другое, о чем лучше б и не думать.

Чего тянет с анализами в поликлинике, чего? Уже давно пора провериться и хотя бы знать, что ожидает, к чему надо готовиться?

Скрипнула калитка, во двор вошла младшая, Елена, -- рослая, красивая, фигуристая. Она степенна, разговаривает всегда с улыбкой. Бросив взгляд на окно и не увидев матери, Лена поднялась по порожкам на веранду. Слышно, как вытерла о половик сапоги, а войдя в коридор и включив свет, игриво спросила:

-- Кто-кто в теремочке живет? Есть ли кто живой?

-- Есть, дочь, есть -- бабка Валюшка да Егорка дедушка, -- ответила Валентина и, подойдя к дочери, подставила щеку для поцелуя. Та поцеловала. Вроде и мелочь, а матери приятно.

-- А папа где? -- спросила Лена, вешая в коридоре пальто.

-- Да вот уехал к какому-то Лёне-костоправу. Сама жду.

-- Все будет нормально. Небось волновался, а зря. Можно б было и толковым массажистом обойтись. Вот закончу учебу -- освою.

-- Давай, давай, будешь нам с отцом спины выпрямлять. В больницах-то такие очередяки, что никакого настроения туда идти нет.

Лена ушла в свою комнату, а Валентина стала готовить ужин. Муж придет, а у нее все готово. Лишь бы в настроении пришел.

Занятая на кухне (сколько же времени она у нее отнимает), Валентина не слышала, как во двор вошел Егор. Лишь зашторивая занавески, увидела его стоящим сбоку от сарая. Муж курил, и огонек сигареты плавно описывал в темноте полукруги. Раньше Егор курил только сигареты "Прима", теперь папиросы, сигареты, -- все, что попадется. Сколько раз пытался бросить курить -- бесполезно. Терпения хватало самое большее -- на неделю, потом начинался такой псих, что жена говорила: уж лучше кури. Егор и сам признавался, что характером оказался слабоват. Вот Антон, брат жены, тот как решил бросить, так и бросил.

Приоткрыв форточку, Валентина позвала мужа ужинать. Огонек окурка полетел в сторону каркаса теплицы, а Егор, кхекая и шмыгая ботинками по асфальтовой дорожке, стал приближаться к окну. Постучав по стеклу и приподняв правой рукой на голове шапку, Егор смотрел на Валентину и улыбался.

-- Иди быстрей, чего смеешься? -- недовольно крикнула Валентина. -- Картошка стынет, да и кино поглядеть хочу.

-- А ты, подруга, ничего не заметила? -- допытывался Егор, по-прежнему держа руку у шапки.

-- Не-ет, а что? -- не поняла сразу жена. -- Пошутить, что ли, надумал? Иди, иди, хватит ухмыляться.

-- Ухмыляться, -- протянул Егор, -- можно подумать, больше делать нечего. Ты погляди, где руку держу? Другая бы давно сообразила, -- прогудел Егор недовольно и пошел к веранде.

"А ведь в самом деле руку вверх поднимает -- знать полегчало, -- дошло до Валентины. -- Слава тебе, Господи, теперь хоть ныть меньше станет".

А Егор удивлял. Войдя в коридор, он без чьей-то помощи сравнительно легко разделся, потом осторожно, но все-таки согнулся, расшнуровал и снял ботинки. Выпрямившись, стоял улыбаясь перед женой и дочерью.

-- Удивительно! -- первой воскликнула Лена. -- Неизвестный костоправ исцелил батю. Надо же, какой нашелся чудесный лекарь!

-- Даже не верится, -- добавила Валентина. -- Хотя прошлой ночью мне сон приснился, теперь уж точно не вспомню о чем, но хороший, вот и сбылось. Ладно, Егор, мой руки да садись за стол. Мы с Леной тебя дожидались. -- Валентина стала разворачивать завернутую полотенцем кастрюлю с пахучей картошкой и раскладывать ее по тарелкам. Помыв руки и осторожно втиснувшись на свое "персональное" место, Егор принялся за еду. Но, чувствуя нетерпеливость жены с дочерью побыстрей узнать о подробностях лечения, отложил вилку и интригующе, сверхдовольный, сказал:

-- Ну и Лёня-костоправ! Мо-ло-дец, да и только! -- Повернув лицо к жене, добавил:

-- А скажи, как быстро обернулся? Сам себе не верю, ведь если честно, то идти к нему не хотел. Думал -- намнет спину, отчего еще хуже станет. А вообще-то все могло и раньше сорваться. Ага, запросто.

-- Чего так? -- спросила из любопытства жена. Но Егор, махнув рукой, вновь принялся за еду. Как тут не придать значимости своей персоне, ведь первый и, возможно, последний раз побывал у костоправа. Однако молчание Егора затягивалось, и Лена нетерпеливо напомнила:

-- Может, все-таки расскажешь, как какой-то Лёня тебя лечил?

-- Ага, ага, сейчас и расскажу, дай горячей картошки хватануть, а то совсем остынет. -- Поев, отодвинул тарелку и достал сигареты.

-- Поднимаюсь, значит, на второй этаж, -- начал он, -- вижу: дверь открывается и выходит оттуда женщина, не сказать чтобы молодая, но и не старая. Ага, выходит и вниз спускается, а я не спеша на площадку поднимаюсь. Слышу за дверью громкую перебранку: женский голос кричит почем зря, а мужской тоже не уступает. Думаю, что не вовремя приперся, но не вертаться же обратно? Будь что будет -- и нажал на кнопку звонка. Крик прекратился, дверь вскоре открылась, и стоит передо мной женщина, вид такой, будто из парной только что выскочила. Спрашивает -- вам кого? Если можно, говорю ей, мне бы Леонида Палыча. Обернувшись вовнутрь, та крикнула: "Иди, опять к тебе!" Повернулась и ушла, а в коридор вышел мужик приблизительно моих лет, но раза в два потолще и с огромными кулаками. Это я как плотник сразу заметил.

-- Чего тебе? -- спросил хмуро этот самый Леонид Палыч. В комнату, между прочим, не пригласил, объясняюсь с ним через порог. Да ладно, думаю, с меня не убавится. Спрашиваю с подходом:

-- Леонид Палыч, люди о вас много хорошего гутарят, а у меня шейный хондроз приключился. Выручай, не обижу.

Дернув плечами, костоправ недовольно изрек, что люди и набрехать могут и что у него сейчас семейная обстановка не позволяет. При этом махнул рукой на комнату, куда только что уплыла жена. Вот и все, думаю, уйдет, хлопнет дверью и калпек моему лечению. А он между тем нет-нет, да матом полоснет, да матом.

-- Пап, может без этих самых матюков обойдемся, -- поторопила Лена.

-- Не перебивай, говорю, как было, -- ответил упрямо Егор. -- Значит я Лёне опять с подходом свое долдоню, что люди почем зря не болтают, а он ни в какую. Чую, скоро дверь передо мной захлопнется. Вот тогда я и передал ему привет от своего бригадира. Сказал, что он тоже за меня хлопочет. Вижу, взгляд Лёни смягчился. Проходи, говорит, и так далее. Стал про бригадира расспрашивать: они, оказывается, в Морфлоте вместе служили и мой бригадир чем-то его крепко выручил. Спросил и меня -- служил ли я в армии? А как же, говорю, три года отбухал в Средней Азии. Вот такая сложилась картинка. Жена шуметь перестала. Она, оказывается, сыр-бор поднимает, когда к мужу женщины заявляются, особо если молодые. А когда мужики, то спокойна. Так ведь ему же за это платят!

Ну а потом началось костоправство. Он меня своими ручищами то под мышками, то за шею, то по спине перебирает, ладонями словно на гармошке играет. Больно перебирал, я даже не ожидал. А как положил животом на диван да начал пальцами по хребту -- ну хоть ори. Кожу хватал как щипцами. Это он кострецы, как я понял, вправлял. Только и слышал: хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, будто пузыри лопались. А он опять хвать, хвать, вот так к примеру. -- Егор хотел показать это на спине Валентины, но та, ударив по рукам, сказала:

-- Убери свои клешни-то, ишь, додумался.

Но Егор не обиделся и даже засмеялся.

-- Да-а, выложил я, значит, ему пятнадцать рубликов как положено, ага, а он их не берет. Еле упросил. Взял и сказал, чтобы завтра еще разок вечерком заглянул. Вот и вся эпопея. Главное, есть результат, наверно, сами убедились, как только что ботинки снимал. А что утром было? Корчусь, корчусь, ни согнуться, ни разогнуться, кошмар да и только. Надо как-то за это бригадира отблагодарить. Вот так-то, дочь. А то таблетки, уколы -- чепуха все это.

-- Ты, отец, не прав, -- не согласилась Лена. -- Баралгин боль снимает, уколы тоже нужны. Зачем одно с другим путать? -- Валентина согласно кивала головой. Потом сказала:

-- Мы с Леной посоветовались, чтобы она массаж освоила. Это и нам пригодится.

-- Я -- за, сам испытал. Давай, Ленок, осваивай, будешь нас с мамой лечить.

-- Тебе чай или кофе? -- спросила Валентина.

-- Чай, и если можно, с травкой, она для здоровья пользительная. С душицей завари, а я пока во дворе курну. Или на кухне разрешите?

-- Пап, ну зачем же? Мать пожалей...

-- Ладно, ладно, -- перебил дочь Егор. -- Начнешь мораль читать, что вредно, плохо, вроде сам не знаю.

Одевшись, Егор вышел во двор. Валентина заварила чай. Лена сидела рядом. Они рады, что поездка отца к костоправу оказалась удачной. Не привыкший болеть, отец помотал бы им нервы.

Антон -- брат Валентины. Он старше сестры. У Антона солидная, хотя и нервотрепочная должность. О сестре не забывает: нет-нет да и неожиданно заскочит. У Валентины лишь семилетнее образование. Так получилось, что после семилетки уехала в Кострому, выучилась на ткачиху, но заболела мать, а Антон в это время как раз служил срочную. Вот и пришлось ей обратно к матери возвращаться. Брата сестра любит всей душой. Егор это правильно понимает, хотя иногда и ревнует, на что Валентина отвечает: "Ты -- муж, а Антон -- родная кровь! Вообще-то Антон с Егором друг друга понимают. Егор рад редким приездам Антона, с ним есть о чем поговорить,заодно пропустить по рюмочке, а то и в карты переброситься.

...Антон сказал водителю, чтобы он ставил машину в гараж, а сам неспешно пошел к дому сестры. Темнело. Моросил мелкий дождь, размачивая землю и опавшие с деревьев пожухлые листья. Тускло отсвечивали лужи. Выкрашенная в ярко-зеленый цвет калитка была открыта. Пройдя по асфальтовой дорожке во двор, Антон глянул на сарай, но света там не увидел. Остановился напротив кухонного окна. Нагнув голову над столом, сестра что-то сосредоточенно делала. Бросив взгляд на окно и увидев брата, радостно улыбнулась.

-- Сразу зайдешь или вначале к Егору? -- спросила, приоткрыв форточку. -- Он в сарае.

-- Без света?

-- Экономит.

-- Вместе придем, -- ответил Антон и пошел к сараю. Егор и в самом деле работал без света. Увидев гостя, стал вытирать о тряпку руки.

-- Наконец-то, -- обрадовался он, пожимая руку Антона.

-- Могли бы и сами приехать, чай в одном городе живем, -- ответил Антон.

-- Вы такие занятые, у нас как-то попроще.

-- Жена говорит, что зазнались.

-- Так прямо и сказала? -- удивился Егор. -- Ладно, учтем. Ты как насчет вместе поужинать и по рюмочке? Одному жена запрещает, а с тобой -- слова не скажет.

-- Можно поужинать, можно и по рюмочке, теперь уже никуда не поеду.

-- Вот и хорошо. Тогда в срочном порядке закругляюсь. Да и завтра выходной. Не работаешь?

-- Свободен.

-- Отлично. Погляди в окно на сестру -- ух как завозилась, метеор да и только! А все почему? Потому как ты в гости пришел. Та-ак, кажется, все собрал-прибрал, сейчас курну и пойдем. Тебе не говорили, как меня недавно хондроз скрутил?

-- Да нет, а что?

-- О-о, так скрутил, так скрутил, что еле очухался. К костоправу ходил. -- Закурив, стал рассказывать про свой поход к Лёне-костоправу.

Антону нравилось бывать у сестры. Тут тихо и спокойно. Это не в многоэтажке, где со всех сторон стучат, гремят, топают, порой так, что люстры ходуном ходят. Валентина старается брата встретить, и уж голодным от нее не уйдешь. А угостить умеет. У нее это получается: борщ у сестры необыкновенно наварист, холодец -- свежайший, пирожки -- пальчики оближешь, компот -- сладчайший, салаты -- чудесные... Не раз думал, как это ей все удается? Ведь зарплата невелика, а других каких-то возможностей нет. Позже понял, что экономная сестра готовится к его приезду заблаговременно, что-то заранее припасет, а как придет, тогда и у них праздник.

...Антон ел да похваливал, а сестре приятно, щеки порозовели, на губах улыбка. Разговор обычный: о жизни, что все так дорого, а в магазинах пусто, и когда теперь поправится; о здоровье, что с годами уходит, заодно посмеялись над недавними проблемами Егора -- ему особенно нравилось вспоминать поход к костоправу; о детях и внуках -- как и чем им помочь? Не забыли родителей -- отцы с войны не вернулись, мать Валентины и Антона умерла и надо бы на кладбище съездить. Егор никак не может перетянуть в город свою мать: случись что -- позора не оберешься. Но больше всего волнуют дети и внуки. Валентина поделилась с братом радостью, что Тамара пообещалась приехать на пару недель, что внучка больше любит дедушку, а внук -- бабушку. У Антона своих проблем хоть отбавляй: год назад выдал замуж дочь и теперь надо помогать молодой семье обустроиться. Сын институт заканчивает, на работу парня надо устроить. Но вот деловые разговоры закончены и стали вспоминать о прошлом. Больше вспоминали Антон с Валентиной, Егор отмалчивался или поддакивал. Положив широкую ладонь на локоть Антона, он вдруг спросил:

-- Ты случайно не забыл, брат, как мы с тобой в половодье на лодке через речку перебирались?

Антону приятно, что Егор братом его назвал. Этот случай он никак не мог забыть. Будучи студентом, Антон частенько наведывался домой или к сестре, чтобы подкормиться, да с собой потом харчишек прихватить. Тот раз до райцентра добрался поездом, а дальше три десятка километров шел пешим ходом по весенней хляби. Ноги промокли, в ботинках хлюпало. Спешил к сестре, думая об одном -- удастся ли перебраться через разлившуюся речку? Хорошо, если мост не залит. Злился на дождь, что шел какой день не переставая, что дороги развезло и не видно ни одной машины или подводы. Знал, что речка в такое время разливается, заполняя талой водой низины и впадины, а бывает, что и выходит из берегов. К обеду Антон подошел к взгорку, с которого открылась панорама села. Вот и дом сестры -- совсем рядом, но мост залит, а по ледяным торосам на тот берег не перебраться. Нужна лодка, хотя и на ней не каждый рискнет в такое время плыть -- долбанет где-нибудь на середине лодку льдина и попробуй потом выберись.

-- Чего молчишь? -- спросил Егор. -- Я ведь тогда и сам немножко перетрусил.

-- А как переживали, -- вспоминала Валентина. -- Ты в письме пообещался, и мы стали голову ломать, как тебя переправить.

Спасибо дед Петр лодку дал, мы ее к себе перетащили, а потом привезли к крайней хате. Там и ждали, думали, что не приедешь, а как на бугре увидели, так Егор сразу лодку к воде потащил: говорит -- пан или пропал. Да-а, вроде вчера было...

-- И половодье, и как перебирались, тем более как встречали, -- все помню, -- сказал Антон и стал вытирать платком повлажневшие глаза. -- Но больше всего запомнились твои, сестрица, теплые шерстяные носки, что надел -- в них так тепло стало. А еще -- лапша на курином бульоне. Для голодного студента -- смак! По сей день помню.

-- Это хорошо, когда помнится, -- сказал Егор, довольный тем, что брат жены не только вспомнил ту непростую в разлив реки переправу, но и не забыл их хлеб-соль. -- Споем, что ли? -- предложил он. -- Давайте мою любимую.

Любимых песен у него несколько. В этот раз запел про пряху. Голос хрипловатый, неторопливый, глаза задумчивы. Он пел, вспоминая мать, сидевшую на скамейке за прялкой в небольшой кособокой избушке с одним оконцем на улицу. Прялка монотонно крутится, поскрипывает, мать что-то поет, чаще про молодую, красивую девушку со своей думой. Егору старательно подпевали Антон с Валентиной. Песня -- раздумье о прожитом и о том, что человека ожидает. Но вот затянула песню Валентина, и тоже грустную, про любовь и тропинку.

-- Куда-а ве-дешь, тропинка длинная...

А и правда -- куда ведет каждого из нас тропа жизни и где она прервется?

VII

Однако засиделся я, пора и честь знать, -- сказал Антон, поглядев на часы. -- Приду, а жена выговор сделает, что опять допоздна пропадал.

-- Побудь с полчасика, не спеши, -- попросил Егор.

-- Брат, уж не так часто мы и встречаемся, -- поддержала мужа Валентина. -- Все некогда да некогда. Вот Лена придет, тогда ни минуты не задержим.

-- Ого, она загуляет до полуночи, а я сиди и жди, -- сказал Антон улыбаясь.

-- Не волнуйся, придет ровно в десять.

-- В десять так в десять, -- согласился Антон. -- Кстати, что за парень с которым крестница встречается?

-- Мы его, брат, и сами толком не знаем. Вроде из простой, порядочной семьи, учится, да и внешне приятный.

-- С лица воду не пить, -- улыбнулся Антон. -- Был бы с головой, да к тому же, -- и стал загибать пальцы, -- не пил, не курил и Леночку любил. Она этого заслуживает.

-- Ха-ха, -- засмеялся Егор. -- Да таких женихов сейчас вряд ли вообще найдешь, они все с большими или малыми изъянами.

-- Ну почему же, а муж Тамары?

-- Таких, как он, мало, может, один из сотни, -- со вздохом призналась Валентина. -- А дочкин друг вообще-то тянется к ней: встретит, проводит, не охальник.

В это время и Лена во дворе появилась. Вошла в коридор, зонт положила в ванну, чтобы от дождя обтекал, пальто повесила на вешалку, чтобы не помялось, потом стремительно вошла в комнату: щечки красные, глаза блестят, улыбается. Подойдя к дяде, поцеловала.

-- Здравствуйте, крестненький, хорошо что к нам надумали заехать! Соскучились по вас, мама все уши прожужжала.

-- Здравствуй, здравствуй, крестница. Домой, смотрю, приходишь по-военному -- точно и в срок. Решил специально дождаться.

-- Да уж, -- пококетничала Лена. -- Куда денешься, если ухажер собирается в органах служить.

-- Даже так? -- удивился Антон.

-- Но это пока в планах, хотя и не исключено, желание у него имеется.

-- Что ж, точность и аккуратность в человеке -- дело стоящее. Ну а теперь позвольте и мне отчалить. -- Антон встал и развел руками.

-- Так рано, крестненький, -- капризно сморщила личико Лена.

Но Антона поддержали родители: объяснили дочери, что был такой с дядей договор.

Валентина вышла с братом на улицу. Этого момента она ждала, а Егора попросила оставить их вдвоем. Тот понял, что жена собирается поговорить с братом насчет просьбы ее подруги Раисы. Все так, но у Валентины был к брату и еще вопрос -- личный.

--...Ой, Божья Матушка, темь-то какая, -- заохала Валентина, осторожно спускаясь по порожкам и выходя на улицу. -- Как же ты, брат, доберешься?

-- Доберусь, доберусь, не волнуйся. Ты меня далеко не провожай, -- попросил Антон сестру. -- До столба дойдем и иди обратно, иначе назад провожать буду, -- предупредил он строго. Антон не любил осенне-зимнюю слякоть, эти долгие, нудные моросящие дожди, дневную серость и ночную темь. Настроения такая погода не прибавляла.

У перекрестка улиц остановились.

-- Все, Валюша, спасибо тебе за все, дальше не ходи. Прошу, слышишь?

-- Доволен, или что не так? -- тихонько спросила Валентина, хотя об этом могла и не спрашивать, зная, что брату у нее всегда нравится.

-- Еще бы, -- добродушно ответил Антон. Обняв сестру и ласково прижав к себе, сказал:

-- Все, мне пора, иди и корми дочь.

-- Накормлю, брат, накормлю, ты меня только ради Бога не гони. У меня к тебе целых два вопроса. Выслушай, прошу.

-- Говори, говори, что там за вопросы. Между прочим, могла бы и домой или на работу позвонить. Телефон мой знаешь.

-- Да нет, уж лучше не по телефону. Так вот о чем мой первый к тебе вопрос: это по сыну подруги моей, Раисы. Старший-то ее опять в тюрьму загремел. Как она говорила, был пьян, устроил в клубе драку, ну и схлопотал. Ты ему один раз уже помогал... Такие слезные письма, говорит, домой присылает, а она читает и плачет.

-- Чего же она от меня хочет?

-- Ну, хотя бы не весь срок сидеть. Из него трезвого хоть веревки вей и к Рае ласковый. Может, будут какие амнистии... Если нельзя, то не надо, считай, что не просила. Я и ей сказала, если не получится, пусть не обижается.

-- Ладно, подумаю, может, со временем что и получится. Но без спешки, тут надо разобраться. Так и передай Рае, а при случае, может, и сам к ней заеду. Собираюсь на могилу родителей сходить, а там рядышком.

-- Вот была бы рада.

-- Будем считать, что с первым вопросом закончили. Что еще? -- Антон посмотрел на сестру добрым изучающим взглядом. Даже при тусклом отсвете лампы, висевшей на деревянной опоре, заметил резкую перемену в настроении сестры. "Только что песни пела, а теперь будто чем испугана. Странно, с чего бы, вдруг", -- подумал он. Темные бровки Валентины наконец взлетели вверх, а грустные глаза широко открылись, изобразив улыбку. Валентина стала рассказывать брату про два последних с ней случая, про категоричное требование врача срочно сдать анализы и пройти обследование желудка, а она все тянет и тянет, хотя предчувствие самое нехорошее.

Вот этого-то Антон больше всего боялся. Неужели прошлые болячки дают о себе знать? Настроение упало, но Антон умел владеть собой и внешне выглядел вполне спокойным. Не хватало еще, подобно сестре, раскиснуть. Несколько раз память Антона устремлялась назад, к допереездовскому периоду жизни сестры, и вновь возвращалась к последним дням, когда у нее, в общем-то, не было никаких проблем. Мысль работала четко. "Нет, нет, все нормально, просто переволновалась, да и почему должно быть плохо?" -- Всплеснув руками, Антон воскликнул:

-- Не ломай, сестренка, голову. Таких, как у тебя, случаев сколько угодно. Уж мне-то можешь верить?

-- А если не таких, -- спросила обеспокоенно Валентина. -- Откуда знаешь?

-- Знаю, если говорю. Сдать анализы и пройти все остальное по желудку надо. А когда узнаешь о результатах -- позвони, хотя я твердо уверен, что причин для волнения нет и не должно быть. Да я и сам к тебе заеду. Только, знаешь, без хныканья, поняла?

