Шведов Сергей Михайлович : другие произведения.

Исподтишный Душегрыз

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Сергей Михайлович Шведов
  
  ИСПОДТИШНЫЙ ДУШЕГРЫЗ
  
  фантастическая быль
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СКОРОЦВЕТНАЯ ВЕСНА ПУСТЫНИ
  
  ГЛАВА 1.1. СТАНЦИЯ КАРАТАС
  
  На истошный предсмертный вопль в купе ворвалась перепуганная проводница:
  
  -- Так и знала -- замочила шайтана!
  
  Очумевшая от ужаса пассажирка суетливо вытирала окровавленные руки о простыню.
  
  -- Да не молчи ты, чумная! - толкнула её проводница.
  
  -- М-м-м... -- тупо замычала та в ответ, не разжимая губ.
  
  -- Не мычи, как корова. Скажи по-человечески.
  
  Баба-убийца с трудом разлепила иссохшие губы:
  
  -- Я... я... я тоже... чуяла в нём нечистика... Просто не хотела верить, дура набитая.
  
  -- Почему?
  
  -- Думала, свихнулась... С самого детства в бредни по телеку верила потому что.
  
  -- Говорила ж тебе - перебирайся ко мне в купе от греха подальше. От него и воняет, как от нечистого.
  
  Толстая тётка будто бы её не слышала, разговаривала сама с собой, как во сне.
  
  -- Что ж, мне опять сидеть? А ты и вышку дадут.
  
  -- Выкрутимся, сестра.
  
  -- Как? - хрипло каркнула убийца, как пьянчуга спросонку.
  
  -- Скоро будет мост через речку Акдагайку. Там и скинем эту пакость в воду вместе с его ножом. Иди в туалет, вымой руки и переоденься. Да не накапай там кровью, смотри!
  
  Ошалевшая бедолага, шатаясь, вернулась в купе в спецовочных штанах и вязаной кофте. Окровавленную юбку, блузку и нижнюю рубашку свернула комком. Видно, её там вырвало. Плохо обмыла майку, на груди остались следы от рвоты.
  
  -- В наволочку засунь свои окровавленные шмотки. Быстренько, скоро мост.
  
  -- Речка глубокая?
  
  -- Ворона пешком перейдёт.
  
  -- Злыдень торчать из воды будет.
  
  -- Не заметят мертвяка. В тугаях на речке заросли -- не продерёшься, не высмотришь. За ночь волки-каскыры и лисички-корсаки так обгрызут шайтана, никакие судмедэксперты не дознаются. Держи одеяло старое. Помоги завернуть жмурика. Только снова не заляпайся кровью.
  
  -- Бельё ж казённое. Как будешь сдавать в прачечную? Всё в крови.
  
  -- Неучтённое старьё. Списала давно. Держу в вагоне на тряпки. Выбросим вместе с матрасом. У меня есть запасной. Понесли шайтана! Ты за ноги, я за плечи. Худой и лёгкий, не надорвёмся.
  
  На подъезде к мосту поезд замедлил ход.
  
  -- Поднимай зверюгу башкой к окошку. Давай на раз-два... Бросай!.. Теперь за матрас берись аккуратненько. Простыня и подушка внутри, осторожненько, не вырони.
  
  Речка Акдагайка текла под мостом пятью мелкими руслицами.
  
  -- Заросли непроходимые, сама видишь. Ни одна падла не высмотрит.
  
  Тем и закончился этот коротенький эпизод душегубного сериала, тянувшегося из далёкого прошлого несчастной лагерной сиделицы. Или всего лишь протянулось по зубчатому колесу судьбы ещё одно звено из той цепи злоключений, которая прочно сковала судьбу одержимой.
  
  * * *
  
  А завязалась история кровавого преступления на теперь уже далёкой отсюда станции Каратас...
  
  Перегруженная и давно изношенная железнодорожная ветка, построенная ещё в старину давно ушедшими в предание русскими, рассекает Западный Дракырстан с севера на юг. Поезда на бескрайнем просторе мчат почти без остановок. После нежданного и негаданного обретения Дракырстанцами свободы и демократии здешние места совершенно обезлюдели. Между крохотными станциями, полустанками и разъездами перегоны не менее ста километров. Сонный пассажир ночью выглянет в вагонное окно и зевнёт от однообразного, чуть холмистого тёмного пространства за стеклом. Лишь иногда в лунном свете проглянут чёрные громады невысоких островерхих гор. И снова нагоняет тоску бесконечная пустота под бархатным небом с алмазными звёздами.
  
  * * *
  
  На станции Каратас поезд стоит всего пять минут. Тут не жилой посёлок, а промзона за колючей проволокой. Ночью она залита светом от фонарей и прожекторов на сторожевых вышках с пулемётчиками. На станции нет привокзального буфета. Днём тут не снуют крикливые торговки сушёной бараниной, горячим бешбармаком, хрустящими пышками-баурсаками, кумысом и высушенными творожными катышками.
  
  На станцию Каратас не приезжают по собственной воле. Большинство временных проживальщиков прибывает сюда под конвоем. Освободившиеся из заключения уезжают отсюда своим ходом, плюнув на прощание на неприютную землю, куда их привезли, не спросив их желания. Тут нет хозяйских мазанок-землянок, потому что нет вольного населения. Каратас - сплошная исправительная зона усиленного режима с разнообразным, но несложным промышленным производством. В скопище заводиков при лагерях зэки плетут электрические жгуты, собирают трансформаторы, пускатели и прочее мелкое электрооборудование. Если есть заказы со стороны, конечно. Зона должна сама себя прокормить по законам рыночной экономики.
  
  * * *
  
  У путей на станции Каратас нет высокого перрона для удобной посадки пассажиров. Люди карабкаются в вагон с щебёнчатой насыпи по крутым стальным ступенькам, как вот эта тётка с большим узлом. В длинной юбке из выцветшей чёртовой кожи ужасно неудобно поднять ногу, чтобы стать на первую ступеньку. Она задрала подол, обнажая толстые синие панталоны с начёсом почти до колен и с натугой втянула объёмистый узел по крутой лесенке в тамбур купейного вагона.
  
  -- Дай помогу! - нагло оскалился над ней молодой пассажир, глумливо разглядывая её грубые чулки, перетянутые широкой резинкой выше колена.
  
  -- Вали отсюда! - отпихнула его проводница и приняла от пассажирки узел и билет. - Далеко собралась, подруга?
  
  -- А куда подальше... Где моё место?
  
  -- Выбирай любое. Пока что вас только двое на весь купейный вагон.
  
  -- Иди ко мне, красава, -- подмигнул, парень. - Хочешь рядышком ляжем, хочешь -- вместе.
  
  -- Ладно, веди к себе, -- устало обронила тётка.
  
  -- На свободу со справкой или по условной досрочке?
  
  -- На волю.
  
  -- На вольное поселение?
  
  -- Не, на волю вольную.
  
  -- Твою лагерную промзону тоже прикрыли из-за финансового кризиса?
  
  -- Закрыли насовсем, а зэков распустили с волчьими билетами. Я последняя из отряда.
  
  -- Хана Каратасу! Мощная зона была. На сборке или в литейке вкалывала? Я там когда-то в литейке дурака валял.
  
  -- И на сборке, и в литейке, и на складской зоне тяжести тягала, только отвяжись, -- буркнула тётка.
  
  -- А куда намылилась?
  
  -- Куда глаза глядят.
  
  -- Давай со мной в Нугманты, -- пригласил весёлый парень, -- там родаки у меня. И в общаке воровском моя доля меня ждёт.
  
  -- Нугманты... Ты разве нерусский?
  
  -- Русский, предки мои из местных казаков да ещё и из раскулаченных селян, каких сюда ссылали. Нашенских тута мало осталось, разъехались кто куда. У меня все в родне сидели, а у тебя?
  
  -- Я первая из рода села за колючку.
  
  Парень плотоядно облизнулся на крепко сбитую, приземистую тётку.
  
