Сиголаев Виктор Анатольевич : другие произведения.

Фатальное колесо_Книга 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Публикую полностью

ФАТАЛЬНОЕ КОЛЕСО

  Виктор Сиголаев
  
   Глава 1
Дежавю
  
   Я помню это колесико...
   Еще бы мне его не помнить! Я тогда единственный раз в своей жизни попал под машину. Ну, как попал... Летел из школы домой, мечтая о чем-то своем, о детском. Выскочил на проезжую часть, а вящее правило "посмотреть налево, посмотреть направо" отработал только наполовину. Потому как пересекал дорогу наискосок, и "направо" выходило практически "направо и назад". Алгоритм дал сбой, ну я и не стал заморачиваться. А опасность была именно там, справа и сзади. Желтый "москвич"-грузовичок, отчаянно скрипя тормозами, пошел юзом и на излете пихнул боком перепуганного клопа-первоклашку, который от неожиданности врос в асфальт. Замер парализованным кроликом.
   Помню, как после приземления я даже сознание на секунду потерял. Не от боли -- от ужаса, надо полагать. Сдрейфил так, что на всю оставшуюся жизнь в память врезалось вот это самое колесо перед глазами. Серое от пыли и с потеками битума на резине, оставшегося после езды по раскаленному асфальту.
   Тогда, в далеком своем детстве, услышав щелчок открываемой двери со стороны водителя, я, искренне считая себя чуть ли не международным преступником, просто вскочил и задал стрекача. Причем в противоположную от своего собственного дома сторону. Путал следы, так сказать. Потом часа три сидел в кустах за школой, изобретая для матери причину разорванной на коленке штанины...
   И вот снова перед глазами то же самое КОЛЕСО! Как и сорок лет назад. Я тупо разглядывал стертые протекторы. Дежавю, да и только. Накрыло, так накрыло. Интересно, а почему это колесо так огромно? Такое ощущение, будто "москвич" размером с автобус. В прошлый раз такая мысль почему-то мне в голову не приходила.
   Прямо над ухом знакомо щелкнула открывающаяся дверь автомобиля. Ну да. Как-то так оно и было...
   -- Господи! Мальчик! Где болит? -- водителем оказалась женщина лет тридцати в темно-зеленой спецовке.
   Кто это тут, интересно, "мальчик"?
   Я с трудом оторвался от изучения покрышки, переменил позу с лежачей на сидячую и посмотрел вверх. Ого! Девушка-великан. Симпатичная, к слову, и довольно молодая. Можно сказать, просто юная для моих сорока девяти честно прожитых лет. Короткие светлые волосы растрепаны. Глаза -- на пол-лица. Серые. Перепуганные. Присела передо мной. И тут же меня начали теребить неожиданно сильные руки.
   Вот это не слабо! Силища-то!
   -- Ты чего молчишь? Что с ногой? Ты что, паршивец, по дороге носишься? -- третий вопрос на четыре тона выше.
   "Чего молчишь", "нога", "паршивец"...
   Откуда начинать отвечать?
   -- Не надо истерик, женщина, -- бурчу я и начинаю разглядывать то, о чем вопрос номер два: свою собственную ногу.
   Эту дырку на штанах я тоже помню. Маме спасибо, не дала забыть. А вот худую коричневую от солнечного загара детскую коленку -- хоть убей.
   -- Давай быстро в машину, -- женщина легко, как перышко, ставит меня на ноги и бежит открывать дверь.
   С большим опозданием у меня срабатывает рефлекторная память, и я стартую по направлению к школьному двору. В обратную, надо сказать, сторону от дома. По отработанной методике.
   Сзади что-то кричит красавица-водитель. Мелькают редкие, но какие-то огромные прохожие. Слева краем глаза замечаю двух школьниц в доисторических черных передниках. На вид -- козявки, но они моего роста! Да что это такое происходит?!
   По спине бухает ранец, и гремят карандаши в пенале. Откуда я знаю про карандаши? И про эту дырку в заборе? Какие высоченные кусты! А в их зарослях -- лаз, будто пещера.
   Я юркнул в безопасный полумрак и плюхнулся прямо на сухую траву, переводя дух...
  
   Итак, соберем мысли в кучу.
   Мне сколько лет? Сорок девять. Правильно? Правильно!
   Я -- взрослый человек, офицер запаса, подполковник. На гражданке -- учитель истории. Женат, у меня есть взрослые сын и дочь. Есть даже внучка. Маленькая прелесть пяти лет.
   И я же -- почему-то сижу в кустах за школой, в которой учился сорок два года назад. И разглядываю поцарапанную детскую коленку, которая тоже моя! У меня не должно быть ДЕТСКОЙ коленки!
   Бред.
   Я зажмурился и потряс головой. Сон? Может быть, я в коме?
   Приоткрыл один глаз. Мимо моего схрона лениво вышагивает толстенный серый котяра. Огромный зверюга! Хвостище словно драная мочалка. И толщиной, наверное, с бревно. Справа затявкали, и кот серой молнией брызнул в сторону...
   Так. Что это я на животных засмотрелся? Отвлекаюсь. Кстати, как легко отвлекаюсь! Как будто рубильник в голове щелкнул. Детское легкомыслие.
   Детское?
   Я прислушался к своим ощущениям. Чертовски приятные, скажем, были ощущения. Печень не ныла. В затылке -- непривычная легкость. Кругом -- острый пряный запах сентябрьского приморского города. Необычно сильный запах, до головокружения. И зрение...
   Зрение! Я быстро ощупал лицо. Очков не было!
   Так-так-так. Что получается? Коленка... школьницы-переростки... "мальчик, где болит"...
   Мальчик?!!
   Я что, ребенок? Тот самый "клоп", которого мать отшлепала мокрой тряпкой за испорченную школьную форму? Воспоминания были так живы, что под ложечкой отчетливо засосало. И в голове заметалось что-то похожее на панику. Может, сказать, что котенка с дерева доставал? Или лучше -- того самого драного кота, который удирал от собаки и якобы застрял на акации. Ведь мама сама учила помогать животным. А может быть, соврать про то, как...
   Так, стоп! Какие коты, к чертям? Что за шизофрения? Мысль прыгает от подполковника до первоклассника. Чуть расслабишься -- дите дитем.
   А ну, собрался! Что получается?
   А получается, прямо скажем, любопытная картинка. По всему выходит, что я сейчас в теле ребенка. Причем в теле самого себя, когда мне было всего семь лет. Такой вот бред наяву! И других вариантов пока не просматривается.
   А как это, собственно, могло произойти? Я задумался.
   Не помню...
   То, что было со мной перед явлением фатального колеса, вообще не приходило на память! Вот не помню ничего, и все тут! Разве что штрихами какими-то. Смутно. Только общие впечатления -- словно анкетные данные: родился, учился, служил, работал. И, кстати, родился, учился -- как-то лучше помню. Рельефнее, чем все остальное. А вот служил и работал -- где-то далеко в прошлом. Еще не скоро. Словно вектор последовательности моей жизни развернулся в противоположную сторону.
   Вот это да! И что делать?
   На четвереньках я выбрался на залитый солнцем пустырь. Спохватившись, стал яростно отряхивать школьную форму. Ну и видок! Начинаю теперь понимать, почему дома через день мне устраивали выволочку в то время...
   Или... в это время...
   Тьфу! Запутался окончательно. Короче, понятно одно -- со мной случилось что-то необъяснимо фантастическое и невообразимо сверхъестественное: Я СНОВА СТАЛ РЕБЕНКОМ. Семилетним первоклассником. И это надо принять как данность. Как отправную точку. Как единственную опору в бушующем вихре взбесившейся реальности.
   Ну что ж, как говорил когда-то мой ротный в училище, знаменитый среди курсантов своей феноменальной непрошибаемостью: "Положим, товарищи, разум на обстоятельства".
   А что еще остается?
   Ну, давай, попробуем...
  
   Я чувствовал, что меня переполняет ощущение безграничного, беспричинного и безнаказанного счастья.
   Взрослая составляющая тщетно пыталась найти причину сего неописуемого явления, а ребенок улыбался и шел домой, приветливо светя прохожим драной штаниной. Порой хмурым облачком налетало осознание предстоящего возмездия, но солнце радости исчезало среди туч ненадолго.
   Каждая секунда была наполнена великими событиями. Пыхтя сизым дымом, прошлепал мусоровоз размером со слона. На одной из беседок виноградная лоза провисла так, что можно было, подпрыгнув, достать пару ягод с огромной налитой грозди. Ягоды в прыжке были раздавлены, сок брызнул на куртку. Обычное дело. Семь бед -- один ответ.
   В нашем дворе в огромной луже сидели два карапуза и что-то лепили из грязи.
   "Глину из балки притащили", -- компетентно подумал я.
   А взрослый "я" с ужасом вспомнил, как прошлым летом сам таскал из старого оврага глину и в этой же самой луже пытался вылепить чашку для мамы.
   Мама тогда не оценила...
   Вообще-то я отлично понимал, что вся эта радость -- суть детских биохимических процессов в организме. Но, черт побери, как это было здорово! Как легко и беззаботно...
   Вот и мой подъезд.
   Ну что ж, продолжаем исследовать все изюминки этого волшебного мира под названием "детство". Что-то мне подсказывает, что в этом компоте... не все ягодки бывают исключительно розового цвета.
  
   -- Это что такое?! -- мама молодая и красивая.
   Щеки разрумянились -- только что мыла пол в квартире. На кухне пахнет чем-то невообразимо вкусным. Там виден уголок стола, на столе -- арбуз!
   -- Нет, ты посмотри на него! Ты чего улыбаешься? Это что такое, я тебя спрашиваю?! -- у мамы от возмущения аж задрожала кудряшка над ухом.
   Кстати, половая тряпка у нее еще пока в руках...
   -- Под машину попал, -- я деловито стряхнул с себя ранец и, не расстегивая, носком за задник сковырнул туфли, запоздало вспомнив, что матери так не нравится. -- Не волнуйся, без травм и увечий. Отделался легким испугом.
   -- Чем?.. Без чего? -- чувствовалось, что у матери много вопросов, но она не успевает расставить приоритеты, -- Ты под машину попал?!
   Ага, расставила. Тряпка уже в ведре -- значит, острая фаза диалога уже позади. А в прошлый раз огреб именно этой тряпкой. Тогда мне досталось за три часа несанкционированного отсутствия и за рваную форму, которую мне якобы "злые мальчики порвали специально, за то что я лучше них читаю в школе".
   Бледненькая была версия, если честно. Лучше бы про кота завернул...
   Но мама! Как же все-таки хорошо я ее помню!
   -- Мам, не волнуйся ты так. Не совсем попал. Машина тормозила, а я не видел. Толкнула просто, и я упал на коленку. Вот штаны порвал...
   Мать уже на коленях передо мной и ощупывает всего с ног до головы.
   -- Здесь болит? А здесь? Не тошнит? Голова не кружится? -- мама у меня -- медсестра, работает в детском садике как раз за той балкой, где мелкота глину ковыряет для лужи.
   -- Не болит... И здесь тоже... Мам, у нас есть что покушать? Вот! Видишь -- было бы сотрясение, есть не хотелось бы, -- тщетная попытка сбить маму с намеченного курса.
   -- Ты откуда зна... Я тебе сколько раз говорила осторожно переходить дорогу? Тысячу раз. Ты-ся-чу раз!!! -- мамин испуг плавно перерастал в ярость.
   Сейчас нужно просто отпустить ситуацию, внимательно ее выслушать, лучше со скорбным выражением лица, пару раз кивнуть и дождаться вердикта. Он известен заранее -- "гулять не пойдешь".
   Из комнаты на интересное представление подтягивалась почтенная публика -- младший братишка. Он осторожно выглядывал в прихожую. На пухлой мордашке -- довольное выражение: брательник огребает!
   У нас с ним неровные отношения, связанные с социальным статусом в семье. Я -- старше, сильнее, умнее, да еще к тому же школьник. А он в четыре года уже вычислил, что все мои преимущества легко сводятся к нулю, стоит ему громко зареветь и указать пальчиком в мою сторону. Верховный суд в лице родителей, как правило, опускает следственные изыскания и сразу переходит к исполнению приговора. Стоит ли говорить, кто преступник?
   -- ...а ты ворон считаешь! Тебя что, в школу как маленького за ручку водить? Или, может быть, сосочку дать? Сейчас у Васьки отберу и дам!
   Мать считала себя сильным педагогом, потому что с отличием окончила медицинское училище. И потому что работала в детском саду. С личным составом, блин. Она предпочитала оригинальные наказания. Креативные, я бы сказал.
   Услышав про соску, главный и единственный зритель моментально испарился. Метнулся перепрятывать свое сокровище, которое ему категорически запрещено использовать по назначению. Но запретный плод так сладок!
   Между тем градус морализирования постепенно нарастал. Я покосился на тряпку в ведре. Пожалуй, есть смысл менять прошлое к лучшему. Первые шаги прогрессорства, так сказать... в корыстных целях.
   -- Знаешь, что странно, мама, -- специально произнес это медленно, намеренно попав в тот момент, когда мать сделала паузу перед очередной эскалацией нравоучений, -- когда я лежал на проезжей части (чуть не ляпнул "в луже крови"), лежал испуганный и оглушенный, мне на какую-то секунду показалось, что я английский музыкант. Представляешь? Стою я такой на огромной сцене в свете прожекторов. Вокруг -- тьма народу. Все беснуются, визжат. А я тихо перебираю струны на гитаре и пою песню. Потом очнулся -- я опять на асфальте. Но слова этой песни запомнил. Вот они.
   Торжественно вскинув голову (а-ля Фредди Меркури) и руками изображая игру на виртуальной гитаре, я с выражением стал декларировать "нетленку" из "Битлз", которую когда-то в подростковом возрасте снимал на слух с потрепанного кассетника, впитывая слова и фразы через скрип пленки и шорох двадцатикратной перезаписи:
   -- When I find... myself... in times1...-- и так далее, с выразительными паузами и рязанским, разумеется, акцентом, особо смакуя раскатистую букву "р", которая, наверное, в клочья разорвала бы любое англо-саксонское ухо.
  
   # # 1 Начало песни "Let it be" ("Да будет так") из репертуара группы "Битлз"
  
   А вот ухо, появившееся в дверном проеме, было надежного отечественного производства. И принадлежало оно моему брату, напрочь сбитому с толку иноземными словами, возмущающими привычный покой родной и благополучной до недавнего времени квартиры...
   Я же начинал входить во вкус, слегка подтягивая в нужных местах и даже обозначая голосом зародыши вибрато -- все ж таки песня, а не просто банальное стихотворение.
   Брат высунулся из комнаты полностью. Он уже не улыбался, потому что мешал раскрытый рот. В левой руке он держал запрещенную соску.
   Я взмахнул рукой, ударив по струнам воображаемого инструмента и остановился: хотелось понаблюдать за дальнейшей реакцией публики.
   Реакции не было.
   Была немая сцена...
  
   Мать научила меня бегло читать в пять лет.
   Окрыленная успехом, в семь лет она стала учить меня английскому языку, но этот путь был не так густо усыпан розами, как прежний. Добившись от меня усвоения разницы между pen и pencile1, мать махнула рукой и переключилась на Василия. Там пока успехи были далеки от радужных, однако надежда, как известно, умирает последней.
  
   # # 1 "Ручка" и "карандаш" (англ.).
  
   Если вообще умирает...
   По умолчанию, Васька должен был стать гением. Я -- просто способный. А вот Ва-ася! Это -- следующая ступень эволюции. На мне все педагогические методики обкатывались, на Васе -- реализовывались. Меня дома учили быстро и с азартом. Васю -- долго, вдумчиво и со вкусом. Может, поэтому я впоследствии вынужден был всю информацию схватывать на лету. А Василий вырос... тугодумом.
   Впрочем, в доме наконец-то зазвучала английская речь! Сбылась мечта педагога. Мать на кухне задумчиво терла сухим полотенцем посуду, рассеянно выслушивая Васькины жалобы, которые щедро сдабривались надрывными всхлипами и выразительным закатыванием глаз.
   А я ходил по нашей старенькой квартире, как по музею.
   Каждый пустяк, каждая деталь или предмет в комнате отзывались в душе какой-то щемящей нежностью. Непонятно к кому -- то ли к родителям, то ли к брату, а может быть -- к самому себе.
   А скорей всего -- ко всему этому забытому миру. Яркому и беззаботному. Миру неведения зла и подлости. Наивной вселенной без проблем и горя. Где не было ни прошлого, ни будущего -- только настоящее. А если и заглядываешь вперед -- то максимум на день или на два.
   "Послезавтра, если будете себя хорошо вести, пойдем в цирк". Послезавтра! Как долго. Дожить бы...
   "Через месяц надо показать тебя стоматологу". Ха! Испугала. "Через месяц" -- это как "в другой жизни". Через месяц и будем бояться. А там "или эмир умрет, или ишак сдохнет".
   Хотя... про Насреддина я стал читать во втором классе.
   Вернее, стану.
   Стану?
   И тут неожиданно стало страшно. По-настоящему. До темноты в глазах. До колик в животе. Скрутило от невыносимой жути так, что я уселся прямо на пол, где стоял, обхватив голову руками.
   Стану...
   Чего я "стану"? Читать Соловьева, которого взахлеб перечитывал четыре десятка лет назад? Не стану. Не интересно -- в прошлом году пытался почитать. Скука.
   Тогда что? Учиться ездить на большом велосипеде? Уже умею. Плавать? Играть в шахматы? Разводить огонь в печке? Всему этому я учился в семилетнем возрасте.
   Но... все это я уже умею... умею... умею...
   Ходить в студию игры на баяне? Фига с два! Больше я этой ошибки не повторю...
   Я еще посидел, успокаиваясь, встал на ноги и почему-то отряхнул колени.
   Вот! Вот оно.
   БОЛЬШЕ Я НЕ ПОВТОРЮ СВОИХ ОШИБОК!
   Вот что действительно может стать интересным в моем купированном состоянии. В этом тщедушном детском тельце высотой чуть более метра. С необъяснимыми для моего взрослого сознания ограничениями прав и личной свободы. В условиях непререкаемого диктата тех, кто по факту младше тебя.
   Матери сейчас только двадцать восемь!
   -- Голова точно не болит? -- мама появилась в дверном проеме, словно почувствовав, что я думаю о ней.
   Она явно уже несколько оправилась от моего недавнего перфоманса и уверенно приближалась к реальности. За ее спиной, обиженно сопя, маячил непризнанный гений, обескураженный возмутительным невниманием к его персоне.
   -- Го-ло-ва не бо-лит, -- продекламировал я нараспев по слогам, имитируя наши с мамой уроки чтения, -- мам, да ты не волнуйся -- я не чокнулся. Мальчик в школе принес слова "Битлов", я увидел знакомые буквы и выучил. Хотел тебе почитать. По дороге шел, повторял и не заметил машину.
   Мир встал на место. Реки потекли по своему руслу. Деревья перестали расти корнями вверх. Мама "возвращалась":
   -- "Битлы" до хорошего не доведут!
   Я подошел к матери и обнял ее, уткнувшись носом в передник. Вообще-то у нас в семье это не принято. "Телячьи нежности" и прочее...
   -- Ну, хорошо... хорошо, -- мать неуверенно погладила меня по голове, -- иди ешь, стынет уже. Осторожней надо... на улице...
   Ну не может без морали.
   За ее спиной густым басом ревниво заревел вундеркинд-недоучка...
   А за окном неистовым крымским солнцем исходил по-летнему жаркий сентябрь одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года.
  
  
   Глава 2
В борьбе за дело..."
  
   Беспомощность.
   Злость, обида и острое ощущение всепроникающей беспомощности...
   Что-то отвык я от правил бдительности в этом прайде одноклеточных. Расслабился с возрастом, и вот теперь лежу на животе, вытянув вперед руки, и вижу только спину своего обидчика.
   Он, подпрыгивая, бежит в стае таких же приматов. Держит перед собой двумя руками портфель и выискивает очередную жертву среди карапузов, чтобы двинуть ее, как и меня, исподтишка в спину.
   Абсолютно иррациональные действия. В чем кайф?
   Гормоны бушуют, страшно хочется отомстить. И лица своего ворога я не разглядел толком. Успел заметить только уголок красного символа пионерии поверх псевдо-джинсовой курточки отечественного производства.
   "В борьбе за дело... Будь готов! Всегда готов!"
   Оказалось -- не готов.
   Ну, вот как так-то? Зла не хватает! Походя, между прочим, двинуть портфелем человека! Чтобы не загромождал проезжую часть, что ли?
   Я медленно поднялся, уже привычным движением отряхнул колени и стал запихивать в штаны выбившуюся из-под куртки рубашку. За спиной хихикали...
   -- Караваев!
   Таким голосом, наверное, обладала "железная леди" в Англии. В нем все -- обличение преступника, вердикт присяжных, приговор -- и заодно профилактика предстоящих правонарушений.
   Я повернулся.
   Валентина Афанасьевна. Учительница первая моя. Которую, к слову, перейдя в другую школу во втором классе, я моментально забыл. Вопреки распространенным стереотипам. А сейчас, гляди ж ты, вспомнил имя-отчество моментально.
   -- Какие правила нужно соблюдать в школе? -- хмуря брови, учительница стояла в дверях того самого класса, куда я и направлялся, но, к сожалению, проехал на пузе мимо из-за избытка кинетической энергии.
   -- Не пить... не курить... девочек не соблазнять, -- тихо бурчу я себе под нос, продолжая приводить форму одежды в порядок.
   Однако слух у пожилой учительницы отменный и профессионально чуткий. Впрочем, выдержка тоже.
   -- Зайди в класс, -- сказала она ледяным тоном, -- и встань перед доской.
   Я с угрюмым видом проплелся в классную комнату и встал на лобное место.
   Какие знакомые забытые лица!
   На первой парте -- Борька Фурманов. С ним я через месяц сдружусь. Вместе будем ходить на секцию спортивной гимнастики. Аленка Заяц -- тайная любовь всех наших мальчишек. Близнецы Кирюхины, очкастый Петр Краев -- именно "Петр", а не "Петя", отличник и зануда. Тимка, Артурчик, Люська, Натаха, Гиви -- я же напрочь забыл всех вас!
   -- Дети! Какие правила следует соблюдать первоклассникам в школе?
   Валентина Афанасьевна ничего не делает наполовину. Педагогическую загогулину всегда нужно разогнуть до конца. В назидание грядущим...
   -- Валентина Афанасьевна, Караваева какой-то старшеклассник толкнул. Он упал. Он не виноват, -- верная и надежная Натаха.
   Одновременно и тянет руку, и встает, и садится, и говорит взахлеб, пылая праведным гневом.
   -- Тише, тише, Наташа. Караваев, это правда?
   Мне надо что-то сказать. Что-то простое и очевидное.
   Я с ужасом начинаю понимать, что сказать-то нечего! Вернее, на языке вертятся десятки заманчивых ответов, но они не могут принадлежать моему персонажу.
   Какой-то сюрреализм.
   Какой-то топорно примитивный ход развития сюжета. Два плюс два. Четыре, Караваев? Да, блин! Где-то так. Не больше четырех, но точно не пять. Мне что, всхлипывая от обиды, заверить присутствующих в правдивости свидетельских показаний?
   Элементарные частицы материи превращаются в монументальные куски реальности, между которыми нет прохода! Симфонический оркестр пытается исполнить "Чижика-Пыжика" и лажает, как пьяный лабух! Сознание взрослого трепещет от сжимающейся клетки требуемой обстоятельствами деградации.
   Это похоже на приступ паники. Той, которая уже была у меня вчера дома. В животе опять противно закололо.
   -- Караваев, ты что молчишь? С тобой все в порядке?
   Я понимаю, что если скажу "да", все кончится.
   Я вернусь на свое место и вольюсь в естественную среду полноправным членом. Стану в дружный строй колонны, которая размеренным шагом вела меня благополучно по жизни без малого полвека.
   И я почему-то страшно не хочу этого. Не хочу подчиняться этим простым, как бамбук, условиям и обстоятельствам. Сдаваться не хочу. Прогибаться. Мимикрировать не хочу.
   Не желаю я деградировать!
   В конце концов, Я СЮДА НЕ НАПРАШИВАЛСЯ...
   Поворачиваюсь и на глазах у изумленных одноклассников в звенящей тишине выхожу из класса.
  
   Я знаю, где его искать.
   Наш "аквариум" для первоклассников размещается на первом этаже левого крыла школы. А "террариум" для остальных -- в правом крыле. Этажом выше нас -- администрация, классы специализации, пионерия-комсомолия. Первоклашки этого не могут знать.
   А вот я знаю.
   И еще я знаю, что мой обидчик, пробегая по первому этажу левого крыла к запасной лестнице, мог двигаться только к одной цели -- в сторону школьного спортзала, к которому "через первоклашек" короче. Ведь его собственный ареал обитания находится в совершенно другой стороне.
   Ну да! Так оно и есть -- вот и он.
   "Кишку" в спортзал еще не открыли, и весь класс четырехклассников тусуется в маленьком коридорчике с огромными окнами на школьное футбольное поле. "Джинсовый пионер" стоит в небольшой группке соратников и, слегка подпрыгивая от возбуждения, рассказывает им что-то с азартом Петросяна.
   Соратники ржут.
   Вывинчиваясь на ходу из ранца и перехватывая его в правую руку, я набираю скорость. Слева мелькает выходящий из подсобки физрук в красной форме с надписью "СССР" на груди.
   Да и фиг с ним!
   "Джинсовый", не прекращая ржать, поворачивает голову на непонятное движение в свою сторону и, указав пальцем на клопа-первоклашку, хочет что-то сказать своим однополчанам.
   Я с разбега футболю его правой ногой в центр голени. Как пенальти пробил. А потом, не прекращая движения, по широкой дуге справа воссоединяю свой ранец с левым ухом противника. Как раз в тот момент, когда он начал наклонятся к поврежденной конечности.
   Враг обрушивается вниз наискосок взорванным небоскребом. И почти с таким же грохотом. Надо ли говорить, что ранцы у первоклашек тяжелые, в силу их неиспорченной добросовестности в деле переноски пары-тройки толстенных учебников?
   Стоящий справа ближайший ко мне долговязый очевидец с ярко-пунцовыми прыщиками на лице говорит: "Э-э!" -- и тянется ко мне правой рукой.
   Но тут неведомая сила отрывает меня от земли и тащит назад за шиворот, избавляя от бессмысленных объяснений с присутствующими.
   -- Ты ч-чего, парень, -- физрук явно не молод, не красив и совершенно не спортивен.
   Надпись "СССР" вблизи оказывается слегка растрескавшейся и явно самопальной. Почему-то на ум приходит слово "водоэмульсионка".
   -- Ты это... зачем? Ты... как это? Ты кто вообще?
   "Сергей Валерьевич", -- выскакивает в памяти.
   Хороший дядька, хоть и "тормоз". Главное -- добрый и незлопамятный. Наверное, мой ровесник -- где-то под полтинник. Кстати, тоже из отставников.
   -- Ты из какого класса, мальчик? -- физрук начинает вспоминать, что он все же какой-никакой, но педагог.
   -- Класс млекопитающих. Отряд приматов, -- трудно умничать в подвешенном за шкирку состоянии. -- Руку убери!.. Уберите...
   Меня опускают на землю.
   Я разворачиваюсь и шагаю к поверженному противнику. Он сидит, ошарашенно вращая глазами, и размазывает кровь по лицу. Наверное, карабином от ремня задело. Вокруг него суетятся и причитают переполошенные одноклассницы.
   Я подхожу и протягиваю руку:
   -- В расчете?
   Ситуация по-пацански естественная. Неписаный этикет, знаете ли...
   Только против обыкновения на другой стороне весов -- не равный противник, а шпак, молекула, вонючка-первоклассник. Ему не положено так говорить... И так делать... Тем более на глазах у всех... Я ему сейчас... Убью!.. Черт, физрук здесь!
   Собственно, на физрука я не рассчитывал, но его присутствие (пока он с трудом переваривает случившееся и не вмешивается) позволяет мне загнать оппонента в патовую ситуацию. На фоне шока от невиданной и короткой расправы.
   Ну же, решай! Лицо ты потерял в любом случае. Сделай теперь хорошую мину...
   -- В расчете?! -- я намеренно повышаю голос, подталкивая его к очевидному решению.
   Все равно он пока ничего толком не соображает. А рука противника -- вот она, перед носом.
   -- В расчете, -- он вяло жмет мне руку и пытается встать.
   Шок еще не прошел, но желание меня уничтожить легко читается в его глазах.
   Поздно!
   Я разворачиваюсь и иду в класс.
   Дурацкая, дешевая, мелкая победа. Но почему-то мне становится легче...
  
  
   Глава 3
Свободу Луису Корвалану!
  
   Кисть все-таки потянул. Что за хилое тельце!
   Я вернулся в класс. Молча в неожиданно наступившей тишине прошел мимо парт и плюхнулся на свое место рядом с Люськой Артемовой. Даже не задумался, где я должен сидеть, -- просто знал. Открыл ранец, достал пенал, тетрадь, потрепанный букварь из школьной библиотеки. Только потом осторожно поднял глаза на учительницу.
   Валентина Афанасьевна напряженно решала педагогический ребус.
   Все было нетипично!
   Школьные правила звонко трещали по швам, но многолетний опыт подсказывал ей не торопить события и не принимать скоропалительных решений.
   Секунды три мы еще играли в "гляделки" с учительницей, потом она повернулась к доске и продолжила изображать замысловатые крючочки, которые многострадальные первоклашки должны будут дублировать в своих прописях.
   Я тихонечко выдохнул. Тут же меня сзади затеребили за плечо.
   -- Караваев! Тин-насевна к директору ходила. Я сама видела! Из класса вышла! И сразу пошла! -- Натаха умудрялась говорить сразу и шепотом и скороговоркой.
   Значит, проследила. От Натахи другого ожидать и не приходилось. Боевая девчонка. Лучше большинства мальчишек.
   -- Игнатьева! -- Валентина Афанасьевна даже не повернулась, продолжая скрипеть мелом по доске, -- Тишина в классе!
   Сзади хлюпнуло, и тряска прекратилась.
   К директору, значит. Ну-ну...
   Я начинал получать удовольствие от этого мира. Не суть важно, что он состоит из простейших, как куб составных элементов. Что его связи и логические цепочки примитивны и однообразны, а поступки окружающих легко предсказуемы и хорошо знакомы -- еще по той, прежней жизни.
   Не страшно. Формула "я сюда не напрашивался" наполняла меня легкостью и азартной бесшабашностью. Вчерашний постулат "проживу новую жизнь без ошибок" стал казаться тусклым, унылым и беспросветным.
   Краем сознания я понимал, что шараханье из одной крайности в другую вызвано симбиозом детской необузданной энергии и умудренного опытом рассудка, уставшего от многолетнего контроля над рамками норм и приличий. Понимал, но возвращаться к привычным для пожилого гражданина ограничениям не собирался.
   Хотелось скакать, резвиться и радоваться этой жизни.
   -- Валентина Афанасьевна!
   -- Что, Караваев?
   -- Разрешите выйти из класса.
   -- Что случилось?
   -- Ничего не случилось. Мне к директору нужно.
   Пауза.
   -- Зачем тебе к директору?
   -- Это конфиденциальный разговор.
   Следующая пауза вышла на порядок длиннее.
   -- А ты понимаешь значение слова "конфиденциальный"?
   -- Секретный, доверительный, келейный, негласный, тет-а-тет. Продолжать?
   Опять пауза.
   Как же мы тяжело реагируем на экстремальные вбросы! Наши современные учителя к подобным аномалиям как-то попривычнее будут. Застой, одним словом.
   -- Так можно выйти или нет?
   -- Хм... Так, дети! Тихо сидим десять минут. Мы сейчас вернемся. Пойдем, Караваев.
   Легко.
  
   Я шагаю по школьному коридору и наслаждаюсь ситуацией.
   Валентина Афанасьевна -- справа и чуть сзади. Конвоирует. Хотя вид у нее несколько озадаченный, если не сказать -- обалделый.
   А еще я чувствую ее страх.
   Страх перед непонятным учеником, перед директором, перед милыми детишками, которые ей чертовски надоели за тридцать лет педагогической практики. Перед ГорОНО, перед парткомом, профкомом, педсоветом, перед пьяным соседом, перед хулиганствующими подростками советских времен. Страх перед жизнью.
   Мне становится ее немного жалко.
   Когда мне было действительно семь лет, я всего этого не знал, не видел и не ощущал. Сейчас эта женщина передо мной -- как открытая книга. Сейчас я -- педагог, а она -- испуганная и запутавшаяся ученица. Хочется ее подбодрить, но боюсь, напугаю ее еще больше.
   Стучу в дверь директора и терпеливо дожидаюсь приглашения войти. Приглашают. Входим оба, несмотря на заявленную мною конфиденциальность.
   Директор нашей школы -- Вера Семеновна. Монументальная фигура, надо сказать. Очень напоминает Людмилу Зыкину в лучшие ее годы. Могучие плечи, огромный бюст, гигантская гуля на затылке величиной с мою голову. И все это непостижимым образом гармонирует с приятными на глаз чертами лица, чуть курносым девчачьим носом, маленьким ртом с тонкими ярко накрашенными губами и умными глазами зеленоватого цвета, которые женщина время от времени слегка близоруко щурит, принципиально не желая носить очки.
   Завуч тоже здесь. Лариса Викторовна. Полный антипод женщины-директора. Тонкая, изящная, с худым усталым лицом, украшенным огромными очками с толстенными стеклами. Светлые, выгоревшие на солнце волосы собраны в легкомысленный пучок на затылке. Тихая, незаметная и незаменимая. И опасная. Внешняя мягкость не мешает ей быть жесткой и непреклонной всегда, когда это требуется.
   Ну что ж, так даже лучше.
   Представление начинается.
   -- Караваев! -- у Веры Семеновны эта констатация звучит, как "ну вот, попался!".
   -- Караваев -- моя фамилия, -- соглашаюсь я, не удержавшись от пародии на Шилова из "Ментовских войн". -- У меня к Вам, Вера Семеновна, очень важный разговор.
   Делаю серьезно-трагическое лицо. Настолько, насколько позволяет мимика семилетнего ребенка.
   Брови директора медленно ползут вверх.
   Лицо завуча непроницаемо.
   Дыхание учительницы за спиной перестает быть слышным.
   -- Разговаривай, -- очень медленно произносит Вера Семеновна.
   Она пока еще не выбрала тактику своего поведения со школьником, на которого пять минут назад как-то сумбурно и невнятно настучала классная руководительница.
   Не любим мы непоняток. А что вы скажете на это?
   -- Сальвадор Альенде убит, Вера Семеновна. Такие вот дела. Певцу и гитаристу Виктору Хара на стадионе в Сантьяго отрубили кисти рук, а потом проломили голову. В Чили военный переворот, уважаемые педагоги. К власти десять дней назад пришла хунта Аугусто Пиночета.
   Все это выговариваю медленно, нарочито трагическим голосом. Контакт с директором -- глаза в глаза. Она с каждым моим словом щурится все больше и больше.
   Молчание.
   Нервное постукивание карандаша о край стеклянной чернильницы.
   Браво, Вера Семеновна!
   Вы понятия не имеете, кто такой Сальвадор Альенде. Но озвучивать сей прискорбный факт не торопитесь.
   -- И?.. -- ее глаза уже превратились в злобные щелки.
   Буря уже готова разразиться громом и молниями, но директор не знает, что в рукаве у меня грозный и непробиваемый козырь:
   -- И... завтра в газете "Правда" будет опубликовано "Заявление советского правительства", в котором мы разорвем дипломатические отношения с фашистским режимом Чили.
   Вера Семеновна производит короткий горловой звук, будто проглатывая готовую вырваться наружу грозную и обличительную тираду. Растерянно смотрит на завуча. Завуч тут же подхватывает потерянную партнером шайбу:
   -- Откуда ты знаешь об этом, Витя? -- Лариса Викторовна всегда быстро и точно схватывает корень проблемы.
   Человек без нервов и эмоций. Гениальный педагог.
   -- Я не могу вам ответить на это вопрос, Лариса Викторовна.
   Завуч остается невозмутимой, хотя мой ответ явно намекает на глубокий и суровый подтекст, так знакомый диссидентствующей советской интеллигенции. И, к слову, ни один первоклассник в школе никогда не мог правильно вспомнить ее имя-отчество.
   -- И у меня есть предложение... -- А дальше, как черт за язык, ну не могу удержаться от шкоды: -- ...От прогрессивной прослойки учащихся начальных классов.
   Хотелось очень спровоцировать Ларису Викторовну на эмоцию.
   Не получилось. Смотрит внимательно, всем видом демонстрируя спокойствие, внимательность и доброжелательность санитара из дурки.
   -- И какое предложение от вашей... прослойки, Витя?
   Умничка!
   Говорит ласково и задушевно. Как с умалишенным. Теперь и взятки гладки.
   -- Я думаю, наша школа может в числе первых проявить солидарность с многострадальным чилийским народом. Например, конкурсом детского рисунка. Под девизом: "Руки прочь от Луиса Корвалана!".
   -- А Луис Корвалан -- он кто, антифашист?
   А вот Лариса Викторовна не стесняется пробелов в спектре собственного кругозора. Второй раз умничка!
   -- Лариса Викторовна! -- моей укоризне нет границ. -- Луис Альберто Корвалан Лепес -- генеральный секретарь компартии Чили! Вы просто забыли.
   Все замерли.
   Я разворачиваюсь и шагаю на выход.
   В дверях вновь поворачиваюсь, мимолетно наслаждаясь очередной немой сценой, и произвожу "контрольный выстрел":
   -- И, кстати! Корвалана арестуют на конспиративной квартире в Сантьяго только через неделю. Время еще есть. Пойду-ка я рисовать.
   Осторожно, без стука прикрываю дверь за собой.
  
  
   Глава 4
На стрелку нам в натуре снова
  
   После школы меня уже ждали.
   Это было естественно и легко прогнозировалось. Вот если бы не ждали -- было бы странно. А так -- группка человек из шести-семи во главе с "джинсовым" неадекватом демонстративно отиралась возле школьного забора, грозно потирая руки и поплевывая окрест себя.
   Пионерские галстуки сняли. Мелочь, а приятно. Не хотят позорить символ борьбы за дело коммунистической партии непотребством всяким.
   Собственно, по всем законам школьного социума, бить меня никто не собирался. Первоклашек не бьют. Их "ставят на место", если требуется, конечно. Впрочем, даже до этого, как правило, не доходит. Не та публика, чтобы дерзить. Низшая ступень пищевой цепочки. Без права голоса и тем паче без права на свершение более или менее значимых поступков.
   Но, уж коли вышла такая печалька, вселенский баланс должен быть восстановлен. Любым путем. Хотя и не без своеобразного благородства.
   Справедливости ради надо заметить, что нарушитель миропорядка не ставится в абсолютно безнадежную ситуацию. В школе кроме центрального есть еще два выхода -- у спортзала и через столовую. Нормальный среднестатистический первоклассник, заметив грозную демонстрацию силы у ворот, обязан струсить и рвануть в обход -- через кусты-заборы к мамочке под юбку. Это нормально. Дело тогда спокойно можно считать закрытым, а совесть чистой. Ну, будут слегка в дальнейшем попинывать при встрече, но это -- сам виноват. Не нарушай "табель о рангах". Тем более так борзо.
   Только меня такой расклад ни в коей мере не устраивал.
   Настало время ломать традиции.
   Я вышел через парадный вход и ровным шагом направился к открытым воротам.
   -- Эй, малой! Сюда иди...
   Ничего не меняется в этой жизни! Даже фразы. Ни в будущем, ни в прошлом. А менять надо, господа. Свежеет ветер перемен. Он прилетит, прогнав ветра измен...
   Я остановился перед "джинсовым" терпилой, держась руками за лямки до боли знакомого ему ранца.
   -- Иди сюда, я сказал!
   Надо же, слова переставил! Прогресс. Собственно, я уже пришел. Стою здесь, куда просить изволили. Нагло рассматриваю потрепанное ухо своего собеседника.
   Ну, раз первоклашка так туп, что не сообразил удрать, "кто не спрятался -- я не виноват". Предводитель пионерского беспредела, рыкнув для убедительности, схватил меня за шиворот и потащил за угол школы. Соратники потянулись вслед, старательно изображая "уркаганский" шик, высмотренный, по всей видимости, в черно-белых сценах довоенного кинематографа -- оглядывались воровато, не прекращая сплевывать на ходу.
   Молча препровождать меня к месту казни "джинсовому" показалось не так эффектно, поэтому по дороге он стал нагонять жути: "Ну, сейчас... Ну, все... Сейчас все..."
   Что-то совсем плохо у парня с лексиконом. Благо идти было недалече и словарного запаса хватило. Он приволок меня на пустырь за углом и тут же прижал к кирпичной стене левой рукой. Правую сжал в кулак и поднес к собственному правому уху. Как лук натягивал. "Страшно" выпучил глаза:
   -- Ты что, шкет, совсем охренел?
   С козырей зашел. Ошибка. Самое верное решение для него было бы молча надавать мне по ушам, развернуться и величаво удалиться с чувством выполненного долга. А так -- начинается вербальный контакт. А здесь примитивная мускульная сила может и растерять свое определяющее значение.
   Ну, что дальше?
   Пока молчу и смотрю ему прямо в глаза. Нагло и вызывающе. Для приматов -- это угроза. Во взгляде у злодея мелькает легкая неуверенность. Что-то неправильное происходит в этом мире. Диссонанс. По идее, я должен сразу же получить психотравму от страшного ругательного слова, закрыть лицо руками, просить пощады и так далее. При таком раскладе все просто: опять же получаю по шее, пинком под зад -- и все, дело можно сдавать в архив.
   Однако программа начинает давать незапланированные сбои.
   -- Ты что, -- экзекутор решает зайти с противоположного фланга, -- в репу хочешь?
   Тот же козырь, но, правда, чуть помельче.
   И, разумеется, опять без ожидаемого эффекта. "Джинсовый" непроизвольно даже встряхнул меня несколько раз, инстинктивно пытаясь вернуть "непонятку" к реальности. Мол, "ты это... давай... не безобразничай тут".
   Ладно, не буду безобразничать.
   Вернусь к реальности. Только в другом измерении. В своем.
   Замечаю в "группе поддержки" прыщавого верзилу, который давеча у спортзала пытался заступиться за обиженного товарища. Обладатель пестрой физиономии неумело подкуривает мятую беломорину, всем видом демонстрируя равнодушие к происходящему.
   Указываю на него левой рукой.
   -- Чего? -- "джинсовый" недоуменно озирается.
   -- Пусть он скажет, -- теперь я смотрю в глаза прыщавому.
   Тот неожиданно кашляет, подавившись дымом.
   -- Чего скажет?
   -- Пусть он скажет, -- стараюсь говорить внятно, хотя собственный адреналин все же меня потряхивает, -- пусть скажет, был РАСЧЕТ или нет.
   -- Какой расчет? Чего ты лепишь?
   -- Обыкновенный РАСЧЕТ. Я тебя спрашивал у спортзала: "В расчете?". Ты сказал: "В расчете". Мы пожали руки. При всех. Пусть он скажет, был расчет или нет.
   А вот сейчас все уже становится гораздо сложнее! Партия переходит в качественно новую систему координат. На новый уровень. Здесь соучастники автоматически превращаются в свидетелей. Если вообще -- не в суд присяжных.
   Мальчишек хлебом не корми -- дай поиграть в понятия, традиции и законы. И не суть, что эти самые правила, порой, придумываются тут же, на месте. Всегда солиднее выглядит тот, кто с многозначительным видом изображает компетентность в этих вопросах. А это, на секундочку, уже категория статуса. Того самого социального статуса, за который в этом возрасте происходит постоянная и бескомпромиссная грызня в любой компании подобного розлива.
   Поэтому упорствую, злонамеренно провоцируя долговязого:
   -- Расчет был или нет? Чего молчишь? Твое слово.
   Давай, красавец, реагируй. Ведь это твоя пара очков авторитета. На пустом месте. За так -- только руку протяни...
   -- Был расчет, -- бурчит наконец-то прыщавый, сообразив, наконец, о собственных дивидендах, -- все верно, Хома. РАСЧЕТ был.
   Хороший мальчик. Правильное решение. Теперь мой выход:
   -- Руку убрал... Хома!
   От моей наглости у "джинсового" округляются глаза:
   -- Ты ч-чего борзеешь?
   -- Раз кент ботает за расчет, не в мазу поцем кипешивать, -- я рывком освобождаюсь от захвата -- Западло фраеру гнусом по жиле штырить.
   Если честно, этот набор белиберды, похожий на блатной жаргон, я придумал заранее, просчитывая планируемое развитие хода событий. Даже стишок один вспомнил, который одно время метался по Интернету.
   -- Опа-опа, -- делает "охотничью стойку" парень, приятными чертами лица напоминающий девчонку, -- Это что, по фене? И что значит?
   Здесь они тоже -- липнут как мухи на мед! Вот откуда у них такая тяга к блатной романтике? Исторические корни каторжных предков? Славянский бунтарский дух?
   -- Если расчет был, конфликт по понятиям исчерпан, -- перевожу я, -- негоже правила нарушать, господа хорошие!
   -- Завально! А ты че, как это, по фене ботаешь? Кто научил? Слышь, а еще скажи чего-нибудь.
   "Джинсовый" уже оттерт в сторону -- причина толковища забыта. У мальчишек горят глаза как перед новой игрушкой.
   -- Да пожалуйста: летит малява беспонтово, мотор порожняком гичкует, на стрелку нам в натуре снова, но Бог не фраер -- он банкует.
   -- А это чего значит? -- ревниво бурчит "джинсовый", пытаясь набрать потерянные баллы.
   -- А это значит: Летит письмо -- не жду ответа, и сердце попусту страдает. Свиданье нам... возможно ль это? Господь -- владыка. Он решает.
   Радостно ржут. Один даже подпрыгивает на месте от возбуждения, радостно шлепая себя по ляжкам.
   -- Слышь, малой, а тебя как звать-то?...
   Я поздравил себя с приобретением новых знакомых. Ведь неплохие в целом парни.
   Пионэры...
  
  
   Глава 5
Нет дыма без огня
  
   -- Да стой ты! Подожди-ка, я сам, -- это отец.
   Ну, как маленький, ей-богу! Сидел, мучился, записывал через микрофон на допотопный "Брянск" музыку с телевизора. А я ему показал, как двумя медными проводками от телефонной "лапши" можно завести сигнал в магнитофон напрямую от звуковой платы не менее допотопного "Рекорда".
   Теперь батя неуклюже тычет толстым паяльником в потроха раскуроченного телевизора, сопит и торопится -- ведь "Песня-73" уже в разгаре, а ему так не терпится попробовать неожиданное ноу-хау. На маминой деревянной разделочной доске -- куски канифоли, капли олова и черные подпалины. В другое время папе был бы капец, но мама очень любит Толкунову и терпеливо сносит наш вандализм.
   Папа так разволновался, что даже не спросил, откуда я знаю про такие уловки. А мама пока просто собирает информацию, внимательно посматривая на меня и что-то себе на ус мотая.
   Младший братишка крутится возле отца, усердно пытаясь хоть чем-то помочь семейному делу. Разумеется, всем мешает, наталкивается на папино порыкивание, всхлипом обозначает начало грандиозного рева, тут же о нем забывает и вновь продолжает суетиться. Чувствует, что внимание родителей несколько смещается в сторону от его особы. Эгоист растет!
   -- Мам, я схожу погуляю.
   Мать отрывается от высмаркивания Васькиного носа и выдает по накатанной:
   -- Уроки сделал?
   -- Да, сразу же после школы.
   -- Показывай!
   Я поплелся в другую комнату.
   Когда возвращался, в голове забрезжила кое-какая идейка.
   -- Слушай, мам. Показать-то я, конечно, покажу. Только давай сделаем поинтереснее!
   -- Что ты еще придумал? -- за последние сутки мать стала какой-то тревожно-подозрительной.
   -- Я предлагаю договор. Ты -- больше не контролируешь мои домашние задания. Если я получаю в школе меньше четверки -- договор расторгнут. Если ты захочешь проверить, а уроки не сделаны после четырех -- договор расторгнут. Если ты проверяешь и находишь хоть одну ошибку -- договор расторгнут. Если задаешь вопрос по программе, и я не могу ответить, или отвечаю неправильно -- договор расторгнут. Идет?
   Отец в клубах канифольного дыма косится в нашу сторону и озадаченно хмыкает. Мать хлопает глазами и неуверенно спрашивает:
   -- А зачем это?
   -- Ну как, мам! Я же должен учиться самостоятельности. Должен быть ответственным, серьезным. И тебе голову своими уроками не забивать. Вон Василий до сих пор читать не умеет, учи лучше его. И, кстати, у нас таблицу умножения еще не проходят. А я уже выучил. Сверх программы. Проверь.
   -- Трижды восемь, -- говорит мать рассеянно.
   -- Двадцать четыре. А шестью семь -- сорок два, а семью восемь -- пятьдесят шесть. Ну что, мам, договорились?
   Когда в прошлой жизни я перешел в четвертый класс, мать сама придумала этот договор, потому что Васька учился отвратительно и занимал львиную долю ее свободного времени. Сейчас я бессовестно занимался плагиатом, предполагая, что матери не может не понравиться то, что она сама придумает позже.
   -- Ну, давай попробуем, -- в ее голосе неуверенность.
   -- Ну, давай, пробуй, -- в тон ей вторю я и сую матери тетради с домашкой, -- а я пошел гулять. Найдешь ошибку -- нет договора.
   -- В девять чтобы дома был! -- мать пытается хоть последнее слово оставить за собой.
   -- Что хочет женщина, того хочет бог!
   Не вышло.
   Слышу, как очередной раз хмыкает отец...
  
   Мой старенький дворик.
   Буквой "П" -- три сборно-щитовых двухэтажки послевоенного типа с деревянными лестницами и печным отоплением. С четвертой стороны -- гигантская софора, притеняющая своей кроной добрую треть двора. За ней -- кривые улочки колоритных домиков, своеобразно сочетавших в себе татарско-украинскую эклектику: с летними кухнями и вездесущим виноградом на палисадниках, арках и беседках.
   С другой стороны двора над шиферной крышей правого дома виднеются новенькие хрущевки-пятиэтажки. Относительно молодой микрорайон, хотя часть окон первого этажа уже оплетена виноградом. И вообще кругом просто море зелени!
   Я очень люблю этот дворик.
   Тут есть все для счастливого детства мальчишки семи лет. Справа за нашим домом в двух шагах -- гаражи-сарайки, которые постоянно вскрываются, ломаются, сносятся и вновь достраиваются. Иными словами -- живут своей жизнью, как известковый хребет кораллового моллюска, давно превратившись в заманчивый лабиринт. Его зигзагом пересекает бетонная дорожка, прелесть которой в том, что дальний ее конец, выходящий на городскую улицу, гораздо выше ближнего, впадающего в наш двор. На этой чудесной горке я когда-то сломал руку, пытаясь научиться скатываться вниз задом на трехколесном велосипеде.
   Справа от софоры за парком виднеется желтая высокая стена летнего кинотеатра "Заря". Это кроме того, что каждое воскресенье к нам во двор приезжает передвижной кинотеатр -- старый "газончик" с будкой, в которую загружены скамейки для зрителей и небольшой штопаный экран.
   Вы, дети двухтысячных! Искушенные интернетом, мобилами и планшетами! Вы представить не можете, какое это счастье -- сидеть всем двором на занозистых лавках в ароматной темноте и смотреть "Гусарскую балладу" на изношенной и потрескавшейся кинопленке. А в летнем кинотеатре я узнал, кто такой Фантомас. Поход туда в то далекое время был для меня как посещение Большого театра для меня нынешнего. По крайне мере, по эмоциональному эффекту.
   С заднего торца летнего кинотеатра на пустыре мы дрались с мальчишками из соседнего двора. Вернее, дрались пацаны постарше, а мы, мелкота, швыряли в противника камнями. Доставалось и своим, и чужим.
   Что интересно, дрались всегда по субботам. Начинали собираться где-то после шести, переругивались, распаляя боевой дух. Понемногу легкая пехота в лице малолеток начинала пошвыривать голыши, и когда пара-тройка зарядов попадала в цель, шли уже стенка на стенку. С визгом, азартом, соблюдая своеобразный боевой порядок и неписаные правила -- ножи и железо не брать, лежачего не бить, после первой крови в сторону.
   И взрослые как-то ровно относились к этому варварству. Замажут зеленкой потрепанных драчунов -- и в воскресенье на море: зализывать раны в здоровой соленой водичке. Пляж -- это "демилитаризованная зона", где бойцы оттуда и отсюда дружно вспоминают "минувшие дни и битвы, где вместе рубились они"...
   Кстати, сегодня -- суббота. Активные игрища на свежем воздухе, наверное, уже в разгаре, но меня туда почему-то не тянуло. Я стоял на крыльце и впитывал знакомые и давно забытые запахи.
   Вечерело.
   Заходящее солнце красным маревом заливало верхние этажи пятиэтажек. Двор устало шевелился. Вздыхал, гремел доминошными костяшками, покрикивал из окон на загулявшихся детей, играл в "дочки-матери", сосал пиво, тявкал, мяукал, кудахтал...
   -- Привет, Булка! -- головастый крепыш лет девяти медленно подходил ко мне справа по отмостке дома.
   Трюха.
   Трюханов Вадик из соседнего подъезда. Оболтус с вечно испачканной физиономией и ожогами на руках.
   -- Смотри, чего есть, -- у Трюхи в кулаке зажат зеленоватый цилиндр с внутренними продольными отверстиями.
   Блин, придурок! Это же "свистуля" -- трубчатый порох, который немцы в войну использовали в боевых зарядах. Его легко найти на тридцать пятой батарее около Казачьей бухты. Выходит, Трюха опять лазил туда. В прошлый раз он проткнул себе задницу, усевшись в запале своих изысканий на какой-то ржавый штырь. С месяц перемещался как-то боком, по-крабьи. А сейчас, значит, оклемался. И опять за старое! Действительно, придурок.
   -- Запалим? -- Трюха вытащил из кармана кусок фольги и деловито стал обматывать "свистулю".
   Когда трубчатый порох горит в фольге, он издает характерный резкий свист, за что и получил такое название. Если правильно обмотать -- получается что-то вроде свистящей ракеты. Трюха -- большой любитель таких фейерверков. Батя у него мичман. Сейчас -- кладовщик, но в прошлом сапер. "Яблочко от яблони", что называется.
   -- Не советую, Трюха. Без башки останешься.
   -- Ну и... дурак.
   Коротко и ясно. Без иллюзий. Крепыш моментально потерял ко мне интерес. Как ни в чем не бывало развернулся и потопал в сторону гаражей, с сопением продолжая обматывать "свистулю" фольгой.
   Я критично покачал головой -- доиграется, когда-нибудь...
   Во двор с левой стороны из-под софоры неожиданно залетел белоснежный козленок. За ним степенно трусило все козлиное семейство. Тут же со второго этажа напротив раздались скандальные женские крики. Ветхая старушка, бормоча беззлобные ругательства, шаркала вдогонку своим питомцам со стороны частного сектора, вяло помахивая длинной хворостиной. У нас это обычное дело.
   Это что!
   Один раз, сбежав из бродячего шапито, во двор ненароком забрел... верблюд! Весь двор высыпал на улицу стричь с невиданной зверины очень нужную при простудах верблюжью шерсть. Из нее потом надо связать носки или шарфик, чтобы лечиться впоследствии в свое удовольствие.
   Верблюд покинул наш двор похожим на большую лишайную собаку. Больше его в цирке не видели, по крайней мере в том сезоне...
   За углом со стороны гаражей пронзительно свистнуло. Потом раздался звонкий хлопок, и почти сразу послышалось характерное зловещее потрескивание.
   "Ну вот не придурок, ли?" -- с досадой подумал я и направился в сторону шума.
   Трюха уже летел мне навстречу, ошалело вращая глазами. Копоти на его рыльце значительно прибавилось.
   -- Ходу! Горит!
   Он пулей наискосок пересек двор и замелькал пятками среди деревьев парка, ведущего на территорию вражеского двора.
   -- Стой, скотина! Где горит? Урод...
   Я побежал к гаражам.
   Собственно, в этом "шанхае" гаражей было немного -- пять или шесть. Все остальное пространство занимали кривые ряды живописных сараек, размером чуть больше туалетной кабинки. Здесь жильцы хранили старые вещи, хлам и уголь для растопки. Некоторые закрывали в этих будках велосипеды, мопеды и даже мотоциклы. Разумеется, там можно было найти и бензин.
   Видимо, Трюхинская шутиха этот бензин и нашла, филигранно вписавшись в верхнюю щель щербатой двери одного из сараев.
   Открытый огонь еще не вырвался на свободу, но его жадные языки с гудением выламывались из всех щелей убогой постройки, с удовольствием покусывая соседние шедевры бытовой архитектуры. Прямо на глазах тонкие сизые струйки дыма из-под общей шиферной крыши превращались в зловещие черные спирали, наполняя пространство вокруг удушливым туманом. Видимость резко ухудшалась.
   Неожиданно события стали ускоряться, будто в сумасшедшем калейдоскопе. Сначала со стороны двора истошно закричали женские голоса. И почти сразу же появились бегущие жильцы с ведрами и кастрюлями. Кто-то разматывал явно короткий и бесполезный садовый шланг. Кто-то тащил настоящий, хотя наверняка просроченный, огнетушитель. А кто-то уже лупил арматуриной по горящей двери, пытаясь сбить замок.
   Со звонким треском начал лопаться шифер на крыше. Где-то далеко гуднула пожарная сирена. Хаос и неразбериха оставляли неприятное ощущение тщетности любых человеческих усилий. Мне стало понятно, что сгорит весь ряд, в котором было около десяти сараек. Однако народ бился со стихией насмерть. Я бы сказал, с подъемом и воодушевлением. Дружно, весело и с азартом, напрочь забыв о скучном субботнем вечере.
   Что характерно, никто не пытался спасти свой хлам. Только один мужичок с невзрачной перекошенной физиономией трясущимися руками все пытался отпереть амбарный замок своей клетушки, которая уже начинала заниматься огнем. Кто-то пытался его оттащить, но тот с неожиданной яростью оттолкнул спасителя, распахнул дверь и исчез в дыму.
   Народ охнул. К горящим сараям из-за жара было уже трудно подойти. В проеме, куда канул умалишенный, блеснул язык пламени. Какая-то женщина запричитала. Кто-то побежал вызывать "скорую".
   И тут несгораемый субъект вернулся к людям. На четвереньках. С дымящейся одеждой на теле и тлеющим перекошенным чемоданом в руках, из которого что-то сыпалось и дымилось. Его окатили водой, и он зашипел, как раскаленная сковородка. Мужики на радостях чуть не надавали ему по шее, а он, обнимая спасенный чемодан, судорожно икал и затравленно озирался.
   Взревывая сиреной, во двор въехала пожарная машина. Народ расступился, и остатки гаражей в три счета были превращены в черные мокрые дымящиеся руины с трупами какой-то мототехники среди тлеющего угля.
   Для пацана нет чуда прекраснее на свете, чем работа пожарной команды на реальном пожаре. Но сегодня, раскрыв рот, глазели и дети, и взрослые.
   Не глазел только я.
   Потому что в это время обалдело рассматривал то, что вывалилось из чемодана невзрачного мужичонки. Того самого, кто в огне не горит, в воде не тонет. Предмет, который я поднял в благородном порыве вернуть утраченное добро владельцу, оказался слегка оплавленной черной магнитофонной миникассетой. Что-то похожее я видел в телефонных автоответчиках когда-то давно... в будущем.
   Ни в этом времени, ни в этой стране этого предмета просто не должно было быть!
   Вечер переставал быть томным.
  