-- Поняла, брат, поняла. -- Валентина жалко улыбнулась и стала вытирать платочком навернувшиеся слезы.

-- Ну все, все, успокойся и возвращайся обратно, а то Егор прибежит. Подумает, куда жена подевалась, уж не закрутила ли с кем?

-- Ты все, брат, шутишь, а мне не до шуток.

-- Ну вот опять за свое. Я что, непонятно объяснил? -- Антон посмотрел на часы, потом, обняв Валентину, поцеловал и, резко повернувшись, пошел к трамвайной остановке.

...А Валентине вновь не спится, не лежится. Беспокойные мысли не радовали. И зачем Антону про свои болячки рассказала? Была ли в этом необходимость? Правильно брат сказал, что не надо ломать голову. Сколько в жизни встречается всяких случаев? Надо только побыстрей сдать анализы и проверить желудок. Не хочется, но что поделаешь. Вспомнила и Наташу.

Та, вернувшись из Москвы, обещала ей написать. Видно, что-то не получилось, раз молчит. Неужели так ничего и нельзя с ее болезнью поделать? Лейкемия... Рак крови. С чего и когда этот рак начинается? Если б знать наперед. Наташа, Наташа, думала ли ты о такой болезни? А Миша? Какой был крепыш, а теперь доходит. Когда-то случайно из кармана бригадира со строящегося высотного дома на его голову упал молоток. Миша был без каски. Удар, сотрясение и поначалу ничего страшного. Он даже забыл об этом случае.

Потом боли в голове появились, они становились все сильнее и сильнее. Положили в больницу и сделали операцию. Вроде бы на поправку пошло. Но вновь страшные боли, и теперь уже слег окончательно. Тот самый Миша, которого так любила: сильный, смелый, добрый -- прикован к постели.

Обо всем этом узнала, когда сами перебрались в город. Поначалу ехать к нему не хотела, терзала обида, что бросил, отказался от нее. Но поехала, уж так хотелось увидеть свою первую любовь. И не жалеет об этом. Вот сдаст анализы, обязательно к нему заедет. "Его это должно обрадовать", -- думала Валентина, засыпая неспокойным сном.

VIII

Валентина могла перечить кому угодно, только не Антону, для нее старший брат -- образец во всем. Сестра гордилась тем, что он хоть и выбился в люди, но по-прежнему такой же простой. Антон тоже ценил сестру. В свое время она приняла на себя заботу о больной матери -- это когда Антон учился в институте. Брат и сестра делились радостями и печалями и уж если обращались друг к другу по какому-то житейскому вопросу, то эта просьба без внимания не оставалась. О недавней просьбе сестры -- помочь сыну подруги Антон, конечно, не забыл. Все, что можно, сделал и теперь искал удобного случая, чтобы известить Раису, с которой когда-то учился в школе. Рая рано осталась без родителей и воспитывалась у бабушки. С ней она жила вплоть до замужества. Работала дояркой на ферме, потом свекловичницей. По работе числилась в передовиках, а вот в семейной жизни было не просто. Вначале муж лишь изредка попивал, потом, что называется, запил "по-черному". Всего в семье хватало: обид и слез, размолвок и клятвенных заверений. Разошлась бы, да к кому притулиться с двумя-то детьми, когда нет ни родных, ни близких. Потому и терпела мужа и сносила от него обиды. Потом пришла другая беда -- старший сын за драку по пьянке угодил в колонию. И это тот самый очкастый увалень Тимофейка, который пацаном плакал, боясь, вдруг кто ее обидит, если она задерживалась на работе. А как заверял мать ни в чем не подводить и быть верным ее защитником! Пьянки мужа и тут сыграли свою роковую роль. Хорошо, хоть младший радовал, на него и вся надежда.

Антон о проблемах жизни подруги сестры знал, сожалел, что сама выросла без родительской ласки и внимания, а теперь вот другие беды свалились. Находясь в командировке, решил по пути заскочить в родную деревню. Моросил дождь, монотонно скребли по лобовому стеклу машины "дворники". "Не зима, а черт знает что", -- думал он.

-- Резиновые сапоги в багажнике? -- спросил водителя. Тот кивнул головой, потом добавил: "Хорошо, что прихватил, по такой хляби в ботинках далеко не уйдешь". Показалось село.

-- Останови перед мостиком и подожди меня тут, -- попросил Антон водителя и вышел из машины.

...Когда Антон приезжал в родное село, то всегда испытывал необъяснимое чувство радости и печали. Радости от того, что вновь увидит и ощутит тот мир, который остался в душе после проведенного здесь детства и юности, что встретится с близкими и поговорит с ними, а печали -- что то время безвозвратно ушло в прошлое и что с годами его все больше одолевает перед земляками стыдливость. Редко, совсем редко приезжает, да и то гостем, не остался здесь навсегда, как другие.

Он шел по приречной тропинке, отводя в сторону мокрые кусты тальника.Без речки и детства не представить. Но куда подевались глубокие озерца и заводи, бережковые кручи? Не речка -- ручей, да и берега, будто состарившись, осели. Или так кажется? Не изменилась и никуда не исчезла лишь тропинка-дорожка. Она такая же, как и прежде, до черноты ногами утрамбованная, знакомая каждым своим спуском и подъемом. На крутом изгибе взору открылось когда-то самое большое и глубокое озеро. Теперь надо было идти или в обход, но это не меньше двух километров, или через неширокую ленту разбухшей от дождей пахоты -- всего-то метров двести. Решил идти через пахоту. Ручей за озером -- не преграда, перейдет, а вот пахота оказалась хуже клея, не рад что и пошел. Но не возвращаться же обратно.

Вот бы кто из своих увидел, как Антон переходил пахоту, наверно обхохотался! Нет, он не шел, а корячился и чуть не полз на четвереньках. Переступал кое-как одной ногой, потом, поддерживая рукой сапог, вытягивал другую ногу. Сапоги-то оказались велики, и ноги из них выскакивали, тыкались в размокшую землю. Антон не раз терял равновесие и по локоть влезал рукой в жирный клейкий чернозем, как в добротно замешанное хозяйкой тесто. Облепился, измазался с ног до рук. К Раисе добирался улочкой и чуть не бегом, чтобы селяне в таком неприглядном виде не заметили.

Увидев Антона, всегда так аккуратно одетого, а тут грязнущего, Раиса заойкала. Боже, да ты ли это, Антон? Почему такой весь вымазанный? Потом смутилась, что к высокому гостю обратилась на "ты". Сама в сапогах, фуфайке, лицо и руки от работы и дождя покраснели. Какое-то время стояла в нерешительности, повторяя одно и то же:

-- Вот не ждала, ей-Богу, не ждала. -- Развернулась и, подхватив два ведра, быстрей к колодцу. Отмывался Антон долго, и Раисе пришлось не раз приносить из колодца воду. Лишь после того, как привел себя в порядок, он подошел и протянул ей руку.

-- Ну, здравствуй, Рая, заехал вот.

-- Зачем же прямиком-то пошел, ведь знаешь?

-- Хотел побыстрей, да влез, как говорят, в жир ногами, -- оправдывался Антон, обнимая хозяйку дома.

-- Перешел, значит, сила есть. У нас недавно Васька Семенов, ты его должен знать, в носках оттуда еле выбрался! О чем же это я, -- всплеснула Раиса руками. -- Гость пришел, а я тары-бары затеяла. Подожди чуток, Антон, оглядись, только дам свиньям и пойдем в избу. Иначе разорутся и спокойно посидеть не дадут.

Антон осмотрел подворье. В сарае, разделенном на две части, -- корова и теленок, рядом деревянный сарай для свиней, еще пристройки для овец и кур. Посреди двора -- навозная куча, в самом углу двора -- колодец. Ближе к дому, под навесом -- пирамида дров, а через перегородку -- ящик для угля. Вот она, по-своему неповторимая и с городской жизнью не сравнимая жизнь селян. С ее чистым воздухом и садами-огородами, а также грязью и навозом. По-другому пока никак не получается. Если держишь живность, то с утра допоздна на диване не поваляешься. Это уж точно. Скотина требует постоянного внимания и ухода. Вон какую вижжавень начали голодные свиньи перед кормежкой.

-- Слышал, на ферме работаешь? -- спросил Антон Раису. -- Наверно, непросто и там и тут управляться?

-- А куда денешься? -- ответила та, высыпая из ведер в корыто фуражные отруби. -- Мужиков трое, да что толку. Муж и старший сын сам знаешь где, им только передачки возить успевай, младший учится и тоже в помощи нуждается. Они там, я -- тут. -- Сказав, стала поправлять выбившуюся из теплого платка поседевшую прядь волос. Заметив пристальный, изучающий взгляд Антона, Раиса смутилась.

-- Небось думаешь, какой же я стала старухой? А и правда, куда подевалась та самая веселушка Раюха. -- Поправив платок, с улыбкой добавила: -- Я и сама, как гляну в зеркало, так себя не узнаю. Хорошо, что смотреться некогда. Ладно, пошли в избу, пошли, пошли.

Антон подчинился уговорам Раисы, но предупредил, что день стал мизерный, а ему еще надо к сватье заскочить, а потом на могилу родителей по пути заехать. Раиса слушала, улыбалась и будто не было ей под пятьдесят, с ее лица исчезла изнуренность, а глаза задорно заблестели. Взяв под руку Антона, она его успокоила.

-- И к сватье зайти управишься, и на могиле побываешь. Проходи в избу, только за беспорядок не обессудь.

Оставив сапоги в сенях, Антон вошел в избу, а хозяйка засуетилась: то в погреб, то в чулан. Деревенской обстановкой Антона не удивить -- всякого с детства насмотрелся, а уж как сами жили -- врагу не пожелаешь. Никакого беспорядка в избе не заметил, наоборот, как в сенях, так и в комнатах, все прибрано, чисто. На полу расстелены половички, в углу комнаты -- телевизор, над убранной кроватью -- ковер. На стене в рамках множество фотографий, в углу иконка с ликом Божьей Матери. Почти третью часть комнаты занимала вместительная печь. Антон приложил руки к грубке печи -- теплая. Немного постояв, подошел к рамкам с фотографиями. На них Рая с мужем, сыны, родственники. Глазами отыскал школьную пожелтевшую фотокарточку их бывшего седьмого "Б" класса. Антон и сейчас мог бы назвать по имени и фамилии каждого, кто запечатлен на ней. Сам стоит рядом с Раей. Нравилась она ему тогда.

А вот и хозяйка вошла в комнату с чашками, наполненными солеными огурцами, помидорами, мочеными яблоками и арбузом.

-- Куда же столько? -- запротестовал Антон.

-- Голодным не отпущу, а то потом и вовсе дорогу забудешь. -- Она приоделась и подмарафетила лицо, когда только успела? Тут же заколготилась у печи и около стола. Антон вспомнил, как когда-то его встречала мать и как старалась угодить во всем.

...Наливая в рюмки водку, Раиса сказала:

-- Вот и пригодилась, купила на всякий случай, когда мужа в ЛТП отправила. У него не застоялась бы.

-- Давно пить стал?

-- Муж-то? Как поженились. Только вначале приличие соблюдал, а потом пил без стеснения. Да что об этом. Он ведь плотник хороший, а их привечают, плотников-то. С этого и началось. Сердобольность наша известно какая. Тимошу вот жалко, парень добрый и ласковый, а как выпьет -- тут и дурь наружу выплескивается.

-- Значит так, -- прервал Раису Антон, -- я договорился, что в другую область его не отправят. Если сам не подкачает, то обещаю -- долго не засидится.

-- И на том, Антон, спасибо. Не знаю как благодарить. Что ж, давай выпьем за то, что не забыл меня и заехал. Выпей, выпей, да поешь получше. Я с тобой тоже махонькую пропущу.

-- А как же насчет сердобольности, ведь сама только что говорила?

-- К тебе это не относится, ты меру знаешь.

-- Раз так, то выпью, -- согласился Антон. Да и как не выпить за встречу, если столько лет не виделись? Выпив, принялся за еду: соленья из кадушки и впрямь были ароматны и вкусны. Ел, рассказывал о себе и своей семье, где живет, кем работает. После повторной рюмки вообще разговорился, а Раиса все слушала да согласно головой кивала. Тут-то и мысль Антона кольнула: ну чего так расхвастался? Зачем хвалиться о том, как у него все хорошо? Ведь рта открыть Рае не дает. А она смотрит, слушает и к еде почти не притронулась. Застыдившись, сказал:

-- Извини, расскажи лучше о себе.

-- Чего говорить-то, сам все видишь. Это у вас, городских, столько всякого интересного.

-- Да-а, -- почесал лоб Антон, -- выходит и в самом деле наговорил семь верст до небес, уж прости за болтовню, совсем забылся.

-- Да будет тебе, Антон, извиняться и скромничать. Не обращай на меня внимания, рассказывай.

-- Жизнь быстро пролетела, -- помолчав, сказал Антон. -- Вроде вчера бегали по улицам, у речки собирались. Помню, как в школу ходили, а вы с Наташей нас свекольными конфетками угощали. До того сладки были.

-- Было дело, -- улыбнулась Раиса. -- Кстати, могу передать с собой несколько свекол, а жена в духовке приготовит. -- Тут же, тяжело вздохнув, нахмурилась:

-- А вот с Наташей совсем плохо. Только сестре об этом не говори, она расстроится.

-- Валя мне говорила, что в Москву к профессору должны были поехать? -- вспомнил слова сестры Антон.

-- Недавно вернулась: ничего не дала поездка. Такая хорошая семья: муж, дети, до слез жалко Наташу. -- Помолчали.

Антон стал расспрашивать, как живут соклассники, кто теперь в колхозе бригадиром, кто председателем? В разговоре Антон забыл, что пора к сватье идти. Потом, глянув на часы, засобирался. Раиса не удерживала, зная, что от сватьи ему быстро не уйти.

Вышли во двор. Антон стал благодарить хозяйку за встречу и угощение. Он не кривил душой: в самом деле, на какое-то время отошел от своих забот. А Раиса переживала, что все получилось на скорую руку, даже без гостинцев гость уходит. Спросила, когда от сватьи собирается уходить? Пообещала петуха с собой передать. -- У меня их два, -- пояснила Антону. -- Они дерутся, мешают друг другу, а вы лапшу наварите. -- Спорить было бесполезно. Проводив Антона, Раиса повернулась к сараям, откуда мычало, визжало и кудахтало.

...Антон шел по улице, здоровался с редко встречавшимися земляками. Подумалось, что вот прикатил в кое-то время и даже подарка никому купить не удосужился. А у Раисы вел себя как заносчивый индюк: вот осчастливил, что о сыне кое с кем поговорил. Она-то умней оказалась.

...Мать Егора -- Анну Ивановну Гущину, прозвали по-уличному Борщихой. Борщиха и Борщиха, а откуда и почему это слово к ней прилипло -- неизвестно. В войну Анна Ивановна осталась без мужа, воспитала сына, работала в колхозе. Теперь ей под восемьдесят годков, к сыну в город не поехала, так и живет одна. Еду готовит как придется, печь топит по большому холоду, за что Егор мать крепко ругал. Сядет Борщиха перед окном на скамейку и часами смотрит, смотрит на улицу.

Побывать в родной деревне и не зайти к сватье Антон никак не мог. Знал, что мать Егора много сидит у окошка и удивился, когда не увидел ее. Постучал в дверь, в окно, потом зашел во двор, но сватьи не было. Во дворе чисто, сараюшки и плетни подправлены, подмазаны, сад опилен. Эта забота сына -- Егора. Вышел на улицу. Собравшись было уходить, увидел перебиравшуюся через разбитую тракторами дорогу сватью. Издали услышал радостные причитания: -- Ой, сваток, дорогой, ой, гостечек! Неужели с ночевкой ко мне? -- Обняла, прижалась, всплакнула. Только в избу вошли, как сразу к печке -- проголодался поди.

Попросил не колготиться, рассказал, к кому заходил, и что накормлен. Сватья недовольна -- у Райки-то вон сколько пробыл, да еще угощался, а у нее от яичницы отказывается. Но, повздыхав, повздыхав, успокоилась и разговорилась. Из ее рассказа Антон понял, что Егором она довольна, невесткой и внуками тоже. А вот у ее подружки, к какой только что ходила, беда приключилась -- вчера ногу поломала: доска на порожке подгнила, подружка стала спускаться и упала. Скоро в больницу повезут. Сватья сетовала на детей подружки: сколько лет наезжают и обирают мать всем чем только можно, а порожек не удосужились подправить. Потом перевела разговор на другую деревенскую новость -- заброшенную церковь в центре села скоро начнут ремонтировать. Недавно деньги со всех собирали, она тоже внесла от себя пожертвование. Затем стала ломать голову, что же семье сына передать. Вышла в сени и вернулась оттуда с двумя большими желтыми тыквами.

Шла, поясняла Антону, что тыква всем для здоровья полезна. Больше давать ей было нечего, да и невестка недавно была и уехала не с пустыми руками.

Прощались, когда стало темнеть. Тут и Раиса подошла. Принесла все-таки обещанного Антону петуха. Нагрузившись сетками, Антон пошел окружной дорогой. Сворачивая в переулок, оглянулся. Сватья и Раиса стояли перед домом и глядели в его сторону. На могилу родителей Антон уже запоздал. Теперь придется приезжать в другой раз, только не так непродуманно, как в этот. Лучше всего приехать перед Пасхой, да заодно поставить на могилу новый памятник и заменить старую ограду. Из машины вышел водитель, он уже своего шефа заждался. Взяв сетки, положил их в багажник. Антон переобулся и сел в машину. И вновь заскребли по лобовому стеклу "дворники", очищая стекло от моросившего дождя. Проехали поворот дороги, что вела на кладбище. Колеся по области, Егор немало повидал деревенских кладбищ и не раз задумывался над печальной истиной: села пустеют, а то и вовсе исчезают, а на их месте остаются одни кладбища -- неогороженные, неухоженные, заросшие травой и кустарником.

Сватья-то, вспомнилось Антону, наотрез отказалась к Егору переезжать. Тут, говорит, жизнь пролетела, тут и похоронят вместе с родителями.

А ведь у Егора и жить есть где, да и Валентина ее не обидела бы. Не хочет, однако, Борщиха из села уезжать и старую усадьбу свою бросать. И не одна она такая упертая. Мать к Антону тоже переезжать долго не решалась, уж только когда совсем здоровье прижало. Зато как сказанула, когда к себе привез, посейчас эти слова не забыть:

-- Принимай -- говорила, -- сынок, собаку бездомную... -- И в слезы. Мучилась она, живя в городе, так до смерти и не прижилась, все время тянуло ее туда, где вся жизнь была прожита.

Машина мчалась, вспарывая светом фар зимнюю дождливую ночь. Антону не дремалось -- думалось.

Сдать анализы и пройти фиброгастроскопию, а если потребуется, то и рентгеноскопию, было для Валентины, в принципе, не так уж и сложно. Когда-то она это уже проходила. Надо -- значит надо. Неприятно, но что поделаешь: только без лишних эмоций, тут они не помогут. Об этом говорил Антон, и на работе тоже говорили. А врач, как увидит, так все спрашивает -- была ли в поликлинике? Это его работа, он обязан спрашивать. Но сама-то какова? Других любит успокаивать, нравоучать, а анализы сдать никак не настроится. Ведь ничто не мешает, да и условия работы позволяют.

Но наступил день, когда Валентина все-таки пришла в поликлинику. Врач, женщина молодых лет, выслушала ее, прочитала направление с производства, и дело закрутилось. По подсчетам Валентины получалось, что дней этак за пять-шесть с анализами будет закончено. Вот тогда все полностью и прояснится. Настроение у Валентины подпрыгнуло, и она повеселела. Тут еще старшая дочь в гости с внуками приехать пообещалась, а внуков Валентина просто обожает, они ей настроение поднимают.

Но верно кем-то подмечено, что не говори -- гоп, пока не перепрыгнешь. Прыгать Валентина не собиралась, а вот с обследованием дело затягивалось. К молодой врачихе подключилась еще одна, пожилая, седовласая, видно, более опытная по желудочно-кишечным заболеваниям. Когда Валентина приходила в назначенное время, чтобы узнать о результатах обследования, врач каждый раз извинялась и просила придти завтра или послезавтра. Вновь пришлось сдать кое-какие анализы. Валентина заволновалась.

-- Чего доктора мудрствуют? -- думала расстроенно. -- Почему толком ничего ей не скажут? Чувствовала себя вполне нормально, прежней слабости и боли в желудке не было. Хотя Антон и говорил, что ни у кого гладко в жизни не бывает, но тут что-то другое...

Мужу и дочери о прохождении обследования решила пока не говорить. Зачем их-то преждевременно нервировать? Может быть, все по тихому и пройдет.

Наконец, при очередной встрече, врач внесла ясность: анализы изучены, данные внутренних обследований желудка -- тоже. Страшного (так и сказала) ничего не обнаружено. Но... открылась старая язва, ее-то так долго и изучали. Считают, что язва непростая и будет беспокоить. А раз так, то неплохо было бы провериться в онкологическом диспансере на предмет того -- следует ли удалять ее или нет? В диспансере специалисты поопытней да и аппаратура посовременней.

Слушая врача, Валентина помрачнела и несогласно покачивала головой. Ее волнение выдавали расстроенные глаза и в кулаки сжатые ладони рук. Когда врачиха закончила, она недовольным голосом сказала:

-- Зачем же в онкологический-то посылать -- сами и допроверьте? К чему лишнее выдумывать, если говорите -- нет ничего страшного? Не понятно...

Валентина полагала, что в онкологическом диспансере лечатся только безнадежно больные, те, на которых ставится крест. К таким она себя не относила, да и не вынесет этих дурацких хождений в диспансер. Сказала врачихе все, что думала: поначалу тихо, сдержанно, а под конец сорвалась и заплакала. "Ну и пусть, -- думала обидчиво. -- Врачиха явно хитрит, ей-то что за проблема -- послать или не послать? Молода, несерьезна, все с другой советовалась, а теперь вот отфутболила, чтобы кто-то за нее решил. Она ей сразу не понравилась".

Валентина волновалась: лицо ее то бледнело, то краснело.

-- Успокойтесь, женщина, -- ответила тоном оскорбленного человека врачиха. -- Во-первых, я ничего не выдумываю, а потом, я же сказала, что надо определиться по язве -- делать операцию или не делать? Там другие возможности.... И зачем же подвергать себя опасности?

-- Какой опасности? -- уцепилась за слова врача Валентина, -- меня, слава Богу, ничто сейчас не беспокоит. Если б что было -- сказала, темнить мне нечего.

-- Правильно, не беспокоит, но ведь беспокоило? Язва и раньше частенько открывалась. Вы меня или не слушаете, или не хотите понять. Нельзя вот так все оставить, нельзя -- понимаете?

-- Язва и раньше открывалась, а потом рубцевалась, -- стояла на своем Валентина. Убеждения врача ее не успокаивали, а все больше и больше раздражали. Она не хотела проверяться в онкологическом диспансере.

-- Да, затягивалась, -- настаивала, все больше заводясь, врачиха, -- потом вновь повторялось. Надо же разобраться?