  -- Татух не набила, почему? Сейчас все поголовно знаками помеченные, даже какие не сидели.
  
  -- Я не забор, чтоб меня расписывали.
  
  -- По лагерному загару вижу - из нашенских. Щёки, как наждачка, руки, как рашпиль, все в мозолях. Долгонько оттянула?
  
  -- С меня сталось.
  
  -- А у вас на женской зоне коблухи трутся?
  
  -- Чего?
  
  -- Ну, как на мужской зоне мужики друг друга пидарасят.
  
  -- Отстань, а? Дай отдохнуть на воле от этой пакости. Пожрать бы.
  
  -- Вагон-ресторан ещё закрыт. Откроют -- угощу тебя с водочкой. Да у меня и тутака с собой бутылочка есть на сон крепкий. И колбаска сырокопчёная. Деньги есть на ресторан?
  
  -- Заработала трошки.
  
  -- Ты только харчо и шашлык не заказывай.
  
  -- А то чего?
  
  -- Меня днём от супа-харча наизнанку вывернуло. Не зашло мясное после моей десяточки за непредумышленку. Десять лет на миске овсянки с ложкой постного масла, это что-то! Желудок после лагерной диеты спервоначалу мяса не принимает. Ты тоже на овсянке перебивалась?
  
  -- Не-е, на чумизе и ещё на джугаре, какая не упаривается, сколько ни вари. До ресторанчика хлебушком перебьюсь. Буханку черняхи выдали на дорогу. Ножик есть?
  
  -- Бери! Сам смастырил на зоне.
  
  Финка у парня была знатная. Лезвие изогнутое, наборная ручка из разноцветного пластика, на её конце - литая из серебра морда ухмыляющегося чёртика. Тётка бережно откромсала краюху хлеба и жадно запихнула её в беззубый рот.
  
  -- Спасибо... Прячь ножик.
  
  -- Пусть мой режик на столике полежит. Может, колбаски себе покромсаю. Попробуй и ты кусманчик кусануть.
  
  -- А сам чего не хочешь?
  
  -- Боюсь снова сблевануть после моей десяточки на овсяночке. Ты отрежь-отрежь себе моей колбаски, не стесняйся. Она с чесночком.
  
  -- Зубов нет на сухую колбасу.
  
  -- А ты хоть пососи. Да и чем в сухомятку хлеб жевать, пошла бы чайку у проводницы спытала.
  
  -- Точно, надо заказать кипяточку. Заодно умоюсь и руки отмою от лагерной грязи.
  
  * * *
  
  Как вышла из туалета, проводница затянула её в служебное купе.
  
  -- Ты в глаза соседу глянула, дура?
  
  -- Очень мне нужно!.. Мне б чайку, хозяйка.
  
  Проводница с отвращением уставилась на неё.
  
  -- Не испугалась?
  
  -- Отбоялась своё.
  
  Проводница брезгливо сплюнула.
  
  -- Сама из таких, что ли?.. Держи два стакана да не обожгись. Деньги потом.
  
  Задубелые пальцы пассажирки не почуяли жара от горячих подстаканников.
  
  -- Чего волчицей смотришь? Я честная, со справкой об освобождении. На справке моя фотка.
  
  -- Да не боюсь, что ты из приблатнённых... Только вот слышь, подруга, зря ты к этому шайтану молодому присоседилась. Нож у него видела?
  
  -- Хлеб им резала.
  
  -- А в глаза ему так и не заглянула?
  
  -- Нужен он мне, чтоб ему глазки строить!
  
  -- А ты всё-таки загляни попристальней. В глазах у парня чертовщинка клубится. Лучше перебирайся-ка ко мне от греха подальше.
  
  -- Чо такова-то?
  
  -- Да так, на всякий случай... У меня полка верхняя свободная - напарник загулял. За что сосед сидел, сказал?
  
  -- Непредумышленное убийство. На автокране работал. Плита сорвалась и человека накрыла.
  
  -- Головорезы и не такое скажут. Перенеси вещички ко мне по добру по здорову. Или у тебя промеж ног после долгой отсидки дюже чешется? Тут у меня как-то одна молоденькая тоже с Каратасу подсела, а вагон битком набит футбольными фанатами. Ну и шкурка попалась - ещё один с неё не слез, как другой сзади к ней прилаживается. Мужика над собой давно не видела?
  
  -- Век бы их не видать. Годочки не те.
  
  -- Тогда переноси шмотки ко мне. Глаза у парня нечистые, говорю тебе.
  
  -- Прости милая. Ты ж проводница, вроде как начальница над вагоном. А меня после отсидки от начальничков с души воротит. Не привыкла ещё к вольной жизни, не обижайся, может, ты и добрая. У тебя я как бы снова под надзором. Ты ж в мундире.
  
  -- Форма-то железнодорожная.
  
  -- Да с погонами всёж-таки.
  
  * * *
  
  У соседа по купе на пальце сверкнул массивный перстень с печаткой в виде черепа.
  
  -- Нравится? Серебряный... Сам отлил из расплавленных контактов и клемм от пускателей. И вот это, -- расстегнул он рубашку.
  
  На серебряной цепи с шеи свисал амулет с козлиной мордой в обрамлении перевёрнутой пятиконечной звезды. Он разлил остатки водки в пластиковые стакашки и подмигнул:
  
  -- Соскучилась по мужику, тётка, а?
  
  -- Да давай уж, ладно! Всё равно не отлипнешь, липень, -- вяло отмахнулась Ядя, расстёгивая кофту. - Но без раздевания догола и поцелуев. Я просто подол задеру.
  
  -- Только я рычу по-зверски, учти. И люблю чуток баб помучить.
  
  -- Рычи уж, зверюга и мучай. Вагон пустой, никто не услышит... Только плотную штору на окно опусти, бесстыжий! Да не гребуй запахами -- я с зоны немытая.
  
  -- Не брезгливый, была бы у бабы дырка в нужном месте. Наконец-то побалую моего дружка мокренькой подружкой. Ну, поехали!
  
  Попутчик с хрустом вывернул соседке руки за спину, навалился на неё. Та дёрнулась всем телом.
  
  -- Не ломайся, не девочка.
  
  -- Да глаза уж у тебя больно бесовские, страшно мне чего-то.
  
  -- А ты не боись! Я тебя не больно обслужу. Не больно, но долго после лагерной-то терпячки.
  
  Его глаза во тьме сверкнули дурноцветными огоньками, перемигиваясь, красный - жёлтый - зелёный. И всё затемнённое купе залилось призрачным подрагивающим светом. Круглое лицо парня вытянулось в зверскую личину, сделалось таким знакомым аж до гадливости.
  
  Тётка охнула, вывернула из-под себя руки и схватила парня за плечи.
  
   -- Володя?!! Не может быть!
  
  -- Хех, -- прорычал над ней уже иной, утробный голос, -- я ж тебе сказал, когда ты сопливой девчонкой была, что везде тебя достану.
  
  -- Я же тебя два раза зарезала, Володя!
  
  -- Мой дух легко переселяется из одного насильника в другого. Теперь я тебя вконец изведу.
  
  -- Бог не попустит.
  
  -- Ты многогрешная безбожница. Нет над тобой светлого ангела-хранителя. Я твой чёрный ангел-губитель.
  
  -- Зачем ты меня с ума сводишь, Володя?
  
  -- Чтоб ты свихнулась, руки на себя наложила, а душа твоя грешная отлетела со мной в пекло.
  
  -- Никогда больше не дамся! Слезь с меня, нечисть в себя не впущу.
  
  -- Впустишь... Куда ты денешься.
  
   Жертва рывком высвободила руку из-под насильника, вслепую нащупала острую финку на столе...
  
  Всё это случилось на перегоне между станциями Каратас и Акдагай.
  
  * * *
  
  Проводница вошла в купе с ведром и тряпкой.
  
   -- Я тут всё замою, а тебе срываться надо. Пакуй вещички и давай в тамбур. Скоро сходить.
  