   Домой я вернулся вместе с отцом, причем выглядел я гораздо чище.
   Наша сарайка не пострадала, поэтому папа был возбужден и... доволен. Однако это не мешало ему всю дорогу грозить чумазым кулаком в воздух, засоряя эфир обещаниями рано или поздно отыскать "этих козлов", "поотрывать ноги", "натянуть глаз" и так далее...
   Народ постепенно рассасывался по квартирам.
   Отчаянно вертя головой, я все пытался высмотреть несгораемого владельца непонятной кассеты. Но то ли от того, что в воздухе продолжала висеть сизая гарь, то ли по причине стремительно наступающих вечерних сумерек новоявленного Терминатора мне найти не удавалось. Возможно, любопытный субъект покинул представление еще в первом акте -- до начала тушения пожара красавцами-пожарными. Так сказать, по-английски. Предпочел остаться без всеобщего признания и пропустил шикарное шоу.
   Другая странность: практически всех участников печального карнавала в той или иной степени я знал. Самое меньшее -- видел пару раз в нашем дворе. А этого йога, ходящего по углям, не видел ни разу. Это при том, что вся массовка в полном составе принеслась на велосипедное барбекю исключительно со стороны нашего совместного проживания. Снизу вверх. В этом я был уверен, так как оказался у истоков событий в числе первых, и, находясь чуть в стороне (я же маленький!), прекрасно отслеживал всю картину целиком.
   С верхней стороны нашего "шанхая", откуда приехала пожарная машина, пешком не появлялось ни одного человека!
   Что получается? Незнакомец был своим? Дворовым?
   Я задумался. По два подъезда в трех двухэтажках, по две квартиры на этаже, двадцать четыре. В каждой квартире четко по три комнаты, но большинство живут по принципу "коммуналок" -- несколько семей с общей кухней. С нами, кстати, тоже живет какая-то старушка с очень сложным именем. Я в детстве никогда не мог его запомнить.
   Ираида Артемьевна -- тут же подсказала мне услужливая память, помноженная на взрослое сознание.
   Ну да, ну да...
   Я стал вспоминать, кто и где живет.
   Одновременно, как на автомате, рассеянно наблюдал, как отец матери живописует в деталях хронологию пожара. Потом рассеянно ужинал со всей семьей, не реагируя на подлые Васькины пинки под столом. Лениво глазел в телик, продолжая в уме считать, вспоминать, расселять и переставлять людей. И уже в кровати, перед уходом ко сну, стал подводить итоги.
   Значит, так.
   В сумеречной зоне моей памяти осталось две квартиры и три комнаты в двух домах -- напротив нашего и справа. Я не мог вспомнить или просто не знал, кто там живет. Лежбище подражателя птицы Феникс могло быть только там.
   Ну вот почему мне так надо отыскать этого огнеборца?
   Я не мог ответить на этот вопрос. Хотя...
   Нет, не мог. Возможно потому, что уже... заснул.
  
  
   Глава 6
Странно все это
  
   Проснулся я другим человеком.
   Шпиономания и подозрительность испарились напрочь. Детское восприятие не приемлет тревожности, и я полностью растворился в этой безмятежной ипостаси радости и предвкушения счастья. Взрослой моей составляющей велено было просто заткнуться.
   Воскресное утро выдалось солнечным, по-летнему жарким и звонким, несмотря на конец сентября. Это означало одно -- семья идет на ПЛЯЖ. Как и большинство обитателей нашего дворика.
   О, эти пляжные воскресные дни!
   Много позже, став значительно старше, я много раз с грустью наблюдал за копошившейся детворой во многих городах нашей страны. И понимал, насколько повезло мне в жизни. Ведь мое детство прошло на берегу моря, в волшебной стране солнца, южных фруктов и самого ароматного на земле воздуха, пропитанного запахами соли, кипариса и неведомых цветов!
   Ну, здравствуй, море. Я вернулся...
   Мы ходим на Мартышку. Так наши обормоты окрестили Мартынову бухту. Здесь микроскопический дикий пляж почти в центре города с прозрачной водой и относительно чистым песком. Дикий -- потому что это как бы территория бетонного завода, который построили сразу после войны на одном из центральных холмов полностью разрушенного города. Для его восстановления. Город уже отстроили, а бетонный завод с Мартышкой так и остается нетронутым. Почти не работает -- далеко и невыгодно возить бетон на окраины, где кипят новостройки. И не ликвидируется. Наверное, руки у советского начальства просто не доходят.
   Вот такой оазис, не знакомый гостям города и с комфортом освоенный местным населением.
   Вообще по меркам семилетнего организма до Мартышки идти чудовищно долго -- через Хитрый рынок, Кладбище коммунаров, Загородную балку с цирком-шапито. Потом долго нужно шагать по Катерной улице справа от Карантинной бухты, где база торпедных катеров, место службы отца Трюхи-поджигателя, и суровый пляж Скалки.
   Суровый -- потому что под грозным родительским запретом.
   "Там дети убиваются", хотя "дети" через пару лет будут уже втихаря шастать на Фиолент, где обрывы до шестидесяти метров. Но на Скалки с их трехметровыми утесами -- ни-ни!
   Долго все-таки добираться. Но какое это увлекательное путешествие!
   С Катерной как на ладони виднеется древнее городище Херсонеса с руинами Владимирского собора. В руках у детворы, шагающей на Мартышку, -- разноцветные грозди винограда, который они обдирают во всех дворах, лежащих на пути.
   Вы думаете, хозяева ругаются? Правильно, ругаются. Но так, для проформы. Чтобы лозу не ломали. А попросишь -- сами нагрузят так, что не унесешь. Виноград -- это сейчас, в сентябре. А летом на этих улочках, которые мы называем "сладкими зонами", -- и черешня, и персики с абрикосами, и ежевика. Знатоки могут показать даже инжирные места. И растет это все прямо на улице, даже не во дворах. Просто иди и лопай.
   Поэтому к Мартышке подходим уже слегка отяжелевшие.
  
   -- Витек! Привет!
   Я оглядываюсь. Нас догоняет компания "джинсового" пионера.
   -- Здоров, бандиты!
   -- Это что такое? -- мама есть мама, хотя трудно быть строгой с полотенцем на бедрах, в лифчике с ромашками и в огромной соломенной шляпе.
   -- Мам, я с ребятами, -- не дожидаясь разрешения, отрываюсь от семьи и бегу за пацанами.
   Моего недавнего врага, теперь -- доброго приятеля, зовут Славкой. Откликается на позывной "Хома", Славик Хомяков. Лидерствует в этой микрогруппе не он, а, как выяснилось, любитель "фени", паренек с миловидными чертами лица. Юрась. Прыщавого свидетеля зовут Борей, есть еще два брата Ваня-Саня, Родион и Ахмет.
   Родион, кстати, живет во вражеском дворе за летним кинотеатром. Его лицо мне еще тогда, за школьным углом, показалось знакомым. Наверное, сталкивались раньше в мальчишеских битвах.
   Пацаны почти все в длиннющих семейных трусах -- шик пляжной хулиганствующей моды. Только прыщавый Боря в человеческих плавках, да на Ахмете -- пузырящиеся на коленях треники. Все черные от загара. Хищные, опасные -- красавцы! Шпана шпаной.
   Тогда в школе наш прежний разговор одной "феней" не ограничился. Оценить первоклашку в качестве ценного приобретения в роли рукопожатного знакомого компания смогла только после того, как я несколько раз в замедленном темпе показал свой коронный пинок в центр голени. Потом я демонстрировал, как лежа на спине можно через эту болевую точку ножным захватом свалить более тяжелого противника. Пришлось, пачкая спину на выгоревшей траве, по очереди валить всех. Всех, кроме Ахмета, который, выступая в роли последнего клиента, просто выпрыгнул из захвата моих ног горным козлом. Это также явилось предметом оживленной дискуссии. А когда я на примере Вани-Сани показал, как можно "закрутить" сразу двоих противников, нападающих с двух сторон, -- стал "своим". Ценным и интересным "своим".
   -- Горело у вас вчера? -- Хома в движении покровительственно кладет мне руку на плечо, и получается, что я нахожусь в самом центре компании.
   Мать, идущая сзади с отцом и Василием, конечно, наблюдает эту картину. Значит, вечером будут тревожные расспросы.
   -- У нас. Придурок один "свистулю" запускал.
   -- Знаешь кто? -- это Юрась.
   Неужели меня еще до сих пор на "вшивость" проверяют?
   -- Знаю, -- коротко отвечаю и замолкаю.
   -- Ну и кто? -- это Хома не может удержаться от некорректного вопроса.
   Святая простота.
   -- Дед Пихто, -- стряхиваю с плеча его руку, тем более что идти так не совсем удобно, приходиться семенить ногами, чтобы сравнять скорость, -- и Бабка Тарахто, та, которая с пистолетом.
   Пацанам весело. Хома тоже ржет, совершенно не обижаясь. Юрась поднимает с дороги камень и по крутой траектории забрасывает его в сторону Скалок:
   -- Послушай, Витек. Ты этому "пистолету" передай: видели его в Родькином дворе...
   Я представил себе мечущегося Трюху в месте, где ему появляться физически небезопасно, и сообразил, что те, кто его видел во время пожара, легко могут сложить "два плюс два".
   -- ...А еще раз увидят -- ноги переломают.
   Мне сразу вспомнилось, как мой папа потрясает грязным кулаком воздух.
   -- Само собой. Ну, отдыхайте.
   -- Постой, Витек. Мы через неделю в поход идем, к Графским развалинам. Айда с нами! -- Юрась ходит в секцию на станции юных туристов и подтягивает туда всех своих корешей.
   -- Бабы будут? -- с серьезным выражением лица спрашиваю я.
   Опять ржут. Как им мало нужно для веселья в этом возрасте!
   -- Будут, будут... если допрыгнешь.
   -- Ладно, юмористы, посмотрим... Бывайте!
   Останавливаюсь и жду своих.
   Пацаны, не прекращая смеха, на ходу начинают по очереди швырять камни в сторону дикого пляжа.
   Наверное, мама права в том, что запрещает мне ходить на Скалки.
  
   И все-таки как же я соскучился по морю!
   По умолчанию я в этом возрасте плаваю плохо. Поэтому моя зона купания -- в "лягушатнике", на пятачке возле пирсового сооружения, где мелко и где уже кишмя кишит куча-мала карапузов всех мастей.
   Ага, сейчас.
   Поплескавшись минуту на мелководье для отвода глаз, я ныряю и под водой добираюсь до железных балок пирса, густо усыпанных мидиями. Будем считать, что я вылез на берег и гуляю по пляжу.
   Море -- это мое все! Не могу представить, как это "не уметь плавать"? Научите.
   Лежу под пирсом на спине и балдею. С дощатого помоста с гиканьем и воплями прыгают пацаны постарше. Скидывают визжащих и сопротивляющихся девчонок, которым очень хочется, чтобы их скидывали. Некоторые храбрецы забираются на надстройку "моста" (так мы называем этот разбитый пирс) и демонстрируют свою удаль, ныряя в воду с десятиметровой высоты.
   Справа по берегу вдали -- карусель парусов. В основном -- плоскодонки "Оптимисты". Там находится городской яхтклуб. Среди парусной мелкоты мелькают чванливые "Финны" и юркие "Летучие голландцы". Так и не собрался я в той жизни заняться парусным спортом. Увлекся дзюдо, бросив спортивную гимнастику. А вот на паруса до сих пор смотрю с восхищением и легким чувством зависти.
   Почти рядом в водную гладь с громким всплеском врезается чье-то тело, подняв тучу мелких брызг.
   "Бомбочкой", -- отмечаю я про себя, резко отвернувшись от летящей в лицо воды и спешно отгребая под мост.
   -- Витек! Давай к нам! -- это Ахмет.
   Шайтан! Я не поворачиваясь, машу ему рукой. Не поворачиваюсь, потому что взгляд прикован к трещине в основании пирса, сложенного из бутового камня.
   Там что-то есть. Что-то инородное пляжно-морскому антуражу.
   Хочу подплыть поближе, но замечаю движение сверху, с обратной стороны моста. Там свесились чьи-то ноги. Нырять кто-то собрался? Сумасшедший! Там никто не прыгает -- на дне арматура и куски бетона. Там даже никто не плавает, мертвая зона. Крикнуть?
   Ноги разворачиваются коленями ко мне, кто-то спиной к воде встал "в упор" на руки. Ну, сейчас переломает вот эти самые ноги. Фигуристые такие. Ноги.
   Ноги? Скорее... ножки! Человек рывком переходит в вис на руках и оказывается крепкой, плотно сбитой девушкой в черном открытом купальнике, лет двадцати пяти, с кудряшками до плеч и маленькой грудью.
   Я без всплеска погружаюсь с головой и прячусь за сваю.
   Девушка, перебирая руками по деревянному настилу, приближается к бутовой опоре. Потом, ухватившись одной рукой за какой-то штырь, ловко приземляется на незаметный снизу уступчик в камне. Запускает руку в трещину и достает оттуда небольшой пакет в целлофане, размером с книгу. То, что и привлекло ранее мое внимание. Пакет засовывает сзади за резинку трусиков, мелькая незагорелой полоской кожи. Таким же макаром возвращается наверх.
   Ловко! И что это значит? Что за девичьи секреты?
   Девушка, к слову, некрасивая. Унылое какое-то щекастое лицо. А вот фигурка в норме! Явная спортсменка. Слегка икры перекачаны. Видимо, поэтому я по ногам сразу пол и не определил.
   Гребу в сторону "лягушатника", выбираюсь на берег и ищу глазами щекастую спортсменку.
   А той и след простыл.
   Странно все это...
  
   Любители пляжного отдыха прекрасно знают, какой это труд -- отдыхать на море.
   Отдохнувшие и измученные, мы всем семейством вползаем во двор. А во дворе -- что-то не так, что-то не благополучное происходит. У среднего дома -- "рафик" "Скорой помощи", желтый "козел" милиции и возбужденно гомонящая толпа, к которой мы тут же присоединяемся, забыв о пляжной усталости.
   Выясняется, что жильцы одной из квартир после обеда озаботились тишиной в комнате соседа, вскрыли дверь и обнаружили пропажу в мертвом состоянии в собственной постели. Диагноз, который метался по толпе, -- инфаркт и его разновидности: "острая сердечная недостаточность", "грудная жаба", "тепловой удар", "с перепугу умер", "пить меньше надо" и "все там будем".
   Комната, кстати, была из моего сумеречного списка! С прицелом на вчерашнего огнеборца.
   Я насторожился.
   Прибившись к группе, отстаивающей версию "тепловой удар", я легко выяснил, что некто Данила, живущий в искомой квартире, получил фатальные повреждения вчера на пожаре (!) в виде необратимых термодинамических явлений в организме, когда вытаскивал из горящего сарая дорогие его памяти вещи.
   Сам Данила жил один в комнате, которую ему выделил стройтрест, где он работал то ли бухгалтером, то ли кладовщиком. Тут версии расходились. Еще шире разброс вариантов был в определении священных для памяти реликвий, ради которых Данила отдал свою относительно молодую жизнь, -- от царских денежных знаков и немецкого золота до облигаций внутреннего займа шестьдесят шестого года.
   Группа с диагнозом "с перепугу умер" новой информации не дала. Отмечалось лишь, что Данила уж очень неважно выглядел после спасения своего чемодана, содержимое в котором, вероятно, пострадало и принадлежало, скорей всего, не самому Даниле, а воровскому общаку, -- вот он и перепугался до смерти.
   Насчет пострадавшего содержимого я был почти солидарен, а гипотезы толпы о принадлежности искомого наводили на очень интересные размышления.
   Единственное, в чем единодушны были все присутствующие, -- о насильственной смерти и речи быть не могло, телесных повреждений медицина не обнаружила, "ментам тут делать нечего", "такой молодой, как жалко", "жить бы да жить".
   Очень, очень любопытно. Я нашел тебя, птица Феникс...
   Только вот картина понятнее не стала.
   А зачем, действительно, приезжала милиция?
  
  
   Глава 7
Всевидящее око
  
   -- Караваев! -- Лариса Викторовна ловко выхватила меня за руку из стайки пробегавших мимо гардероба первоклашек, -- Витя! Давай заправимся. Приведем себя в порядок. Сейчас пойдешь со мной, Витя. У тебя какой сейчас урок? Чтение? Ну, не страшно. Ты же хорошо читаешь? Лучше всех в классе. Твоя учительница тебя хвалит.
   "Чего она мне зубы заговаривает?" -- озадачился я, ненавязчиво подталкиваемый завучем в сторону лестничной клетки, ведущей на второй этаж школы.
   -- Мариночка! -- теперь Лариса Викторовна свободной рукой тормознула председателя школьной пионерской дружины, миловидную толстушку с огромным пионерским галстуком на шикарной груди соответствующего размера, -- сходи, милая, в первый "А", передай Валентине Афанасьевне, что Караваев у меня, пусть не волнуется, я скоро зайду...
   "Почему "я" зайду? Почему не "мы" вернемся?" -- подумал я.
   Становилось интересно. Меня что, уже куда-то пристроили?
   Вот и кабинет директора. Я почему-то так и думал.
   -- Можно, Вера Семеновна? -- Лариса Викторовна без стука открыла дверь.
   Значит, ждали.
   -- Проходи, Витя, не бо... -- осеклась. -- Проходи.
   -- Проходи, Караваев, проходи, -- подхватила директор.
   Мантру, что ли, они наговаривают? Это еще посмотрим, кто здесь кого боится.
   Лариса Викторовна заходить не стала, осторожно закрыла дверь за моей спиной.
   В кабинете директора был посетитель. Кроме меня, разумеется. Пухленький дядечка средних лет в серых штанах, бирюзовой рубашке без галстука и в летних полотняных туфлях легкомысленного голубого цвета. Он сидел справа от директора, на одном из поставленных в ряд у стены мягких стульев. Внимательно разглядывал меня, лучась доброжелательностью и счастьем. До приторности.
   Вера Семеновна, вопреки своей комплекции, мотыльком выпорхнула из своего директорского кресла и отодвинула один из стульев у совещательного стола.
   -- Садись, Витя. Нет, подожди, давай сначала снимем ранец. Садись, не стесняйся.
   "Чего они все дергаются?" -- мелькнуло в голове.
   Хотя... Чего тут неясного?
   Я сел. Руки, как положено, по-школьному сложил на столе. Спину выпрямил, подбородок приподнял -- хоть картину пиши. "Образцовый первоклассник" называется.
   Дядечка полюбовался на меня с чуть заметной улыбкой, удовлетворенно кивнул и потянулся за папкой, которая лежала на стульях рядом. Покопавшись, достал какую-то газету и, ловко соскочив со стула, расправил ее на столе передо мной, не забыв перевернуть текстом в нужную сторону.
   Так, вчерашняя "Правда". Старая добрая "Правда", два ордена Ленина слева, "Пролетарии всех стран соединяйтесь", "Газета основана...", "Орган Центрального Комитета...", номер, дата, "Цена 3 коп.". Недорого.
   Я хрюкнул.
   -- Что, Витя? -- дядечка оживился.
   Я показал пальцем на муравья, присохшего в левом верхнем углу газеты. Дядечка поморщился.
   -- Вот здесь, прочитай, пожалуйста, -- он ткнул пальцем-сарделькой в заголовок передовицы.
   Я с шумом втянул воздух и начал представление:
   -- За-а Я-а Вы Ле-э Ни-и Е, -- шумный вдох, -- Со-о Вет Ско-о Го-о...
   Дядечка недоуменно посмотрел на директора. У Веры Семеновны кровь медленно отливала от застывшего лица. Глаза начинали превращаться в две зловещие щелочки -- известная примета! Всей школе, между прочим, известная.
   -- Караваев!
   -- Пра-а Ви-и...
   -- Вы ничего не напутали, Вера Семеновна?
   Шлепок ладони по директорскому столу. Звякнула ни в чем не повинная чернильница.
   -- Караваев! Хватит валять дурака!
   -- Те-эль Ства! -- бодро закончил я. -- Фу-у!
   Разве что пот рукой со лба не вытер.
   Поднял глаза на пухлое создание в голубой рубашке.
   Ну вот -- лживого доброжелательства как не бывало. Растерянность, задумчивость, досада, какие-то догадки, предположения, оцепенение, опять растерянность -- как в калейдоскопе. Что угодно, только не слащавое благодушие.
   Теперь можно и пообщаться.
   -- Я готов говорить с вами, -- медленно, с расстановкой произношу и с удовольствием наблюдаю, как лживый мужичок слегка вздрагивает. -- Только один на один. Без посторонних.
   В его глазах мелькает страх. Будто присохший к газете муравей заговорил человеческим голосом. Да, с выдержкой у вас, товарищ, не все в порядке.
   Мы синхронно переводим взгляд на Веру Семеновну.
   Соляной столп!
   Красивая все-таки женщина. Величавая русская красота. Даже в оцепенении прекрасна. Она вдруг с шумом отодвигает кресло, встает и решительно выходит из кабинета. Без особого приглашения.
   Вот так. Я поворачиваюсь к мужику:
   -- Вы не представились.
   Он судорожно сглатывает.
   -- Мои данные вам известны. Мне ваши -- нет. Я слушаю.
   -- Стар... К-х... К-х! -- ну откашляйся, откашляйся, прочисть горлышко. -- Старший оперуполномоченный Комитета государственной безопасности СССР капитан Гришко Степан Андреевич.
   Не фига себе, "старший", какая честь!
   -- Степан Андреевич, присядьте.
   Да что он на меня вылупился, как на говорящую мартышку? Хотя понять его можно. Глазами видит малявку-первоклассника. А ушами слышит что-то невообразимое. Наверное, мало кто из ныне живущих организмов так с ним разговаривает.
   -- Вам удобнее общаться стоя?
   Плюхнулся на стул напротив. Жалобно скрипнули пружины.
   -- Так вот, товарищ капитан государственной безопасности, -- специально называю его старинным званием времен Великой Отечественной, -- я готов сообщить о каналах связи, по которым мне стала доступна информация о событиях в Чили. Вас ведь это интересует? -- я похлопываю рукой по газетной передовице. -- Вот только прежде мне необходимо встретиться с вашим руководством. Негласно. Предлагаю продолжить беседу на улице Ленина. Непосредственно в вашей конторе.
   Откидываюсь на стуле, складываю руки на груди и пристально смотрю ему в глаза.
   -- Только пешком я туда не пойду. Ребенок, знаете ли...
  
   Несмотря на относительно солидный чин, Степан Андреевич прибыли-с в школу на троллейбусе.
   Фи, какой моветон!
   На тралике я могу и без него покататься. Вот хочу на машине с ветерком -- так вынь да положь! Капитан даже быкануть попробовал. Типа "сопляк, с кем разговариваешь...". Шоу под названием "Гэбня показывает окровавлённые клыки свои".
   Сопляк, говоришь? Ты даже не представляешь, насколько ты прав!
   Прервав его гневную чекистскую тираду, я вдруг оглушительно во весь голос заревел. Со вкусом, натурально, со слезами и соплями. Легко так получилось. Видимо, детскому организму тоже нелегко приходится. Каково это -- носить в себе взрослое изуверское сознание?
   А когда услышал топот ног за дверью, свалился на пол и, указывая рукой на оторопевшего "злодея", стал отползать в дальний угол комнаты по директорской ковровой дорожке. При этом вставляя между плаксивыми руладами что-то вроде: "Не надо... Дяденька, не бей... Больше не буду...".
   Вот такую картину и зафиксировал ворвавшийся в кабинет высший педагогический состав школы. Отвратительную, скажем прямо, картину. Скандал заминали долго. Успели и машину вызвать, которую я вожделел, и школьного медика, задолбавшую меня своей ваткой с нашатырем.
   А когда в этой карусели мы с капитаном опять случайно остались один на один, я, резко прервав судорожные всхлипы, спокойным голосом спросил: "Еще вопросы есть?" И тут же захлюпал опять, так как надолго нас одних уже не оставляли.
   Таким образом, на "Волге" зловещего черного цвета я все-таки прокатился.
   Очередная мелкая и ненужная победа.
   Но самолюбие потешила.
  
  
   Глава 8
На черной машине
  
   Мы внимательно рассматривали друг друга.
   Я искал, к чему придраться. Хотя бы по внешним признакам -- в плане возможной антипатии.
   И не находил.
   Стройный подтянутый мужчина лет сорока. Костюм, галстук, темно-серая рубашка, черные туфли -- все обыденно, без вызова, но сидит как влитое. Невыразительное худое лицо. Чуть усталое, незагорелое. Красавцем не назовешь. Серые спокойные глаза. Умные. Смотрит не мигая. Эмоций -- никаких. Просто смотрит. Как на табурет. Мне почему-то это нравится.
   Упрямо молчу и не отвожу глаз.
   -- Что вы хотели нам рассказать?
   Еще два плюса ему в кассу.
   Во-первых, после длинной паузы сам начал разговор.
   Во-вторых, обращение на "вы" к ребенку. К первокласснику. Он мне все больше и больше импонирует.
   Встаю, отодвигаю ближайший к его письменному столу стул и плюхаюсь на жесткое сиденье. Черт, ноги до пола не достают. Неудобно.
   -- Сергей Владимирович! Хочу задать вам один очень важный вопрос. Как бы вы объяснили тот факт, что ребенок в возрасте семи лет запросто оперирует сложными логическими построениями, без усилий формирует комплексные умозаключения и держит в своей голове такое количество информационных посылок, что не всякий взрослый сможет их запомнить, даже при значительном усилии с его стороны?
   Молчит.
   Действительно ищет ответ на вопрос.
   -- Наверное... гениальность. Физиологическая аномалия, -- говорит задумчиво.
   -- Очень хорошо, Сергей Владимирович, что вы первый произнесли это слово. АНОМАЛИЯ. Приблизительно так я это и расцениваю. Причем наступившая в дискретной форме. Скачкообразно. После экстремального воздействия на детскую психику в момент дорожно-транспортного происшествия. Позавчера. В тринадцать пятнадцать по московскому времени. Напротив школы номер четырнадцать по улице Льва Толстого. Вы легко это можете проверить через свидетелей. Автомобиль "Москвич-433", фургон желтого цвета. Водитель -- женщина лет тридцати, рост сто шестьдесят пять -- сто семьдесят, среднего телосложения, в зеленой униформе. Мне бы не хотелось, чтобы она пострадала. Я ей благодарен. До момента моего соприкосновения с машиной я был абсолютно нормальным средним ребенком.
   -- А сейчас вы считаете себя ненормальным ребенком?
   Поймал! Ох, непрост...
   Я сделал вид, что задумался, и якобы устало потер переносицу.
   -- Ну-у... Скорее -- аномальным. Дело не в терминологии. Скорее -- в расширенной сфере возможностей. Это легко проверить.
   -- Я вас понял. Мы проверим.
   -- Проверяйте. Слегка забегая вперед -- не стоит подключать для более глубокой проверки моих способностей Четырнадцатое управление. Ни вам, ни мне научные изыскания моей шкурки под сотней микроскопов в кругу высоколобых академиков удовольствия не доставят. При желании я легко стану обычным ребенком, и ваши академики разобьют свои высокие лбы. Если хотите, проверяйте в полевых условиях.
   -- В полевых? Что вы имеете в виду?
   -- Попробую объяснить. Дело в том, что мне скучно...
   -- Я вас не понял, Виктор Анатольевич.
   -- Точнее -- мне скучно быть ребенком, Сергей Владимирович. Сидеть за партой, общаться со сверстниками, учиться писать палочки в прописях. Я без труда могу сдать выпускные экзамены на получение аттестата о среднем образовании, учиться в высшей школе, получать ученые звания в сопливом возрасте. Удивлять людей. Только я не хочу быть чудесной говорящей обезьянкой на потеху публике. Взвесив все "за" и "против", я пришел к выводу, что единственное мое рациональное применение -- это полевой агент в вашей конторе. Агент под идеальным прикрытием своего возраста.
   Я замолчал.
   Сергей Владимирович скептически разглядывал свои руки, замком лежащие на крышке стола. Руки бойца со сбитыми костяшками и еле заметными шрамами.
   Он посмотрел на меня:
   -- Чили?
   Я молча вытащил из кармана расплавленную кассету и положил перед ним.
   -- Информация от человека, которого звали Данила, -- соврал я, -- Он мертв. Рекомендую провести анализ тканей усопшего на предмет наличия спец-ядов. Адрес его последнего проживания я дам. Как видите, мне легко усыплять бдительность даже у профессионалов. А он, скорее всего, был законспирированной связью с резидентурой иностранной разведки. По крайней мере, косвенные данные на это указывают.
   Сергей Владимирович внимательно рассматривал кассету, не притрагиваясь к ней. Потом вопросительно поднял глаза на меня.
   Я его понял.
   -- Вас заботит, как я вышел на Данилу? Все детали я подробно обрисую вам (придумаю что-нибудь правдоподобное), но только чуть позже. Сейчас меня интересует ваше принципиальное решение и детали моей легализации. Разумеется, вам нужно время для согласований с начальством. Предлагаю встретиться завтра на нейтральной территории. Мои сегодняшние эскапады в школе -- суть проявления скучающего потенциала. Не думаю, что впредь будет уместна подобная демонстрация силы, которой я сегодня несколько огорошил милейшего Степана Андреевича. И дальнейшие контакты разумнее будет осуществлять с соблюдением ряда соответствующих норм осторожности. Я не прав?
   Собеседник думал недолго.
   -- Дворец Пионеров. Завтра. Пятнадцать ноль-ноль. Секция детской спортивной гимнастики. Раздевалка. Правое окно.
   -- С вами приятно иметь дело, -- я встал и направился к выходу из кабинета.
   -- Вас довезут до школы... на черной машине.
   Мне показалось, или все же это была ирония?
  
  
   Глава 9
Сейчас будет тебе чай
  
   Какая же все-таки это интересная штука -- Колесо Судьбы.
   Фатальное колесо, иначе и не назовешь.
   Сначала каким-то фантастическим вихрем занесло меня в мое же собственное детство. А теперь перед носом мелькают те же самые, до боли знакомые спицы-обстоятельства.
   А ведь в прошлой жизни я ходил именно в эту гимнастическую секцию во Дворце Пионеров! И как раз в первом классе. Правда, во втором полугодии. Не мог об этом знать кагэбэшник! Ну никак. А встречу назначил именно там.
   Вот ведь как интересно получается!
   Катится колесико по накатанной колее...
   Матери я выложил версию об отборе первоклассников в спортивный кружок, который проводили работники Дворца Пионеров прямо на уроке физры. Понравился якобы только один я. И теперь завтра после уроков к трем часам я должен быть на тренировке -- с чистыми трусами, белой майкой, чешками и полотенцем. Об этом "джентельменском наборе" я помнил по прежним своим занятиям. Пришлось кстати.
   Любопытно, что ведь именно мать тогда, в моем настоящем детстве, предложила мне заниматься спортивной гимнастикой, впечатлившись размахом летней Универсиады-73. К тому же она обожает Юрия Титова, легендарного гимнаста тех времен. Так что идея физического развития ребенка легла на благодатную почву. Тем более что Титов закончил свою спортивную карьеру как раз в год моего рождения. Почему бы сыну не подхватить эту триумфальную палочку блестящей эстафеты?
   Была только легкая накладка с чешками, но проблема разрешилась скорой и целенаправленной вылазкой в магазин. Стремительной как тройное сальто назад в группировке в соскок.
   И уже на следующий день без пятнадцати три мы с матерью были рядом с великолепным зданием Дворца Пионеров на проспекте Нахимова.
   Это был шедевр архитектурного искусства!
   Изящный, воздушный, с высокими колоннами и скульптурными композициями детей на фронтоне, держащих в руках горны и самолетики. Когда в свое время эти гипсовые пионеры исчезли с верхушки здания в пылу борьбы независимой Украины с проклятым советским прошлым, я, помню, испытал чувство острой обиды и разочарования. Чуть ли не до слез. Будто варварским тесаком отхватили кусок моего детства.
   Теперь же я вновь стоял перед прежним Дворцом Пионеров и, улыбаясь, глядел на верхушку здания. Там, в небесной синеве белоснежные пионеры запускали планер, горнист трубил в горн, а каменные девчонки в каменных ситцевых платьицах просто радовались жизни.
   Я зажмурился от счастья. Кто решил за меня, что мое советское детство было проклятым? Спасибо тебе, неведомая фатальная круговерть, сумасшедшее Колесо Фатума, хотя бы за эти мгновения...
  
   В огромном холле, выложенном красной декоративной плиткой, слева у стойки гардеробной ниши нас встретила симпатичная девушка в темно-сиреневом спортивном костюме и свистком на груди.
   -- Вы на гимнастику? Я вас провожу.
   По широкой центральной лестнице из белого мрамора мы поднялись на второй этаж.
   -- В этом году у нас прием мальчиков на спортивную гимнастику у Алферова. А девочек набирают в секцию художественной гимнастики. Родители обычно путают спортивную и художественную. Тем более, что тренируемся в одном зале. Вход вот здесь, справа. Раздевалки -- дальше по коридору слева. Разберетесь?
   -- Спасибо. Разберемся, -- мама с интересом крутила головой вокруг.
   Все было празднично и нарядно. Солнце заливало широкие коридоры ярким светом из многочисленных ажурных окон задней ротонды. От многочисленного никеля и меди кругом весело плясали солнечные зайчики.
   Девушка не уходила.
   -- Когда познакомитесь с тренером, вас, мама, я попрошу спуститься вниз к администратору. Заполним документы. Хорошо?
   -- Да, да! Конечно.
   Гимнастка упорхнула по лестнице вниз.
   А я уже тянул на себя тяжелую лакированную дверь с надписью "Мужская раздевалка". В пустом просторном помещении, заставленном по периметру деревянными шкафчиками, у правого огромного окна с подоконником на уровне щиколотки спиной к выходу в ярко-красном спортивном костюме стоял Сергей Владимирович.
   Не соврал.
  
   Маме все понравилось просто невероятно.
   Вежливый и обходительный персонал, строгий, внушающий трепетное уважение тренер, серьезные дисциплинированные дети в одинаковых трусах и майках.
   И в чешках!
   А какой спортзал! Кольца, брусья, трамплины. Шведская стенка по периметру, маты, огромный спортивный ковер для вольных упражнений.
   Мама смотрела с восхищением и легкой грустью в глазах. Я бы назвал даже это "белой завистью". В ее суровом послевоенном детстве такой роскоши не было. Ей очень хотелось поприсутствовать на тренировке, на что последовал очень вежливый, но твердый отказ. Правила, знаете ли...
   Через два часа маме было предложено вернуться за ребенком. И в следующий раз, в четверг, самой ей приходить оказалось не обязательно. Автобус Дворца Пионеров собирает детей прямо из школьных дворов. В четырнадцать тридцать.
   Я мысленно почесал в затылке. Вообще-то раньше такого не было. Это что, специально для меня? Или реальность смещается в сторону приоритетов детства и материнства?
   Маму выпроводили.
   Где-то с полчаса в стайке беломаечных сверстников я занимался самой настоящей разминкой, изредка бросая выразительные взгляды на Сергея Владимировича, который как ни в чем не бывало, выступал в роли тренера. И, надо признать, делал это безукоризненно.
   Потом появился другой тренер. Постарше и потолще. Он продолжил тренировку, а Сергей Владимирович, чуть заметно кивнув мне, направился вглубь зала за высокую стопку аккуратно сложенных матов.
   Улучив момент, я по возможности незаметно вышел из строя будущих спортсменов и скользнул в ту же сторону. В закутке за "матовой" горой одна из секций шведской стенки оказалась дверью! И этот портал был маняще приоткрыт, приглашая к соответствующему действу. Я шмыгнул туда.
   Вот это да!
   В помещении площадью раза в четыре меньше, чем основной спортзал, был настоящий "треник" для боевых искусств!
   Сильно потрепанный, но крепкий татами. Зеркала на всю стену. Висящие у противоположной стены разнокалиберные боксерские груши. В углу -- макивара, доска с мишенью для метания ножей, полки с холодным оружием, мешки-манекены для бросков, железо, снаряды. Все размещено компактно, рационально и со вкусом. Даже зона отдыха есть со шкафчиками, угловой лавочкой, за которой угадывался вход в малюсенький санузел с душевой кабинкой.
   Сергей Владимирович сидел на кухонном "уголке" и что-то черкал в блокноте на журнальном столике. Одновременно он ровно и спокойно выговаривал какую-то претензию той самой девушке, которая нас встречала.
   Гимнастка? Когда она сюда проскользнула?
   Заметив, что я вошел, девушка встала и прошла мимо меня к выходу, приветливо при этом взъерошив мои волосы.
   "Мне тоже очень приятно..." -- подумалось.
   -- Проходите, Виктор Анатольевич.
   Я обошел татами, стараясь не задеть его ногой, плюхнулся на лавку сбоку от Сергея Владимировича. Сто пудов он заметил мое проявление неписаного этикета к "месту, которое делает нас сильными". А вот виду даже не подал, зараза.
   -- Предлагаю перейти на "ты", -- говорит ровным голосом, продолжая что-то писать в блокноте.
   -- Валяй!
   Быстрый взгляд в мою сторону. Прекращает писать, свободно откидывается на спинку.
   -- Тебе нужен псевдоним.
   -- Это означает, что мое предложение принято?
   -- Это означает, что тебе нужен псевдоним. Какой бы ты выбрал?
   Чурбан. Но он мне нравится.
   -- Да без разницы. Пусть будет "Старик". Достаточно лаконично.
   -- Мой позывной -- "Пятый". У Ирины, которая только что вышла, -- "Сатурн". Она твой координатор. По совместительству -- психолог, педиатр, травматолог, шифровальщик и... да не важно. Достаточно и этого. Связь через нее. Оговорим позже.
   -- Продолжай.
   -- Твой инструктор -- "Козет", Сан-Саныч. Второй тренер детской секции. Сейчас подойдет. Он действительно тренер. В штате Дворца Пионеров. В свободное от персональных занятий с тобой время будет растягивать шпагаты детворе.
   "Первый юморок. С почином, Пятый! Можно и обмыть".
   -- По легализации. В школе сидишь первый урок. Не умничаешь, не задираешься, лишнего не болтаешь. Экстренная связь -- завуч, Лариса Викторовна.
   "Почему-то я так и думал".
   -- Она легендирует твое отсутствие, обеспечивает записи в журналах, оценки в дневнике, выполнение домашних заданий и так далее. Для одноклассников -- со второго урока ты продолжаешь обучение в спортивной школе-интернате. Растим из тебя олимпийский резерв.
   "Браво! Еще одна ха-хашечка. Нормальный мужик!"
   -- На первой перемене выходишь через запасной выход у футбольного поля, дальше по улице Рябова направо к парку на Гамарника, в парке у детского сада -- контакт с Сатурном, координация дальнейших действий. У нее транспорт. Штатно -- сюда в спортзал через черный ход. Нештатно -- как бог на душу положит.
   "Нервничает, -- сообразил я, -- поэтому и юморит. Учтем на будущее".
   -- Нужно объяснить твоей маме, что тренировки в спортивном кружке будут не два раза в неделю, а ежедневно. Придумаешь как. Каждый день в четырнадцать тридцать возле санэпидстанции на Коммунистической тебя будет ждать "пазик" Дворца Пионеров с табличкой "СДП". Или Сатурн со своим транспортом. С пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати ноль-ноль официально занимаешься гимнастикой в секции. Одеваешься, выходишь, заходишь через черный ход сюда, продолжаешь тренировки. Домой к девятнадцати ноль-ноль. Лариса Викторовна залегендирует твоим родителям версию продленного учебного дня. С приемом пищи. Бес-плат-но.
   Последнее слово он подчеркнул. К чему бы это?
   -- Ты кстати, есть не хочешь?
   -- Чай, наверное.
   -- Ирина сделает, -- глянул на часы, -- через три минуты.
   -- Думаю, уложимся.
   Чуть дрогнул уголками губ.
   -- Связь, -- вырвал листок из блокнота, протянул мне. -- Четыре телефонных номера по степени важности. Первые два -- диспетчер, третий и четвертый -- выход на меня. Или...
   -- На кого?
   -- ...Не важно. Первый и третий номера -- открытые, без защиты. Второй, четвертый -- через ЗАС. Кстати, знаешь, что это такое?
   -- Засекреченный аппарат связи. Ключ, смещение, прерывание... Не надо отвлекаться, Сергей Владимирович. Чаю больно хочется.
   Уже почти улыбнулся.
   -- Экстренный контакт через милицию. Назовешь шифр в дежурной части и кодовое слово, -- еще один листок вырвал, передал мне. -- Запоминай и давай сюда.
   -- Это все?
   -- На самое первое время... все. А так -- далеко не все.
   В зал вошла Ирина-Сатурн. Одновременно с этим в санузле звякнуло, и в дверном проеме появился моложавый коренастый мужчина в голубом спортивном костюме. За его спиной на голову выше маячил слоноподобный увалень в летней парусиновой двойке цвета "хаки", лысый и в очках.
   -- Сейчас будет тебе чай.
   Прозвучало зловеще...
  
   ...Чуть позже я понял, почему.
   Замурыжили!
   Другое слово и на ум не приходило.
   Дядя-слонопотам, которого звали Аароном Моисеевичем, оказался какой-то крупной величиной в научных кругах в вопросах генетики-физиологии-биохимии. На пару с Ириной они меня мяли, измеряли, прослушивали, прощупывали, рассматривали все отверстия. Даже те, в которые я сам при всем желании не смог бы заглянуть. Мне сгибали-разгибали конечности, хрустели моим позвоночником, заставляли приседать и лепили на тело холодные присоски.
   Потом начали задавать вопросы.
   Обо всем на свете -- вразброс. Блиц-методом, по принципу "да-нет". Легко определяя вопросы-ловушки, так называемые "индикаторы лживости", я с любопытством обнаружил фрагменты психологического теста Айзенка, потом мелькнул Люшер, а на "сладкое" -- стали бомбить меня определителями акцентуаций Леонгарда.
   Это значит: тестируются интеллект, психологическая сопротивляемость и особенности характера. Сугубо прикладной интерес. Плюс вкрапления вопросов "на вшивость" -- об отношении к частной собственности, об осуждении сталинизма и так далее.
   Неглупо. Очень даже неглупо. Если учесть, что присосок с моего тела после снятия кардиограммы как бы случайно не сняли. У них что, еще и детектор лжи есть?
   Поневоле зауважаешь.
   Во время моего тестирования Сергей Владимирович и моложавый мужчина, оказавшийся тем самым Козетом, моим будущим инструктором, лениво топтались друг перед другом на татами.
   Спортивные костюмы они сняли и облачились в куртки для самбо, оставаясь при этом в семейных трусах, которые условно можно было принять за спортивные. У обоих на головах шлемы, на руках -- перчатки с отверстиями для пальцев.
   Отвечая на вопросы, я рассеянно наблюдал за ними.
   Что за ерунда? Отдаленно похоже на спарринг. Но что за неуклюжие движения? Где боевые стойки, где защита? Где "вертушки", "маваши"? Где, в конце концов, обыкновенные человеческие удары? А где блоки с фиксацией, опережения, финты, противоходы?
   Я присмотрелся повнимательней.
   Козет переминался с ноги на ногу, выписывая телом несуразные "восьмерки", которые отдаленно напоминали зародыши боксерских уклонов. Руками лениво покручивал перед собой, будто веревку на себя тянет. Изредка мах той или иной руки становился длиннее по амплитуде, и кисть вместе с очередным неуклюжим шажком ног будто невзначай летела в сторону противника.
   Это что? Удары такие?
   Сергей Владимирович, похоже, изображал медведя. Лично у меня именно такая ассоциация родилась, глядя на его покачивания на сведенных внутрь стопах. Руки вообще опущены вниз. И вывернуты так, что костяшки указательных пальцев почти соприкасаются.
   Боже, уродство какое! Медведь, да и только! Когда Козет расслабленной кистью, будто плетью, пытался достать его шею, Пятый лениво отмахивался, будто мишка от пчел, а то и просто вжимал голову в плечи, не поднимая рук.
   И вдруг... я не поверил своим глазам!
   Как это? Козет лежит на татами.
   Одним движением руки Сергей Владимирович нанес противнику сразу три удара.
   И как! Я попытался воспроизвести в памяти то, что увидел.
   Так. Значит, очередной раз "медведь" левой рукой отмахивается от нападения, потом неожиданно, пользуясь своей же собственной инерцией, делает вперед длинный шаг правой ногой. Одновременно по широкой дуге правой рукой делает что-то похожее на боксерский свинг, по касательной как бы "чиркая" по солнечному сплетению Сан-Саныча краем кулака. Не останавливаясь, локтем этой же руки врезается ему в область сердца и без малейшего промедления, используя локоть, как опорную точку, кулаком этой же руки наносит обратный удар в голову.
   Одно слитное молниеносное движение. И сразу три удара по болевым!
   Сан-Саныч успевает подставить мягкую накладку шлема, обтягивающую лоб. Но все равно падает от сокрушительного удара и подтягивает колени к животу.
   Больно...
   А может быть, Пятый специально целил в лоб, ведь я прекрасно отдавал себе отчет в том, что таким ударом, тем более по такой траектории, можно запросто вбить осколки носового хряща в мозг человека.
   Ну и ну! Похоже, вовсе и не "ерунда"...
   Спарринг продолжался.
   Я уже откровенно глазел на бойцов, не замечая того, что вопросы мне уже не задают, а толстяк с Ириной с улыбкой наблюдают за моей реакцией.
   Козет быстро очухался и сменил тактику.
   Часто семеня ногами, будто изображая бег на месте, он вьюном крутился вокруг Пятого, то подпрыгивая, то низко приседая, то отскакивая в сторону. Появились удары ногами. Невысокие. Короткие и скользящие, до уровня колена. Руки замелькали, как крылья мельницы.
   И опять -- ни одного классического боксерского удара. Какой-то несуразный вихрь. Круговерть наскоков и отскоков.
   Сергей Владимирович тоже ускорился. Такое ощущение, что он ловит закономерный ритм в нападении соперника. А соперник это ритм постоянно ломает, не дает слиться с собой. Такая иллюзия, что они оба -- половинки единого целого. Взмах -- отмах, прыжок -- отскок, левой-правой, левой-правой...
   Завораживает. Надо отдать должное, движения были красивыми, как танец. И смертельными. Это я тоже постепенно начал понимать.
   Вот расслабленные пальцы плеткой хлещут по глазам -- Пятый прогибается назад в пояснице, вот тычок снизу вверх в область кадыка -- противник резко отпрыгивает в сторону и чуть-чуть вперед, пытаясь сократить дистанцию, и на этом движении Козет его подлавливает.
   Тоже прыжок вперед и вправо, зеркально. При этом успевает зацепиться левой рукой за куртку соперника и, продолжая крутящий момент его тела, просто подставляет ногу.
   Передняя подсечка.
   Но с элементами айкидо, так как Сан-Саныч исхитряется сильнее закрутить падение врага захватом за шею. Опасным, надо сказать, захватом, потому что сам при падении оказывается сверху, обрушивая вес своего тела на скручивающий момент силы в области шеи противника. И видно, как в самый последний миг он этот захват отпускает, приземляясь на свой собственный локоть.
   Опять больно. Ему же.
   Потирая руку, встает. Помогает встать Пятому.
   -- Ну как, Старик? Понравилось? -- даже не заметно, что Сергей Владимирович запыхался. Покраснел только слегка и вспотел.
   Я киваю.
   Он подходит, садится рядом и вытирает лицо полотенцем.
   -- А теперь, дружок, ответь на мои вопросы. Для начала -- как ты вышел на Данилу?
   Вот тут меня и замурыжили...
  
  
   Глава 10
Не нравится мне эта ситуация
  
   Как мало мы ценим свое детство!
   Точнее, как по-детски легкомысленно стремимся стать взрослыми! Безоглядно спешим окунуться в мир проблем и забот, накрутить на себя вериги обязанностей, ответственностей, нехватки времени, денег, здоровья.
   Какое ребячество! Глупые и бестолковые дети несутся к взрослой жизни как мотыльки на пламя. Потом, опалив крылья и возмужав, становятся умными и толковыми, с тоской оглядываясь назад и тяжело вздыхая.
   А пути назад в детство уже нет!
   Для всех... кроме меня. Что это, мой приз или мое наказание? Хочется думать, что первое. По крайней, мере, по сиюминутным ощущениям -- я счастлив. В данную секунду. И в следующую...
   Но стоит задуматься на долгие годы вперед -- вновь становится страшно. Почему-то кажется, что главным моим мучителем и палачом окажется скука. Безысходность всеведения. Тупик всезнайства. Замкнутый фатальный круг. Ни ответа, ни привета. Может, поэтому меня постоянно тянет на рожон?
   Вот как сейчас, например.
  
   Толстая, неопрятная тетка в милицейской форме неприязненно разглядывает меня из-под тяжелых, набухших век. Мятая голубая рубашка с потемневшим около шеи воротником, засаленный галстук, ломаные погоны старшего лейтенанта на оплывших жирных плечах. На толстенных ногах -- некогда лакированные ботинки общевойскового артикула, которыми тетка нетерпеливо елозит под столом.
   -- Ну?
   "Баранки гну!" -- хочется ответить, но говорю другое:
   -- Родька ни при чем.
   Когда я узнал, что Родиона из компании Юрася прямо из школы повели в опорный пункт за поджог сараев, долго не думал. Просто развернулся на входе и помчался в милицию. Благо тут рысью пять минут ходу.
   -- Ну?
   -- Это не Родька поджег. Это я поджег. Вернее, не я. "Свистулей" попал. Случайно. Простите, тетенька...
   Старательно имитирую тупого первоклашку, готового вот-вот расплакаться. У Родиона отец -- военный летчик. Служит в Любимовке на военном аэродроме. Не нужны ему заморочки с милицией. А мне, интуитивно чувствую, эта ситуация пригодится.
   Родька сидит тут же, в кабинете, и делает мне "страшные" глаза. Ага, значит, Трюху он уже успел сдать. Тогда -- план "Б".
   -- И вообще, я только фольгу принес. А обмотал мальчик. И поджигал мальчик. У меня даже спичек нет. Вот посмотрите.
   -- Подожди, подожди. Какой мальчик? Трюханов?
   -- Я его не знаю, тетенька. Он к нам во двор пришел. Я его вообще раньше никогда не видел. А Родьку видел. Это не он...
   -- Заткнись!
   Ничего себе! Общение с младенцами. Стою, хлюпаю носом. Тетка что-то напряженно соображает, теперь неприязненно рассматривая Родиона.
   Вообще первым порывом у меня была идея всех "застроить" через кагэбэшные связи. Даже открыл было рот у дежурного, чтобы назвать код и пароль. Но что-то остановило. Решил поиграть своими силами, благо железный козырь в рукаве все равно остается. А теперь чувствую -- как правильно я сделал, что не раскрылся.
   Не нравилась мне эта ситуация.
   Что-то было в ней неправильно. Что -- не могу понять. Но кожей чувствую.
   -- Фамилия.
   -- Моя?
   -- Твоя, твоя! Как твоя фамилия!
   -- К-караваев. Витя Караваев.
   -- Адрес.
   -- С-сафронова.
   -- Что Сафронова? Дом какой, квартира?
   -- Дом пять. Квартира семь. Второй этаж. Комнаты справа и... справа. Слева бабушка живет. Только как ее зовут, я не пом...
   -- Да заткнись ты уже! Кхм... Помолчи, мальчик!
   Тетка, тяжело пыхтя, встала, потянувшись достала какую-то папку с сейфа и, усевшись, стала что-то писать.
   Я незаметно подмигнул Родьке. Вид у него был пришибленным. Здорово перепугался парень. Прессовала она его, что ли? Что же тут не так?
   Я украдкой глянул на часы, висевшие на стене справа от тетки. До контакта с Сатурном оставалось тридцать три минуты. Предполагая, что зависнем мы здесь надолго, я как на уроке поднял руку:
   -- Можно, тетенька?
   -- Чего?
   -- Я с мамой пришел. Она на улице ждет. Можно я ее позову?
   -- Чего же ты... Ну, давай... Давай-давай, зови.
   Я выскочил из опорного пункта и со всех ног помчался к телефону-автомату за углом. Набрал первый номер из списка. Сработало без "двушки", как я и предполагал.
   -- Слушаю.
   -- Это Старик. Для Сатурна -- контакт отбой.
   -- Принял.
   Повесил трубку.
   Побежал обратно врать, что мама ушла, не дождавшись...
  
   Зловредная тетка продержала нас до обеда.
   Потом вручила повестки для родителей и отправила восвояси. В школу мы, разумеется, не пошли. Вернее, пошли, но не в здание, а на пустырь за правым крылом.
   Я взял у Родьки повестку. Так. Ага! Тетка, оказывается, его отца вызвала. Пронникова Анатолия Игоревича. А вот у меня -- мать. Вот же зараза! Ну почему такая несправедливость?
   Реально, с батей было бы проще. Он ментов как-то недолюбливает. В отличие от матери, искренне и беззаветно считающей их нашими надежными защитниками. И опорниками.
   Помню, даже читать она меня учила по "Дяде Степе" Михалкова. "...Лихо мерили шаги две огромные ноги...". Бр-р. Фильм ужасов...
   -- Не говори пацанам, что раскололись насчет Трюхи, -- сказал я Родьке, сидя на деревянном ящике и царапая веткой в пыли, -- скажешь, "лепили горбатого", ничего не видели, ничего не знаем.
   Родька глянул на меня с надеждой. Ему было очень стыдно. И страшно.
   -- Она сразу орать начала. Сказала, на учет поставит. Отца накажут, -- он еле заметно всхлипнул, несмотря на свои солидные десять лет. -- А у бати и так на службе... Проверки, комиссии... Приходит ночью... В воскресенье тоже...
   Вот!
   Я понял, что мне показалось странным. Чего тупил так долго?
   -- Слушай, Родька, а кто в тот вечер Трюху у вас во дворе видел? Ты?
   -- Когда? Когда пожар у вас был? Нет, не я. Тоха, Исаков Антошка -- его одноклассник. Он его и прогнал. Тохе в ту субботу губу ваши разбили за кинотеатром, вот он и злой был. Утром мне рассказывал, как за Трюхой гонялся. А я -- Юрасю.
   -- Тогда главный вопрос, -- медленно говорю я, встаю, поворачиваюсь к Родьке и смотрю ему прямо в глаза. -- Кто заложил именно тебя?
   Пожимает плечами.
   -- Понятия не имею, -- задумывается, -- ну да, кто-то ведь заложил?
   -- Получается, не заложил, Родька, -- я рассеянно скольжу взглядом по своим каракулям на земле, -- это называется "подставил". Только зачем?
   Так-так-так.
   Варианта два. Первый -- отмазать Трюханова, второй -- "зацепить" Родиона. Равноценно. Мотивы? Деньги? Советский инспектор по делам несовершеннолетних балуется вымогательством? Может быть, может быть. Тогда второй вариант -- предпочтительней. У Трюхи отец -- мичман, у Родиона -- летчик-офицер. Если первый вариант -- то подставлять можно любого, тогда почему именно Родьку? Как на него вышла эта инспекторша? Сама, или кто-то подсказал?
   Вновь возвращаемся к первому вопросу -- кто навел на Родьку? И ко второму -- зачем? Считаем, что вымогательство -- это пилотная версия. И выходит, что при обоих вариантах ключ -- Родька!
   -- Ладно, Родион, -- я протягиваю ему руку. -- Не буду ждать пацанов, дела есть. Бывай...
   Вяло жмет. Ничего, разберемся, не дрейфь!
   Все-таки почему вызвали у меня мать, а у него -- отца?
  
   Старая скрипучая деревянная лестница.
   В нашем доме нет бетонных перекрытий, бетонных ступеней. Нет даже ванных комнат. Каждую неделю мы всей семьей через весь город отправляемся к родственникам в Камышах купаться. "Банные" дни.
   Дом деревянный, слепленный на скорую руку сразу после войны. Стены из деревянной дранки крест-накрест, облепленной штукатуркой. Пнешь ногой -- сразу дырка. Зато -- кирпичные печки, высотой в два этажа. Можно топить и с первого этажа, и со второго. Снизу сосед топит -- нам тепло. Топим мы -- а вниз тепло не идет. Поэтому в наших апартаментах престижным считается жить на втором этаже.
   Трюха как раз и живет на втором этаже. В моем доме, только в другом подъезде.
   Я решил заскочить к нему домой, чтобы предупредить родителей. У Трюхи нет матери, только отец и бабка. Сам поджигатель гаражей наверняка в школе. Батя на службе, а вот бабуля должна быть дома.
   Трюхина бабушка -- классная старушка, что называется мировая. В войну была медсестрой в Инкерманском госпитале. Перед последним штурмом города эвакуировалась вместе с ранеными. А как только город освободили -- в первых рядах явилась на стройку.
   Никогда не унывает! "Как дела, бабуля?" -- "А-атлично!"
   Стальное поколение! Потомки похлипше будут.
   Трюхин батя оказался дома. Дверь открыл сразу, как будто сидел в прихожей и ждал чего-то.
   -- О! Ты что, Витек? Вадик в школе.
   -- Здрасьте, дядь Саша. Я к вам.
   Старший Трюха вытягивает голову и что-то высматривает внизу на лестнице.
   -- Ко мне? Ну, давай, проходь. Только быстро, я тороплюсь.
   На нем черная морпеховская форма, короткие сапожки, берет. Понты, одним словом. Вообще-то он кладовщик на БТК, но "сундукам" закон не писан. В чем хотят, в том и красуются.
   Я топчусь у двери.
   -- Вадик ваш встрял, -- говорю с печальным вздохом. -- Видели его, как он сараи поджигал.
   -- Да ты что?
   -- Ну да. И менты уже знают... Я, в общем-то, предупредить хотел. Мало ли что...
   Что-то не сильно папу Трюханова зацепило это событие. Топчется нетерпеливо, поглядывая на дверь.
   -- Ну, ладно, Витек, давай. Я понял. Смотри ж ты! Гаденыш!
   Незапертая дверь медленно, со скрипом открывается. Кто-то ее мягко тянет на себя снаружи.
   Я оглядываюсь. Перед глазами -- огромный живот, обтянутый форменной голубой тканью, и засаленный милицейский галстук. Инспекторша!
   Приплыли.
   Предупредил, называется...
  
   После обеда меня ждал автобус на Коммунистической.
   Шедевр Павловского автозавода. Уродливый, лобастый, яичного цвета агрегат с белой полосой на борту и надписью "СДП". Как хочешь, так и переводи.
   "Самый Допотопный Пылевоз". Или "Салон Дорожных Пыток". Или "Сейчас Дам... Гм... Прикурить".
   Да-а. Общение с хулиганами явно производит определенные деформации психики.
   В открытой двери стояла Ирина в тертых джинсах, белой футболке и кроссовках отечественного производства.
   "Фигурка -- что надо", -- отметил я про себя.
   Подошел строевым, отдал честь, стараясь не гнуть руку в запястье, отрапортовал:
   -- Курсант Старик для прохождения обучения прибыл!
   Хмыкнув, Ирина спрыгнула с подножки автобуса и нацелилась дать мне подзатыльник. Я увернулся.
   -- А ну марш в автобус, клоун.
   Слегка подтолкнула меня в спину.
   -- Хорошо двигаешься, Сатурн. Эх, сбросить бы мне лет двадцать!
   Свой подзатыльник я все-таки получил...
   -- Сзади нечестно!
   За окном мелькали залитые солнцем улицы города.
   Зелень деревьев -- тяжелая, неподвижная, уже темного буро-зеленого цвета, с желтой проседью накатывающей осени. Причудливая игра тени и света под листвой в парках и скверах. Спуски и подъемы лестничных маршей, живописные домики и величественные здания, словно светлые острова в сочном растительном море.
   И всюду памятники. Или какие-то особые памятные знаки, архитектурные капризы, арки и завитушки, цепляющие взгляд и придающие городу неповторимую индивидуальность. И строгую -- до грозной суровости, и теплую -- до трепета живого организма.
   Он и правда как живой.
   Мой город.
   Почему-то светлой грустью защемило в груди.
   Вот на этом пятачке частные домики всем кварталом будут снесены. Построят высотную гостиницу, ресторан, парковку. Как грибы со всех дыр повылазят ларьки, будки, палатки. А этот небольшой уютный стадион, на который скоро папа поведет меня в первый раз на футбол, начальнички, присланные "на кормление" из Киева, в конце девяностых превратят в толкучку. Зальют газон бетоном, загадят, захламят. Здесь сбоку появятся билборды, реклама. А эта длинная гранитная стена на спуске, величественная и чистая, спустя двадцать лет превратится в объект постоянного надругательства тупых уличных писак с баллончиками.
   Вот в этом скверике я впервые возьму за руку девчонку. А через три дня я ее поцелую. Тут же. Коряво и неумело. А она посмотрит на меня смеющимися глазами и поцелует сама. Нежно, легко и трепетно.
   А в этой больнице умрет папа...
   Невольно я судорожно вздохнул.
   -- Что загрустил, Старый?
   -- Красивый у нас город! Правда, Иришка?
   -- Самый лучший на свете, -- неожиданно говорит она с жаром и почему-то смущается. -- Нормальный.
   -- Не-ет. Не нормальный. Самый лучший! Это ты правильно сказала. Послушай. Если кто-нибудь когда-нибудь захочет отнять его у нас... у нашей страны. Ведь мы же не отдадим? Не позволим же?
   Ирина смотрит на меня с удивлением.
   -- Ну, конечно. Конечно, не позволим. Не переживай, малыш.
   Не позволим...
   -- Ты все равно вернешься в родную гавань, мой Город, -- беззвучно шепчу я.
   Одними губами.
  