Как ни убеждала Валентина врача, ничего из этого не вышло. Пришлось идти в онкологический диспансер.

Там тоже брали анализы, проверяли, слушали, советовались, и наконец было принято решение: немедленно делать резекцию желудка. Такое решение объяснялось витиевато: язва якобы застарелая, постоянно будет беспокоить и от нее лучше избавиться, и чем скорее, тем лучше.

Подобного оборота Валентина не ожидала. Ее объяснения и слушать никто не захотел -- делать операцию и все. Но именно это и заставило Валентину сомневаться. Она была почти уверена, что ей не говорят всей правды, а те объяснения, что давались -- ширма, за которой скрывается нечто более страшное.

Несколько часов Валентина просидела в небольшом скверике рядом с диспансером и пускала слезу. А наплакавшись, стала думать, что же делать и с чего начинать? С кем посоветоваться? Муж и дочь вряд ли помогут: станут успокаивать, а это еще больше ее расстроит. Поговорить с братом? Но он сам как на грех в больницу попал. Правда, его больничный телефон жена дала и можно позвонить. Дома пока говорить ничего не станет. А Антону позвонит сегодня же, от соседей, когда дома у них останется одна бабушка. Свою тайну будет пока держать в секрете. Можно поехать, конечно, и к Антону в больницу, но ведь не сдержится и даст там реву. А это расстроит его, ведь сам лежит с сердечным приступом. Нет, не поедет. Вытерев слезы, поднялась со скамейки и пошла к остановке. День был солнечным, весенним и теплым.

До дома доехала автобусом. Перед тем как войти в комнату, поглядела на себя в маленькое зеркальце и ужаснулась. "Да-а, -- подумала, -- вид в самом деле неважный: глаза мутные, под ними мешки, лицо, нос и щеки в красных пятнах. Это называется -- поплакала в скверике. Как было бы здорово, если б Егор не видел прихода -- начнет выпытывать, отчего да почему?". Осторожно, чтобы не скрипнула, открыла калитку и сразу увидела мужа, сидевшего сбоку на скамейке. Он словно дожидался ее и, как только увидел, окинул изучающим взглядом. Валентина, кстати, тоже заметила, что муж был чем-то расстроен, а может, просто это ей показалось, потому как хотела побыстрей пройти в дом. Но Егор встал и спросил неуверенно будто, в чем-то сомневающимся, голосом:

-- Тебе уже сказали, да?

-- Ты о чем? -- переспросила Валентина и остановилась. Поглядев на мужа, подумала: "Неужели из диспансера сообщили, и он все знает? Ведь ни ему, ни Лене даже словом не обмолвилась? А может, с его мамой что случилось?" Мысли путались, суть вопроса мужа Валентина так и не поняла.

-- Погляди, на кого ты похожа, -- не отставал между тем Егор. -- Разве ж так можно убиваться.

-- Ну чего пристал? Мне самой не по себе, плохо мне, пойду полежу, потом поговорим.

-- Успокойся и не изводи себя. Видно, так тому и быть, сам места не нахожу. Все как-то неожиданно, ну кто мог представить? Ээ-х, жизнь наша никчемная, -- воскликнул Егор расстроенно. -- Да ты присядь, присядь на скамейку, чего стоишь-то, -- сказал он. Взяв жену за руку, подвел к скамейке и усадил рядом с собой.

-- Слушай, ты случайно без меня тут не тяпнул? -- спросила Валентина, посмотрев на мужа придирчивым долгим взглядом. Принюхалась, но нет, муж был трезв. Подумала, когда же с диспансера успели так быстро предупредить? Ведь сидел специально и дожидался, возился бы в своем сарае и возился. Известно, когда дело у больного безнадежно, когда нет никакого шанса и никакой надежды, то врачи об этом ставят в известность кого-то из его близких родственников. "Вот наверно и известили, а он вместо того, чтобы помолчать, необдуманно брякнул". Подумала -- и на глаза, словно того дожидаясь, навернулись слезы. А Егор между тем придвинулся ближе, обнял и стал ласково успокаивать. Положив к нему на плечо голову, Валентина заплакала. Егор примолк, а у нее слезы будто прорвало.

-- Ну ладно, хватит, успокойся! Нельзя так, -- ворковал Егор над ухом, поглаживая жену по спине своей широкой ладонью. Такая ласка у него была вообще-то в дефиците, скуп Егор был на нее.

"Запереживал, однако, муженек, запереживал, боится без меня один остаться", -- подумала Валентина. Ведь с ней-то ему было всегда спокойно и хорошо. Домашние заботы, кроме дел своих его вообще мало касались. В магазин, кроме как за хлебом да за молоком, никогда не ходил, всегда накормлен, обихожен, наглажен, а в доме чистота и порядок. На детей тоже приятно поглядеть: не дурны собой, чистоплотны и к жизни приспособлены. Разве ж это не ее, как матери, заслуга? Чего ж хорошего ожидает, если бобылем останется?

Думая об этом, Валентине стало еще грустней. Чувствовала себя совсем беспомощной и беззащитной, хотя и Егор был рядом и, кажется, все понимал, по-доброму и по-сердечному отнесся к свалившемуся семейному несчастью. Только ей не надо было бы вот так при нем-то расслабляться. Зачем? Что подумает? Хорошо, что Лены дома нет. Стыдясь непривычного для себя вида, сказала:

-- Спасибо тебе, Егор, и прости за слезы, их, как на грех, не остановить. Только Лене не говори, ладно? -- Улыбнулась, но улыбка получилась жалкой, вымученной, а в голове -- сумбур мыслей.

-- Знаешь, подруга, -- муж иногда и так Валентину величал, -- уж я думал, что ты с Раей тут повстречаешься. Она спешила и ждать не стала, я ей дал адресок Марии Ивановны.

Тут надо пояснить, что, уходя в поликлинику или в диспансер и скрывая это от семьи, Валентина каждый раз придумывала, куда она отлучится. В этот раз сказала мужу еще утром, что сходит в магазин, а из магазина зайдет к Марии Ивановне, так как давно у нее не была. Мария Ивановна учительствовала в их деревне, а теперь живет в городе с семьей сына.

-- О какой Рае толкуешь? -- переспросила Валентина, уставившись на мужа.

-- Как о какой? -- удивился Егор. -- К нам заезжала Райка -- твоя подруга. Она ездила к сыну в колонию и к нам, как видишь, заскочила. Тебя дома не было, я и дал адрес.

-- И что? -- Тело Валентины напряглось от неприятного предчувствия, а сердце застучало чаще обычного.

-- Как что? Я-то думал, что свиделись, потому и пришла такая зареванная. Она приехала сказать, что Наташа умерла и ее уже похоронили.

Наступило тягостное и долгое молчание. Чтобы сгладить его, Егор разведя руки сказал:

-- Ничего не пойму, ей-Богу, не пойму, из-за чего же ты пришла такая? -- Егор сморщил лоб, потом продолжил: -- Я-то думал...

-- Подожди, Егор, не забивай мне голову своими домыслами. Значит, говоришь, Рая приехала сказать, что Наташа умерла, так?

-- Ну-у, -- выдавил из себя Егор и кашлянул.

-- О, Господи, значит, отстрадала моя подруженька! Как же она, бедняжка, мучилась, как пожить хотела и сколько с мужем им пришлось помотаться по белу свету. Так и не помогли никакие профессора. Ай-ай-ай, -- застонала Валентина. И вновь в слезы. Но чтобы Егор их не видел, поднялась и ушла в дом. Хотелось побыть одной. Егор ничего не поймет, да и говорить о себе пока ничего не станет: вначале надо с братом посоветоваться. А по Наташе лучше одной выплакаться, пусть она ее переживания услышит. Если б не похоронили, сейчас же собралась и уехала. За Валентиной захлопнулась дверь, а Егор остался сидеть на скамейке.

Валентина разделась и прилегла на кровать. В голове: Наташа, Егор, Миша. Но больше всего в сознании мелькает красивая, молодая, с распущенными светлыми волосами Наташа, которой теперь уже нет. Вздохнув, стала вспоминать. Как же в жизни все так странно переплелось. Егор встречался с Наташей, а женился на ней, сама встречалась и любила (чего теперь-то таить) Мишу, а он уехал и семью завел с другой женщиной. Наташа умерла, и Миша доживает. Да и у самой впереди неизвестно что. Врачи хитрят, всей правды не говорят и можно лишь догадываться, а эти догадки и предположения еще больше пугают.

Свою жизнь Валентина поделила на две части. Первая -- когда ни капельки не задумывалась о смерти, ведь жизни впереди было непочатый край. Таких мыслей в голове даже не возникало. Но последние случаи все перевернули с ног на голову.

Пояснения врачей насчет срочности операции выбили из себя. Выходит, что по-другому никак нельзя. Но что она дает? А если это не язва, а что-то другое? Вновь и вновь, до мельчайших подробностей, воспроизводила в памяти происшедшие с ней два последних случая. Боль переносить умела. Но, оказывается, боли тоже бывают разными. Она вспомнила именно эти: резкие, ужасные, дикие, до потери сознания, после чего бросало в пот: холодный, липкий, противный, а затем расползавшуюся по всему телу слабость. Как же она молила Бога, чтобы подобного с ней больше не повторилось. Неужели все это от небольшой, с копеечку, а может чуть побольше, язвы? Раньше язвочка то открывалась, то рубцевалась, но было вообще-то все нормально, а в последние годы желудок вообще не тревожил. Нет, тут что-то другое, но что? Она уже об этом тысячу раз думала-передумала. Почему врачи крутят вокруг да около? Ей-Богу, можно с ума сойти.

Было слышно, как в коридор вошел Егор и стал разуваться. Потом открыл дверь и осторожно прошел в спальню.

"Чего это он? Неужели начнет приставать с расспросами"? -- подумала Валентина. Ей этого не хотелось. Но Егор зашел, чтобы взять пачку сигарет.

-- Извини, -- сказал он, -- без курева остался. -- Прикрывая за собой дверь, доложил, что пойдет в сарай. В сарае он мог часами что-нибудь мастерить. А с ней сегодня необыкновенно вежлив. Ничего делать не хотелось. Лежала бы и лежала. Освободившись от слез, глаза блуждали по небогатому убранству их спальной комнаты. Простенький абажурчик свешивался с потолка, шифоньер и две деревянные одноместные кровати. Валентина и Егор давно спят раздельно. Да и в остальных комнатах тоже не богато. С чего было богатеть-то? У Егора зарплата не велика, а у нее тем более. За все время, как в город перебрались, купили с помощью Антона холодильник, телевизор, диван и ковер. Просто так нигде и ничего не купишь, все по блату да по знакомству, а в магазинах на дефицитный товар огромный спрос.

Антон, Антон... Если бы не он, не видеть бы им городской жизни. Возможно, и сама давно Богу душу преставила.

-- Да-а, чего лежать-то, чего дожидаться. Нужно идти к соседям да звонить брату, пока дома одна бабка. Она с глушью и сидит у окошка, чтобы не прозевать хозяев. Увидит -- дверь откроет. -- Поднялась, поправила постель, вышла во двор. Ее увидел Егор.

-- Ты куда собралась? -- крикнул, приоткрыв в сарае дверь.

-- К соседям, -- махнула рукой, -- Антону позвоню. Узнаю, как там у него.

-- Привет передавай. Только не задерживайся.

Молча постояла около калитки. На улочке ни души. Подумала, как лучше обо всем сказать Антону, его ведь тоже нельзя расстраивать. Ясно, что отказываться от операции ей нельзя, тем более, если врачи настаивают. Значит так надо. Вот выйдет брат из больницы -- разберется. Интересно узнать, когда самого-то выпишут. Вздохнув, пошла к соседям.

Слава Богу, бабка Таня сидела у окошка. "Значит, сын с невесткой с работы еще не пришли, а внук в школе", -- подумала Валентина. Увидев ее, бабка Таня приветливо кивнула головой. Валентина покрутила ладонью, потом приложила ладонь к уху. Та поняла, что соседке надо позвонить и пошла открывать дверь.

Дозвонилась сразу. Мужской голос попросил не класть трубку и подождать. Ждать, однако, пришлось довольно долго. Валентина подумала, что о ее просьбе позабыли. Но в это время услышала голос Антона:

-- Алло, слушаю.

-- Здравствуй, брат, это я.

-- Привет, сестрица, рад слышать.

-- Да вот, брат, позвонила узнать, как там у тебя лечение проходит. Может, привезти чего надо?

-- У меня все нормально, прохожу курс лечения, а насчет еды не ломай голову. Тут меня завалили всем. Как у тебя-то дела? Да, забыл сказать, что просьбу Раи наполовину выполнил, даже заезжал к ней и приветы от всех передал.

-- Спасибо, брат, что не забыл. Это Рае как бальзам на душу.

-- Ладно хвалить-то, как у тебя?

-- У меня? -- Валентина прервалась, чтобы сосредоточиться, как поудобней ответить.

-- У меня, брат, дела идут: сдала анализы, прошла как положено обследование.

-- Чего так долго?

-- Меня ведь с поликлиники в онкологический диспансер направили. Там еще, брат, проверяли.

-- Даже там? -- послышался удивленный голос Антона. -- И каков результат?

-- Результат такой, что сказали надо побыстрей ложиться на операцию.

-- Во-он как? На операцию? -- Голос Антона встревожен, он хочет понять, в связи с чем обследование продолжили в онкологическом диспансере. Как только вопрос коснулся операции, голос Валентины предательски задрожал.

-- Чувствую, брат, я себя в общем-то ничего, только вот врачи торопят с операцией. А почему, сама не знаю. -- Как ни крепилась, а все-таки не сдержалась и громко всхлипнула, хотя и зажала потом трубку рукой.

-- Ты что, Валь, никак плачешь?

-- Да нет, брат, смеюсь. Это смех у меня такой.

-- Кончай шутить, тоже мне -- смеюсь, -- голос Антона стал жестким. Он знал, как на сестру влиять в таких случаях. -- Значит так, постарайся держать себя в руках и не расстраиваться. Я с этим делом быстро разберусь. Повторяю -- держи себя в руках. Слышишь?

-- Слышу, Антон, слышу, все поняла, спасибо тебе. Нам, брат, пора кончать, а то от соседей звоню.

Поблагодарив бабу Тоню, Валентина вышла на улицу и там дала волю слезам. Но стало смеркаться, и ее мокрых глаз никто не видел.

XII

На завтрак были бутерброды и чай. Лена спешила и чай не допила. Чмокнув родителей в щеку, быстро оделась и ушла. Егор недовольно пробурчал вслед дочери, что без завтрака путевой работы не будет. Замечание отца Лена уже не слышала. Сам Егор ел всегда размеренно, не спеша. Кроме бутербродов Валентина приготовила для него макароны с котлетой. А после завтрака стала собирать на обед сумку с едой -- муж в столовую не ходил. Одевался Егор тоже неспешно и выглядел вполне эффектно: приличная куртка, рубашка с галстуком, наглаженные брюки и всегда до блеска начищенные ботинки. А в руках лишь небольшая сумочка с едой. Увидев на улице высокого стройного Егора, никогда не подумаешь, что идет работяга из горячего цеха механического завода, с четырехклассным образованием.

-- Ты это, -- спросил Егор жену перед уходом, -- сегодня к Мишке-то собираешься?

-- Схожу, схожу, но попозже, как с делами поуправлюсь. -- Валентина еще вчера решила навестить Михаила. Если в больницу положат, тогда поздно будет.

-- Не задерживайся и это -- без слез, -- предупредил жену Егор.

-- Зачем же плакать? Ему и без моих слез сейчас, поди, тошно.

-- Я просто предупредил, а то вчерась твой вид был дюже паршивый. Тебя такой я никогда не видал, -- сказал Егор и покряхтел.

-- Ладно, Егор, больше не буду, -- примирительно сказала Валентина. Вести с мужем разговор на эту тему у нее желания не было, а рассказывать, отчего была так расстроена, тоже не хотела. Егор кивнул жене головой и вышел на улицу.

К Михаилу Валентина поехала после обеда. Перед этим пошла на рынок и купила фруктов. Идя к остановке, думала, что вечером надо б было написать письмо Тамаре и временно отложить ее приезд. Если вдруг положат, то какой это будет отдых у дочери с внуками? А может, Антону что-то все-таки удастся сделать? При мысли о больнице на душе стало тревожно: как же все быстро изменилось. Но, отбросив мысли о больнице, подумала, как вести себя с Мишей: говорить или не говорить о смерти Наташи? Его-то зачем расстраивать? Решила так: если спросит -- скажет, а не спросит, то и говорить не будет. О себе ему голову забивать тоже не станет. Он и без того плох. Вчера предложила мужу вместе к нему поехать -- отказался. Не любит на больных смотреть, вспомнила его уклончивый ответ. Ей, значит, можно смотреть, а ему нельзя. Ясно, что -- отговорка. Просто нервничать не хочет. Странным иногда муженек бывает, довольно странным.

Об этом и многом другом Валентина думала, когда ехала троллейбусом с правого берега города на левый. Прижавшись в заднем углу вагона и не обращая внимания на толкотню, провожала взглядом через заднее стекло скверы и рядки голых деревьев, дома и улицы.

Вот и знакомый девятиэтажный дом, своим фасадом выходящий на водохранилище. Тихо и уютно. Она нажала на кнопку лифта и поднялась на пятый этаж. На звонок долго никто не отвечал. Хотела уж спускаться вниз, полагая, что, возможно, Михаила положили в больницу, но тут обостренным слухом из-за двери еле уловила:

-- Кто там? -- Это был не голос, а скорее стон человека. Ответила. Пока Михаил возился с замком, успела подумать, что жена, наверное, на работе, дети разъехались, а он лежал и подняться с постели ему было нелегко. Увидев Михаила, мысленно ужаснулась -- как же он сильно изменился: желтое, без единой кровинки лицо, отсутствующий взгляд и затаившаяся в глазах боль обреченного на смерть человека. Михаила пошатывало, и он прислонился к стене. Увидев Валентину, попытался улыбнуться, потом усталым голосом пригласил пройти. Повернувшись, нетвердой, пошатывающейся походкой пошел к дивану. Извинился, что ему неможется и что лучше, если он приляжет, а она, "елочки зеленые" (любимые слова Миши), пусть посидит с ним рядышком.

"И зачем пришла", -- подумала Валентина, понимая, что ему сейчас не до нее. Но Миша даже намека не сделал, что заявилась не вовремя. "Вот такой он терпеливый и душевный. У него, сколько помнит, слова только добрые, не обидные, как бы плохо ни было, не накричит, не вспылит".

-- Я кое-чего тебе принесла, -- сказала Валентина и нагнулась к приставленной сумке.

-- Лишнее, -- придержал Михаил ее руку, устало добавив: -- Жена скоро вернется, а я вот лежу и лежу. -- Какое-то время помолчал, потом спросил тихо, еле слышно:

-- Как вы там?

-- Дочь с внуками сулится приехать, а Егор на пенсию собирается уходить. Говорю, давай сотки возьмем да домик поставим -- все детям будет где отдохнуть. Не хочет, говорит, что поизносился. Пусть, мол, дети сами об этом подумают.

-- Может и так, чего последнее здоровье гробить, -- прошептал Михаил.

-- Сам-то своим построил, сказывал, что не дача, а мечта. А у нас -- три сотки, чего с них возьмешь? -- Разговор о даче и земле для Валентины любимый конек. Искала у Михаила поддержки, а тот слушал как-то отрешенно. Но вот припухшие веки дрогнули:

-- Извини, отключился, бывает. Если повторится -- потерпи. -- Болезненно улыбнувшись, добавил: -- Построился, говоришь? А что толку? Сын на Камчатке, дочь в Москве. Для кого только старался?

-- Прости, Миша, не подумала.

-- Да ладно, я ведь и правда в дачу душу вложил. Если встану на ноги -- свожу показать. Даже водоемчик с рыбкой есть... Думал, вместе жить станем, а не получается. Жену прошу меня там похоронить, все, может, чаще приезжать станут.

-- Никак помирать собрался? Не рано ли? -- воскликнула Валентина.

-- Может и рано, -- вздохнул Михаил. -- Только вот на этой самой постели в моем положении о чем не подумаешь. Знаешь, село наше стало сниться: детство, как у речки собирались, такие наивные были, вроде вчера. Да-а! Егор-то знает, что ко мне поехала?

-- Знает, сказала.

-- Не ревнует?

-- Есть немного.

-- Ей-Богу, смешно, ко мне и ревновать! Какой же я теперь ухажер? Тут впору хоть руки накладывай. Растолкуй ему.

-- При случае растолкую. Только зачем руки-то накладывать? Мужик ты терпеливый -- потерпи.

-- Ясно, что потерплю. Но другой раз подумаю о смерти и вроде как не страшно умирать-то. Сколько людей поумирало и среди них немало близких, родных. Ведь витает же где-то их дух, ждут же, наверное, знают, когда кто из нас Богу преставится? -- Михаил говорил и чему-то улыбался.

-- Зачем ты так, зачем? Пожить надо в радость детям, внукам.

-- Это ты хорошо сказала, что в радость детям и внукам. Поживу, значит, сколько судьбой отмерено! Облучать скоро вновь будут, может, и не все еще потеряно. А другие мысли в голову все же лезут. Жаль, что смерть за деньги не продается. Собрал бы все наличные, занял, если не хватило, и купил какую надо. Для приличной смерти можно и раскошелиться. Нет же, не купишь. Она, старая карга, сама, когда и кого надо разыщет. Небось, опять подумаешь, что чепуху несу? А что делать, если глупые мысли одолевают. Я тот самый молоточек, что по голове меня тюкнул, сто раз проклял. Надо же было ему выпасть из кармана бригадирской ветровки и шлепнуть меня по голове именно тогда, когда я снял каску? Дикое стечение обстоятельств. Теперь вот аукается. Э-эх, елочки зеленые... Видно в самом деле судьба такая.

-- Не хандри, Миша, не надо, пришла дух поднять, а ты жалобишь. Думаешь, не понимаю? Сама считала, что износа не будет... А о молотке забудь, выбрось из головы.

-- Все, все, молчу, давай лучше о чем-нибудь другом потолкуем! Ага, вспомнил: "Все боли и беды у человека от нервов, только одна -- от любви". Скажи, как здорово подмечено?

-- Не надо и об этом.

-- Это почему не надо? -- переспросил Михаил и добродушно поглядел на Валентину. -- От любви, понимаешь?

Валентина не хотела раскрывать Михаилу свою сердечную тайну, да и зачем? Столько лет прошло. И все же решилась. Возможно потому, что он теперь болен и неизвестно сколько протянет, а если так, то должен знать о ее к нему любви. Запоздалое, правда, признание, смешно конечно, но может быть это хоть как-то ему поможет.

-- Ведь я, Миша, тебя любила и люблю посейчас, -- сказала тихо, будто боясь, что кто-то услышит. -- Страдала, и если честно, то ругала, особенно когда написал, что решай как хочешь. Егор тогда посватался и не отставал. Думала, приедешь...

Михаил вначале словно не понял, о чем она ему говорит, потом лицо его вздрогнуло, полоски бровей сомкнулись к переносью и тут же взметнулись вверх, а сам он виновато, как мальчишка, захлопал глазами.