  -- Куда ж мне?
  
  -- Перед станцией Акдагай безлюдный разъезд. Без обходчиков и путейщиков. Только сарай с инструментом под замком. Там мы всегда останавливаемся, когда пропускаем скорые поезда. Соскочишь, и топай по тропке до подножия гор.
  
  -- Не заблужусь в сумерках? Скоро солнце сядет.
  
  -- Тропка каменистая, чёрная. Заметная среди жёлтой травы. Постарайся дойти до гор, пока не стемнело.
  
  -- Тропинку люди протоптали?
  
  -- Людей тут не бывает. Сайгаки кочуют туда-сюда два раза в год, протоптали... Доберёшься до каменного стола в распадке между двумя острыми горушками. Мимо не пройдёшь, камень на гроб похожий, издалека приметный.
  
  -- И что мне там делать?
  
   -- Переждёшь денёк до завтрашнего вечера. Там тебя никому не увидать, а тебе оттуда станция Акдагай как на ладони. Часы есть?
  
  -- На руке. А зачем?
  
  -- Завтра в это же время на станции Акдагай остановится наш поезд. Я буду выходная. Тебя встретит моя сестра Асият. Она тебя посадит без билета и высадит на станции Сарышкан. Ну, прыгай!
  
  -- Погоди. Я - Ядя, или Ядва... Ядва Щаслива - так в справке об освобождении написали.
  
  -- Это по какому?
  
  -- По лагерному. А тебя как зовут?
  
  -- Кадиша.
  
  -- Спасибо, Катюша. Век не забуду... А от Сарышкана мне куда?
  
  -- Асият всё скажет, я ей позвоню.
  
  Поезд тронулся. Кадиша крикнула с подножки:
  
  -- Ночью на Акдагае взвоешь, Ядва! Или свихнёшься. Крепись!
  
  -- Как?
  
  -- Не спи, пой всю ночь до утра.
  
  -- Не припомню, когда пела в последний раз.
  
  -- Молитвы ваши помнишь? Молись!
  
  -- Зачем?
  
  -- Там царство шайтана. Так помнишь молитвы или нет?
  
  -- Забы-ы-ла, -- крикнула Ядя вслед уходящему поезду.
  
  
  ГЛАВА 1.2. ЧЁРНЫЕ ПИКИ АКДАГАЙСКИЕ
  
  Безлюдные чёрные горы посреди каменистой пустыни. Невысокие, но островерхие громады. Ни почвы на них, ни травинки сухой. Сплошь камень. Горы, погребённые под тяжестью времён.
  
  Эта пустыня была когда-то дном древнего моря, из которого торчали безжизненными островами острые пики скалистых гор. Море давным-давно высохло, оставив после себя едкую соль, убивающую любую зелень. Со временем горы искрошились, как кариозные зубы. В ложбинах между острыми пиками от истёртых круч отвалились одиночные скалы -- неподъёмные утёсы на холмиках щебёнки.
  
  Торчат эти гранитные громады на месте древних хребтов, как памятники об ушедшей жизни. Жуткий перепад температуры на солнце и в тени не выдерживает даже гранит. При резком охлаждении в полдень под быстротечным пустынным ливнем скалы трескаются с громким щелчком, похожим на выстрел. Их острые сколы и отщепы выстлали пустыню чёрным саваном щебня.
  
  * * *
  
  Красноватые лучи заката уже заблистали на горных пиках, расцвечивая их зловещим багрецом. Тропинка из чёрного острого щебня стала ещё отчётливей, не собьёшься с пути.
  
  Вдруг пёстрый мохнатый комок выскочил из сухой травы и стал на пути. Ядя сделала маленький шажок вперёд. Злобный хомяк привстал на задние лапки и ощерил два жёлтых резца.
  
  -- Расселся тут! Ни обойти, ни объехать.
  
  Носком рабочего ботинка смахнула трёхцветную зверушку в высохшую на корню траву. У подножия безводных гор трава уже в начале мая жухнет, как только закончатся весенние дожди.
  
  Ближе к горам тропинка потерялась, распалась на множество ручейков из острой щебёнки меж булыжниками. Катюша правду сказала - издалека заметный плоский камень с ровными, словно отёсанными гранями действительно похож на гроб. Или на стол, на котором стоял гроб. Ящерица на камне, усевшись как-то по-собачьи, на задних лапках, лениво развела передние, раздула красные уши и разинула рот.
  
  -- И ты пугаешь? Грозишь? Или просто не пускаешь?
  
  Кровь в жилах красноухой ящерицы в тени горных пиков уже начинала остывать, унимая её дневную прыть. Медленно, как в полусне, она сползла с чёрного каменного стола и пропала в россыпях щебёнки. Ядя бросила узел на каменный стол и осмотрелась.
  
  * * *
  
  Далеко внизу маленькая станция, вокруг неё скучились землянки-мазанки с плоскими крышами. Дождей тут почти не бывает. Незачем строить крышу со скатами. Кажется, что станция совсем близко, но в горах глазомер подводит. Туда спускаться часа три, если не больше. Нужно будет выйти заранее для верности, сразу после полудня, чтобы не опоздать на поезд. Тропинок туда не видно, да и кому тут их протоптать? Придётся располневшей тётке козой скакать по острым камням.
  
  Ядя хорошенько запомнила дорогу к станции и оглянулась на горы. Сплошная череда то узких скалистых гребней, похожих на спину доисторического ящера, то нагромождение островерхих каменных пирамид, то цепочка обрывистых утёсов. Скопища уродливых, пугающих скал и каменные россыпи меж ними порождали в голове шальную мысль, что этот край целиком во власти злых духов. Угнетал один вид этих чёрных, голых камней, порождая страхи.
  
  И ещё этот странный гул... Неумолчный ветер заставляет горы гудеть и завывать по-звериному в проделанных временем пустотах и запутанных ходах пещер. Жуткая органная музыка древних гор. От её низких аккордов оторопь берёт, холодеет затылок, по спине пробегают мурашки. Кажется, кто-то говорит с тобой на языке древних чудовищ. Уши словно заложило ватой, а глаза слепят искры-вертячки, расплываясь в фиолетовые пятна.
  
  * * *
  
  Проводница Катюша сказала, что ночью в этих горах спать нельзя, но Яде и так не спалось. Взошла полная луна. В её свете мерцание звёздного неба как бы чуточку поблекло. Перед глазами в лунном сиянии до сих пор переливались расплывчатым мерцанием струйки нагретого воздуха, стремящегося ввысь от неостывших камней. Отблески лунного света на гранях скал подрагивали, как блики на воде. Ядя опустила голову. Так можно и до головокружения засмотреться на плывущее перед глазами марево.
  
  Петь Ядя давно разучилась, молитвы не вспоминалсь, но она и так не сомкнула глаз -- непрошенные мерзкие твари отогнали сон. Сначала две искорки пробежали вверх по рукаву, потом ещё четыре. Ядя брезгливо сбросила с себя большущих пауков.
  
  Фаланги вышли на ночную охоту, хотя эти пауки редко охотятся. Они больше падальщицы. Могучими жвалами фаланга перетирает свежие или высохшие трупики насекомых и мышек. Редко когда схватит застылого по скупой утренней росе серого саранчука.
  
  Фаланги не ядовиты, но омерзительны на вид. Светящиеся глаза мохнатых пауков отражают свет луны и блеск звёзд. Копошащиеся твари мерцающим потоком медленно всползали на отвесную скалу перед Ядей, сияние их глаз обрисовало причудливую фигуру.
  
  Такого видения в живой природе быть не может - видно, от усталости, голода и жажды воображение разыгралось... Подрагивающие искорки паучьих глаз обрисовали на отвесной скале очертания человеческого тела. И это сияющее, расплывчатое видение всё ярче и ярче выявляет до жути знакомые черты ненавистного лица, перекошенного злобой. И не оставляют сомнения эти дурноцветные глаза, перемигивающиеся радужными огоньками. Но чаще: красный - жёлтый - зелёный.
  