   -- Только факты! Суровые упрямые факты...
   Сан-Саныч, инструктор с замысловатым позывным Козет учит меня докладывать. Меня! Подполковника в будущем.
   -- ...Без предположений, домыслов, соплей и эмоций.
   Я и не собирался вовсе.
   Это я ему рассказываю, нет, докла-адываю об утренних событиях в опорном пункте.
   -- И мотивы твои меня не интересуют тоже...
   Да и пожалуйста, так даже короче.
   Выслушав, он коротко резюмирует после непродолжительной паузы:
   -- Все -- сам!
   Первый миг не врубаюсь.
   Потом соображаю: все расхлебывать самому. Без участия друзей с холодными головами и горячим сердцем. С запоздалым чувством легкого ужаса представляю, какой был бы позор, если я в дежурной части подключил бы тяжелую артиллерию, торжественно назвав роковой шифр.
   Стыдоба!
   -- Переодевайся.
   Лечу в кабинку.
   Почему-то я наивно предполагал, что меня сразу начнут учить приемам той чудесной борьбы, которую мне как бы невзначай продемонстрировали раньше.
   Ага! Размечтался...
   Сан-Саныч критически оглядел мои плавочки, на которые я инстинктивно пытался натянуть самбистскую куртку, и стал учить меня... падать.
   Ну, это мы проходили. В секции дзюдо, в четвертом классе. Безопасно падать на спину я "научился" со второго раза. Набок -- с третьего. Я старательно выгибал тело дугой и лихо хлопал ладонью по татами, смягчая удар при падении. Не забывая при этом самоуверенно поглядывать на Козета.
   Очень быстро самоуверенности поубавилось.
   Меня стали учить падать... головой вниз. Инструктор просто поднимал меня за щиколотки кверху и разжимал ладони. Чтобы быть до конца справедливым, следует отметить, что первый раз он меня просто медленно опустил на ковер, коротко объясняя технику приземления. И предупредил, что если я не понял, то просто сломаю шею.
   К счастью, я понял. Следовало исхитриться встретить грунт не макушкой, а затылком. А позвоночником изобразить дугу татарского лука. Козет так и сказал -- именно "татарского" и исключительно "лука", сенсей монгольский.
   Когда стало получаться, я с интересом обнаружил, что при идеальном выполнении я оказываюсь сразу на ногах. Мне понравилось...
   Потом Сан-Саныч вернулся к падениям на спину и набок, только с элементами как бы случайного касания противника ногой или рукой по любопытным точкам. Независимо от того, где стоит враг.
   Это мне еще больше понравилось.
   В конце концов, я так раздухарился, что мы оба чудесным образом оказались глубоко дышащими на татами в положении сидя на заднице. Козет любовно поглаживал себя в области паха, а я -- в районе затылка. До которого сегодня добрались уже во второй раз. Смею предположить, что если бы инструктор дотянулся до меня в полную силу, глубоко дышать мне было бы затруднительно. По причине отлетевшей головы. Метров эдак на пятнадцать в сторону от бренного тела.
   -- Пойдет.
   Это меня так похвалили. Заодно и извинились за подзатыльник. И то хлеб.
   Тренировка продолжалась. Меня учили кувыркаться. По прямой, по дуге, назад, боком. Потом в прыжке, в прыжке через палку, в прыжке с ладоней инструктора, которые он делал лодочкой на уровне живота. Потом нужно был исхитриться сделать кувырок назад после толчка в грудь, от которого я отлетал мячиком. Иногда получалось два кувырка.
   В конце концов я так накувыркался, что не мог уже двигаться по прямой. Коварные стены спортзала скользили куда-то в сторону. Тогда меня загнали в душ, дали отдышаться, и началась теория.
  
  
   Глава 11
Отделался легким испугом
  
   Милицейскую повестку я матери не отдал.
   Решил, что это самый короткий и рациональный путь самостоятельного разруливания ситуации. Если что, прикинусь дурачком. Недотепой. Потерял, забыл, не понял -- все что угодно, сориентируюсь.
   Сейчас мне интересно было заняться прикладной зоологией. Понаблюдать, так сказать, за особью под названием "инспектор по делам несовершеннолетних" в естественной среде обитания.
   Следил, короче.
   Можно сказать, закреплял на практике знания, полученные от Козета и Ирины. Дело в том, что теоретическая часть сегодняшних занятий как раз была посвящена основам "наружки". И приходится признать, что нового я узнал действительно очень много. Теперь свербило откатать все это, что называется, "в поле". Да и не нравилась мне эта толстая инспекторша, сам не знаю почему.
   Она вышла без двух минут шесть.
   Мой рост, комплекция и сопливый возраст подходили для слежки ну просто идеально. Момента выхода объекта на вектор наблюдения я, не мудрствуя лукаво, просто дождался стоя через дорогу в кустах напротив опорного пункта. Добросовестно старался не отводить глаз от пошарпанной оцинкованной двери, пока не появился мой клиент.
   Тетка, прищурившись от солнца, огляделась и в умеренном темпе зашагала по тротуару в сторону школы. Я слегка напрягся. Впрочем, маловероятно, что ее путь лежит в мое учебное заведение. Поздновато.
   Выскользнув из кустов и всем видом демонстрируя праздную беспечность, я пристроился за двумя оживленно болтающими женщинами, которые двигались в том же направлении, только с противоположной стороны улицы.
   Не сбавляя темпа, инспекторша миновала школьные ворота. Отлегло. С чего это я решил, что она направляется в школу? Черт! Отстаю -- дамочки с моей стороны двигаются слишком медленно. Я скользнул в соседний двор и со всех ног проскочил на два дома вперед. Осторожно выглянул из-за угла: инспекторша бодро шагала в мою сторону. Хорошо.
   Некоторое время я использовал эту незамысловатую тактику, пока дорога не уперлась в небольшую развилку возле сквера. Очередной раз высунув нос из кустов, я обнаружил, что объект переходит дорогу к парку. Я поспешно юркнул назад.
   На лавочках сидели старушки. По аллее бегал какой-то карапуз, а его раскрасневшаяся мамаша, добродушно покрикивая, без особого усердия пыталась его догнать, толкая перед собой громоздкую коляску. Толстые голуби лениво уступали дорогу карапузу. И вдруг, громко хлопая крыльями, разом взлетели. С инспекторшей решили не связываться. Она, миновав малыша, разминулась с мамашей и неожиданно плюхнулась на свободную скамейку.
   Уже подавшись вперед для очередной перебежки, я с легкой паникой тормознул и повторно спрятался в знакомые кусты. До скамейки было метров тридцать. Далековато.
   Где тут можно замаскироваться поближе? Не сквер, а аквариум. Все как на ладони: кусты пострижены слишком низко, деревья не обросшие, милых моему сердцу торговых палаток еще не придумали. Разве что с другой стороны парка? Там вроде бы приличной густоты кусты сирени около стоящей на отшибе трансформаторной будки. Куда проходящий мимо парень в кепке метнул горящий бычок. Вот тебе сейчас тетенька-милиционер задаст!
   Обходить или не обходить?
   Сидящая в уютном парке толстая женщина в милицейской форме выглядела довольно экзотично. Любитель покурить на ходу покосился на нее, свернул на газон, обходя, зашуршал листвой и вдруг... раздвинул кусты прямо за спиной инспекторши. Та даже ухом не повела. Продолжала обозревать прохожих с каким-то неприязненным высокомерием. Парень оперся задом на спинку лавочки с обратной стороны и засунул руки в карманы.
   Инспекторша что-то говорила!
   По крайне мере, губы ее шевелились. Ни слова не слышно! Чертовы голуби вернулись и орут здесь благим матом. Я метнул в них щепку. Грохоча крыльями, они поднялись в воздух. Парень покосился в мою сторону, снял кепку и стал ее отряхивать. Кивнул головой, пожал плечами, что-то спросил...
   -- ...Завтрашнего дня. Иначе... -- донеслось.
   Черт, опять ничего не слышно. Эти троллейбусы "Шкода" ревут как самосвалы. Давай, давай. Проезжай!
   -- ...Распрощаешься. И не думай. Вот здесь.
   Тетка нагнулась, потерла толстую ногу, оставив под лавкой скомканный листок бумаги. Потом, тяжело вздохнув, встала, отряхнула юбку на гигантской заднице и зашагала в сторону троллейбусной остановки. Парень ловко перепрыгнул через скамейку, уселся, и стал поправлять что-то на ноге, пытаясь дотянуться до записки.
   Ничего себе! Конспирация, однако. Становится все интереснее и интереснее. Кто же ты такой, любитель покурить на ходу и тайный друг милиции?
   Так. Рассмотрим повнимательней. Лет восемнадцати. Рост выше среднего. Лицо треугольное. Неприятное, скандальное какое-то. Глаза широко расставлены, чуть навыкате. Нос крупный, с горбинкой. Губы тонкие, как червяки. Двигаются постоянно в какой-то ухмылке-ужимке. Под мятой светло-серой кепкой -- темные, слегка отросшие после стрижки под "ноль" волосы. Тенниска с завязками на груди, распущенными почти до конца по неписаной блатной моде, мятые серые штаны с намеком на клеш. Шлепанцы без задников, хотя сейчас уже осень. Персонаж!
   Ну что, за ним? Я почувствовал какой-то охотничий азарт. Тетка все равно уже лезет в троллейбус.
   За ним!
  
   Этот район города среди шпаны называется "Дачи".
   Грозный, надо сказать, район. Наш пляж, Мартышка, на его территории. Но, как мы знаем, это "демилитаризованная зона". Неписаный закон. Вход для всех -- нет, не бесплатный: безопасный! А это, поверите ли, гораздо дороже.
   Парень двигался разболтанной походкой расхлябанного боцмана. Колени его двигались не прямо, а под таким широким углом друг к другу, что все должны были догадаться о наличии огромного предмета между ними. По крайней мере, воображаемого. Руки в карманах штанов. Крутит головой постоянно. Ныряет в одноэтажки. Как раз этот массив пестрых домиков и будут сносить через пару лет под гостиничную застройку.
   У входа на стадион клубится народ. Футбол сегодня.
   Парень резко свернул направо. Здесь улочка не такая людная. Справа -- здание спортзала, примыкающего к стадиону, слева -- домики, за которыми чуть вдали виднеется подъемный кран: новостройка. Через год наша семья получит там новенькую квартиру, ядовито пахнущую линолеумом и алебастром. И мы переедем на Дачи, распрощавшись с бандитской Матюхой. Вообще, Дачи и Матюха -- районы-союзники. У нас напряженное перемирие. Дружим против Стрелки и Майданов.
   Да-да! У нас есть свой "Майдан" на Корабельной стороне. Площадь вокруг клуба "Корабел". А обитатели близлежащего района -- "майданы". У нас четыре боевых района в городе. Боевых -- потому что чужаков туда не пускают. Бьют, по возможности.
   Есть мирные районы -- Камыши, Летчики, Дергачи, Абрикосовка и так далее. Там ходить можно с относительной безопасностью. Подрастают Остряки -- достаточно злобный в будущем район, который уничтожит Матюху. Точнее -- ассимилирует. Но на данном этапе мы "держим шишку". Вместе с Дачами, по которым сейчас шикарно вышагивает стриженый в кепке.
   "Улица Костомаровская", -- вспоминаю я.
   В дальнем конце здания спортзала -- отдельный вход и пристройка. Там -- секция дзюдо, где я занимался... Где я буду заниматься года через три. Парень как раз в эту пристройку и сворачивает. Останавливается в дверях, озирается, натыкается глазами на мою фигуру и замирает. Потом исчезает в дверном проеме.
   Приехали!
   Ну и что дальше, Пинкертон? Планировку в секции я знаю, конечно. Но ведь отсветишь! Если уже не отсветил. Стою возле окон спортзала и делаю вид, что наблюдаю за девчонками-акробатками, прыгающими по дорожке. Здесь многие стоят, поэтому мое присутствие не подозрительно. Но сейчас на пустынной улице я один. Все любители спорта на футболе.
   Вот даже интересно -- специально сделали такие низкие окна, чтобы народ глазел на спортсменов, или случайно? Ведь в свою бытность я тоже часто тут простаивал и переполнялся мечтой о собственных спортивных достижениях. Потом пошел на борьбу. Элемент популяризации спорта советских времен? Или так глубоко тогда не копали?
   Слева на ковер высыпали дети-дзюдоисты в белых кимоно, и я плотнее прижался носом к стеклу. Вообще-то у них зал на втором этаже пристройки слева. Там, куда канул мой объект номер два. А сюда борцы выходят для показательных выступлений.
   Ну-ка, ну-ка...
   Сзади шорох. Среагировать не успеваю, мне зажимают рот. В голове мелькает: поглазел на девочек?
   Легкий тычок в темечко.
   Темнота...
  
   -- Румын! Ты что, дурак?
   Звук уже есть. С изображением плохо.
   -- Он за мной от кладбища перся! Шнырил по кустам.
   -- Так это же шпак! Сопля! Ты на хрена его двинул?
   -- Так тема тоже за шпака! Гляди, а вдруг это он?
   -- Да с чего ты взял?
   Тема? За какого шпака? Я мычу и разлепляю веки. Головка бо-бо. Уроды. Омбудсменов на вас нет. Детей по башке!
   -- Очухался. Эй! Смотри сюда, шкет! Ты че пасешь тут?
   Тру темечко рукой. Соображаю. Экстренно выстраиваю линию предстоящего вранья. Кажется, придумал. Ну что ж, поехали.
   -- Придурок, -- искренне говорю я с ненавистью, -- зачем по башке?
   -- А тебе, че, надо было пряников насыпать? Ты че здесь шаришься?
   Щурясь, осматриваюсь одними глазами. Ага. Это раздевалка дзюдоистов на первом этаже. Для взрослых. Передо мной -- парень, у которого шикарная походка. Чуть правее -- какой-то невысокий дедок, весь сухой, коричневый. В каком-то бомжовском спортивном костюме и потрепанных кедах. Наколки на руках. Перстни. Много. Я заметил "Отрицало" на пальце. Важняк!
   -- Ниче, а что, -- бурчу я и тру голову, -- не "шаришься", а к этому пришел.
   Киваю на парня.
   -- Зачем это?
   -- Жирная послала.
   Переглядываются.
   -- Какая жирная? -- вкрадчиво так спрашивает дед. -- Зинаида Ивановна?
   Ах, какой я молодец! Не зря узнал заранее, как зовут инспекторшу. Как чувствовал.
   -- Никакая не Зинаида Ивановна. Не знаю я никакой Зинаиды Ивановны! -- нащупываю шишку. -- Придурок! -- изображаю плаксивую детскую истерику и пытаюсь неловко пнуть ногой парня.
   -- Тихо, тихо, шкет, -- дед быстро прижимает меня к ящикам для одежды. -- Кто? Кто послал-то?
   -- Зоя Игоревна. Из ментовки. Блин, болит.
   -- Зачем? Зачем послала?
   Делаю вид, что не решаюсь говорить при деде. Мнусь. Всхлипываю. Молодой срывается и трясет меня за плечи.
   -- Да говори уже, падло! Закопаем!
   -- На пацана показа-а-ать, -- начинаю реветь, -- что в бума-а-ажке...
   Парень выпрямляется, опешив.
   -- На Караваева?
   Вот это поворот! А я тогда кто? Не показывать виду! Реветь дальше.
   -- На Карава-а-аева. На Ви-и-итьку.
   Замолчали, переваривают новую вводную. Делаю вид, что медленно успокаиваюсь, судорожно поскуливая.
   -- Слышь, Чистый, -- молодому приходит в голову ехидная мысль. -- А часом, она не тебя выпасает?
   -- Дурак ты, Румын! Она меня давно выпасла. Это мне не с руки с ней светиться. В курсе она про меня. А ты за челнока канаешь.
   -- Чего-й то за челнока...
   -- Закрой пасть! Думаю.
   Я тоже как раз этим и занимался. Выходит, "тема за шпака" -- это по мою душу? С подачи инспекторши. Чем это я ей так насолил? И чего хотят? Напугать? Избить? Или вправду закопать? Такими ресурсами? Шпана, блатной. Оба тертые. Как меня срисовал! Как-то несоразмерно. Из пушки по воробьям.
   И зачем? За что? Из-за пожара? Ерунда. Из-за Трюхи? Ни фига себе отмазки! Лажа. Из-за Родьки? Теплее. В этой точке и тогда были непонятки.
   -- Ну что, парень, успокоился? -- дед может и по-человечески разговаривать, гляди ж ты. -- Что она еще сказала?
   -- Сказала, чтобы я ему на Витьку в школе показал. Мы с ним в одном классе, -- импровизирую я и решаюсь рискнуть. -- И что завтра нужно...
   Дед настораживается.
   -- Что завтра?
   -- Не знаю. Сказала -- нужно завтра. Чтобы передал. Утром перед уроками чтобы показал. И все.
   Где-то наверху гулко хлопают по татами. Броски. Тренировка идет. А эти двое сюда, стало быть, вхожи. Чужих обычно не пускают.
   -- А скажи-ка, шкет, где живет этот Витька?
   Проверяет? Мелковато как-то.
   -- Да на Сафронова. У гаражей. У них там во дворе мужик недавно умер.
   Вновь переглядываются. Странно.
   Да они в курсе!
   Во как. А если мы так походим...
   -- Только он не умер, -- понижаю голос с видом заговорщика, -- его грохнули.
   Попал! Дед сверлит меня глазами и неожиданно сжимает плечо. Словно клещами.
   -- Ты что-то путаешь, сынок, -- вкрадчиво произносит он и вдруг резко меня встряхивает. -- Откуда знаешь? Говори!
   -- Да слышал я! -- обиженно кричу. -- Зоя говорила! По телефону! Что Данилу убрали! Я подслушал! Отпустите меня!
   -- Дур-ра! -- с чувством говорит дед и отпускает меня. -- Фуфло. Чувырло братское.
   Срослось! Наугад -- в десятку! Попал!
   И вдруг я отчетливо понимаю, что этот мой "выстрел" не в десятку, а самому себе в ногу. И практически насмерть. Да меня ведь не отпустят! Сейчас пораскинут мозгами и придушат где-нибудь.
   Чистый... Чистый...
   Чистильщик!
   Решение приходит моментально. Начинаю тоненько всхлипывать по нарастающей.
   -- Ну, ты чего, шкет? Чего ноешь?
   -- В ту... в ту... в ту... а... лет, -- я заикаюсь, у меня опять горловые судороги, сейчас буду реветь. -- Я опи-и-и-исался!
   -- Блин! Румын! Отведи его.
   Решение еще Чистый не принял, но оно неизбежно.
   Я, держась руками за пах, неуклюже семеню к двери. Молодой за мной. Туалет тут рядом -- в коридоре по направлению к выходу справа. Сам выход метров через пять слева.
   Перед туалетом неловко спотыкаюсь, падаю набок и случайно цепляю Румына ногой по щиколотке. Исключительно случайно. По самой косточке.
   Тот охает и приседает, а я, перекатившись через голову, несусь к выходу. Тамбур, дверь, направо за угол здания -- тут где-то решетка между домом и стеной стадиона. Вот она.
   Слышу сзади топот ног по лестнице крыльца. С натугой протискиваюсь между прутьями. Ткань трещит. Есть! И в этот же миг решетка с грохотом содрогается -- это Румын с разбегу прыгает на препятствие и лезет по прутьям вверх.
   Ага! Эту решетку специально поставили, чтобы шпана не лазила бесплатно на стадион. А для этого -- сверху обильно намазали солидолом и замотали "колючкой". Слышу, как Румын матерится, а сам через служебную калитку влетаю в толпу болельщиков, которые стоят между трибунами в углу стадиона.
   Идет матч второй лиги.
   Жив!
  
  
   Глава 12
Нелегко быть джентльменом
  
   Вы не поверите -- я стоял в углу!
   Носом к обоям. Я! Учащийся первого класса советской школы! Без пяти минут октябренок, надежда отечественной спортивной гимнастики и тот, кто читает быстрее всех своих сверстников!
   Это если не учитывать, что, кроме всего прочего, я еще подполковник запаса воспитательных структур, педагог и общественник в... прошлом... или в будущем. Не столь важно. И как самого последнего дошкольника!
   Позор!
   Мать так и сказала: "Раз как маленький не бережешь одежду, будешь и наказан, как маленький!"
   Я уже говорил, что моя мама обожает наказывать с фантазией? Спорная, между прочим, методология в плане последствий для детской психики. Пару лет назад за раскраску гуашью двухлетнего Василия меня раздели догола и выставили на лестничную клетку. Под предлогом недопустимости издевательств над беззащитным существом. "Понравится тебе быть беспомощным? Попробуй! Может, поймешь". Вот я орал тогда! Соседи сбежались.
   А в прошлом году, когда я поджег деревянный забор у одного частника, мать не ругалась. Молча привела меня домой, усадила перед собой, зажгла спичку и погасила ее о мою голую ляжку. У меня тогда уши заложило от собственного крика. "Понял теперь, что с огнем шутки плохи?"
   Понять-то я ее понял, но если быть до конца честным, все эти экзерсисы любви к матери не добавляли. Тем более что подобные наказания в отношении младшего брата почему-то не практиковались. Экспериментировали исключительно на мне. Василия берегли для более высоких свершений.
   Вот, кстати, и он. Заглядывает в комнату, где я стою. Сейчас побежит стучать на то, что я отвернулся от стенки. Контроль за исполнением наказаний. Наивный. Сам же и огребет за ябедничество. Матери и так не по себе от моей покладистости. Раньше я орал бы, брыкался, психовал, но в угол не стал бы ни за что. А сейчас -- молча развернулся и пошел нести свой крест.
   Надо было подумать...
   Что получается? Цепочка вырисовывалась очевидная. Инспекторша -- Румын -- Чистый -- Данила. Причем Румын тут -- явный курьер, "челнок", как проговорился старый зэк. Ну да, судя по перстням, в контакт с органами ему входить западло. Итак, по наводке инспекторши, скорей всего, именно дед и зачищает Данилу. Мотивы мне неизвестны. Вероятно, это как-то связано с утерей схрона, в котором наверняка были очень интересные вещи. Подобные найденной кассете. Мало информации для анализа...
   Теперь -- я. Чем-то я кому-то очень сильно помешал. Или встревожил. В опорном пункте инспекторша видела меня в первый раз. Это бесспорно. А вечером уже дает курьеру задание на зачистку. Почему так круто? Я потрогал шишку на затылке.
   А ведь я был на краю! Причем дважды. Первый раз -- там, в раздевалке. А если бы не решил сегодня проследить за Румыном -- завтра бы свернули шею где-нибудь в темном углу. И не пикнул бы. Интересные дела творятся тут, в моем беззаботном детстве!
   В дверях появляется мать. Руки в боки, только я прекрасно вижу, что она уже остыла. Не исключено даже легкое раскаяние.
   -- Ты все понял?
   О! Это очень важное в нашей семье слово -- "понял". Я должен проникнуться, зарубить себе на носу, сделать выводы и все нужное "понять". На будущее. Во избежание рецидивов.
   -- Понял, -- говорю искренне, -- почти ВСЕ понял. Можно идти спать?
   Завтра утром нештатная встреча с Сатурном. Нужно быть в форме.
   -- Иди.
  
   Румын все-таки пришел.
   Значит, мой побег из раздевалки бандиты не расценили как спасение собственной жизни, а списали на детскую непосредственность. А в целом -- все-таки поверили. Ну, как-то так я и предполагал, планируя вместе с Ириной наши дальнейшие действия.
   Внимательно оглядываю диспозицию.
   По идее, старого зэка здесь быть не должно -- уж больно осторожен. Хотя полностью исключать эту возможность нельзя. Пока не видно.
   Оживленная детвора с шумным гомоном постепенно втягивается во двор школы. Малышня сразу двигает по лестнице ко входу, кто постарше -- кучкуются перед крыльцом для солидности, здороваются за руку, хлопают друг друга по плечам. За углом справа мелькают клочки сигаретного дыма. Румын тоже курит, стоя у кирпичного столбика входных ворот. Там, где недавно поджидала меня пионерская банда.
   "Выперся, хрен сотрешь, -- зло думаю я, -- конспиратор недоделанный".
   Видно было, что Румыну очень не хочется лажануться и пропустить цель, поэтому, с трудом разглядев меня в толпе первоклашек, он грозит кулаком и всем видом, жестами и мимикой начинает показывать: "Ну, давай, давай! Где он?"
   Я киваю и медленно шаркаю к нему, преодолевая бело-красно-сине-коричневое течение школьного планктона.
   -- Ну, ты че, шкет! -- выпячивая глаза, шипит нетерпеливый клиент. -- Где он? Давай показывай, не тормози!
   Я встаю слева от него боком, засовываю руки в карманы брюк и начинаю неторопливо пинать каменный бордюр.
   -- Слушай, Румын. А ты и в правду дурак. Стой, не дергайся! Папу надо было слушать. Чистый знает, что говорит...
   -- Ты... гр... чего?
   Я вздыхаю и оглядываюсь на школу. Курильщики за углом уже освободили пустырь и вяло тянутся на уроки. Звонко заверещал школьный звонок, и те, кто шел, рванули с высокого старта. Пора.
   -- Пойдем, чудо! Покажу тебе Караваева.
   И медленно направляюсь вдоль школы к излюбленному месту школьных хулиганов. Румын, оглушенный моей наглостью и трясущийся от бешенства, двигает за мной, не забыв привычно раскидывать колени на ходу. Я хмыкаю.
   -- Ну... ты... шкет... -- у него клокотало. -- Ну...
   "...Заяц, погоди!" -- додумываю я и подвожу черту почтенному собранию:
   -- Вот и пришли.
   Румыну звонко засвечивают между глаз.
  
   Любопытный удар.
   Легкий, сочный. Ладошкой. У Ирины ладошки маленькие, изящные, с длинными музыкальными пальчиками. Прелесть, а не девушка. Что интересно, парень сознание не потерял. Даже не покачнулся.
   А стал... дураком. Как я и обещал. Вялый, безобидный, как телок. Повис на плечах Ирины и как пьяный поволочил ноги туда, куда его повели. А повели его к дальнему за школой забору, где огромные кусты, с которыми я скоро сроднюсь, наверное.
   За забором, в один из проломов которого мы втискиваемся, петляет по тенистому склону узкая живописная улочка. Здесь даже на мотоцикле трудно проехать. Отсюда через балку видны заросли Исторического бульвара и купол Панорамы. А еще здесь много разбитых и заброшенных со времен войны домиков. "Развалки", как мы их тогда называли. Тут черта можно спрятать. И малышне лазить здесь категорически запрещено родителями всех мастей. Опасно. Только ведь все равно лазили. Бывало, и калечились под обломками очередного рухнувшего от ветхости перекрытия. Порой и насмерть, бывало...
   Мрачные места.
   В одну из руин этого хаоса мы и затаскиваем нашего клиента. От домика остались лишь обшарпанные унылые стены. Кусок крыши держится на честном слове только над дальней комнатенкой. Ни окон, ни дверей, разумеется, нет. Все завалено мусором, обломками мебели, осыпавшейся штукатуркой. Местами нагажено, в одном из углов явно когда-то жгли костер. Там валяются ящики из-под фруктов и мусора значительно меньше. Видимо, его просто отпинали ногами чуть в сторону для создания бичевского комфорта. Туда прямо на пол Ирина и усаживает Румына.
   Он хорош! Глаза пустые-пустые. Лицо расслаблено и умиротворено, рот приоткрыт, с уголка губ струится слюна. Спасибо, что сфинктеры ануса не расслабил. А ведь мог.
   Девушка заваливает его набок и защелкивает за спиной наручники. Возвращает Румына в тупо-сидячее положение и садится перед ним на корточки. Двумя руками Ирина начинает слегка подергивать бедолагу за мочки ушей, а потом вдруг резким движением хлопает ладошками по его ушам. Парень с лязгом хлопает челюстью и выкатывает глаза. В них нарастает осмысленность, потом ужас и категорический отказ восприятия окружающей реальности. Он начинает икать.
   -- Медленно набрал воздух, -- спокойно и нараспев говорит Ирина, -- и задержал дыхание.
   Парень быстро кивает и надувает щеки. Потом что-то хочет сделать руками, но обнаруживает непонятную проблему: руки ему неподвластны. С шумом выдыхает и открывает рот, намереваясь что-то сказать. Ирина мягким движением вставляет в это отверстие кусок ветоши, найденной тут же на полу. Фу!
   -- Теперь слушай и кивай, если понял, -- мой личный педиатр протягивает к Румыну руку и нажимает на какую-то точку справа под челюстью. -- Людям бывает больно...
   Парень выпучивает глаза, мычит и стучит ногами о пол.
   -- ...И не больно, -- мучительница опять дергает его за мочку уха с другой стороны. -- Если понял, кивни.
   Мелко кивает раз пять.
   -- Я задаю вопросы. Ты отвечаешь -- тебе не больно, -- медленно вытягивает кляп у него изо рта. -- Ты не отвечаешь -- тебе больно. Понял?
   -- По... Понял, -- выдыхает.
   -- Когда... у тебя... встреча... с координатором? -- по короткой паузе после каждого слова.
   Зрачки у Румына расширяются от ужаса. Он не понял.
   -- Ско?.. Рди?..
   Ирина досадливо морщится.
   -- С инспекторшей. С толстой ментовкой.
   Видно, как у Румына по виску бежит струйка пота, оставляя чистую дорожку на пыльной коже.
   -- Каждый... Вечер... -- у него тоже: по одному слову на каждый выдох, его бьет крупная дрожь. -- Пол... седьмого... Пироговка...
   Это же сквер, где он встречался с женщиной-оборотнем!
   -- Следующий вопрос. Где... малина... Чистого?
   -- Не... Я не знаю. Не знаю! -- он очень хочет, чтобы ему поверили. Он очень не хочет, когда больно. -- Он в спортзале. Сторожем. Уборщиком. Не знаю!
   В соседней комнате падает какой-то предмет. Ирина резко оборачивается, зажав Румыну рот.
   Тишина.
   Не спуская глаз с дверного проема, девушка не торопясь поднимает с пола знакомую Румыну ветошь, водит ею у того перед носом. Даже не сомневаясь, что ее правильно поняли и рот уже раскрыт, мягко вставляет кляп. Если бы мне не было так жутко, я бы залюбовался ее изящными и рациональными движениями.
   Опять что-то падает.
   Ирина бесшумно скользит на звук, наискосок к дверному проему, стараясь не оставаться на прямой линии. На ходу, не сводя глаз с дальней комнаты, мягко поднимает с пола кусок трубы. Не глядя! Как будто всю жизнь знала, что он там лежит.
   Коротко оборачивается и кивает мне на Румына -- мол, присмотри. Киваю в ответ.
   Прижимается к простенку перед проемом. Коротко качнувшись, быстро заглядывает в комнату и отшатывается назад. Мне отсюда видно, что дальний угол помещения почти до потолка завален какой-то рухлядью. Оттуда доносится шорох осыпающейся штукатурки. Ирина медленно минует дверной проем так, чтобы я не терял ее из виду, продвигается вперед.
   И...
   Оглушительный грохот! Тишина будто взрывается скрежещущей какофонией! Со стороны дальней комнаты бьет по глазам дневной свет, и все моментально пропадает в клубах пыли.
   "Крыша!" -- мелькает в сознании.
   То, чем постоянно пугали нас встревоженные родители.
   Справа елозит на боку, мычит и пытается встать Румын. Я его почти не вижу. Да никуда он не денется! Медленно в пыли двигаюсь в сторону упавшего перекрытия.
   Краем глаза замечаю, как слева в оконном проеме мелькает что-то темное. Ускоряюсь и вдруг натыкаюсь всем телом на какую-то жесткую преграду. Шея попадает в чудовищные тиски, и тут же я ощущаю страшный удар спиной о стену.
   Стекаю вниз, последним усилием воли удерживая сознание. От рези в глазах пытаюсь зажмуриться, но вдруг сквозь тень ресниц чувствую, как пыльная взвесь перед глазами темнеет и постепенно материализуется в страшное коричневое лицо с глубокими морщинами и пронзительно-пристальными глазами.
   Чистый!
   Не задумываясь ни на миг, закатываю глаза, мелко подрагиваю челюстью, изображая агонию умирающего человека. Одновременно с силой прокусываю губу и понимаю, что кровь просто не успеет показаться.
   Темнота смещается вправо. Я, как завороженный, не могу оторвать от нее прищуренных глаз и даже слегка поворачиваю голову. Чистый левой рукой за грудки усаживает Румына на пол, в правом кулаке у него что-то щелкает.
   И тут я с нарастающим ужасом понимания происходящего вижу, как старый урка, максимально приблизив свое лицо к лицу парня и впившись глазами в его глаза, медленно, миллиметр за миллиметром вводит тусклую полоску стали ему под ребро слева. Румын бешено мычит, выпучив глаза, яростно сучит ногами и... затихает.
   Чистильщик содрогается (это что, от удовольствия?!) и змеиным движением поворачивается ко мне. У меня по мере сил неестественно вывернута голова, глаза закатились до белков, рот открыт, из него сочится слюна с кровью. Я из последних сил сдерживаю дыхание.
   Страшные секунды кажутся вечностью. Из пыльного марева слышится сначала стон, потом шум и невнятные ругательства Ирины. Яркими брызгами в голове вспыхивает радость. Убийца резко оборачивается, потом вдруг быстро взваливает на плечо труп Румына и исчезает в сумеречном мареве. Под окнами шуршит битый щебень.
   Я жадно хватаю ртом воздух с пылью и сплевываю кровь.
   Жив! Опять жив!
  
   У Ирины была залита кровью левая сторона головы и тела.
   Рухлядь в углу спасла ей жизнь. Крыша потеряла остатки опоры со стороны улицы и обрушилась слева, по дуге схлопывая пространство. Кто-то, а я, пожалуй, знаю кто, просто вытащил из стены со стороны двора пару расшатанных кирпичей. На счастье моей напарницы дальний угол перекрытия сразу врезался в гору мебельного хлама, и девушке досталось уже обломками. Но досталось крепко!
   Сейчас она, отчаянно ругаясь, выбиралась на четвереньках из кучи строительного мусора. Я по мере своих сил растаскивал в стороны куски дерева и штукатурки.
   Слегка тошнило. Легкое сотрясение. Фигня.
   Что тут у Ирины? Открытая черепно-мозговая, но кость, кажется, не пробита. Трещина -- самое большее. Глубокие ссадины на руке, на шее, на боку слева. Футболка разодрана, видна левая грудь, забрызганная кровью. Не до эротики, хотя действительно тут лифчики не нужны. Глубоких порезов вроде нет.
   -- Порядок, -- бодрится Ирина и, неловко усаживаясь прямо на битый мусор, стаскивает через голову остатки футболки, начинает рвать ее на полоски. -- Где Румын?
   -- Румын-на зарезали... Чистый зарезал. Зарезал и утащил, -- хлопаю глазами. -- Давай помогу.
   -- Чистый, значит. Слушай, Старик, давай лучше пулей к автомату, тут через дорогу, рядом со школой...
   -- Знаю.
   -- ...Второй номер. Назовешь код -- три четверки, Рябова-Прокопенко. Давай. Хватит пялиться! Воды найди по дороге.
   Да-да. Воду, надо воду. Пыль медленно оседает.
   Я вылетаю на улицу и глазами ищу что-нибудь для воды. Тазик! Выскакиваю на улицу и оставляю жестянку возле колонки. Бегу к телефону-автомату, забираюсь, набираю номер, кричу:
   -- Четыреста сорок четыре, Рябова-Прокопенко. Быстрее, мужики!
   Лечу обратно, наливаю из колонки воду в таз. Стараясь не расплескать, топаю назад.
   Ирина уже сидит во дворике, прислонившись спиной к стенке. Широкой полосой ткани от футболки скрыла грудь. Это правильно. Сухими тряпками пытается протереть кровавые потеки на руке.
   Присаживаюсь рядом, отбираю клочки ткани, смачиваю в воде и протираю ей раны. Ну, слава богу, ничего страшного. Если не считать множества ссадин, порезов и страшненького вида синяков на теле. Могут быть трещины в ребрах. Есть, наверное, ушиб ключицы и плечевой кости.
   Надо проверять на внутренние повреждения, что-то мой ангел-хранитель бледнеет на глазах.
   -- Достань пенал из заднего кармана, -- говорит Ирина и, не вставая, поворачивается ко мне полубоком.
   В маленькой цинковой коробочке несколько шприцов-тюбиков, столбики таблеток, несколько ампул. Ирина прямо через джинсы втыкает себе один из шприцов в ногу и просит растереть в порошок пару таблеток. Стрептоцид? Посыпаем порошком ссадины. Что могу -- перевязываю.
   -- Ириш. Ну, ты как?
   -- Не дрейфь, Старичок. До свадьбы заживет, -- пытается улыбнуться сквозь боль. -- Возьмешь меня замуж?
   -- После твоего неглиже я, как джентльмен, просто обязан.
   -- Заметано...
   Тихо смеется и привычно ерошит мне волосы. Левой рукой.
   Появляется Козет.
   Не верю своим глазам: за ним маячит мой старый знакомый, капитан Гришко собственной персоной. Любитель дурацкой парусиновой обуви голубого цвета. Блин, только не надо делать такое озабоченное лицо. Кто его вообще сюда звал?
   В проломах забора мелькают люди в штатском.
   Интересно, на что похожа моя школьная форма? Мама!..
  
   Чистого не нашли.
   Труп Румына тоже. Скорей всего, убийца сунул его куда-нибудь в щель развалин и забросал хламом. Так его искать в этом районе можно очень долго. А может быть, тут среди разбитых домов действительно есть вход в заброшенные штольни военных лет, о которых ходят слухи среди нашей ребятни. И дед скрылся там.
   Между прочим, подобные слухи ходили и по поводу Дворца Пионеров. И я совсем недавно имел удовольствие убедиться, что эти байки имеют под собой вполне реальное основание.
   В тайный спортзал, где мы занимаемся чудесами с Козетом, я попадаю через самый настоящий подземный ход. Сначала захожу на территорию детского плавательного бассейна, ныряю в одну из подсобок, от которой у меня есть собственный ключ, и двигаю в сторону легкую фальшстену за нагромождениями пенопластовых плавсредств.
   Там находится могучая бронированная дверина со штурвалом, который я могу провернуть только ценой неимоверных усилий, а за нею -- бетонные ступеньки, ведущие в самое настоящее мрачное подземелье. Правда, очень короткое. Но со многими ответвлениями в разные стороны, которые закрыты -- где решетками, где такими же бронированными чудовищами, а где и просто завалены камнями и залиты бетоном. В санузел спортзала я поднимаюсь по осклизлой винтовой лестнице, вьющейся вокруг каменного столба, воняющего гнилыми водорослями. Вот вам и слухи!
   Да чего там! Однажды лазая с пацанами, в самом центре города мы как-то неожиданно обнаружили заброшенный тоннель, пронзающий городской холм под Дачами почти от Комсомольского парка до Загородной балки. Жуткий, темный, огромный.
   Вообще в городе копают подземелья с первых дней его основания. Сначала рыли для получения строительного камня. В первую оборону во время Крымской войны -- для обустройства редутов и укреплений. Полковник Тотлебен устроил тогда самую настоящую подземную войну для нанесения неожиданного урона противнику. А бабушка Трюхина ухаживала за ранеными бойцами именно в подземном госпитале -- это уже в Великую Отечественную. Рассказывала, что месяцами солнца не видели.
   М-да... Историк проснулся.
   Взрослая память профессионального учителя мягко вытесняла из детского сознания непередаваемый ужас только что пережитого.
   Смерть человека, насильственную жестокую и циничную смерть я видел первый раз в жизни. Рядом с собой. На расстоянии вытянутой руки. Под кошмарной тяжестью осознания того, что я следующий...
   Лобастый "уазик" санитарной машины вкатился на территорию Первой городской больницы со стороны Пироговки.
   Пироговки?
   Ирина успела передать информацию о ежедневных встречах инспекторши-координатора?
   Она без сознания лежала на носилках в тряском салоне автомобиля, и рядом с ней копошились два медика. Меня после укола тоже придерживала женщина в белом халате, сидящая рядом. Она крепко держала меня за плечи, не давая уж слишком дергаться больной голове.
   "Сейчас сам Козету доложу. -- Ноющая боль в затылке плавно угасала, становилось так уютно, мягко и темно, что хвостик последней мысли все же ускользнул от угасающего сознания. -- Без домыслов, соплей и..."
   Спать...
  
  
   Глава 13
Не до заморских нежностей
  
   Небо.
   Пронзительно синее. Оно такого глубокого и сочного цвета, что даже кисейные занавески на окнах не могут скрыть вопиющей его насыщенности. И темно-зеленые верхушки деревьев, колышущиеся от легкого ветерка вдали.
   Если я вижу верхушки, значит, нахожусь выше деревьев. На холме. Ну да, больница. Первая городская как раз и находится на возвышенности. Я в больничной палате. Осматриваюсь -- палата на двоих, светлая, просторная. Вторая койка аккуратно заправлена, соседа не предвидится.
   Отбрасываю простыню и сажусь на кровати. Чувствую себя вроде ничего. Даже очень ничего! Слегка саднят синяки на спине, но в голове -- легкость, руки-ноги просят движения. Потягиваюсь со вкусом.
   Детское тело -- прекрасный аппарат. Неутомимый, гибкий и быстро восстанавливается!
   Встаю, вижу на полу огромные госпитальные тапки и ныряю в них. Я в огромных черных семейных трусах и безразмерной голубой майке. На спинке стула рядом с кроватью -- аккуратно сложенная коричневая пижама. Казенная. С подшитым белым подворотничком.
   Подволакивая за собой шлепанцы, выглядываю в коридор. Он оказывается совсем коротким. От одного торцевого окна до другого от силы метров двадцать. Флигель какой-то. Всего пять или шесть дверей в палаты. Вижу холл с перилами лестничной клетки. По лестнице легко понимается женщина в белом, видит меня, но, абсолютно никак не реагируя, заходит в одну из палат.
   Бесконтрольность. Это хорошо! Ощущение спокойствия и абсолютной домашней надежности постепенно наполняет меня. Почти уже по-хозяйски шлепаю по коридору и заглядываю в помещение, куда только что зашла женщина, легкомысленно не закрыв за собою дверь.
   -- Привет, женишок!
   Чувствую, как тепло разливается по груди.
   Ирина! Она лежит на больничной койке лицом к выходу, голова плотно забинтована. Левое плечо тоже. Поверх простыни -- тонкие бледные руки со следами зеленки. Местами заклеено пластырем. Рядом возится с капельницей медицинская сестра.
   -- Хороша-а, мать, -- говорю, заходя в палату и оглядываясь вокруг. -- Да твоей красоты никакими нарядами не испортишь!
   Тонкие руки на простыне слегка подрагивают от беззвучного смеха. Медсестра укоризненно оборачивается на меня.
   -- Ну, рассказывай, чего тебе там отрезали, -- присаживаюсь на край койки, -- надеюсь, все прелести на месте?
   Маленькая ладонь сжимается в кулачок и вяло грозит мне неминуемой расправой.
   -- Озабоченный не по годам, -- ставит диагноз Ирина, -- лет через десять бедные девки у тебя будут.
   -- Да они и сейчас -- краше в гроб кладут.
   Ирина, содрогаясь, дает мне пинка, высунув ногу из-под простыни.
   -- Дуй к телефону, клоун. Доложись по операции. Наберешь четвертый номер.
   -- А ты? Докладывала?
   Лицо Ирины хмурится.
   -- Я... я не уверенна, что успела... Ты продублируй лучше.
   Бросаю взгляд на будильник, стоящий на столе у окна. Начало седьмого. Минут через двадцать в парке на Пироговке должна отсвечивать толстая инспекторша с очень подозрительными связями. Пока позвоню, пока расчешутся...
   -- Ну ладно, мать. Выздоравливай. Будут обижать -- зови.
   -- Старик. Даже не думай! -- Ирина порывается встать, но медсестра ее мягко придерживает, прижимая к подушке.
   -- Ты о чем? Я во двор, прогуляться, -- и, не давая ей и слова сказать, исчезаю из палаты.
   Где там мои пижамные штаны?
  
   Через дорогу от больничной территории -- кладбище Коммунаров, южный вход которого как раз и выходит на Пироговку. Площадь Пирогова. Там рядом и находится нужный сквер. Тут не торопясь -- две минуты ходу.
   Как все-таки удобно быть мелким! Через решетки просачиваешься, под воротами проскальзываешь, среди великанов-прохожих просто растворяешься. Пижамные коричневые штаны я подворачиваю до уровня колен. Майку снимаю и забрасываю на спину, продев обе руки в ее лямки. Шпана именно так у нас и ходит. Тапки не беру, бегу босиком -- тоже ничего необычного для малолетки.
   Вот я уже и на месте.
   Рановато выскочил, сквер еще пуст. Под впечатлением своего недавнего провала в дебюте "наружки" стараюсь максимально зашифроваться. Близко к зоне наблюдения не подхожу, высматриваю для начала место моего скрытного пребывания. По-любому получается -- внутренний забор кладбища. Там и кусты, и оградка, а под ней снаружи тянется небольшой ров, затянутый до краев сухой полынной травой. Обзор нормальный, хотя отсюда точно ничего не услышишь. Ну и ладно. Я просто гляну. Только одним глазком...
   Мемориальное кладбище давно уже превратилось в один из городских парков. Оно находится на границе двух боевых районов -- Матюхи и Дач. Причем в длину. Нейтральная полоса метров в сто длиной и около пятидесяти шириной в центре. Я вспоминаю, что в одном месте к парковому забору примыкает небольшой двор и гаражная зона "Мотор". Там живут так называемые "беспредельщики", не желающие примыкать ни к одной из группировок. Поэтому их лупят все. А они с азартом вылавливают и бьют всех одиночек из двух соседних графств. Это, собственно, пока самое слабое звено моей диспозиции. И время как раз подходящее для охоты...
   Есть объект! Появилась инспекторша.
   Не в форме, но габаритов не замаскируешь. В сквер не заходит, топчется у бочки с квасом на входе. Сегодня она в цветастом сарафане, в руках -- хозяйственная сумка, на голове -- мятая соломенная шляпка мышиного цвета. Лица почти не видно. Если бы не комплекция -- не узнал бы.
   А это точно она? Вглядываюсь. Ну да. Ухватки, ужимки -- все ее. Так! В магазин заходит. А, ну ведь время еще не подошло, правильно. Будем ждать...
   -- Эй, ты с какого района?
   Вот же, вспомни беса...
   Мальчишка моего возраста стоял под забором, на решетке которого образовался мой наблюдательный пункт, и вызывающе смотрел вверх. Чуть поодаль по рву не спеша двигались три фигуры постарше, шурша травой.
   -- С какого района, спрашиваю?
   Я вздохнул. Стандартная формула для начала задушевной джентльменской беседы. Ведь без разницы "с какого района", все равно бить будут. К чему этот бессмысленный дворцовый этикет? Беспредельщики, одним словом.
   Может по накатанной? Маму ведь удивил...
   -- Excuse me? I don't exactly understand your question.
   -- Фиг ли ты там лепечешь? В рыло дать?
   Ну да. Тут не до заморских нежностей. Тонкие материи как-то неуместны.
   Оцениваю диспозицию. Не, силового контакта я, пожалуй, не потяну. Единственное преимущество -- я сверху на заборе.
   А, нет. Нет преимущества -- идущий сзади боец неторопливо запрыгивает на оградку, фактически отрезая мне путь к потенциальному отступлению. Бегство безнадежно. Эти зверьки всю жизнь бегают как мустанги, просто не оторвусь. Ну вот как же вы некстати! Теперь придется что-то выдумывать или... огребать.
   Нужен нестандартный подход.
   Может быть, так? Спрыгиваю вниз. Поворачиваюсь к приближающейся рати задом и поднимаю майку, демонстрируя лиловый синяк на всю спину.
   Молча подходят.
   -- Ну, и дальше?
   Во-от! Разговор начинается.
   Конечно, видали они синяки и похлеще. Опасность, что начнут бить сразу сохранялась, но бить по синяку... Не комильфо. Картина легких увечий на самую малость приостанавливает их бойцовский пыл. На какую-то пару секунд. Ну, теперь ход за мной. Не ошибись...
   Поворачиваюсь к опасности лицом.
   -- Две морды, -- говорю трагически, -- две бандитские морды: жирная баба и кент лет тридцати. Плющат пацанов на Коммунарке. Кидают в багажник и куда-то увозят. Друга моего вчера. Увезли. Пока крутили его, я смылся. Чуть хребет не сломали. Видали? Бабу я нашел. Там. В магазин зашла. Ждет кента своего. Поможете, братва? Отследить надо...
   Полная ахинея. Но с расчетом на заманчивое приключение. Я помню, что подобные страшилки были довольно популярны среди мелкой шпаны, хотя тут парни слегка постарше. Но, может, прокатит?
   -- Вон она, -- в панике машу рукой на объект и картинно прижимаюсь к забору. -- Стрем, пацаны!
   Просто не даю им возможности пораскинуть мозгами. Сразу включаю экшен. Казаки-разбойники. Действовать -- не думать. Мальчишки инстинктивно пригибаются во рву. Тот, кто на заборе, -- прячется в кустах.
   Не давать опомниться:
   -- Давай так. Ты, мелкий, идешь, не прячась, вдоль дома. Трешься возле кваса. -- "Мелкий" на год старше меня как минимум, но он уже в азарте, не бычит и рвется в бой. -- Стой, скажу когда. Ты, рыжий, с другой стороны, к той сапожной будке, паси оттуда. Там, наверху, не отсвечивай, сиди в кустах, наблюдай.
   -- А-а...
   -- А ты, здоровый, вместе со мной. Типа, по скверу гуляем. Все пасут до упора, встречаемся у "Шлема". Пошли. Гоу-гоу!
   Охреневшие от темпа подачи вводных из уст недавней жертвы и полного отсутствия плюрализма мнений, а также в предвкушении неведомых приключений, пацаны рассыпаются по боевым постам.
   Здоровый по-братски кладет мне руку на плечо, и мы неспешно двигаем в сторону сквера.
   Кажется, бить не будут.
   Хотя...
  
   А вот интересно, современные дети повелись бы на этот сумбур?
   Думаю, нет.
   Дети двадцать первого века с пеленок уже практичны и недоверчивы. Их на мякине не проведешь. Вот такой вот отпечаток времени. Проклятое советское прошлое, а детвора наивна, романтична и хулиганиста. В противовес нашей -- в большинстве своем циничной, корыстной и эгоцентричной. Хотя там, в будущем -- на дворе торжество свобод и демократии.
   Парадокс...
   Я специально выбрал в напарники лидера, чтобы меня не заподозрили в развешивании лапши на беспредельных ушах. "Братва", если честно, больше мне мешала, чем помогала. Зато избавился от разбитого носа и лишних синяков. Мои агенты-щупальца охватывали сквер кольцом, и выглядело это довольно естественно. Просто бегают себе мальчишки, играют в "войнушку".
   Все равно было слегка тревожно: не вспугнули бы кого не надо.
   "Контакта" пока не было. Тетка, выйдя из магазина, стала ковыряться в россыпи арбузов перед крыльцом гастронома. Щупала зеленые тушки, сжимала ладонями, прикладывала к уху. Сама шныряла глазами туда-сюда. Явно кого-то ждала.
   Не так пасем, не так! Зря я полез со своей инициативой, надо было Ирину послушать.
   С другой стороны, "с паршивой овцы"...
   С надрывным гудением на остановку подъехал троллейбус, незабвенное творение завода, носящего имя пламенного революционера Урицкого. Мы с напарником уже рядом с остановкой и нацеливаемся войти в сквер, на центральную его аллею.
   И тут я резко останавливаюсь.
   Наши!
   С троллейбусной подножки легким прыжком беспечного тюленя десантируется мой "любимчик", капитан госбезопасности Гришко в характерных летних тапочках. "Голубая молния" с небес. "Кто, кроме нас?"
   Пытаюсь спрятаться за своего помощника.
   Стыдуха! Значит, Ирина все-таки успела все доложить, и моя "подстраховка" оказалась совершенно не нужна. А может, и вредна. Надо срочно сворачивать самодеятельность и возвращаться на базу.
   -- Тише, тише. Стой! -- шепчу я, прячась за тельце партнера и заведомо пресекая поток назревающих вопросов. -- Не поворачивайся. Вот он. Кент! За спиной у тебя.
   Капитан, стрельнув глазами вокруг и не обратив на нас никакого внимания, легкомысленно зашагал прямо по аллее. Ну и кто из нас хреновый конспиратор?
   -- И что делать? Что делать-то? -- парень паникует, это плохо. -- Сваливать надо!
   -- Стой. Стой. Вот так, -- успокаиваю напарника как испуганную лошадь и с каждым словом делаю по маленькому шажку вокруг него, скрываясь от позора. -- Стой. Еще чуток. Вот та-ак. Вот... так!!!
   С последними словами резко прыгаю на проезжую часть, в пару скачков догоняю трогающийся троллейбус и цепляюсь за металлическую лестницу на его корме.
   -- К "Шлему"! Двигай к "Шлему"!
   Так мы называем памятный знак Пятому бастиону на Коммунарке.
   Все! Агенты мне больше не нужны.
   Расквашенный нос тоже.
   Я крепче ухватываюсь за поручень, чтобы не свалиться: троллейбус набирает ход. Проезжая вдоль сквера, вижу сквозь кусты, как Гришко неторопливо приближается к арбузам.
   Чего он не шифруется-то совсем? Задумал чего?
   Арбузный развал скрылся за углом дома.
   Ну и что? Каков результат? На редкость бестолковая прогулка. Пора возвращаться к пилюлям.
   Если бы я только знал, в какой узел завернет всю логику событий эта моя "бестолковая" самодеятельность!
  
   Оказывается, пока я лежал в отключке, в больничную палату приходила мама. Точнее, не сюда, а в центральный корпус, куда меня экстренно перетащили на время прихода родственников. Матери на скорую руку сочинили легенду об остром аппендиците и о том, что я уже "кайфую" под наркозом после удачно проведенной операции. Как я впоследствии буду ей объяснять отсутствие шрама, суровые защитники Родины даже не задумались. А еще ей сочинили версию про предстоящий "карантин" и рекомендовали ограничить посещения своего чада. После ее ухода мою тушку вернули во флигель, и теперь у меня недельный отпуск от всех домашних обязанностей.
   Крошечный двухэтажный корпус располагается в тенистом углу на территории больничного городка в гуще акаций и кипарисов. Он ведомственный. Случайные больные или посетители туда попасть не смогут по причине отсутствия нормального человеческого входа в здание.
   Выходя первый раз, я чуть не заблудился -- метался по всевозможным пристройкам, автоклавным и подсобным помещениям. Потом выяснилось, что достаточно было с центральной лестницы спуститься в подвальный "карман" и по короткому переходу дойти до скрытого выхода, который на поверхности был замаскирован под полузаглубленную будку непонятного назначения. Но с грозными надписями "Вход категорически воспрещен!", "Опасность инфекционного заражения" и так далее. Невзрачного вида железная дверь, постоянно закрытая снаружи, легко открывается простым нажатием пальца на дверной глазок. Вот такие чекистские хитрости!
   У меня полная свобода передвижений.
   Весь медицинский персонал находится на первом этаже. Их аж два человека -- врач и медсестра. Им плевать на режим, контроль и дисциплину среди выздоравливающих, коих, к слову, во флигеле тоже только двое -- Ирина и я. Задача местной медицины -- первая помощь при поступлении и текущий уход. Ну и если что-то экстренное. Они часто выезжают на медобеспечение каких-нибудь операций. Что-то сложное в медицинском плане делают уже штатные врачи Первой городской. Получается, где я нахожусь и что делаю -- это только мое сугубо личное дело. Класс!
   Тренировки, разумеется, пока приостановили. Сергей Владимирович велели отдыхать-с. И особо не светиться в городе, что я самонадеянно расценил как формальное разрешение на свободный выход. Тем более что в шкафчике палаты мною обнаружен был скромный гардероб повседневной одежды соответствующего размера. Так что "особо не светился" я уже сразу на следующий день, с самого утра.
   Мне нужен был Родион Пронников, один из хулиганствующих пионеров. И понимание того, чего хочет от его папы-летчика загадочная инспекторша по делам несовершеннолетних.
   Поиск приключений на филейную часть продолжался.
  
  
   Глава 14
Щекастая девушка с красивыми ногами
  
   -- И что от меня надо?
   -- Да ничего! У родаков отпросишься, и все! В первый день экскурсии там разные, Бахчисарай, потом -- выход, небольшой переход с десяток километров до Верхнесадового, ночевка и дневка. А на дне-овке!..
   Юрась мечтательно закатывает глаза...
   Он агитирует меня сходить в поход вместе с их группой от Детской туристической станции. Дело в том, что я решил нанести визит вежливости лидеру пионерствующего хулиганства прямо домой. Адрес -- не проблема. Просто выследил. Надо было почесать языками, обсудить сплетни и ненавязчиво расспросить о Родионе.
   И вдруг я увидел -- гитару!
   Акустику-мини. Как раз под мои ручонки. Юрась, оказывается, в первом классе занимался в музыкальной школе, потом сломал палец и бросил. Теперь это чудо висело на стене -- между редкими в то время плакатиками Брюса Ли, Мухаммеда Али и... кто это?.. Неужели Попенченко? Гениальный советский боксер. Он умрет через полтора года -- нелепо и... мутно.
   Я с уважением глянул на Юрася.
   -- Слушай! А хочешь услышать песню про Валерия Попенченко?
   Меня аж потряхивало, как хотелось взять в руки инструмент. Напрочь вылетели из головы все шпионские заморочки.
   -- А ты что, играешь? -- звучит недоверчиво-насмешливо.
   -- А сейчас сам увидишь.
   Я схватил инструмент, подтянул струны и начал изображать Высоцкого: "Удар, удар, еще удар, опять удар -- и вот..." -- ну и, естественно, про апперкот.
   -- Ну как? Умею?
   -- Слышь, Витек, -- глазки у Юрася начинают загораться, -- а что еще можешь?
   Я мог... "Отель в Калифорнии" на английском... "Марионетки", которые еще не написаны Макаревичем, и "Наш дом", который написан... незабвенную "Yesterday". А когда я разошелся и выдал "Группу крови" Цоя, Юрась взбесился и стал требовать, чтобы я всенепременнейше пошел с ними в поход. Ну, просто без вариантов...
   -- На дневке -- костры, песни, соревнования там разные будут, палатки ставить, переправы, дюльферы, девчонки... хотя... -- сообразил, что последний аргумент не в кассу, и моментально "перекинул стрелки": -- Ну нельзя нашей группе без гитары, никак. Вите-ок!
   -- А сам?
   -- Да палец у меня! Не могу. Давай, Витек. Не ломайся.
   Да я, собственно, уже и не ломался. Тем более что Родион тоже будет там.
   Ирину надо будет предупредить...
  