-- Зеленый был, -- ответил тягуче. -- Все заветную мечту хотел где-то далеко-далеко ухватить. А мечта, оказывается, рядом была.

Михаил даже голову с подушки приподнял, потом, виновато постучав себя пальцем по лбу, пробормотал:

-- Не грусти, Валюш, видишь, как у меня к концу погано сложилось. С Егором-то, выходит, тебе надежней?

-- Ты, Миша, прости, но не сказать тебе не могла. Пойми и прости.

-- Понимаю, понимаю, -- ответил он устало и закрыл глаза. Потом их открыл и заговорил тихо, тихо, даже глаза заискрились. -- Это ж недавно было: ночь, луна и мы с тобой как воробышки на крылечке щебечем о чем-то... Вроде вчера -- протяни руку и дотянешься. Спасибо тебе.

Михаил поднес руку Валентины к губам и поцеловал. Потом гладил руку и говорил, говорил, вспоминая, но все тише, медленнее и, наконец, умолк, лишь на лице застыла растерянная улыбка. Валентина заволновалась, не случилось ли что? Нагнувшись, прислушалась: Михаил дышал, значит, опять отключился. Так и сидела с ним молча, пока не вернулась с работы жена Михаила. Чтобы не потревожить больного, разговаривали на кухне. О смерти Наташи Михаил с женой уже знали -- передали из деревни. О своей болезни Валентина ничего говорить не стала. Домой уехала, когда стемнело. Михаил все еще спал, на его лице светилась все такая же добрая улыбка. "Странно, -- подумала Валентина, -- так болен, а улыбается, будто чему-то радуясь".

Егор, как всегда при встрече, вначале выговорил, а потом уж стал расспрашивать. Он по-другому не мог.

XIII

Телефонный разговор с сестрой взволновал Антона. Он как никто другой понимал ее теперешнее состояние, а также то, что без него сестра ничего не сделает, да и не будет делать. Действовать надо было срочно. Объяснив ситуацию лечащему врачу, он отпросился и на другой день поехал в онкологический диспансер. По дороге молил Бога, чтобы Валентина, чего доброго, не захандрила и не почувствовала себя беспомощной, никому не нужной. Вообще-то, в руках держать она себя умела, недаром могла, если надо, других успокоить, вселить уверенность, поднять дух и настроение. Но это других, а тут лично себя касалось. Тем более, обстановка радости не вселяла. Только представь незавидную перспективу во всех ожидаемых подробностях, так ведь с ума сойти можно. Размышляя об этом, Антон спешил в диспансер. Там подтвердились худшие опасения -- обнаружена злокачественная опухоль, она прогрессирует и надо срочно делать резекцию желудка. Валентина этого не знала, не знали об этом и Егор с Леной. Но первым делом следовало договориться об операции: где, когда и кто будет делать? Вопрос нешуточный -- промедление каждого дня и часа опасно для жизни. Забрав из диспансера результаты обследований, Антон в этот же день поехал в областную больницу. Там, после встречи с главврачом, определился по всем вопросам. Теперь перед ним стояла не менее сложная и крайне щепетильная задача -- известить о предстоящей операции сестру, а также Егора с Леной. Но надо было это сделать так, чтобы Валентина деталей и подробностей своей истинной болезни не знала. Антон волновался, хотя и старался держаться спокойно.

Войдя во двор, Антон услышал веселые голоса. "Тамара с детьми приехала, -- подумал он, -- вот сестра-то рада-радехонька". Однако его задача теперь еще более осложнилась. Решил действовать по обстоятельствам.

Вытерев о половик ботинки, зашел в коридор, поздоровался, но раздеваться не спешил. Прислонившись спиной к дверному косяку, раздумывал, а не махнуть ли ему в магазин да купить что-нибудь пацанам? На кухне сестра, Егор и улыбающаяся Тамара. Она все такая же стройная, красивая, разве что чуть пополнела. Из комнаты выскочили ее "тяпти": Стасик с Женечкой. Стасику пятый год, а Женечке -- третий. Слово "тяпти" внукам Егор приклеил -- тапки Женя "тяптями" называла. Валентина поглядела на Антона так пристально, будто пыталась узнать, с чем он приехал.

-- Раздевайся и проходи, брат, ужинать будем, -- сказала приветливо и занялась своим делом.

-- Если б знал, что тут такие гости, по пути чего-нибудь прихватил. Может, в магазин проскочить?

-- Раздевайтесь, раздевайтесь, дядя Антон, обойдемся без "чего-нибудь", -- сказала Тамара и, подойдя, подставила для поцелуя румяную щеку.

-- И чего каждый раз упрашивать, -- пробурчал Егор, -- посидим, по рюмке-другой пропустим.

-- Тебе бы только рюмки пропускать, -- съязвила Валентина. Но сказано было мирно, больше для порядка. Это и понятно -- дочь с внуками погостить приехала, как тут не посидеть.

Егор в выпивке знал норму: две-три рюмки и все. В компаниях на стороне вел себя точно так же. Если же выходил из нормы, Валентина давала окорот и он ее слушался.

-- А где-же Ленуля, моя младшая племянница? -- спросил Антон.

-- Вроде не знаешь, где, -- ответил Егор, улыбаясь. -- У нее, брат, до десяти ноль-ноль встреча с кавалером. У них там пока все железно.

-- Ах да, совсем позабыл.

Женщины хлопотали на кухне, Егор, накинув куртку, вышел во двор покурить, а Антон разулся и прошел в комнату. Стасик с Женей, прервав игру, с ожиданием уставились на вошедшего дедушку. Поздоровавшись, тот шутливо пояснил:

-- Самолет с гостинцами в Нью-Мамоне застрял. Привезу в другой раз гостинцы-то, не возражаете?

-- В Мамине, -- тихонько повторила Женя, ковыряя пальчиком в носу.

-- В Мамоне, -- громко поправил ее брат. -- Эх ты, болванка!

-- Не болванка она, а хорошая девочка, -- защитил Женю Антон.

-- Стасик-дурасик, -- почувствовав поддержку, бойко ответила Женя.

В комнату вошла Тамара. Поглядев на детей, пожаловалась:

-- Как вместе, так друг другу ни за что не уступят. Порознь -- не нарадуешься, до того спокойно играют. Ну-ка, -- прикрикнула на детей, -- кончайте обижать друг друга. И как только не стыдно перед дедушкой Антоном. Вот он вас за это на машине не покатает и гостинцы не привезет.

Покашливая, в комнату вошел Егор. Женя с разбегу -- прыг к нему на руки и сразу пожаловалась, что братик болванкой обозвал. Тот, гладя внучку по голове, стал успокаивать.

-- А ты не обижайся на него, раз он так некультурно выразился, значит и сам -- болван. -- У Егора такие словечки запросто вылетают, о последствиях он меньше всего задумывался.

-- Пап, ну зачем же так, -- возмутилась Тамара, поглядывая то на отца, то на дядю. -- Это твое слово сын подхватил, забыл что утром сказал?

-- Не должен помнить, забот и без этого хватает.

-- Следить надо, -- поддержал племянницу Антон, -- дети наши промахи сразу подхватывают.

-- Ладно, ладно, учителя нашлись. Вот беда какая, ну ляпнул и что? -- Ссадив на пол Женю, сказал:

-- Поиграй, внучка, с братиком в другой комнате, а я пока с дедушкой Антоном погутарю. А ты, внучек, помоги маме свой корабль отсюдова убрать. Только не обижай Женечку, ладно?

Корабль -- несколько перевернутых стульев и табуреток, накрытых чем попало. Тут есть и руль от старого велосипеда. Тамара с детьми стала наводить порядок, а Егор с Антоном присели на диван.

-- Может, в козелика перебросимся? -- предложил Егор. -- Давно не играли.

-- Никаких козеликов, -- подала с кухни голос Валентина. -- У меня все готово, можно скатерть расстилать и вилки-рюмки раскладывать.

-- Будет исполнено -- командирша. -- Ну и баба у меня -- посидеть не даст, -- не преминул заметить Егор. -- Слушай, -- спросил он Валентину, -- может, внуков к сватам отведем, все равно потом вести?

Сваты -- родители мужа Тамары, живут почти рядом, и Антон их хорошо знал.

-- Можно и так, -- поддержала отца Тамара, -- сейчас одену и отведу.

-- Нет, дочь, я сама отведу, -- сказала Валентина. -- Мне надо кое о чем со сватьей поговорить. Только ты, брат, без меня не уходи, разговор есть. Я быстро вернусь, а вы тут пока на стол накрывайте, у меня все готово.

Антона такой оборот устраивал как нельзя лучше. Без сестры он поговорит с Егором и Тамарой. Разговор предстоял не из легких и Антон это понимал. Уходя с внуками, Валентина еще раз предупредила его, чтобы не вздумал уходить.

Валентина с ребятами ушла, Тамара занялась сервировкой стола, а Егор с Антоном ей помогали. Атмосфера домашняя, радостная. Антон подумал, что своим разговором он не просто нарушит радость встречи, а внесет страшное волнение. Но надо было торопиться, так как Валентина долго не задержится.

-- Слушай, сказал он, поглядев на Егора, -- пусть Тамара зайдет в комнату, разговор есть.

-- Соскучился по старшей племяннице? -- улыбнулся Егор, раскладывая на столе тарелки, вилки, ложки. -- Обожди, управитесь наговориться, слышал, что сестра сказала?

-- Слышал, слышал, но есть серьезный разговор как раз, и ее это касается.

Егор подозрительно посмотрел на Антона, но просьбу исполнил.

-- Пожалуйста, -- пожал он плечами и крикнул на кухню:

-- Тамара, подойди сюда, дядя хочет нам с тобой чего-то сказать!

Дочь подошла без задержки.

-- Слушаю, дядюшка, -- сказала, улыбаясь своей милой улыбкой.

-- Садись, Тамара, и ты, Егор, тоже присядь. То, о чем сейчас, скажу, весть не из добрых.

Глаза Егора и Тамары хоть и потемнели, но выражение лица было таким, будто ожидали от него какой-то сюрприз или шутку. Однако настроение стало резко меняться по мере того, как он стал им говорить о болезни Валентины.

-- Из больницы я не выписывался, а приехал по делу, как сами понимаете, неотложному. Вряд ли знаете, что моя сестра, -- Антон поглядел колючими глазами сперва на Егора, потом на Тамару, -- а ваша жена и мать проходила медицинское обследование в онкологическом диспансере.

-- Мне неизвестно, -- процедил сквозь зубы Егор и сразу помрачнел. Тамара, пожав плечами, смотрела на дядю расстроенно, пока что не желая понимать.

-- Так вот, результаты обследований не совсем хорошие. -- Антон видел, с каким напряжением родственники глядели на него и ждали дальнейших объяснений и не стал говорить всей правды. Зачем? Может быть, операция пройдет удачно.

-- Состояние, -- говорил он, -- хоть и не безнадежное, но, вообщем-то малоприятное. В желудке в начальной стадии развития обнаружена злокачественная опухоль. Сама она об этом пока не знает, доктора ей сказали, что надо прооперировать язву. Вы меня понимаете? Хотя и это ее из себя вывело, и ее первый звонок был вчера ко мне. -- Антон видел, как глаза Егора и Тамары вначале широко открылись, потом превратились в узкие щелочки, а зрачки уменьшались, уменьшались, становясь холодными, колючими, несогласными с тем, о чем он говорил.

-- Я уже побывал в диспансере, узнал все, что надо узнать, договорился с главным врачом областной больницы насчет проведения срочной операции. Откладывать, сами понимаете, нельзя и отвезти ее в больницу я должен не позже завтрашнего дня. Вот такая сногсшибательная новость и хорошо, что смог сказать об этом в отсутствии сестры.

-- То-то я вижу, что ходит сама не своя, -- мрачно заметил Егор. -- Под глазами мешки, значит, где-то постоянно плачет и помалкивает.

-- Дядя Антон, это все правда или, может, шутка? -- спросила, испуганно улыбнувшись, Тамара.

-- Разве можно о таких вещах шутить? -- ответил Антон и прошелся по комнате.

На глаза Тамары навернулись слезы, лоб сморщился, а кончик аккуратного носика покраснел. Егор тяжело сопел и молчал. Он тоже не ожидал подобной новости и был ошарашен. Куда подевалось только что исходившее от него добродушие. Насупившись, думал, вздыхал, вздыхал и думал.

-- Послушайте, -- сказал Антон, -- если у нас с вами будет такой вид, то сестра сразу заподозрит что-то неладное. Так нельзя, вы просто меня подведете. Твоя мать, -- Антон предостерегающе поглядел на Тамару, -- ничего не должна заподозрить. Ничего, ясно?

-- Смеяться мне что-ли, -- чуть слышно прошептала Тамара.

-- Не смеяться, но и не нагонять страха. Я сам, что надо, ей скажу, вы меня только поддержите.

-- Да-а, задал ты нам, брат, задачу.

-- Мне не легче, Егор.

-- Да я понимаю, -- застонал Егор, -- все понимаю, но не могу быть, как ты говоришь, спокойным. Не могу, не получается.

Стукнула калитка -- возвращалась Валентина. Тамара заспешила на кухню, завозились вокруг стола мужчины. Валентина вошла, разделась и невольно воскликнула:

-- Да вас одних и оставлять нельзя -- на столе пусто! Чем же вы тут целых полчаса занимались? Ну-ка, дочь, давай вместе, -- обернувшись, спросила:

-- Чего такие кислые? Причин вроде нет, дочь, внуки приехали. Вот поедим, выпьем по рюмочке да еще песни споем, наши лю-би-мые...

-- Да уж, нам только песен не хватало, -- тихо заметил Егор. Антон поглядел на него с таким укором, что Егор прижал язык.

Сели за стол. Но как ни старались быть веселыми, ничего из этого не вышло. Да и разговор получался вялым, натянутым, неестественным.

-- Ну чего вы как в рот воды набрали, -- с сердцем выпалила Валентина. -- Давайте споем что ли... Запела низким голосом, ища глазами у мужа и брата поддержки. Пела про зарю, что над Волгой занялась, и про гармонь трехрядную. Но ее не поддержали. Тогда она переключилась на другую запевную песню, что любил брат Антон.

На гусевский ой да голосочек,

Пропою я вам еще разочек...

Игриво подморгнув Антону, Валентина сказала: -- Подпевай.

Он стал вместе с ней вытягивать. Тамара вообще-то никогда в кампаниях не пела, а Егор петь тоже был не настроен.

-- Может, хватит, -- сказал он сердито. Ну, чего строить из себя веселых, когда на душе кошки скребут.

В другой раз он и сам бы запел про рябину кудрявую, они с Валентиной ее всегда поют, но не сейчас. Глаза Валентины расстроены, она понять ничего не может. Посмотрев на мужа, потом на брата, и почувствовав резкую перемену в их настроении, сказала:

-- Уходила к сватам, все было нормально, теперь же, будто напуганы чем? Хватит в молчанку играть, говори, брат, без тебя тут не обошлось? -- Лоб сестры сморщился, зрачки колючими буравчиками уставились на Антона. -- Говори, говори, -- сказала требовательно, -- меня ты не проведешь.

Сестра, сколько помнил Антон, была всегда чрезмерно догадлива. У нее внутри словно срабатывало какое-то шестое или седьмое чувство ожидаемой радости или беды. Он только понять не мог, как это она так долго затянула с прохождением обследований? Может, думала, что обойдется само собой, и язва зарубцуется, ведь и волнений-то в семье не было? Зато теперь, глядя в глаза, улавливала надвигающуюся на нее опасность.

Да, она считала, говорили ее глаза, что все обойдется, что брат сумеет как-нибудь договориться с врачами не делать операции. Если ему это не удалось, то дело плохо.

"Сейчас скажу, как договорились, -- подумал Антон, -- так лучше будет. Какая разница, когда говорить, сейчас или чуть позже? Именно этим, кстати, объясню плохое у всех настроение. Все равно завтра придется ложиться в больницу".

-- Я и в самом деле виноват, сестра, что сказал о предстоящей операции без тебя, из-за этого и настроение у всех пропало, -- извинительно сказал Антон. -- Прости уж меня.

-- Брат, на операцию ложиться я не стану. Жила с язвой столько лет, поживу с Божьей помощью и еще. У нас на работе говорят, что нет ничего страшного, только надо получше питаться и не психовать.

-- Мам, но ведь врачи сказали, что лучше сделать операцию, так как язва давняя и запущена, -- заметила Тамара, расстроенно шмыгнув носом.

-- Она с нами перестала советоваться, -- сказал молчавший Егор. -- Ходит по поликлиникам, сдает анализы, ее на операцию кладут, а она молчит. Меня это возмущает. Я муж или кто? -- Егор недовольно хлопнул ладонями по коленям.

"Молодец, Егор, вовремя поддержал", -- подумал Антон и посмотрел на сестру. Слова Егора ее зацепили.

-- Так я же хотела как лучше, -- воскликнула Валентина. -- Думала, проверюсь и будет все нормально. Зачем же шум поднимать?

-- Как это все нормально, если падала на дороге и на работе сознание теряла? Это не пустячок, -- гудел Егор. -- Нет уж, жена, докторов слушаться надо, не раз об этом сама мне говорила.

-- Давно сам-то докторов стал слушать? -- подковырнула Валентина.

Егор смолчал, потом стал рассказывать Тамаре про те злосчастные два случая, о которых дочери не писали.

-- Послушай меня, сестра, послушай внимательно, не перебивай. Я был у врачей в поликлинике и в диспансере, все, что надо узнал. Ты не права, операцию делать надо. Это я тебе говорю и как брат категорически настаиваю. -- Поглядел на Егора и Тамару. Те его поддержали.

...Посиделка по случаю приезда Тамары с внуками не получилась: какое уж тут веселье. Упрямую Валентину еле уговорили ложиться на операцию. Антон пообещал завтра же заехать за ней и отвезти в больницу.

XIV

Антон боялся, что перед отъездом в больницу сестра расклеится и даст волю слезам. Как же, дочь с внуками приехали погостить, а тут в срочном порядке укладывают на операцию. Характер-то у нее порой бывал непредсказуем.

К дому на тихой улочке Антон подъехал чуть раньше назначенного времени: опаздывать не любил, полагал и в этот раз, что сестра должна собраться без спешки. Все было так, да не так. Когда вошел в дом, семья сидела в сборе. Егор и дети хмурые, молчаливые, а Валентина хотя и кисло, но улыбалась и что-то им для поднятия настроения рассказывала, отчего они еще больше мрачнели.

-- Какие же вы, братцы, скучные, пасмурные, будто в космос лететь собрались, -- заметил Антон.

-- Уж лучше бы в космос смотать, -- ледяным голосом прогудел Егор.

-- Чего так?

-- Вроде сам не знаешь.

-- Хоть ты, Егор, тоску не нагоняй, -- заметила Валентина. -- Подумаешь -- операция, сколько их поделали и еще поделают и, слава Богу, живут же. -- Валентина говорила так, потому что не знала о всей каверзности болезни, а муж и дети знали и потому мучились.

-- Верно, -- говорит сестра. -- Тут поддержка нужна, а не хныканье. Хороший настрой перед операцией для нее много значит. Верно говорю, -- обратился Антон к пригорюнившимся племянницам. Те завздыхали, зашевелились, но дипломатично промолчали.

-- Вот и я такого же мнения, -- сказал Антон, посчитав их молчание согласием.

-- Ну, что, брат, пора ехать, -- сказала Валентина поникшим голосом и поднялась с дивана. -- Что бестолку сидеть, да и все уже обговорили.

-- Нет, перед дорогой малость посидим и помолчим -- так положено. -- Сели, помолчали, потом неохотно засобирались к выходу. Выйдя за калитку, Антон взял у сестры сумку, и положил в машину, затем приоткрыл переднюю дверцу "Жигулей". Прощание было тягостным, но Валентина и тут себя держала молодцом. А вот Егор и дочери -- всплакнули, особенно расплакалась Лена. Егор, обняв жену и, словно стыдясь своих слез, негромко говорил:

-- Ты за нас голову дюже не ломай, поняла?

-- Поняла, поняла, только чего это вы все расхныкались. Прямо хоть самой реви... -- Подошла к Лене, обняла, прижала, стала успокаивать.

-- Все, все, довольно эмоций, -- засуетился Антон и быстро усадил сестру в машину, потом сел сам и, прощально посигналив, тронулся в сторону окружной дороги. Когда выехали за город (больница находилась в десяти километрах от областного центра), Антон, посмотрев на сестру, довольно сказал:

-- Ты просто молодец, Валюша!

-- О чем это, брат?

-- Думал плакать начнешь...

Лицо Валентины показалось Антону дома бледно-желтым, губы посиневшими, а глаза замутненными страданием и болью. Жаль стало ее. Теперь же более пристально посмотрев на сестру, заметил, что лицо немного порозовело и даже успокоилось. Она морщила лоб, вспоминая и вороша недавние минуты прощания.

-- Не пойму, почему все нюни распустили, будто им, а не мне под нож ложиться?

-- Волнуются, ты же для них -- все... Вот и переживают. И не только они, -- добавил Антон с намеком.

-- Даже Егор всплакнул, а ведь из него слезу не вышибешь. Тут же вспомнила, как он назвал ее Валюхой-горюхой, и просил не переживать.

-- Ну какая я, брат, горюха?

-- Никакая, -- добродушно ответил Антон. -- Ты гордая, сильная, нашей породы.

-- Да ладно, скажешь тоже -- сильная. Самая, что ни на есть обычная и, к тому же, больная.

-- Слушай, а чего ты только одну Лену целовала? Трогательно со стороны это выглядело.

-- Ну как не поймешь -- у Тамары семья, муж, дети -- там если что, все будет нормально, Егор тоже не пропадет, а вот Лена -- не замужем и на работу не устроена. Согласись, что с матерью ей было бы легче.

-- Кончай себя хоронить.

-- А я и не хороню, но ведь могу и не проснуться, всякое бывает.

-- Чушь несусветная, выбрось из головы.

У Антона с Валентиной разговоры иногда кончались спором, но друг друга они не обижали и долго не сердились.

Машина свернула налево, проехала через КПП областной больницы и запетляла среди множества больничных корпусов и других строений. Остановились с тыльной стороны огромного десятиэтажного корпуса. Вошли в приемное отделение. Антон поговорил с дежурившей медсестрой, та, кивнув головой, попросила Валентину пройти с ней в соседнюю комнату и переодеться. Вскоре они вышли: сестра уже была в больничной одежде, вид усталый, но не обреченный. Передав Антону сумку с одеждой, сказала:

-- Все, брат, пойду. -- А у самой слезы на глазах -- не стерпела в последний момент, а может, так и лучше...

-- Так я пойду, брат, -- повторила она. А сама стоит, смотрит на него и не уходит. По глазам видно, что не хочет в больнице оставаться.

-- Кажется, и в самом деле пора, -- вздохнула она и прильнула к нему. Антон обнял сестру, прижал к груди. Сочувственно, но как можно бодрей напомнил: -- Не забывай, мы всегда с тобой, мы рядом, я договорюсь, что Леночка будет около тебя дежурить. Поняла?

-- А разве это можно?

-- Какая разница, где практику проходить. Только прошу -- духом не падай, -- напутствовал Антон сестру вдогонку.