  -- Володя, опять ты?!!
  
  Завывающие звуки ветряного органа Акдагайских гор слились в членораздельные слова:
  
  -- Я тебе не Володя.
  
  -- Ну, пусть - Вольдемар, как змея-свекровка шипела.
  
  -- Не Володя, не Вольдемар, а Баалдумарр Йакхн, бессмертный демон.
  
  -- Я ж тебя уже три раза зарезала!
  
  -- Ха! Веришь, что можно убить бессмертного духа злобы? Я после твоего Володьки десятки душ раз за разом вытеснил из тела.
  
  -- Отчего же опять не переселился в другого негодяя?
  
  -- Из-за тебя я пока в запрете у чёрных властителей мира. У нас считают до трёх раз. Трижды грешник должен сбогохульничать, чтобы продать душу дьяволу. Трижды бес должен промахнуться, чтоб получить понижение в бесовском чиноряде. Чтобы оправдаться перед нечистой силой, я должен свести тебя с ума или заставить перешагнуть через деревянный порог гроба. Четвёртый раз проиграю - низринусь навеки в адскую бездну без права возвратиться в мир живых.
  
  -- Сгинь! Я больше не твоя.
  
  -- Моя навеки с самого детства, сама знаешь. Твоя жизнь давно закончилась, да что-то мешает тебе уйти за мною навсегда.
  
  -- Вера в Бога?
  
  -- Не смеши, людской род теперь сплошь безверный.
  
  -- Что тебе нужно от меня? Я уже не смогу родить тебе нечистика, как ты хотел.
  
  -- Мне нужна твоя душа. Ты увернулась от погибели, живёшь взаймы. Я не вечен в вашем мире, но продляю моё существование с каждой загубленной душой. Твоя погибель - мой шанс задержаться в мире живых. Мне у вас уютно -- теперь ваш мир уже наш мир, царство бесов и демонов.
  
  -- Давно ли, Володенька?
  
  -- С тех самых пор, как вы рухнули в пучину зла. Добровольно. Никто вас не толкал с обрыва в бездну. Вы уже становитесь обоеполыми и многополыми, как демоны. Бесплодными, как бесы. Вокруг вас безродная природа и бескультурная культура. А венец всему - бесчеловечный человек. Вы сами злу предались и навеки злу подвержены.
  
  -- Это безвременно?
  
  -- К сожалению, нет. Наши пока не всевластны в вашем мире. Но мы ещё у вас вдоволь побесимся.
  
  Ядя оглянулась. Первые лучи восходящего солнца позолотили горные пики.
  
  -- Ненадолго твоя власть надо мной, Володенька... Скоро солнышко взойдёт, петух пропоёт.
  
  -- Откуда тут куры!
  
  -- Не петух, так птички божьи прощебечут.
  
  Солнце как-то слишком быстро взошло над острыми пиками гор. Его лучи слепили взгляд бликами на гранитных гранях вершин. Ядя прикрыла глаза. Услышала, как отрывисто прощебетала проснувшаяся пустынная трясогузка, подрагивая беспокойным хвостиком. Ей хрипло вторил своими "кха-кха-кхаа" пустынный сорокопут.
  
  Ядя потёрла изъеденные пылью веки - видение исчезло.
  
  -- Тьфу-ты, чтоб тебя! Не возвращайся больше никогда, Володенька.
  
  * * *
  
  От не остывших за ночь камней ещё шло вчерашнее тепло, но воздух к рассвету чуть посвежел. Если приглядеться, в укромных местах камень потемнел от тонкого налёта быстро высыхающей росы. Ядя до утра не сомкнула глаз, но с восходом солнца её сморило тяжким сном без сновидений. Камнем бухнулась она на лоскутную подстилку. После ночного ужаса её уже не страшили не только омерзительные, хоть и безобидные фаланги, но и невзрачненькие смертоносные "чёрные вдовы", паучихи каракуртихи, пожирающие своих мужей после случки.
  
  Ядя заснула в тени камня. Солнце двигалось по небу, тень уходила. Ядя просыпалась от удушливой испарины. Снова пряталась в убегающую тень. Потом потеряла сознание или просто провалилась в беспробудный сон.
  
  * * *
  
  Испепеляющий зной пришёл не в полдень, а в два пополудни, когда Ядя окончательно проснулась. Спина вся измята камнями, не разогнуться. Во рту не то чтобы пересохло, а словно ветер швырнул туда пригоршню пыли, но ветра пока не было. Невидимая пыль висела в воздухе, щипала в носу, от неё першило в горле. Потрясла пластиковую бутыль - ни капли воды. Про голод забыла. Чёрствый хлеб не полез в глотку без питья.
  
  Высмотрела внизу ярко освещённую солнцем станцию Акдагай и побрела меж острых камней вниз по склону. Тяжеленные рабочие ботинки при ходьбе по камням с острыми гранями просто спасение. Главное, ногу правильно поставить, не подвернуть и не сломать, если упадёшь невзначай.
  
  Всё бы хорошо, да налетел разом с ветром мимолётный пустынный дождик с редкими капельками воды, но густыми клубами песчаной и глинистой пыли вперемешку с солью. Резкие порывы швыряли в лицо даже не песок, а пригоршни острого щебня. Далёкая станция внизу скрылась за пыльной завесой. Ненадолго это, минут на двадцать. Буря улеглась -- пустынный дождик закончился.
  
  После безликих лагерей на блеклом плоском просторе неприглядная и обездоленная каменистая пустыня поразила Ядю разнообразием очертаний и переходов цветов от чёрного щебня до белоснежного, а то и розоватого пуха на солончаках. Под ногами в некоторых местах открывается просто голая скальная порода, лишённая почвы. Прежде на работах с другими расконвоированными вне лагерной колючки она видела только глинистые пустоши и песчаные буруны, а тут сплошь щебень да камень. Воздух всё такой же пыльный, как бы припудренный, но совсем иной. Легко дышится воздухом воли.
  
  * * *
  
  Можно бесконечно долго любоваться на застывшую в чарующей немоте каменистую пустыню. Она притягивает взор, потому что она сама по себе памятник. Перед памятью об ушедшей жизни благоговеют.
  
  Жизнь бурно кипела тут многие тысячелетия назад. Всё помнит пустыня, эта книга мёртвых. Тысячелетиями выветривался камень до песка и глины. Лихим вмхрем на предгорье с плодородных земель низины заносило на горы семена трав. После ливня они прорастали. Ещё долгими тысячелетиями травяной покров превращал скудную почву на склонах гор в жалкое подобие дёрна, удерживающего влагу. Подземные водоносные пласты впитывали дождевую влагу и находили выход на поверхность в еле точившихся родничках. И вот уже по бережкам каменной чаши с родниковой водой поднялись первые кустики, потом пойдут в рост и корявые деревца.
  
  Кочевые скотоводы гнали свои стада с истощившихся пастбищ на поиски свежей зелени и издали примечали высокие травостои в предгорьях и на альпийских лугах, что чуть выше. И вот овцы и козы уже вольно пасутся на сочной траве по склонам гор, а кочевники в долине засевают первые поля и разбивают огороды. Скот - живые деньги, а деньги всегда деньги. Алчному человеку уже мало скромных доходов, хочется потуже набить мошну. И вот несметные отары овец вытаптывают горные пастбища, а козы с корнями выдирают пучки трав.
  
  С первым же мощным ливнем по израненным склонам побегут бурные потоки, смывая ободранную почву, которую уже не удерживают корни трав. Склоны с каждым новым ливнем оголяются всё больше. Но пастухи не унимаются, гонят скот на оставшиеся зелёные клочки, и вот однажды с небывалым ливнем с гор побегут не бойкие ручьи, а понесутся грязеселевые потоки. Сошёл сель на равнину - поля и огороды занесло двухметровым слоем грязи и камней, дома и постройки погребло навеки. И бывшие оседлые земледельцы снова превращаются в пустынных скитальцев - гонят тощую скотину туда, где ещё можно отыскать хоть какую-то зелёную былинку.
  