   Шумной ватагой мы втянулись на территорию туристической станции. У мальчишек -- тяжелые рюкзаки, палатки, спальники. Один я -- с гитарой и налегке. Обещали, что всю амуницию выдадут здесь, на складе. У каждой группы -- своя каптерка, класс и взрослый инструктор на выходе. Наш инструктор -- женщина. Это -- некто Галина Анатольевна, которая должна разрешить мое участие в походе. Но Юрась не считал это проблемой: "Галина -- классная тетка, не дрейфь. Сама велела нам походного гитариста найти. Все путем будет!"
   И вот меня ведут знакомиться. Что, опять песенки? Или...
   ...Песенки потом.
   Вот это встреча!
   Приветливо и с любопытством меня разглядывая, за инструкторским столом туристического класса в зеленой штормовке, шароварах, кедах и панаме с широкими полями сидела... некрасивая щекастая девушка с кудряшками. Та самая, которую я давеча на пляже наблюдал в сидячем, висячем и в ползающем по камням состояниях...
   "Вот где она накачала свои икры, -- мелькнуло, -- в походах! И по камням лазит..."
   -- Проходим, ребята. Снимайте рюкзаки. Это наш новенький?
   -- Классный парень, Галина Анатольевна! Мировой! Брать надо! Ну, пожалуйста!
   Мальчишки галдят все в один голос. Странно то, что к ним присоединяются и девчачьи обертоны. Оглядываюсь. В классе обнаруживается еще человек семь пацанов и около пяти девчонок. Почему-то за меня вписываются все.
   Дружненько тут у них...
   -- А классный парень сам умеет разговаривать?
   -- Угу.
   -- Ага-а! Ну-у, теперь все в поря-адке. А то я как-то опасалась... Поешь точно так же?
   -- Еще хуже. Слова приходится говорить.
   -- Слова-а? А это не опасно?
   -- Ну, вы же к риску привычны. Пару лишних карабинчиков, страховочку потуже, и... тикать. Ноги, надеюсь, крепкие?
   Не выходят у меня из головы ее ноги!
   -- Куда уж нам, ползункам.
   -- Ползункам? А что, здесь еще и грудью кормят? Это я удачно зашел...
   Пацаны сначала деликатно похрюкивали во время пикировки, а теперь открыто заржали. Галина Анатольевна тоже смеялась. Хорошо смеялась, открыто.
   -- Ну, кажется, наш парень. Лен! Давайте на склад, подберите ему, что надо. Все оставляем здесь и через полчаса собираемся возле музея в административном здании. Желающие со мной на полигон, поработаем с обвязками.
   Смешная пигалица с двумя хвостиками на голове, тоже в штормовке, черных обтягивающих штанах, легких спортивных тапочках и с яркими пестрыми гетрами в полоску, полуобняв меня за плечи, повела на склад.
   -- Я -- Лена. Тебя Витей зовут?
   -- Угу.
   -- Ну, хватит. Поняли мы, что за словом в карман не лезешь. В походы ходил?
   -- Ну да. Еще в детском саду. Помню, выдвигаемся мы как-то от грибка к веранде...
   -- Вот ты прикольный! Слушай, а ты точно десятку пройдешь? Отдашь, если что, рюкзак Олегу. Такой высокий мальчик... Симпатичный...
   -- Совет вам да любовь.
   -- Дурак! Просто он... всем помогает... всегда.
   -- Расслабься, Лен. Если устану -- я тебе шепну. А ты -- Олегу. Идет?
   -- Идет!
   Она, смеясь, взъерошила мне волосы. Как Ирина...
   Далась им моя голова.
  
  
   Глава 15
Краеведческий комик
  
   -- Пг-г-гоходите, дети. Пго-хо-дите. Остог-г-гошненько. Гуки-ноки бег-г-гегите.
   -- Гы-гы... Хи-хи... Ох-хо-хо...
   Это мы нарисовываемся в музее.
   Живописный старичок, смотритель краеведческой экспозиции, разве что не крутится на месте. Мелко перешагивая по паркетному полу, он забавно суетится и даже слегка подпрыгивает на месте от возбуждения. Невысокого роста, с седыми лохматыми космами а-ля Эйнштейн и тонкими золочеными очками на кончике носа, директор музея излучает ауру доброго и рассеянного алхимика-психопата из сказки. Одет в синий лабораторный халат поверх какого-то костюма-двойки затрапезного вида. В левом нагрудном кармане -- целая батарея канцелярских принадлежностей: несколько ручек, остро заточенный карандаш, коротенькая линейка. На ногах... домашние тапочки.
   Ну и типаж! Нарочно не придумаешь. Хоть сейчас в кино снимать!
   Мы -- знатные гости. Что хочется отметить -- многочисленные. Музей, видимо, не страдает от аншлагов. Посетителей раз-два и обчелся.
   Я, кстати, обнаружил своего "хвоста" в качестве одного. Пузатый капитан Гришко, любитель голубого цвета, топчется за витриной, в которой размещается чучело огромного крымского кабана.
   Ради справедливости приходится признать -- вел он меня ловко! Я целый день болтаюсь по городу, а заметил его только здесь. Причем Гришко явно знал мой маршрут. По крайней мере, в музее он был уже до меня. Вон, делает вид, что не обращает на меня никакого внимания. Наклонившись, трет пальчиком стекло на уровне клыков косматого чудовища.
   Я натянул на нос шляпу-панаму и поглубже запахнулся в штормовку. Поиграем в прятки? Меня фиг узнаешь в новом прикиде.
   -- А здесь, г-гебятки, на каг-гтиночке фг-гаг-менты потг-гясающей аг-гкелогической г-гаскопки гаг-годища, обнаг-гуженого в уг-гощище Ка-г-г-га-Тау.
   -- Хрм... грм... хих-к... Ик! -- группа просто давится.
   Этот старичок что, специально выбирает слова с неудобной для себя буквой?
   Комик кг-гаеведческий.
   -- Ребята... -- Галина Анатольевна говорит мягко, успокаивающе, только стальные нотки в голосе все же позвякивают.
   -- Пг-г-гедлагаю пг-гойти к истог-гической галег-г-гейке...
   -- Давид Абг... Абрамович, -- Галина оговаривается. О-о-о! Толпа уже бесшумно воет, слезится и сучит ножками, -- Можно вас на секундочку? Пусть ребята самостоятельно походят.
   -- Конечно, конечно, любезная Галина Анатольевна, -- повезло деду с именем нашей инструкторши, а нам можно понемногу выдохнуть и расслабиться. -- Всенепг-г-геменейше. Пг-г-гойдемте, г-газ наззг-гела г-гоковая потг-гебность, пг-г-гойдемте. Г-говненько в каптег-гочку...
   А-а-а! Скотина! Группа уже в полнейшей истерике, спотыкаясь и пихая друг друга в спины, ломится в обратную сторону. Кто-то впереди падает, пытается подняться, о него спотыкаются, опять падают, девчонки рыдают, парни лупят друг друга по всем частям тела, пытаясь хлопками заглушить гомерический хохот. Бесполезно. Дурдом!
   Экскурсия удалась на славу.
   Галина Анатольевна в дверях "каптегочки" оборачивается и бросает на нас негодующий взгляд. Мы, поскуливая и вытирая слезы, разгромленной армией на ощупь пробираемся к выходу.
   Я ищу глазами капитана.
   Его нет.
  
   Отличный позитивный заряд перед походом!
   Это что, так и было задумано? Олег, самый старший из нас, говорит, что музей посещается участниками секции перед каждым выходом. Только Давид Абрамович радует юных туристов своими бенефисами довольно редко. Мне просто повезло. Обычно в качестве экскурсовода выступает инструктор, акцентируя внимание на той местности, куда направляется группа. До экспозиции Крымско-татарского ханства в музее мы сегодня не дошли ну самую малость. Она как раз и находилась в "истог-гической галег-г-гейке", оказавшейся одной из капелек в нашей переполняющейся чаше терпения.
   Фу-у! Развеселил, старый черт.
   Тупое, конечно, веселье. Детское. А с другой стороны -- а я тут кто? По крайне мере, взрослым по паркету от хохота не покатаешься. А как тонус поднимает! Группа готова сейчас горы свернуть.
   Из административного корпуса выходит Галина Анатольевна. В руках у нее пачка брошюр, несколько книг и... пакет вощеной бумаги размером с книгу.
   Размером с книгу?
   Так-так. Абсолютно естественная ноша, если бы не...
   ...В памяти всплывает рука девушки, выуживающая целлофановый пакет такого же размера из каменной ниши, потом этот же пакет за резинкой трусов. И белая полоска кожи...
   Эй, ребенок! Охолонь!
   -- Ну, что? Позорники? Не стыдно? Автобус в Бахчисарай через час. Время есть. Давайте все в класс. Раз не хотим слушать, будем листать брошюрки. И думать над своим поведением... г-гебятки...
   Ну вот. Ну вот кто просил?
   Начинаются поддавливания, похрюкивания, подрыгивания и... душной волной всех накрывает очередной приступ истерики. Сил нет смеяться, все уже скорее плачут, трут глаза, просят о пощаде. Смеется и Галина Анатольевна. Смех делает ее некрасивое лицо симпатичным, появляются привлекательные ямочки на щеках.
   -- Ну хватит... Хватит, озорники. У нас еще один музей по плану -- в Ханском дворце. Там хоть меня не позорьте. Нет, серьезно. Обещаете?
   -- Обещаем! У-ух... Железно! Век воли не видать! Чтобы нас альпенштоком придавило! Чтоб нам пустую гречку жрать без тушенки! Да чтоб нам глаз на...
   -- Стоп! До-остаточно! Убедили. Верю. Олег, Оксана, держите книги. Рустам, вот пакет, тут карты, регламент и схемы ориентирования, разберись. Леночка, раздашь брошюры. Все. Время не теряем.
   Ну вот. Приплыли.
   Черноголовый паренек на ходу в класс уже надрывает подозрительный пакет, привлекший мое такое пристальное внимание. Пустышка.
   Проклятая паранойя!
  
  
   Глава 16
Новая команда
  
   Возможно, я ошибаюсь, но отсюда, с забытой временем кочки семидесятых застойных лет, у меня складывается впечатление, что ребятня начала двадцать первого века находится под чудовищным гнетом культа воинствующего эгоизма.
   "Учись выживать, сынок".
   "Ты должен уметь постоять за себя".
   "Знай и помни о своих правах".
   "Никто о тебе не позаботится, кроме тебя самого".
   "Нет денег -- нет счастья".
   Сами себе не отдавая отчета, современные папы и мамы растят бойцов-одиночек, думающих в первую очередь о себе. Да что там далеко ходить! У меня ведь тоже сын, уже взрослый. И хоть, к его чести, ни разу в своем детстве он не закатывал истерик на тему "Хочу! Купи!", сам я, тем не менее, всегда учил его бороться с обстоятельствами и тянуть на себя, по возможности, все, что тянется...
   И вот теперь я вижу и вспоминаю, что здесь совершенно другие дети!
   Здесь не говорят: "Мама, я хочу есть!" Здесь говорят: "У нас есть что покушать, мам?"
   Здесь попрошаек, канючащих в магазине "Купи мне это!", мы, презрительно переглянувшись, вычеркиваем из круга своего общения.
   Здесь за велосипед в подарок надо с полгода не косячить и хорошо учиться.
   Здесь на дни рождения еще дарят книги. А именинники при этом не чувствуют себя обманутыми. И никогда не запоминают специально -- кто что принес.
   Здесь не встречают "по одежке". Всем наплевать, что у тебя дорогая обувь или импортный ранец. Хотя все же перешитая куртка студенческого стройотряда -- это круто! Или туристическая штормовка. Или тельник...
   Здесь часто дерутся до крови, но никогда не бьют девчонок! И даже не матерятся при них. Нет, ну конечно, можно дернуть за косичку свой объект симпатии, толкнуть, сделать подножку. Но всегда будь готов к тому, что за это тут же может прилететь со стороны. Заступиться за девчонку -- не стыдно!
   Возможно, я идеализирую. Только такое у меня впечатление. ИМХО, так сказать...
   Ну вот, пожалуйста!
   Я наблюдаю, как мальчишки застойных лет молча и деловито вытряхивают из рюкзаков девчонок тяжелые вещи и перераспределяют их у себя. Девчонки протестуют, возмущаются, но все равно лишаются палаток, тяжелых мешочков с крупой, консервов и связок увесистых металлических колышков. Их рюкзачки становятся легкими, мягкими и удобными. Внутри только пушистые спальники и теплая одежда со сменкой. Снаружи принайтованы только легкие пучки обвязок. Парни же значительно отяжелели: рюкзаки в два этажа, рулоны палаток, брезента, висят котелки, толстые связки альпийской веревки, палки, топоры...
   И это не рисовки с их стороны! Это -- норма. Слабый должен быть под защитой.
   Мой рюкзак, к слову, тоже не особо меня тянет к грунту. Его тоже должным образом ополовинили. Я ведь самый юный член команды.
   Команды!
   Это еще одно маленькое, но значительное отличие застойной детворы от несовершеннолетних индивидуалистов наших дней. Здесь повсюду "команды" -- дворы, районы, шайки, банды, кружки, спортивные секции. Я помню, как за верхушку крутизны самозабвенно дрались учащиеся музыкальной студии Дворца культуры строителей с зазнайками из музыкальной школы на Очаковцев.
   "Наше сольфеджио лучше!", "Нет, наше!", "Ах, так? На, получай..." Команды!
   Сейчас наша команда грузится в автобус. Тяжести укладывают в багажные карманы, рюкзаки аккуратно складывают под сидениями. Мою помощь деликатно игнорируют. Тогда я занимаю одно из кресел в центре, сажусь ногами в проход (мешая всем) и начинаю набренькивать на гитаре.
   Моментально вокруг меня возникает девчачье кольцо, и оказывается, что я откуда-то знаю походную "Картошку", "Подружку-кружку", "Дикарский гимн" и "Отважного альпиниста", на мотив известной песенки детей капитана Гранта:
  
   Жил отважный альпинист, был он молод и речист,
   И не часто, скажем пря-амо, был чист...
   Брал пятнадцать он вершин,
   Ночевал среди лавин,
   Но всегда он улыбался, мамин сын. 
  
   "Мамин сын!", -- орут уже и присоединившиеся к девчонкам пацаны, хулигански поглядывая на Галину Анатольевну. Она улыбается своими милыми ямочками.
   Автобус давно уже в пути. За окном мелькают диковатые склоны Лабораторной балки. Мы выезжаем из города. Слева на холме кипит стройка: там скоро появится микрорайон "Победа" -- "PREX", как нарекут его юные обитатели-оторвы.
   Проводив глазами ускользающие подъемные краны, я пытаюсь удивить девчонок "Несмеяной" Маркина, которому сейчас лет четырнадцать. Оказывается, что все эту песенку отлично знают!
   Ах, та-ак! А это? "Плакала девчонка, слезы не унять..." Знают! А так? "Мне бы жизнь свою как кинопленку прокрутить на десять лет назад..." Знают!!! Правда, почему-то без припева про зацелованный песок. Но припев выучивают моментально и орут так самозабвенно, будто всю жизнь пели.
   Все уже слегка охрипли. Потому что не поют, а горланят, азартно выпучивая глаза и стараясь перекричать друг друга.
   Господи!
   Да откуда же у вас столько необузданного энтузиазма и энергии? На каком поганом жизненном вираже наше поколение растеряло все это золото? Слегка взгрустнув, я наигрываю: "На недельку до второго... я уеду в Комарово..."
   Девчонки, успокаиваясь, навостряют уши. Ага! Танич еще этого не написал. А Игорь Николаев в это время -- школьник еще, лет на шесть старше меня.
   Парни сзади практически висят на плечах девчонок, а те даже не замечают этой неописуемой наглости. "...Сам себя найду в пучине... если часом затону".
   Замираю.
   "На-а не-дельку... -- хватит грустить, гитара звенит задорным ритмом, -- ...до второго!.. Я уеду... В Комарово..."
   Со второго припева подпевают уже все. Включая Галину Анатольевну. Потом меня заставляют спеть еще раз, на бис.
   Ага! Проняло? Потом еще, на дубль-бис. Девчонки шустро чиркают слова в блокнотиках.
   И еще...
   И до Бахчисарая пели, нет, орали, только исключительно "Комарово". Прости меня, Игорь Скляр. Песня становится супер-шлягером за двенадцать лет до своего рождения!
   Все! У-ф-ф, хватит, приехали...
   Бахчисарай.
  
  
   Глава 17
Клептоманы среди нас
  
   Богатые персидские ковры и золотые подушки. Затейливая арабская вязь и неповторимые узоры на стенах. Журчание колоритных фонтанов. Пение птиц.
   Наша группа ходит экскурсией по Ханскому дворцу. Молоденькая и очень миленькая девушка татарской наружности очень старательно рассказывает нам, где и как размещалась, чем жила многочисленная семья Крымского владыки. Я бы сказал, чересчур старательно.
   Мне немного скучновато. Во-первых, я бывал здесь уже не один десяток раз. Без всякого сомнения, красиво. Я еще раз побываю с удовольствием, но... ничего нового. Радует только живописная экзотика места.
   Во-вторых, все, что рассказывает экскурсовод, несмотря на ее миловидность, суховато. Я бы рассказал лучше и больше. Про невообразимую карусель династии Гиреев, про благородство и предательство, про самоотверженность подвига и корыстную алчность, про изумительную роскошь дворцов и ужасающую нищету хижин.
   Я рассказал бы, как горел Бахчисарай, зажженный Минихом, и как он же спешно отстраивался Потемкиным к приезду Екатерины. Как веками умирали здесь невольники-славяне, и как стали страдать их бывшие хозяева, когда Потемкин иезуитским политическим маневром вернул бывших невольников на север. А Бахчисарай стал чахнуть в горах мусора и отходов, ибо некому стало заниматься элементарной уборкой. Воинам не с руки. Предкам этой милой девочки.
   Скучно мне просто. Вот и зашевелился в сознании первоклассника задремавший было учитель истории. Опять же дух места, колорит, как я уже говорил.
   Группа с экскурсоводом ходила где-то по известному маршруту, а я, скучая, пытался высмотреть в экспозиции что-нибудь новенькое. Или пропущенное прежде.
   Не-а. Все то же и то же...
   Гляжу, и Галине Анатольевне скучновато, отбилась от стайки и самостоятельно рассматривает экспонаты. Наверное, отдыхает в одиночестве от нашей шумной ватаги. Ну и не буду ей мешать. Я, сунувшись было в одну из комнат гаремного корпуса и заметив скучающую подобно мне Галину Анатольевну, тихонько шагнул назад.
   Э-э! А так здесь делать нельзя!
   Уже практически скрывшись, я вдруг заметил, как наш инструктор в наивной своей непосредственности забрела за деревянную оградку гаремной экспозиции и взяла с инкрустированного столика из фруктового натюрморта одно из искусственных яблочек. Надо же! Нюхает. Оно же пластиковое! Или... как тут в этом времени -- из папье-маше! Святая простота. Может, на диванчик завалишься? Который раз так в десять тебя постарше будет?
   В руках у нее неожиданно появилось второе яблоко. Точь-в-точь как первое! Что за ерунда? Я готов поклясться, что Галина Анатольевна второй раз даже не протягивала руки в сторону столика. Что за фокусы?
   Я замер. Потом слегка пригнулся и припал к деревянному откосу, чтобы меня не так просто было заметить.
   Дело в том, что наша не очень красивая, но очень обаятельная инструктор, любезнейшая Галина Анатольевна, любитель поострить и посмеяться вместе с детворой, сделала то, во что трудно было поверить. Трудно, если бы я не видел это своими собственными, уже дней десять как не близорукими глазами.
   Она мягким вороватым движением опустила первый муляж в карман куртки, а второй желтоватый шарик, имитирующий не самый любимый в Крыму фрукт, который появился у нее в руках невесть откуда, еще раз понюхала и аккуратно положила на поднос. К таким же бестолковым его соседям.
   Потом как ни в чем не бывало щелкнула по носу бронзового павлина, стоящего на похожем столике рядом, и неспешно направилась в противоположную от меня сторону -- догонять группу.
   Еще толком не разобравшись в ситуации, я, недолго думая, перепрыгнул через стойку, схватил злосчастное яблоко со столика и запихнул его в карман брюк. Не убудет. Наспех разложив оставшиеся муляжи на подносе так, чтобы не было заметно пропажи, я сиганул обратно.
   И...
   ...чуть не врезался носом в пожилую женщину-экскурсовода, заводившую в зал сдержанно гомонящую группу иностранцев.
   -- Извините, -- буркнул я, не поднимая головы, и крабом стал процарапываться среди импортных брюх, животиков и талий, -- I'm so sorry... I'm so clumsy... I`ve no excuse... Fucking bunch of fatties...1
  
  
   # # 1 Извините... Я такой неуклюжий... Мне нет прощенья... Чертовы толстяки... (англ.)
  
   Последнее, надеюсь, не очень громко.
   Но какова Галина!
  
   -- Вах! Какой джиги-ит. Вах! Савсэм маладэ-эц! Вах!
   С каждым "Вах!" пол павильона ухает куда-то вниз, на миг замирает и несется мне навстречу. Но огромные лапы очередной раз подхватывают под мышки мое хлипкое тельце и как перышко опять забрасывают его к потолку.
   -- Вах!
   Прорвавшись через лабиринт тучных иностранцев, я метнулся было в следующее помещение, но тут же со всего размаху врезался в необъятную массу гигантского грузина, загораживающего практически все пространство. Не успел я опомниться, как немедленно был подхвачен на руки, и мне стали делать "Вах!".
   -- Вах! Мак-кхеркхеббулоба бавшви! Вах!
   Я подозревал, что вместо чадометания видному представителю славного кавказского народа достаточно было просто несколько раз присесть, успокаивая неприятные ощущения внизу живота, куда и пришлась моя голова при встрече.
   Но не тот темперамент! Из любой неприятности могут сделать праздник. До чего же замечательные люди. Ик! Когда же он устанет?
   -- Вах!
   -- Генацвале! Эй, генацвале! Ик!
   -- Уф-ф, дагк-кхлили...
   Меня возвращают на землю.
   -- Ты куда бэжишь, бавшви? Зачэм бэжишь? Э?
   Грузин все-таки уселся на корточки и дружелюбно потрясывает меня за бока. От его "нежностей" моя голова болтается из стороны в сторону как груша и норовит совсем оторваться от своего черенка.
   -- Я н-не знаю... н-не хотел... -- мямлю я, пытаясь осторожно освободиться от беспокойных объятий, и постепенно закипаю, -- я же не знал, что у вас в Грузии все такие мелкие!
   -- Ахк-га-га-га-га! Ахк... маладэц! -- дядька нисколько не обижается и грохочет на весь зал, смеясь раскатистыми басами. -- Ахк-харамзада!
   -- Простите...
   -- Ахк...чэртонок, рассмешил. Ну, рассмешил!
   Тайком ощупываю яблоко в кармане. Не раздавил этот Минотавр? Да вроде нет...
   -- Пайдем! Пайдем со мной! Обэд будэм. Угощу обэд. Что нравытца, всо будэм.
   -- Извини, генацвале, нельзя обед без вина. А мне... никак. Понимаешь? Нельзя! В завязке я. Бросил...
   -- Ахк-га-га-га-га!
   Блин, да у него сейчас удар будет. Грузин хохочет всем телом, от макушки до кончиков ног. Сотрясается могучим студнем и хлопает гигантскими лапами по своим столбообразным ляжкам. Вот же природа не поскупилась!
   -- Слушай... Ахк... Послушай, малчик... Фу-ух... Нэ хочешь обэд... Смотри... Вот, смотри, что у мэня...
   Он суетливо роется в бездонных карманах штанов и вдруг извлекает на свет бронзовую звездочку, покрытую легкой благородной патиной.
   -- На, дорогой. Держи! На память. Подарок от старого Гиорги! Держи!
   Я кручу в руках темно-коричневый кусочек чеканки в форме семиконечной звезды размером с мою ладонь. В ее центре -- всадник с копьем и развевающимся плащом за спиной. Неизвестный талантливый мастер проделал невероятно тонкую работу: конь выполнен из белого блестящего метала, а его копыта, копье всадника и звезды за его спиной -- из желтой латуни. Сам всадник -- из ярко-красного сплава непонятной мне природы. И все это в таких подробных деталях, что угадываются даже морщины на микроскопическом лице героя. Острые лучи звездочки покрыты замысловатой вязью.
   Я поднял глаза.
   -- Это же старинная вещь.
   -- Вах!
   Опять "Вах!"?
   -- Нэ пэрэжевай, дарагой. Ат всэго сэрдца подарок! Был вещь у старого Дадиани, стал у малэнького...мм...
   -- ...Вити-ани..., -- задумчиво произношу я и опускаю звездочку в нагрудный карман, -- Мадлобт, пативцемуле...Спасибо...
   Ну, ничего себе широта души!
  
  
   Глава 18
В мире моего детства
  
   Не пелось мне что-то.
   Фан-группа, жаждущая очередной раз услышать полюбившийся хит, еще немного поклянчила и безнадежно махнула рукой. Готовились к пешему переходу. Какие тут песни!
   Что-то подтягивали, утряхивали, кто-то из девчонок надевал легкие вязаные носочки из шерсти, кто-то вообще порывался пройти весь маршрут босиком. Его сначала отговаривали, крутя пальцем у виска, потом надавали тумаков и заставили надеть кеды. Я понял, что парень просто прикалывался, оттягивая на себя девчачье внимание.
   Развлекались. Тем не менее, веселье не распространялось дальше неоговоренных рамок, чувствовалась серьезность и собранность группы. Все говорили, что "десятка это фигня", "прогулка часа на три", "рейд по колхозным задворкам", однако слова словами, а дело спорилось.
   Выдвинулись цепочкой. Впереди Галина, за ней -- темноволосый мальчишка по имени Рустам с картами в планшете, за его спиной -- стайка девчонок. Сзади все мальчишки. Я порывался встать последним, но меня мягонько перепихнули в центр. Торг был неуместен. Единственно, чего я добился -- идти впереди Родиона. По большому счету, я только ради общения с ним и пошел в поход.
   А оно смотри как получается! Время от времени я оглаживал круглый предмет в кармане своих штанов. Загадка, что называется, жгла мне ляжку. Что выходит -- Галина клептоман? Напрашивалось само собой. Почему не может быть скрытых пороков у пламенных комсомолок? Спортсменок, красавиц и просто... симпатичных в смеющемся состоянии девушек.
   А зачем тогда этот клептоман с крепкими ножками ползал по камням под мостом и что-то там махинировал с непонятным пакетом, светя незагорелой задницей перед малолетками? Очередной приступ порочной болезни? Не смешно. Может быть, подсказка у меня в кармане? Я очередной раз пощупал муляж в кармане. Картон слегка продавливался под пальцами. Ну, ничего, волшебное яблочко, дай время, я тебя раскурочу...
  
   Мы шагаем мимо персиковых садов, стройных рядов виноградных шпалер и миндальных плантаций. Воздух струится от жары. Одуряюще пахнет горячей землей, пыльной сухой травой и усталой зеленью, уже предчувствующей свое осеннее увядание. А еще иногда ветерок приносит запах моря, соли. Или винограда: вон студенты копошатся между контейнерами для сбора благородной культуры. Ха! Кидаются друг в друга гроздями, дурачки. Машут нам рукой. Мы шумим и машем в ответ.
   Доброжелательность -- вот что бросается в глаза в этом чудесном мире. В мире моего детства...
   Да, оказывается, здесь тоже убивают. А до последней войны вообще рукой подать, каких-то три десятка лет. Вон валяется в пыли ржавое железо осколков. Его здесь полно. Но и тогда, и сейчас зло здесь как бы чужое. Оно родом не отсюда, инородное тело в здоровом организме. Пуля, застрявшая в мягких тканях, но так и не сумевшая раздробить позвоночник. Тот самый хребет, на котором и держится вот эта самая доброжелательность, эти наши пацанские правила "не бить лежачего", "слабого не трогай", "девчонок надо защищать".
   Вы думаете, там, на Коммунарке, меня стали бы лупить всей толпой? Меня, первоклашку. Ошибаетесь! Это в наши дни такое возможно повсеместно. Стаей на одного, сами отчаянно труся. И чем страшнее самим, тем больше и озлобленнее стая. А тогда возле кладбища на меня просто натаскивали молодняк, хулиганского юнгу, который не страдает особым пиететом к английскому языку. И все избиение окончилось бы моим расквашенным носом. Так, чтобы юшка потекла -- знак окончания драки. Финальный свисток поединка...
   Вдоль цепочки, двигаясь задом короткими шажками так, чтобы дождаться хвоста колонны, просеменила на носочках Галина Анатольевна. Загадочка моя. Оценивает темп. Развернулась и легко побежала вперед. Отличная подготовка!
   В голове колонны ускорили шаг. А! Это ведь меня оценивали. Мои ходовые качества. Да у меня все путем! Надо быстрее? Пожал-ста!
   Мы приближаемся к живописным холмам массива Кара-Тау. "Каг-га-Тау", по версии сумасшедшего музейного "алхимика". Я слышу в цепочке смешки и похрюкивания -- не один я вспомнил.
   Выцветшая трава, белесые ребра скал на склонах балок, карликовые деревца и зеленые пятна колючих лесов на вершинах Керменчика и Таш-Кобана. Места хоть и не дикие, но и не "колхозные задворки". Красота!
   Привал. Все опускаются на траву, не снимая рюкзаков. Вытягивают ноги.
   -- Слушай, Родик, -- говорю я, полуобернувшись назад, -- а у бати твоего утряслось на службе? Ты говорил, там комиссии всякие, проверки...
   Родион делает круглые заговорщицкие глаза.
   -- Да вообще непонятно. Батя офигивает. Говорит, никогда такого не было! Поклепы какие-то, подставы. Вообще не в тему! Задолбали!
   -- Поклепы, говоришь?
   Я задумался. В наше время так освобождали место под очередного "волосатого". Порой в наглую и не шифруясь особо. Могли и открытым текстом предложить -- сваливай, или сожрем. Похоже. Очень похоже.
   -- А эти поклепы -- они по реальным косякам?
   -- Да я ж и говорю, вообще не в тему. Батя кругом отличник, на доске висит, по боевой там, и какой еще... политической, в газете печатали, в школе, там... урок мужества...
   Сумбурно, но понятно.
   -- А перевод на новое место не предлагали? Вверх или вниз по службе?
   -- А я знаю?
   С досадой откидывается на рюкзак.
   -- Родик. Ро-оди-ик!
   -- Чего еще?
   Злится на весь белый свет.
   -- А в ментовку твой батя ходил? К жирной?
   Родион опять по-заговорщицки поворачивается ко мне.
   -- То-то и оно! Вернулся злой. Как черт. Матерился в комнате, Думал, я не слышу. Стену пинал. Он никогда не матерится. А вечером напился. В дугу. Слушай, а меня даже пальцем не тронул. Во как!
   -- Подъем! Встряхнулись, -- звенит голос Галины Анатольевны. -- Рустам, дирекцию по азимуту, определяй ориентиры. Вперед!
   Кряхтя, встаю. Значит, матерился, а потом напился? Интересно.
   Тренькнула струной гитара, привязанная сверху.
   Под рюкзаком заныли синяки. Зар-разы...
  
  
   Глава 19
Кусочек айсберга
  
   Ба! Да у нас тут прямо шекспировские страсти, оказывается!
   Несмотря на сопливый возраст, наша команда практически насквозь пронизана треугольниками симпатий. "Любовными треугольниками" язык не поворачивается их называть в силу недостаточности лет фигурантов. Среди девчонок только у красавицы Оксаны более или менее значительно начинает вырисовываться грудь. А прочие... шпана с косичками. А все туда же!
   Мы легко прошли маршрут. "Отработали дистанцию", как говорят наши правильные спортивные туристы. Замечу -- именно "спортивные", потому что просто "туристов" мы не уважаем и презираем. Никто не растер ног, не потянул связок. Даже дыхания на ускоренном передвижении никто не сбил. Включая меня. Теперь мы расползаемся по лагерю предстоящих соревнований каждый со своим поручением от инструктора.
   Кроме меня. Я мелкий и бесполезный.
   Зато я умею наблюдать и... постепенно обалдеваю от этих своих наблюдений.
   Смешная Леночка в пестрых гетрах, оказывается, просто сохнет по взрослому и серьезному Олегу. Он и вправду неплохой парнишка, ответственный и не зануда. Есть подозрение, что Галина Анатольевна поручила ему присматривать за мной. По крайней мере, Олег не выпускает меня из виду ни на секунду. И при этом умудряется почти постоянно держать под своим визуальным контролем чернобровую дивчину Оксану, которая уже прекрасно осознает свои два преимущества перед другими девчонками и не устает потягиваться, разминать плечи, наклоняться назад, выразительно натягивая футболку.
   Мой друг Родион как бы случайно частенько оказывается около Леночки. Она и правда прикольная. И очень добрая. И очень несчастная с Олегом. Если бы могла жечь взглядом, от Оксаниных "преимуществ" остались бы только два темных пятнышка на футболке. Вот только Родика она, к сожалению, игнорирует. Хотя и общается с ним приветливо и доброжелательно. Как со всеми. Соль на рану!
   А сам Родион, с его папиной осанкой, интеллигентностью и начитанностью, нравится аж двум девчонкам -- Танюхе (коренастый толстячок) и Милане (самое мелкое, не считая меня, и хрупкое создание в команде). При том что они обе дружат между собой и ссориться из-за своего предмета симпатии не собираются.
   Танюха, кроме всего прочего (вот уж не подумал бы, что кого-то заинтересует), оказывает знаки благосклонности еще и Рустаму. И симпатия здесь, как ни странно, обоюдная. Немного неприятная девчонка, грубая, с хриплым голосом и мужиковатыми ухватками.
   А Рустам... Вы еще не устали? Тогда я коротко, Рустам трется с Танюхой, но пускает слюнки по Оксане. А Оксане не нужен никто. Кроме зеркала. Точнее, нужны все в роли безусловных почитателей, но не ближе.
   Фу-ух!
   Сел понаблюдать часик-другой. Заметил на свою голову кусочек айсберга! Не хочу и думать, что там внутри. Вот чертенята малолетние!
   Впрочем, все эти страсти бушуют на каком-то приветливом, добром и дружном фоне. Нет злобы как таковой. Есть максимализм, эмоции, гормоны, а грязи нет. Пошлости нет. Унижений и опусканий. Даже в приколах и подначках. Хорошие ребята!
   Лагерь представляет собой стойбище из десятка палаточных "хуторков" в небольшой лесистой долине между дачей Кокараки и Графскими развалинами. Чуть ниже шумит электричками железнодорожная ветка. Урочище Горный ключ. Таинственное и живописное место. Только сейчас здесь бедлам! Детские крики, беготня, звон гитар. Здесь собрались для ежегодных соревнований команды со всего юго-западного побережья. Обживаются, собирают хворост, жгут костры и варят кулеши. А еще -- ходят друг к другу в гости знакомиться. Это здесь в порядке вещей.
   Возраст у всех -- до четырнадцати лет. И что характерно -- нет пива. Непривычно, да? Здесь будет дикостью появление алкоголя в любом его виде. Становишься "нерукопожатным" моментально. Изгоем. Опустившимся дурачком. А вот курят многие. К слову, из наших -- никто. А, скажем, деревенские команды -- те смолят втихаря. Подчеркиваю -- втихаря! Нычкуя "беломорины" в кармашках рюкзаков...
   -- Витек! Корни пустишь!
   Юрась, обормот, сзади подкрался. Я аж вздрогнул.
   -- А я-то как рад... -- ворчу, хотя настроение на подъеме.
   Надоело думать, подозревать. Вот оторвусь от Олега, расколочу "золотое яичко" в форме яблока -- и успокоюсь.
   -- Там дикари возле родника, -- Юрась усаживается рядом. -- Хипы, битлов рубят. Пойдем? Свой класс покажешь.
   -- Своим дошкольным тенорком? Хиппарям? Не смеши, Юрась.
   -- Девчонки там уже...
   Ага. А ты на кого уже запал?
   Родион, рядом заколачивавший обухом топорика колышек на растяжке, в панике озирается. Упустил, дружок. Упустил свою Леночку.
   -- Ну, готово вроде, -- он деловито встает, втыкает топор в дровянину, -- сходить, что ли, послушать...
   -- Сходи, Родик. Сходи. С Юрасем. А Олег там уже?
   -- Ну да, -- Юрась, вытаскивает топорик и тут же втыкает его еще сильнее, -- и Оксана, и Танюха с... Миланкой...
   Ну, дальше, уважаемый, можете не продолжать. Чего с Миланки сразу и не начал?
   -- Я к железке прогуляюсь, -- встаю и плотнее запахиваюсь в курточку: свежеет к вечеру. -- Гляну на Залысину вашу. Интересно, чем здесь детей пугают.
   Галина Анатольевна сразу после нашего появления в лагере предупредила о возможных осыпях на так называемой Залысине, крутом каменном склоне, выпирающем из лесного массива прямо к железнодорожным путям. Там на предстоящих соревнованиях судьи планировали разместить одно из препятствий маршрута. Но пока не пришли к единому знаменателю насчет безопасности для детворы.
   -- Галине, если что, скажите. Я осторожно.
   -- Ну, давай, -- Юрась уже в движении вместе с другом, маячат спинами. -- Радюха! Там такой хиповый дед прикольный...
   Ну да. В твоем возрасте все прикольно.
   Даже дед.
   Дед? Дед!
   Да ладно... не может быть! Ерунда. Опять паранойя начинается?
  
   На "деда" я все-таки сходил посмотреть. Уж больно неприятные ассоциации у меня с этим словечком. Близко к хиппарям решил не подходить, на всякий случай. Использовал полюбившийся "кустовой" метод.
   Дед, да не тот. К счастью...
   "Однофамильцем" по кликухе оказался худющий мужичок лет тридцати, до глаз заросший темной бородищей, грязной и нечесаной. Он сидел, скрестив босые ноги, и бешено лупил по гитарным струнам, выкрикивая всякую белиберду на якобы английском языке.
   Звучало, да и смотрелось действительно прикольно.
   Наши почти уже в полном составе были здесь. Включая Галину Анатольевну. "Дед" закончил свою очередную шумную арию и стал глубокомысленно чесаться. Думал, наверное, чем еще удивить пацанов. Пацанов, девчонок и... двух... тоже девчонок, но постарше и... со вторичными половыми признаками.
   "На Галину с Оксаной "косит лиловым глазом", -- сообразил я, -- вот он чего так старается".
   Среди немногочисленных хиппарей девушки тоже были. Страшненькие и грязненькие. В пончо, рваных лохмотьях и босиком. У одной на голове были накручены... дрэды. Дрэды? Вообще-то рановато для этой эпохи. Может, она просто не расчесалась?
   Нашим девчонкам они проигрывали!
   Да и среди мужской части хипповой коммуны для наших пацанов соперников не усматривалось. Кроме "деда" еще присутствовали -- чахлый "ботан" с черной повязкой на голове и какой-то мелкий горбун с длинными прямыми волосами и в стильных огромных очках-"каплях" на пол-лица. Оба тоже в пончо, еще грязнее, чем у женской половины. "Ботан" во время брачных воплей бородатого павиана даже что-то еще постукивал на малюсеньких барабанчиках-бонгах. Отрабатывал ритмовую секцию. А горбун просто дремал, покачиваясь. Рискуя близко познакомить свои шикарные очки с тлеющими углями костра.
   -- Галина Анатольевна!
   -- Что, Юра?
   -- Витек на Залысину пошел глянуть. Ничего?
   -- На осыпь? Вообще-то... "чего"!
   -- Вернуть?
   М-м, вижу, не хочется тебе уходить из теплой компании. Но надо!
   Ай! Вот неудобщина!
   Горбун все-таки клюнул в кострище! Вернее, чуть не клюнул, успел подставить руку, чуть не запутавшись в пончо. Зашипел, обжегшись, вскочил и споро заковылял в сторону журчащего неподалеку ключа.
   Ну, ты краб! Хотя... Некрасиво так говорить о людях с ограниченными физиологическими возможностями. Помните, дети!
   Галина решилась.
   -- Я сама схожу, Юра. Сидите...
   Бородатый "дед"-павиан вновь затянул под гитару что-то мучительно тоскливое. Страдая, наверное, о несбыточности мечт в отношении последних оставшихся на Земле чистых девушек.
   "А не пора ли нам надкусить волшебное яблочко?" -- подумал я и направился в сторону наших палаток.
  
  
   Глава 20
Экстрим не по-детски
  
   Такие дела, брат...
   ...Нет, не любовь, уважаемые Чиж и Компания. Гораздо хуже...
   Я сидел в тени палатки со стороны леса и вертел в руках черный матовый цилиндрик футляра от фотопленки. Вернее -- с фотопленкой, потому что пластиковый пенек катушки торчал в нужном месте. И проворачивался туговато. Пленка там, и что-то мне подсказывает, что она не проявлена, как бы ни хотелось мне сковырнуть крышечку.
   Вот такие дела, брат...
   Все было до такой степени очевидно, что даже в мыслях я не торопился это озвучивать. Просто тупо разглядывал горошины пенопласта под ногами, шевелил ногой желтые обломки картонного "яблочка", вертел между пальцами кассету и гонял одну и ту же фразу в голове, как шарик от пинг-понга от одной стенки черепной коробки к другой: "Такие дела... Вот такие вот... дела..."
   По всему выходило, что изъятое из дворца яблочко -- это "закладка". Типовая шпионская закладка.
   Ну, не любовная же переписка, в конце концов!
   Одно "яблочко" взяла. Пустое. Другое положила. Полное. Поправила натюрморт. Щелкнула по носу бронзовое чучело. "Ваше задание выполнено, господин вражеский агент!" "Не извольте беспокоиться, мистер Вражья морда!" "Как вам будет угодно, мсье Закордонная Жаба".
   Ну правильно! А "закордонная жаба" как раз и была, скорей всего, в том иностранном пногопузье, гребущем из соседнего павильона Ханского Дворца. Все так. Все сходится.
   Что ж так противно-то?
   Я вдруг почувствовал, что у меня глаза на мокром месте. Чего это я? По всей видимости, детский организм таким образом заученно реагирует на глубокое чувство обиды и разочарования в симпатичном не далее как пять минут назад человеке.
   Сопляк малолетний. А ну, прибрал слюни! Насмотришься еще в жизни и на предательство, и на подлость, и на всякую любую другую гадость. Разнежился здесь под благополучными знаменами недоразвитого социализма.
   Но какова!
   Я поймал себя на мысли, что избегаю даже про себя называть этого человека "Галиной Анатольевной". "Галина Анатольевна" -- это ямочки на щеках, крепкие ножки и заливистый хохот. Это -- гуд! А "этот человек" -- плохой! Вери, вери плохой! Фу! Ка-ка!
   Я усмехнулся про себя. Пока взрослая часть сознания находится в опупении, ребенок со своими измерительными линейками уверенно захватил мозги. Надо же, нежности какие. Ну, пусть будет не "Галина Анатольевна", а, скажем, "Курьер". Хотя нет. Так я называл усопшего в бозе Румына. "Почтальон"?
   Блин, да какая разница! О чем ты вообще думаешь?
   Я вскочил на ноги. Где тут телефон в этом лесу?
   "Ага! -- ехидно шепнули в мозгах. -- А мобилу на пузе не хочешь?"
   Станция? Поселок? Может, там милицейский опорник есть? Или участковый...
   -- Я тебе сейчас кину! Ах, так? На! На! Ха-ха-ха-ха! Ты чего на карачках-то?...
   -- Рустам, а так можешь? Ых-ых-ых... Ай! Да я сам!
   -- Оксанка! А где Галина Анатольевна? А куда?
   "Наши возвращаются, -- понял я, -- с хипповского саунд-камер-холла. А где действительно... гм... Галина Анатольевна?"
   Я спешно стал запихивать ногой обломки яблочного муляжа за поддон палатки. Она же меня ищет! На откосе этом, как его -- на Залысине!
   Откинув брезентовый полог, я выглянул наружу. В лагере с приходом ребятни стало живо, шумно и весело. Уютно. Но это был уже не мой уют. Это не для меня. Меня уже обокрали. Какие-то паршивые гады испортили мне весь праздник. Как слепого кутенка -- грубо оторвали от маминой титьки и со всего размаху окунули в ушат с холодной водой.
   -- Витек! Зря не пошел!
   -- Ага! Там хиппарь один чуть костер головой не забодал!
   -- Ха-ха-ха-ха! Ой! Ты опять?
   -- Родион! Кончай в Ленку кидаться...
   Идиллия. Знали бы вы... да не надо вам знать, что творится у вас под носом. Не ваше это. Мое.
   Я зашагал в сторону железки.
   -- Витек! Ты куда?
   Я, не оглядываясь, отмахнулся...
  
   Черт ее знает, где эта Залысина.
   Рассказывали, что она одно время осыпями почти достала до железнодорожных путей и ее подперли каменным забором. Здесь где-то, на отрезке от станции до моста над Камышловским оврагом. Говорят -- недалеко, ближе к станции, потому что до моста добрых три километра.
   Уже вечерело. Сумерки пока не наступили, но вечерняя прохлада уже чувствовалась.
   И что я скажу Галине? Я почесал затылок. Говорить-то нечего. Не разоблачать же. Здесь, один на один, в полевых условиях. Потом сообразил, что мне "с психу" нужно было просто прогуляться, проветриться, так сказать. Еще раз погонять мысли по гудящей голове.
   Ничего я ей не скажу! Пускай думает, что, мол, обеспокоился и пошел искать. Не мой калибр -- колоть, крутить, пальцы выкручивать. Где мой верный Сатурн? Иринка! Мне без тебя плохо. Приходиться признать, что мое дело -- наблюдать, думать и подключать, если надо, своих бравых и могучих помощников. Да кого я обманываю? Мое дело -- пасти и стучать. Так это называется. Иногда убегать, если жизнь дорога. Ну, и... думать, думать, думать...
   Ага, вон какая-то стеночка слева от железки.
   Ну да. Залысина, да и только. Крутовато. Справа-слева лес как джунгли, жутковатый в преддверии вечерних сумерек, а по центру -- широкий язык скальных шипов, засыпанных природной щебенкой. Крутовато и высоковато. А Галина меня ищет сверху. Там тропа должна быть. Крикнуть?
   Сзади зашумела электричка. Не услышит. Бельбек еще журчит за путями. Вздохнув, я зашел левее залысины и углубился в лес.
   Подъем и правда оказался крутоват. Здорово помогали стволы изогнутых деревьев и торчащие повсюду кривые корни. И все равно я пару раз в панике сучил ногами, отчаянно цепляясь за спасительную древесину. Запыхался так, как на переходе в "десятку" не запыхивался. Еще ветки эти треклятые! Переплелись с кустарником -- ни обойти, ни поднырнуть.
   Практически на четвереньках, измученный и исколотый, я все же добрался до тропинки наверху. Ох, даже на ноги вставать не хочется, привык, кажется, на четырех костях.
   Сквозь листву открывался завораживающий вид на засыпающие виноградники, причудливо повторяющие изгибы невысокого предгорья. Из глубины леса эхом метались детские крики, смех и звон гитары. Кто-то с кем-то невдалеке бегая, мелькал между деревьями. Чуть вдали по тропе за Залысиной метрах в двухстах было видно, как два инструктора натягивают трос препятствия "туристическая переправа".
   В мою сторону, сильно оттягивая и приволакивая ногу, ковылял по тропе давешний горбун-хиппарь в убитом временем пончо. Не сидится у костра убогому. Опять обжечься боится?
   Начинало уже серьезно смеркаться. Я оглянулся окрест. Галины не было видно. Ну да! Сколько я колбасился с подъемом. Вернулась, наверное. Захотелось, раз уже здесь, глянуть на Залысину сверху. Ее просвет между деревьями виднелся буквально метрах в десяти.
   Ого! Круто!
   Я с опаской, трусливо подшаркивая и цепляясь за ветки, подобрался к обрыву, глянул вниз. Жуть! Быстренько шагнул назад на тропу. Ненавижу высоту! Справа поскребывал своими кривыми ножками несчастный калека, даже в сумерках не желающий расставаться со своими "каплями" на лице.
   -- А вы не видели здесь случайно нашего инструктора -- Галину Анатольевну?
   Молчит, шаркает. Может, он еще и глухой? Да и немой в придачу.
   -- Эй! Вы меня слышите?
   Не слышит. Сзади среди деревьев метрах в пятидесяти мелькает курточка, похожая на ту, которую носит Галина. Да, кажется, это она...
   -- Ну не слышите, так не слы...
   Горбун, ковыляя мимо, вдруг тяжело опирается левой рукой на мое плечо так, что у меня перехватывает дыхание.
   -- Полегче! Полегче, дедуля!
   Дедуля?
   Дед?!
   Дед!!!
   Я вижу, как из пончо к моему лицу растопыренными крючьями тянутся коричневые пальцы. Не успеваю ни вскрикнуть, ни испугаться. Горло оказывается в жестком захвате нечеловеческой силы, и я с размаху врезаюсь спиной в ствол дерева, больно ударившись затылком.
   Горбун медленно выпрямляется и неспешно снимает свободной рукой с лица темные очки. Не глядя швыряет их в кусты.
   Ужас накатывает на меня не со стороны серых змеиных глаз, а со стороны этого небрежного движения рукой и блеснувшего в кустах темного стекла.
   Все! Маскировка больше не нужна. Жертва в капкане. Цель достигнута, тушите свет.
   Почему я еще дышу?
   Чистый внимательно разглядывает мое лицо. С холодным и пронзительным интересом. Как букашку, пришпиленную к стенке. Как дрожащего ягненка, распятого на заклание перед взмахом жертвенного топора. Как Румына...
   -- Кто же ты такой, шкет? -- произносит задумчиво и медленно приближает свое лицо к моему, глаза в глаза. -- Кто... же... ты... такой?
   Искорка надежды рождается в бушующем океане паники.
   Говорить? Он хочет говорить? Не хотите ли вы об этом поговорить? Надежда рождается и медленно гаснет вместе с растущим давлением вокруг моего горла.
   "Вопрос был риторическим..." -- кто-то в глубине сознания отпускает холодные реплики, пытаясь удержать бушующий рассудок от бегства в сторону от реальности. Становится все труднее и труднее дышать. Мертвые снулые глаза все ближе и ближе. Чувствую, как в шейном отделе начинает что-то похрустывать. Нет воздуха! Темнеет в глазах. Где-то совсем рядом спасительное забытье. На расстоянии вытянутой руки. Вот оно...
   -- Прекратите!!!
   Я судорожно глотаю частицу кислорода, прорвавшуюся из чуть дрогнувшего захвата вокруг шеи.
   -- Немедленно прекратите!!! Что вы делаете!
   Га... Галина...
   Справа шорох быстро приближающихся шагов.
   Воздух, много воздуха! Тиски на горле исчезают, и я валюсь набок под дерево, инстинктивно скручиваясь эмбрионом и подтягивая колени к голове. Я -- зародыш, я еще не родился, нет меня!
   Что-то щелкает под пончо ложного хиппи. Я уже знаю, что будет дальше, и в предчувствии еще большего ужаса широко открываю глаза. Резко повернувшись к подбегающей слева женщине, старый зэк наискось перечеркивает пространство тускло блеснувшей сталью на уровне ее горла.
   -- Прекх-х-х...
   Крик резко обрывается страшным хрипом. И сразу тишина. И неестественные для этого леса тихие булькающие звуки. Слабый всхлип.
   Я вижу, что Галина лежит на боку, согнув колени. Ладони сжимают шею. Из-под растрепанных волос виднеются подрагивающие кончики пальцев, они мокрые и блестят. Я смутно слышу шум далекой электрички внизу. Где-то в другой реальности есть нормальный мир, люди, дети, домашние животные. Мир без чудовищ, одно из которых стоит рядом со мной и сверху рассматривает свою жертву с хищным любопытством.
   В голове отчетливо и звонко: "Вы следующий, товарищ. Ваша очередь! Не задерживайте, пожалуйста..."
   И совсем уже дикое и не к месту: "Вас тут не стояло..."
   Не стояло?
   Вдруг какая-то дьявольская вспышка яростного возмущения обжигает мозг.
   Не стояло?
   Не?! Стояло?!!
   -- Нет... сто... яло!!!
   И с последним дурацким выкриком я отчаянно выпрямляю согнутые у груди ноги в сторону чудовища, даже не пытаясь куда-то попасть конкретно.
   С таким же успехом можно было бы пнуть угол военкомата. Хоть два раза. Вселенная не вздрогнула. Убийца даже не покачнулся. Только сделал маленький шажок назад, восстанавливая равновесие.
   Это конец. Без вариантов. Садистских удовольствий душегуб больше не пожелает. Финка в руке, с нее капает. Один удар -- и все. В рот, например, судорожно хватающий воздух. Или в глаз. Пусть даже в шею...
   Что-то долго выбирает. А! Запутавшись в пончо, балансирует свободной правой рукой.
   И вдруг я понимаю, откуда этот струящийся шорох. Дед никак не может оттолкнуться ногой, стоящей сзади. Мешают осыпающиеся мелкие камешки!
   Бешеная ярость вместе с кровью и надеждой бросаются в голову.
   -- С-сто...
   Колени к животу...
   -- ...яло!!!
   Изо всех сил бью обеими стопами в ненавистное колено, на этот раз уже осознанно прицеливаясь. Колено исчезает. Финка летит в сторону и ныряет в листву кустов. По телу скользнули крючья цепляющихся пальцев. С треском рвется нагрудный карман, и в пыль, блеснув, падает старинный подарок чудесного грузина из той, другой жизни...
   "В опорную попал, -- подсказывает в голове кто-то умудренный. -- Бей, пока не встал!"
   Чистый уже на животе. Руками схватился за корень, ноги скребут по макушке Залысины, пытаясь найти опору. С истошным криком, даже не пытаясь встать, я бросаю всего себя вперед когтями в сторону этого вселенского зла.
   Рвать, раздирать, грызть, кусать!
   Дед как каменный истукан. Он вообще никак не реагирует на мою атаку, бесполезные толчки и царапанья. Как назойливую муху, отшвыривает меня одной рукой и молча начинает подтягиваться вверх. Кажется, нашел опору под ногами.
   В слепом ужасе кручусь по земле, пытаясь схватить что-нибудь, чтобы бить, лупить, кромсать.
   Что это? Звездочка!
   Хватаю сувенир двумя руками и вонзаю его в страшную кисть ненавистной руки, которая уже скребет по тропе, пытаясь за что-нибудь ухватиться. С хриплым шипением раненого зверя дед резко выпрямляется в пояснице, хватаясь свободной рукой за болезненную царапину, делает движение в мою сторону и... теряет под ногами сыпучую опору.
   Еще секунду он отчаянно пытается вернуть равновесие на осыпающемся грунте, хватаясь за ветки, извиваясь всем телом и скребя ногами по камням, потом медленно начинает съезжать с осыпи.
   Последний рывок до спасительного корня -- неудачно!
   Я кидаюсь животом на обрыв в самоубийственном порыве не дать ему подняться -- и вижу, как Чистый, зверем крутясь вокруг своей оси и шаря кругом руками, постепенно разгоняется вниз. Вокруг него -- набирающие силу потоки щебня и скальных обломков.
   Внизу справа острым лучом нестерпимого света разрезает густеющий сумрак приближающийся товарный поезд. Старый зэк в разлетающемся пончо лохматым кубарем несется навстречу составу. Живой монстр -- к железному чудовищу.
   В тупом оцепенении я лежу на животе, бесконтрольно луплю кулаком по деревянному корню и вижу, как тело убийцы, подпрыгнув на уступе каменной стенки, вместе с градом мелких каменных осколков врезается в один из хопров несущегося товарняка. Отлетает обратно по ходу движения к стене и, отскочив, как биллиардный шар от борта, влетает под колеса тяжелого вагона...
   Хруст. Слышу этот хруст даже вдали, даже сквозь шум отчаянно тормозящего поезда и буханье собственного сердца.
   Я все яростнее в прострации бью кулаком по дереву.
   Я жив.
   Слезы заливают лицо, мешаясь с грязью и кровью из пробитой звездочкой руки. Острыми судорогами изводят раскаленное горло булькающие рыдания. Они как смех. Они и есть смех! Дикий, страшный, сумасшедший хохот!
   Я жив! Жив!! Жив!!!
   Сволочи! Уроды! Что вам всем от меня надо?
   "Кукушка" съехала", -- подсказывает сознание и тут же сомневается: тогда не знал бы о "Кукушке"...
   Очень быстро темнеет. Практически моментально. Странно, ведь еще так рано.
   Волна покоя набегает, как обезболивающий наркотик на разорванные нервы...
   Наверное, я уснул.
   Нет.
   Я просто потерял сознание.
  
  
   Глава 21
Возвращение в санаторий
  
   В нашем полусанаторном флигеле, где содержатся ну просто неуправляемые больные, появился третий пациент.
   Галину успели спасти.
   Несмотря на критическую потерю крови, она осталась жива. К месту трагедии вовремя подоспели те самые два инструктора, которые готовили трассу соревнований. Теперь Галина лежит в палате интенсивной терапии и находится в коме. На счастье нашего инструктора, а по совместительству -- вражеского агента неведомых пока нам структур, -- медики туристического турнира оказались на высоте. Стоит ли говорить, что, несмотря на вечер субботы, празднично-пикниковое настроение и особый статус в лагере, два врача и медбрат в медицинской палатке даже и не думали о спиртном? Даже о пиве! Они оказались абсолютно трезвы, компетентны и во всеоружии.
   Вот такое "неправильное" время! "Проклятое советское" прошлое. Будем сравнивать? Я тоже думаю, что не стоит...
   Спасти-то ее, конечно, спасли, но в сознание Галина Анатольевна не приходила. Подозревали необратимое повреждение мозга от кислородного дефицита. Если так, то это надолго.
   Пленка из чудесного "яблочка" оказалась засвеченной.
   В пылу моей неравной схватки с убийцей кассета выскочила у меня из кармана штормовки и была раздавлена одним из прибежавших на шум инструкторов. Над ней, разумеется, основательно поколдовали кудесники из спецлаборатории, но добились немногого. Смутные изображения каких-то корабельных узлов, фотографии нечитаемых листов технической документации и пара размытых пейзажей живописных скал, очень похожих на обрывы Херсонеса. По крайней мере, на любительскую съемку зеваки-туриста могли претендовать только два последних снимка. Все остальное давало повод предполагать злонамеренный характер этого послания.
  