"Хорошо советовать, а каково ей", -- подумал чуть позже, садясь в машину. Задумался. Ему надо было еще многое успеть сделать: обговорить по Лене, известить Егора с Тамарой, ну и вернуться в больницу, чтобы продолжить свой курс лечения. За эти два дня Антон почувствовал, как резко подскочило у самого давление.

Развернув машину, стал выезжать на трассу. С хирургом решил не встречаться. Зачем, если все обговорено с главврачом. Тот обещал, что оперировать будет опытный хирург. Такая встреча была бы лишней. Сейчас надо будет заехать в медтехникум и договориться по разрешению дежурства у матери Лены, потом успокоить Егора с детьми и ждать, ждать результатов операции. Дай Бог, чтобы она прошла удачно. Все, что можно было сделать -- сделал.

После наркоза, первое, что Валентина почувствовала, это тупую боль в животе: не трепыхнуться, не шевельнуться. В себя пришла не сразу. Кое-как приоткрыв слезящиеся веки, тут же смыкала их и забывалась. Мешала дышать трубка в носоглотке и, к тому же, страшно хотелось пить.

Врач предупреждал, что после операции будет мучить жажда, но сразу пить давать нельзя и придется потерпеть. Заработала мысль, выхватывая то одну, то другую предоперационные картинки. Они разные и в голове не задерживались.

-- Да-а, вздохнула с тяжелым облегчением, наконец-то, самое страшное позади. Дома, что операция прошла, еще не знают. Стоп, стоп, а может, страшное только начинается? Неужели будет так, как говорили женщины из соседней палаты? Рак неизлечим, утверждали они, потому как его трудно вовремя заметить, а значит, успеть вовремя прооперироваться. Это невозможно. Кто бы об этом подсказал? Никто. В больницу-то сходить некогда.

"Теперь я инвалид, -- размышляла Валентина, -- а пожить ой как хочется, потому как детей и внуков люблю. Как же они без меня"? На глаза навернулись слезы.

Пошевелиться нельзя, руки и ноги будто не свои -- онемели. Но это пройдет, успокоила себя, а пока полежит как деревянная колода. Вообще-то можно начинать шевелить пальцами. Попробовала -- получилось. Врач еще говорил, что после операции надо будет больше двигаться и она начнет это делать.

Вспомнилась сумбурная, в целых шесть дней, предоперационная колгота. С ума можно было сойти. Только и думала, когда начнут резать: сегодня или завтра? Хирург сразу понравился, а уж она по глазам могла определять -- хороший перед ней человек или плохой. Николаю Петровичу под сорок. Какие умные и внимательные у него глаза, а как участливо и по-доброму с ней разговаривал. Не называл больной, а только уважительно, по имени -- отчеству. Как только всех запоминал, ведь сколько больных? Беседы с ним успокаивали. Когда привезли на операцию спросил:

-- Как, Валентина Ивановна, ночь спали?

Ну что могла на это ответить, что даже на маковое зернышко не заснула. Николай Петрович улыбнулся.

-- Только дурак может спокойно спать перед серьезной операцией, -- поддержал он ее, и Валентине от его слов стало легче. А еще, помнится, говорил, что вот сейчас удалим, что мешает и станет лучше. Просил довериться ему.

Пока шла подготовка к операции, Валентина молилась и это ее тоже успокаивало. Читала молитву про Пресвятую Богородицу и ее сына Иисуса Христа.

"Спала матушка Пресвятая Богородица на горе Сион, -- твердила, закрыв глаза, -- и приснился ей сон: явный и страшный. Как будто ее сына поймали жиды и повели казнить на лобное место, в руки и в ноги гвозди вбивать. Стоит Пресвятая Богородица и слезно плачет. -- Не плачь и не рыдай, моя Мать, не мне эту муку принимать, а Пилату грешному..."

Молитву даже не прервали слова Николая Петровича, когда он сказал:

-- Что ж, начнем.

Стала засыпать.

...Операция началась в обед -- какой же сейчас час? Соседка по койке говорила, что обычно операция длится часа четыре, возможно больше. Не дает сосредоточиться постоянная боль в животе. И как же хочется пить -- хоть бы глоток водички. Языком облизала пересохшие губы. Боль не проходила и слабость, слабость...

За те дни, что готовили к операции, она много чего в больнице понаслушалась и многое прочувствовала. Из всего, с чем сталкивалась и что слышала от больных, сделала вывод: положение ее в общем-то безнадежное, но, возможно, и повезет. Хотя вероятность -- мизерная. Все зависело от одного человека -- хирурга. Она к нему расположена и даже привыкла, ловит каждое его слово. Николай Петрович с ней в меру откровенен, хотя как-то сказал, что больной не должен всего знать.

Да-а, он для нее -- Божество, ведь только от него зависит -- жить ей или не жить. С каким нетерпением и волнением ждала Валентина прихода Николая Петровича после операции. Сколько раз продумывала, о чем спросит и как посмотрит ему в глаза, чтобы удостовериться, правду говорит или нет. Ясно, что основной вопрос будет о том, есть ли хоть маленькая надежда на выживание? Как не спросить у него, что теперь осталось от желудка. Ведь он там своими руками колдовал. Не раз слышала от больных, что если болезнь зашла слишком далеко, то операцию вообще не делают. Чего выкраивать, если, к примеру, желудок весь поражен метастазами? Больному об этом не скажут, пусть тешит себя надеждой, что все прошло нормально. Еще надо будет спросить, какую дадут инвалидность и можно ли побыстрей снять трубки из живота и носоглотки. Уж так мешают, так мешают. Понимала, что хирург человек занятой, обход у него большой, сложный и вряд ли удастся обо всем порасспросить.

Николай Петрович появился утром. Он вошел в реанимационную палату вместе с медсестрой. На лице, как всегда, улыбка, взгляд добрый, доверительный. Так получилось, что и спрашивать его Валентине почти не пришлось. Он будто подслушал волновавшие ее мысли и отвечал доходчиво, убедительно. Нет, какие-то сомнения в душе остались, уж слишком все сложно и необычно, а все-таки хоть на какое-то время да успокоилась, почувствовала облегчение.

Отсоединив мучившие трубки, Николай Петрович, поправив очки, нагнулся и стал внимательно осматривать шов.

-- Так, так, так, все нормально, -- сказал он удовлетворенно. -- Можно сказать, что вы, Валентина Ивановна, выиграли счастливый билет! Как себя чувствуете?

-- Сносно, -- ответила Валентина, болезненно поморщившись.

-- Ну, разве так отвечают? -- шутливо отреагировал хирург. -- Что значит сносно? Хорошо! -- воскликнул он. -- Только так и никак иначе! Я ведь не случайно сказал про лотерейный билет, причем заметьте -- счастливый, а не какой-нибудь там безвыигрышный. Посмотрите-ка вот на эту штучку? -- Достав из кармана халата коричневато-зеленоватый камешек, передал его Валентине. -- Возьмите этот симпатичный камешек себе на память. Их много было в желчном пузыре. Теперь они с желчным пузырем удалены и вам не помешают.

-- Без пузыря-то как жить? Разве можно?

-- Можно, можно. Да и желудок, разумеется, подсократили, теперь он поменьше. Видите, как я с вами откровенен?

-- Намного меньше-то?

-- Хватит для того, чтобы вполне нормально жить.

-- Как же питаться, ведь поесть толком нельзя?

-- Зря волнуетесь. Уверяю, что еще жареную картошку будете есть.

Валентина смотрела на врача, пытаясь понять, правду говорит он ей или обманывает. Кажется, что правду.

-- Что у нас с вами за игрушечка припасена для Валентины Ивановны? -- спросил хирург медсестру.

Та подала ему что-то резиновое, сложенное вчетверо, и для Валентины абсолютно непонятное. "Может, шутит", -- подумала она. Хирург взял и разложил резину на ладони.

-- Зайчик, -- очень даже симпатичный, -- и подал его Валентине.

-- Вот эту игрушечку, -- пояснил он, -- надо будет почаще надувать, а потом воздух спускать. Легкие должны работать более активно, чтобы, не дай Бог, не случилось пневмонии.

-- Доктор, а когда домой выпишут?

-- О-о, как не терпится домой попасть, -- улыбнулся хирург. -- Еще и не лечились, а уже к семье потянуло. Значит так, если все пойдет нормально, то через недельку можно и домой, но с условием соблюдения больничного режима. А в общую палату переведем, как только ваша дочка придет. Мне сказали, что она заканчивает медицинское училище, вот пусть и поухаживает за мамой. Есть еще вопросы?

-- Все ясно, -- бодрей прежнего ответила Валентина.

-- Главное -- не раскисать, а двигаться, двигаться, -- сказал Николай Петрович и вместе с медсестрой вышел из палаты.

Перед обедом в палату вошла врач анестезиолог: женщина средних лет, хрупкая, подвижная. Она уже перед операцией Валентине вселяла уверенность, что все будет нормально. Ее имя и отчество запомнить было легко -- Тамара Егоровна: надо же, дочь тоже Тамара и Егоровна.

Улыбнувшись, Тамара Егоровна потрогала теплыми пальцами руки и ноги Валентины.

-- Чувствуете? -- спросила она.

Та кивнула головой.

-- Вот и хорошо, хотя они пока что неподъемные, так?

-- Да, но пальцами шевелю и руки стала поднимать. Утром было невозможно.

-- Вот видите, все еще будет нормально. Теперь, что касается еды. Кушать можно пока жидкое: кисель, чай, бульончик. Потом наверстаете.

-- Наверстаю ли?

-- А почему нет?

-- Желудок-то какой?

-- Будете почаще питаться и все поправится.

-- Чего только от больных не наслушаешься, -- сказала Валентина с тревогой в голосе.

-- Поменьше слушайте и живите своим умом, так будет лучше и спокойней. Это мой вам совет.

-- Но ведь доля правды в разговорах есть?

-- Я же вам уже говорила, что если вовремя прооперироваться, то проблема, в основном, снимется. Смотрела ваше дело, болезнь не запущена.

-- Спасибо, доктор, за добрые слова.

-- Я к вам еще зайду, постарайтесь успокоиться и выбросьте из головы разговоры, о которых говорили.

Врач ушла, а Валентина, закрыв глаза, стала думать. Времени-то сколько свободного -- лежи и думай, думай. Верно сказала докторша -- добрая душа, надо жить своим умом.

О коварной раковой болезни раньше слышала, но никогда не думала, что болезнь коснется и ее. В поликлинике и диспансере доктора говорили, что никакой это не рак, а надо лишь удалить мешавшую язву. Об этом говорил и Антон. Зачем обманывал, ведь все знал? Видно решил так заманить на операцию? Мысли крутились одна за другой, обрывались, вновь возникали, но больше думала о доме, семье, об Антоне. Если вдруг умрет, а Валентина и это допускала, то за Тамару она была спокойна. Семья у старшей дочери -- хорошая. Егор тоже подыщет себе одинокую женщину, а может, и холостяком останется. Уж он-то ясно, что не пропадет. А вот младшенькой нелегко придется. Навернулись непрошеные слезы.

Хорошо, если б муж попался, такой как у Тамары, тогда и умирать не страшно. Почему же Лена не едет? Или что случилось? Антон хорошо придумал, чтобы дочь за ней ухаживала. Через неделю выпишут, а как будет дальше? Что если с операцией запоздали? Ведь и сама в этом виновата: тянула, тянула, все на что-то надеялась. А с раком шутки плохи. Если опоздала, то и жить останется всего ничего. Вовремя, однако, Тамара с внуками приехала; будто знала, что придется проститься. А может, и нет? Антон им небось всю правду рассказал.

Как же лучше вести себя? Делать вид, что ничего не знает и ни о чем не догадывается? Но это же глупо и никто не поверит. Голова от думок кругом шла.

Перед тем как забыться, вспомнила, что через четыре дня -- Восьмое Марта. В этот день дома сидели бы за столом. Теперь такого стола не будет и семейного веселья не будет. Чему веселиться? Интересно, кто в этот день к ней приедет? Забылась потом и уснула.

XVI

Если Валентине приходилось принимать какое-то важное для семьи решение, то она долго взвешивала все за и против. Но уж если решение было принято, то заднего хода не давала, а ее настойчивости и упорству можно было позавидовать. Так было с замужеством (любила-то Михаила, а не Егора), но жила и терпела мужа. Точно также решался вопрос по переезду в город, уж как не хотела она переезжать из села. А переехав, не роптала. Изводила себя со сдачей анализов, полагая, что все обойдется, но потом с мнением врачей согласилась. Первые дни после операции Валентина не находила себе места, ее все раздражало и угнетало. Затем перенастроилась: больше стала ходить, соблюдать диету, принимать лекарство, а главное, старалась не раскисать.

От кого-то из больных услышала о пользе креолина. Якобы он, если принимать в небольших дозах, не допускает распространения раковых метастазов. Пожить-то хотелось и чего ради этого не сделаешь. Антон привез пузырек креолина. Первую каплю этой вонючей жидкости, разбавленную в стакане теплой воды пила в туалете, чтобы никто в палате не видел. Всего-то добавила в стакан капельку креолина, а вода стала как молоко белой и вонь просто дикая. Перекрестилась, закрыла глаза, зажала пальцами нос и выпила. Сразу же, без выдоха, проглотила чайную ложку меда! Каждодневно настраивала себя на то, что для выживания у нее все имеется: муж, дети, внуки, брат Антон. Они были для нее как огонек, который согревал душу, как чудесный стимул в жизни. Твердила, что жизнь дана в радость, не только для себя, но и для близких. А если в радость, то волнениям и тоске в душе места не должно быть. Другой-то жизни не будет, одна она у каждого человека. Болезнь заставила Валентину оглядеться, примерить свое горе с чужим, сравнить свою беду с бедой и горем других. Хотя и неутешительное это занятие, но пришла к выводу, ей пока Бога гневить не следует.

С дежурством Лены жизнь вообще посветлела. Видела, как дочь переживала, хотя и старалась этого не показывать. Но разве мать обманешь? Разве от нее скроешь? После операции навестили все, кого ждала: Егор, Тамара, Антон. Внуков пока не было, но они вот-вот приедут. Разговоры были обычные: о ее самочувствии, о домашних делах, о всяких новостях. В первый приезд Антона Валентина ему с обидой высказала:

-- Что же ты, брат, знал, а сам смолчал?

Брат попросил не обижаться, так надо было. И он вообще-то прав.

С помощью Лены стала больше двигаться. Начинала с того, что училась сидеть и вставать. Теперь вот ходит. Вчера ее увидела шедшая навстречу Тамара Егоровна и похвалила. Сказала, что все идет нормально.

Сегодня с Леной спустилась этажом ниже, завтра начнут спускаться на первый этаж. Утром дочь сказала, что дома без перемен. Это она для поддержания у матери хорошего настроения. Сама же вчера говорила, как отец сетовал, что без матери дома пусто и все ждут ее возвращения. Особенно обрадовало то, что Егор пообещал заняться пристройкой.

-- Хватит, -- говорит, -- матери в кухне-клетушке крутиться.

Тамара с внуками живет в основном у сватов. Домой уезжать собирается сразу, как только из больницы выпишут мать.

После очередной прогулки по коридору и вверх-вниз отдыхала, а Лена сидела рядом и читала какую-то книжку. Утром, как только пришла, стала подозрительно принюхиваться и водить носом.

-- Не пойму, -- сказала, поморщившись, -- откуда такой противный запах?

Валентина пожала плечами. А запах-то был от креолина. Она только что приняла очередную дозу. Как всегда, набрала в стакан теплой воды, зашла в туалет, добавила в воду каплю креолина, а потом, зажав нос, выпила и быстро заела ложечкой меда. После походила по коридору, чтобы запах чуть-чуть прошел.

"Ничего потерпит, матери куда хуже приходится", -- подумала Валентина. Сегодня попросит младшую, чтобы поехала к Мише и узнала, как там у него. В прошлый приезд он хоть и был плох, но заметил, что Валентина чем-то озабочена, а она, глядя на него и представив, что скоро с ней будет точно также, неожиданно слезу пустила. Говорить о болезни не стала, сказав, что соринка в глаз попала. Михаил успокоился и вскоре уснул, а когда уходила домой, он так и не проснулся.

"Как же он быстро сгорает", -- подумала с горечью. А Лена сидит рядышком и читает. Иногда чему-то улыбнется или нахмурит брови. На чуть вздернутом носике заметила россыпь конопушек. Конопушечки от матери -- не отцовы. К книжкам Валентину не тянет. Дальше семи классов так и не пошла. Посмотрев на дочь, сказала:

-- Ты, дочка, оторвись от книжки-то, поговорить надо.

-- Все, мама, оторвалась и внимательно слушаю, -- ответила Лена, отложив книгу и мило улыбнулась. Глаза радостно поблескивают, ждут, что мать скажет.

-- Ты бы зашла, дочь, к дяде Мише, ну-у, к тому, что болеет. Он как меня в больницу положить был совсем плох. Передай ему привет и скажи, что сама лежу в больнице, но скоро выпишут. -- Валентина разговор завела, когда в палате кроме них с Леной никого не было. Сказав, поглядела в глаза дочери, чтобы увидеть, как она выслушала просьбу матери: с желанием или нет. Заметила, как личико дочери вдруг приняло какой-то непонятно растерянный вид: брови сдвинулись к носу, губки округлились в капризную трубочку, а глаза, только что сверкавшие радостным блеском, попритухли, да и сама больше смотрела в сторону, чем на мать. Это и насторожило.

-- Ты чего, Лена, или сходить не хочется, да?

-- Ну-у, мама, -- неохотно промурлыкала Лена.

-- Дочь, я тебя ведь очень прошу сходить. Знаешь, что редко с просьбой обращаюсь. Сходи... Мы с Михаилом росли вместе, он болен. Только отцу об этом не говори, ладно?

-- Мам, да знала я дядю Мишу, знала, зачем об этом напоминать? Только не надо ходить туда сейчас.

-- Это почему не надо, поясни? -- рассердилась Валентина.

-- Только ты успокойся. Понимаешь, мы не хотели тебя сейчас расстраивать, но дядя Миша умер. Тетя Света к нам приезжала. Отец ей сказал, что ты в больнице.

-- Господи! Да что ж такое творится -- Миша умер! Я тут лежу и ничего не знаю, а мои от меня все скрывают. Как же так? -- Валентина, свесив голову и прижав к груди руки, тихо заплакала. Лежала и причитала, что Мише жить бы да жить, но смерть ни с чем не посчиталась.

Лена молчала. Знала, что мать теперь сразу не успокоить, а ее увещевания вряд ли помогут. Домой уехала позже обычного. А Валентина почти всю ночь проворочалась и проплакала. Смерть Михаила расстроила окончательно.

"Значит, никуда не возили", -- думала она. До мелочей вспомнила их последнюю встречу и разговор. Ушла, так с ним и не простившись. Теперь нет ни Наташи, ни Миши. Чей черед? Неужели ее? А что, если и ей осталось доживать считанные недели? А потом вот также незаметно уйдет из жизни? Может, и ее точно так же доктора обманывают? Вот приедет на 8-е марта Антон -- уж порасспросит брата. Он всегда поздравлять сестру приезжал. Восьмое-то завтра, а настроение хуже некуда и все из-за смерти Миши.

XVII

Утро, как утро, но день-то необычен -- 8-е Марта! Когда жили в деревне, то женский праздник всегда проходил незамеченным, не до того было. Перебравшись в город, стали как и все отмечать. Уж на что Егор не любитель всех торжеств, но и он в этот весенний день жену и дочерей поздравлял.

Валентина проснулась раньше соседок по палате. Вообще-то праздник можно было и дома встретить. Стол как положено накрыть, посидеть всем вместе, но врачи решили подстраховаться и выписать во вторник. Настаивать на досрочной выписке Валентина не стала.

...Утро было теплым, с чистым и синим, синим небом, даже в порядком надоевшей палате посветлело. "До завтрака надо принять креолин, -- подумала Валентина, -- затем пару раз спуститься на первый этаж".

Подпоясав халат, положила в карман пузырек с креолином, стакан, чайную ложку и баночку с медом. Теплую воду в стакан набрала у дежурной медсестры. К креолину никак не привыкнет, до того противен. Если б не мед, то, наверное, вырвало. А ей с еще незажившим швом, этого допускать нельзя. Но и в этот раз обошлось нормально. А вскоре придерживаясь за поручни, Валентина спускалась на первый этаж. Там, подойдя к окну, засмотрелась на лес и небо.

...Корпуса больницы разбросаны в сосновом подлеске. Сосняк молодой, зеленый, душистый. Валентина словно почувствовала идущий от сосен их терпкий, лечебный запах и вздохнула всей грудью. Рядом с деревней, где прошло детство и молодость, тоже был сосновый лес, но ходили туда с братом редко, а вот мерное, задумчивое покачивание верхушек сосен, их душистый успокаивающий запах крепко врезались в память. День заметно прибавился, больше стало солнца и тепла, особенно если присядешь у окна с солнечной стороны. Пока креолин принимала, да вниз спускалась, на небе кое-где появились светлые облака. Они нехотя перемещались по голубому небосклону, будто тоже хотели погреться на солнышке. Одни уплывали, появлялись другие, подсвеченные солнцем и также тихо уплывали. Подумалось, что люди тоже приходят в жизнь и уходят из нее, а вот лес, небо, облака были и останутся. Только вот смотреть, любоваться ими будут другие.

Вспомнились недавние проводы в больницу. Было так грустно и все были настолько подавлены, что слез не скрывали. Даже Егор не удержался. Боялись без нее остаться. Это ж по расстроенным лицам было видно. В груди потеплело, стало радостней и спокойней. Валентина непроизвольно улыбнулась. Нет, что ни говори, а без них она себя не представляет.

Вчера в палату зашел хирург, он был в настроении и шутил. Посмотрев на шов, Николай Петрович сказал, что все идет как и должно идти. Он всегда словами и вниманием своим воодушевлял Валентину. Ее настроением в этот раз остался недоволен: мрачная, сказал, в глазах нет огонька, а это плохо. Пришлось рассказать, что так огорчило. Он хотя и понял ее, но вновь посоветовал не раскисать. Легко сказать -- не раскисать! Сама когда-то других нравоучала, других-то учить оказывается проще. В голове прочно засели две мысли: смерть Наташи с Михаилом и что саму впереди ожидает. Радости это не прибавляло. Но скоро придут муж с детьми и внуками. Понравится ли она им с таким-то сникшим видом? Не-ет, такой лучше на глаза не появляться.

Поднявшись наверх, достала из тумбочки пакет и, выложив из него зеркало, расческу, флакончик с недорогими духами, губную помаду, занялась макияжем лица. Никто не мешал, соседки ушли на процедуры. Их готовят к операции.

...Первой с радостным возгласом в палате появилась Лена.