  В пустыне мы не просто настороженно всматриваемся в скудную почву под ногами, опасаясь змей и пауков, а склоняем голову перед памятью ушедших цивилизаций. Ядя свою пропащую жизнь считала мёртвой пустыней и не хотела ничего вспоминать из прошлого.
  
  ГЛАВА 1.3. ЗАТЕРЯННЫЙ АКДАГАЙ
  
  Станция Акдагай похожа на конечную автобусную остановку в большом городе. Крытый навес с длинной лавкой для пассажиров. К нему прилепилась диспетчерская будка с расписанием поездов на пыльном окошке. Арабской вязью и латиницей, не разберёшь ни слова. Ядя умела читать только по-русски. В её прошлых лагерях все запрещающие, угрожающие и предупреждающие надписи были только на русском, потому что на зоне чалилось разноплемённое отребье. Без русского языка там не договориться, как и везде на бывших русских землях. Но хриплый громкоговоритель на столбе тут отдавал команды незримым путейцам только на местном наречии.
  
  За станцией саманные мазанки с плоскими крышами совсем пустые. Двери и окна вырваны. Людей нет, одни собаки с высунутыми языками дремлют в ямах, вырытых в тёплой пыли. Кто их тут кормит? Чем они сами кормятся?
  
  На перроне ни одного ожидающего пассажира, ни полицейского, ни железнодорожника в форме. Ларёк с выцветшими конфетными обёртками на витрине заперт железным засовом с пудовым замком.
  
  Ядя пошарила взглядом у урны - ни одного окурка. Каким-то звериным чутьём отыскала на задворках станции ржавую цистерну на спущенных шинах. Бочка была иностранная с надписью: "Sweet water". Добитая гуманитарка для задворков мира. С трудом провернула тугой кран и присосалась к штуцеру. Пила взахлёб противно тёплую, чуть солоноватую воду с привкусом ржавчины, пока живот не вздулся. Пожевала чёрствого хлебушка. Набрала мутной воды в бутылку, вернулась в "зал ожидания" без дверей и окон. Прикорнула на жёсткой лавке.
  
  * * *
  
  Разбудил её истошный хрип и визг из громкоговорителя, оповещавшего пустой перрон о прибытии поезда, на этот раз и на русском: "Поезд из Нандыгарака прибывает на первый путь". Смешно, но путь тут был только один. Ожидающих пассажиров так и не видно, зато из будки вышла железнодорожница с сигнальными флажками.
  
  Давно стемнело. В свете единственного фонаря на перроне было видно, что из остановившегося поезда никто не вышел. Только в тринадцатом вагоне проводница открыла дверь и подняла подножку.
  
  -- Ты -- Ядва?
  
  -- Ядва, а ты Ася?
  
  -- Ага, Асият. Мне сестра о тебе звонила. Давай приму узел. Посидишь в тамбуре до самого Сарышкана. Можешь курить.
  
  -- Так запрещено ведь табличкой!
  
  -- После Акдагая всё можно. Проверок не будет до самых Нугмантов.
  
  -- Сигареты кончились.
  
  -- Попрошу у моего напарника. Подожди.
  
  С куревом просто беда. В лагере махорки не купишь ни за какие деньги. Там в ходу только резаная конопля, гашиш или крепкий пластилин-план из конопляной пыльцы. Насвай, правда, был дёшевый, но табачная пыль с куриным помётом, верблюжьим кизяком и белой золой не для женщины. После жевания насвая изо рта несёт, как из помойки.
  
  -- Вот тебе сигареты и зажигалка. Свободных мест нет, вагон забит пассажирами, возвращаются гастарбайтеры. У нас такое редко бывает. К себе в служебное купе посидеть не пущу, мой напарник - бригадир поезда. Злой и строгий. Сарышкан будет скоро - всего через пять часов. Тогда уже совсем светло станет. Посиди на узле, покури.
  
  Ядя все пять часов бездумно пялилась из окна сначала на чёрное, потом на розовеющее небо. Но ей показалось, что Асият вернулась через каких-то двадцать минут.
  
  -- Вставай, скоро Сарышкан! Как сойдёшь на станции, иди прямо и прямо от путей. Наткнёшься на магазин на пригорке. Он круглосуточно открыт. Там курево и хлеб продают. Деньги есть?
  
  -- Хватит на первое время.
  
  -- Закупишься и топай себе прямо-пряменько от станции. За холмами увидишь озеро.
  
  -- Как называется?
  
  -- Йылкапаш. Дойдёшь до воды и бери берегом вправо. Как увидишь телевышку над городом, значит, скоро будет полуостров Балыкчи.
  
  -- Вышка над городом? Ну нафиг! Мне в городах нельзя появляться.
  
  -- Приоздар - город мёртвых.
  
  -- Вы так кладбище называете?
  
  -- Там почти что кладбище, развалины домов ещё не всё убрали до конца. Русские жили там когда-то. Театр был, стадионов несколько и киношек навалом. Потом куда-то русские подевались. Вывелись начисто.
  
  -- Мор прокатился?
  
  -- Никто уже не узнает. Я так думаю, русские - народ по преимуществу северный. Макс, мой агай, старший брат, рассказывал, у русских на севере водятся копытные мыши. Они, как их разведётся слишком много, бросаются с берега в море. Наверное, так и русские самоубиваются время от времени. Там никто не живёт, кроме таких, как ты, беглых и бездомных, да ещё переселенцы из голодных краёв.
  
  -- Я не беглая, я со справкой.
  
  -- Там и справки не нужно, полиция туда не суётся.
  
  -- Неужто так спокойно у них?
  
  - Полицейские боятся.
  
  -- Чего?
  
  -- Можно и не вернуться. Там почти все жители с оружием.
  
  -- Далеко до полуострова?
  
  -- Засветло дотопаешь неторопкой ходой. У воды шагать легко. Ветерком освежает.
  
  -- И куда мне приткнуться?
  
  -- Увидишь много-много лодок у скал. На берегу сараи рыбаков. Самый высокий сарай у моего брата.
  
  -- А дальше что?
  
  -- Спросишь Макса, брата моего. Передашь ему вот этот кулон со скорпионом. Он сам его залил в прозрачную смолу. И мне подарил на день рождения. Оберег от укусов пауков и змей.
  
  -- Этот Макс, что, твой брат и Катюшин тоже?
  
  -- Мне двоюродный, а Кадише родной. Проси у него что хочешь. Мне не откажет. У нас в роду свято чтут просьбу родни.
  
  ГЛАВА 1.4. САРЫШКАН ПРИОЗЁРНЫЙ
  
  В Сарышкане с поезда сошло совсем немного пассажиров, ещё меньше село на поезд. Тут пахло рыбой и железнодорожной смазкой. На перроне Ядю сходу атаковали торговки с вяленой рыбой. Старые деды-бабаи сидели у мешков с табачным насваем и спичечными коробками с местной конопляной дурью.
  
  Чтобы отвязаться от настойчивых торговок, купила толстый балычок из вяленого осетра, чуть тоньше - из шереспёра. Всё у бабок чистенько и красиво упаковано в марлю. Если экономить, рыбки на неделю хватит, с хлебом, конечно. От конопли отказалась, хотя продавцы чуть ли не за рукава вязаной кофты цеплялись, расхваливая товар.
  
  Окинула быстрым взглядом посёлок путейщиков-путейцев. Застроен землянками и бараками, полускрытыми в тени густых крон темнолистых корявых вязов-карагачей и раскидистых разнолистых тополей. Только два пятиэтажных дома при станции, у половины окон нет стёкол. Скота и сараев не видно. Собак тоже, в отличие от станции Акдагай.
  