   -- Написал, герой? -- в палату бесшумно входит Сан-Саныч, даже не озаботившись наличием белого халата, как это заведено в приличных больницах.
   Ну да... теперь я пишу. Ведь я не разговариваю. Что-то повреждено в гортани, и вместо человеческих звуков у меня получается только писк придушенного тушканчика. Одно радует -- обещали, что это ненадолго.
   Послушно киваю и протягиваю ему листок бумаги.
   -- Маловато...
   "...будет", -- очень хочется добавить мне, но получается коротенький свист.
   -- Что? -- задумчиво переспрашивает мой мучитель, пробегая глазами по исписанной ученическими каракулями бумажке, и тут же изволят пошутить: -- Не надо так кричать, медперсонал сбежится.
   "Очень смешно, -- мрачно думаю я. -- Как красиво -- издеваться над маленькими!"
   -- Так. Ага. А почему не написал, как Чистый понял, что ты полезешь на гору?
   Я засовываю указательный палец себе в нос, кручу и потом демонстрирую его Козету. Он уже знаком с этим моим жестом. Таким образом, я напоминаю своему старшему коллеге его собственные слова о том, что доклад должен быть без домыслов, предположений, соплей и эмоций.
   Сан-Саныч слегка морщится.
   -- При чем здесь домыслы? Свидетели говорят, что Щербицкая собиралась тебя искать на утесе и говорила об этом у костра дикарей. Чистый мог это услышать. Так?
   Обреченно киваю.
   -- Пиши! -- он припечатывает листок на столе у меня перед носом. -- Чуковский!
   Я тянусь к носу.
   -- А не надо писать, "мог" или "не мог" услышать, -- правильно меня понимает Сан-Саныч. -- Пиши, что говорила Галина, кто находился рядом и на каком расстоянии. И кто что делал после ее слов. И это не домыслы с соплями, а факты. Нет?
   Ну что тут скажешь?
   Киваю и тянусь за ручкой.
   -- А иностранцев в соседнем павильоне сможешь описать?
   Я с удивлением поднимаю глаза на Козета. Хочется покрутить пальцем у виска, но это будет грубовато. Хамства мой инструктор не заслужил, сопливого пальца более чем достаточно.
   -- Что ты смотришь? Вспоминай. А ты как думал?
   Встаю со стула и показываю ладонью уровень моего сектора обзора иностранных туристов. Где-то в районе своего пупка.
   -- Вот до этого места и описывай. Во что были одеты, объем, обхват, обжим. Ты, надеюсь, хоть кого-нибудь успел обжать?
   Энергично киваю, делая вид, что обрадовался своевременному напоминанию. Потом правой рукой делаю выразительный жест. Так делают грузины, когда восклицают: "Вах!"
   -- Грузина мы проверили. Грузин чистый. Гиорги Руруниевич Додиани, двадцать второго года рождения, заслуженный виноградарь. Отдыхает по путевке в Мисхоре. За ним... Не суть важно.
   Показываю целую мини-пантомиму, среди которых тыканье пальцем в живот, раскрытая ладонь перед глазами, которую я якобы читаю, и целая серия эмоциональных жестов -- мол, чего тормозите-то?
   -- Самый умный, что ли? Проверяем по списку, не боись. А ты уверен, что агент среди иностранцев? А может, он со стороны к их группе приклеился? Или к другой какой экскурсии. Вариантов море. Так что сиди, вспоминай и пиши...
   Сан-Саныч разворачивается и шагает в сторону выхода из палаты.
   Оборачивается в дверях.
   -- И не шуми тут. Не надо...
  
  
   Глава 22
Быть ребенком -- нелегкий труд
  
   Находиться взрослому человеку в теле ребенка -- нелегкий труд.
   Во-первых, все время приходится смотреть на мир снизу вверх. Вот не хватает высоты, хоть ты тресни! Юрась с Родионом, сопляки лет по десять-одиннадцать, для меня -- суровые богатыри. А взрослая часть всего населения планеты -- просто цивилизация гигантов.
   Зато прекрасно виден грунт.
   И все его мелкие обитатели. Они постоянно приковывают к себе мое детское внимание. Приходится порой волевым усилием отрывать собственное любопытство от какого-нибудь жука или ящерицы. А над мелким скорпиончиком, который однажды вылез из старинной каменной кладки больничной стены, мне пришлось один раз сидеть на корточках вместе со своим малолетним носителем добрых пятнадцать минут. Гонять его палочкой и заставлять ужалить самого себя хвостом в уродливую головку. Наверное, самому стало интересно.
   Во-вторых, иногда трудно соизмерять свой мелкий рост, силу и воробьиную массу тела со взрослыми навыками, ухватками и привычками. Да элементарное -- не все двери открываю с первого раза. Сначала легко и безрезультатно дергаю за ручку, а потом вспоминаю, что надо еще крепко упереться ногами, взяться двумя руками, а уже потом, пыхтя и обливаясь потом, тянуть тяжеленную деревяшку на себя.
   А телефоны!
   Видели бы вы, как я звоню по телефону-автомату! Там, где в будке выбиты стекла, еще более или менее просто -- становлюсь двумя ногами на каркас и тянусь за трубкой. Но выбитые стекла здесь большая редкость! Приходится упираться ногами в обе стены враскоряку и, оскальзываясь, ползти до желанной пластмассовой загогулины. А телефоны без будок, с одними лишь навесами -- вообще не для меня...
   А выключатели!..
   Почему в советском прошлом все выключатели наверху?! Чтобы детей током не ударило? Мудро!
   Когда я захожу в темную комнату, всегда привычно начинаю шарить по стене на уровне своей, извините, задницы. А это -- сантиметров шестьдесят от пола. Никакой чудо-архитектор туда выключатель не поставит. Спустя секунду с досадой вспоминаю это и тяну руку вверх. Это уже максимум метра полтора. Но здесь все выключатели на высоте 160 сантиметров! Стандарт, туды его в качель! И... начинаются прыжки к заветному электро-механическому устройству. А оно еще и щелкается туго! Скажу больше, его выключать легко снизу. А чтобы включить -- надо ударить в прыжке по верхней части клавиши! Куда в темноте прицелиться практически невозможно! Вот и скачешь на ощупь козлом в полумраке.
   Как-то, самооценки это не повышает...
   И в-третьих, очень меня ныне беспокоит, простите за интимную сферу, физиология воспроизводства рода человеческого. Энергии -- хоть залейся. Жизненный тонус зашкаливает, а возможностей... хм... никаких.
   Мои счастливо распахнутые от золотого детства глаза постоянно натыкаются на взрослых особей женского пола, которые раза в два выше и минимум раза в три старше малолетнего ценителя прекрасной половины. Не мешает даже заниженная в пространстве точка наблюдений. А иногда даже и... помогает.
   Ну и что дальше? В мозгах пожар, а... тела нету. Вернее, есть, но... как-то недостаточно. Маловато будет. Это все равно как выйти на охоту и пытаться застрелить медведя указательным пальчиком.
   Пуф-ф!
   Ирина, кстати, давно заметила сию диспропорцию психики своего подопечного, и это для нее стало предметом постоянных подколок в мой адрес. Спасает лишь то, что это не единственная странность семилетнего ребенка, о которой осведомлены мои наставники. Собственно, на моих странностях и зиждется наше с ними сотрудничество.
   Это я все о том, как трудно ощущать себя взрослым в детском теле.
   А каково ребенку?
   Каково этому хрупкому и беззащитному организму таскать в себе взрослое сознание? При том что искушенный менталитет, обширные знания и несладкий, прямо скажем, опыт прожившего нелегкую жизнь мужика постоянно втягивают ребенка в неприятности!
   Смотрите, как любопытно получается -- жил себе ребенок и жил, ходил в школу, играл с друзьями, беззаботно взрослел и набирался опыта. А когда этот же самый опыт фантастическим образом оказался в его собственной голове, да уже в сформированном состоянии, у ребенка начались проблемы!
   Получается, взрослое сознание стимулировало возникновение агрессивной среды вокруг беспомощного ребенка. Взрослые мозги создали взрослые проблемы!
   И какой напрашивается вывод?
   Неприятный.
   Очень неприятный.
   Наши взрослые проблемы зародышами сидят в наших собственных взрослых мозгах. И теперь я тому -- прекрасное доказательство.
  
   -- Что так шумно у тебя? Постоянно орет кто-то!
   Ну, здрасьте! Еще одна шутница заявилась. Ну, пошути, пошути.
   -- Баб, что ли, водишь в палату? -- Ирина замечает мой выразительный прищур и паникует. -- Ой! Вот только голос на меня повышать не надо!
   Делаю страшные глаза и подбородком показываю ей за спину. Мол, пришел кто-то. Ирина оборачивается, а я запускаю в нее подушку.
   Попал!
   -- Вот жучара, -- смеясь, она приносит подушку, бросает ее на постель и усаживается там же. -- Ну, как ты, ма-аленький?
   Я замахиваюсь на нее ручкой.
   Упс!
   Капля чернил летит через всю палату и украшает собой подушку на пустой заправленной коечке. Пальцам тоже слегка досталось. Вот ведь архаика! Когда уже начнем писать шариковыми?
   -- Пишущей ручкой надо бить без замаха, -- начинает умничать мой боевой педагог, -- идеальный укол получается, если острие входит точно в глаз. Но в этой области очень незначительная площадь поражения. Чуть в сторону -- и попадаешь либо в кость, либо в переносицу, -- и то, и другое неэффективно. К тому же верхняя часть человеческого тела почти всегда находится в движении. Противнику, заметившему опасность, достаточно просто слегка повернуть голову. А вот если так!..
   Вот пантера!
   Ручка у нее уже в руках, перо уперлось в мою кожу на шее в районе сонной артерии. Другой рукой она придерживает мне голову сзади.
   "Фиксирует, чтобы не поранился, -- соображаю я, -- ни секунды без учебы!"
   -- А вот так ты всегда сможешь надежно вывести из строя любого злодея. Надолго. Или убить, при желании...
   Она мягко отстраняется и садится обратно на койку.
   Я начинаю беззвучно смеяться. Смех разбирает все сильнее и сильнее.
   Просто Ирина, привычно крутнув в пальцах пишущую ручку в обратный захват, забыла, наверное, что это не боевой стержень, который мы используем на тренировках, а пластиковая трубочка, наполненная противной и плохо отмываемой фиолетовой жидкостью. Теперь украшена не только подушка моего соседа, а еще и футболка девушки, в приятном для моего глаза месте.
   Пафос педагога сдулся.
   Ирина косится себе на грудь и вздыхает.
   -- Ну вот скажи, Старик... только не громко... почему рядом c тобой всегда столько неприятностей?
   Вот те на! Она что, мои мысли подслушивала?
   -- Ведь зашла только посоветоваться! Испортил хорошую вещь...
   Да, не везет Ирине с футболками. Показываю, будто стягиваю что-то с верхней части своего тела, рву это на мелкие клочки и выбрасываю в форточку.
   Девушка показывает мне... фигу.
   -- Разлакомился. Лучше подумай и... хм... скажи, кто из ребят вашей туристической группы мог быть помощником у Галины на закладке? Или из девчат?
   Я пожимаю плечами, задумываюсь. Отрицательно машу головой. Довольно неуверенно машу.
   -- Хотя бы кто с ней ближе всего общался? Ну, рядом с ней находился чаще других? Кто вообще теоретически мог?
   Чешу рукой в затылке. Потом показываю у себя на воздух выше головы, мол, человек высокого роста.
   -- Станкевич? Олег? Который и турист, и яхтсмен?
   Про то, что Олег яхтсмен, я слышу в первый раз, но утвердительно киваю. Затем двумя руками оттягиваю майку у себя на груди.
   -- Оксана Онищенко.
   Ирина уже не спрашивает, а констатирует. Значит, очень похоже изобразил.
   Машу головой, подтверждая догадку, и делаю мелкие движения пальцами у себя в волосах.
   -- А это кто? Что ты там ерошишь? Волосы? Кучеряшки? Рустам, что ли?
   Энергично киваю.
   -- Рустам Чантиев. Ваш топограф. Хм. А Родион?
   А вот для Ирины я с удовольствием кручу пальцем у виска. Потом для убедительности постукиваю кулаком по лбу.
   -- Ну да, -- задумчиво говорит мой инструктор, -- мне тоже так кажется. Отец военный, на хорошем счету...
   Мне очень хочется расспросить ее о том, за что прессуют папу Родиона на службе, но не хватает жестов. Можно написать свой вопрос коварной ручкой, да только тема кажется мне не такой важной, чтобы опять мучить свои усталые пальцы.
   Ладно, сам разберусь.
   Постукиваю Ирину по плечу, отвлекая от размышлений, потом надуваю щеки, руками демонстрирую огромный живот и тычу пальцем на плечо, туда, где у дисциплинированных людей обычно висят погоны.
   Ирина на миг задумывается.
   -- Кто? Инспекторша, что ли? С Галиной? Нет. Исключено. Абсолютно никакой связи. Проверяли. Да и сейчас ее ведем. Пустышка пока полная. Даже мелких зацепок нет. На связь ни с кем не выходит. В парк, на который указал Румын, даже не заглядывает. Трудится человек, сорванцов воспитывает. Не придраться...
   Я неуверенно почесал нос. Потом ухо.
   Блин, что-то тут не лепится. А что -- непонятно. Может ее капитан в голубых тапочках вспугнул? Перся тогда через весь парк, обмахиваясь газеткой, как директор пляжа, вот она и срисовала слежку. Скорей всего так. И сразу на дно.
   Или где-то я ошибаюсь?
   Значит так, дед-уголовник дважды добирался до моего горла. И дважды я спасся чудом. Первый раз он охотился на меня с подачи Румына, которого явно науськала толстая ментовка.
   Так? Да вроде так. Хотя...
   ...Постой, а на меня ли он охотился вообще? А может, только на Румына? Зачем? Ну, это как раз понятно. По всему выходит -- для того чтобы оборвать связь. Порочащую его связь с властями. Нельзя им, ворам, сотрудничать с режимом.
   А второй раз?
   А вот второй раз он точно выходил непосредственно на меня. Потому как знал о моем предстоящем появлении в туристическом лагере. Заранее туда явился, замаскировался, залегендировался с хиппарями и выжидал. И выждал, пока Юрась у костра не назвал мое имя. И место, где я находился в тот момент.
   Дед услышал про Залысину и приковылял туда на свою погибель. Но вот кто его озадачил и навел на маршрут группы? Контакт с инспекторшей он сам обрезал. Причем буквально. Значит, не инспекторша. Может быть, Галина? Двурушница наша? Чепуха. Не были они знакомы. Киллер ударил ее как случайного свидетеля, как помеху. Хотя ведь не глядя бил. На звук, и сразу на поражение. Он не знал конкретно, кого бьет. Или знал? Хм. Да нет. Галина не заказчик! Чего бы она под нож за меня бросилась? И между прочим, жизнь мне спасла.
   Все-таки есть ли в этой затее след инспекторши? Или есть кто-то, о ком я не знаю?
   Я замотал начинавшей побаливать головой.
   Карусель безответных вопросов. Те, кто могут пролить свет, -- молчат. Молчит Румын, кормящий червей в какой-нибудь расщелине. Молчит Галина Анатольевна, цепляющаяся за жизнь из последних сил. Молчит Чистый, размазанный по рельсам тяжелым составом. Молчит инспекторша, прикидывающаяся невинным ягненком и добросовестно перевоспитывающая хулиганов под надежным колпаком профессиональных топтунов.
   Тупик? Хм...
   -- А тебе Козет показывал снимки? С той, растоптанной пленки? -- голос Ирины оторвал меня от тягостных размышлений. -- Наши эксперты ведь восстановили кое-что.
   Я киваю.
   -- Ну и как? Ничего не показалось странным?
   Я опять киваю. И, разумеется, молчу. А ну выкладывай свои подозрения первой!
   -- А что именно? Пейзажи?
   Вновь глубокомысленно киваю. Для важности по-профессорски складываю руки на животе.
   -- Для чего в технических материалах оказались пейзажи? Для маскировки? Глупость какая-то. Кого ими обманешь? Или агент в сантименты ударился? Растаял перед прелестями живописного прибоя?
   Я показываю рукой -- мол, продолжайте, продолжайте, студент.
   -- А место тебе не знакомо?
   Пожимаю плечами. Таких скал на побережье -- за три жизни не обойдешь. Хотя...
   Вот втемяшился мне в голову Херсонес -- первое, что выскочило из ассоциативного ряда, -- и не отпускает. Спорно, конечно, уж больно отвратительное качество. И если это Херсонес, то, как бы это сказать, что-то необычное в нем есть. Не типичное, не стандартное для обычных фотографий этого древнего городища, коих за все время его раскопок сделано бесчисленное множество.
   Но в целом я согласен с Ириной. Что-то свербило меня именно в этих фотографиях. Что-то шевелилось очень глубоко в памяти. Причем не в памяти первоклассника, а где-то на уровне лет пятнадцати-шестнадцати. И не могло оформиться. Как мелкая, но болезненная заноза под кожей.
   Вот так все сложно!
   Отрицательно машу головой в ответ на вопрос Ирины.
   -- Ну, нет, так нет, -- рассеянно произносит она. Тоже витает где-то далеко в облаках. -- Я пошла. Пока! Будут бить -- кричи громче. Я тут, за стенкой...
   Очень смешно!
  
  
   Глава 23
Центр бухты
  
   На следующий день голос постепенно стал восстанавливаться.
   Вот досада!
   Полдня дожидался прихода одного из юмористов, чтобы достойно ответить на очередную подколку. Напрасно -- Козет не заходил, а Ирина исчезла куда-то еще до моего пробуждения. Я невзначай прогулялся по ее палате -- вещи были на месте. Дела, наверное. Служба есть служба. Ну что ж. Не только у моих партнеров могут быть дела!
   Я наспех оделся и был таков.
   Кстати! Пользуясь случаем, хочу выразить признательность местным бойцам невидимого фронта, бдительно стоящим начеку во избежание происков забугорных злодеев. После моих экспромтов с походом я почему-то ожидал некоторого ужесточения режима в чудесном санатории. Какого-нибудь лишнего сотрудника. Или амбарного замка на двери моей палаты. О чудо! Ничего подобного не приключилось. Доверие органов ко мне не пошатнулось ни на йоту!
   Такая корпоративность окрыляла и подталкивала меня на очередные подвиги. Только в каком секторе работы можно было проявить мои способности в полной мере -- я пока представлял себе довольно смутно.
   Поэтому ноги понесли меня в самом очевидном направлении -- туда, где было больше всего вопросов. К месту службы Родькиного папаши, в Любимовку.
   Что я хотел там увидеть -- понятия не имею. Возможно, одним из стимулирующих факторов была длительная прогулка через весь город на Северную сторону и дальше. Случайно не мой ли малолетний носитель подтолкнул меня к этому довольно бестолковому променаду? Ведь конечная цель предполагала форсирование бухты на маршрутном катере!
   Да! Не скрою, даже в зрелом возрасте поездки на Северную сторону всегда для меня были сопряжены с положительными эмоциями. Уж больно красив наш город со стороны моря! Крутые склоны, залитые густой зеленью, и белоснежные островки домов, как рифы в океане.
   Никогда не устану любоваться!
   В этом есть что-то завораживающее. Магическое. Притягивающее, как магнит. За свою долгую военную службу и метания по стране в командировках я видывал много других городов. И огромных, и красивых. А вот магии в них не почувствовал.
   Конечно, сказывается фактор "кулика" с "родным болотом". Бесспорно. Это я понимаю. Но как тогда понять то, что люди, совершено посторонние этому городу, в свое время с непостижимой яростью защищали каждый его камень? Врастали в эти скалы и стояли насмерть -- дважды за короткую его историю. И дважды этот город был просто стерт с лица земли вместе с этими сроднившимися с ним людьми. И дважды возрождался.
   И другие люди, такие, например, как бабушка бестолкового Трюхина, со всех концов земли приезжали сюда, чтобы поднять город из руин. Сделать его еще прекраснее, сделать родным для себя. И наполнить его новой магией. Магией жизни и любви.
   Опять меня понесло? Понесло! Да, и не мудрено. Ведь я стал историком благодаря этому городу. Может быть, благодаря именно этим морским прогулкам -- с южной стороны центральной бухты на северную.
   Еще бы меня туда не тянуло!
  
   Я стоял на кормовой площадке у машинного отделения катера, вцепившись в поручни, и с удовольствием подставлял лицо под соленую водяную пыль.
   Вообще-то сюда вход для пассажиров воспрещен, но команда этого уютного суденышка всегда сквозь пальцы смотрела на сие повсеместное нарушение.
   Какое-то назойливое чуть заметное беспокойство стало нарастать у меня в голове на полпути до северного причального пирса. В самом центре городской бухты. Что-то очевидное, но не до конца сформировавшееся.
   Ненавижу это ощущение! Прямо чувствую, как где-то в подкорке головного мозга по запутанным синапсам мечется заблудившийся электрон не оформившейся мысли и не может никак выбраться на поверхность. Впору головой стукнуть о переборку для ускорения процесса...
   -- Мальчик! А где твои родители?
   Оглядываюсь. Полноватая дамочка в блеклом пляжном халате в какой-то мелкий сизый цветочек. На голове -- розовая с блесками соломенная панама с бантом. За руку держит не менее полного мальчишку лет девяти с капризно надутыми губами. На пацане короткие светлые штанишки, футболка с якорем на пухлом животике и берет с голубым помпоном на голове.
   Я усмехаюсь про себя. Типичная картина. Курортники. Что-то припозднились. Вообще-то учебный год уже начался. Почему не в школе, морячок? Кто ему этот берет дурацкий подсунул? Ведь даже не догадывается, что помпон красным должен быть...
   -- Кто тебе разрешил там стоять? А ну, выйди немедленно! Сейчас капитана позову!
   Ну да! Сейчас он штурвал бросит и прибежит.
   Толстячок, наверное, раскапризничался. На корму хочет. А в проходе -- цепочка, на которой табличка с грозной надписью "Проход запрещен". Стра-ашно! Делов-то -- отстегнуть цепочку, пройти и повесить ее обратно. Так нет! Доколупаться надо! До местных старожилов.
   -- Я тебе что сказала! Милицию позвать?
   То капитана, то милицию. Давай уж сразу взвод палубной охраны. Который на судне с экипажем в три человека.
   Как бы между делом начинают подтягиваться поближе немногочисленные пассажиры. Они с интересом наблюдают за разгорающимся скандалом. Большинство -- с понимающими улыбками. Хоть путь и недолгий, но кто ж откажется от дополнительного развлечения? Тем более что партия обещает быть веселой.
   Но я ее заканчиваю до обидного быстро: делаю коротенький, но убийственный ход. Простой, как все гениальное. Отворачиваюсь от скандалистов и совершаю всего-навсего один шаг влево. Единственный, но неповторимый.
   Все! Детский мат. Меня просто не видно за массивной кормовой рубкой машинного отделения. Даже сквозь шум дизеля слышится возмущенный голос дамочки, скулеж псевдо-французского юнги и смешки пассажиров. Думаю, инцидент исчерпан. Цепочка для курортников -- серьезное препятствие.
   Что же меня свербило совсем недавно?
   Вот сбили же!
  
   Прямо возле причала -- площадь. На ней с краю -- небольшая автобусная станция. Отсюда до Любимовки минут пятнадцать нескорой езды на общественном транспорте. Однако я прохожу мимо и направляюсь по главной улице в горку. Там на холме -- центр Северной стороны, кинотеатр "Моряк". Место встреч и свиданий для влюбленных. А также -- главный ориентир для тех, кто не совсем хорошо знает город.
   Вон оно что! Я понимаю, куда меня несут ноги. Возле "Моряка" в одном из частных домиков живет мой друг юности -- Вовка Микоян, с которым мы учились вместе в судостроительном техникуме.
   "Ну и смысл? -- ругаю собственные своевольные ноги, -- мы с Вовкой в пятнадцать лет только познакомились. Ему сейчас семь. Он меня еще просто не знает. Даже и не мечтает о таком счастье".
   Нас сблизила... ну, или сблизит лет через восемь... страсть к гитаре. Ну, а как же! Мы ведь даже оказались у истоков создания целого ансамбля! "Подвального", как это тогда называлось. "В каморке, что за актовым залом..." -- это про нас.
   Была и каморка, и актовый зал в технаре, и полуразбитая аппаратура, которую мы не уставали совершенствовать. Потом была каморка в общаге хлебокомбината, полуподвальная студия Дома культуры строителей. Было с десяток выступлений на дискотеках, городских праздниках, свадьбах и... собственно, все. Жизнь нас разметала по всей стране. Кончилась группа. А вот теплое пятнышко в памяти осталось. На всю жизнь. Такое теплое, что захотелось увидеть Вовку в его сопливом возрасте, без его усов и модной прически. Цель моего расследования -- место службы Родькиного отца -- все равно рядом, так почему не совместить приятное с полезным?
   Я стоял у знакомой калитки из штакетника и разглядывал Вовкин двор. Все по-прежнему. Как в будущем. Как будет, когда нам стукнет пятнадцать. Вон Надежда Васильевна, Вовкина мать, вышла из дома с мокрым бельем. А вон -- симпатичная юная красавица, Вовкина сестра, которую я узнаю уже взрослой и усталой женщиной с ребенком. Деревья какие еще маленькие!..
   -- Мальчик! Ты к кому? К Вове?
   Киваю неуверенно, автоматически просовываю руку между штакетинами и откидываю знакомую защелку.
   -- Проходи, проходи! Вот, посиди в беседке. Я его сейчас позову. Вы учитесь вместе?
   Мотаю головой из стороны в сторону. Чего я приперся?
   -- Я по делу...
   -- Ну, сейчас.
   Исчезает в доме.
   Играя в группе, мы всегда соперничали с Вовкой в искусстве владения инструментом. Да нас это и сблизило, в общем-то. Шли к совершенству, что называется, ноздря в ноздрю, он -- на бас-гитаре, я -- на солирующем инструменте. Я брал музыкальным образованием, он -- чистым талантом.
   Скрипнула дверь в доме.
   Вовка! Мелкий! Смешной без усов! Вспомнилось, как мы с девчонками, нашими поклонницами, пытались как-то побрить нашего бас-гитариста во хмелю. Не удалось...
   -- Ну, привет, Вовка!
   -- Здравствуй... те...
   Застенчивый мальчишка. Мой друг всегда яростно боролся с этим своим недостатком. Успешно, надо сказать, боролся.
   -- Меня Витьком зовут. Будем знакомы.
   Протягиваю руку. Вовка неуверенно жмет. По-взрослому в таком возрасте пока еще не здороваются.
   -- Как дела у тебя, Вовчик? Чем занимаешься?
   Чувствую себя идиотом. Ведь совершенно нечего сказать своему будущему другу.
   Вовка пожимает плечами и молчит. Внимательно разглядывает незнакомого мальчишку.
   -- На велосипеде катаешься?
   -- Учусь только. А что?
   -- Слушай, Вовыч! Внимательно меня послушай и запомни. Скоро ты упадешь с велосипеда. На спуске к пляжу. Ты же на Учкуевку ходишь купаться? Ведь так же?
   Кивает. Заметно, что он в легком замешательстве. Чего от него хотят?
   -- Так вот. Ты упадешь с велосипеда. Сильно упадешь. Повредишь руку. А когда захочешь научиться играть на гитаре, это тебе будет очень сильно мешать. Ты меня понимаешь?
   Вовка отрицательно мотает головой. Это правильно, узнаю своего старого друга. Ни за что не соврет. Если непонятно -- даже из деликатности не будет кривить душой.
   -- Ну ладно. Ты просто запомни мои слова. И будь осторожен. Договорились? А сейчас позови свою маму...
   Вовка торопливо спрыгивает со скамейки и бежит к матери, которая неподалеку развешивает белье.
   -- Мам! Мальчик с тобой хочет поговорить!
   Вытирая руки о передник, подходит Вовкина мама и садится напротив меня. Она несколько встревожена -- странное что-то происходит. Вовка садится рядом с ней. Видно, что ему ужасно интересно.
   Я вздыхаю и сцепляю пальцы в замок на столе перед собой. А вот сейчас выложу всю правду! Тогда действительно будет интересно...
   -- То, что вы сейчас услышите, Надежда Васильевна, невероятно и покажется вам бредом. Тем не менее, выслушайте. Я легко смогу доказать, что психушка здесь ни при чем. Посмотрите на меня внимательно.
   -- А что случилось?
   Мать Вовчика начинает серьезно беспокоиться.
   -- Не надо волноваться. Просто посмотрите и скажите -- сколько мне лет?
   -- Ну, наверное, семь или восемь...
   -- На самом деле мне сорок девять лет. В этом детском теле сознание, память и рассудок взрослого человека, отца двоих детей и счастливого деда, которым я стал в две тысячи одиннадцатом году. Да-да, вы не ослышались. В этой самой голове -- полная информация о том, как ребенок, который у вас перед глазами, будет взрослеть, жить и стареть вплоть до две тысячи пятнадцатого года. Можно сказать, что я знаю будущее.
   Я замолчал. Надежда Васильевна была в полном замешательстве. На лице промелькнула недоверчивая улыбка, потом -- что-то похожее на понимание и, в конце концов, явная тревога о моем психическом состоянии.
   Мне показалось, что ей очень хочется потрогать мой лоб.
   -- Не нужно мне верить на слово, дорогая Надежда Васильевна. Через неделю на Ближнем Востоке начнется война между Израилем и Египтом. Ее назовут "Войной Судного дня". Запомните только дату -- шестое октября. Я повторяю: шестое октября. Повторите.
   -- Ш-шестое октября...
   -- Наши газеты сообщат об этом чуть позже. Но война начнется именно шестого октября. Именно тогда вы и поймете, что сейчас я говорю вам правду. В эту минуту об этой войне не знают даже ее будущие участники. А я уже знаю. Потому что для меня она в прошлом...
   Надежда Васильевна слегка прикрыла глаза и легко встряхнула головой. Будто отгоняя наваждение.
   -- Но все это не так важно. Я хочу сказать вам... другое. Попросить кое о чем.
   Запутавшаяся женщина с надеждой посмотрела на меня, рассчитывая вновь обрести твердую почву под ногами.
   -- У вас замечательный сын, Надежда Васильевна. После Московской Олимпиады в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году мы станем с ним хорошими друзьями. И знаете, чего ему будет очень не хватать в жизни? Музыкального образования! Отдайте его в музыкальную студию через пару лет. Такая у меня к вам просьба. Только обязательно на класс гитары. Шестиструнной. Поверьте, это будет правильный поступок. Для его будущего...
   Вовка сидел возле матери с открытым ртом и смешно хлопал своими пушистыми ресницами.
   Я улыбнулся. Вспомнилось, что когда нам было обоим по пятнадцать лет, Вовка точно так же хлопал своими огромными глазами, когда...
   И вдруг я обомлел.
   Улыбка медленно сползала с моего лица.
   ...когда...
   Мелкая песчинка пустякового воспоминания вдруг легко пробила стены лабиринта в моей памяти, и метавшаяся в глубине сознания недавняя мысль нашла выход наружу.
   Я понял...
   Ох, не зря я проделал весь этот путь, казавшийся в самом начале бестолковым капризом! Не прощаясь, я вскочил и помчался на выход к калитке. Наверное, люди подумали, что я спасаюсь бегством после замысловатого и дурацкого розыгрыша.
   Не принципиально! Все не столь важно.
   Важно, что я понял!
   Я понял, что означают два последних снимка с раздавленной фотопленки.
   И для чего они были сделаны.
  
   Глава 24
Боевые хомяки
  
   По сути, делать мне на Северной стороне уже нечего.
   Самое правильное было бы лететь обратно к Ирине и делиться своими предположениями. Только Любимовка рядом -- рукой подать. И для очистки совести я все же решил заглянуть на место службы Родькиного папаши.
   Как и ожидалось -- безрезультатно.
   Меня только обескуражила вопиющая беспечность, с которой военный городок практически слился с гражданским поселком. Я даже не заметил, как оказался на его территории. Нет, ну разумеется, сам аэродром, ангары и сопутствующие структуры охранялись, как положено. А вот штаб, казармы столовая и котельная вольготно раскинулись между кварталами частного сектора. Я не заметил даже контрольно-пропускного пункта. Просто маленькая площадь с памятником крохотному боевому самолетику МиГ-19, по которому ползали дети. А за ней я сразу же обнаружил первую казарму. Да что там! Заметив рядом плантацию совхозного винограда и увлекшись поглощением сочных ягод, я неожиданно и совершенно безнаказанно оказался метрах в пятидесяти от взлетной полосы. На что внезапно указал мне дикий рев взлетающего истребителя, от которого я не только оглох на время, но и, как мне показалось, ослеп на пару секунд.
   Восхитительное благодушие советского милитаризма!
   Теперь же, после позорного отступления из виноградника, я не спеша прогуливался по очень уютной и живописной улочке, соседствующей с гарнизоном. И, буду откровенен, легкомысленно собирался искупаться. Улица прямо упиралась в дикий песчаный пляж. Справа пестрели частные домики, заросшие цветами и фруктовыми деревьями. Слева тянулся невысокий вал дикого кустарника и маслины. Там в зарослях шумно резвилась детвора, играя во что-то военное. А впереди дразняще синело море, призывно маня размеренным рокотом и одуряющим запахом морских водорослей.
   Я не торопился.
   Удовольствие надо уметь смаковать. Сейчас я смаковал свое недавнее открытие.
   А получилось вот как.
   Будучи в возрасте беспокойных недорослей, мы с Вовкой Микояном один раз отправились на Скалки. Да-да! На тот самый пляж, куда нам, первоклашкам, -- ни-ни! До одури нанырявшись в кристально-чистой воде, нам вдруг приспичило обследовать берег в самой дикой его части -- в стороне открытого моря к северу. В какой-то момент мы уперлись в скалы, которые сразу уходили в воду, не оставляя даже пятачка для пешеходных прогулок. Сверху над обрывом виднелось ржавое ограждение из металлических листов и колючей проволоки.
   Однако нас это не остановило.
   Нащупывая в мокрых утесах трещинки и уступы, мы полезли по скалам дальше. Не скрою, это было яркое путешествие. Мы открыли для себя гроты, в которые посуху не попасть. Нам встречались крохотные пятачки галечного пляжа, изъеденные волнами ноздреватые каменные клыки, изобиловавшие крабами. Иногда, ломая ногти и сдирая кожу с ладоней, мы срывались в воду, и вплавь преодолевали особо трудные места. И в конце трудного пути получили главный приз -- ровную, отшлифованную волнами каменную площадку на самом кончике миниатюрного мыса.
   Наше место!
   Это будет только наше секретное место. Неведомый оазис дикого побережья почти в самом центре цивилизации. Мы уже строили планы веселых пикников и шумных ночевок на нетронутых ногой человека скалах. Мокрые, исцарапанные и совершенно вымотанные, мы выбрались на площадку, и... вдруг я увидел, как Вовка глупо и разочарованно хлопает своими мохнатыми ресницами. За небольшим выступом к дальнему краю площадки с обрыва тянулась легкая и аккуратная алюминиевая лесенка. Оказывается, рай уже освоили до нас. Он оказался обитаем!
   Помню, сверху находилась закрытая территория либо ученых, либо военных. Мы даже туда не рискнули подняться. Уныло искупались пару раз напоследок, позагорали без настроения и поползли обратно. Но перед этим мое внимание привлек противоположный берег бухты -- древние скалы Херсонеса, которые с этой неисхоженной точки выглядели непривычно и как-то по-особому.
   Точно так, как это было запечатлено на ЗАСВЕЧЕННОЙ ФОТОПЛЕНКЕ! На одном из снимков. А на втором угадывалась та самая, так и не ставшая местом нашей тусовки труднодоступная чудесная площадка. С той самой лесенкой, серпантином сбегающей с макушки обрыва.
   И фотографии были сделаны с САМОГО ЦЕНТРА ВОДНОЙ ГЛАДИ. С точки, которая находилась точно между двумя берегами Карантинной бухты. Там, где находится фарватер, ведущий к базе дислокации торпедных катеров. К месту, которое, по всей видимости, очень кого-то заинтересовало.
   И где служил папаша поджигателя гаражей Трюхи, про бабушку которого я вспомнил во время моего морского путешествия на катере на Северную сторону. Тоже в самом ЦЕНТРЕ, только другой, главной, городской бухты. Что и зародило в моей голове трепетную искру догадки. Которую малолетний Вовка Микоян и раздул, хлопая своими смешными ресницами.
   Вот такими неисповедимыми и загадочными бывают тропы наших ассоциаций и аналогий!
   А ты говоришь, напрасно поехал.
   М-да...
  
   -- Это наша улица!
   Что? Возвращаюсь с небес на грешную Землю.
   -- Ты чего тут ходишь? Наша это улица!
   Слева от меня стоит пятилетний бутуз с надутыми губами и сурово хмурится исподлобья. Надо же! От горшка два вершка, а туда же. Уже территорию столбим? Ну и ну! Даже не собираюсь снисходить для диалога, неспешно прохожу мимо.
   Впереди из зарослей кустарника по одному, по двое начинают высыпать такие же карапузы. Как горох из банки! Вон и погодки мои появились. А эти, кажись, даже на год-другой постарше...
   -- А ну, стой! Стой, говорю!
   Ба! Какая встреча! Толстячок с катера! Капризный сынок скандальной курортницы. Уже без помпона на голове, но с прежним якорем на брюшке. Он, похоже, в этом лягушатнике самый старший. И по его мордашке замечаю, что он меня начинает узнавать.
   -- Это ты? Ребя! Я его знаю! Он с города сюда на катере плыл! Ты чего тут забыл?
   Блин, да сколько их тут? С десяток, не меньше. Обходят вокруг, школота деревенская. Решили проучить чужака, забредшего в их райский уголок? Только с мелкотой я не дрался еще в этом мире. Что-то их многовато...
   -- Чего молчишь? Че те надо вообще тут? А?
   Толстячок напирает. Нависает надо мной всей своей рыхлой тушкой, заслоняя вожделенный морской пейзаж
   Делаю пару коротких шагов назад. По всем технологиям уличной мальчишеской драки мой третий шаг должен наткнуться на препятствие в виде злоумышленника, стоящего за моей спиной на четвереньках. Это гарантированно. Можно даже не оглядываться, только темп потеряешь. Поэтому вместо третьего шага я легонько, чтобы не покалечить, левой пяткой не глядя пинаю назад.
   Естественно, пятка натыкается на что-то мягкое, и слышится совиное "Ух!". Сразу же, не опуская ноги, делаю длинный шаг влево и вперед, потому что толстячок со словами "Че те надо?" толкает меня в грудь. Только его рука врезается в воздух, а тело пробегает вперед, потому что я, зайдя сбоку, чуть-чуть ускоряю его легким толчком в спину. Возлюбленный сын курортницы и скандалистки спотыкается о злодея на четвереньках и, ласточкой вытянув руки вперед, хлюпается в пыль. Красивым якорем на футболке вниз.
   Тут же меня обхватывают сзади, стараясь прижать мои руки к туловищу.
   -- Я держу его! Держу! Бей!
   Да! Грустно будет огрести от карапузов. Какой позор!
   Резко сгибаю колени, одновременно поднимая обе руки вверх и скручивая корпус вправо. Ага! Вот и правая нога коварного противника. Цепляю ее рукой и сильно дергаю вперед-вверх.
   Черт! Не переборщил, случайно?
   Парень врезается спиной в землю и беспомощно хлопает ртом. Переборщил. Дыхание у него заклинило, так бывает после резкого падения. Я хватаю его за обе ноги и дергаю на себя. Его руки закидываются за голову, и он начинает дышать. Фу! Пронесло.
   И тут же мне засвечивают в правое ухо. Сзади!
   Не очень больно, но громко и ужасно обидно. И это когда я оказывал первую помощь их поверженному бойцу! Ах вы, черти! Резко подаю тело назад и бью головой не глядя.
   Хрясь! Попал в нос. За спиной начинают орать. Зачем так громко-то?
   Крутя головой во все стороны, задом пячусь к кустам. Главное -- не давать зайти за спину, затопчут. Что же вы кучей-то лезете? Молодняк! Элементарных понятий не разумеют. Нельзя толпой на одного. Не по-пацански. И бестолково. На опасную близость ко мне могут подойти не больше двух-трех агрессоров. Потому как мешают друг другу. Я раз за разом просто кидаюсь из стороны в сторону. Так что первый оказывается на пути второго. Придерживаемый мною за локоток в неудобном для него изломе, он становится как бы моим щитом. На время, пока я не отталкиваю его на ближайшую опасность.
   Да что же он орет так громко?
   "А! Это он специально так выразительно горланит. Чтобы кто-то постарше услышал", -- соображаю я, вертясь юлой и отводя в сторону тянущиеся ко мне в руки.
   Ну да! Неподалеку на шум и крики уже прыгает через забор паренек подросткового возраста. Кажется, одним вспухшим ухом я сегодня не отделаюсь.
   -- А ну, хорош! Хорош, я сказал!
   От меня отхлынули.
   Высокий загорелый парень в одних семейных трусах хулиганского разлива неторопливо приближается к месту битвы.
   Я усмехнулся. Потер горящее ухо. Можно расслабиться.
   -- Плохо свой молодняк воспитываешь, Олег!
   -- Витек? Это ты?
   -- Да уж, я. Чуть не порвали меня карапузы ваши.
   -- Вы что, -- Олег делает страшные глаза и выпячивает челюсть, -- вы на кого поперли? Вы чего не спросили, с какого он района? Вы знаете, с какого Витек района?
   Малолетнее хулиганье дружно машет головами, потирая синяки.
   -- Да сейчас вся Матюха здесь будет! А ну брысь все отсюда!
   -- Это Генка все начал! Приезжий! Племяш тетки Зины! Мы не хотели вовсе!
   -- Брысь, я сказал!
   Рассыпались в разные стороны. Большинство -- по-партизански исчезает в кустах.
   -- Пойдем, Витек, ко мне. Расскажешь, что да как.
   -- А ты, значит, в Любимовке живешь.
   -- Ну да. Из наших еще Оксана здесь...
   -- Ну, пойдем.
   И Олег, и Оксана...
   Правая и левая руки Галины Анатольевны. И в Любимовке. Где служит Родькин батя.
   Любопытно...
  
   -- Вот моя берлога!
   Берлога оказалась крохотной комнатенкой, умопомрачительно уютной и светлой. Через настежь открытое окно виднелось зеленое буйство домашнего сада. Пахло дынями, виноградом и... окрошкой.
   Олег как бы ненароком опустил рамку с фотографией, стоящую на письменном столе, изображением вниз. Я успел заметить характерно чернобровую дивчину на снимке и деликатно стал рассматривать стены.
   От пола до потолка в комнате все было обклеено любительскими черно-белыми снимками. Основная тематика -- горы и яхты. Людей почти нет, только в одном месте прямо над столом я увидел нашу туристическую группу, снятую возле памятного знака на Ангарском перевале.
   -- Увлекаешься фотографией? -- спросил я, кивая на стенку.
   -- Так. Между делом.
   -- А что за аппарат?
   -- Да, вот он, -- Олег двинул по столу в мою сторону старенький, весь исцарапанный "ФЭД-3".
   -- Слушай! А чего ты его в последний поход не брал? -- спросил я, осторожно поворачивая в руках раритетного тезку Железного Феликса.
   -- Да брал я его! Пленку порвал в автобусе, когда ты с сольным концертом выступал. Так и протаскал в рюкзаке весь поход. Так каким ветром тебя занесло в нашу провинцию?
   -- Гости с Ростова приехали, -- не моргнув глазом, соврал я, -- просили дикий пляж показать. У вас пляж оказался самым диким. Включая диких боевых хомяков!
   Олег засмеялся.
   -- Да! Точно -- дикие. Куча-мала! Как ты вообще на ногах устоял? Зверьки! Затоптали бы без понятия.
   -- Ладно! Не бери в голову. А ты что, играешь? -- я заметил гитару, скромно стоящую в углу комнаты. -- Или просто предмет интерьера?
   -- Тоже, между делом...
   -- Честно скажу, нравятся мне многосторонние люди! -- искренне произнес я, с чувством. -- Туризм, фотография, музыка. Я так понял, ты еще и яхтсмен?
   Олег вновь засмеялся.
   -- Это тоже... Между делом.
   -- А ты с яхты не пробовал фотографировать когда-нибудь?
   -- Как это? С "Оптимы"? С этой плоскодонки? Да у меня нитки сухой не остается после каждого захода! Фотик жалко...
   -- Ну да, ну да,...
   Я задумчиво вертел в руках старенький фотоаппарат. На "Оптимистах" действительно не забалуешь.
   -- А на "Лучах", "Финнах" не ходишь? К Херсонесу, например?
   -- Не-а. Рано еще. -- Олег взял гитару, уселся на старенькое продавленное кресло и стал наигрывать что-то простенькое перебором. -- Да и опыта маловато. Как и веса...
   -- Олег! А возьми меня как-нибудь на тренировку! Всю жизнь мечтал побывать рядом с яхтами!
   -- Все свои сознательные три года? -- парень усмехнулся. -- Нельзя, Витек. Строго у нас там, посторонних не жалуют. А запись в секцию -- только с десяти.
   -- Да ты меня только на территорию проведи! А там я растворюсь. Если чего, скажу, сам пролез. Ну давай!
   Олег с сомнением покачал головой, продолжая мучать гитару.
   -- Лады! Тогда давай сделаем бартер!
   -- Чего?
   -- Ну... баш на баш. Я тебе показываю суперпесню, а ты меня проводишь в яхт-клуб.
   -- Какую такую песню?
   -- Такую, что любую девчонку -- влет! Со стопроцентной гарантией. Ну, если она, конечно, не глухенькая...
   Олег непроизвольно кидает взгляд на стол. Как там себя дивчина чувствует на фотографии, бровями в стол? Давай, давай! Заглатывай крючок, романтик.
   -- Ну-у... не знаю.
   -- Упрощаю сделку! Я тебе исполняю эту песню, а ты оцениваешь сам -- как будут реагировать на нее девчонки. При согласии -- обучаю тебя за полчаса. А ты меня ведешь на тренировку. Идет?
   -- Ну давай! Держи гитару.
   Я схватил инструмент, уселся на тахту и стал наигрывать вступление из "Титаника".
   -- В школе английский учишь?
   -- Угу.
   -- Тогда, внимай.
   Голос семилетнего ребенка, далекий еще от возрастной ломки, идеально ложится на шлягер Джеймса Хорнера. Олег, критично поджимавший губы с первых строк, теперь слушает затаив дыхание.
   А ты как думал? Ведущий хит всех девчонок нулевых годов! Которые поголовно были заочно влюблены в душку Леонардо и его романтического героя. Каждая вторая знала эту песенку наизусть. Теперь, по ходу, и ты ее выучишь...
   Так, транспозиция вверх, финальный куплет, кода...
   На! Получай!
   Олег выдохнул.
   -- О чем это?
   -- О парне. Который спас свою любимую девушку ценой собственной жизни. И который навсегда остался в ее сердце. В том самом, которое живет благодаря ему. My heart will go on. Мое сердце продолжает биться.
   -- Д-давай... Учи!
   -- Тащи листок бумаги и ручку.
   Сейчас будет урок внеклассного английского... пения.
  
  
   Глава 25
Бред сивой кобылы
  
   -- Ерунда! Ахинея! Бред сивой кобылы! -- Сан-Саныч явно не напрягается в выборе деликатных оборотов. -- Детский лепет дилетанта. Горе от ума твоего, школьник-перестарок. Ненаучная фантастика. Сопли на ладошке.
   Это Козет в пух и прах разносит мою версию происхождения снимков с засвеченной фотопленки.
   -- Эту бухту со стороны Херсонеса в день раз по пятьсот щелкают все, кому не лень. Какой смысл, рискуя своей вражьей задницей, грести среди бела дня в центр фарватера? А? С точки зрения топографии? За-чем?
   Я пожимаю плечами. Черт его знает. Может, ориентиры какие-нибудь...
   -- Потом, с чего ты взял, что это именно то место? Здесь на снимках -- одна муть!
   -- Ну... по контуру...
   -- По хренонтуру! Опять домыслы с соплями? Давай! Покажи мне свой пальчик шаловливый!
   Ага! Нашел дурака. Я еще тогда, в безголосом состоянии успел заметить, как ты на него кровожадно пялился.
   И, главное, не злится же! Говорит размеренно, спокойным голосом. Гадости, конечно, говорит, но абсолютно без эмоций. Непостижимый человек!
   -- А вот то, что вышел на Олега, -- годится. Сближайся, корешись, прислушивайся и присматривайся. Когда, ты говоришь, у него тренировка?
   -- Вообще-то, я еще не говорил, -- замечаю язвительно.
   -- Когда у него тренировка? -- невозмутимо переспрашивает этот чурбан.
   Хоть бы один мускул на лице дрогнул!
   -- Завтра.
   Задумчиво меня рассматривает. А! Понятно. Сейчас острить будет. В качестве извинений за хамство и демонстрации доброй воли.
   -- Красивое у тебя ухо. Дашь поносить?
   Я непроизвольно хмыкаю. Ну вот во всем талантлив человек! Во всем... кроме чувства юмора. У Ирины поучился бы, что ли...
   -- Хоть сейчас могу прицепить, -- быстро реагирую я, -- Если гарантируешь мне безопасность. На ближайшие полчаса.
   Расплывается в широченной улыбке. Глазки -- в щелочки, сразу становится похожим на монгольского сенсея.
   -- Не-а!
   -- Тогда носи свои. Уродливые и некрасивые...
   -- Ну ладно, -- становится серьезным, -- в яхт-клубе под нашу контору выделена одна посудина. Это земля Гришко, он за нее отвечает. После обеда увидишь его на яхте "Орион", это... Ты чего?
   От изумления мои брови поднялись, наверное, до границы волосяного покрова на голове.
   -- Ори-он?!
   -- Ну да. А чего тут такого? Ну, Орион. Яхта как яхта. А ты думал, под нашу контору ялик дырявый выделят?
   Ничего себе!
   Нашли, где спрятаться. Самая заметная яхта в акватории! По слухам -- трофей с прошлой войны, бывшая собственность Германа Геринга. В городе нет мальчишки, который не заглядывался на это стройное двухмачтовое чудо. Ну и ну!
   -- Слушай, Козет. А Гришко -- он что, в нашей команде?
   -- Я же говорю тебе: его район. И школа твоя тоже на его земле. Поэтому именно он тебя, уникума, и нашел тогда. Через школьного завуча, агента своего нештатного. Потом передал Пятому -- и все. Дальше он не в теме. А по яхт-клубу мы его подключим втемную. Считай -- он в твоем распоряжении.
   Теперь в улыбке невольно расползаюсь я.
   -- Тише-тише! Обрадовался. Ты смотри, нашу птичку не обижай.
   -- Почему это -- "птичку"?
   -- У Гришко позывной -- "Кочет"... Слышишь? Але! Ты сейчас себе рот порвешь. Ну, чего, чего ржешь-то?
   Просто вспомнились любимые парусиновые туфли грозного чекиста в легкомысленных аквамариновых тонах.
   Сан-Санычу я, правда, ничего объяснять не стал.
   Политкорректность -- она для всех времен!
   Настанет время -- нахлебаются еще.
  
  
   Глава 26
Урок английского
  
   С Олегом мы встречаемся на центральной площади и пешком двигаем до яхт-клуба. С Приморского бульвара он виден как на ладошке. По прямой -- не больше километра, но нам надо обойти Артиллерийскую бухту. В принципе тоже пустяки.
   Сентябрьское солнце жарит по-летнему. Город без рекламной шелухи выглядит молодым и свежим. Будто с него сорвали дешевую и фальшивую обертку, и на общее обозрение предстала по-настоящему драгоценная сердцевина, неповторимая его уникальность и красота. Белоснежные дворцы домов, аккуратные улочки в зелени невысоких деревьев и пышных газонов, скромно одетые люди. И никто никуда не торопится.
   Здорово!
   Я с интересом рассматриваю Хрустальный мыс. В наше время он зашит бетоном, стиснут новомодными гостинично-ресторанными постройками и засижен тучными пляжниками. Сейчас это -- живописное нагромождение скал и камней, на которых гроздьями висят загорающие экстремалы. И какая чистая вода! Действительно хрустальная. Пронизанная лучами солнечного света, она призывно светится бирюзой, аквамарином и... прохладой!
   Ужасно хочется искупаться. Но дело есть дело.
   По каменистым тропкам мы минуем возвышенность, где года через три начнут строить памятный мемориал -- будущий символ города, -- проходим мимо площадки со старинными пушками и спускаемся к воротам яхт-клуба.
   -- Здравствуй, Михалыч! -- вежливо здоровается Олег со стариком внушительного вида в тельняшке и старинных матросских клешах. -- Это со мной.
   Михалыч с напускной подозрительностью сперва рассматривает меня, хмуря кустистые седые брови, затем важно и неторопливо отворяет железную решетку.
   -- Не возьмут, -- ворчливо бурчит он, пропуская нас в свое Нептунье царство. -- Салабонист больно. Дальше голяка1 с машкой2 не пустят.
  
  
   # # 1 Г о л я к -- веник на военно-морском сленге.
   # # 2 М а ш к а -- щетка для натирки полов (военно-морской сленг).
  
   -- Да мне по миделю3, -- не могу я удержаться от демонстрации знакомства с морским жаргоном (работал до армии на севморзаводе имени Серго Орджоникидзе), -- хоть машкой по балясинам4, хоть голяком по норам5...
  
  
   # # 3 М и д е л ь, мидель-шпангоут -- поперечное сечение корпуса судна, расположенное точно посередине его длины. Отсюда сленговое значение -- поровну, все равно.
   # # 4 Б а л я с и н а -- ступень штормтрапа, шире -- любые ступени любых трапов на корабле.
   # # 5 Н о р а -- каюта, но только на сленге торгового флота. Нюанс -- среди военнослужащих ВМФ каюту принято называть КАЮТОЙ из соображений своеобразного уважения к данному помещению (прим. автора).
  
   Старик озадаченно крякает и шевелит мохнатыми бровями -- каждой по отдельности.
   -- Ну, коли та-ак... Давай, малек, попробуй. Как погонят -- заходи в гости. Чаем угощу. Вон там моя каюта. Найдешь...
   -- Спасибо, Михалыч.
   Мы проходим.
   -- Ты чего ему сказал? -- шепчет Олег, непроизвольно ускоряя шаг.
   -- Сказал, что готов на любые хозяйственные работы, -- пожимаю плечами, -- очень вежливо и на понятном ему языке.
   -- Михалыч у нас серьезный дядька. Я вообще удивляюсь, как он нас пропустил.
   Я оглянулся. Дед стоял у не до конца закрытых ворот и внимательно смотрел нам вслед. Заметил, что я повернулся, и приветливо махнул рукой.
   -- Слушай, Олег. А кто меня может погнать отсюда? Ну, если я тут слоняться буду без дела?
   -- Так Михалыч и попрет. Он тут и комендант, и сторож, и плотник. Да он тут и живет! Домик небольшой с двориком под скалой. Там, куда он тебе показывал.
   -- Это хорошо... Ну ладно, Олеж. Иди плавай... Ой, извини. Имел в виду: ходи под парусом. А я тут погуляю. Встретимся на этом месте. Лады?
   -- Лады.
   Олег побежал вперед. Там неподалеку, у невысокого строения виднелась группа его сверстников. Видимо, юные яхтсмены, морские волчата соленых просторов ждали своего вожака-тренера. Завидую!
   Я свернул направо, к пирсу. Чуть дальше, в сторону центра города виднелся дикий пляж, скалы которого тянулись до самой Хрусталки. Там шумно плескалась многочисленная детвора, а на прибрежной гальке, разложив пестрые коврики, отдыхала публика постарше.
   По морю носились шустрые миниатюрные яхточки с разноцветными парусами. За ними чуть дальше, басовито взревывая, в акваторию бухты степенно вползал белый пассажирский теплоход, сопровождаемый приземистыми буксирами.
   Слева по берегу, за скромным частоколом немногочисленных мачт, в конце причала виднелась наша зафрахтованная конторой яхта. Шедевр немецких кораблестроителей. На палубе деловито возился знакомый толстячок в бирюзовых плавках и оранжевом спасательном жилете. Любитель голубого цвета с гордым позывным соответствующей тематики -- "Кочет". Придумает же!
   С любопытством вертя головой по сторонам, я неспешно двигался в его сторону.
   -- Хэй, мальчик! Хелп ми! О, сорри. Помоги!
   Оглядываюсь с легким удивлением. Дежавю. Голос, как у какого-то знакомого артиста из популярного блокбастера.
   Нет, не артист. У самого берега дрейфует молодой кудрявый парень лет двадцати пяти в черном импортном гидрокостюме. Он держится одной рукой за лесенку, уходящую с бетонного пирса в воду. В другой руке -- ласты, маска, дыхательная трубка, что-то похожее на острогу и внушительная сетка с крупными камяхами1, лениво шевелящими колючими лапами.
  
  
   # # 1 К а м я х а -- каменный краб на языке прибрежной шпаны.
  
   Да! Действительно с таким багажом выбраться из воды проблематично. В таких случаях маску с трубкой цепляют на лоб, ласты просто закидывают на бетонную ступеньку, а все остальное легко поднять и самому. Не местный, значит. Неудобщина беспомощная...
   -- Давай!
   Сначала высвобождаю из его пучка амуниции острогу, мельком отмечая, что это не самопал, а вполне фабричная вещь. Интересная конструкция. Острогой поддеваю зажатые в мокром кулаке предметы и по частям вытаскиваю их на берег. Последней цепляю увесистую сетку с добычей и плюхаю ее на мокрую ступеньку. Здоровые крабы! Один к одному.
   -- Oh, thanks! I couldn't... myself...1
  
  
   # # 1 О, спасибо! Я не могу... сам... (англ.)
  
   Парень, тяжело дыша, по лесенке выбирается на сушу. Чего он гидрокостюм-то нацепил? Вода теплая как бульон.
   -- Ноу проблем, мистер. Хорошие крабы. Крупные.
   -- Oh! Yes... Крап-пы... Fantastic... It's wonderful!
   -- Velvet paws hide sharp claws, -- не могу удержаться от своих "двух копеек". -- With such extraction is possible to lose a fingers2.
  
  
   # # 2 Бархатные лапки скрывают острые клешни. С такой добычей пальцы потеряешь (англ.).
  
   -- Oh! Yea...Wow! You speak English? Right? That`s very well! Yes, really!3
  
  
   # # 3 О! Да... Вау! Вы говорите по-английски? Да? Это очень хорошо! Да, действительно! (Англ.)
  
   -- And I`m so glad... -- ворчу я, слегка досадуя на свои про-английские рисовки. -- And how at you with Russian?4
  
  
   # # 4 И я так рад... А как у вас с русским? (Англ.)
  
   Парень облегченно тянет вниз молнию своего дурацкого панциря на груди. Упрел, Маугли?
   -- With Russian? So... fifty-fifty... -- неопределенно машет в воздухе рукой, -- не очень... ка-ра-шо... I`m... Я есть... Я учу... здесь... русски... сейчас. Здесь плохо... знать... английски. Мне... не помогать... Oh! I`m Richard! Glad to meet you, very glad!5
  
  
   # # 5 С русским? Так... фифти-фифти... Я... О! Я -- Ричард! Я рад вам, очень рад! (Англ.)
  
   -- Виктор! -- протягиваю ему руку. -- You can call me...6 Витек!
  
  
   # # 6 Вы можете звать меня... (англ.)
  
   -- Вить-йок...Витьйок...Витьок!
   А ты как думал? Это тебе не наших советских крабов истреблять безнаказанно.
   Парень встает на ноги и с удовольствием потягивается. Да! Потрудился на славу. Добыть такое количество здоровенных камях -- это нужно не один десяток раз нырнуть на приличную глубину. В хорошей форме интурист.
   -- Oh, super! What a gorgeous freshness! Listen, Вить-йок! I`ve a great idea! Let`s go with me! Realy! Over there! To... Мик-калыч. Будь-ем куш-ать крап-пы! Come on!1
  
  
   # # 1 О, супер! Какая замечательная свежесть! Слушай, Вить-йок! У меня отличная идея! Пойдем со мной! Серьезно! К... Мик-калычу... Давай! (Англ.)
  