-- О-о, мамуля, да тебя не узнать! -- Поцеловав, поставила в стакан с водой букетик нарциссов, достала из сумки поллитровую банку клубники: врач Тамара Егоровна посоветовала есть свежую клубнику. Дочь обрадовала, что скоро приедут самые родненькие: отец, Тамара, Стасик с Женечкой, а возможно и дядя Антон. Валентина хотя и сверхдовольна, особенно приездом внуков, но вслух сказала, что ребятишек-то не надо было везти за город. Лена без дела не посидит. Только пришла, а уже постель подправила, смерила давление, из тумбочки матери повытряхивала лишнее. Хорошо, что пузырек с креолином остался в кармане. По всему видно, что работа медсестры дочери нравится. Валентина наблюдала за ней, радовалась, но кое-что, как мать, ее не устраивало. При случае, подскажет, как лучше вести себя с больными. Уж ей-то со стороны видней. Зачем, к примеру, так сухо и официально:

-- Как, больная, ваше здоровье?

Шутит, а зачем? Так и хотелось бы ответить, что никакая я не больная, а твоя мама. Пусть у Николая Петровича поучится, он ведь по имени отчеству называет. И потом, чего спрашивать, как спала? Да после вчерашней новости о смерти Михаила, она всю ночь проплакала. Тоже мне -- спала. Откуда в ней такая сухость? В работе медсестры доброта и внимание к больному -- не мелочь. Подход нужен, душевность, ласка. А вообще-то дочь радовала. Помыв клубнику, Лена подала матери целую тарелку. Сама попробовать отказалась и продолжила разборку в тумбочке. Валентина съела несколько клубничек, а когда узнала о цене, демонстративно отодвинула в сторону: уж лучше внукам отдаст.

-- Чего не расскажешь, как дела с Денисом, -- спросила Лену.

-- Нормально. Напрашивался к тебе приехать, да я отказала. Зачем?

-- Мог бы и приехать, ничего в этом страшного не вижу.

-- Обойдется, чего ему тут смотреть?

-- Ты, дочь, оказывается командирша.

-- Вся в тебя, мама, папа тебя тоже командиршей зовет.

Валентина примолкла. Дочь-то права. Она же ее в чем-то копирует.

-- Мам, я пораньше сегодня уеду, можно?

-- Чего так?

-- Денис с родителями хочет познакомить.

-- Смотрины что-ли?

-- Вроде того.

-- Видно, у парня серьезные намерения.

-- Да-а, предлагает осенью пожениться.

-- Любишь?

-- Не знаю, вроде нравится.

-- Ты так говоришь, что вроде нравится, вроде не нравится. Выйти замуж -- дело серьезное и надо хорошо подумать, чтобы потом себя за локоть не кусать.

-- Вот и думаю. Да ты зря, мам, голову себе забиваешь, сколько времени еще впереди. А почему клубнику не ешь? Небось для Стасика с Женечкой оставила? Так не пойдет, ешь, тебе она нужней. Я им, как придут, дам конфеты и печенье. Можно и яблоки отдать.

-- Это с работы мне принесли. Пустые банки домой забери.

Сложив все лишнее в пакет, Лена вдруг прислушалась.

-- Кажется, наши идут, слышишь голоса?

-- В самом деле, они, -- сказала Валентина и вновь стала прихорашиваться.

Как вошли Антон, Егор, Тамара да Стасик с Женей, так и тесно в палате стало. Обнимались, целовались и кое-как расположились. Хорошо, что соседки вовремя вышли. А вопросов-то сколько? У внуков глаза испуганные, в больнице впервые, им все так тут необычно. Но Лена нашла чем детвору занять, угостив яблоками и конфетами. От еды внуки никогда не отказывались, аппетит у них -- отменный. У взрослых свои разговоры. Валентину интересует как дома без нее, посадил ли Егор рассаду, что нового у сватов, звонила ли Тамара мужу?

Ее тоже пытают: как чувствует, когда выпишут, что врачи говорят? Внуки едят яблоки да смотрят то на бабушку, то на мать с дедушкой и дядю Антона. Валентина не стала выяснять подробности смерти Михаила, посчитав, что в такой день это будет неуместно. Егор подсел к жене с одной стороны, Тамара -- с другой, внуки стоят напротив, а Антон с Леной у тумбочки.

-- А у тебя, бабушка, "лак", да? -- неожиданно спросила Женя. И все сразу замолкли.

Девочка букву "Р" не выговаривала. Увидев, как на нее недовольно посмотрела мать, испуганно заморгала глазами. Валентина вначале не поняла о чем внучка спросила. Потом, когда Тамара выговорила Жене за "глупый вопрос", до нее наконец дошло.

"Значит, и в семье все знают", -- подумала расстроенно. На какое-то время наступило тягостное молчание. Хорошо, что не стала выяснять и отшутилась, рассказав внучке про настоящего речного рака. Поняла Женя или не поняла, но больше вопросов не задавала.

Обняв жену, Егор говорил, как без нее плохо и сколько домашних дел на него свалилось. Обрадовал, что после майских праздников займется пристройкой.

-- А как с участком, будем брать? -- решилась спросить мужа Валентина, посчитав, что момент самый подходящий.

-- С каким участком? -- вроде как не понял Егор.

-- Ну-у под сад-огород, какой же еще! У нас на работе скоро станут делить. А место какое: кругом лес, рядом речка, дорога.

-- Вначале давай с пристройкой закончим, -- недовольно ответил Егор.

-- Так потом участки разберут?

-- Ну ты и еврейка. Пристала с участком вроде как поговорить больше не о чем.

-- Не спорьте, -- вмешался Антон. -- Вот когда выпишут, тогда и определимся. На участке надо много работать. А кому? Тебе, -- посмотрел на сестру, -- нельзя. Егору, в самом деле, пристройкой заниматься, ему не до того будет. Но участок, на мой взгляд, надо взять, одно другому не помешает. Уж чего-чего, а выехать и картошку посадить лично помогу.

-- Так я об этом и говорю, -- обрадовалась Валентина. -- Возьмем, а там жизнь покажет. Как-нибудь управимся.

-- Ты, Егор, одно пойми, -- сказал Антон, -- участок для сестры это вроде как лекарство. Быстрей в себя придет.

-- Так разве ж я против, -- пожал плечами Егор.

-- Да, о главном-то совсем позабыли, -- сменил разговор Антон. -- Такой день, а мы даже по стакану лимонада не выпили. Мне тут жена торт передала. Ну-ка, где у нас лимонад? Или не будем пить? -- спросил он Женечку со Стасиком.

-- Будем, будем, -- дружно ответили дети.

Ели торт и пили лимонад. Антон и Егор поздравили женщин, никаких других вопросов больше не касались.

Но вот родненьким и уезжать пора. Палата вскоре опустела. Взгрустнулось, но грустить-то зачем? Валентина спустилась проводить. В палату возвращаться не хотелось: стояла у окна, смотрела на сосны и была всем довольна.

Ах день-то какой счастливый! Одним словом -- женский! Есть теперь о чем подумать, особенно перед сном все-все раз за разом пропустить через себя. А как же еще, только так. Думать о хорошем, душу согревать -- она, душа-то, в этом так сейчас нуждается. Как не порадоваться за внуков -- такие "конфетки" подрастают, а главное -- бабушку любят. Умницы и собой хороши дочери. Нет, нисколько не перехваливает, Боже упаси. Егор, что ни говори, отменный хозяин и хороший семьянин. Она за ним, как за каменной стеной. Любовь к Мише запрятана в тайниках детской души. Но ведь это осталось в молодости, когда жизнь представлялась совсем другой. А с Егором жизнь прожита. Было немало хорошего. Вспомнила: облепили только что дочери, внуки, да брат Антон, обнимают, целуют, наказы всякие дают, а Егор в стороне стоит и улыбается. Потом подошел и обнял. И ведь не случайно о птичках-синичках вспомнил, что в малиннике гнездышко свое поправляют. Надо же, о чем думает ее строитель! Прошлым летом внук Стасик чуть не сковырнул палкой гнездышко синичек. Егор тогда ему помешал, а потом стал воспитывать:

-- Ты это гнездышко строил? -- говорил строго. -- Нет, не строил, а ломаешь, -- сам же и ответил за внука. -- А знаешь, сколько они сухих травинок да перышек на свой домик принесли?

-- Как принесли? -- не понял внук. -- Они же птицы и не носят.

-- Правильно, не носят, а летают, возьмут травинку в свой клюв и летят, летят к нам во двор. -- Егор при этом стал размахивать длинными руками, а вместе с ним и Стасик птичку изобразил. Валентине, видевшей это из открытого окна было так смешно. К чему Егор напомнил о птичьем гнездышке? Мысли переместились на другое: как же это Тамара не предупредила Женечку. Это насчет "рака". Да-а, не надо было бы говорить. Хорошо в шутку свела, по-другому нельзя было. Старшая дочь на среду билеты взяла, значит, во вторник край как надо выписываться. Как же забыла спросить у Антона -- кончил он свое лечение или нет? И вновь мысль к Егору вернулась. Хорошо, что пристройкой займется и шесть соток взять не против. Давно бы так. Думая о Егоре, улыбнулась, любит он ее, любит, если б не любил -- не плакал.

...А денек-то и в самом деле как по заказу. Весну Валентина ждала с нетерпением. Прошлый год, да и этот были для нее тяжелыми. Но хватит на этом зацикливаться, лучше о чем-нибудь другом подумать.

Вот выпишут из больницы и станет во дворе вместе с Егором работать. Свободного времени у него, как на пенсию уйдет, будет много. Совсем скоро почки на деревьях разбухнут, потом разом зацветут: красавец-абрикос, алыча и войлочная вишня. Незаметно они превратятся в белые, белые облачка. Потом то же самое произойдет и со старой грушей. Аромат-то какой душистый устоится во дворе -- не надышишься! Вот как получат участок, сразу разметят и посадят саженцы. Яблонь посадят, тут их нет. Подбирать саженцы вместе с Егором будут, выбор сейчас хороший. Пусть сад подрастает. Егор на участке со временем домик сообразит, чтобы можно было с ночевкой приезжать. Да и Тамаре с семьей запросто отдыхать. Зачем ехать куда-то, если лес, речка рядом, свежее молочко ребятам под боком? Вздохнула. Захотелось побыстрей домой, к семье, к детям.

Размечталась однако. Пора, хоть и не хочется, лекарство принимать. Медленно поднимаясь по лестнице, думала: нет уж, дудки, умирать она не собирается и, как заклинание, твердила про себя: буду жить, буду, буду.

...Все, что произошло в недавнем прошлом, Валентина вспоминает теперь как в страшном сне. Да, была на грани смерти, но осталась жива, потому что с операцией не опоздали. За это благодарит Господа Бога, а также замечательного врача-хирурга Николая Петровича, а еще брата Антона, который к сестре проявил особую заботу, а также всех, кто в это время был с ней рядом. Частенько вспоминает о Наташе и Мише, поплачет, но их, увы... не вернуть. Считает, что при нынешней страховой медицине вряд ли осталась бы в живых, так как денег на операцию у них с Егором как не было, так и нет. С Егором отношения улучшились, он стал к ней добрее и внимательнее, ссор по мелочам почти не стало. У Тамары, старшей дочери, все нормально. Внуков Стасика и Женечку, не узнать: умные головки подрастают; бабушку с дедушкой любят, приезжают летом на каникулы, а вот между собой по-прежнему спорят. "Это у них скоро пройдет", -- считает Валентина. -- Вышла замуж Лена, за того самого парня, с каким раньше встречалась, но ребенка заводить младшая пока не спешит. Они с мужем решили получить вначале высшее образование, а потом уж о детях думать. Что ж, это их дело, хотя и ребенок не был бы для семьи помехой, тем более, есть кому помочь.

В общем, все хорошо, что хорошо кончается.

Парадоксы жизни

Бабке Марье приснился сон. Будто подошла она к речке, а на той стороне, на взгорке, ее муж Иван стоит и кличет к себе:

-- Иди ко мне, Марьюшка, иди, заждался я! -- И рукой машет, машет.

-- Нашелся, -- обрадовалась Марья. -- Не зря я столько лет ждала дожидалась... -- Тут откуда-то небольшой горбатый мостик через речку перекинулся, она его перешла, поднялась на взгорок, а Ивана уже и след простыл; только знакомый голос вдали еле слышно аукается: "Приходи, жду..."

Проснулась, а сердце стучит-разрывается, того и гляди из груди выскочит. "Святой Угодник, матерь Святая Богородица, -- зашептали сами собой губы. -- К чему бы это?" Вновь и вновь стала просеивать в памяти виденное, ворочалась за печкой на скрипучем лежаке, вздыхала. Решила поутру с соседями сном поделиться. Интересно, как они его разгадают, хотя чего тут голову ломать, когда все ясней ясного -- видно, пора самой к смерти готовиться.

В полночь на улице разыгрался ветер. Резко хлопала неплотно закрытая дверь, стучали створки, мрачно шумел и стонал от порывов ветра старый сад. Так больше и не сомкнула глаз бабка в эту ночь.

Встала засветло, с тем тревожным чувством, что жить осталось считанные дни, а может быть, и часы, и что лежать в постели, когда столько надо доделать, негоже. Да и попрощаться с соседями, родным подворьем, где плохо ли -- хорошо ли, а столько лет прожила, тоже надо.

Когда, бывало, жизнь цепко хватала Марью за горло, нередко вгорячах она смерть призывала, чтобы та, значит, пораньше ее прибрала, но то было давно и вроде бы невсерьез. Теперь же муж Иван, почти пятьдесят лет назад пропавший в войну без вести, позвал к себе. Видно, и впрямь время пришло.

Расправив на лежаке сшитое из разноцветных лоскутков теплое одеяло, кряхтя, подошла к печной загнетке, больше по привычке попереставляла с места на место чугунки и кастрюльки, но делать ничего не стала. Она и раньше не каждый день еду готовила, а тут приболела -- авось обойдется. Зачерпнув кружкой из ведра воды, нагнулась над тазом и смочила лицо. Вытерлась небольшим голубеньким полотенцем, который повесила на деревянный рожок. Посидев на лавке, достала из сундука сверток с одеждой, приготовленной к смерти, и еще один, побольше -- с подарками: мужикам -- рубашки и полотенца, женщинам платки. Еще раз придирчиво осмотрела содержимое свертка и оставила лежать на лавке. Помолившись на небольшую иконку Божьей Матери, висевшую в углу над столом и прикрытую спереди вышитым матерчатым божничком, вышла в сени, чтобы покормить кур.

Кроме десятка несушек, никакой другой живности Марья давно не держала. Набрав в чашку проса (спасибо соседу Ваньке, что на прошлой неделе привез), распахнула настежь надворную дверь и неторопливо, бочком, опираясь одной рукой о стену, стала спускаться вниз по порожкам. Посетовала, что не нашла время попросить сына Виктора, когда тот приезжал погостить из города, приделать к порожкам поручни, без которых с больными ногами спускаться стало просто невозможно.

Ветер успокоился. Во дворе свежо и покойно. Лучи солнца лежат пока что в верхушках деревьев, крышах домов, сараев, но скоро они опустятся вниз и обогреют весь двор, сад, заглянут в окна избы. Все вокруг наполнено теплым туманным блеском. А может, ей просто так кажется и никакого тумана нет. Ночью переживала за старую избяную крышу, вдруг да ветер раскроет, но крыша и на этот раз выдержала.

Замутненными, уставшими от бессонной ночи, глазами Марья оглядела двор и старый сад. Поохала, увидев, что натворил ветер -- сыну теперь пилить да пилить. И уж совсем расстроилась, не заметив за плетнем старой яблоньки, что еще до войны сам муж Иван посадил. От той яблони оставалось куста три, не больше, да и те от прививок, причем давних, теперь и их нет. Вспомнила, как перед войной муж делал под яблонькой детям качели и люльки; ребятишки играли, а они, молодые еще, упоенные любовью, сидели на лавке и вместе с ними радовались.

Хотела пройти в сад, потом на огород, но сердце так забилось, что, поставив чашку на землю, вернулась к избе и привалилась спиной к порогу. Вспомнила, как вернувшийся из армии средний сын Виктор строил избу. Перед этим долго мотался то в город, то в район: лес выписал, досок напилил, шифер купил. Отстроившись, Виктор женился и переехал с женой в город к старшему брату Михаилу.

В то время младшего, Гришу, из армии ждала и дочь была еще жива. Теперь вот одна. Нет, дети и внуки не забывают, в гости наезжают, правда, больше летом, когда в саду и на огороде есть чем поживиться. Смеха и веселья тогда на ее подворье хоть отбавляй. То и дело слышишь: "Ой, бабушка, как у тебя тут здорово! Мы, бабушка, всегда к тебе приезжать будем!.." Да, летом-то хорошо, но за летом наступает осень с непролазной грязью, а дальше -- зима с метелями и снежными заносами. Ох и тяжко бывает в ту пору одной, о чем только длинными ночами не передумаешь.

Мысли прыгали, спешили, словно боялись куда-то опоздать. О чем это она? Ага, дети, внуки, двор, огород... Огород у нее хороший, картошкой пока что всех своих "городских" кормит, да и не только картошкой. Двор тоже что надо -- просторный, ровный, густо покрытый травой-муравой. Из строений, правда, ничего особенного -- сарай для топки в зиму, да курятник, а в нем -- погребок. Двор огорожен плетнем, но он латан-перелатан. Надо б и сейчас кое-где подправить, а то куры к соседям убегают и несутся там. Когда-то во дворе свадьбы справлялись, но теперь это вспоминается как давнее-давнее. В последний раз младшего Гришу женила. С соседнего села невесту приглядел, а потом и сам жить туда перебрался. Нет его теперь -- умер. Посиневшие губы еле слышно прошептали: "Гришенька, сынок ты мой родненький, прости, что так долго задержалась! Мне бы вместо тебя в могилке лежать, а тебе --деткам и внукам радоваться..."

И дочки единственной тоже нет в живых. Если б она так рано не умерла, не пришлось бы на старости лет маяться. Нет, видно, на роду так написано. Когда-то соседи завидовали на детей -- вон какие они у нее хорошие: работы не боятся, исполнительные да совестливые. Теперь ни дочери, ни сынов рядом нет. Может, и сама перед ними в чем виновата? Но в чем?..

Сколько ни думала, ни гадала, никакой вины за собой не припомнила. Значит, сама жизнь так распорядилась. Виктор не раз говорил, что детей и внуков учить надо; к тому же устроиться на работу в городе куда легче. В деревне что? Школа за семь километров, больница там же -- попробуй доберись. Отдохнуть молодым негде, да и платят негусто. Правильно говорил Виктор, так оно в жизни и есть. Молодые хотят жить где лучше, а у нее теперь выбор один -- на кладбище...

После горьких раздумий как всегда начинало щемить сердце и болеть голова. "Почему, -- не раз спрашивала сама себя, -- почему в жизни такая несправедливость?.." Был муж -- война унесла. С его потерей всего лишилась: опоры и спокойствия, ласки и любви, а главное -- уверенности в завтрашнем дне. Мыслимо ль одной поставить на ноги четверых детей? Это ж не за день и не за год! Чем измерить этот труд? Но -- поставила, испытав с ними голод и холод, одиночество и унижение. И самой-то было не больно много годков, только б жить да радоваться, но какая уж тут жизнь? Думала, подрастут дети и станет легче. Шли годы. Подрастая, они помогали на огороде, работали в поле, чуть-чуть вздохнула, но ненадолго...

Однако сколько ж можно сидеть как вкопанной? Повспоминать, чай, можно и ночью, когда никто не мешает, думай себе в постели сколько в голову влезет, прикидывай мозгами туда-сюда. Пора и делом заняться -- кур наконец выпустить, накормить их, ишь, как раскудахтались ее поджидаючи.

А кому же нажитое достанется? Совсем об этом не думала, даже с детьми не нашла время обговорить. А надо бы. Успокаивало то, что богатств никаких особых не нажила, избу с подворьем, в случае чего, дети продадут, а деньги между собой поделят. И будет тут жить кто-нибудь другой. Э-хе-хе... Не так хотелось бы, не так. Не о том с Иваном когда-то в молодости мечтали...

Попыталась встать, пойти к курятнику, но сердце забилось так, будто ему места в груди не хватало. Ноги подкосились, и она вновь бессильно опустилась на порожек. Какое-то время не двигалась, вдыхая утренний воздух. Отдышавшись, решила к курятнику не ходить, а хоть кое-как, ползком, но добраться до лежака. И что удивительно -- о смерти думала спокойно, как о чем-то вполне обычном и неизбежном. Хватит -- нажилась и намучилась. Сколько можно колготиться, переживать за детей, внуков, правнуков? Пора и на покой. Со словами "помоги мне, Господи" на четвереньках заползла поначалу в сени, потом, отдохнув, перебралась в избу. Дверь закрывать не стала, уж кто-нибудь из соседей завтра да заглянет.

В тот день бабка Марья из избы больше не выходила. Улегшись за печкой на лежак, все ворошила и ворошила свою жизнь, в которой хватало хорошего и плохого. На какое-то время забывалась, потом, очнувшись, возвращалась к прежним думкам. Сердце то отпускало, то прихватывало; потом опять отпускало. Ближе к вечеру услышала у соседей шум и гам, но не придала ему значения, так как в это время одевала приготовленную к смерти одежду. Если б кто зашел и спросил: а куда это ты, бабка, так принаряжаешься, нисколько не таясь ответила бы -- помирать. Чего страшиться, раз время настало? Скольких односельчан в последний путь проводила, а подружек так почти всех обмывала и одевала. Одного желала, чтобы на похороны собралось побольше своих кровинушек. Хотя заранее срывать их, наверное, и не к чему, может, еще смерть и не состоится.

Управившись с облачением, начала укладываться: умирать решила не на лежаке, что за печкой, и где спала зимой и летом, а на кровати, чтоб люди сразу увидели.

Кровать у бабки широкая, прочная, когда-то муж из райцентра привез. С ней связано немало сокровенных воспоминаний... Сколько лет минуло, а сердце все равно, как молодой голубок, трепыхается, трепыхается от того далекого-далекого счастья. Вани не стало, а кровать стоит себе постаивает с пятком туго набитых подушек и собранной по гусиному перышку мягкой периной, да одеялом без единой складочки и давным-давно вышитым подзором. Все его ждала...

...Оставив под головой лишь одну подушку, легла ровно, вытянувшись стрункой во весь свой небольшой старческий рост, сложив на груди сухие ладони и придерживая между пальцами тонкую незажженную свечку. И сразу стало легко, а вскоре и совсем забылась.

... Сосед бабки Марьи Ванька Баранов с утра был не в духе. Жена ушла на работу, хлопнув дверью, да еще наорала, чего с ней давно не бывало. А он-то старался, он-то из кожи вон лез: встал чуть свет и корову подоил, свиней накормил, навоз из сараев выскреб. И вот -- получил в благодарность. "Ладно, дождесси, -- стращал Ванька в мыслях жену. -- Припомню тебе и "идиота" и "скотину". -- Долго обиженно сопел, проклиная вчерашний день. -- Ну виноват, с кем не бывает, -- оправдывал сам себя. -- Если честно, то, конечно, -- порядком перебрали...

А было так. Пришел двоюродный брат Петька Шишкин с бутылкой водки и сказал: давай, Вань, разрядимся. Ваньку особенно упрашивать не надо, тем более в выходной. Дети с сестрой в город уехали купить там кое-что из одежды, жена по своим делам на велосипеде укатила, так что никто не мешал. Вообще-то, была бы дома Клава, жена, значит, глядишь -- и на стол бы сообразила, а то вечно куда-нибудь умотает.