  Похоже, тут живут мирно, все друг друга знают. Залётных непрошеных гостей не бывает. Жизнь течёт тихо и размерено. Грабить некого и нечего. Машины тут ну такие развалюхи, что никто не угонит. Все без номеров. Понятно, стражей порядка никто из старожилов и в глаза не видывал. Как и врачей, пожалуй. Больных, наверняка, отсюда возят за три станции в акимат или маслихат, куда три раза в неделю приезжает фельдшер из вилайета. Как и везде в глубинке Западного Дракырстана.
  
  * * *
  
   Двухэтажный магазинчик из разряда торговых точек: "Шидло, мыдло и повидло" гордо именовался на вывеске супермаркетом. Там было всё, без чего жизнь туземцу в любом захолустье земного шара не мила, - американские сигареты, жвачка и "Кока-кола". Подделка, конечно, местная или недальняя. Ещё неизбежный для дикой глухомани европейский секондхенд, новенькие китайские шмотки, безделушки блискучие. Дешёвая турецкая косметика и духи.
  
  -- Здравствуйте!
  
  На Ядю из очереди даже не оглянулись, словно она всю жизнь прожила с местными бок о бок в этом Сарышкане. Продавщица спрашивала у покупателей по-русски. Бабки шикали на внуков тоже на русском. Только пьянчуги за стойкой с мутным пивом в полулитровых пластиковых стаканах изредка перебранивались на местном наречии, густо пересыпая ругань русским матом безо всякого акцента. Видно, тут проживали разноязыкие народы.
  
  Питьевой воды в бутылках на пыльных витринах не было. Ядя отмахнулась от слабоалкогольных шипучек-химичек сомнительного производства. Затоварилась тремя блоками якобы американских сигарет, двумя буханками чёрного, почти лагерного хлеба, пачкой соли грубого помола. Ещё сухариками, чаем и сахаром. От косметики отказалась - лагерная жизнь отучила краситься. Взяла про запас три бруска стирального мыла. От ядовито-жёлтых карамелек отвернулась, но купила фонарик с запасными батарейками, кухонный нож с тёмными пятнами коррозии на надписи "stainless blade" на лезвии и столовую ложку с налётом ржавчины. От вилок она отвыкла за годы жизни в лагерях.
  
  Приметила, что покупатели берут всё в долг, а продавщица записывает отпущенные товары в амбарную книгу. Понятно, как только местные железнодорожники получат зарплату или пенсию, она стрясёт с каждого всю его наличку.
  
  В магазинчике было ещё довольно прохладно, но в полдень под открытым небом солнце припечёт. В тёплой кофте, в панталонах с начёсом под брюками от лагерной спецовки, толстых грубых чулках будет слишком жарко под майским солнышком. Надо бы чего полегче прикупить.
  
  Присмотрелась, подобрала себе пару китайских тапочек. Порылась в висевших на продажу шмотках, отыскала лёгкие трусики и упаковку высоких мужских носков. Ещё присмотрела пару сарафанчиков на бретельках, пёстрые шорты по колено, несколько маечек разного цвета, с длинными и короткими рукавами. И пару кепочек с козырьком от яркого солнца.
  
  -- А бюстгальтеры лёгкие где висят?
  
  Продавщица замотала головой. Ядя положила руки на свои полные груди.
  
  -- Лифчик? - сообразила продавщица и вынесла коробку с галантерейным товаром для женщин. Там было всё, даже пакеты с женскими гигиеническими прокладками.
  
  Ядя взяла ещё и объёмистую, но лёгкую клетчатую барахольную сумку на лямке через плечо, сунула туда покупки заодно со своим узлом. Расплатилась безо всякого чека. Тут не было кассового аппарата. Покупала, не торгуясь, как торговались бабки в очереди. Продавщица, не скрывая довольной улыбки, протянула щедрой покупательнице в подарок прозрачную упаковку, как Яде показалось, с зелёным чаем. Это потом она уже заметила, что в упаковке была резаная марихуана местной фабричной расфасовки.
  
  ГЛАВА 1.5. НЕБРОСКАЯ КРАСА ПУСТЫНИ
  
  Страшно хотелось пить. Ядя допила остатки противной акдагайской солоноватой водички из бутылки. Последние капли струсила в придорожную пыль. Ася говорила, что до озера не больше километра. Там и напьёшься вволю, если только вода не солёная.
  
  Ядя неторопливо шагала по серо-жёлтой глине, истёртой в мелкий порошок. Зелени за станцией не видно. Даже на местном кладбище с могилками без оград никаких деревьев. Просто скопище покосившихся тумб и кольев с ржавыми звёздами, крестами, полумесяцами с облупившейся бронзовой краской. На некоторых могилках можно было различить звезду Давида. Всё вперемешку, никакой религиозной розни. Видно, тут жили мирно, но мёртвых не чтили. У могилок не было лавочек и столиков для поминальной трапезы. Могильные холмики из серой глины без единой травинки. Мертво, как и всё на кладбище.
  
  * * *
  
  Ближе к озеру почва изменилась. Вздымающийся склон холма уже не просто серый от песка, не жёлтый от глины, а как бы в чёрную крапинку. Ветер сдул с щебня песок и глину. Чёрная щебёнка с блёсточками слюды или крапинками вулканического стекла играла на солнце весёлыми искорками.
  
  Между камешками проклюнулись зелёные стрелочки. Одни плоские, другие острые, как спицы. Ядя пожевала чуть тех, чуть других -- пустынный лучок и чесночок. Ещё тянулись вверх какие-то крохотные стебельки, мохнатые, как ёлочки. Их зелёные иголочки, сочные и мягкие, на вкус оказались горькие-прегорькие.
  
  Бугристые, словно гофрированные лопухи дикого ревеня прижимались к земле. Ядя сорвала широкий круглый лист и пожевала красноватый черешок. Вкус обычного ревеня. Много тут его. Набрала лопухов в пластиковый пакет -- на зелёный суп сгодятся.
  
  Осмотрелась. Чёрное в крапинку пространство далеко в низинке оживляла обширная лужа. Вода в ней осталась после недавних коротких, но наверняка обильных весенних ливней. По берегам вымахали высокие будылья зелёного тамариска с листочками в мелкую ажурную сеточку. На каждой веточке -- пышные метёлки из тонких нежных листиков. Увенчивали стебли розовые и лиловые соцветия, похожие на опахала из птичьего пуха. Издалека кусты словно бы окутаны разноцветной фатой с красноватым и сиреневым отливом, как у куп цветущей сирени.
  
  Весёлое разноцветье развеяло мрачные воспоминания о жуткой черноте ночи в Акдагайских горах. Чем выше Ядя поднималась на холм, тем разительнее бросалась в глаза неброская вроде бы краса пустыни. По высохшим руслицам недавних ручейков цвели тюльпаны. Крупные жёлтые и красные, ещё и мелкие беленькие, похожие на европейские подснежники-пролески. Сладковатый запах цветущих тюльпанов сливался с горьковатым запашком карликовой полыни, которая тут по щиколотку, или чуть выше того.
  
  На каменистой почве не бывает высоких растений. Капли дождя и талые воды мгновенно впитываются в толщу щебня на большую глубину. Корешкам мелких растений до влаги не дотянуться. Только луковицы тюльпанов могут спастись от безводья, зарывшись в глубину до полуметра. Дикий ревень толстыми корневищами зарывается ещё глубже, почти до водоносных пластов. Луковицы дикого лука и горошинки-головки дикого чеснока тоже сидят глубоко -- не выдернешь, можно только откопать.
  
  * * *
  
  Посреди щебня вдруг глинистая полянка. Тяжёлым рабочим ботинком Ядя поддела вспухшие комья почвы и разворошила - открылись белые головки грибов. Присмотрелась, даже откусила - обыкновенные шампиньоны. Да как тут много этих бугорков с грибами под ними! Набрала целый мешочек -- выбирала самые маленькие, свеженькие грибочки. На жарёху сгодятся. Кто знает, встретится ли ей на полуострове Балыкчи продовольственный магазин или столовая. Накормит её с дороги этот незнакомый Макс или просто дозволит переночевать под лавкой.
  