   -- Давай так, Ричард! Я так понял, ты со мной дружить собираешься? You`re going to be friends with me... aren't you?2
  
  
   # # 2 Ты будешь дружить со мной... не так ли? (Англ.)
  
   Парень расплывается в стандартной импортной улыбке -- от уха до уха. Кого-то он мне из артистов точно напоминает. Вот только не могу понять кого. Звезда Голливуда, заблудившаяся...
   -- It would do well!3
  
  
   # # 3 Было бы неплохо! (Англ.)
  
   -- Ну, если... ду вел, тогда не будете ли вы столь любезны, уважаемый мистер, общаться со мной по-русски?
   -- Excuse me?4
  
  
   # # 4 Простите? (Англ.)
  
   -- По-русски учись разговаривать, чурбан иностранный!
   -- Чур-бан?
   -- Yeap! That`s means a bad speaking in a foreign language guy.5 Практиковаться со мной будешь!
  
  
   # # 5 Да! Это значит -- плохо говорящий на иностранном языке парень (англ.).
  
   -- I agree! (Я согласен!) Замь-йотано!
   -- Ну, вот! Совсем другое дело.
   Я беру сетку с крабами.
   -- Помогу донести. Варите этих зверей без меня. Мне -- некогда. Дела у меня тут.
   Стараюсь говорить простыми короткими фразами.
   -- It's so bad. Oh, sorry-sorry! Я сказать... жалко!
   -- ...У пчёлки... Не заморачивайся. Так говорят здесь... учись.
   -- Let`s... oh... Давай тогда... кино... tonight... вечер. In the cinema, sorry... Побь-ед-да. Я жить там... не-поу-дау-ле-ко! Come on! Будь-ем прэк-тис. По-русски. Please!
   -- А, давай! Во сколько?
   -- Вось-ем... past midday... как ето... двад-цат ноул. О'кей?
   -- Идет, Ричард! Ну, я пошел. Давай лапу. Да нет! Вот так! Да, это и называется "давать лапу". Растешь.
   Я пожал руку импортному краболову и направился к пирсу.
   Так, Олег уже на своей плоскодонке...
  
  
   Глава 27
Шутки в сторону
  
   Вблизи яхта "Орион" выглядит еще внушительней. С легким трепетом я поднимаюсь по трапу на это чудо, спустившееся с верфей Бремена без малого сорок лет назад.
   Красавица. Ну и здорова! Метров двадцать в длину, не меньше. Хищные обводы узкого, выкрашенного в черный цвет корпуса создают ощущение легкости и стремительности пантеры, "бегущей по волнам". Парусное вооружение типа "иол": две огромных мачты, как вызов всем морским стихиям. Паруса аккуратно свернуты на штагах и забраны в темно-синие чехлы.
   Возле ходовой рубки топчется капитан Гришко в оранжевых брусках непотопляемого жилета и плавочках цвета легкомысленного аквамарина. Светится гостеприимством. Гляди ж ты, оно еще и радуется...
   -- Давай-давай, поднимайся! Приветствую, что называется, на борту моего судна. Чувствуй, как говорится, себя как дома. И не забывай, соответственно, что ты в гостях. Давай, не тушуйся!
   -- Здоров, Кочет!
   Ловлю на себе быстрый досадливый взгляд и действительно тушуюсь. Чего я на него взъелся? Хорошо ли, плохо, но мужик делает свое дело.
   -- Извините, Степан Андреевич. Здравствуйте.
   -- Старик! Какие извинения? Хорош выкать. Одно дело делаем. Кто старое помянет, как говорится...
   -- ...Тому глаз... -- примирительно поддакиваю и тут же вновь не удерживаюсь от "гадостей": -- ...Натягивают на... спину.
   -- Ха-ха-ха! Точно! Именно туда. Ну давай-давай, проходи. Показывать буду, что тут да где...
   Я с любопытством оглядываюсь вокруг.
   -- Значитца, так. Первое правило: на палубе особо не светиться. Здесь ты как на ладошке, -- Гришко постепенно седлает менторского конька. -- Если есть необходимость подняться на палубу, надеваешь жилет. В плане, хм, маскировки. Вот смотри, под этой банкой кой-какие пустяки для твоих размеров. Сан-Саныч подбирал. С Ириной...
   Я поднимаю тяжелую крышку сиденья и вижу набор для подводного ныряния, спасательный жилет, спецовку и еще с десяток мелких и удобных предметов под мои габариты. Особенно мне понравились миниатюрные ласты зеленого цвета. С резиновыми ремешками, аккуратными ребрышками жесткости на глянцевой поверхности и кокетливыми отверстиями напротив предполагаемых пальцев ног. Заметно длиннее стандарта, но под размер моей мелкой ступни. И легонькие. Здорово!
   -- Здесь капитанская рубка. Под ней машинное отделение, -- с заметной важностью продолжает экскурсию Гришко. -- Тут, если под парусами, человек шесть надо. А если на движке, можно и одному управиться. Покатаю тебя как-нибудь. Если хорошо вести себя будешь. Здесь коридорчик в трюм. Там две пассажирские каюты, камбуз, санузел. На баке... знаешь, что такое бак?.. Ага, знаешь... Там подсобки разные, такелаж...
   -- Степан Андреевич! Можно я сам посмотрю? Не хочу вас отвлекать.
   -- Ну... давай-давай. Осваивайся. В правой каюте глянешь -- там для наблюдения кое-что есть. Разберешься.
   Мнется. Чего хочет-то?
   -- Вам надо куда-то?
   -- Да, видишь ли... в том-то и дело, -- Гришко постоянно посматривает на берег. -- Объект у меня здесь. Ты, кстати, крутился возле него. Американец. Кучерявый такой.
   -- Ричард, что ли?
   -- Ого! Познакомились, значит? Ну да. Ричард. Так. Ничего особенного. Что называется -- "чистый объект", ведем для профилактики. Для галочки.
   -- А кто он вообще?
   -- Сынок толстосума одного иностранного. "Золотая молодежь" буржуазного мира. Весной была регата. Международная. Он участвовал на "Звездном". Понравилось ему у нас, попросился остаться на лето. Папаша ходатайствовал, выступал за сотрудничество с СССР, делал серьезные взносы в детский туризм. Контора проверила сынка и разрешила остаться -- так и таскаем его пятый месяц. Пустышка...
   -- Понятно.
   -- А о чем вы там говорили? -- спрашивает Гришко с деланным равнодушием.
   -- Профессиональный интерес? Да ни о чем. Крабов он меня звал откушать. К Михалычу, коменданту здешнему.
   -- Ну да. Он у сторожа тут и околачивается все время. Михалыч мужик правильный. Воевал. К себе врага не подпустит. Ричард весь день у него крутится, если не болтается по городу. А ночью на съемной квартире. На Володарского. Снимают там вдвоем с соседом. Нашим, разумеется, подсадным. Да! -- досадливо машет рукой. -- Время только с ним теряем зря.
   -- Так вы идите, Степан Андреевич. Идите. Я здесь огляжусь и по своему плану. Вы же наши дела знаете?
   -- Откуда? -- делает круглые глаза Гришко. -- Ваши дела под другим грифом. Я только у истоков стоял да помог пару раз по текучке. Нам чужого не надо. Своих орденов хватает. С антисоветчиками...
   -- Ну-ну.
   -- Вот ключи. Отдашь потом коменданту. Ну, я пошел?
   -- Идите, товарищ капитан. Я вас больше не задерживаю.
   Зыркает на меня с легким испугом и в замешательстве ныряет в трюм переодеваться. Он что, шуток совсем не понимает?
  
   С уходом Гришко я по-хозяйски облазил всю яхту.
   В крохотное машинное отделение немецкие корабелы умудрились впихнуть огромный дизель, занимавший добрую половину пространства. Зверообразного вида двенадцатицилиндровый Зульцер казался чрезмерно мощным даже для такой крупной яхты, как "Орион". К тому же выглядел он довольно стареньким и пошарпанным. Ну да! Возраст все-таки. Латаный-перелатанный. Он хоть работает вообще?
   В прошлой жизни до призыва в армию я четыре года учился на судомеханика. С Вовкой Микояном. Учились на мотористов, играли в ансамбле, один стал военным воспитателем, другой -- коммерсантом. Вот такой вот "винегрет Судьбы". Хотя в движках я разбирался.
   Почти так же, как... в нотной грамоте.
   В одной из кают я нашел замечательный набор приспособлений для слежки на расстоянии. Примочки для "наружки". Перископы, подзорные трубы на штативах, бинокли. Особенно мне понравился небольшой цилиндрик, который оказался миниатюрной оптической системой сорокакратного приближения и легко умещался в моем кулаке. Недолго думая, я опустил этот микро-монокль себе в карман.
   Не убудет от конторы.
   Вообще внутренний интерьер яхты выглядел внушительно. Врезки из красного дерева, горящая золотом латунь, декоративные полосы вороненого металла -- все создавало эффект сдержанной роскоши. И демонстративно-напускного аскетизма. Все строго, просто, -- но только на первый взгляд. Такая "скромность" дорогого стоит. Для тех, кто понимает ее правильно.
   А еще на яхте оказался серьезный запас продуктов и питьевой воды. На всякий случай, если я правильно понял. Объемные топливные баки, судя по неаккуратному монтажу -- навешанные дополнительно на родные бачки, -- тоже были залиты солярой до отказа. Контора была готова к любым неожиданностям. По крайней мере... на море.
   Наверняка тут есть и оружие. Недаром мой любопытный нос так и не смог проникнуть в некоторые подсобки, надежно прикрытые металлическими лючками.
   Я с комфортом расположился в правой каюте и рассматривал через свой (уже свой!) монокль неспешную жизнь обитателей яхт-клуба.
   Олег в стайке себе подобных с азартом гонял своего "Оптимиста" перед яхт-клубом. Круги нарезал по водной глади. За ним следить было скучновато. На берегу ребята постарше готовили к спуску на воду несколько более крупных яхт. Кто-то просто бездельничал, загорал или купался у пирса. По территории несколько раз проходили офицеры в черных штанах и кремовых рубашках -- наверное, представители администрации данного заведения.
   В дальнем углу у выхода я заметил Ричарда, который уже переоделся в шорты и курточку песочного цвета. Вместе с Михалычем они неспешно направлялись к одной из мастерской. Ричард изредка выразительно потряхивал головой.
   "Русские слова выговаривает, -- догадался я с чувством глубокого удовлетворения. -- Я тебя научу нашу Родину-мать любить".
   Из мастерской Ричард вывел за руль что-то двухколесное с мотором. Я спешно прибавил увеличение специальным колесиком. Фу-у! Я думал, как минимум, Харли Дэвидсон. А это оказался мопед! Да нет, даже не мопед, а обыкновенный "дырчик" -- велосипед с мотором. Разочаровал!
   Я обратил внимание, как за штабелями спасательных плотов в панике заметался Гришко. Уходит объект! Капитан еще малость судорожно подергался, потом с нарочито безразличным видом вышел из укрытия и, демонстрируя крайнюю степень озабоченности, направился к выходу. Голову при этом держал так, чтобы Ричард не видел его лица. Ага! А про туфельки свои небесного цвета забыл? Такого разве с кем спутаешь?
   Я перевел свой бинокль на воду. Где там Олег? Не понял!
   Стайка яхтсменов продолжала кружить по бухте, но Олега среди них не было. Я метнулся на палубу: из каюты обзор был несколько урезан. Про маскировку в виде спасательного жилета, разумеется, благополучно забыл. Ну, конечно! Яхта Олега вместе с еще тремя суденышками носились уже в районе Мартышки, миновав Александровский мыс и норовя скрыться за его выступом. Чего их туда понесло?
   И опять Мартышка! А за следующим мыском, от которого скоро начнут строить южный мол, сразу начинаются загадочные Скалки. С Херсонесом через бухту. И база торпедных катеров. И площадка имени Вовки Микояна. Как-то стягивается все в одну точку...
   Ага! Яхта Олега с компанией вынырнула из-за мыса и направилась в сторону пирса, практически перед носом "Ориона". Я поспешно пригнулся на палубе. На причале что-то сердитое кричал тренер Олега. Достанется горе-путешественникам! Я спустился в каюту и стал через иллюминатор вновь рассматривать сушу.
   Ричарда уже не видно. Уехал, стало быть. Гришко тоже исчез. Из мастерской вышел Михалыч и свернул за угол в сторону своего домика. На территорию понемногу подтягивались взрослые яхтсмены -- детское время заканчивалось. Детвора, напротив, возбужденно гомоня, просачивалась наружу сквозь ограждения яхт-клуба. Дикий пляж постепенно пустел: с вечернего моря уже тянуло прохладой. Осень все-таки, несмотря на исключительно жаркий сентябрь.
   Я не спеша обошел помещения яхты, закрыл на ключ все, что положено было закрыть, и выбежал по трапу на берег, не забыв на входе накинуть на стойку символическую цепочку. Вот времечко! Даже воров не боятся!
   Олег ждал меня на условленном месте.
   -- Ну что, досталось от тренера? -- спросил я, приближаясь.
   -- За что?
   -- За нарушение территориальных вод. Чего вас на Мартышку понесло?
   -- Да, все туда шастают! Боцман так, для порядка шумит. В этом лягушатнике неинтересно -- ни развернуться и ни погонять на скорость. Пойдем?
   -- К Михалычу надо зайти, передать кое-что. Ты подожди меня у ворот. Я быстро.
   -- Давай.
   Я бегом заскочил за угол подсобных строений. В густой зелени чуть на отшибе стоял приземистый домик татарского типа, символически огороженный где низким штакетником, где -- просто зарослями ежевики. Над домиком угрюмо нависал скальный нарост, делая строение визуально еще пришибленней.
   -- Михалыч! -- крикнул я, забегая на полустертые от времени ступеньки. -- Ключи возьми! Михалыч!
   В комнате душисто пахло вареными крабами. Да и они были тут же: в алюминиевой миске на столе. Рядом с двумя полупустыми кружками пива и красно-белой горкой крабьих останков на обрывке газеты.
   Михалыч сидел у окна на табурете. Его правая рука лежала на столе, левая свисала между ног. Казалось, старый моряк вздремнул, прислонившись к простенку.
   На первый взгляд.
   Только мне почему-то и первого взгляда было достаточно, чтобы отчетливо понять шестым чувством: это не сон.
   Михалыч был мертв.
  
  
   Глава 28
Уж не игрушки
  
   У меня даже мысли не возникло о естественности этой смерти.
   Не знаю почему. Следов насилия не было. Вещи не разбросаны, мебель не поломана, кругом -- полный порядок. Причин ухода из жизни пожилого человека могло быть множество -- инфаркт, инсульт. Да крабами мог отравиться, в конце концов. Или пивом несвежим...
   Но подсознание подсказывало -- нет!
   Не мог старый фронтовик загнуться от тухлого краба. Не такие это люди. Вопреки рассудку, я был убежден, что старику ПОМОГЛИ умереть. Смертью необъяснимой, неуместной и чудовищно несправедливой.
   Оглушенный случившимся, я столбом стоял в дверях. В голове бешено крутились обрывки вопросов. Кто? Кто это сделал? Кому это понадобилось? С какой целью? Ради чего?
   Ответов не было. Мысль еще не оформилась в слова, но в сознании уже остро звенело -- не должно быть места под солнцем тому чудовищу, которое походя лишает жизни ни в чем не повинного человека. Здесь, в мире моего детства, кто-то злобно и коварно ломает равновесие справедливости, громит основы мироздания и крутит свою мрачную замысловатую карусель. И почему-то именно я всегда оказываюсь в центре этой черной вакханалии. И значит, именно я сделаю все возможное, чтобы уничтожить эту гадину.
   Именно я...
   Сделав над собой усилие, я развернулся и на ватных ногах побрел в сторону администрации яхт-клуба. Справа у ворот нетерпеливо топтался Олег, что-то хотел спросить. Я коротко отмахнулся от него и направился в дежурку. Мое сообщение о смерти коменданта вызвало естественный переполох среди офицеров на вахте. Беготня, вызов скорой помощи, доклад по команде начальству, вновь беготня для перепроверки -- во время всех этих суматошных телодвижений я под шумок овладел телефонной трубкой и по экстренному номеру коротко назвал шифр.
   В конторе переполоха не было.
   Группа во главе с Пятым была на месте минут через десять. С ними приехал один из врачей-экспертов, знакомый мне по нашему медицинскому флигелю, и Гришко, обалдело хлопающий глазами. Своего подопечного он оставил на съемной квартире под присмотром соседа-подсадки.
   Теперь спецы деловито проводили первичный осмотр места происшествия, стараясь успеть до приезда штатных медиков. На скорую руку выяснили, что смерть наступила минут за двадцать до того, как я обнаружил тело. По времени получается, что Михалыч вышел из мастерских, вошел в дом, сел за стол и... через десять минут умер. На теле повреждений не было. Крабы, пиво и соль, рассыпанная по столу, были собраны для анализа. Теперь Сан-Саныч с Ириной аккуратно обыскивали домик, а Сергей Владимирович уточнял у Гришко хронологию прошедшего дня. По минутам.
   Ничего необычного, как я понял из разговора, в яхт-клубе сегодня не происходило. Капитан, начиная с полудня, осуществлял наблюдение за своим американцем. Тот вел себя как обычно и не вызывал даже толики подозрений. Однако в воздухе витала единственная версия с наиболее вероятным подозреваемым -- Ричардом Донахью.
   Не хватало главного -- мотива.
   И пока не прорисовывалась техника убийства, если, конечно, это было убийство. Здесь нужно было дождаться вскрытия и весомого слова от судмедэкспертов.
   Возле въездных ворот просигналили -- подъехала "скорая". Группа конторских оперативно сворачивала обыск. Сан-Саныч что-то многозначительно показывал Пятому, предварительно отведя его в сторону. По аллейке к дому уже торопилась медицинская бригада городской больницы.
   Все вышли на улицу для короткого совещания.
   -- Итак, следует предполагать, что вскрытие покажет естественную смерть, -- сказал Сергей Владимирович. -- То, что эксперты обнаружат яды на столе или в теле, тоже маловероятно.
   -- Следы инъекций, -- коротко вставила Ирина.
   -- Разумеется. Это проверят в первую очередь. И анализ воздуха, забор уже взяли. Тем не менее, я склонен согласиться со Стариком. Смерть насильственная. Профессионально обставленная, подготовленная и грамотно инспирированная.
   -- Ну, что? Клиент пока один? -- торопил события Сан-Саныч. -- Донахью?
   -- Формально -- да. Он здесь единственный в разработке. Хотя за полгода не было даже малейших намеков на злонамеренные действия, не правда ли, Степан Андреевич?
   -- Ну конечно же не было! -- Гришко, казалось, сейчас креститься будет для убедительности. -- Даже намека. Мы его ведем круглосуточно, проверяем по полной программе. Чист абсолютно! Ричард сегодня укатил на своем мопеде за сорок минут до момента смерти. У меня все зафиксировано. При всем желании он не...
   -- Это понятно. Все же усильте наблюдение. Вы свободны, товарищ капитан.
   Гришко то ли шумно сглотнул, то ли попытался сказать "Есть", однако испарился в две секунды.
   -- Если фигурант Ричард -- я готов снять перед ним шляпу. Только кажется мне, что не все так просто. Кому-то надо, чтобы у нас сложилось определенное подозрение в отношении этого американца.
   -- Сергей Владимирович, -- сказал я, -- Ричард меня сегодня в кино позвал. На восемь вечера, в кинотеатр "Победа".
   -- Предложения?
   -- Сходить в кино. Оценить поведение. Может, он вообще не появится, в бегах уже. А может, он действительно ни при чем, есть шанс установить его информированность по косвенным признакам, по его реакции на правильно заданные вопросы.
   -- Действуй. Сатурн на подстраховке. Козет, работаешь тут, медики, участковый, очевидцы, ну ты знаешь. И вот еще что...
   Пятый внимательно посмотрел на меня.
   -- Гляди, Старик. Сан-Саныч обнаружил при обыске. В жестяной банке с чаем. Ничего не напоминает?
   Бег мысли остановился. Я тупо смотрел на ладонь начальника.
   На ней, матово поблескивая в лучах заходящего солнца, лежала магнитофонная мини-кассета. Из тех, которые, как я считал совсем недавно, не должны быть в этом времени.
   По крайней мере, в СССР...
  
   Каждый советский подросток мечтал иметь свой собственный кассетный магнитофон. До одури, до трясучки, до истерик в адрес бездушных родителей.
   Я тоже в свое время не смог избежать этой пандемии. Да только мечта стала реальностью довольно поздно -- годам к шестнадцати. Уж больно дороги были кассетники в семидесятых годах. Даже переносные. Легендарная "Весна-205" -- самая популярная модель у советской уличной шпаны -- стоила тогда около двухсот рублей. Месячная зарплата у моей матери была меньше! Кто бы мне купил такое сокровище просто за "красивые глазки"?
   Приходилось довольствоваться стареньким катушечным "Брянском" -- почти моим ровесником по годам. Вплоть до восемьдесят второго года, когда я на честно заработанные практикой в холодильном цехе сто восемьдесят пять рублей самостоятельно приобрел лучший магнитофон всех времен и народов (как я тогда считал) -- "Томь-303".
   О! Это были непередаваемые ощущения! Жизнь разделилась на "до" и "после". Идол занял почетное место на моем письменном столе и главенствующее место в моей беспокойной юности. Теперь помыслы были заняты не премудростями судостроительного производства (бедный техникум!), а всепоглощающими поисками новых записей "Машины времени", "Воскресения" и "Пинк Флойда". И многочасовыми переписываниями с кассетника на кассетник. И не менее продолжительными "выслушиваниями", подборами аккордов на слух и первыми попытками личного воспроизведения в собственной аранжировке. Что, в конечном итоге, и привело нас в подвалы музыкального андеграунда тех времен. Когда самым дерзким считалось исполнить якобы запрещенных "Марионеток" на очередной танцплощадке.
   И виноват во всем был простой кассетный магнитофон.
   Только вот в семьдесят третьем их еще не было. Точнее, не было в широком использовании. Ходили, правда, уже легенды о какой-то мифической "Десне", но из моего окружения ее никто не видел. И компакт-кассет тоже.
   Что же говорить о мини-кассетах? Точнее даже -- микро-кассетах диктофонного формата. Собственно, в этом времени такие "зверьки" конечно же существуют. Вот оно доказательство -- на ладони у Сергея Владимировича. Только стоит ли говорить, кто и где ими пользуется? Всяко уж не уличная гопота в подворотнях! И очень сомнительно, что этот предмет как-то эксплуатировал пожилой ветеран, ставший жертвой чьей-то безумной игры.
   Не верю! Остается впечатление какой-то тупой подставы. Отвлекающего маневра. Липы. Я голову даю на отсечение, что на кассете нет никаких записей. Ее подбросили экспромтом, на бегу. Какой агент будет прятать подобный материал в банке с чаем? Наше поколение прекрасно знает, как "жуется" пленка из-за куда меньшего сора.
   В этом времени о таких особенностях магнитофонной кассеты никто не имеет ни малейшего представления. В подобных тонкостях здесь могу разбираться только я. Даже у Пятого, с его гигантским практическим опытом, и мысли не возникло о физической иррациональности этакого тайника. Что и говорить -- вокруг мир, не отравленный медиа-технологиями и засильем гаджетов.
   И еще один штришок, на который мои собратья по невидимому фронту не обратили внимания. Может быть, пока не обратили, за неимением времени. Побрасывая нам кассету, злоумышленник почему-то был уверен, что она будет нам ЗНАКОМА! То есть, как минимум, что-то подобное мы увидим уже второй раз. Получается, что он в теме событий, связанных с Данилой, у которого на недавнем пожаре сгорел чемодан с такими же кассетами. А шустрый сорванец в моем лице одну из них даже умудрился подобрать. После чего начались все эти непонятки с Румыном и старым зэком.
   И тогда нам подсовывают вторую замануху, небрежно спрятанную в комнате бедного Михалыча. Даже если бы тело обнаружил не я, а кто-нибудь другой, кассету непременно нашли бы. Либо родственники, либо очередной сменщик, пожелавший полакомиться чайком. И подозрительная штуковина, от которой просто за версту несет шпионскими неприятностями, немедленно оказалась бы в органах. Только значительно позднее.
   И что мы должны были подумать? А то, что ветеран -- чей-то агент. И умер естественной смертью. А с кем он чаще всего общался из подозрительных типов? Правильно. С Ричардом! С кучерявым "золотым" мальчиком. Который, как божится всеми обожаемый капитан Гришко, абсолютно бесперспективный и пустой объект.
   Кому же надо, чтобы мы тратили время на пустышку?
   Кому ты так насолил, Ричард?
  
  
   Глава 29
Как люди падают в моих глазах
  
   В полвосьмого я уже был возле кинотеатра "Победа".
   Успел только забежать в больницу. Наспех проглотил пару бутербродов после пинка Ирины и переоделся в темный спортивный костюм. Сама Ирина вышла чуть раньше и моментально растворилась среди прохожих. Она будет незримо присутствовать на месте встречи, так что я даже ее и не увижу. Ниндзя в юбке...
   Уже стемнело.
   Освещение улиц в советское время не такое яркое и напыщенное, как в наши дни. Здания не подсвечиваются, нет праздничной россыпи неоновых реклам. Только скромные названия некоторых магазинов из гнутых светящихся трубок. "Гастроном", "Бакалея", "Аптека", "Кожгалантерея". Просто и сурово. Никаких тебе "Роялей", "Альянсов" и всяких прочих "Каруселей"...
   Внутри кварталов и дворов -- старенькие фонари на деревянных столбах. Да лампочки перед подъездами, в лучшем случае -- в громоздких стеклянных плафонах. В наши дни такой дизайн назвали бы "антивандальным". Освещение скорее символическое, чем реальное. Шагнешь в сторону -- и ты уже во мраке.
   Стараясь держаться именно таких темных зон, я добрался до Таврической лестницы и по ней поднялся на площадку над кинотеатром -- туда, где чуть выше на холме тянулась вдоль склона улица Володарского. Кстати, если подняться по этой же лестнице дальше, через какую-то сотню метров справа будет наша туристическая станция. И пустырь для тренировок, который мы звучно называли Полигоном.
   "А ведь после перестройки от юных туристов на этом месте и следа не останется, -- почему-то пришло мне в голову. -- Слишком "сладкий" кусок: центральный городской холм. Любопытно, до революции в этом здании была женская гимназия, при Советах -- пацаны с рюкзаками и краеведческий музей, а победившая демократия посадила там жалкую кучку юристов. Кажется, апелляционный суд там будет".
   Задумавшись о грустном, я свернул во дворы. Где-то здесь должна быть высокая бутовая стена, подпирающая Полигон. А, точно. Вот она, темнеет. Над ней террасой угадывается еще одна стенка, чуть поменьше. На ней мы тренировали спуски дюльфером...
   Стоп!
   Какое-то движение у трансформаторной подстанции во дворе. Я стоял практически рядом с ноздреватыми камнями стены и полностью был скрыт высокими темными кустами. И через дворовую дорожку краем глаза случайно заметил прячущегося в зарослях человека рядом с кирпичной будкой. Метрах в пятнадцати от меня.
   Я замер, стараясь дышать реже.
   Темная фигура в кустах была менее аккуратной. Собственно, из-за этого я ее и заметил. Клиент сопел, перетаптывался на месте, шуршал листвой, громко почесывался. Один раз даже скрипнуло ржавое железо. Он там что, в кандалах, что ли? Кусты вдруг зашевелились, и в пятно света, падающего из открытого окна на втором этаже, шагнул... Гришко! Собственной персоной. Голубая молния.
   А он-то что тут делает?
   Капитан воровато оглянулся и направился в сторону освещенной улицы. Я осторожно стал смещаться вдоль темного простенка, дождался, пока мсье Кочет скроется за углом, и выскочил из кустов -- с целью проследить немножко. И... тут же прыгнул обратно. Потому что сзади гулко хлопнула дверь подъезда. В сторону все-того же освещенного квадрата на асфальте проследовал человек. Однако до боли знакомые кучеряшки! Это же...
   Ричард!
   Тьфу ты. Так это Гришко своего подопечного пасет! А я уже не знал, что и подумать. Ну, правильно. Ричард сам сказал, что снимает квартиру возле кинотеатра. А Гришко говорил, что с ним живет наш информатор от конторы. Надо запомнить адрес на всякий случай -- по Володарского у трансформаторной будки. Напротив Полигона.
   А Гришко здесь просто добросовестно "усиливает наблюдение" по команде Пятого. Эталон исполнительности.
   Я выбрался из кустов, осторожно прошел по клумбам вдоль торца дома и выглянул за угол. Все верно. Ричард не спеша идет по тротуару к спуску к кинотеатру. Кочета... выбрал же себе позывной... не видно. В прятки играет. Не прикопаешься.
   Уже не таясь, я вышел на освещенную улицу.
   Навстречу ковылял благообразный старичок, ритмично постукивая тростью по тротуару. Аккуратная, хоть и порядком ношеная, одежда, смешная шляпа с широкими полями и седая, короткостриженая бородка а-ля сеньор Троцкий. И в таком же стиле старинные очки-блюдца с круглой оправой. Какой милый дедушка!
   -- Мальчик! Ты почему так поздно гуляешь?
   Поразительно! Ну и времечко! Я бы сказал -- всепоглощающая атмосфера ответственности. Всех за всех. Что бы в наше время ответило современное дитя такому "доколупавшемуся" до него пенсионеру? Я думаю: "А вам какое дело?" И на "вы" -- это в лучшем случае.
   Даже не знаю, что и ответить...
   -- Я в кино иду, дедушка. Родители меня там ждут...
   -- В кино? Так поздно? Что делается в этом городе! Конец света! А пойдем-ка к твоим родителям!
   Черт! Ну, вот что с таким делать? И обижать не хочется. Формально он прав -- нечего шпане болтаться по улицам в позднее время. И тем более в кино ходить на "взрослые" сеансы.
   -- Вы же в другую сторону шли, -- пытаюсь как-то я отмазаться. -- Вас, наверное, где-то ждут. Беспокоятся...
   -- Никто меня не ждет, мальчик. А вот твоим родителям мне есть что сказать. По поводу воспитания подрастающего поколения. Пойдем-пойдем!
   Вот встрял-то! Отчего-то моя симпатия к "милому дедушке" стала стремительно улетучиваться.
   -- В наше время детворе было не до кино, -- продолжал занудствовать старый морализатор, уже следуя за мной в сторону кинотеатра, -- я с двенадцати лет работал на заводе, помогал деньгами своей семье...
   -- Мне семь всего, -- буркнул я, лихорадочно придумывая выход из этой дурацкой ситуации, -- я только в первый класс пошел... в сентябре...
   -- Семь лет! А он уже один по ночам ходит. Определенно, мне есть о чем поговорить с твоей матерью!
   -- Дедушка! А вон мои папа и мама, впереди. Видите? Эй, мама!
   С этими словами делаю несколько мелких шажков назад и за спину старичку, который, приложив руку ко лбу, пытается высмотреть впереди несуществующих родителей.
   -- Не вижу. Где? Мальчик. Мальчик!
   А "мальчика" уже и след простыл. Только верхушки кустов приветливо колыхнулись в ответ пожилому герою трудового фронта.
   -- Мальчик!!! -- донеслось мне в спину.
   Ушла добыча! Испортил вечер пенсионеру. Нет совести у этой молодежи. Вот в наше время...
   Но меня сейчас больше беспокоило, где мой новый американский дружок.
   И... что там в кино сегодня показывают?
  
   -- Хай! Витьйок! Добрый вечь-ер!
   Э! Он чего? Обниматься, что ли, собрался?
   Ну да! Обозначает свои "обнимашки", похлопывая меня по спине. Ра-адуется, Маугли...
   -- Ричард! Йоу! Стоп. У нас так не принято... симпатию свою демонстрировать... ПОКА еще не принято. Лапу давай. Петушка! Во-от. Вот так у нас нормальные люди приветствуют друг друга. Те, которые сурьезные.
   -- Оу! Я знаю. Just... Sorry... Просто я ри... ално рад. Здесь мало... кто меня... как это... при-зна-йот. Близко. Я понимать. Амер-рика -- соперник. Но я -- не Пентагон. Я -- Ричард Донахью. Друг твоя страна...
   -- Да понял я, понял. Не бери в голову. Обнимайся, если нравится. Самая большая роскошь на свете -- это роскошь человеческого общения.
   -- Great! Ты уже читать Экзюпери? Здорово! Ты есть очень... как это по-русски... развит-тый ребь-йонок. Не по годам. Инть-ересный.
   -- Заруби, Ричард, на носу. Советские дети -- все очень развитые. Не по годам. Заруби и передай своим в центр. Это наше тайное оружие. Наша секретная фишка!
   -- Оу! Шутка? Я понимать. Ха-ха. Я передать. Ха-ха. Я уже знать -- КГБ думать, каждый амерь-иканец -- работать в Си-А-Эй. Я не обижаться. Мне нравится... здесь. Хороши люди. Нет злость.
   Да уж, хорошие. Один только старичок с тростью и в круглых очках чего стоит. И ведь плохим-то его тоже не назовешь! Занудным разве что...
   Упс! Вспомни черта! А вот и мой пожилой спутник. Мелко семеня ногами, быстро движется к небольшой очереди возле кассы. Пристально высматривает кого-то в толпе. Давайте угадаем -- кого?
   -- Люди, говоришь, хорошие? -- я как бы невзначай смещаюсь так, чтобы между мной и кассами оказался американец. -- Слушай, Ричард, а расскажи мне... про хороших людей. Ну, кто тебе здесь нравится?
   -- А кино? Вить-йок. Опоздать.
   -- Да бог с ним, с кино! Видел я уже этого Фантомаса. Причем... совсем недавно. Дурацкий фильм. Вон, кафешка на углу. Давай по мороженому, угощаешь?
   -- Of course... конечно!
  
   Старые добрые советские кафешки!
   Первое, что всегда поражает, -- это густой запах ванили и сдобы. Такого запаха не создашь освежителями и дезодорантами. Так пахнут настоящие, без примесей и добавок, истинные лакомства. И здесь таким запахом пропитано все. И больше всего, кажется, сама продавщица. Согласен, в те времена маловато было эффектных и молодых сотрудниц модельного ряда. Вернее, вообще их не было. Феи сливок и мороженого всегда были подстать продаваемому продукту -- пышные, белые и объемные.
   А цены! Господи, какие тут смешные цены! Сдоба по шесть копеек -- огромные душистые облака запеченного теста. Молочный коктейль -- семь копеек -- не оторвешься, пока трубочка не станет с хрипом тянуть воздух. Вазочки со сбитыми сливками, шоколадные бруски пастилы, какие-то розочки, прянички, пышечки... бр-р! И все -- копейки, копейки, копейки...
   -- Трудно тебе будет здесь разориться, -- задумчиво говорю я Ричарду, стоя у витрины. -- Вот скажи, у вас бывает мороженое... м-м-м... за десять центов?
   -- Десять? Ноу! Самое меньшее... Quarter... двадцать пь-ять... Бат... сорри... Но... невкусный... одна вода. Наполнитель. Usually... обычно... пятьдесят. И больше.
   -- Жуть. Как вы там вообще живете?
   -- Пух-нем... с... го-ло-духа.
   -- Нахватался уже где-то, фольклорист. Знавал я одного американского журналиста, который ни черта не понимал в России, зато всюду вставлял русские поговорки. В основном -- не к месту...
   -- О! Я его знаю?
   -- Не думаю. Нам, пожалуйста, вот это, это и вон то. И две чашечки кофе. А, ну и два коктейля, будьте добры. Ричард, забирай.
   Официантов сервис не предусматривал, поэтому все угощения пришлось перетаскивать самим. Мы расположились за круглым тяжелым столиком у окна с видом на кинотеатр и верхний участок Таврической лестницы. Старичка уже видно не было.
   -- Так что там насчет хороших людей, Ричард? -- спросил я в перерыве между всасываниями коктейля через трубочку. -- Много их у нас?
   -- Очь-ень. Можно сказать... всь-е.
   -- Я и не сомневался. А все же кто больше всего тебе понравился? -- не унимался я. И даже уточнил по-английски: -- Who do you guess is most attractive?
   Неожиданно Ричард покраснел. Кто бы мог подумать! Если он артист, то артист гениальный.
   -- Well... I can`t... Это есть... интимно...
   -- Нет-нет, Ричард! -- слегка всполошился я. -- Я не имею в виду твои симпатические интересы к противоположному полу. Нет! Кого ты просто уважаешь? Респект?
   -- А! I don't quite understand correctly. Sorry. Ну, ваш мэр, как это... чиф гоу-рис-пол-коум... Паул Стен-коу-вой. Гур-лень Володья, ком-со-моул. Эндрю За-ха-роув...
   Ричард перечислил с пару десятков имен и фамилий, так или иначе связанных с руководством города. Странно, Михалыча среди них не было.
   -- ...Галь-я Мар-тьи-нэн-ко... вери бьютефул экти-вист... Стэпа-ан Гришь-коу... бэйлиф...
   -- Стоп-стоп-стоп! Кого ты назвал? Гришко? Бэйлиф?
   -- Йеа! Это мой... как это... бодига-ард... охраня-йет... над-смат-ри-ва-йет... КГБ-officer. Чудь-есный чело-вьек. Делать добрый работа...
   Нормально?
   Гришко шифруется что есть мочи, землю роет голубыми тапками, а его давно срисовали и просто считают телохранителем. Как неизбежное зло. Да что там! Неизбежное добро. Он, оказывается, "чудь-есный чело-вьек"! И "делать добрый работа". Прикол! Хотя, собственно, чему тут удивляться? Ну, не выглядит Гришко высоким профессионалом, как ни крути.
   -- И он тоже хороший? Гришко?
   -- Конечно! Смешной только... чуть-чуть. Очень старается. Но ведь это хорошо? Маслом кашу... не испачкать?
   -- Почти... А Михалыч? -- не выдержав, прерываю я перечень высоких номенклатурных работников. -- Он какой человек?
   -- Мик-калыч? О! Очень добрый СЕРВЕНС. Только... чуть-чуть... фамилиэари... грубость... Соленый шутка... Но это... Забавно... Русский ментэлити...
   Ах, вон оно что!
   Ах ты тварь капиталистическая!
   СЕРВЕНС? Это Михалыч -- "сервенс"?
   Прислуга, стало быть. Лакей! Вот он кто для тебя? То-то ты мне втираешь про местных друзей-начальничков! Видимо, про тех, с кем твой папочка общался, пробивая разрешение на пребывание в городе. И кого считаешь ровней своей великой заднице. А крабов твоих варить -- так сразу сервенс Михалыч?
   Рейтинг этого папиного сынка в моих глазах сразу скатился до плинтусовых отметок. Вот гаденыш!
   Ну, погоди!
   -- Слушай, Ричард! А как твои крабы получились? Вкусные?
   -- Фантэстик! Оч-чьень вкусно.
   -- А сколько съел? Ну, сколько штук? How many?
   -- Съел? Perhaps (наверное)... Пьять или шьесть, не помню...
   -- Это хорошо! Это очень... полезно... для желудка. Ты пей, пей коктейль-то. Молочный. Нравится? Я сейчас тебе еще принесу... парочку!
  
  
   Глава 30
Беспокойная ночь
  
   Похоже, Ричард ничего не знал о смерти Михалыча.
   По крайней мере, не дал повода за что-либо зацепиться. Вел себя естественно, если не учитывать неконтролируемых проявлений собственной исключительности и озабоченности, связанной с "бременем белого человека". Но как раз это было нормально. Нам ли, жителям России нулевых, этого не знать?
   Мы с Ириной мрачно сидели в моей палате и уныло гоняли ночной чай.
   Как и предполагал Пятый, медики только руками развели по итогам вскрытия тела старого ветерана. Выяснилось, что его сердце остановилось в результате обширного инфаркта. Обычное дело в таком возрасте. На внешнее воздействие не было никаких намеков. Разве что был очень сильно напуган. Или же все-таки отравлен. Только отравляющие вещества, дающие такую реакцию, очень редки с точки зрения прикладного использования. Разумеется, они применяются спецслужбами разных стран, но очень редко, так как чудовищно дороги. К слову, такие препараты моментально разлагаются на простейшие составляющие и не подлежат обнаружению даже при углубленной экспертизе. Получается, что если Михалыча отравили, то для кого-то это было очень важно -- до такой степени, что не пожалели супер-спецсредств.
   Это все нам поведал только что ушедший Сергей Владимирович.
   Я угрюмо размешивал в стакане давно уже растворившийся сахар.
   Не шутилось, не говорилось, да и не чаевничалось толком. От событий прошедшего дня на душе оставался тяжелый, гнетущий осадок. А также недовольство собой и полный сумбур в голове. Что-то очевидное плавало на поверхности, но всякий раз проскакивало сквозь пальцы при попытке ухватить суть.
   А еще было стойкое ощущение, что в какой-то момент я свернул в своих изысканиях немного в сторону. Не то чтобы совсем не туда, но как бы параллельно с основной трассой. По проселкам, буеракам и загадочным колдобинам. А совсем рядом, за редколесьем будто бы мелькает что-то важное, простое и логичное.
   Правильно говорят -- за деревьями леса не видно.
   -- Слушай, Ирин. Тебе не кажется, что мы время теряем впустую с этим Ричардом? Его полгода под микроскопом разглядывала вся контора. Американец нашего небесного капитана вообще чуть ли не в штатные ангелы-хранители записал. Души в нем не чает.
   -- Отработаем. Не скули, Старичок.
   На завтра я договорился с Ричардом совместно поохотиться за крабами. Вернее, я предложил ему показать уникально-заповедное место, а он с радостью согласился.
   В мои незамысловатые намерения входила проверка реакции американца на демонстрацию ему загадочной площадки на диком пляже в Карантинной бухте. На тех самых пресловутых Скалках, где мы... в будущем будем ползать с Вовкой Микояном. Там, где, по-моему, и были сделаны снимки на испорченную пленку. Что бы ни говорил Сан-Саныч.
   Ну, не переубедил он меня.
   И что-то мне подсказывало -- именно в этой точке я начал плутать. С его подачи, между прочим. Где-то был ошибочный поворот на второстепенную кривую дорожку, а значит, нужно было шагнуть назад. Так и родилась у меня спонтанная идея -- продолжая отрабатывать версию Ричарда, совместить это с изучением скальных загадок. Идея, прямо скажем, неординарная, если не сказать корявая. За нее я получил недоверчивое хмыканье Козета и кривые взгляды от Ирины. Ее "не скули" из той же обоймы. Тем более что моему симпатичному инструктору отводилась своя особая роль. А нравится ей или нет, я как-то не удосужился поинтересоваться.
   Вот и дуется.
   Я подошел к окну и стал рассматривать редкие огоньки Исторического бульвара через присвоенный монокль. Хорошая оптика, качественная. И ведь стопудово отечественного производства. Хотя бы судя по отсутствию удобных наворотов. Все строго, сурово и лаконично.
   -- Дай посмотреть, -- Ирина протянула руку, -- Давай-давай. Ух ты. Водонепроницаемый! У Гришко стащил? На яхте?
   -- Не стащил, а... выплатил себе компенсацию. Натурой. За то... -- я на секунду задумался, -- что он постоянно раздражает меня своими синими тапками.
   -- Ой. Вот не выдумывай, балабол! -- Ирина вертела в руках черную трубочку оптической игрушки. -- Фонарик видел здесь?
   -- М-м... конечно.
   -- Старик!
   -- Ну, не видел. Покажи!
   -- Вот поворотное колечко, смотри.
   -- Ладно-ладно. Не свети по глазам. Слепишь! Батарейка?
   -- Не-а. Аккумулятор. Весь корпус -- это аккумулятор. Без особого блока не зарядить. А сядет быстро. И уменьшится твоя компенсация вдвое.
   -- Выключи, Ирина! Кончай! Дай сюда вообще. Не твое.
   Я забрал монокль и сунул его в карман. Полезная вещь.
   Вот, наверное, что еще надо сделать...
   -- Ирин! А у тебя иголка с ниткой найдется?
   -- Иголка с ниткой?
   -- Ша!.. Вот только не надо так улыбаться. Просто ответь -- есть или нет?
   -- Ну-у... есть. А какое место тебе...
   -- Ирин! Просто дай. Без комментариев. Для дела надо.
   -- Деловой!
   Ирина вышла из палаты, обиженно вскинув голову. Возвратилась.
   -- На! Белошвейка!
   -- Спасибо, добрая женщина. Кстати. О мальчиках и девочках. Как ты относишься к обнаженным первоклассникам? Мне просто сейчас трусы надо снять. Предупреждаю -- зрелище не для слабонервных.
   -- Дурак!
   Пошла к себе. Опять надулась. Совсем как девчонка малолетняя!
   Ведь боец-профи, опасная смертельно, как гюрза. И на тебе -- девчачьи обидки! Не хватает, наверное, спецагенту безопасности простого человеческого общения. Трется возле меня постоянно. Ну ладно. Остынет.
   Давай теперь подумаем, как приспособить чудо-монокль в потайной карман на плавках. Не пришить бы действительно чего лишнего...
  
   Часа в два ночи во флигеле засуетились и забегали.
   Я спрыгнул с койки и высунулся в коридор. Около дальней палаты мелькали медицинские халаты, кто-то тащил капельницу, пара человек в штатском аккуратно вела наспех перевязанного человека, бессильно повисшего у них на плечах. У окна я заметил Сергея Владимировича, который с мрачным видом что-то веско доказывал доктору. При этом Пятый с каждой фразой коротко рубал воздух кулаком, будто гвозди забивал.
   -- Что там? -- прошелестело над ухом.
   Я чуть не вздрогнул. Ирина, в отличие от меня, одета по полной боевой. И по своему обыкновению появилась словно из воздуха.
   -- А я знаю? Раненого привели. И, кажется, не одного...
   Со стороны лестничной клетки внесли носилки, на которых лежал кто-то без сознания. Рядом семенила сестричка, держа в руках стойку капельницы. На животе у лежавшего сквозь бинты обильно выступали красные пятна.
   Шеф добился от доктора утвердительного кивка и быстро зашагал в палату. И тут же был выставлен оттуда чьей-то твердой и решительной рукой. Свирепо оглянувшись вокруг, Пятый заметил нашу парочку и, не раздумывая ни секунды, направился к нам.
   -- ЧП! -- коротко резюмировал он, заталкивая нас в комнату. -- Касается наших дел напрямую. Садитесь и слушайте.
   Послушать действительно было что.
   После истории в Бахчисарайском музее контора взяла объект под скрытое наблюдение. Все понимали, что сорванная благодаря мне вражеская закладка должна была насторожить злодеев, а в таких случаях -- по всем канонам тайной войны клиенты "уходят на дно". Тем не менее, "отработать" точку считалось обязательным. Пусть и "для галочки". Для отчетов. Никто и не предполагал, что формальная операция неожиданно обернется форменной резней в стиле голливудских боевиков.
   В роли очередного Рэмбо выступила -- кто бы мог подумать! -- средних лет сотрудница музея со звучной фамилией Бонц.
   Агриппина Рудольфовна Бонц. Уроженка Гомеля, сорок четыре года, образование высшее филологическое, вдова, войну провела в эвакуации, работала на археологических раскопках Шаштепа в южной части Ташкента, потом училась в Новосибирске, по распределению была направлена в Бахчисарай. Там и провела всю свою сознательную жизнь. Благонадежную, добросовестную и совершенно лояльную к советской власти.
   И вдруг...
   Произошло все так. Не мудрствуя лукаво, контора установила один из постов наблюдения в... шкафу. В старинном шкафу ручной работы, который стоял в павильоне гаремного корпуса. Как раз напротив столика с муляжами фруктов. Именного того, на котором в свое время оставляла закладку Галина Анатольевна. Агент (средней руки, опытного решили не ставить) с утра скрывался в нафталиновом сумраке и следил за обстановкой через дверцы, испещренные причудливой арабской резьбой. Второй (тоже не семи пядей) -- бродил по залам, осуществляя общее наблюдение в готовности в любой момент подстраховать товарища.
   Подстраховал на свою голову...
   Вчера под вечер, уже собираясь закругляться и покидать опостылевший шкаф, первый агент увидел, как за ограждение экспозиции зашла сотрудница Бонц, которая в течение дня уже изрядно примелькалась. Агриппина Рудольфовна стала что-то делать с искусственными яблоками на подносе, что, собственно, подозрительным-то и не казалось. Ну, поправляет экскурсовод в конце рабочего дня детали выставочного интерьера. Ничего особенного. И агент, измученный десятичасовой неподвижностью, решил размяться и пошутить над женщиной. Все мы люди.
   Он приоткрыл дверцу и замогильным голосом произнес: "Всем оставаться на своих местах! Государственная безопасность!"
   Реакция оказалась более чем неожиданной.
   Бонц, не оборачиваясь и не колеблясь ни мгновения, выдернула бронзовый поднос из-под фруктов и без замаха метнула его на голос. Очень точно, надо сказать, метнула. Так, что острые зубчатые края посудины вошли в правую сторону шеи шутника, нанеся ему серьезные повреждения. На шум примчался "подстраховщик" и тут же получил несколько ударов старинной саблей в область живота. Грамотных, хорошо поставленных ударов. И если бы не тупая заточка музейного экспоната, в живых он точно не остался бы.
   После короткой и неожиданной расправы благообразная дамочка невозмутимо оставила свои жертвы корчиться на полу и через одной ей ведомые коридоры покинула Ханский дворец. Группе наружного наблюдения удалось установить лишь направление ее отхода -- в сторону Чуфут-Кале. Там преследуемая растворилась в предгорьях.
   Вот такой волк в овечьей шкуре!
   Обыск в домике, где единолично проживала странная сотрудница, ничего не дал. С коллегами по работе сейчас плотно работали. Досконально проверяли ее связи и контакты. Раненым агентам, которые, можно сказать, чудом остались на этом свете, в местной больнице оказали первую помощь и ночью транспортировали сюда, на штатную медицинскую базу.
   В целом -- не знали, что и думать.
   В качестве отправных точек нам достались два факта: первый -- место работы Бонц, которое непосредственно связанно с тайными передачами вражеской информации. И второй -- невиданная прыть женщины, которая с нашими агентами явно "работала на поражение". Четко, грамотно и профессионально. В отличие от пострадавших "лопухов"...
   -- Наблюдение за дворцом сворачиваем, -- потер переносицу Пятый, -- нет смысла. Поздно пить "Боржом". Канал закрыт, и если кто-то еще остался в цепочке, выявлять нужно с другой стороны. Кстати, именно Бонц курировала экскурсии с интуристами. И запросто могла подстраховывать "выемку".
   -- В Ташкенте во время войны работала целая сеть иностранных разведок, -- решил я блеснуть познаниями, -- в том числе и под крышей археологических изысканий. Турки, англичане, американцы. Там и могла состояться вербовка.
   -- Возможно. Проверим.
   -- Если Бонц резидент, сейчас ее цель -- эвакуация, -- заявила Ирина. -- Установить, где она, и задержать -- лишь вопрос времени, которое работает против нее. А если в вербовке был турецкий след -- эвакуация может быть только морем.
   -- Учтем. Так, ладно. В любом случае это не ваша забота. Продолжайте вести американца. Хотя бы для очистки совести. Завтра вопрос нужно закрыть, иначе просто вышлем его из страны -- и с глаз долой.
   -- Нет человека -- нет проблемы?
   Пятый покосился на меня.
   -- Что за идиотское высказывание? Ты опять кого-то цитируешь, вундеркинд?
   Я пожал плечами.
   -- Писатель один приписал... припишет это Сталину...
   -- Ну-у... ежели целый писатель, -- шеф оставил переносицу в покое и теперь просто уперся лбом в открытую ладонь, устало прикрыв глаза, -- что написано пером, как говорится, не вырубить топором... С писателями... не поспоришь... Такие они...
   Я уже было подумал, что он засыпает и начинает бредить. Мы с Ириной переглянулись. Не пора ли сваливать? Пускай поспит человек.
   Неожиданно Сергей Владимирович поднял голову и взглянул на меня. Остро и пытливо. Усталости во взгляде как и не бывало.
   -- По поводу писателей, Старик. Все просто. Задай себе только один вопрос. Единственный. И постарайся сам себе честно на него ответить. Кому это нужно?
   -- В смысле?
   -- Древнейшая аксиома нашей профессии -- ищи, кому выгодно. И писателей она касается в не меньшей степени, чем резидентов иностранной разведки, пусть даже и замаскированных под мирных тетушек. И неизвестно еще -- кто опаснее. Уловил?
   -- Вроде бы...
   -- Так кому нужно, чтобы, скажем, Сталин казался чудовищем?
   -- Да, понял я, понял...
   -- А знаешь, как изображали в Европе на карикатурах Ивана Грозного? -- не унимался Пятый. -- В шестнадцатом, естественно, веке?
   -- Как? -- захлопал я глазами, охреневая от этой полуночной лекции.
   Знал, конечно, как. Только умничать почему-то перехотелось...
   -- Как монстра. С человеческим телом и звериной головой. Который сидит на горе растерзанных трупов. Чтобы детей аглицких пугать царем Иваном. Четыре сотни лет назад. И до сих пор ничего не поменялось. Вот и думай, кому это выгодно. А ты говоришь: "Писатель... Сталин... нет человека..."
   Шеф поднялся с койки:
   -- Все. Поговорили. Теперь отдыхайте. Завтра много работы.
   И направился к выходу из палаты. А Ирина многозначительно щелкнула меня по носу.
   Вот так!
   Чтобы не зазнавался... историк...
  
  
   Глава 31
Лес за деревьями
  
   С раннего утра я уже был в яхт-клубе.
   Ждал на солнцепеке у входных ворот, когда подъедет на своем драндулете Ричард. Надеюсь, у него тоже была ночь не из спокойных -- после шести стаканов молочного коктейля, упавших на нежное мясо ранее употребленных морепродуктов. Доказал, наверное, уже свою исключительность... нашему плебейскому унитазу? Сверхчеловек, туды ж тебя в качель...
   В усталом мозгу досадной занозой саднили озвученные ночью события. Не прибавляло оптимизма и ощущение некоторой бестолковости запланированных действий.
   Короче, настроения не было.
   Зато гордый сын великого американского народа сегодня изволили-с пребывать в чудесном расположении духа, которое не испортилось даже после сообщения о смерти Михалыча. В преумножение моей глухой досады, интурист воспринял эту новость довольно равнодушно.
   Слугой больше, слугой меньше...
   Дерь... мюк!
   Нет, он конечно "посоррил", как положено, на все лады. Изобразил демонстративную скорбь на бессовестной физиономии, сокрушенно покачивая своей кудрявой бестолковкой. А минут через десять, скорей всего, уже на веки вечные забыл о неприятном для его благополучия событии. Пытался даже шутить про собственное несварение желудка, улыбался и радостно щурился на утреннее солнышко в предвкушении очередной крабьей охоты. Ничего его не берет! Война войной, а обед по распорядку...
   Начиная злобно закипать от негодования, я благоразумно оставил его в одиночестве у ворот яхт-клуба. А сам, не особо торопясь из вредности, отправился на яхту за маской с ластами. Ключи я вчера так и забыл отдать переполошенному Кочету и поэтому чувствовал себя уже почти владельцем этого морского транспортного средства.
  
   Народу на территории яхт-клуба по утреннему времени было мало. Воздух радовал свежестью и ядреным запахом соли. Ну и гниющих водорослей, разумеется, что не умаляло прелести дня. Ленивые волны нехотя и с тяжелым плеском облизывали заросшие зеленью ступени пирса. В пронизанной солнечными лучами толще воды игриво метались стайки мальков. Идиллия. Я даже засмотрелся, начиная забывать о своей раздражительности...
   -- Эй, мальчик! Ты чего тут болтаешься?
   Дадут разве расслабиться?
   Вообще-то этого военного в морской офицерской повседневке я заметил давно. Как чувствовал, что привяжется, -- поэтому специально шел ближе к пирсу, оставляя предполагаемую помеху за корпусами вытащенных на берег яхт. А он смотри каков -- специально прошел вперед на свободное место и устроил засаду. Стратег... мамин сын. Наверное, очень сильно хотелось покачать права.
   Кто у нас тут?
   Так. Мичман. Молодой толстячок. Похоже, первого года выпуска. Скорее всего, блатной, раз пригрелся на службе в яхт-клубе. И еще потому что сейчас находится не на занятиях, где должны быть офицеры и мичманы в утреннее время. Сачкует, стало быть. Ага!
   -- Тебе, тебе говорю! Чего на территории объекта делаешь?
   "Объекта"! Ни много, ни мало. Поймал нарушителя секретного "объекта"! Подходит вразвалочку, всем видом излучая самоуверенность безнаказанной власти.
   Безнаказанной ли?
   -- Кто? Я? -- включаю микро-дурачка, задрав голову на грозного собеседника.
   -- Ты-ты! Кто пустил на охраняемый объект?
   Упивается просто ситуацией. Бдительный и всемогущий страж. Забыв, наверное, по малому сроку службы правило про хитрую... гайку.
   -- Никто не пускал. Папа послал, -- говорю испуганно, -- порядок навести на... яхте.
   -- Чего? Какой папа? На какой такой яхте?
   -- Да вон на той, черной, адмиральской, -- машу в сторону "Ориона", -- папа сказал, чтобы к приезду НАЧПО там все блестело. Как у кота... Я пойду?
   -- Стой! Какого НАЧПО?
   -- А я знаю? Папа со службы позвонил, сказал взять ключи из парадки и вынести с яхты пустые бутылки, -- я невинно трясу ключами перед носом мичмана, -- говорит, НАЧПО1 сегодня лично индюшить2 будет на берегу по шхерам3, каких-то СУНДУКОВ4 ему не хватает для... м-мм... забыл слово... авто-метки?
  
  
   # # 1 Н а ч п о -- начальник политотдела, инженер человеческих душ (военно-морской сленг).
   # # 2 И н д ю ш и т ь -- проверять (военно-морской сленг).
   # # 3 Ш х е р а -- место, где умный матрос прячется от начальника (военно-морской сленг).
   # # 4 С у н д у к -- мичман (военно-морской сленг).
  
   -- Ав-втоном-мки, -- медленно выговаривает быстро бледнеющий "сундук". -- А п-папа у нас к-кто?
   Я пожимаю плечами.
   -- Никто. Петров. Вице-адмирал. Он где-то на улице Воронина работа... ет.
   Собственно, продолжать уже не обязательно. За отсутствием внимающей аудитории. Неблагодарный слушатель уже несется в сторону административного корпуса, мелькая клешами и придерживая рукой на голове аэродромоподобную фуражку, которая явно не соответствует уставу и, к слову, слабенько способствует перемещению в пространстве с подобными скоростями.
   Ну, и в добрый путь. Попутного ветра! До чего же пугливые эти млекопитающиеся -- мичманы. Особенно -- в ареале обитания коварных хищников под названием НАЧПО.
   Аж настроение стало подниматься!
   Насвистывая что-то морское из "Детей капитана Граната", я поднялся по трапу на свой "Дункан", забрал все, что планировал, и неспешно отправился обратно.
   Людей на территории яхт-клуба значительно прибавилось. Особенно в районе дежурки. Краем глаза я отмечал отдающие некоторой хаотичностью рывкообразные перемещения каких-то переполошенных фигур. Слышно было, как кто-то излишне громко и нервно общается по телефону. Где-то звонко загремели, обрушившись наземь, жестяные ведра. Этот шум тут же откомментировали на три голоса с использованием военно-морских вульгаризмов, но... было не очень разборчиво...
   Я, зажмурившись от удовольствия, тоже поглядел на солнышко.
   А погода сегодня и вправду будет замечательной!
  