Нет, Ванька знал, что Клава уехала по делу и вины ее в том, что он перепил, конечно, нет, но думал так зло, потому что не на кого было накипевшее излить. Короче, поначалу распили бутылку, что Петька принес, а сколько потом добавили -- трудно сказать, да и что вытворяли не припоминает. Смутно маячило в мозгу, что вроде силой мерились (это у них завсегда бывало), а потом словно топором отрубило. Не помнит, как, словно петухи, с крыши сарая прыгали и как Петр ногу подвернул. Хорошо, что Клава вовремя вернулась да без лишнего шума огородами бабку Меланью привела. Та ногу Петру вправила, и он, в сумерках, укондылял домой. Ванька в это время уже храпел в сенях.

Эх, как бы там ни было, а разговоры по селу поползут, мрачно думал он. Такой уж в деревне народ, слишком любопытный, подобрался; обязательно им кого-нибудь пополоскать надо. А жена станет на нем злость срывать. Чего ж хорошего? Вдобавок ко всему голова раскалывалась и во рту пересохло. "Тьфу ты, чертовка!" -- пнул ногой не ко времени подвернувшуюся курицу.

Но где же бабка Марья? Куда запропастилась? Утром всегда кур кормит, а тут нету. Ванька, на всякий случай, зачерпнул из мешка полведра проса, подошел к плетню и с затаенной надеждой стал ждать ее появления.

Ваньке за сорок. Он рослый и крепкий. Когда спрашивают, как это он смог так хорошо сохраниться, отвечал однозначно -- пораньше вставать и побольше вкалывать. Глаза голубые, чуть навыкате, по ним всегда можно определить Ванькино настроение. Его несколько портили широкий, приплюснутый нос и толстые губы, отчего лицо казалось безразлично-сонным. Но это только казалось, вообще-то он с характером, причем заковыристым.

В это утро Ваньке хотелось побыстрей опохмелиться и прийти в себя. Переминаясь с ноги на ногу, заметил, что дверь со двора у бабки слегка приоткрыта. "Постой-постой, -- замелькало в голове, -- а ведь дверь-то так не случайно... Бабка Марья и Клаве, да и ему, долдону, не раз на сердце жаловалась, даже просила по утрам заглядывать -- жива ли? А он тут с вилами стоит, словно пугало огородное.

С силой воткнув вилы в навозную кучу и прихватив ведро с просом, Ванька чуть не бегом рванул огородом к бабкиному подворью. По дороге думал, что ничего страшного, конечно же, с ней не случилось, что старушка она еще крепкая, ну, может, малость прихворнула, так это с кем не бывает. А ему она обрадуется. Скажет, как же ты, Ваня, вовремя подоспел! Обязательно даст похмелиться, -- у нее всегда на такой случай бутылочка в серванте припасена, -- а потом расскажет, что они с Петром вчера вытворяли. Это у нее здорово получается, как начнет -- заслушаешься. А потом, покачав головой, вздохнет: "Эх, Ваня-Ваня, ну чего вы с Клавой дурью маетесь? Чего вам только не хватает? Двух деток вырастили -- дай Бог всем таких. -- И с печалью в голосе добавит: -- Мне бы вернуть своего муженька, я не то, что кричать -- слова бранного ему б не сказала! А вы все цапаетесь, цапаетесь, даже материтесь. И как только не надоест? Вот поговорю с Клавой, все ей начистоту выложу, скажу как жене к мужу надо было относиться..."

Ваньке такие разговоры -- сплошное удовольствие. Правда, потом она и ему выговорит, чтоб нос не больно-то задирал, посоветует иной раз смолчать и не лезть на рожон, так как у жены нервы тоже не железные... А кстати, Клава до замужества с бабкиным сыном Виктором любовь крутила. Но тот женился на другой и в город жить перебрался. Тогда-то Клава и вышла за Ваньку да стала жить с бабкой по-соседству. О том, что было у них с Виктором, помалкивает, а сам он с расспросами не пристает. Бабке же помогают: то молочка или творожка занесут, а то и пообедать либо поужинать пригласят. Да мало ли какие проблемы по-соседски возникают.

...Дверь со двора была чуть приоткрыта. Раньше в сенях кроме небольшого дощатого сундука, стеклянных банок с вареньями и крупами да висевших на стенах пучков высушенной лекарственной травы ничего не было. Теперь все позаставлено мебелью, что сын Михаил недавно в подарок матери привез. Себе, выходит, купил новую, а старую ей отдал, чтоб мать по-городскому избу обставила. Но обставляться бабка Марья решила после побелки и со дня на день ждала приезда невестки.

Уличная дверь была закрыта на щеколду -- значит, хозяйка никуда не отлучалась, подумал Ванька. Ну а во дворе он бы ее сразу увидел. Постучал в дверь, никто не ответил, постучал громче -- опять тишина. Поставив ведро на пол, вошел в избу и нерешительно остановился у порога. Окна были плотно зашторены, лишь окно с улицы наполовину приоткрыто. Наконец, кое-как разглядел на неразобранной кровати бабку. Она лежала на спине, в новой кофте, черной юбке и темных, еще не ношенных тапках, -- старые заметил он, стояли на полу. Руки у бабки сложены на груди, между пальцев зажата тонкая свечка. Было так тихо, что Ванька слышал, как гулко билось собственное сердце, как стучало в висках, да и от сухости вдруг что-то засвистело в горле. Хотел подойти ближе к кровати, но, поглядев на свои грязные сапоги, не стал.

Несколько раз осторожно и даже как-то боязливо позвал:

-- Баба Марья, а, баба Марья! -- В ответ звенящая тишина и нежилая прохлада. У бабки, сколько он помнит, всегда в избе было прохладно. Это и понятно -- печь топила редко, тем более летом. Да и много ли еды одной надо? А в голове билась мысль: "Неужто померла?! Вот так, раз-два -- и насовсем отмаялась? Нет, не может быть... На здоровье ж почти не жаловалась. Только недавно стала говорить, что сердце покалывает, и просила по утрам заходить. Боялась, что соседи вовремя о смерти ее не узнают, потому и дверь оставляла открытой...

Так, так, -- пытаясь сосредоточиться, думал Ванька, -- и чего же теперь делать? Одному-то, пожалуй, в такой обстановочке не тово да и на работу уже пора... Хотя какая работа -- человек же помер!.. Внутренний голос подсказывал, что первым делом надо отправить телеграммы сынам, Михаилу и Виктору, а потом уж все остальное...

Помнится, бабка говорила, что адреса и текст телеграмм будут лежать на столе в конверте. Осторожно, чтобы не замарать пол, подошел, забрал конверт...

Да, смерть бабки нарушила все его "планы". Ванька даже на какое-то время позабыл, зачем к ней шел и, только выйдя из избы, вспомнил, что надо б похмелиться. Голова болела по-прежнему, во рту было до невозможности сухо, губы слипались. Пробираясь к серванту, зацепил ногой ведро с просом. Взяв его, поспешно вышел во двор и полукругом рассыпал просо возле курятника, после чего выпустил кур. Увидев на земле бабкину чашку, поставил ее в курятник.

Вернувшись в сени, достал из серванта бутылку водки, налил в стакан, какое-то время подержал его перед собой, потом, морщясь, выпил. Заесть было нечем, а в избу возвращаться не хотелось. Только теперь подумал, что пить-то, наверное, и не следовало, так как придется ехать на мотоцикле и можно чего доброго, нарваться на гаишника или участкового. Но тут же сам себя успокоил в особой важности последней бабкиной просьбы. Как ее не выполнить? Да и у милиции должно быть человеческое понятие!.. Голову чуть-чуть отпустило, в животе приятно теплело, настроение поднималось. А думок сколько разных появилось!.. Взять хотя бы те же мозолящие душу мысли о жене. Ну зачем она утром так на него наорала? Всю жизнь человек в навозе, со скотиной, каждый божий день -- приготовь -- накорми -- вычисти, и снова, и снова... Ну подурачились вчера с Петром, и что? А она -- ты не человек, скотина! Ну даешь, женушка! Зато теперь, вот как узнает, что бабка померла, точно одумается. "Вань, -- скажет, -- как жить-то станем?" Да-да, Клавдия, когда тебе тяжко, ты сразу соображаешь что к чему...

Потянуло еще выпить. Ведь покойников же испокон веку поминали и будут поминать; и он бабку помянет, греха в том никакого нет, и Клава за это не отругает...

Взял бутылку за горлышко, подержал в руках... Вздохнув, отставил. Какой-то внутренний голос настойчиво шептал, что лучше воздержаться, а то, чего доброго, вчерашнее повторится.

Нет, вчерашнего Ваньке совсем не хотелось, да и можно ведь после отправки телеграмм свое наверстать. Решительно спрятав в сервант бутылку, он осторожно прикрыл дверь и вышел во двор. Разбредшиеся по двору куры как по команде рванули к нему. И зачем он их только выпустил! С криком "кши-кши, проклятые", загнал обратно в курятник и закрыл дверь на крючок.

И вдруг будто обухом ударила мысль: а что, если бабка все-таки жива? Нет, он все понимал, не может человек так крепко спать, да еще со свечкой в руках, но вдруг...

Хватит, хватит искать причины для собственного ничегонеделания. Пора ехать на почту.

А дальше все было как в тумане: завтракать не стал, вывел из сарая на улицу мотоцикл и завел. Закрыв ворота и калитку, надвинул на лоб фуражку, густо покрытую белыми разводами от пота, медленно поехал. Напротив дома бабки Меланьи остановился было, хотел заскочить к ней и огорошить смертью подруги, но раздумал. На скорости, что позволяла развороченная тракторами и машинами дорога, помчался к почте, оставляя позади себя быстро исчезающий в воздухе хвост светло-серого дыма.

Ванька спешил и выжимал из мотоцикла все что можно, и если б увидела жена, непременно выговорила -- куда же ты мчишь как угорелый! Но Клавдии рядом не было, уже через четверть часа он подрулил к почте. Поставив мотоцикл у входа в старый двухэтажный дом, Ванька снял фуражку, пригладил ладонью повлажневшие волосы. Достал из кармана пиджака сложенный пополам и уже запачканный конверт и решительно открыл давно не крашенную, с полуоторванной ручкой дверь. Обрадовался, что посетителей не было; единственная же работница почты, совсем еще молоденькая девчонка, тараторила с кем-то по телефону.

Слава Богу, вздохнул облегченно Ванька: хоть тут повезло. Он недолюбливал разные конторы, где надо что-то "оформлять", считая их сплошной морокой для нормального человека. Увлеченная разговором телефонистка даже глаз не подняла. Решив, что у той важный разговор, Иван от нечего делать перечитал адреса, потом, зевая, оглядел пыльную, с полусгнившими полами, комнату. Но терпение скоро иссякло, и он невольно стал прислушиваться. А девушка, оказывается, вовсю заливала подружке о том, как здорово с компанией повеселились в воскресенье на речке, сколько умяли и попили, кто за кем ухлестывал. И когда она без зазрения совести начала смаковать уже явно интимные подробности, Ванька не стерпел и, просунув в окошко небритую физиономию, стараясь, впрочем, быть при этом как можно более обходительным, прогудел:

-- Я извиняюсь, барышня, что помешал, но тут такое дело... Соседка моя, бабушка одинокая, ночью Богу душу отдала. Будь ласкова, отправь побыстрей телеграммы. Мне еще на работу надо...

Девчонка поначалу -- вроде как не врубилась и прищуренными глазками -- морг-морг. Потом эти глазки неожиданно стали злыми, а лицо покрылось красными пятнами.

"Выходит, не вовремя, -- огорчился Ванька. -- А может, обиделась, стерва, что барышней обозвал?"

Пока размышлял, окошко перед носом захлопнулось.

А вот это уже хамство! -- внутренне вскипел Ванька. -- Да как же так можно! Человек мертвый лежит, а какая-то молоденькая паршивка (и глянуть то не на что, кожа да и кости!) целых полчаса несет по телефону хреновину и неизвестно сколько еще будет буробить!.. А может, еще разок постучать? Эх, была бы Клава, у той не сорвешься..."

А за перегородкой -- все то же: о воскресных похождениях, коим казалось, не было ни конца ни края. Он снова постучал в окошко. Через некоторое время окно приоткрылось, и Ванька услышал противный голосок:

-- Вы что, гражданин, совсем без понятия в голове? Не видите, я занята? -- И вновь намерилась, выталкивая Ванькин локоть, захлопнуть окошко.

-- Нет уж постой, постой, не отгораживайся, -- недовольно загудел Ванька. -- Это у меня понятия нету? У тебя, выходит, есть, а у меня его нету, да?..

-- Вы, гражданин, тут не тычьте и не дышите на меня своим самогоном. Я вам не какая-нибудь! Пьяный, а туда же. Вот как позвоню щас Федору Степанычу, он с вами быстро разберется... -- Извинившись перед подругой, тут же поспешно набрала тонким пальчиком другой номер, и Ванька услышал: -- Это вы, Федор Степанович? С почты звонят, тут у нас пьяный гражданин объявился, работать не дает... Кто? Не знаю. Обзывается по-всякому... Нет-нет, не понимает... Хорошо, жду. -- И злорадно так на Ваньку поглядела -- что, мол, достукался?

Но Ванька решил, что никуда она не звонила, а просто решила припугнуть. Не на того напала!

-- Вот это, -- стукнул он кулаком по листку, что лежал на перегородке, -- срочно отправь, поняла? Срочно, иначе я всю твою клетку порасшибу и тебя отсюда в окно вышвырну, ясно? А потом хоть самого начальника милиции вызывай! -- Не церемонясь, сунул ей в нос листок с адресами и текстом телеграмм. На какое-то время девчонка опешила и, взяв листок, начала читать. Хотела что-то спросить, но Ванька уже завелся и на вопрос вопросом: -- Я непонятно разъяснил? Может, повторить?

Но повторять не пришлось. Девушка схватила ручку и бумагу. Быстро подсчитав, сказала, сколько надо заплатить, и попросила справку о смерти.

-- Это какую-такую справку? -- опешил Ванька.

-- От врача, о смерти соседки вашей.

-- А я на что? Раз приехал, вот и вся справка. Нечего мне голову дурить. Деньги возьми, а справки никакой нет.

Однако телефонистка уперлась и без справки телеграммы отправлять отказалась. Чем бы все это кончилось -- трудно представить по агрессивному настрою Ваньки, считавшему, что справка -- очередная "вредность" телефонистки. Уже собрался обложить ее как следует, но увидел в окно подъехавшего на светло-коричневом "Москвиче" участкового. Увидела долгожданного "Федор Степаныча" и телефонистка, отчего мигом преобразилась.

-- Приехал! Он сейчас тебе покажет! Он научит! Все как есть расскажу, -- радостно повизгивала она.

"И в самом деле дождался, ядрена мать, -- посожалел Ванька. -- Вот дурной, вот дурной! И чего на рожон полез? Смотался бы к врачу, тут недалеко, взял эту справку, отдал -- и никакой тебе канители. Нет же, связался, и с кем? С плюгавой бездельницей. Теперь вот возись с участковым, а у него ответ как всегда один -- "не положено", "накажу". Всем не положено, одному ему положено. Все строится, строится, от людей огромным забором отгородился. Колхоз ему дом кирпичный бесплатно возвел, капитальных сараев во дворе штук шесть наберется, и в каждом свиньи, телята, птица разная. Одного фуража сколько надо... Да ему не страшно -- выпишут из колхоза, никто слова поперек не скажет. А как по-другому? Все иной раз чего-нибудь "не заметит". Пушок-то на носу, чай, у каждого имеется..."

Вот он, хмурый, озабоченный, тяжелый словно трактор, вошел и движется прямо к нему. Вид не предвещает ничего хорошего. Девчонка, выскочив из-за перегородки, сразу же застрекотала, хоть уши затыкай. Участковый, отстранив ее, сел за стол, открыл сумку.

"Небось думает, -- вздохнул Ванька, -- что раз приехал на мотоцикле, то пьяный. И ведь не ошибся, зараза, зачем только выпивал! Потом скажет, что орал, обзывал, хамил! Ишь уселся как "фон-барон", а тут стой перед его величеством самым распоследним идиотом. Ну давай-давай, начинай допрашивать, Федор Степанович, я те отвечу..."

-- Ваша фамилия, имя, отчество? -- изрек наконец участковый, уткнув ручку в чистый лист бумаги.

-- Моя? А-а... значит, Ванька я, Баран... извините -- Иван Семенович Баранов...

Дальше шли вопросы обычные, где родился, живет и работает, семейное положение, судим или нет, -- но дурные, как будто не знает!

Допрос Ваньку просто смешил и все больше удивлял какой-то своей несерьезностью. Привлекался он или нет к уголовной ответственности? Сам не знает, что не привлекался. Или -- на какой улице живет? А кто совсем недавно заезжал на своем обкаканного цвета "Москвиче" и выпытывал, не гонят ли на улице самогон? Ага, нашел дурака! Тогда участковый прямиком к бабке Марье шуранул. Она после Ваньке все в подробностях выложила, как пришел и вежливо поздоровался, как потом разглагольствовал о пожарной безопасности, а сам при этом совал нос то за печку, то под кровать. Чего ей-то голову дурить, ведь сразу поняла, что самогон ищет! Ищи-ищи, не на тех напал!..

Ванька на всякий случай напомнил участковому о том визите, но Федор Степанович и ухом не повел. Потом сказал, что бабушка умерла ночью, а он, не знавши того, утром, как пошел скотину убирать, выпил, -- и на тебе, ехать пришлось, раз такая беда случилась. Заодно обрисовал, как издевалась над ним эта рыжая соплячка и каких сил ему стоило сдержать себя... А вот этого он лучше бы не говорил, хотя, с другой стороны, откуда было Ваньке знать, что она -- дочь главбуха колхоза и участковому с ее мамашей портить отношения никак нельзя...

Спрятав в сумку ручку и бумагу, Федор Степанович поднялся и предложил Ваньке выйти на улицу. По пути обронил, что в бабкину смерть не верит и данный факт обязан проверить с выездом на место.

-- Проверяй, сколько хошь, -- повеселел Ванька. -- Зачем мне брехать-то?

Девчонке, выглянувшей из окна, страж порядка сказал, чтобы телеграммы пока не отправляла и до его приезда приглядела за мотоциклом. Посадив Ваньку на заднее сидение, участковый поковырялся в моторе, потом, не торопясь, уселся, завел машину и покатил в сторону колхозного двора.

Ехали не разговаривая, лишь один раз Ваньке было пообещано, что отвечать за нарушение общественного порядка придется в любом случае. Ванька смолчал. Он думал, что у бабки, наверное, уже люди пособрались и по обычаю уже кто-нибудь голосит. "Ладно-ладно, погляжу, как ты при этом поведешь себя, Федор Степанович! А если все бабы обступят, да заведутся -- будет тебе тогда проверка с выездом на место, -- злорадствовал про себя Ванька. -- А я еще расскажу, как блудница меня оскорбляла, а ты ее защищал, и что телеграммы запретил отправить. Лето не зима -- мертвый человек долго не пролежит, спешить надо. А как хоронить, если сыны о смерти матери ничего не знают? Это ж натуральное издевательство!.."

У бригадной машину остановила пожилая, с измученными, впалыми глазами женщина. Слезно пожаловалась участковому на сына -- что опять запил и нигде не работает. Ванька знал, что ее Тимоша из тюрьмы не вылезает. Недавно вернулся и опять с прилипалами забурил. Но как участковый-то важен, смотри, какая поза! "Я вам, -- говорит, -- не суд!" Это он-то не суд, а кто ж тогда суд? Кто за порядком следить должен и отвечать за него? Тебе, братец, колхоз создал все условия? Создал. Вот и вкалывай!..

Но не со всеми Федор Степанович таков, с отдельными личностями обходителен и даже слишком. Увидев агронома, поприветствовал, будто своего непосредственного начальника. А как же, тут и дураку понятно, что агроном машины две-три сена подбросит, вот и корова с телятками зимой сыты. Ванька все знает, его на мякине не проведешь...

Обогнув край села, машина выехала на трассу, затем свернула направо и, миновав магазинчик, прозванный в народе "бабьими слезами", потому как кроме селедки и водки в нем мало что продавали, завернула на широкую улицу, своим противоположным концом упиравшуюся в тихую речку. Ванька напружинился и стал всматриваться вперед, надеясь хоть что-то разглядеть издали, но обзору мешал неизвестно откуда появившийся перед домом КамАЗ.

А вот, наконец, и бабкин дом. У входа толпятся люди -- значит, и впрямь прознали о ее смерти и пришли попереживать. Машина свернула к дому, теперь можно было видеть всех, кто пришел. Но что это?!

Ванька глазам своим не поверил -- на порожке сидела живая бабка Марья, а рядом с ней жена сына Виктора, которую она поджидала из города!.. Тут же и бабка Меланья, и еще несколько старых соседушек. Незнакомый молодой человек, похоже, шофер КамАЗа, собирался уезжать, но бабка рассказывала что-то смешное, и он ржал вместе со всеми. Обычно хмурая и неприступная бабка Меланья вытирала кончиком платка выступившие на глазах слезы. Ну и чудеса!.. Да если б он сам не видел утром лежавшую со свечкой в руках бабку, ей-Богу, не поверил бы... Что же теперь будет, что будет? Как объяснить участковому? Подумает, что дурачил, обманывал. Вот так новость!..

Собравшиеся попервам примолкли, соображая, чего это вдруг милиционер объявился, да еще вместе с Ванькой.

-- Вот и милиция подоспела, -- сказала певучим голосом бабка Марья, хитро оглядывая подошедших. -- Ты, сынок, никак самогон опять пришел искать, а Ваньку в помощники к себе взял? -- Спросила и ждет, что Федор Степанович скажет. И остальные ждут, даже водитель КамАЗа из-за любопытства все никак не уедет.

-- Да нет, совсем не за тем... -- Степенно ответил несколько озадаченный участковый. -- Я это... узнать, кто тут умер, а заодно выяснить, не нужна ли какая от властей помощь. Ваш сосед, -- он небрежно кивнул головой на Ваньку, -- только что говорил, будто вы, бабушка, ночью на тот свет, извиняюсь, отправились, умерли, значит. И что я вижу? Выходит, врет по пьянке сосед, а раз так, то отвечать ему по закону придется. -- Повернувшись к Ваньке, с невыразимым презрением в голосе продолжал: -- Чего только в жизни видеть не приходилось, но такого... -- Он, шумно вздохнув, покачал головой, -- еще не было. Мотоцикл вел пьяный, как всегда, без шлема, на почте устроил скандал, так вдобавок хватило наглости придумать вашу смерть...

-- Ну, что скажешь, Баранов? Говори-говори, я жду, да и люди, что собрались, -- обвел он коротким жестом руки бабкиных соседей, -- люди тоже ждут.

А Ванька слушал и думал, что, пожалуй, впервые в жизни очутился в столь идиотском положении. Какое-то сплошное невезение: вчера эти дурацкие прыганья с крыши сарая, надо ж было только додуматься, а сегодня -- непонятная смерть бабки Марьи, эти чертовы телеграммы... Хотел же как лучше! А теперь вот стой и отдувайся как дурак.