  * * *
  
  В каменистой пустыне впервые за много лет Ядя обрела покой и долю тихую. Никто над тобой с автоматом не стоит. С голода пока не помрёшь, припас еды в сумке. Скоро озеро - воды вволю. Может, её ждёт и надёжный приют. Должна же быть хоть какая-то радость в её нескладной жизни и хоть самая малюсенькая надежда. На безлюдье безопасно, так ей показалось с первого взгляда.
  
  После всех своих бед и страданий Ядя даже и не думала, что пустыня - последствие горестей, причинённых человеком природе. Безжалостная пустыня мстит нам за то, что мы превратили её в подобие ада. Пустыня человеку не друг, а кровожадный враг, она уносит жизни без пощады. Но иногда для обездоленного и отчаявшегося она может стать ласковым прибежищем. Быть может, пустыня принесёт долгожданную отраду и покой её опустыненной душе.
  
  Человек раз пять обновляет клеточный состав организма за всю жизнь. Любой народ может на протяжении жизни одного долгожителя пережить пять крутых и кровавых поворотов-переворотов и в конце концов очутиться в бездуховной пустыне. И вдруг, вопреки всяким злобным пророчествам недоброжелателей и скрытому предательству своих же правителей, в народе пробивается на свет, растёт и расцветает затоптанная вера в возрождение. Так и в душе Яди шевельнулась шальная надежда на тихое счастье, как беременная женщина чувствует первое шевеление плода под материнским сердцем.
  
  Яде не хотелось верить, что жизнь её прошла. Не хотелось даже думать, что вот этот холм, ведущий к берегу невидимого пока озера, давным-давно был когда-то высокой горой, возвышавшейся над гладью древнего моря.
  
  ГЛАВА 1.6. МАЛАХИТОВОЕ МОРЕ
  
  Холм обрывался крутым скальным срезом над самым берегом. Ядя громко ахнула от неожиданно открывшейся красы, даже не ахнула, а вскрикнула в полный голос, благо её тут никто не услышит. Слёзы навернулись на глаза -- даже не всплакнула, а заревела, как малое дитя, хоть за пятнадцать лет тюрьмы и лагерей Ядя не проронила ни слезинки. А тут выплакалась за всю свою пропащую жизнь.
  
  Она стояла над обрывом, а с трёх сторон простиралось озеро Йылкапаш, не озеро, а целое море от небосклона до небосклона. Малахитовая голубизна воды, мраморная белизна полоски прибрежной пены от ленивого прибоя. Пена кое-где тёмно-зеленоватая от выброшенных на сушу водорослей.
  
  Сразу забыла про усталость. Взбодрили задорные вскрики чаек и эта росная свежесть воздуха, насыщенного капельками воды от курчавых барашков прибоя. Хотелось не просто вдыхать полной грудью, а ненасытно пить этот свежий воздух глоток за глотком. Ядя широко раскрытыми глазами вбирала в себя бесконечную голубую гладь и прибрежную полосу ленивого прибоя.
  
  Чайки взмывают ввысь, потом, сложив крылья, ныряют в воду. Всплески брызг снова и снова насыщают воздух рыбной свежестью. Места, видать, тут рыбные, раз чайки ныряют раз за разом за добычей, да рыбаков вокруг не видно. Наверное, слишком мелко тут для больших рыбачьих лодок или люди в Сарышкане до рыбалки неохочие.
  
  Наконец-таки вернулось позабытое чувство уюта и безопасности, как в раннем детстве. Как знать, может, тут жестокосердая судьба выделит ей укромный уголок для тихого житья в невозмутимом покое.
  
  * * *
  
  Ядя глянула вправо по берегу. Телевышки над мёртвым городом ещё не видать. Далековато до полуострова Балыкчи. Дойти бы до заката, но торопиться не хотелось -- расслабилась на приморском приволье.
  
  Солнце припекало. Нестерпимо хотелось пить, во рту давно пересохло, плюнуть нечем, да нелегко спуститься к манящей влаге. Берег - сплошная стена обрывистых скал, перемежающихся пляжиками из не отёсанных пока волнами камней. Острые скалы торчали и из воды, как зубы хищной рыбы.
  
  Шагнула вперёд -- и камни ходуном заходили под ногами, выскальзывали и срывались со скалы. Оступилась на них, сорвалась и Ядя. Остаток пути к живительной влаге съехала на толстой заднице по оползню плоских камней с острыми кромками. Камни отщеплялись пластами от скал. На плитках остались рисунки-отпечатки древних растений или то был просто след от кристаллизации остывающей каменной породы из раскалённой вулканической лавы. Ядя не разбиралась в палеонтологии или кристаллографии.
  
  * * *
  
  Кинулась к озеру, опустила голову в воду. Она оказалась пресной и очень вкусной. Реки, талые воды и ливни опреснили этот давным-давно отрезанный от древнего океана водный простор.
  
  Напилась вволю, набрала воды в бутылку и тут же вылила - попался рачок-бокоплав. Прошлась вдоль гряды невысоких скал, которых в шторм накрывают волны. В глубоких расселинах на берегу оставалась выплеснутая ветром вода. Правда, в скальных водоёмчиках на каменных стенках наросли склизкие наощупь пузырчатые водоросли, к ним прилипли огромные улитки-прудовики. Но вода тут прозрачнее, водные растения её очистили, не было и шустрых рачков. В более глубоких трещинах в скалах плескалась выброшенная волнами рыба.
  
  Ядя без труда поймала в расселине растопыренными пальцами довольно крупного сазана. Продела бечёвку через жабры и рот, прикрутила к концу верёвки заколку для волос, чтобы удержать добычу.
  
  Вытащила из сумки подаренный продавщицей в супермаркете пакет с марихуаной и высыпала дурную травку в озеро.
  
  -- Мне и своей дури в башке хватает!
  
  * * *
  
  Прибрежные скалы остались позади, впереди пляж из золотистого песка. На нём почти к самой воде подступила рощица саксаула. Половину её кто-то вырубил. К чему и зачем?
  
  Слишком медленно разрастаются купки саксаула близ любых водоёмов, солёных или пресных. Этой рощице повезло. Её захлёстывают волны в бурю. Саксаул от самой земли начинает ветвиться, как кустарник, хоть это и дерево. Настоящих листьев на саксауле нет, только листочки-чешуйки. Деревья пустыни не могут позволить себе роскошь покрыться густой кроной листвы, даже если повезло укорениться у самой воды.
  
  Ядя во время лагерных работ по рытью арыков-каналов губила целые заросли саксаула. Он твёрд, как камень, тонет в воде. С трудом поддаётся пиле и топору. Твёрд, да очень хрупок. Его легче сломать, чем срубить. И горит его древесина неважно. Зачем загубили половину рощи? Из песка торчат чёрные пеньки. Наверное, людям ещё мало пустыни.
  
  Осмотрелась -- вокруг ни души, нет даже следов человеческих на песке, никто её тут не увидит. Разделась догола. Намылилась с ног до головы. Нырнула в парную воду. Плавать умела ещё со школьных уроков в бассейне.
  
  Накупавшись всласть, постирала лагерную одежду. Развесила на кустах саксаула сушить свои заношенные тряпки и уселась под деревцами. Саксаул настоящей тени не даёт, хоть в его полутени всё же можно укрыться от солнцепёка. У Яди только лицо, шея и руки были покрыты загаром. Всё тело оставалось белым. На зоне не дадут позагорать -- робу снимать не положено.
  
  После лагерной сутолоки и тесноты так непривычно на безлюдье, вдали от пристальных глаз надзирателей и сокамерниц. Так и прожила бы в этой рощице всю оставшуюся жизнь. Но пустыня не место для одиночки, не выжить тут без людей. Перекусила хлебом с вяленой рыбкой с привокзального базара, запила свежей водичкой, вольно разлеглась в жиденьком тенёчке и не заметила, как задремала.
  