   -- Давай-давай! Чурбан нерусский! Вот здесь хватайся! За уступ!
   На редкость бестолковое путешествие.
   И на редкость бестолковый спутник. Мы с Ричардом карабкаемся по непроходимым мокрым скалам вдоль восточного берега Карантинной бухты. За каждым отрогом в воду шумно обрушиваются десятки перепуганных крабов-пауков. Над головой кричат чайки. Они тоже облюбовали здесь какой-то труднодоступный пятачок. А мы влезли.
   -- Вить-йок! Давай... лучше плыть...
   -- Ха! Плыть любой дурак сможет. Давай-давай! Ножками и... ручками. Здесь карниз удобный, смотри!
   Поход мы начали прямо от стенки военной базы в глубине бухты. Пляж Скалки именно там и начинался. У Ричарда на режимный объект -- ноль реакции. Ни интереса, ни беспокойства, ничего, заслуживающего внимания.
   Мы прогулялись по гальке пляжа, пару раз поднимались по осыпающейся тропке к середине обрыва, минуя каменные выступы. И вот теперь вклинились туда, куда нормальные люди предпочитают не соваться.
   Ко всему прочему еще и волны разгулялись! Яростно начинает пенится прибой на скалах.
   -- У-уп!..
   ...Плюх! Маугли сорвался.
   Ерунда, здесь невысоко. Не больше двух метров. Выше лезть -- смысла нет, там уклон отрицательный. Нависает, одним словом, скала над головой. Нависает и прячет за собою теплое солнышко, приходится ползти в тени. И в сырости. Бр-р. Холодновато.
   -- Живой? Уже скоро доберемся. Во-он за тем мыском.
   -- Вить-йок! Я лучше... плыть!
   Ну, плыть, так плыть.
   Не буду больше вредничать. На Ричарда и так уже без слез не взглянешь. Спиной вперед я тоже прыгаю в воду и, не выныривая, надеваю ласты. Маску решил не брать. Крабов, если честно, я ловить и не собирался, а с этой стекляшкой по камням ползать не совсем удобно.
   Не спешу выныривать. Извернувшись под водой, скольжу над дном. Отличные ласты! Для движения достаточно только лениво пошевеливать ступнями. Ощущение полета над грунтом. Всегда любил это делать!
   Выныриваю.
   -- ...Тьйок! Оу! Я думать... ты упасть.
   -- Порядок! Не дрейфь, Рик! Давай за мной!
   Пытаюсь выжать максимум скорости, на пределе работая ногами. Отлично! Иногда кажется, что не плывешь в воде, а летишь над ней. Правда, быстро выдыхаюсь. Нет еще в детском теле необходимой выносливости для стайерских заплывов. Переворачиваюсь и покачиваюсь на спине. Отдыхаю.
   Подгребая к заветной площадке, вижу Ирину, которая загорает в дальнем углу на красном надувном матраце. Эта наша запланированная диспозиция. Купальных принадлежностей на ней, разумеется, не совсем достаточно для должного приличия. По плану, она сейчас начнет скандалить, потом будет прессовать Ричарда, знакомиться и в конце приступит к мягкой раскрутке американского клиента на какую-нибудь информацию.
   Услышав первые возмущенные вскрики, я оставил Ричарда на расправу, а сам нырнул под воду. Даже вмешиваться не буду.
   Тишина! Глубокая чарующая тишина. Только шорох в ушах от перепадов давления. Без маски все вокруг кажется расплывчатым и зыбким, но когда это останавливало приморских мальчишек?
   Чуть дальше от берега дно уже освещается солнцем. Там носятся блестящие стайки рыбок, загадочно шевелятся водоросли и виден остов какой-то ржавой конструкции. Обычное дело в местах, переживших страшную войну. Под водой гулко, на пределе слышимости что-то застучало. Где-то вдали заработал дизель на какой-то небольшой посудине. В воде звук далеко слышно.
   Была еще надежда, что в этом загадочном месте я обнаружу какой-нибудь подводный ход. Или пещеру. Да только напрасно. Облазил всю подводную часть пятачка и в ширину, и в глубину. Ничего не было. Разочарованный, я вынырнул и поплыл на сушу.
   Ирина уже смеялась, сидя на матраце и целомудренно прижимая полотенце к груди. Ричард, отчаянно коверкая слова и постоянно меняя окрас лица, тужился придумать очередную шутку.
   Я решил не вмешиваться во "взрослые разговоры" и уселся на камнях неподалеку. В бухту со стороны города заходил служебно-разъездной катерок. Наверное, из госпиталя. Вон сколько "синьки" 1 на борту. Тюки какие-то. Бытовуха.
  
  
   # # 1 С и н ь к а -- военнослужащий корабельного состава ВМФ СССР, имеющий воинское звание "матрос", реже -- "старший матрос" или даже "старшина", короче, все те, у кого повседневка синего цвета (военно-морской сленг).
  
   Скучая, я полез в плавки за биноклем.
   Ну да. Типичная хозяйственная машина, только морская. Матросики синеют. А вон и гроза морей -- капитан пиратского корвета. Стоит на корме, широко расставив ноги. Ну точно -- настоящий флибустьер.
   И весь в черном, как положено...
   Я увеличил приближение на максимум. Черной оказалась... знакомая форма морского пехотинца. Такую здесь на базе носит только... папа Трюхин!
   Дядя Саша!
   Я впился в окуляр. Что у него там на животе? Ремешком накинуто на шею?
   Я перестал дышать.
   Это был фотоаппарат.
   И Трюхин, не поднимая его к глазам и отвернувшись от матросов так, чтобы не было заметно, прямо с живота размеренно щелкал затвором...
   ...Точно в мою сторону.
   И в сторону той самой загадочной площадки.
   Лес за деревьями неожиданно стал отчетливо виден.
  
  
   Глава 32
Экспромт на удачу
  
   Я заметался по берегу.
   Вот! Вот оно -- недостающее звено. И все это было на поверхности! С того самого момента, когда я ткнулся носом в толстый голубой живот инспекторши на лестничной клетке у Трюхинской квартиры. Ведь тогда еще казалось подозрительным -- как она смогла так быстро появиться в логове малолетнего поджигателя? Да наплевать ей было на Трюху. Ей нужен был Трюханов-старший. Которого у нас во дворе все давно уже сократили до "Трюхина". И мне не показалось, что он кого-то ждал, специально оказавшись дома в служебное время. Он точно ждал! Своего заказчика.
   -- Сворачиваемся, -- угрюмо буркнул я, в спешке пробегая мимо Ирины с Ричардом в сторону лестницы, ведущей вверх.
   Причем получилось так, что "сворачиваемся" подошло обоим.
   Ирина явно хотела что-то сказать, но мешало присутствие американца.
   А, ладно! Потом. Все потом. Сейчас у меня появилась сумасшедшая идея, и ее успех зависел только от моей личной оперативности. И пешей быстроходности.
   Яхт-клуб совсем рядом.
   Я влетел на территорию и помчался к яхте. Надо было переодеться и бросить ласты. Мельком заметил представительную группу офицеров, желтеющую у административного корпуса. Видимо, ожидали приезда начальника политотдела. Вот будет удачно, если он действительно захочет неожиданно приехать!
   Хотя сомневаюсь.
   Мой рывок по "охраняемому объекту" если и заметили, то, полагаю, там было кому все это правильно объяснить. Остальное додумают сами. Не маленькие.
   Я уже бежал обратно, спешно проворачивая в голове варианты развития ситуации. Минут через пятнадцать я уже со всех сил лупил кулаком в оцинкованную дверь контрольно-пропускного пункта той самой базы торпедных катеров, где в хозяйственном секторе служил Родине старший мичман Трюхин. Благо от яхт-клуба недалеко. Не больше километра.
   -- Открывай! Открыва-а-ай!
   Дверь открыли.
   Ошарашенный матросик с типичной внешностью обитателей Малороссии недоуменно оглядел окрестности вокруг меня. Потом соизволил опустить взгляд пониже. Не верилось ему, что столько шума создал вот этот клоп.
   -- Ты чого, хлопчик? Сказывся?
   -- Трюханова! Срочно! Мичмана! Пожалуйста!
   -- Так що трапылося-то, шалэнный?
   -- Ключи от его квартиры надо. Заливает он нас -- видишь, волосы мокрые, -- на ходу сочиняю я. -- Милиция дверь собралась ломать, меня послали, сказали, долго ждать не будут.
   -- А ну, погодь... Эй, Зафар. Зафа-ар! Годы спаты! А ну-ка швыдко бижи на склад та покликай Трюфела до сюды. Кажешь, якийсь хлопчик його терминово кличе. Що? Та немаэ там телефону. Швыдко давай, цурка нэросыйський!
   -- Слышь, матросик! Давай я с ним, а? Ну быстрее так получится!
   -- Неможливо! -- сказал матросик, как отрезал. -- Охоронна зона! Забороненно!
   И здесь "охоронна зона". Впрочем, молоток! За это уважаю. В моей воинской части в свое время кэпэпэшники были гораздо разлохатистей. По крайне мере, пацана в такой ситуации точно бы пропустили...
   -- Може бути, якийсь кран забув закрити, -- пустился в углубленные размышления неподкупный страж, прислонившись к стенке и закуривая "Ватру". -- Або трубу прорвало якусь... проржавила мабуть...
   Скучно парню. А тут такое событие!
   Ага! Трюхин батя уже топает своими обрезанными кирзачами по асфальту военного городка. Ну и скорость.
   -- Кто тут? Витька! Чего стряслось? Кого залили?
   -- Отойдем, дядя Саша.
   -- Чего? Куда отойдем?
   -- Да вот сюда. Через дорогу.
   -- Ну! Чего?
   Мы отходим в сторону от КПП. Сейчас все зависит от моей убедительности. Помноженной на авантюрность и неожиданность.
   -- Я дома был. Один. Пришла Зоя Игоревна. Ну, из милиции. Толстая такая...
   -- Ну-ну! Знаю!
   -- Так вот. Она сказала, чтобы я быстро бежал к вам на работу, вас нашел и забрал у вас то, что вы сами ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ. И сразу обратно к ней. Зое Игоревне понадобилось это ПРЯМО СЕЙЧАС. Очень срочно.
   -- Н-не понял. Я что-то тебя не понимаю, Витек. Что такое я... ДОЛЖЕН ЗНАТЬ?
   -- Зоя Игоревна так и сказала. Ну, что вы не должны меня сразу понять. Поэтому вам нужно спросить у меня, какого цвета то, что вы должны ей передать.
   Черт. Что-то отвык я имитировать детский лепет.
   Ну! Давай, ведись на эту простенькую ловушку! И быстрее! Нельзя задумываться.
   Видно, что Трюханов в полном недоумении. Я прямо чувствую, как его незамысловатые мысли бьются в замкнутом круге, и наконец, находят подсунутую мною же трещинку. Капля всегда стекает туда, где ниже.
   В конце концов он "покупается":
   -- Н-ну, и какого же ОНО цвета?
   Есть! Капкан захлопнулся! Коготок увяз -- всей птичке пропасть...
   -- Черного, -- говорю я таинственным шепотом и выпучиваю глаза для торжественности момента.
   Мичман опять задумался. Неладное чует? Правильно сомневаешься, это нормально. Значит, нужно отвлечь и слегка додавить.
   -- И еще. Она передать просила...
   -- Что?
   -- Ну, что Вадик у вас очень хороший мальчик. И не нужно больше вам из-за него беспокоиться. В милицию там ходить. С ней встречаться. Это, наверное, из-за пожара, да?
   Трюханов остолбенел. Кажется, я попал в нужную точку...
   -- Вот с-су... с-скорей всего. Так! Жди тут. Я сейчас...
   Подожду-подожду. Уж ты не волнуйся.
   Значит, я угадал с экспромтом. В числе прочего, Трюханова еще и сыном шантажировали. Ведь стоило только ему намекнуть на то, что есть возможность легального освобождения от крючка, и моя детская подстава сразу сработала. А ведь у жирной ведьмы в районе весь детский контингент под рукой.
   Родион! Значит, и он...
   Хлопнула дверь КПП.
   Мичман, мрачный как туча, в четыре шага преодолел расстояние до края дороги, где стоял я.
   -- На, держи, -- впечатал мне в ладонь цилиндрик кассеты, завернутый в черную фотобумагу. -- Передай этой... на словах, что... Хотя... Не надо. Ничего не передавай. Дуй давай!
   Я пулей сорвался с места.
   Дикая авантюра сработала! Невероятно.
   За угол. Еще за угол. Вдоль дома, во двор. Здесь направо. Ага! Есть телефон-автомат. Стекла в будке выбиты. Ногами встаю на боковые проемы, похрустывая осколками стекла. Так. Четвертый, самый экстренный номер.
   -- Алло! Пятый? Это Старик. Мой код доступа...
   -- Не надо, я тебя узнал.
   -- Ситуация три девятки. Мичман Трюханов. БТК в Карантинке, это по улице...
   -- Знаю где это.
   -- Нужно очень быстро. Возможно, я его встревожил. У меня его посылка.
   -- Посылка? Ты... с хвостом?
   -- Нет, все чисто. Второй объект, тоже под девятками, но только после мичмана, -- я запнулся.
   Вот черт! Как же Сан-Саныч инспекторшу-то шифровал? Вылетело из головы.
   -- А! "Обруч"! Объект Обруч!
   -- Чего орешь-то? Я понял, Обруч. Охолонь, опоздал ты. Сорвался Обруч от наружки. Вчера еще, когда ты мороженым объедался с закордонным другом. Сорвался и пропал. Ни дома, ни на работе.
   Ах ты, зараза! Ушла!
   -- Старик. Алло, Старик! Ты там?
   -- Да, -- мрачно бурчу я в трубку.
   -- Ты Гришко ничего не хочешь отдать?
   Вот уж про кого я думал в последнюю очередь -- так это про Гришко.
   "Про бинокль настучал, -- мелькает в голове, -- Павлик Морозов престарелый!"
   -- Хочу. А что именно?
   -- Ключи, мой дорогой. От большой и черной яхты. У капитана регламент сегодня, а ты ключи на прогулку водишь. Он тебя с обеда в яхт-клубе ищет. Может, спросить чего хочет?
   -- Я был в яхт-клубе только что! Никакими Гришко там и не пахло!
   -- Полегче. Потому что только что "ими пахло" у меня в кабинете. Где кое-кто жаловался на твою безответственность.
   -- А! Понятно. Отдам я ему ключи. Отдам.
   -- А знаешь, что он у тебя в самую первую очередь спросит?
   -- Ну?
   -- Почему, интересно, рядового капитана Госбезопасности сегодня так торжественно встречали в яхт-клубе? Ну, прямо как начальника политотдела флота. Не меньше!
   -- Понятия не имею. Напутали, может, чего...
   -- А ты сходи, распутай. Только сначала посылку от Трюханова мне занеси. Сюда, в контору.
   -- Слушаюсь, товарищ подполковник.
   -- Только каблуками там не щелкай, а то с будки свалишься. Отбой.
   -- Хм... Отбой.
   Я повесил трубку и спрыгнул на пол.
   Подумаешь! Всевидящее око. Большой брат все видит, помните об этом! Чекистские штучки.
   А вот с посылкой, товарищ Пятый, тебе придется чуточку подождать. Есть у меня еще одно дело.
   Неотложное...
  
  
   Глава 33
Добро и зло
  
   Что мы знаем о добре и зле?
   В принципе -- все. Начиная с ветхозаветных заповедей и до "крошки-сына" Маяковского, который пытливо вытягивал из отца постулаты нравственных ценностей.
  
   Крошка-сын к отцу пришел, и спросила Кроха --
   Что такое хорошо и что такое плохо?..
  
   Папа, разумеется, знает. Да, все мы знаем. Всем все ясно!
   "Не убий, не укради, не возжелай жены ближнего своего..."
   Чего тут думать? Элементарно.
   Да только...
   Да только эта свойственная всем нам категоричность на поверку и оказывается тем самым толстенным черенком, метящим в наши лбы, когда мы с завидным упорством, раз за разом наступаем на коварные грабли нашей самоуверенности.
   Мы в сотый раз открываем для себя, что жизнь упорно не желает вписываться в библейские рамки. А современная мораль неожиданным образом, в самый неподходящий момент вдруг приобретает эластичные свойства известного резинового изделия.
   Мы недоуменно оглядываемся и видим, что в этом мире вокруг нас продолжают убивать. А убийц при желании -- исповедуют, отпускают грехи или даже благословляют в церкви. "Не убий"?
   А "не укради"?.. Наши ближние воруют практически все -- от канцелярских скрепок до авиалайнеров с теплоходами. А если ты, согласно заповеди, не воруешь, то получаешь ярлык блаженного, если не скажут хуже.
   "Не возжелай..." Мы вновь оглядываемся и неожиданно замечаем, что жена соседа уж больно привлекательна... и вроде как и сама не против. Почему бы и нет?
   А как же небесные скрижали? Они не для нас? Крошка-сын вырос и наплевал на папин стишок? Или это просто нам не повезло с папой-поэтом?
   Вот простой вопрос: Родину предавать -- хорошо это или плохо?
   Предвижу взрыв негодования, потому как ответ очевиден. Железобетонно очевиден! Конечно, плохо.
   Тогда второй вопрос: имеет ли право отец, с точки зрения добра и зла, подвергать сына смертельной опасности?
   Не знаю, что скажут люди, но, на мой взгляд, не существует в природе таких обстоятельств, которые могут послужить оправданием гибели ребенка. Нет таких оправданий. Дважды железобетонное "нет"!
   И в первом, и во втором случае все предельно ясно.
   А как тогда быть с третьим случаем?
   Вот с таким: человеку предлагается предательство Родины под угрозой безопасности близких ему людей. Или страна, или сын? Попробуйте ответить -- какой должен быть выбор? Подскажешь, многомудрый Моисей? Или хотя бы ты, нравственно продвинутый папа крошки-сына? Не знаете?
   И я не знаю, как ответить... правильно.
   Но я знаю, что нужно сделать!
   Или хотя бы попытаться...
  
   Дверь мне открыл Родион.
   -- Витек! Привет. Ты же... болеешь вроде...
   -- Поэтому такой и невысокий. Привет, Родька. Отец дома?
   -- Дома. Он... как это... за штатом сейчас. Типа, отстранили от службы.
   -- Я пройду?
   -- Угу.
   Родькин отец сидел за кухонным столом на табуретке и рассеянно рассматривал листву платана за окном. На девственно чистой клеенке в центре стола стояла полупустая бутылка водки, граненый стакан и блюдечко с нарезанными свежими огурцами. Была еще пачка "Беломора" и переполненная окурками стеклянная пепельница.
   Я молча прошел на кухню и сел напротив. Мужчина не выглядел пьяным. Усталым, скорее. Обострившиеся морщины на осунувшемся лице, равнодушный взгляд. Глаза погасшие, без жизни и блеска. Мой приход не вызвал ни удивления, ни радушного гостеприимства, ни какой-либо другой естественной реакции.
   На ум пришел герой Баталова из фильма "Москва слезам не верит". Если бы я не был ребенком, мне бы сейчас налили водки и спросили: "Ну что там... вообще... в мире делается?"
   Я положил руки на клеенку, сцепил пальцы в замок и медленно произнес.
   -- Я пришел вам помочь, Анатолий Игоревич.
   Отставной летчик перевел взгляд с окна на меня и стал без интереса рассматривать сидящего перед ним сопляка.
   -- Ты кто, парень?
   -- Сейчас это не суть важно.
   -- А что... важно?
   -- То, что я могу подсказать вам выход.
   Мужчина угрюмо хмыкнул.
   -- Выход? Какой выход? Откуда?
   -- Из того тупика, куда вас загнали известные вам и мне люди.
   -- Ч-что? Что за ерунда? Ты что такое говоришь... м-мальчик?
   Ну, по крайне мере, появились эмоциональные реакции. И то хлеб.
   "Больной скорее жив, чем мертв..."
   -- Сначала я расскажу то, что с вами произошло. Не возражаете?
   -- Н-ну. Расскажи.
   -- На детали не претендую, но суть такова. Скорее всего, все началось с вашего особиста. Раз вы на хорошем счету в части, значит, и с особистом у вас нормальные отношения...
   -- Были...
   -- Были, -- согласился я, -- но в первый раз он встретился с вами и предупредил о дурацкой анонимке...
   -- Откуда ты знаешь? Ты кто?
   Родькин отец впился глазами в мое лицо. Руки вцепились в края стола.
   -- Успокойтесь, Анатолий Игоревич. Понятие "спецслужбы" вам знакомы?
   -- Н-ну...
   -- А как вы считаете, спецслужбы теоретически могут использовать для определенных узконаправленных целей агентов с... как бы это сказать... с определенным возрастным цензом, далеким от совершеннолетия?
   -- Хочешь сказать -- детей?
   -- Хочу.
   -- Наверное... если теоретически... Возможно, да.
   -- Я перед вами. Практически.
   Оба замолчали.
   Во дворе с азартом что-то штурмовали мальчишки, во всю глотку озвучивая треск воображаемых автоматов. В прихожей хлопнула дверь, раздался женский голос. Потом Родькин. Мой собеседник встал из-за стола и прикрыл дверь на кухню. Щелкнул язычок дверного замка.
   -- Ерунда, какая-то, -- сказал он, проходя к столу и садясь на свой табурет. -- Была анонимка, верно. О том, что я приторговываю гэсээмом. Посмеялись на пару с "молчи-молчи"...
   -- Потом начались проверки и комиссии.
   Мужчина замер. А я продолжил:
   -- В какой-то момент вас реально зацепили. Здесь я могу только гадать. Скорее всего, была подстава. Что-то важное пропало или подложили что-нибудь...
   -- Патроны. В летный подсумок. И секретка пропала. Так, пустяки, но с грифом...
   -- Значит, и то, и то. Дальше было больше. Я говорил уже -- деталей не знаю. Но самое интересное было впереди. Так?
   Родькин отец схватился за бутылку. Потом опомнился и отдернул руку, как от жаровни. Усмехнулся.
   -- Ну, давай. Продолжай... агент.
   "Сарказмом отгораживается, -- догадался я, -- пытается инстинктивно поставить психологический барьер".
   -- А потом вы неожиданно получили повестку из милиции, хотя Родион божился, что к пожару не имеет никакого отношения.
   -- Ну, про пожар я позже узнал. И Родька клялся тоже потом...
   -- Не суть. Вы встретились с неприятной женщиной-инспектором, а она дала понять, что ваши проблемы на службе не случайны. Так?
   -- Да. Так это и было.
   -- И вам было предложено кое-что сделать. И дали время на размышление. Допустим, до послезавтра...
   -- До завтра.
   -- А чтобы вы не сделали глупостей, предупредили самым серьезным образом. К примеру, рассказали, где работает и часто бывает ваша жена. С точностью до минут. Где учится, где гуляет и с кем дружит ваш сын. Чем он болел в раннем детстве. Что ему нравится и чего он боится.
   Мужчина сжимал руки в кулаках до белых костяшек. Медленно поднял на меня глаза.
   -- Что... мне... делать?
   -- Все просто. Запоминайте номер. Записывать не надо. Трубку поднимет человек, которого вы будете звать "Пятый". Назоветесь... скажем... "Эпсилон". Дальше будете действовать по его указаниям.
   -- А... Родька? Света? Моя жена?
   -- Кое-что поясню. Ваша вербовка, а то, что я сейчас делаю, именно так и называется, так вот, ваша вербовка -- моя личная инициатива. Можно сказать -- должностное преступление. Прямо отсюда я направляюсь к своему руководству и докладываю о вашем согласии работать с нами. И убеждаю начальство в том, что это единственный выход обезопасить вашу семью. Вы согласны?
   Я специально придал вопросу двоякий смысл: "Вы согласны", -- что выход единственный, и: "Вы согласны", -- работать вместе с нами. Оба фактора настолько взаимосвязаны, что требуют единого ответа. И этот ответ...
   -- Да! Я согласен.
   -- Тогда позвоните ровно в двадцать ноль-ноль. Звонок будут ждать.
   Я встал из-за стола.
   -- Мне пора. И еще... только один вопрос. Как говорится, без протокола. Как бы вы поступили, если бы я не появился?
   Мужчина бросил быстрый взгляд в мою сторону, потом встал, нерешительно отворил дверцу навесного шкафчика и достал с верхней полки... кобуру.
   Я так и думал.
   Что мы знаем о добре и зле?
  
  
   Глава 34
Карточный домик
  
   Сначала мне "накрутили" за то, что долго нес изъятую у Трюханова кассету. Мичман, к слову, уже давно сидел в допросной, и с ним плотно работали. Пленка при этом была бы более чем уместна.
   Досталось, одним словом.
   Потом "накрутили" за своеволие при вербовке летчика Проценко. Потом за эту же вербовку... похвалили. И сразу же дали перца за ключи от яхты, которых никак не мог дождаться несчастный Гришко.
   Несмотря на его продолжительные страдания в яхт-клубе, на меня еще потратили чуть-чуть времени, чтобы всласть поплясать на моих бренных останках. А когда я, жалея ни в чем не повинного капитана, попросил транспорт, мне грозно указали на дверь. С дружеским советом прогуляться ножками.
   Ну вот где логика?
   У меня даже мелькнула мысль устроить детскую истерику, которой я порадовал в школе Гришко при нашем первичном знакомстве. Там, кстати, тоже речь шла о транспорте. Только Сергей Владимирович, коротко глянув в мою сторону, с удовольствием потянулся, встал из-за стола и начал выразительно перестегивать брючной ремень. На следующую дырочку.
   Понял я. Понял! Иду уже.
   -- Постой минутку, -- остановил меня шеф, -- есть важная оперативная информация. Тебе стоит знать.
   Я молча вернулся к столу и сел.
   -- Сегодня вышли на Агриппину Бонц. Точнее, она сама вышла на засадный пост. В районе Монастырской балки у Фиолента. От преследования уходила к морю, там сорвалась со скалы. При падении получила травмы, не совместимые с жизнью. Это все.
   Не радостно.
   -- Шла к точке эвакуации?
   Пятый устало потер лоб.
   -- Избавь меня от очевидных предположений. Давай лучше займись своими долгами. Тут четыре остановки на троллейбусе -- одна нога там, другая здесь. Вернешься -- будем думать. И, кстати, завтра на выписку. Мать заждалась уже.
   Кончаются мои домашние каникулы. Здравствуй, школа! Соскучились по мне, наверное, палочки в прописях да таблица умножения на задней странице тетрадки в клеточку.
   Я вздохнул и вышел из кабинета.
   Под вечер стало пасмурно. Осень уверенно вытесняла угасающее дыхание лета. На тротуарах стали появляться первые сухие листья и глянцевые кругляши каштанов, упруго скачущие по асфальту от удачного пинка ногой. Лохмотья низких кучевых облаков стремительно неслись по небу, будто опаздывая заполнить весь мир вокруг мрачной и унылой сыростью...
   ...Зато яхт-клуб блестел девственной чистотой!
   Казалось, что бетонное покрытие в отдельных местах отмывали чуть ли не с шампунем. По крайней мере, солью и гнилыми водорослями уже почти не воняло. Яхты на суше стояли четко выровненными по шнурку рядами. Аккуратными стопками на палубах красовались спасательные жилеты и сложенный брезент. Особо порадовал новый, по-театральному яркий и жизнерадостный пожарный щит возле дежурки.
   А вот товарища капитана на яхте жизнерадостным назвать было очень трудно. Угрожающе сложив руки на груди и прислонившись задом к переборке рубки, он в мрачном безмолвии наблюдал, как я приближаюсь к месту расправы. Праздника из моего прибытия на судно не получилось. Позвякивать ключами у себя перед носом и заискивающе улыбаться я начал еще задолго до подхода к трапу. Только ледяная глыба таять не собираясь.
   -- Вс-с-сыпать бы тебе, -- с чувством произнес Гришко, выхватывая у меня ключи, -- по первое число! Весь день испоганил, паршивец.
   -- Степан Андреевич! Миленький! Ругайте меня. Ругайте! Нет мне прощения!
   -- Не кривляйся! И без тебя тошно. Волна еще разгулялась...
   Он нырнул в машинное отделение. Я в панике заметил брошенные мною еще днем впопыхах ласты. Стал бочком двигаться к ним.
   -- Ведь ходовые же у меня сегодня, -- как черт из табакерки появился из трюма Гришко, -- неплановый регламент, туды ж его. А ты носишься с ключами где-то! Диверсант.
   -- Степан Андреевич! Ну простите, пожалуйста. День сегодня сумасшедший. И, между прочим, довольно-таки удачный.
   -- Удачный. Что бы ты понимал в удаче, -- продолжал ворчать, немного успокаиваясь, обиженный в самых лучших чувствах мореход. -- Ладно. За то, что меня в яхт-клубе сегодня как адмирала облизывали... хи-хи... разрешу тебе с собой прокатиться. Обещал ведь. Расскажешь про удачу свою...
   -- Правда? Ура! Спасибо, Степан Андреевич! Век помнить буду!
   -- Не булькает спасибо твое. Беги вон к матросику, пускай трап уберет. И швартовы отдаст. Беги давай!
   Я пулей метнулся к синеющему неподалеку помощнику.
   Оказывается, Гришко -- человек!
   Не ожидал.
  
   Ровно и монотонно стучал дизель.
   Яхта, ныряя с волны на волну, ходко шла вдоль берега в юго-восточном направлении. Изредка сквозь разрывы в тучах мелькало ползущее к горизонту солнце. Закат пылал пунцово-красным.
   Гришко с важным видом крутил штурвал, высокомерно посматривая в мою сторону.
   -- А куда мы идем, Степан Андреевич? -- перекрикивая шум ветра и волн, громко спросил я. -- Далеко?
   -- К Фиоленту. Может, чуть дальше. Как движок себя вести будет. А ну, метнись в машину, глянь, не сильно это старье трясет?
   Я спустился в люк в громыхающую каморку.
   Воистину, адова обитель! Старенький Зульцер в работающем состоянии -- жуткая вещь. Трясет, конечно. От вибрации рифленые пайолы ходуном ходят под ногами. Резво скачут в железной скобе запасные емкости с маслом. Мерцает свет в зарешеченном светильнике. Вокруг светлого пятна -- сизое марево просочившегося выхлопа. И грохот невыносимый!
   Скорее наружу!
   -- Ну, как там? Не взорвется?
   -- Нормально. Порулить дадите?
   -- Наказан! Рядом постой. Только ласты сначала убери под банку.
   -- Степан Андреевич! А можно на камбуз? Маковой росинки во рту с утра не было.
   -- Можно. Иди, заправься. Холодильник там, увидишь.
   В пассажирском отсеке шума значительно меньше, хотя вибрация чувствуется и здесь. И качка. Самая неприятная -- килевая. С носа на корму и обратно.
   Что-то есть перехотелось.
   Я вдруг почувствовал, как чертовски устал за день. Укатали Сивку крутые горки. Заглянув в каюту, я, даже не думая, направился к койке и растянулся на ней.
   Блаженство!
   Хотя... Ой! Не совсем.
   Лежать оказалось неприятно. При очередном нырке судна носом под волну желудок болезненно сжался и подпрыгнул к горлу. Я просто посидел некоторое время, пытаясь расслабиться и просто отдохнуть.
   Нет! Лучше на воздух.
   Ого! Берег еле виднеется вдали набегающих сумерек.
   -- Ну что, аппетита нет? -- Гришко ехидно посмеивается. -- Паршивенький из тебя мореход. И чего с тобой так Сан-Саныч носится? Не понимаю.
   -- Главное, чтобы он понимал, -- теперь я начинаю ворчать. -- Мы сегодня, между прочим, главный источник Обруча прикрыли. Общими усилиями.
   Скромничаю, конечно.
   И еще я понимаю, что языком треплю не совсем я, а усталый и голодный семилетний мальчишка. Которому сейчас нужна поддержка. Хотя бы эмоциональная.
   -- Обруча? -- переспрашивает Гришко, двигая штурвалом яхту все правее и правее от берега. -- А это кто?
   -- Инспекторша, -- не успеваю я удержать разболтавшегося пацана внутри себя, -- толстая и гадкая. Которая людей детьми шантажировала. Вы должны знать...
   -- Инспекторша? Не знаю, кто такая. Это ваши дела.
   Я замер. "Не знаю, кто такая..." -- он действительно так сказал?
   Было такое ощущение, словно в мозгу догорает бикфордов шнур. Еще мгновение... еще чуть-чуть... и...
   Вот!
   Невероятное озарение окатило меня ледяной лавиной. Вопиющая очевидность сдавила мозг отрезвляющей хваткой. Я растерянно оглянулся кругом. Справа за спиной сквозь нагромождение туч остро блеснул луч заходящего солнца. Вонзился в море, оставив на далеких волнах искрящуюся красным, зовущую к себе дорожку. Незамысловатую и простую. Как все гениальное...
   Все просто!
   Я словно сомнамбула перебрался вперед и уселся на лавочку. Поднял голову, вглядываясь в темнеющую высь. Силы возвращались. Болтливый мальчишка уходил на второй план в глубине сознания.
   Он свое дело сделал.
   Зачем-то я представил себе там, в густеющей синевой выси, летящий воздушный шар. А в его корзине -- человека, который держит над бездной зажатую двумя пальцами игральную карту.
   Кусочек глянцевого картона мнется, трепещет на ветру, норовит выскочить и... вдруг срывается вниз. Он носится и кружится в воздушных потоках, то плавно скользя в сторону, то рывком опять взлетая кверху.
   Его полет не похож на падение. Это безумный танец, повторяющий по своей непредсказуемости непостижимые изгибы человеческой судьбы. Куда его занесет очередной порыв ветра? Пролетающая рядом птица с опаской шарахается в сторону от необычного попутчика. Угрожающе гудят высоковольтные провода, способные в долю секунды превратить в прах отчаянного путешественника. А карта проскальзывает между ними и несется к земле.
   А там, в последний раз описав головокружительный пируэт, плавно опускается на самую верхушку... КАРТОЧНОГО ДОМИКА.
   Красиво? Завораживающая картина! Абсолютно нереальная, но...
   Все равно... случается. Вот как сейчас, например.
   И что с этим делать?
   Решение блеснуло в голове как вспышка. Дикое, чудовищное, но... думать уже было некогда...
   Я рывком поднялся.
   -- Гляну, что там, в машинном отделении, -- бросаю на ходу, -- трясет что-то...
   -- Ласты чего не убрал? -- несется мне в спину и тонет в грохоте двигателя.
   Так! Сначала -- масло. Не любят дизеля, когда маслице попадает им в камеру сгорания. Все равно как бензина в огонь плеснуть. Вытаскиваю из зажима канистру, откручиваю крышку и обильно поливаю лязгающего монстра. Сюда, на головку, побольше. Воздухозаборник -- весь в свищах, сюда тоже. Где тут масляный вентиль? До упора!
   Теперь основное -- ослабить нагрузку. Аварийное сцепление с гребным валом. Ага, здесь. Длинный рычаг с красной ручкой. Стоит на предохранительном фиксаторе. Отжимаю фиксатор, ломая ногти. Что-нибудь нужно жесткое! Ага! Пластина какая-то под ногами. Немного отжимаю рычаг и вгоняю пластину в зазор под тягой.
   Черт! Теперь рычаг не становится на место. А сразу отпускать сцепление нельзя. Оглядываюсь вокруг. Проволока. Тянусь. Есть! Прикручиваю рычаг к ближайшей трубе.
   Вроде все.
   Тряски заметно прибавилось. И копоти. С чавканьем проскальзывают диски сцепления. Наверх!
   -- Ну, чего там? -- обеспокоенно спрашивает Гришко. -- Лязгало что-то.
   -- Ерунда, -- говорю, -- пайелина из пазов выскочила, о станину билась. Всунул на место.
   -- А! Молодец. Ласты убери. Сколько говорить-то?
   Я не торопясь иду по палубе за ластами, поднимаю свои "рыбьи ноги" и возвращаюсь к рубке.
   Облокотившись задом о поручни, внимательно рассматриваю капитана.
   -- Ты чего, Витек, -- косится он на меня, -- опять проголодался?
   -- Да, нет, Степан Андреевич, -- говорю я, задумчиво шлепая ластами друг о друга, -- просто спросить хочу: а когда вы меня будете... убивать?
  
  
   Глава 35
Прощай, подарок Геринга
  
   Это была бубновая дама.
   Я о той самой воображаемой карте, которая так удачно легла финальным завершением на карточное творение сумасшедшего архитектора. Розовощекая дива с лентами в светлых волосах и розой в изящных пальчиках. Только толстовата изрядно и одета в голубую форменную рубашку с мятыми погонами старшего лейтенанта милиции.
   Дамой оказалась инспекторша. Из опорного пункта нашего района. И как всякая любая другая дама, она не была старшей в колоде.
   Старшим был Король. И он был рядом.
   Гришко, будучи старшим оперуполномоченным Государственной безопасности, по долгу службы не мог не общаться с инспектором по делам несовершеннолетних в секторе, который был за ним закреплен. Капитан врал, что не знает должностного лица, в руках которого находилась немаловажная для КГБ информация о трудных подростках. Нонсенс. Это с одной стороны.
   А с другой стороны -- второй нонсенс: его появление в сквере на площади Пирогова в час, когда у инспекторши установлен контакт для непредвиденных встреч. Я думал, что Гришко подключили к нашей группе для наблюдения за инспекторшей. До последнего момента.
   До тех пор, пока Гришко не произнес: "...Не знаю. Это ваши дела".
   И тогда капризная карта, пролетев сотни метров в безумном полете, точно легла на нужное место.
   "Это ваши дела", -- значит, не ставилась ему задача следить за женщиной-оборотнем. Это я сам ошибочно додумал. Совпадение тоже маловероятно. И время, и место -- вероятность случайности исчезающе мала.
   Следовательно...
   Он шел к ней на контакт. Недаром он тогда и не маскировался вовсе.
   Он торопился предупредить своего агента и сделал это. В итоге на следующий день инспекторша в парке не появилась. Король подстраховал свою Даму от неприятностей. И пытался подстраховаться сам, уверяя меня, что не знает никаких женщин-инспекторш.
   Он перестарался. Минус на минус дает...
   В данном случае, к сожалению, не плюс.
   Крест! Кому-то в ноги. Мы, на минуточку -- в открытом море. На яхте. Один на один. И наши весовые категории вопиюще не соответствуют друг другу...
   Я продолжал хлопать ластами одна о другую, разглядывая соперника. Если он сейчас бросится на меня, я просто сигану в воду. С ластами выплыву. Или нет... но это пока меня мало заботило. Множество других, ничего не значащих по отдельности мелочей, нюансов и совпадений заканчивали свой хаотичный полет и ровнехонько складывались в стройную картину.
   Вот Гришко появляется на месте гибели Румына. Случайно? Выходит, что нет. Был поблизости. Вот он толчется в краеведческом музее. Связь с Галиной? Скорее всего. Гладко легло. А вот он отдает мне ключи от яхты, чтобы я передал их Михалычу. Который к тому времени будет уже мертв. А мы найдем улики против Ричарда. Хитро! Вот так и тасовалась колода, прямо у нас под носом...
   А лживый Король в это время хранил молчание, невозмутимо покручивая штурвал. Может быть, чуть-чуть порывистей обычного. На самую малость, если присмотреться. И в мою сторону почему-то Король свою голову поворачивать стеснялись-с.
   И главное -- не переспросил, не возразил, не возмутился. Просто отмолчался. Будто не услышал моего последнего вопроса.
   Все ты услышал!
   А сейчас, я думаю, не стоит тебе с романтичным видом вслушиваться в шорох волн, свист ветра и... особенно в нарастающий лязг двигателя, опасно набирающего неконтролируемые обороты.
   Слушай лучше меня.
   -- Значит, не хотите отвечать? Ладно. Тогда говорить буду я.
   Блин! А что говорить-то?
   Попытаться расколоть? Зачем? Чтобы исключить возможность ошибки? Пожалуй. Хотя какая тут ошибка? Лично мне -- предельно все ясно. Расскажу-ка я тебе то, что ты сам прекрасно знаешь! Ну слушай...
   -- Неприятности у вас начались после сообщения из школы, -- начинаю размеренным тоном излагать свою версию. -- От завуча. Будто появился в школе удивительный ребенок. С признаками диссоциативного расстройства личности. Который к тому же знает в международной политике то, чего ему знать не положено. Наверняка вы пропустили бы это сообщение мимо ушей, но этим же вечером в гаражах сгорает ваш спецсхрон. И по странному совпадению мальчик живет в одном дворе с Данилой! Ваш агент начинает паниковать, возникает риск провала, и вы его зачищаете. Не сами, разумеется. Через старого уголовника. Через Чистого. Говорящая кличка, не правда ли? Только настоящее погоняло у него -- Дымок. Блатные окрестили его так за то, что во время убийства он кайфует, как наркоман. Чистый -- это позывной, который дали ему вы!
   Первый косой взгляд в мою сторону. И опять -- ни слова в ответ. Хотя видно, что слушает очень внимательно. Ну, слушай дальше...
   -- Совпадения кажутся вам не особо приятными, поэтому вы решаете лично взглянуть на непонятного школьника. Мне тогда еще показалось странным, что мною интересуются из такого крупного калибра. Целый капитан! Старший оперуполномоченный! Не многовато ли?
   Яхта не очень удачно приняла волну на форштевень и рыскнула в сторону. Гришко заложил штурвал вправо, поддал газу. Двигатель болезненно рявкнул, вибрация усилилась, и мой безмолвствующий собеседник недоуменно оглянулся на люк в машинное отделение.
   Ох, не стоило бы тебе сейчас отвлекаться!
   -- Да что я на "вы" да на "вы"? Свои люди! Ты! Знаешь ли ты, урод, когда совершил свою главную ошибку в жизни?
   Гришко кривится. В багровых отсветах заходящего солнца его лицо без маски добродушного весельчака выглядит жутковато.
   -- Тогда, когда отвез меня в контору! На шикарной черной автомашине, с ветерком. Наверное, подумал, что это подстава? Да? От своих же собственных коллег по конторе? И поспешил выполнить непонятный каприз вздорного мальчишки. И что вышло? А вышло, что на следующий день этот мальчишка появляется в милиции у второго твоего агента. Да еще в момент начала вербовки офицера-летчика! Через его сынка, Родиона. Ваша сеть ведь так вербовала агентов? Через детей? В плане морально-дисциплинарного воздействия на трудновоспитуемых? Хорошо устроились!
   Яхта вновь рыскнула. Потянуло запахом горелого масла.
   -- А когда твоя инспекторша увидела меня на квартире у мичмана, ты так перепугался, что сдуру дал команду на мою зачистку! Уж больно неожиданными показались тебе рыскания малолетнего вундеркинда. Не так ли? Ваш карточный домик опасно зашатался.
   Гришко заложил излишне резкий вираж влево, пытаясь уйти от лобовой встречи с особо крупной волной. Я уцепился за поручни, чуть не выронив ласты. Из машинного отделения отчетливо послышался хрип горящих дисков сцепления. Движок терял нагрузку и ускорялся. Но капитан этого не слышал. Он чутко внимал каждому моему слову.
   Заговаривать. Как можно дольше его заговаривать!
   -- Зачистка провалилась. А чистильщик оборвал связь с твоей милой дамой самым простым путем. Ударом в сердце связника. Откуда он знал, что, пользуясь своими служебными возможностями, ты легко сможешь на него выйти и повторно озадачить? На ту же самую цель. Через туристическую станцию, где ты узнал о маршруте.
   Внимательно на меня смотрит. Что-то в этом месте я портачу. Какие-то детали не стыкуются. Опустим.
   -- Зачистка снова провалилась. С треском. На бис. С гибелью чистильщика и... курьера. Сеть практически рухнула. Ты чувствуешь, как сжимается кольцо, и пускаешь нас на ложный след. Это ты убил Михалыча! Спец-ядом. И подкинул кассету. Да так, что подозрение сразу упало на бестолкового американца. Все равно он под колпаком. Тем более под твоим!
   Что это? Улыбается? Радуется, что всех нас так ловко провел?
   -- А пока мы роем носом землю, ты набиваешь яхту продуктами, топливом и сам назначаешь неплановый регламент. Чтобы навсегда проститься с негостеприимной Родиной. Ты ведь для этого сегодня ходил к Пятому? Сказал, что нужны дополнительные ходовые испытания? Так? Говоришь, к Фиоленту идем? А не в Турцию случайно?
   И тут меня осеняет. Еще один червонец в кассу!
   -- Бонц!
   Гришко непроизвольно вздрагивает.
   -- Ты ведешь яхту к месту эвакуации Бонц! Вот оно что! Так вот должен тебя расстроить. Состоялась уже эвакуация. Только не в Турцию. А на тот свет. Погибла Бонц. Упала со скалы и разбилась. Так что зря прогулялись...
   Ну вот. Все и сошлось. Капитан уже не глядит вперед и не изображает глухонемого. Он пристально смотрит на меня. Очень нехорошо смотрит.
   -- Врешь, -- медленно сквозь зубы произносит он.
   Что и требовалось доказать.
   -- Может быть, и вру. А ты проверь!
   -- Умный? -- Гришко многозначительно разглядывает меня. -- Как говорится... мм-м... Раз такой умный, почему не богатый?
   Ну, слава богу! Голос прорезался.
   -- Да не умный я! Умный тебя в первый день должен был расшифровать, -- повышаю голос, стараясь перекричать подозрительные звуки из машинного отделения. -- А так -- кучу народу положили. А кстати, куда делась инспекторша? Дама твоя бубновая? Прикопал где-то?
   Гришко дергает рулем, который уже явно плохо слушается. Но ему сейчас не до того.
   -- А и впрямь. Не шибко умный, -- скрипит он. -- Болтливые умными не бывают! Язык мой -- враг мой. Была еще мысль тебя просто за борт случайно уронить. Может, и выплыл бы... Ну, а теперь... На "вышку" ты себе уж точно наболтал. Как говорил один мой друг, покойник... Черт! Не тянет ни хрена эта развалина!
   -- Про перегазовку забыл, морской волк. Резче газом! До упора давай. Какой ты волк? Шакал ты морск...
   Грохот, визг, скрежет и треск -- все в одном звуке!
   И сразу без паузы целая серия страшных ударов, сотрясающих корпус суденышка. Гришко грудью врезается в штурвал. Яхта резко теряет скорость, проседает на корму и начинает заваливаться на левый борт, крупно вздрагивая, как раненое животное.
   "Получилось! -- молнией мелькает в голове, -- Пошел разнос. Дотянул!"
   От последнего чудовищного удара в борт обломков дизеля корпус встряхивает так сильно, что опора исчезает из-под ног.
   Я лечу в воду.
   Прощай, подарок Геринга...
  
  
   Глава 36
О вреде чрезмерного купания
  
   Счет времени был потерян.
   Солнце давно уже зашло, а вместе со светилом исчез и последний ориентир в этой бесконечной вселенной, наполненной тьмой, шумом ветра и мегатоннами воды подо мной. Во рту пекло от соли, а горло горело так, будто наглотался раскаленного песка. Пить хотелось нестерпимо. Осознание вокруг себя невероятного количества жидкости, которая непригодна для утоления мучительной жажды, сводило с ума.
   Пока было светло, я долгое время еще видел плывущего за мной капитана. Его голова то и дело вздымалась вместе с набегающими волнами и вновь пропадала между гребнями. В самом начале, сразу после аварии Гришко уверенно плыл размашистым кролем и даже несколько раз пытался сократить расстояние до меня, неожиданно делая спринтерские рывки. Может, спросить чего хотел?
   Лежа на спине и расслабленно шевеля ластами, я по мере сил внимательно следил за всеми его телодвижениями и легко ускользал в случае опасности. Ласты давали мне неоспоримое преимущество. А вот Гришко был обречен -- слишком резво он начал этот самоубийственный заплыв. К тому же, кажется, он был ранен. Контужен -- так уж точно. После такого удара! Машинное отделение, где безумствовал разнесенный двигатель, оказалось точно под ногами у невезучего агента.
   В любом случае, даже здоровому человеку нельзя так резко начинать длительный заплыв. Потому что хорошие пловцы тоже тонут. И в основном -- из-за своей самоуверенности.
   Вода -- прекрасный хладагент для натруженных человеческих мышц. Можно долго плыть не чувствуя усталости, так как мозг не получает тревожных сигналов об опасном повышении температуры тела, которое происходит во время продолжительных физических нагрузок. Человек легко плывет, чувствуя себя полным сил, а на самом деле -- жизненного горючего осталось на считаные минуты. Перегруженную мышцу неожиданно сводит судорогой, начинается паника, а страх на воде -- жестокий и хладнокровный убийца. Страшнее акулы.
   Капитан до ранения был в отличной форме, но то, в каком темпе он рванул за мной после гибели яхты, явственно мне подсказывало -- путь его будет не долгим. Гораздо короче, чем расстояние до берега, которое я оценивал километров в шесть, не меньше.
   Сам я практически не плыл. Точнее -- не тратил силы на движение. Максимально расслабившись, лежал на воде и следил лишь за тем, чтобы голова моего собрата по несчастью не появлялась в опасной близости.
   Гришко исчез из моего поля зрения гораздо раньше, чем я ожидал. Сначала я несколько раз слышал невнятные крики. А потом на новом гребне волны я просто очередной раз не увидел своего горе-попутчика.
   И... ничего не почувствовал.
   Ни радости, ни горя.
   Только отвратительное жжение во рту и невыносимую жажду, которые мучали меня уже довольно продолжительное время.
   Потом зашло солнце, которое я, лежа на спине, старался держать по правому уху. Пока стремительно угасала светлая полоска на западе, я, теряя драгоценные силы, прибавил скорости. А когда ориентира не стало, я просто расслабился. Плыть смысла не было. Как ни греби -- все равно будешь двигаться по кругу. Толчковая нога непроизвольно будет выдавать большее усилие, как ни контролируй. Одна надежда -- на течение. Здесь оно, кажется, идет вдоль берега. Может и прижать к скалам. А может, и не прижать...
   Холодно не было.
   Вода в море здорово прогрелась за три летних месяца и аномально жаркий сентябрь. Чувствовалось, что воздух гораздо холоднее. И его температура чувствительно упала с заходом солнца. Но я был в теплой воде, и переохлаждение мне не грозило. Главная опасность заключалась в потере сил, потому что от жажды я просто не успею погибнуть. Пойду ко дну, как "Титаник".
   Я старался не давать страху заполнить свое сознание, хотя, если честно, жутко было до чертиков. Чудовищно угнетала темнота. Толща воды подо мной давила на психику как-то меньше. Живя на берегу южного моря, любой мальчишка с младых ногтей понимает, что утонуть на двухметровой глубине так же просто, как и на двухсотметровой. И разницы нет никакой.
   Глубина не страшна сама по себе. Она опасна страхом перед ней. Как в том фантастическом рассказе, где выдуманные чудовища начинали кусать по-настоящему, стоило их реально испугаться.
   А ведь в нашем фатальном путешествии по морю со мной рядом оказалось далеко не выдуманное чудовище. Вполне реальное -- из мяса из костей. И смертельно опасное. Но кроме злости и досады по отношению к этому оборотню я вообще ничего не почувствовал. О страхе и речи не было.
   Вот чудовище до меня и не дотянулось.
   Свежепреставленный Гришко почему-то вспомнился в том прикиде, в котором я увидел его на яхте, -- в спасательном жилете и голубеньких плавках. Он тогда меня учил: "Жилет нужен для маскировки". Ну, с маскировкой у него было все в порядке. А про истинное назначение этих оранжевых поплавков -- что, забыл? В свой последний путь даже и не подумал накинуть на плечи спасательное средство, которое спасло бы ему жизнь.
   Я, кстати, тоже забыл.
   И поэтому сейчас с параноидальным педантизмом экономил силы, шевеля ластами лишь тогда, когда волна захлестывала голову. И все же постепенно чувствовал, как слабею. Носился весь день, как угорелый, да еще и не ел ничего практически. Откуда взяться дополнительной энергии в теле ребенка?
   Я заметил, что уже не так ловко могу уворачиваться от набегающих волн, и соленая горечь несколько раз очень неприятно заливала носоглотку. Приходилось возвращаться в вертикальное положение и остервенело отплевываться. На это уходили драгоценные капли сил, которых становилось все меньше и меньше. Начинало потряхивать. Становилось прохладно даже в теплой воде -- верный признак истощения. Где-то в глубине сознания зарождалась черная паника. И осознание глухой безнадежности, заполняющей все вокруг меня.
   Организм работал уже на каких-то немыслимых резервных запасах. Я чувствовал, как мною начинает овладевать вялое, тупое безразличие, вытесняющее панические позывы. Очень плохой знак. Хотелось сжаться в микроскопическую точку, как тогда, под ногами у Чистого на обрыве. Сжаться и оставить за пределами сознания и раздирающее глотку жжение, и тупую боль в перегруженных мышцах, и холодные коварные волны теплого моря...
   Резкая боль обожгла шею, и я ужом завертелся в пене, очередной раз прилично заглотнув морской воды.
   Медузы! Твари бесхребетные.
   Милые твари! Дорогие мои! Спасибо вам, медузы.
   Во-первых, болезненный ожог очень своевременно вырвал меня из накатывающей апатии. А во-вторых, я увидел, что в темном пространстве, окружающем меня со всех сторон, есть, оказывается, полоса еще более черного мрака. И он доступен мне даже на последних каплях жизненного горючего!
   Наплевав на экономию, я развернулся на живот и отчаянно замолотил руками и ногами. Громадные скалы Фиолента возвышались передо мной в каком-то полукилометре.
   Поживем еще!
  
   Чуть не сглазил!
   Сначала меня начали хватать судороги. Я успевал задержать дыхание и болтался поплавком, отчаянно растирая под водой изможденную мышцу. Потом, превозмогая острую боль, вновь рвался к скалам и... получал судорогу на другую ногу. В глазах плыли яркие пятна, потом резко темнело, и опять яростно вспыхивали мириады ослепительных брызг. Я бился за жизнь уже неосознанно, инстинктивно, как умирающий зверь.
   Потом меня протащило волной по подводному рифу, усеянному мелкими ракушками молодых мидий, сорвало с ног ласты. Вместе с саднящей болью от бесчисленных порезов меня плетью хлестнула бешеная, исступленная радость -- доплыл! Суша! Твердь!
   И тут же меня очень чувствительно пару раз приложило об эту твердь предательскими волнами, беснующимися об упущенной добыче. Я с третьей попытки выцарапался на скользкую скалу и долго лежал, забыв о боли в измученном теле, жажде и вообще обо всем на свете.
   Я просто лежал, а безумные искры, словно сполохи какого-то сумасшедшего праздника, еще долго кружились в моем сознании и не желали гаснуть. Тело била крупная дрожь, а шокированный смертельной опасностью мозг не желал формировать ни единой осознанной мысли. Нахлынули наконец и паника, и животный ужас, и все то, что идеально ложилось в теорию посттравматического синдрома.
   И понимание этого было первой здравой мыслью.
   Ну что ж. По крайней мере, начинаем называть вещи своими именами.
   Шатаясь, я на четвереньках вскарабкался чуть выше, отметив краем глаза еле различимые просветы на горизонте с восточной стороны.
   Скоро рассвет.
   Я знавал эти суровые места -- излюбленные места экстремального отдыха подростковой молодежи. В темноте на вершину обрыва нечего было и думать подниматься. Верная смерть. Тем более для того, кто не знает местных запутанных и крайне опасных тропинок. Бонц не даст соврать.
   Нужно было ждать восхода солнца.
   Это была вторая здравая мысль.
   Третья просто не успела оформиться, потому что я, добравшись до первой приемлемой ложбинки в камнях и сладко хлюпнув воспаленным носом, безмятежно уснул богатырским сном.
   Мой сон был про то, как мне... невыносимо холодно...
  
  
   Глава 37
Где-то я уже это все... когда-то видел
  
   На камнях Фиолента я проспал почти до обеда.
   Потом добавил еще пару суток на койке в больничной палате, куда меня доставили соратники, переполошенные моим неожиданным звонком. Официальную выписку, разумеется, отложили, а родителям вновь рассказали какую-то чрезвычайно правдоподобную версию о продлении карантина.
   Какое это наслаждение -- хрустящие простыни и мягкая панцирная кровать! И надежная твердь под ногами. Блаженство!
   А вот в конторе гармонии не прибавилось.
   Пока я восстанавливал силы, буквально все стояли на ушах. Надо было думать -- сообщение об агенте в рядах КГБ четко ложилось в категорию "ЧП союзного масштаба". Шерстили всех не по-детски. Параллельно через мелкое сито перетряхивали связи безвременно почившего капитана -- окружение, знакомства, контакты. По минутам восстанавливали его поступки, перемещения, разбирали служебные дела -- чуть ли не под микроскопом. И самое неприятное заключалось в том, что пока не нашли абсолютно НИЧЕГО криминального. Или хотя бы антисоветского.
   Моя версия подвисала в воздухе.
   Да! Как я уже говорил, Гришко умел маскироваться.
   -- Ты должен знать об этом, Старик, -- говорил Пятый, прямо глядя мне в глаза, -- твою гипотезу о наличии крота в органах безопасности руководство считает бредом воспаленного воображения. Все улики -- косвенные. Все предположения -- интуитивные. Нет ни одного факта, связывающего Гришко с иностранными разведками.
   -- А вы? Вы-то понимаете, что я прав?
   -- И я, и вся группа. Мы знаем, что ты прав. Версия логична и безупречна. Только одной схемы, пусть и убедительно нарисованной, крайне мало. Ты это должен понимать. Тем более что эта версия очень НЕУДОБНА для кое-кого наверху.
   Ну да! Можно себе представить, сколько высоких кресел сейчас опасно вибрируют и сколько погон желают слететь с заслуженных и уважаемых плеч. Подумать только -- вражеская сеть под носом у всесильного КГБ! И в страшном сне не приснится.
   -- Что получается? -- стал рассуждать я. -- Им что, выгоднее преподнести ситуацию так, что я сдуру угробил сотрудника и дорогостоящее оборудование? С вытекающими оргвыводами?
   -- Не хочу тебя расстраивать, но это пока лежит на поверхности. В качестве официально признанной версии.
   -- Подождите! -- я в раздражении уселся на кровати. -- Допустим, Гришко не при чем. Но ведь есть улики, прямо указывающие на наличие вражеской сети: фотопленка, миникассеты. Бонц, Галина, Трюханов, наконец, которого вы арестовали. А как же попытка вербовки офицера-летчика? Это все -- что, бред воображения?
   Сергей Владимирович усмехнулся. Что-то уж больно невесело...
   -- Ты меня пытаешься убедить? Я вообще-то в теме.
   -- А начальство -- что? Не понимают там, наверху?
   -- В том-то и дело, что очень хорошо понимают...
   Многозначительно помолчал.
   -- Ну ладно. Ты пока выздоравливай. Не все так грустно. Хотя и не все так просто. Вернемся к этому разговору чуть позже.
   Направился к выходу, но задержался возле дверей.
   -- Для полноты картины. Знаешь, по какому варианту разрабатываются сейчас найденные диктофонные кассеты?
   -- Ну?
   -- В качестве образчиков забугорных технологий из среды фарцующей клиентуры. Вот так! Целая межведомственная группа создана для сбора доказательств.
   -- Так ведь это -- идиотизм! Чистой воды.
   -- Я и говорю -- не все так просто. Бывай!
   И вышел.
  