Взглянув мельком на бабку Марью, опустил глаза. От кого-от кого, но от нее такого подвоха не ожидал. Неужели подшутила? Нет, не могла, да и на сердце в последнее время жаловалась. Но все-таки с упреком сказал:

-- Как же так, ведь сам все как было видел, звал, а в ответ -- ни звука. Конверт с адресами лежал на столе -- я и взял. А теперь выходит -- курам на смех. Ну что ж, раз виноват, значит, отвечу.

Бабка слушала не отводя глаз. Лицо бледно-желтое, измученное. Кожа словно пересушенный и испещренный мелкими-мелкими морщинками пергамент, а глаза, обычно такие веселые, вдруг наполнились слезами, отчего припухшие мешки под ними и кончик носа покраснели, а лоб сморщился.

-- Никакого смеха, Ваня, -- ответила чуть слышно. -- Как есть правильно гутаришь. Всю прошлую ночку маялась, думала вот-вот Господу Богу представлюсь. До утра ждала смертушки, а она не пришла. Господь решил по-другому -- пожить, значит, должна. Оно, Ваня, может, и к лучшему. Завтра побелим с невесткой, а потом и помирать можно. Ты уж прости...

-- Ну зачем вы так, мам? -- надула обиженно губы невестка, порывисто обняла и чмокнула свекровь в щеку. -- Скажете тоже помирать! А дети, внуки к кому приезжать станут? Виктор вот собирается в отпуск. Говорит, сад опилю, угля и дров заготовлю, да он у вас тут все поделает.

И все разом как загалдели, загалдели, чтобы бабка, значит, умирать не спешила. А Меланья, так та даже обиделась, что подружка бросить ее захотела.

-- Да я че, я ниче, -- окидывала всех теплым взглядом бабка Марья. -- Поживу, коль просите... -- А сама довольная такая. И опять, уже не столько Ивану, сколько участковому стала говорить, какой сон видела, да как потом сердце схватило и как к смерти готовилась, а под самое утро вдруг крепко уснула. Утром Меланья пришла; она уже не спала и переоделась, а смертную одежду вновь в сундук спрятала. Отвару из целебных трав вместе попили, и тут невестка на КамАЗе подъехала, люди собрались. Она им рассказала о случившемся, оттого все и смеялись...

Смотрит бабка на Ивана так, будто прощения просит. Нет, он-то ее понимает, верит, но вот участковый...

И тогда все, кто собрался, даже незнакомый шофер, стали упрашивать Федора Степаныча, чтоб не наказывал Ваньку. Ну с кем в жизни не бывает? А бабка Марья даже поднялась и в ноги ему поклонилась.

-- Прости нас, милок. Может, че и не так. Даже помереть путем не сумела. А он же сосед мой. Прости...

И участковый для солидности малость поломался, однако Ваньку наказывать не стал, хотя строго при всех предупредил, чтобы подобных шуточек на его участке больше не было.

ОБРАДОВАЛ

Беляеву за шестьдесят. Он заметно округлился, движения стали размеренными и степенными. На здоровье не жаловался, хотя за последние два-три года стал больше обычного уставать. Но это, считал он, в порядке возрастных особенностей.

Весенним мартовским днем Беляев шел домой, нагруженный двумя увесистыми сумками. Выйдя из подземного перехода, поставил сумки на бордюрный камень и, вздохнув, огляделся по сторонам: никакого транспорта ни справа, ни слева не было видно. Бросил взгляд на солнце. Оно слепило и смотреть на него, не прищурившись, было совсем невозможно. Бездонно-голубое небо лишь кое-где бороздили легкие, словно промытые весенними дождями облака. Тут надо сделать маленькое отступление: Беляев пятый год как строился и летом планировал оставить квартиру семье сына, а с женой и дочерью переселился в построенный дом.

В этот день он объехал не один хозмаг, чтобы закупить всякую всячину для отделочных работ. Сумки были нелегкими, но Беляев на это не обращал внимания. Он был доволен покупками и тем, что солнце по-весеннему приветливо, что на обочине дороги светятся изгибы ручейков, а на деревьях теперь уж раскроются почки. Нет, подумал он, что ни говори, а весна есть весна!

И вдруг, кого же он увидел, Лешку Грибанова! Вот так встреча! Уж кого-кого, а его по длинному носу и выпуклым рыбьим глазам как не узнать. В студенческие годы пять лет бок о бок в общежитии прожили. После института Лешка как распределился, и будто канул. Теперь же стоит личной персоной! А какой важный, ну прямо "фон-барон" и только. Подойдя как можно незаметнее к Грибанову сзади, Беляев осторожно тронул его за плечо. Тот этак недовольно повернул к нему голову. И... глаза его вдруг разом потеплели, а лицо расплылось в радостной улыбке. Грибанов воскликнул:

-- Петька, никак ты!

-- Я, я, а это, значится, ты? -- Беляев и словечко Лешкино -- значится -- ввернул и даже ткнул пальцем в живот, как это делал тот в разговоре с собеседником.

-- Да я, кто же еще! -- Бывшие сокурсники стали обниматься, шумно хлопать и тискать друг друга. Проходившие мимо люди, глядя на них, тоже улыбались.

-- Не замай, слышь, не замай, -- отшучивался Грибанов, смешно топыря локти и с любопытством пронизывая повлажневшими глазами друга.

-- Слышь, а ты вообще-то крепенький такой, огурчик!

-- Скажешь тоже, -- заскромничал Беляев, хотя похвальба институтского друга ему пришлась по душе. -- Был крепеньким, как говорят, да весь вышел.

-- Не скажи, не скажи...

-- А ты все такой же -- не замай да не шуткуй, -- вспомнил Беляев Лешкины словечки.

...Когда-то в комнате общежития, располагавшейся на третьем этаже, их проживало семь человек. Да каких! У каждого свой характер, свои особенности и причуды. В общем, комната с утра допоздна гудела будто пчелиный улей. С учебой все шло нормально, а вот с едой у всех была проблема.

На двадцать два рублика госстипендии (получали, правда, без задержки) особенно не пошикуешь. Подрабатывали кто как мог: на погрузке и разгрузке, на разных строительных работах и все равно ходили с полупустыми желудками.

Были, правда, и праздники. У Семена Коровина мать работала на мясокомбинате. Ему раз в месяц из дома присылали посылку с колбасой или изредка привозились готовые котлеты. Семен был не скряга и делился со всеми по-братски. Ох, как ждали этих посылок.

У Женьки Тюрина в Сухуми жила сестра. К праздникам она ему присылала посылки с фруктами, но фрукты больше доставались девчонкам.

А вот Лешка Грибанов жил в Куйбышеве, по-нынешнему -- в Самаре, и ему тоже приходили посылки. Каждую такую посылку он прятал под кровать, а по ночам что-то доставал из нее и начинал чмокать зубами. Поначалу думали, что у парня зубы побаливают, потому и чмокает. Но как-то, ради любопытства, когда Лешки в комнате не было, вытащили посылку, заглянули в нее, и ахнули -- столько в ней было вяленой чехони и воблы. Брать постеснялись и снова посылку под кровать задвинули. А ночью для всех началась настоящая мука. Лешка грыз вяленую рыбу, а все слюной исходили. На какое-то время он затихал, потом вновь тайно жевал рыбу. Такого издевательства простить ему не могли.

Утром, как только Лешка ушел в читалку, посылку достали и стали поедать ее содержимое. Надо было видеть, с каким упоением и решимостью это делалось! Рыбьи головы и хвосты оставили и, как новогодние гирлянды, протянули на нитках из угла в угол комнаты. Это в отместку на Лешкино скупердяйство. Когда Лешка вернулся с занятий, в комнате был только Женька Тюрин: он приболел и отлеживался в постели. Женька после рассказывал, что Лешка вначале побледнел, потом покраснел. Это когда увидел висевшие на нитках рыбьи хвосты и головы, тут же достал посылку, а в ней -- пусто. Но так и ничего не сказал. Посылки с рыбой ему продолжали присылать, зато теперь Лешка всегда делился с товарищами. Урок пошел на пользу.

И вот, после стольких-то лет...

-- Может, заглянем ко мне на чаек-кофеек, -- предложил Беляев. -- Тут недалеко.

-- Не получится, -- ответил Грибанов и важно поглядел на часы. -- Ровно в пятнадцать ноль-ноль отходит поезд. -- Улыбнулся. -- Однако минут двадцать в запасе имеется. Расскажи, дружище, как живешь?

-- Вообще-то, ничего особенного, -- сказал Беляев. Он переставил сумки поближе к трубчатой ограде, чтобы не мешали прохожим, затем продолжил: -- Живу как все, недавно на пенсию ушел. А еще шестой год как строюсь, но в этом году думаю вселяться. Вот накупил краску, лак, олифу, а это, сам должен понимать, отделкой пахнет. Добавил, что недавно шестьдесят стукнуло.

Беляев по простоте душевной считал, что Грибанов ему непременно посочувствует, скажет, как тяжко сейчас строиться. Это ж надо такой воз тащить! А потом, по-дружески, предложит какую-нибудь услугу, просто так, ради приличия. Но у Грибанова на этот счет оказалось совсем иное мнение.

-- Насколько наслышан, -- сказал он, притулившись к ограде и приняв серьезный вид, -- у тебя квартира неплохая, зачем же строиться?

-- Какой непонятливый, -- развел руками Беляев. -- Жилплощадь маловата, ну и дети, внуки -- понимаешь?

-- Пусть сами и строятся, -- круто отрубил Грибанов.

-- Почему именно так? -- сказал Беляев. Подобные рассуждения ему слышать приходилось, и не раз. -- Выходит, что думать только о себе? Но это ж попахивает эгоизмом?

-- Эгоизмом, -- хмыкнул Грибанов. -- Сам только что сказал -- шестьдесят стукнуло. Мне тоже, кстати, столько же скоро будет. Не забыл, надеюсь?

-- Как забыть, такое не забывается, -- улыбнулся Беляев. Алексей родился на 8-е Марта и уж кого-кого, а его завсегда вместе с женщинами поздравляли.

-- То-то и оно. Теперь послушай мой тебе дружеский совет. Так вот, обижайся-не обижайся, но я считаю, что детям мы не нужны. У них свои проблемы и заботы, им вовсе, поверь мне, не до нас. Похоронить путем не смогут, а после на могилу арканом не затащишь. Потому вывод сам собой напрашивается -- о себе, пока не поздно, подумать надо. Хоть самую малость пожить в свое удовольствие. Дошло?

-- Зачем же так о детях? Не все же они беспамятливые? Своих, к примеру, такими не считаю.

-- Ничего ты, я смотрю, не понял. Смею заверить, что большинство из них именно беспамятливы. Убежден на все сто процентов. Потому и дочь к мужу отправил с напутствием, -- Грибанов покрутил у головы указательным пальцем, -- живи и дай другим пожить. Живет... пока. Квартиру разменял и сына отделил. Никто нам теперь с женой не мешает. Чем плохо? Да, забыл сказать -- прошлой осенью купил неплохую яхту. Что я, в конце концов, не заслужил? -- Лицо Грибанова покраснело, на лбу появилась испарина. Он все больше и больше заводился, будто кроме проблем жилья и отдыха его ничто не волновало.

-- Вот уйду на пенсию, -- сказал мечтательно, -- ох уж и порыбачу! Подамся на лето в Астрахань, отключусь от житейских проблем. Ты даже представить не можешь, какие там чудные места, какие заводи! А рыба? О-о-о! -- Грибанов посмотрел на Беляева, усмехнулся и сказал с явным укором: -- Хотя как представить, если в твоей голове краска, гвозди да всякая строительная дребедень. Ладно, так и быть, как-нибудь вместе порыбачим, сам потом проситься будешь. А то радуется и чему -- вселяться собрался. Тут не радоваться, а рыдать надо. Вот как вселишься, так и в раба дома с этими самыми сотками превратишься.

-- Не у всех же так ловко получается, -- недовольно пробурчал Беляев, начавший явно тяготиться повернувшим не в то русло разговором. "Вот и встретились, -- подумалось, -- вот и поговорили".

Но Грибанов на его реплику ноль внимания. Он продолжал и дальше накручивать как надо отдыхать и жить умеючи.

-- У тебя не хуже моего получится, надо только хорошо захотеть. Сколько, думаешь, тебе годков осталось пожить? Ну, скажи, скажи, только не загоняйся. -- Беляев начал прикидывать, но Грибанов, не дождавшись, опередил: -- Годков семь или от силы десять, с разницей в пару-тройку лет туда-сюда, не больше. А мужики сейчас вообще, как мухи вымирают. Так какое же это время? Мгновение, мизер, вот это что! Считай, что ничего жить уже не осталось, что ты -- мертвец!? Понимаешь или нет, о чем я говорю? Пожить тебе, дружище, в свое удовольствие надо пожить, понял? -- Грибанов назидал так настырно, что Беляев в смятении подумал, а может, и в самом деле он уже умер, а вместо него лишь тень с сумками по городу бродит? И вообще, не зря ли он затеял стройку? Сколько денег, времени и сил угрохано. Пять лет сплошной нервотрепки, а уж если по-честному, то конца-края пока этой стройке не видно. Сколько же можно, как заводному, да на старости лет, мотаться туда-сюда? Оценят ли детки тяжкий труд?

-- Ну, Алексей, ты меня обрадовал, ну и воодушевил! -- Беляев недовольно покачал головой, глубоко вздохнул и переставил с места на место сумки. -- Уж чего-чего, а такой чепухи, ей-Богу, от тебя не ожидал. Значит, говоришь, я мертвец?

-- Ты отчего скис-то? Ой-ой-ой, какой нежный, поглядите на него -- обиделся! Ну, да, мертвец! Так надо ж думать, что к чему сказано! -- Громко хмыкнул. -- Не ожидал, прямо панику развел.

Грибанов позабыл, что Беляев критику всегда воспринимал близко к сердцу. Опомнившись, что все это не здорово выглядит, примирительно проблеял:

-- Я ведь и сам, между прочим, одной ногой в могиле! Перешагну второй, и туда же! Так что с того? Купил яхту, займусь рыбалкой, а на семейные проблемы, -- Грибанов помолчал, важно надул губы и почесал лоб, -- мне наплевать. Их все равно до конца не решить. Так что кончай обижаться.

Но Беляев отключился и весь как-то сразу сник.

"Ну и дурак, раз ничего не понял", -- подумал Грибанов. Бросив взгляд на часы, вспомнил про отход поезда. На всякий случай сунул Беляеву свою визитку и вновь пообещал пригласить в гости. Беляев знал, что это абсолютно нереально, потому как ему будет не до рыбалки. Какая уж тут рыбалка! К остановке подошел, громыхая, старый трамвай. Без особого энтузиазма бывшие сокурсники обнялись и расстались.

Домой Беляев шел пешком. В нем не было уже той весенней радости, которая только что переполняла душу. Все кругом выглядело мрачно и стыло, да и солнце, казалось, еле-еле просеивало тусклый свет сквозь заполонившие небо рваные облака, и нет, похоже, на земле тепла. Ручейки скорее напоминали чьи-то слезы, деревья стояли скучные, серые, обломанные. Кругом, куда ни глянешь, слякоть и неухоженность. Порыв радости сменился усталостью и душевной пустотой. Голову не покидали слова Алексея: "Ты -- мертвец".

ПРЕМУДРЫЙ ПЕСКАРЬ

Семен Семенович Рябинин считал себя человеком в обществе не лишним, хотя, если откровенно, и только "тет а тет" -- не приносящим ему материальной пользы. Так сказать -- проболтавшим всю свою сознательную жизнь. Впадая иногда в болезненное откровение, Рябинин становился как ненормальный: его мучил, к примеру, такой вопрос:

-- Что, если бы, как он, все приспособились жить: в городе и в деревне, мужчины и женщины, разве что кроме пенсионеров, инвалидов и ребятишек. Наверно, от такой житухи вскоре по всей земле страшный вой поднялся. Глядишь, и люди друг дружку грызть стали. А что делать? Работают-то только языком, а от этого никакой прибавки для живота нет, в то время как аппетиты разгораются. Не подыхать же, в самом деле, с голоду?

Когда-то на земле людоедством уже занимались. То было страшное время. Да что там когда-то, если совсем недавно про одного людоеда в газетах писали и даже его по телевизору показывали. С виду вроде человек нормальный, образованный, а ведь кушал ребятишек. Уж ему-то, безбедному, и ясно, что не голодному, чего не хватало? Если хорошо поискать, то этих самых людоедов можно на земле найти немало, просто время никто на это не хочет тратить, да и афишировать бояться, -- вдруг в моду войдет.

Рябинин представил, как зачнут кушать кого-то из самых близких и сразу почувствовал неладное с головой -- редкие волосы вдруг зашевелились, а из подбородка, будто мясной фарш из мясорубки, поползла щетина.

Ну и ну! Это что ж за дурные мысли в голову лезут. Подумать страшно, по спине мурашки косяком скачут. Хотя зачем так забываться, чай можно о чем-то и более приятном пораскинуть мозгами. К примеру, о своей жизни. Уж на нее-то зря обижаться. Личное приумножил, семья в полном достатке, с годами окреп и сохранился, как тот самый "премудрый пескарь".

А с чего начинал? Даже смешно вспомнить. Весь "капитал" -- чемодан с бельишком и стопкой популярных брошюрок. Самое трудное было поначалу, когда ставил на ноги сельское хозяйство. Энергии хоть отбавляй, шустер и исполнителен, сказано -- сделано. Слово с делом не расходилось. Это не то что сейчас -- поразвели болтовню снизу доверху и никому ничего не надо. В общем, себя не жалел, за что вовремя заметили и повыше передвинули. Там тоже не засиделся и был переброшен в областной центр. Вспомнив то чудное время, Рябинин блаженно вздохнул и расслабился. Как все-таки быстролетна человеческая жизнь! Уж и в областной номенклатуре сидит столько зим и лет. С должностью, надо сказать, крепко повезло. Главное -- не сократишь ее как ненужную. Других вон как кидают. Попробуй подыщи потом работу, если всю жизнь других нравоучал. Таких по нынешним временам не очень-то жалуют, сейчас в моде профессионалы. А вот он нужен, без него не обойтись.

Все было б хорошо, если не детки. Не проблема, а заноза. Столько с ними мороки -- аж голова как лед при рождественских морозах трещит. Дети же!

С утра допоздна Рябинин в своем кабинете, как в броневике. В субботу вкалывает, воскресенье прихватывает. Весь в указаниях... В каких? А вот это уж не вашего ума дело, господа любопытные, не туда нос суете. К сведению самых настырных -- на работе товарища Рябинина ценят и уважают. Значит, есть за что. И вообще, не курит, пьет в меру, как всякий нормальный.

Ах, детки, детки! Потому и голову отец ломает, что они еще в жизни несмышленыши. Думают, все так просто? Глубоко ошибаются. Знали б, как нелегко в "люди" выбираться. А по нынешним временам даже подумать страшно. Все перевернулось с ног на голову. Это ж какие языки надо иметь? Да-а-а, не языки -- язычищи. А может, пора кончать языками трепать, да на хлеб насущный собственными ручками зарабатывать? Наверно, будет куда надежней и спокойней. Вздохнув, Рябинин остался и в этот раз собой доволен. Еще бы, уж кто, кто, а он в жизни разбирается.

ПТИЧКА РАННЯЯ

Кате два с половиной годика. Она такая воздушная, беленькая, с доверчивыми зелеными глазами и пушистыми светло-русыми волосами, спадающими до самых плеч.

Девочка любит попеть вместе с дедушкой или бабушкой. С бабушкой, обычно: "Расцветали яблони и груши", а с дедушкой про летчиков -- "Дождливым вечером, вечером...". Они ее всегда заканчивают бравым возгласом -- "ха-ха-ха" и, прижав ладони ко лбу, смотрят вниз, так как им сверху все видно. А когда Кате взгрустнется, что тоже иногда бывает, она с детской непосредственностью скажет:

-- Ничего не понимаю, почему мне так грустно, пойду в другую комнату и подумаю.

Но так бывает с ней редко, Катя ласковая, веселая и всегда чем-нибудь увлеченно занимается.

Она знает все буквы в алфавите. -- Эта буква -- сы-ы -- отвечает уверенно и бойко, а эта -- о-о, ее губки при этом вытягиваются в колечко, а эта -- ме-е. Когда с расспросами надоедают, Катя начинает фантазировать и придумывать всякую всячину. Покажет, к примеру, дядя Саша на букву -- Ф и спросит, а это что за буквочка? -- Фу-фу, -- ответит она и смешно сморщит свой носик.

-- Та-а-ак, а вот это, показывает дядя карандашом на букву -- Х.

-- Эта вообще смешная -- ха-ха, -- ответит Катя и, довольная, зальется громким смехом.

Любит Катя, чтобы ей читали сказки, она их согласна слушать сколько угодно. Больше всех читает, конечно, мама. Выкупав дочку, она перед сном ей обязательно почитает, да еще наутро приготовит небольшую книжку, чтобы дедушка почитал. Это когда бабушка станет на кухне утром готовить всем еду, а мама спешит на работу. Прихватив отложенную с вечера книжку, Катя постучит тогда в дверь комнаты дедушки и скажет еще сонным голосочком:

-- Мозьно войти, дедьюшька?

-- А кто это, -- спросит он, будто сам не знает, что пришла любимая внучка. А может, просто вид делает, что не знает. Вообще-то он добрый и Катя его нисколечко не боится.

-- Птичка ранняя, -- ответит внучка и просунет голову в дверь.

-- А-аа, вот кто. Ну иди, иди, забирайся побыстрей ко мне в постель. -- Это дедушка как-то назвал Катю птичкой ранней, видимо, за то, что она всегда рано встает.

-- Катюша, а как же я буду тебе читать без очков? -- озаботится дедушка и повернет голову к столу, где они лежат рядом с настольной лампой.

-- Сяс, дедьюшька, одну секундочку. Катя быстро вскарабкается на стул, достанет очки и подаст их дедушке, а заодно пододвинет ближе к нему лампу.

-- Вот какая ты догадливая и понятливая, -- похвалит он ее. -- Ну, а что читать будем?

-- Пвинцессу на гайещине, -- охотно ответит Катя, подавая приготовленную книжку.

-- О-о, это хорошая, просто чудесная сказка, давно мы ее с тобой не читали.

-- А вчера, дедьюшка, ты мне ее читал, позабыл, да?

-- Да, да, позабыл. -- Память стала дырявой, все куда-то проскакивает. Что ж, так и быть, поехали.

-- В ес за оехами, -- добавит Катя дедушкины слова и прижмется к нему, чтобы послушать эту, а завтра другую, третью сказки, пока бабушка подойдет к ним и торжественно объявит, что завтрак на столе.

Оставить комментарий © Copyright Силин Анатолий Савельевич (silin37@inbox.ru) Размещен: 27/05/2015, изменен: 27/05/2015. 552k. Статистика. Статья: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: В повести рассказывается о трудном детстве подростка Романа. Действие происходит в недавние годы. Из-за царившей в семье жестокости маленькому герою пришлось испытать немало бед и лишений. За его судьбу борются сотрудники правоохранительных органов.

Силин Анатолий Савельевич : другие произведения.

Не бросайте бескрылок