   Вот это да!
   Значит, все детали происшедших событий сейчас будут нивелироваться десятками многомудрых предположений. Которые, несмотря на их явную дурь, будут восприниматься на "ура". Потому что -- в кассу. Потому что -- на злобу дня. И потому что -- вопреки неудобным фактам. Которые вроде бы как уже и не факты...
   И все из-за меня.
   Я становлюсь очень неудобной фигурой. Моя горькая и очень нелицеприятная правда подвисает одинокой песчинкой на чаше весов, с обратной стороны которых комфортно расположились авторитеты-тяжеловесы, прошляпившие вражеского агента в своих рядах. И эта обеспокоенная своей безопасностью стая, без всякого сомнения, будет хвататься за любую соломинку. И с умным видом поглощать любой бред, способный хоть как-то сохранить их достойное положение.
   Агент Гришко был не нужен, царствие ему небесное. Или куда он там попал. Нужен был погибший в результате несчастного случая добросовестный работник, замечательный товарищ и отличный семьянин капитан Гришко.
   И скорей всего, в итоге всем понадобятся козлы отпущения. Во главе с товарищем Пятым. Предполагаю, что лично я, как агнец жертвоприношения, для начальства буду мелковат. А вот мои инструкторы могут пострадать самым серьезным образом. И ведь вида даже не показывают!
   -- Ну, ты монстр, -- восхищенно качал головой Козет, -- я бы не додумался. Расхреначить в пух и прах целую яхту, чтобы ушатать одного урода!
   -- И себя заодно... без малого...
   -- Все нормально! Сделал все правильно. По обстоятельствам.
   -- Вас сильно плющат? Из-за меня?
   -- Не бери в голову. Прорвемся. Есть пара идей, как найти доказательства.
   -- Не поделишься?
   -- Ага! Сейчас! Чтобы ты рванул в бой, мелькая спиной своей окарябанной? Лежи давай. Раны зализывай. Разберемся без тебя.
   -- Инспекторша, которая Зоя Игоревна, она как -- наглухо ушла?
   -- Пока да.
   -- Слушай, Сан-Саныч, она ведь как-то связывалась с Галиной? Ну, чтобы передавать материал для закладки. Понятно, что это могли быть Румын, Гришко. А что, если еще кто-то был? Помнишь, Галина пакет какой-то извлекала из-под моста в Мартыновой бухте? Явно ведь от инспекторши...
   -- Работаем, Старик. Работаем. Об этом тоже мозговали. Ты не заморачивайся. Все будет хорошо.
   -- А Ричард?..
   -- Ха! Слинял твой Ричард. Собирались с ним плотно поработать, а он сразу же после первого допроса -- папе телеграмму. Вчера яхта приходила с Констанцы, так он на ней ноги сделал на родину. Перепугался твой американский дружок, что его прессовать будут. В подвалах КГБ.
   -- Как думаешь, он был в теме?
   -- Вряд ли. Хотя кто его знает! Мутный парнишка...
   И Гришко возле него терся. Впрочем, не он один. И все материалы наблюдения сейчас перетряхиваются. Зацепились бы уже, если что...
   -- Ладно, Сан-Саныч. Встретимся в спортзале. Я уже почти в форме.
   -- Ну, бывай здоров!
   Надо отдать должное, что, несмотря на тяжелый административный пресс, вся группа была на моей стороне. Пока я безмятежно почивал на больничной коечке, они стойко выдерживали чудовищный натиск сомнений и, да что там скрывать, жесткое и неприкрытое давление номенклатурного ресурса.
   Как я узнал позже, кроме всего прочего в контору посыпались возмущенные звонки вельможных приверженцев советско-американской дружбы. Это -- после отплытия Ричарда Донахью под папино крылышко. Нажаловался уже, гаденыш! Надо же -- сколько "друзей" успел приобрести! И это в разгар холодной войны! Недаром он втирал мне в свое время про "хороших людей" в Советском Союзе.
   А эти "хорошие люди" начинали добираться и до моей тушки.
   Ирина, в свойственной ей жизнерадостной манере сообщила, что совсем не исключает заинтересованности моей персоной видными деятелями психиатрии разных мастей. Дабы установить причинно-следственные связи мотивировок всех моих поступков в последнее время. Особенно -- чем мне так пришелся не по душе немецкий дизель на яхте "Орион", лишенный в силу своего допотопного возраста защиты от опасности разноса. Чем я возмутительно и воспользовался в чрезвычайно сомнительных целях.
   -- Кто-то нас хочет сделать дураками, -- заводилась Ирина, вышагивая по палате, -- и кто-то горько пожалеет об этом. Очень скоро пожалеет!
   -- Тише. Тише, девушка, -- пытался я ее успокоить, -- не надо столько эмоций. Вы же профессионал. Держите себя в руках.
   Ирина плюхнулась на койку напротив и зло глянула на меня.
   -- Знаешь что, Старик? Больно ты благоразумен для ребенка. Ты даже не знаешь, что они там говорят!
   -- Я догадываюсь, Ириш. Очень хорошо догадываюсь. Этот кто-то, который скоро обо всем пожалеет, имеет очень простое название. Это -- Система. Суровая и непобедимая. В которой по верхам уютно устроились заслуженные дедушки. Слабенькие уже физически, но очень сильные в вопросах козней и интриг. С целью любыми средствами сохранить под собой теплое гнездышко.
   Ирина пристально меня разглядывала.
   -- Что? Я не прав?
   -- Прав-то прав. Только мне иногда с тобой становится страшно разговаривать. Откуда ты это все знаешь?
   -- Знаю. И скажу больше -- когда-нибудь из-за этого гнездилища патриархов всем нам, я не имею в виду только контору, всем жителям страны станет очень и очень плохо.
   Помолчали. Глаза в глаза. Не мигая.
   -- Слушай, Старик, -- медленно произнесла Ирина, -- а ты не хочешь мне сказать правду?
   -- Хочу. А какую?
   -- Ты кто?
   И эта туда же.
   "Кто же ты такой, шкет?" -- спрашивал меня старый уголовник за минуту до своей гибели. Он тоже что-то почувствовал?
   -- Правду хочешь?
   -- Хочу, -- процитировала меня Ирина.
   -- Хорошо. Я скажу тебе правду. Только, с одним условием.
   -- С каким условием?
   -- Ни Сан-Саныч, ни тем более Сергей Владимирович этой правды знать не должны.
   Пауза.
   Ирина напряженно думает, не сводя с меня пристального взгляда.
   -- Ты сам знаешь, что я не могу тебе этого пообещать.
   -- Теперь знаю. Если бы согласилась -- я бы тебе не поверил. А так ты сама им не скажешь.
   -- Почему?
   -- Потому что я тебя об этом попросил.
   Молчит. Скептически.
   -- И потому что правда до такой степени невероятна, что ты сама не будешь рисковать своей репутацией здравомыслящего человека. Ты ведь не хочешь оказаться вместе со мной в медицинской клетке? Под микроскопами?
   -- Ну, говори, -- поерзала на койке Ирина и откинулась спиной на стену, сложив на груди руки, -- давай, не тяни.
   В этом она вся. Ну что ж, сама напросилась...
   -- Вундеркинд, -- заговорил я. -- Аномалия. Природный феномен. Ведь так же вы все меня воспринимаете?
   Ирина кивнула.
   -- А ведь на самом деле -- это не совсем так. Точнее -- совсем не так. То есть -- не вундеркинд я. Вовсе никакой не "золотой мальчик-гений", свалившийся в нашу опергруппу по прихоти дьявольской "чуйки" Пятого. Кстати, о Пятом. Сергей Владимирович это чувствует. Так же, как и ты...
   -- Ну и кто же ты тогда?
   -- Я -- семилетний школьник, которому на самом деле СОРОК ДЕВЯТЬ ЛЕТ. Два высших образования, военно-политическое и историко-педагогическое, богатый жизненный опыт и знания, обкатанные на практике.
   -- Ты хочешь сказать, что родился,... -- Ирина мысленно прикинула, -- ...в двадцать четвертом году? И просто хорошо сохранился?
   -- Не так. Я родился, как и положено, -- в шестьдесят шестом. И прожил сорок девять лет вплоть до ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТНАДЦАТОГО года. А потом что-то замкнуло. Щелк -- и я в семьдесят третьем. Опять в семьдесят третьем. В своем же собственном детском теле!
   -- Ты -- из... будущего?
   -- Если можно так сказать. Хотя и не совсем точно. Я из СВОЕГО будущего. А наше с тобой новое будущее -- уже другое. Потому что, как минимум, мертв капитан Гришко. И Румын. И Чистый. А красивая черная яхта "Орион" покоится на дне Черного моря, тогда как в МОЕМ будущем она благополучно бороздила волны и в двадцать первом веке. Понимаешь?
   Ирина молчала. И пауза затягивалась.
   Я ее понимал. Шутки и розыгрыши исключались подоплекой разговора. В общении с Ириной мы давно уже научились четко определять, когда можно похохмить, а когда наступает время для серьезных вещей, будь то хоть действия, хоть разговоры, хоть многозначительное молчание.
   Как сейчас, например.
   Я просто кожей чувствовал, как Ирина, треща мозгами, прокрутила в своей голове версии "врет" и "сумасшедший", потом с усилием отбросила их за несостоятельностью. Осталась версия "правда", но она никак не желала укладываться своими буграми на гладкие, устоявшиеся годами представления о действительности. Вот и подвисала моя подруга, что и говорить.
   Надо помочь.
   Я было открыл рот, чтобы чего-нибудь напророчить о будущем, но... в следующий момент чуть не грохнулся с кровати. Потому что Ирина неожиданно задала такой вопрос, который меня просто парализовал:
   -- А ты был... лысым? Ну, в сорок девять лет. Или с волосами?
   Я просто хлопал глазами в ответ, не сводя с Ирины восхищенного взгляда.
   О, женщины!
   Ну, вот скажите мне на милость -- зачем ей это? Почему не спросить -- "будет ли мир во всем мире?" или "кто после Брежнева станет Генеральным секретарем?". Или хотя бы -- "что носить будут в двадцать первом веке?". Причем здесь мои волосы? Где логика?
   На ум пришел Брекоткин из "Уральских пельменей": "Да почему... голова-то не квадратная у вас после этого-то? Я не понимаю!"
   Я выдохнул. Потому что на время забыл, как дышать, переваривая этот чудо-вопрос. И не нашелся, как ответить, буркнув:
   -- С волосами... даже и проплешины не было.
   Ирина улыбнулась:
   -- Это хорошо. А что носят в... две тысячи пятнадцатом?
   -- Слушай, Ириш. Мы еще об этом поговорим. И, подозреваю, не один раз. Если, конечно, меня в бункер не закроют на опыты. Хочу просто узнать -- ты поняла теперь, почему не стоит распространяться о моем феномене?
   -- Конечно, -- просто ответила Ирина, -- тебе не поверят. И точно закроют в бункер.
   -- Ну-ну, продолжай!
   -- Наши тоже не поверят... пока.
   -- И?..
   -- И это будет между нами... пока не "созреет" Сергей Владимирович.
   -- Умница! Именно это я и хотел услышать. Просто ты "созрела" немного раньше. И я был уверен, что ты гарантированно мне поверишь. Настанет время -- и шефа введу в курс дела.
   Ирина неожиданно глянула на меня с жалостью.
   -- Старичок! А ведь тебе сейчас несладко приходится. Подумать только! Жить по-новому.
   -- Все нормально, старушка! Я даже бываю иногда рад тому, что вернулся в свое детство. Оно реально счастливое. Поверь, мне есть с чем сравнивать. Не хочу тебя расстраивать, но ты от меня еще много печального услышишь о нашем будущем. О событиях, о людях, о нравах. Потом как-нибудь.
   -- Уверен, что нам нужно это знать?
   -- Нет. Ни в чем я не уверен. Теперь -- нет. После того, какую волну я поднял в конторе своими фокусами с яхтой. Знаешь, все эти вельможные интриги, подковерные игры и грязь за спиной оставляют стойкое ощущение, что...
   Где-то я уже это все... когда-то видел!
   Но... русские своих не бросают!
  
  
   Глава 38
И снова мрак
  
   Я хорошо выспался, отъелся и почти полностью восстановил утраченные силы. Желание доказать свою правоту, а еще больше -- уберечь своих товарищей от несправедливой расправы, -- переполняло меня.
   Я готов к бою. Возможно, я даже готов свернуть горы. Дело осталось за малым -- найти их. Эти самые горы. Ну, это как раз просто. Как говорится, когда сидишь в яме -- любая кочка покажется горой.
   Первая задача -- покинуть гостеприимную больницу.
   Меня, как и раньше, не контролировали, но сегодня в здании медицинского флигеля довольно оживленно. Лежащая в соседней палате Галина Анатольевна, спасшая совсем недавно мне жизнь почти ценой своей, сегодня вышла из комы. Говорить, разумеется, не могла из-за последствий страшного удара в шею, и с ней теперь пытались установить разумный контакт любым другим известным человечеству способом.
   Пользуясь суматохой, я благополучно вышел на свободу. Ну, если честно, не совсем благополучно -- уже делая первый шаг на лестнице, я заметил, как Ирина, перебегавшая из палаты в палату, вдруг резко остановилась и пристально посмотрела мне вслед. Я умоляюще прижал руки к сердцу и придал лицу просительно-заискивающее выражение. Потом прижал палец к губам, и когда Ирина показала мне кулак, благодарно кивнул и рванул на выход.
   Не до меня им сейчас.
  
   На улице серьезно похолодало.
   Природа убедительно напоминала о том, что на носу -- второй осенний месяц. Мол, пора бы и забыть уже о купальном сезоне и солнечных ваннах. Хватит того, что летняя эйфория растянулась вплоть до конца сентября. Теперь осенняя промозглость стремительно добирала упущенное. Ночью прошел дождь, а ветер трудолюбиво и усердно работал над прореживанием быстро желтеющей листвы.
   Я поежился. Впору было уже утепляться. Одного спортивного костюма становится маловато. Курточка явно не помешает. А пока я просто сменил размеренную ходьбу на привычный для всей детворы бег вприпрыжку. И доскакал таким жизнерадостным макаром до... школы. Своей собственной школы номер четырнадцать. Гостеприимно встретившей меня в качестве лупоглазого первоклассника какой-то месяц назад.
   Нет, я не соскучился по грифельным доскам, старинным партам и чернильным пятнам на пальцах. Никоим образом. Мне хотелось пообщаться с завучем, Ларисой Викторовной, которая по просьбе безопасности осуществляла прикрытие моего отсутствия на занятиях. И которая в свое время оперативно сообщила куда надо о странном школьнике. И сообщила -- непосредственно капитану Гришко. Что это могло дать, я пока не понимал, но на безрыбье, как говорится... и завуч сойдет.
   Я зашел в до боли знакомый вестибюль, пахнущий мастикой, и направился на второй этаж. Деликатно постучал в обитую дерматином дверь.
   -- Можно, Лариса Викторовна?
   Небольшое, аскетично обставленное помещение с малюсеньким "предбанником". И с огромным портретом Маяковского над столом. Завуч что-то старательно пишет в журнале, положив левую руку на стол, как прилежная ученица.
   -- Караваев?
   Тяжелые очки, поднятые на лоб, плавненько так и совершенно самостоятельно вернулись на переносицу. Как это она так делает?
   -- Здравствуйте, Лариса Викторовна. Зайти можно?
   -- Да. Заходи. Здравствуй, Витя, -- ручка отложена, правая рука ровно легла на левую, и впрямь как у школьницы, -- проходи, садись. Я тебя слушаю.
   Я плюхнулся на стул, стоящий возле окна, поерзал, удобнее устраиваясь, и строго посмотрел на женщину.
   -- Нехорошо, Лариса Викторовна. Нехорошо.
   Завуч молча смотрела на меня. Спокойно и выжидающе. Я же говорил -- идеальный педагог. Выдержка железная. Но мне нужно было выяснить -- работали с ней после гибели Гришко или еще не успели. Скорее всего -- первое. Должны были успеть. Будем "танцевать" от этой версии.
   -- Как же так, Лариса Викторовна? Почему мне приходится вас выгораживать? Темнить, выкручиваться, обманывать своих товарищей...
   В глазах женщины появляется легкая растерянность. И напряженная работа мысли.
   -- Но... Я не понимаю... Я ведь ответила на все вопросы. Рассказала все, что знала. В отчетах же все есть...
   Значит, все-таки допрашивали уже. Как я и думал.
   -- Я знаю. Только получается так, что знаю я чуть-чуть больше, чем вы рассказали нашим сотрудникам. И мне теперь приходится пребывать в некотором двусмысленном положении. Что нам делать?
   Неуверенности в глазах женщины прибавилось. Зрачки несколько раз метнулись по сторонам, сигнализируя о легкой панике. На щеках даже выступил еле заметный румянец. Ого! Что-то есть. Что-то интересное мы утаили от доблестных органов. Я как сапер на минном поле стал "опробовать щупом" обнаруженный сюрприз с другой стороны.
   -- Вероятно, вы скажете, что все это малозначительно. И к делу не имеет отношения. Только поймите меня правильно. Сейчас любая мелочь имеет значение. Такое значение, о котором мы, может быть, даже и не догадываемся...
   Неожиданно Лариса Викторовна порывистым движением сдернула очки и спрятала лицо в ладонях. Щеки под пальцами густо наливались красным, как это бывает у белобрысых девчонок.
   Я изумленно наблюдал за этой картиной краха "железной леди". Какая-то сюрреалистичная метаморфоза, от которой мне самому вдруг сделалось нестерпимо стыдно. И гадко, словно сделал я что-то подленькое и мерзкое. А ведь, скорей всего, так и вышло. Сам того не желая, я влез во что-то личное. И скорей всего интимное. И, надо полагать, связано это было... неужели с Гришко? С этим двурушником?
   Черт! Похоже...
   -- Простите, Лариса Викторовна, -- вырвалось у меня, -- ради бога, простите. Я все понимаю. Вы не смотрите, что я ребенок. Это ваши взрослые дела. И совсем не обязательно всем об этом рассказывать. И я об этом никому не расскажу. Честное слово!
   Женщина мелко закивала, не отнимая ладоней от лица. Значит, я прав. Ох, Степан Андреич, Степан Андреич! Совмещали полезное с приятным? Какая же вы скотина на поверку оказываетесь! Несмотря на то, что о мертвых говорить так не стоило бы. Неприятно, конечно, но приходится констатировать, что это и есть та самая информация, которой пока нет у органов, но уже есть у меня.
   И что мне это дает?
   -- Успокойтесь, Лариса Викторовна! Успокойтесь. Я обещаю, что это все останется между нами. Не надо так расстраиваться. Вы только мне скажите -- где это было? И когда? И все! Поймите, это не больное любопытство. Вдруг это окажется важным для... всех нас.
   Завуч нервно протерла глаза платком, не переставая кивать время от времени, и потянулась к очкам.
   -- Да-да... Я понимаю... Мы... встречались... Один раз... В августе... В конце августа... Со Степаном Андреевичем, -- она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться. -- У него есть помещение. Засекреченное, как он сказал. Комната в трансформаторной будке. За специальной дверью. Это... на улице... не помню, как называется. Мы проходили от площади Ушакова, по центральному холму. Там есть... старинная электроопора. От нее налево, и потом прямо, через булыжную мостовую...
   Я напрягся.
   Не может быть! Булыжная мостовая -- это улица Суворова. А если ее пересечь -- будет улица... Володарского! Которая бывшая Малая Морская. И на которой жил Ричард! И даже трансформаторную будку я помню! Именно возле нее я и заметил Гришко, когда он прятался от американца.
   -- Будка на улице Володарского? -- в лоб спросил я Ларису Викторовну. -- На улице, которая проходит над кинотеатром "Победа"?
   -- Да. Рядом с кинотеатром, -- женщина безвольно опустила руки на колени. Как будто призналась в том, что отбирала у первоклашек школьные завтраки. У меня аж в носу защипало.
   Сволочь!
   Сволочь ты, Гришко, да и я... в том числе...
  
   Почему-то не давала покоя одна странная деталь -- что за металлический скрежет раздавался возле трансформаторной будки в тот вечер, когда Гришко следил за Ричардом? Сам не понимаю, как этот пустяк так плотно засел в мою голову. Может быть, из-за ассоциации с кандальным звоном? Которого я от всей души пожелал бы капитану, не будь он на том свете.
   Так или иначе, но под вечер я уже прогуливался по улице Володарского. Как раз напротив дома, в котором снимал квартиру не выдержавший прессинга американский сын богатенького папаши.
   Улица была немноголюдной, но и пустынной назвать ее было трудно. Во дворах грелись на угасающем солнышке бабульки на лавочках, изредка проносилась вездесущая детвора. Прогуливались молодые мамаши с колясками, вечерний променад совершали почтенные пары. Я, кажется, ни у кого особого интереса не вызывал. Так, просто шатается без дела малолетка с поцарапанной и замазанной зеленкой физиономией, хулиган какой-то. И все.
   Я скользнул в кусты рядом с трансформаторной будкой.
   У нас в Крыму этот кустарник называют "вонючкой", хотя на самом деле это -- благородный китайский айлант, излюбленный деликатес тутового шелкопряда, райское дерево. Трудно поверить, что когда-то этот выходец из Китая считался завидным приобретением для любого европейского аристократа. А теперь для Крыма айлант -- злостный кусто-сорняк "вонючка", издающий неприятный запах, если потереть его листья.
   "И хорошее место для укрытия, -- рассеянно думал я, привычно пачкая пальцы в едкой пахучей зелени. -- Заметила или нет?"
   Это я о зоркой старушке на лавочке, которая подозрительно рассматривала мальчишку-чужака, а теперь вытягивала морщинистую шею и крутила головой вокруг. Куда же он делся, бандит малолетний?
   Да будут здоровы, наши старушки советских времен!
   Вящие поборники морали и непреложных ценностей. Прошедшие военное лихолетье и послевоенное необустройство. Я искренне их люблю, тех стариков семидесятых годов. Следующее поколение пожилых людей станет другим. Более равнодушным к... малолетним хулиганам. Не таким зорким и бдительным...
   Я размышлял об эволюции поколений и задумчиво осматривал стенку кирпичной будки. Стена, как стена. Три глухих стороны и одна с двойными воротами, выходящими на улицу. Звякать или скрежетать тут было абсолютно нечему. Разве что...
   С задней части здания прямо в бетон отмостки был залит канализационный люк. Не совсем обычная крышка: просто вырезанный из толстого листа металла массивный кругляк. Вместо ручки -- продолговатое ошкуренное отверстие для ладони.
   Определенно, звякало именно тут.
   Гришко спускался в канализацию? А может быть -- вылез оттуда? В тот вечер я заметил его темный силуэт именно в этом месте, потом раздался лязг. Закрывал крышку?
   Ну да! Я отчетливо вспомнил, что меня встревожило. Тень не скрывалась в кустах, она там... появилась! Именно так. Ее не было, когда я терся около стены туристического полигона. Я дернулся, когда она выросла почти рядом, как из-под земли.
   Именно! Из-под земли.
   Я дернул за крышку. Тяжеловато. Поднатужился и приподнял один край. Скрежетнув по бетону, слегка отодвинул его в сторону. Тот же самый звук!
   -- Ты чегой-то там делаешь? А? Ты посмотри! Борисыч! А ну поди, глянь! Малец тут какой-то ходил все, высматривал. Теперь тащит чегой-то! Слышь-ка! Ты где там?
   Ну, вот. Сработала живая сигнализация!
   Я недолго думая, протиснулся в открывшуюся щель, нащупал влажные скобы и быстро стал спускаться в сырую темноту.
   Сверху послышался шорох и глухой неразборчивый мужской голос. Над люком кто-то склонился. В панике нащупав мокрое дно, я юркнул в какой-то темный боковой проем и затаился.
   Сверху скрежетнула закрываемая крышка.
   Тяжелый мрак будто бы навалился на плечи.
   И снова мрак!
  
   Это была не канализация.
   По крайней мере, вони я не чувствовал. Затхлость, сырость, тяжелый земляной дух -- были, а вот фекальных ароматов не ощущалось. И еще была абсолютно черная темнота. До жути. С недавних пор я как-то болезненно стал относиться к отсутствию света вокруг моей персоны.
   Монокль!
   Я ведь его так и не вернул на базу. К тому же и базы уже нет, на дне покоится. Отлично помню, что когда надевал плавки, уже после моих морских путешествий, я привычно нащупал в потайном кармане твердый цилиндр. Теперь я его с трудом на ощупь выковыривал из самодельного тайника. Неудобно, черт! Нога упирается в твердое, не вижу куда выпрямить...
   Ага! Есть.
   Непривычно яркий, режущий глаз луч уперся в бетонный свод, с которого сочилась влажная слизь. Я инстинктивно зажмурился. Жаль, что здесь не регулируется яркость. Как на диодниках, например. Размечтался!
   Я повел пучком света из стороны в сторону. Проем оказался довольно просторным, метра в полтора высотой. От колодца ниша была скрыта бетонным простенком, который я непонятно как проскочил, скрываясь от грозного Борисыча. В другую сторону от колодца луч упирался в плавный изгиб.
   Ниша оказалась проходом!
   Покрутив еще фонариком, я отыскал на стенках колодца ржавые скобы, вспомнил, в каком месте была щель от крышки люка, и прикинул, что проход ведет точно под фундамент трансформаторной подстанции.
   Я встал в полный рост. Даже пригибаться было не обязательно. Мысли вернуться назад даже не появилось. И не зоркая старушка с ужасным Борисычем были тому причиной. Вперед толкала злость и обида за своих боевых товарищей, которых, может быть, даже в эту минуту продолжают прессовать.
   Я шагнул вперед. Проход после изгиба градусов так на девяносто раздваивался. Слева был поворот на лестницу, ведущую вверх, а прямо -- изгиб продолжался, теряясь в темноте. Недолго думая, я шагнул на лестницу. Ступени из монолитного бетона, по высоте чуть больше общепринятого стандарта. Довольно круто. Под ногами шуршала каменная крошка и какой-то мусор, похожий на прелые листья. По моим ощущениям, где-то на уровне первого этажа, лестница заканчивалась небольшой площадкой с закрытой на висячий замок фанерной дверью.
   Да уж! Непреодолимое препятствие.
   Я прильнул ухом к окрашенной древесине. Мертвая тишина. Подергал замок. Старенький, но крепкий. Закрыт снаружи, с моей стороны. Подергал дверь. Безнадежно. Должна открываться внутрь, но петли замка не пускали. По всем моим расчетам дверь вела в какое-то заднее помещение трансформаторной подстанции. Та самая "секретная комната"?
   Я с силой навалился на тонкую фанеру. Нет. Не выбить. Был бы я чуток постарше! Я попытался отжать нижний угол дверного полотна внутрь. Толька малюсенькая щель -- два пальца просунуть. Или заглянуть.
   Я приник глазом, подсвечивая сверху фонариком и придерживая ногой отжатый угол. Какая-то длинная каморка без окон. Видна только правая стена и дальний угол, где горой навален какой-то хлам. Белеет что-то снизу.
   Опустившись еще ниже, где щель пропускала аж три пальца, я изогнулся так, чтобы исхитрится рассмотреть интересующий меня предмет двумя глазами.
   Рассмотрел и... ошарашенно отпрянул от двери, болезненно плюхнувшись на задницу.
   Из-под кучи тряпья, валявшегося в углу каморки, виднелась белая человеческая нога. Правая. Женская. Очень толстая. С задранной выше бедра форменной милицейской юбкой и обутая в некогда лакированный ботинок общевойскового артикула.
   Ну ни хрена себе!
  
  
   Глава 39
Очередное дикое безумство
  
   В принципе, можно было бы и возвращаться.
   Труп инспекторши -- убийственная (извиняюсь за черный каламбур) улика против покойного (тьфу-тьфу-тьфу) Гришко. Расклад меняется диаметрально. Чаша весов, на которую взгромоздилась моя легковесная команда, получает бонус в виде железобетонного аргумента. Можно уже и пободаться против скептически настроенных обитателей комфортных кресел.
   Да только...
   Спускаясь по лестнице к темному изгибу прохода, я задумался. Не могла объемная милиционерша попасть в каморку тем же путем, как перемещался я. Даже если втиснется в люк и выдержат ее гнилые скобы, в нишу перед проходом -- ну никак! Я -- запросто. Гришко -- с трудом. Она -- абсолютно невозможно!
   Значит, в помещение, ставшее ее склепом-могильником, она попала через легальный вход в будку. С улицы, через ворота. Как и Лариса Викторовна в свое время. И в этой "засекреченной комнате" Гришко ее убивает... бр-р... как же жутко здесь, под землей... а сам, сделав свое черное дело, выбирается через люк в кусты за будку, где я его и замечаю. И...
   И-и... что-то дальше просится в качестве логического продолжения, но я отвлекаюсь на правое ответвление прохода и неожиданно для самого себя шагаю в темноту.
   Как говорил известный персонаж -- подумаю об этом завтра.
   Что у нас тут?
   Изгиб наконец-то выпрямился и шагов через пятьдесят превратился в... перекресток. Неожиданно. Я остановился, внимательно рассматривая образовавшуюся развилку. Пространство слегка раздвинулось: проход стал шире и выше. Снизу -- земляной пол. Немного сыроватый, но жидкой грязи не видно. Под ногами хрустит осыпавшаяся каменная крошка, прессованная пыль и битый щебень. Кладка стен выполнена из старинного бутового камня со следами обтесывания, в швах -- покрытый мхом известковый раствор. Над головой -- что-то вроде арочного свода. На уровне моего подбородка вдоль стены тянется небольшой каменный выступ, который можно расценить, наверное, даже как декоративный. Или -- специально подо что-то приспособленный. К примеру, для кабельных путей или трубопровода.
   Серьезный коридорчик!
   Может быть, назад? Специалисты тут будут гораздо уместнее. Я вспомнил горькую иронию, с которой Сан-Саныч рассказывал мне о перипетиях последних суток. Когда обрюзгшие и политически правильно подкованные кабинетные клерки учили его, оперативного волкодава, охранять беззащитное советское стадо. Прямо как у нас, в двадцать первом веке!
   Я упрямо стиснул зубы и шагнул направо. Буду придерживаться правила "правой руки". Потому что мы правы! И потому что всегда можно вернуться назад, к исходной точке... по левой руке...
   По мере продвижения вперед я вдруг заметил, что появился небольшой уклон вниз. Я куда-то спускался. Почувствовалось еле заметное движение воздуха мне навстречу -- неровное, похожее на сонное дыхание гигантского зверя. Запах был соответствующим. По пути встретилось два ответвления в левую сторону. Оба надежно залиты бетонными заглушками. Довольно свежими по сравнению с древней каменной кладкой. После второго запечатанного прохода вдоль левой стены потянулся узкий и не очень глубокий желоб прямоугольной формы, местами перегороженный ржавыми стальными полосами. Возможно, кабельный канал? Может быть эти подземелья в свое время активно использовались дяденьками-военными? Причем неизвестно какого государства. И в какой войне.
   Проход закончился прямым поворотом налево, потом, метра через три -- направо, и...
   У-ух!
   Сердце словно сорвалось в область живота. Я, хладно потея, прижался к влажной стене. Поворота направо не было. Там сразу, без какой-нибудь площадки или порога, начиналась... бездна. Тонкий луч фонарика бессмысленно пытался пробить толщу мрака. Где-то далеко звонко и отчетливо раздавались звуки капель. А еще -- низкий, на грани инфразвука шорох воздуха.
   Очень смутно метрах в десяти подо мной удалось разглядеть тусклые нитки железнодорожного полотна, пропадающего слева и справа в глубокой черноте. Огромный заброшенный тоннель под самым центром города. От места, где я стоял, не было ни спуска, ни какой-либо лестницы или перил. Просто обрыв. Не совсем ровный причем. Один неосторожный шаг -- и...
   Я перевел дух. По-моему, я уже нагулялся.
   Сделав два осторожных шага на безопасную твердь, я развернулся и отправился восвояси. Будем считать, несолоно хлебавши. Тем более что свет фонарика стал заметно тусклее. Успеть бы вернуться!
   Я вообще погасил свет, экономя энергию аккумулятора. Проход был ровным, прямым как стрела, и мне достаточно было лишь слегка прикасаться рукой к холодному камню стены, чтобы держать правильное направление. Сколько я там шел до этой жуткой бездны? Минут десять? Где-то так. Ну, за двадцать обратно дойду и без фонарика.
   Я возвращался назад, осторожно щупая грунт подошвой. Иногда казалось, будто зрение так привыкло к темноте, что я начинал не то видеть, не то чувствовать стены вокруг меня.
   Ну точно. Хотя... Стоп!
   На самой грани ощущений до меня действительно стали долетать еле видимые отблески прыгающего света. Я зажмурился, потряс головой и вновь открыл глаза. Точно! Это не глюки. И еще мне показалось, что где-то слышатся... шаги!
   Отдаленно нарастающий шаркающий звук человеческой поступи! И все более резкий для отвыкшего глаза прыгающий свет за углом. Всего метрах в шести от меня.
   Я быстро присел, прижался к мокрой стене и затаил дыхание. Первую паническую мысль броситься назад к железнодорожному тоннелю я отбросил моментально. Побег в абсолютной тишине наделал бы массу шума. Да и бежать, собственно, было некуда. Разве что броситься вниз головой в пропасть тоннеля. Самое большее, что я позволил себе, -- медленно, сантиметр за сантиметром смещаться назад. Как будто пара-тройка лишних шагов что-то может изменить.
   Фонарик неизвестного путешественника уже впрямую осветил перекресток передо мной. Человек шел слева, со стороны трансформаторной будки. Если он здесь не в первый раз, то в ту сторону, где я приник к влажным камням как трепещущая мышь, он повернуть не должен.
   Заклинаю тебя! Сюда не поворачивай! Слышишь? Аминь!
   Темная фигура, из которой бил луч света миновала перекресток, не преминув осветить мимоходом и мой проход. Заметил или нет? Ты не должен был меня заметить! Нет тут никого, я просто камушек...
   Шаги стали медленно удаляться. Пронесло! Видимо, неизвестный, минуя развилку, просто мазнул светом вправо-влево на уровне своих глаз. А я прикидывался булыжником где-то на уровне плинтуса и остался в темноте.
   Будем считать, что повезло. Блин! Второй раз за последние полчаса сердце в пятки уходит! Не хватало мне еще инфаркта в семилетнем возрасте.
   Я до звона в ушах вслушивался в затихающее шаркание, пока мне не стало мешать биение собственного сердца. Темнота снова стала абсолютной. И такой же глубокой, как отсутствие ясности в моей голове.
   Ну, и что это было?
   Кто это -- друг или враг? Привидение усопшего Гришко шатается по подземельям? Там, где нагадил былой хозяин? Или это действительно спасшийся живой капитан? Как говорится, мертвым его никто не видел! Может быть, он все-таки доплыл? Сейчас даже и не знаю...
   Я вдруг обнаружил, что нахожусь уже на углу перекрестка подземных ходов. Пока размышлял, ноги сами микроскопическими шажками доставили мое тело к месту выбора дальнейшего направления.
   Я включил значительно ослабевший фонарик и, не дожидаясь, пока ржавчина сомнений добьет и без того уже пошатнувшуюся храбрость, решительно шагнул в центральный проход.
   В ту сторону, куда скрылся неизвестный.
  
   Что нас заставляет совершать безумные поступки?
   Какой бес толкает к иррациональности каждого живущего на Земле человека? Или кто-то возьмет на себя смелость утверждать, что никогда в жизни не делал глупостей?
   Извините, не поверю.
   В детстве все мальчишки дерутся. Лупят друг друга почем зря, несмотря на то, что хрупкие детские кости и нежные внутренние органы как ни в каком другом возрасте подвержены риску серьезных повреждений. Глупость? Да, глупость. Все согласны, но скажут в один голос: "Дети, чего с них взять?"
   Хорошо. Допустим.
   А как вам это?
   Мы лезем по водосточной трубе, чтобы положить букет полевых ромашек на подоконник однокласснице. Потому что влюбились в первый раз. Мы забираемся на самую высокую скалу и, рискуя свернуть себе шею, ласточкой летим к далекой воде. Потому что это круто в глазах сверстников. Мы ругаемся с родителями и уходим в армию вместо института. Потому что считаем себя уже взрослыми. Мы женимся не на тех, и не с теми дружим. А самых близких людей можем походя смертельно обидеть. Или сами -- обидеться из-за пустяка на самого лучшего и настоящего друга. Вычеркнуть его из своей жизни навсегда. И все это -- глупости, глупости, глупости...
   Продолжать? Наша юность обильно сдобрена глупостью и безумием. Но все вновь дружно списывают это на "молодо-зелено".
   Опять согласен.
   И вот мы становимся взрослыми. Осторожными и продуманными. Бдительными к опасностям любого вида и недоверчивыми ко всему роду человеческому. Казалось, наступила эра мудрых и взвешенных поступков, правильных взглядов и высоких ценностей. Умиляясь детским глупостям и раздражаясь на бестолковость подростков, сами мы... с завидным упорством продолжаем совершать ошибки. Только уже взрослые, серьезные и крайне болезненные ошибки. И они несравненно страшнее, если соизмерять их с пустяковыми просчетами юных лет.
   Мы можем сцепиться с дураком-начальником и остаться без работы. С другой стороны, мы можем передовериться нечистоплотному подчиненному и... тоже остаться без работы. И это в лучшем случае.
   Мы можем вступиться за девушку на темной улице и сесть в тюрьму за "превышение пределов допустимой обороны". Или не заступиться за нее. Шмыгнуть, мудрствуя лукаво, в сторону от распоясавшихся хулиганов. А на следующий день узнать из газет о гибели несчастной и носить эту жгучую трещину на своей совести до гробовой доски.
   Мы можем вложить все свои сбережения в мошенническую пирамиду и остаться ни с чем. Потому что дураки. Мы можем набрать кредитов и загнуться от процентов, прячась всю оставшуюся жизнь от бандитов-коллекторов. Потому что глупцы. Мы можем раствориться в работе и разрушить собственную семью. Потому что безумны.
   Все! Я повторяю -- все совершают безумства! И получается так, что от возраста мало что зависит.
   Тогда какой спрос с меня? Я -- взрослый в теле ребенка. И мой спектр допустимой глупости гораздо шире. От первоклассника до подполковника. От "недодумал" до "перемудрил". От сопливых проказ до фатальных ошибок.
   Которую, похоже, я и совершал в данный момент. Очередное дикое безумство -- иначе свой выбор я и не расценивал.
   И упрямо продолжал идти во мрак...
  
  
   Глава 40
Красоту замками не удержишь
  
   Я сидел на полу в темном помещении и слушал голоса за дверью
   В конце не очень длинного подземного пути была узкая и крутая лестница, которая и привела меня в эту комнату совершенно цивилизованного вида. Разве что немного захламленную неаккуратным обитателем.
   И темнота здесь перестала быть абсолютной. Свет в каморку проникал из-под двери, перед которой я уселся, по-турецки поджав ноги под себя. И оттуда же доносились приглушенные голоса. Чаще всего слышался мужской голос. Чуть реже -- разнообразные детские или даже подростковые. И еще один голос, женский, я слышал всего раза три.
   Сейчас я уже слушал эти голоса большей частью невнимательно, рассеянно потирая ушибленную где-то коленку. Когда и где ударился, даже не заметил. А сейчас, поди ж ты, разболелась, зараза.
   Вообще-то, если честно, мою импровизированную медитацию перед дверью можно было бы назвать шоковым ступором. Я ведь и на боль в колене отвлекался намеренно, для того чтобы хоть как-то систематизировать бушующий хаос в собственной голове. Сделанное мною в этой кладовке открытие было чудовищным по своей изощренности. И до обидного гениальным по своей простоте.
   Я узнал этот мужской голос.
   И теперь понятия не имел, что делать с этим дальше. Меньше всего мне хотелось возвращаться за помощью через мрачные коридоры подземелья. Хотя по всем оценкам -- это был бы самый правильный и мудрый шаг.
   Только кто из нас не совершал когда-либо безумных поступков?
   Тяжело вздохнув, я встал на ноги и в полумраке вернулся к легкой дверце, ведущей к подземному ходу. Она открывалась вовнутрь и от посторонних глаз была задрапирована темной тяжелой портьерой, на которой смутно угадывались какие-то узоры. Путь к отступлению. И не только для меня. Думаю, что эту проблему надо решить в первую очередь.
   Справа стоял железный несгораемый шкаф внушительного вида. Я попробовал толкнуть его, но шкаф даже не пошевелился. Не получается. Заметив около противоположной стены уборочный инвентарь, я выбрал тяжелую швабру с мощной деревянной ручкой, вставил ее в щель между стеной и стал раскачивать железного монстра.
   Дело пошло веселее.
   Последнее усилие -- и металлическая бандура с оглушительным грохотом рухнула на пол. Казалось, даже стены вздрогнули от удара. От поднявшейся пыли стало трудно дышать. Ерунда! Зато дверь в подземелье надежно заблокирована. Чего я, собственно, и добивался. Теперь врагу отступать некуда. Мне, впрочем, тоже.
   Голоса за противоположной дверью, откуда струился свет, стихли. Послышались негромкие шаркающие шаги в мою сторону.
   Ну что ж. Я готов к этой встрече.
   Осторожно, на ощупь пробираюсь ко второй, теперь единственно доступной двери. Чтобы отвыкшие глаза не так болезненно реагировали на свет, медленно тяну ручку на себя. Дверь, как я и предполагал, не заперта и легко без скрипа поворачивается в мою сторону.
   Открывшееся зрелище заставляет меня невольно вздрогнуть.
   Прямо перед моим носом светлеют жуткие клыки, торчащие из шерстяной горы, глазки-бусинки и легкомысленный пятачок кабаньего носа за стеклом.
   Чучело!
   Ну да. Как раз на этом месте и стоял покойный Гришко. Ковырял пальчиком вот это вот стеклышко. Из-за высокой стеклянной витрины в мою сторону уже спешит веселый старичок-алхимик, забавно шаркая по паркету ногами в домашних тапках.
   Давид Абрамыч, картавый директор краеведческого музея детской туристической станции.
   Двуликий Янус.
   Мозговой центр вражеской агентуры и гениальный артист, способный легко заставить себя покраснеть, если надо. Или изображать старого смешного чудака-ученого, будто слизанного со штампов Голливуда. А если подумать, откуда же ему эти штампы слизывать-то еще?
   Я шагнул навстречу.
   -- Привет, Ричард! Детей отпусти. Конец твоей экскурсии. Говорить будем...
  
   Если человек талантлив, это проявляется во всем.
   Даже не моргнув глазом, Ричард, переодетый в старого музейщика, невозмутимо повернулся и зашаркал обратно к посетителям.
   -- Дог-гогие мои! На этом наша экскуг-гсия, к моему великому сожалению, должна пг-гег-гваться. Тысяча извинений. Дг-гагоценнейшая Маг-гия Ивановна! Очень сг-гочные, неотложные дела! Пг-гошу! Пг-гошу всех к выходу. До свиданья! До свиданья, дг-гузья мои...
   Я неторопливо шел следом.
   Группа подростков, одетых в туристические штормовки, во главе с полноватой Марией Ивановной недоуменно продвигались к выходу. Я ловил на себе любопытные взгляды, поэтому всячески пытался сохранить невозмутимое выражение лица.
   Ричард выпроводил гостей, выглянул в коридор, внимательно огляделся, затем вернулся и плотно закрыл двустворчатые двери музея. Задвинул щеколду.
   -- Присаживайся, -- на чистейшем русском языке предложил он, -- Вот сюда. Обрати внимание -- почти полная копия Летней беседки Бахчисарайского дворца. Построена в Бассейном дворике для отдыха членов ханской семьи в начале девят...
   -- Хватит! Кончай юродствовать, экскурсовод.
   Я плюхнулся на низкий диванчик, покрытый коврами. Потом забрался на него с ногами и облокотился спиной о мягкую подушку. Действительно удобно!
   Ричард прошел в глубину макета и расположился напротив. Снял очки и стал рассеянно протирать их какой-то бархоткой.
   -- Интересно. Значит, я раскрыт, -- задумчиво произнес он, -- не знаю как, но раз ты здесь, мою миссию можно считать проваленной.
   -- Можно именно так и считать.
   Он отложил в сторону не нужные уже аксессуары маскировки и глянул в сторону окон.
   -- Думаю, что здание, скорей всего, оцеплено. В коридоре я видел незнакомых людей. Ваши?
   Я неопределенно помахал рукой в воздухе. Хорошо, что он так считает. Учтем.
   -- Одно только мне не понятно, зачем первым пустили тебя?
   Странно было видеть комичного директора музея, говорящего чисто, не картавя и без забавных подергиваний головой. Мне еще на причале яхт-клуба показалось, что голос Ричарда мне кого-то напоминает. Тогда еще мелькнула мысль о голливудских артистах, а это был директор музея. Только с нормальной буквой "эр".
   Артист и есть!
   С образом старичка-ученого Ричард, если честно, слегка по-голливудски переиграл. Очень выпукло, по-сказочному получилось. Типично диснеевский образ. И советские люди этого времени, не избалованные американским кинематографом, воспринимали его органично. "Пипл схавал", а вот, мои глаза, где были?
   На вопрос я не отвечал, молчал многозначительно. Смотрел прямо в глаза Ричарду, непроизвольно потирал колено и молчал. "Держите паузу", -- кто сказал? Станиславский?
   -- Я впервые сталкиваюсь с ребенком, работающим на спецслужбы, -- не выдержал долгого молчания Ричард, -- Совсем плохи дела у Советов. А еще -- все это очень и очень странно. Ты неплохо знаешь английский, разбираешься в вопросах международных отношений, знаком с французской и американской литературой. К тому же, ты не глуп! Я обратил внимание, как на скальном пляже ты заметил военный катер с мичманом. И через час мичман был арестован. Эвакуация Бонц и Гришко тоже сорвана? Не так ли? Уверен, что не без твоего участия. И раз ты здесь, может быть, ответишь мне на один деликатный вопрос -- ТЫ КТО?
   И этот туда же! Так я тебе все и рассказал!
   -- Я -- секретное оружие Комитета государственной безопасности. Под кодовым грифом... ЛДПР. Знаешь, как расшифровывается? "Легион детского противодействия". Чуешь? Имя нам -- легион! Советские дети -- они все такие. Кажется, я тебе уже об этом говорил. А ты не поверил.
   -- ЛДПР... М-да... Похоже на название какой-нибудь партии. Маловероятно. Ну, а если все-таки серьезно?
   -- А если серьезно -- у меня к тебе есть деловое предложение.
   -- Интересно. Внимательно слушаю.
   -- Сначала нужно, чтобы ты ответил на мои вопросы. Чтобы понять -- какой уровень компромисса мы можем себе позволить. Само собой, можешь не отвечать вообще. К такому варианту мы тоже готовы.
   Он поудобнее расположился на диванчике и скрестил руки на груди. Непроизвольный симптом мобилизации психозащиты.
   -- Ну... почему же сразу "не отвечать". Давай попробуем.
   -- Галина Анатольевна, инструктор по туризму, твой курьер?
   -- Разумеется. Хорошая девушка была. Глупо погибла.
   Погибла? Предусмотрительно не поправляю его. Пусть пока побудет в неведении насчет воскрешения Галины.
   -- На чем ты ее вербанул?
   -- "Вербанул"?
   -- Язык надо учить, чурбан нерусский!
   -- Ну, положим, что такое "чурбан", я знаю, -- усмехнулся Ричард, -- и все твои комментарии по этому поводу помню.
   -- Я спрашиваю, на чем ты ее за-вер-бо-вал? Мотивация какая?
   -- А! На чем? Ты не поверишь, мой юный друг. Есть такая штука -- любовь! Она порой творит чудеса. Особенно с молоденькими и... некрасивыми девушками.
   -- Сволочь ты, американец. Изрядная сволочь!
   -- What`s done can`t be undone.1
  
  
   # # 1 Что сделано, того не воротишь (англ.).
  
   -- We`ll see what we`ll see.2 Короче, здесь понятно. Следующий вопрос. Как завербовали Гришко? На чем его взяли?
  
  
   # # 2 Поживем -- увидим, дословно: мы увидим то, что увидим (англ. пословица).
  
   -- Хороший вопрос. Правильный. Пока не считаю нужным отвечать на него. Все зависит от твоего предложения. А там посмотрим.
   -- Ладно, не отвечай. Твое отплытие на папиной яхте -- для отвода глаз?
   -- Ну, если вы меня вычислили, зачем отвечать на этот вопрос? Конечно, для отвода. Яхта ушла, а я вернулся. Вплавь. Под водой. Рассказать, как работает акваланг?
   Да, действительно глупый вопрос. Приходится работать в цейтноте, экспромтом, отсюда и "тупизна".
   -- Не надо. В какой точке побережья вышел -- тоже не скажешь?
   -- А ты как думаешь? Разумеется, не скажу. Зачем вам лишняя головная боль? А нам -- пригодится еще...
   -- Тогда еще один вопрос. Твой сосед по квартире. Он наш агент. Как тебе удавалось от него маскироваться?
   Ричард не отвечал.
   Задумчиво разглядывал меня, теребя мочку уха. Наконец сподобился:
   -- А ты разве не знаешь?
   -- Хочу услышать от тебя.
   Внезапно Ричард жизнерадостно расхохотался.
   -- Не знаешь? Ха-ха-ха-ха. У вас там что в КГБ, секреты друг от друга? Ха-ха-ха. Мой сосед -- это я и есть! Давид Абрамыч! Червяк музейный. Я сам на себя и стучал! Ха-ха! Своему человеку и стучал! Ха-ха-ха. Капитану вашему. Гришко!
   Я мысленно схватился за голову. Вот это прокол! По легенде моего присутствия здесь я просто обязан был знать это. Ну, я и спросил! Однако какой же все-таки красивый расклад! Ох, молодцы, вражьи морды! Надо отдать им должное. Сам за собой следил и своему же агенту докладывал. Изящная схема!
   Так! Надо срочно сворачивать эту экстремальную беседу, пока я не ляпнул еще чего-нибудь не в тему.
   -- Успокоился? Я рад, что сумел развеселить тебя. Только сейчас с минуты на минуту начнется силовой захват. А у меня есть еще вопросы. Понимаешь? Время выходит. Нужно сделать телефонный звонок и дать отбой на силовую часть операции. Где тут аппарат у тебя?
   -- Телефон? В кладовке. А-а... обязательно... этот самый... силовой захват?
   В кладовке! Черт! Почему же я его там не увидел? Все было бы гораздо проще...
   -- Чего? Силовой? А! Нет... не обязательно. Отменим. Не вижу активного сопротивления с твоей стороны. Дальше будем разговаривать. Покажешь, где телефон?
   Ричард спрыгнул с дивана и зашаркал по направлению к своей каптерке. Я направился за ним, лихорадочно планируя дальнейшие действия.
   -- Вон, справа на столе. Под стенгазетой.
   Ричард щелкнул выключателем, пропустил меня в помещение и стал в дверях, вновь скрестив на груди руки.
   Плохо стоит! Не учили в детстве, что подслушивать некрасиво?
   Я освободил от хлама на столе старенький треснутый сбоку телефон и медленно набрал номер. Последний, для экстренных сообщений. Стараясь говорить разборчиво, внятно произнес в трубку:
   -- Краеведческий. Музей. Девять. Девять. Девять. Три девятки. Краеведческий музей. Как понял?
   -- Старик! Это ты? -- я впервые услышал нотки растерянности в голосе невозмутимого Пятого. -- Ты в музее? Немедленно уходи! Слышишь?! Немедленно!!! Галина дала показания! Группа уже...
   Короткие гудки.
   Это Ричард, протянув руку из-за моей спины, нажал на рычаг телефона. Другой рукой развернул меня к себе лицом и с силой прижал к стене. Его предплечье как раз пришлось мне на уровень шеи.
   -- Я тут вот что подумал, -- вкрадчиво произнес Ричард, слегка согнувшись надо мной. -- Если здание оцеплено, зачем ты сейф перед дверью уронил? Странно это...
   Он медленно усиливал давление, как когда-то Чистый у обрыва. Они что, сговорились, что ли, придушить меня рано или поздно?
   -- Выходит, нет там никого под землей? Ведь так же?
   Я инстинктивно уперся ему руками в грудь, но Ричард давил на горло все сильнее и сильнее. Моя правая рука нащупала на груди у моего мучителя батарею пишущих ручек. Карандаш сбоку. Пытаюсь выцарапать его из кармана.
   -- И про соседа не знал. Тоже странно! А может быть, ты вообще пришел один? Случайно дорогу нашел? И нет никакой группы захвата? Говори! Живым оставлю. Так?
   Давление ослабевает.
   Я хрипло кашляю, мотаю головой в сторону двери и пытаюсь указать туда же левой рукой.
   -- Что? Чего там?
   Почему это всегда срабатывает?
   Глупая детская обманка. Ричард поворачивает голову направо, а я снизу по крутой дуге вокруг его предплечья с силой втыкаю карандаш ему под левую скулу. Туда, куда учила меня Ирина.
   Американец по-заячьи взвизгивает, с выпученными глазами отскакивает от меня и хватается правой рукой за торчащую из шеи деревяшку. Выдергивает карандаш и тянется левой рукой ко мне, правой держась за обильно кровоточащую рану.
   Но я уже чуть ли не на четвереньках несусь к выходу из кладовки. Спотыкаюсь на пороге, падаю и по инерции животом проезжаю по скользкому паркету прямехонько под стеклянный стеллаж с кабаном. Сзади слышу уже какое-то нечеловеческое, утробное рычание.
   Ужом изворачиваюсь с живота на спину и вижу, как в дверях кладовки появляется шатающаяся фигура моего преследователя. Эх! Семь бед -- один ответ! Лежа на спине, упираюсь обеими ногами в край витрины и до искр в глазах изо-всех сил давлю на нее снизу.
   Пошла!
   Грохот, крик, звон бьющегося стекла и летящие в разные стороны разящие осколки. Чувствую резкую боль в области левой ягодицы. Штанина быстро намокает. Получил герой бандитскую пулю в ту область, на которую искал приключений?
   Грохот почему-то не прекращается.
   "Двери ломают, -- вяло догадываюсь я, -- народ к знаниям рвется. Не удержишь красоту замками, как ни старайся..."
   В глазах начинает темнеть. Уже смутно, как в тумане вижу, как в дальнем конце зала вылетают с петель дверные полотна. Там, в столбе пыли -- Сан-Саныч, Ирина, еще кто-то. Рядом в груде кабаньей шерсти и осколков копошится и стонет поверженный враг. Последняя мысль -- не убил ли я его сдуру?
   Меня уже тащат на руках. Уплывают куда-то вниз круглые потолочные светильники. Сначала -- до боли яркие, потом -- все тусклее и тусклее.
   Сознание умиротворенно гаснет.
   Финал.
  
  
   Эпилог
  
   Я тоже тут вот о чем подумал (благо теперь на больничной койке времени для размышлений у меня более чем предостаточно)...
   Какую-то пару недель назад в школе меня сбил с ног забияка-старшеклассник. Обычное дело. Везде и всюду такое происходит. Но моя реакция была явно нетипичной. Да что там говорить! Неадекватной. И социально опасной.
   Как результат -- в городе вскрыта и ликвидирована обширная вражеская сеть.
   А если бы я просто, хлюпнув носом, вернулся в класс? Как это, собственно, и было на самом деле. В первом, основном варианте моего детства. Я точно не познакомился бы с пионерами-хулиганами. Не узнал бы Родиона и не бросился бы в опорный пункт милиции к нему на помощь. И толстая лживая инспекторша продолжала бы с подачи продажного опера КГБ шантажировать военных, вытягивая из них секретную информацию для закордонных аналитиков.
   В школу не вызвали бы Гришко, и я не познакомился бы с дружной бригадой госбезовских "волкодавов". Не узнал бы смешливой Ирины, невозмутимого Сан-Саныча, железного Пятого, Сергея Владимировича -- умницы и профессионала. Жил бы я себе и жил, как и сорок лет назад. Обычно и адекватно. А совсем рядом кто-то нечистоплотный продолжал бы подгрызать корни моей стране, подпиливал бы ей сухожилия. Делал бы свое черное дело.
   И сделал бы! В итоге -- ни страны, ни народа. Вернее -- другая страна и уже почти другой народ. Не знаю, лучше ли, хуже -- просто другой.
   Помните хрестоматийную бабочку Рэя Брэдбери? Путешественник во времени раздавил насекомое в прошлом и... вернулся в совершенно другой мир. А я тут, на секундочку, придавил червей потолще!
   Ну ладно. Не совсем я, будем скромнее. Тем не менее, дел-то наделано изрядно! Может быть, изменилось что-то в этом мире? Может, слегка дрогнул коварный враг? Ну хоть на йоту! И как-нибудь по-другому повернутся последующие события? В будущем? Должен же сработать "эффект бабочки"!
   К примеру, возьмет и не ввяжется наша страна лет через шесть в Афганскую мясорубку! И тысячи пацанов, моих сверстников, не погибнут страшно и бессмысленно. И будут жить дальше, работать, рожать и воспитывать детей. И станем мы, все наше общество на самую малость сильнее. Ну, может же быть такое? Ведь благодаря моим синякам и порезам стали же мы чуточку выше противника. Ну, хоть на немного! Может, с этой новой высоты что-то кому-то получше видно будет?
   Может быть, благодаря этим новым открывшимся горизонтам мы возьмем и одумаемся. Хотя бы в конце века. И перестанем боготворить тех, кто искренне желает нам всем попросту сдохнуть. Ведь они и сейчас, в семидесятых, хотят того же. Так ведь держимся! Не даем себя заглотнуть. Да еще и зубы показываем! Может быть, продержимся еще? Станем немного мудрее, добрее, правдивее наконец? Лучше, чем были?
   Хотя...
   Где надежды, а где реальность?
   Только вот очень хочется быть... оптимистом.
  
   -- Ну как, герой, живот не отлежал?
   Ирина. Улыбаясь, заходит в палату. Надолго задуматься мне здесь точно не дадут.
   -- А я-то как рад тебя видеть!
   -- Да ты не переворачивайся. Я необидчивая, и со спиной могу поговорить.
   А! Ну да. У нас новый предмет для подколок.
   Лежать действительно приходится на животе. Я даже не интересовался, сколько хирургических швов украсили мою задницу. Саднит постоянно. Ужасно хочется почесаться -- заживает, значит.
   -- А что, американская спина хуже оказалась?
   К слову, Ричард жив-живехонек. И тоже лечится на животе, так как получил серьезные повреждения в области спины и... ниже. Ну, и мне не так обидно. И горло у него в порядке, разговаривает даже. Можно сказать, соловьем заливается.
   Их сеть оказалась шире и глубже, чем виделась нам. И Донахью оказался центральной фигурой, координатором организации, шлюзом для перекачки информации.
   Он действительно сын миллионера. И папина яхта своевременно прибыла сюда из Констанцы. Ричард дисциплинированно загрузился на нее со всем своим мажоровским багажом, а потом легко ушел под воду в миле от берега и через дикие пляжи добрался до города. Ему нужно было восстанавливать порушенную мной и моими друзьями структуру.
   Сейчас у него есть реальные шансы вернуться к папочке. Я полагаю, путем обмена. Впрочем, такие нюансы до меня не доводят. Спасибо, что хоть сомнения в моих версиях отпали.
   Ирина садится на край кровати и легонько пальцем тычет мне в повязку. А вот и не больно! Как раз там и чешется.
   -- Не ревнуй, маленький. Американское тело мне уже недоступно. Там Сан-Саныч заправляет...
   Кстати, о Сан-Саныче!
   Он сейчас старается мне на глаза не показываться. Напомнил я ему как-то про фотопленку и "дилетантский бред сивой кобылы". Со своими вольными комментариями, естественно. А с юмором, как известно, у него трудновато. Переживал, сопел. Даже сострить в ответ попытался. Разумеется, плоско.
   Обиделся, кажется...
   -- И вообще, -- Ирина стала усиленно тормошить меня за спину, -- хватит прикидываться тяжелобольным! Лежит тут, страдает! Врачи говорят, заживает все как на собаке, выпишут уже завтра. Лучше посмотри, кто к тебе пришел!
   Она встает и подходит к окну.
   Кряхтя поднимаюсь, стараясь не оказаться в положении сидя, надеваю тапочки и шоркаю к своей боевой подруге. Подоконник высокий. Встаю на стул и прижимаюсь носом к стеклу.
   И чувствую, как жаркий ком, неожиданно вспыхнувший в груди, с силой бросается мне в лицо. До красноты. До слез.
   Под окном стоят мама и отец. Рядом сними -- братишка, держит за руку мою бабулю. В руках тяжелые сумки с провизией, будто меня здесь плохо кормят!
   И все вчетвером, только завидев меня, дружно машут мне руками, улыбаются, кричат что-то.
   И я машу им ладошкой, улыбаясь во весь рот. Плачу и смеюсь сквозь слезы.
   Потому что...
   Где-то я уже это все... когда-то видел!
  
   Август 2015 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   92
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"