  Проснулась оттого, что ветерок пахнул на лицо, словно грудной малыш её щеки коснулся. Ядя всплакнула от непрошенных воспоминаний о родных детках, потом вытерла слёзы, запихнула свои высохшие лагерные тряпки в необъятную сумку на лямке через плечо, с какими шастают челноки-торговцы и контрабандисты через границу. Переоделась в новое бельё, шорты с майкой, нацепила кепочку с козырьком от солнца и в лёгких китайских тапочках побрела берегом всё дальше и дальше. Сазан, притороченный к сумке, ещё трепыхался.
  
  ГЛАВА 1.7. ПОЛУОСТРОВ БАЛЫКЧИ
  
  Море-озеро отдыхало после штормов. Рябь и блики на воде блистали под ярким солнцем - не глянешь на водную гладь без тёмных очков, а Ядя забыла их купить. У горизонта бездонность неба сливалась со снежно-голубой лазурью моря, как в доброй киносказке с счастливым концом. Спокойное море как бы говорило, что оно одаряет своей благосклонностью только людей с добрыми намерениями, но жестоко отказывает в ней, если заподозрит недоброе в намерениях человеческих. Но сегодня море как бы говорило, что напрасны все твои страхи и опасения. Пока что тебе тут никто не угрожает.
  
  Уставшая и слегка заморённая от долгой ходьбы Ядя шла и шла, бездумно глядя себе под ноги, а как подняла голову, увидела вдали ту самую телевышку над городом мёртвых, о которой говорила в поезде Асият. Вот и полуостров Балыкчи.
  
  На берегу действительно стояли сараи. Только они оказались алюминиевыми эллингами, проще говоря, полукруглыми длинными укрытиями для ремонта малотоннажных судов. От каждого эллинга к воде спускались металлические направляющие, по которым на колёсных тележках поднимали тросом на лебёдке катера и моторные лодки для ремонта или покраски. Ядя скривилась -- ожидала увидеть грубые гребные шаланды и саманные мазанки-сараюшки, а тут на тебе сюрприз - гавань для современных плавсредств.
  
  Волнолом из небрежно сваленных бетонных плит замыкал удобную бухту, где на якоре стояли настоящие катера и большие моторные лодки. Некоторые под мачтами со свёрнутыми парусами от спортивных яхт-швертботов. Самоделок тут не было. Даже гребные шлюпки были пластиковые или дюралевые - цивилизация, чтоб её!
  
  Подальше от бухты на холме стояли новенькие разноцветные корпуса каких-то цехов под плоскими крышами. Дымила высоченная заводская труба. Над цехами торчали антенны радиосвязи, этого ещё ей не хватало. Ей бы держаться подальше от радио и видео. Они ей и в лагерях надоели. Осточертело жить под круглосуточным пристальным надзором.
  
  * * *
  
   В гавани неподалёку от причала стоял на якоре большой палубный катер с надстройкой и закрытой рулевой рубкой. У высокого бетонного пирса причалена баржа, которую притянул сюда этот катер. Загорелые до черноты портовики торопливо грузили на неё с бетонного пирса ящики с копчёной рыбой. Дико орал какой-то бедолага, которого хлестал по пяткам голый по пояс усач самой зверской внешности.
  
  Ядя сразу распознала самый большой "сарай" Макса, Асиного брата и с первого взгляда выделила из людей на причале и его самого. Он зычным голосом распоряжался погрузкой рыбы:
  
  -- Арыстан, подгони камчой этих кандыбаев-приблуд, чтоб через двадцать минут катер отвалил баржу от причала.
  
  Загорелый до черноты Арыстан, голый по пояс, высокий, толстый, но при этом весь из себя как клубок переплетённых мышц, прекратил бить по пяткам орущего бедолагу и махнул длинной плёткой в сторону грузчиков.
  
  -- Живей, кандыбаи голодранные, а то перетяну каждого по спине так, что неделю горбиться будете.
  
  Его гладко выбритая голова отливала синевой под солнцем, длинные висячие усы под горбатым носом придавали ему вид средневекового палача при султане. Грузчики мало напоминали дракырстанцев, скорее были похожи на монголов. Наверное, беженцы из дальних краёв. Сам же горбоносый бригадир был похож на киношного турецкого янычара, подгоняющего рабов в цепях.
  
   Все в грузовом порту в выцветшем сэконхенде, только Макс в новеньком белоснежном спортивном костюме и белых кроссовках. На голове сомбреро из соломки с подбородным ремешком -- вылитый мексиканский мачо из слезливого телесериала.
  
  На руках мотоциклетные перчатки с обрезанными пальцами. В тени здания за пирсом стоял японский мотоцикл. Капитан катера в замызганном морском бушлате вёл подсчёт ящиков с копчушкой и делал пометки в отрывном блокноте.
  
  Ядя неуклюже дотопала до бронзоволикого красавца в сомбреро.
  
  -- Мне нужно на полуостров Балыкчи.
  
  -- Тут Балыкчи, -- отрывисто бросил тот, даже не взглянув на Ядю.
  
   Она несмело протянула ему прозрачный амулет со скорпионом.
  
   -- Мне нужен Макс.
  
  -- Ты Ядва? - всё так же, не глядя на неё, ответил загорелый здоровяк.
  
  -- А ты Макс?
  
  -- Для тебя -- Максуд.
  
  Он как бы нехотя, мельком глянул на амулет и на Ядю. Взгляд неуловимый, мол, глаза б мои тебя никогда не видели.
  
  -- Не глянулась сходу, что ли? - зло прищурилась Ядя.
  
  -- У меня тьма-тьмущая таких, какие от закона бегают. Ещё и тебя на шею мне повесили.
  
  -- Ну и послал бы меня сразу куда подальше, если знать меня не хочешь.
  
  -- Меня не спросили, хочу или не хочу. Асият звонила - отказать родне не могу.
  
  -- За что его? - махнула Ядя рукой в сторону избитого грузчика, который пытался в раскорячку подняться на покалеченные ноги.
  
  -- Тебе что за дело? А ему - за дело.
  
  Максуд упорно отворачивался от неё, а тут вдруг злой прищур карих глаз обжёг Ядю.
  
  -- Откуда рыба, украла?
  
  -- Поймала голыми руками.
  
  -- На гребнистых скалах?
  
  -- Угу, по пути сюда.
  
  -- Где научилась рыбу на кукан сажать?
  
  -- Что такое кукан?
  
  -- Верёвка, на какой рыба твоя висит.
  
  -- Сама сообразила.
  
  -- Ладно, оставайся, но учти -- у меня не притон для беглых. Работать будешь, как в лагере вкалывала... Про мою сестру Кадишу никому ни слова! Сболтнёшь - полетишь вниз головой в воду, как тот шайтан в речку Акдагайку.
  
  Ядя отвернулась. Макс крикнул загорелому грузчику:
  
  -- Оспан, там на скальных грядах опять выброшенная рыба бьётся. Пошли Берика и Серика, чтоб всю собрали. А то бакланы и, чёрт, ещё пеликаны налетят, а потом в садки мои с нарингой повадятся.
  
  Он презрительно сплюнул в сторону Яди. Красиво очерченные губы собрались бантиком.
  
  -- Тебе Кургат твоё место покажет. Больше ко мне не подходи.
  
  -- Кто такой Кургат?
  
  -- Девчонка-кухарка.
  
  Даже не взглянув на Ядю, Максуд пошёл к капитану катера.
  
  * * *
  
  Худющая девчонка в коротенькой юбчонке сунула Яде в руки метлу и совок в ведре.
  
  -- Держи рабочий инструмент. Будешь подметать мусор у эллингов, на пирсе и по всему рыбзаводскому двору, хозяин сказал. С восхода солнца до темноты.
  
  -- Без перерыва на обед?
  
  -- Обед и дневной сон у нас в самую жару - с двух до четырёх дня. Теперь пошла за мной!
  
  Дошли до ржавого сарая из рифлёного металла на берегу. Вокруг сушатся сети на шестах.
  
  -- Как просохнут, аккуратно сложишь в сарай. Сумеешь?
  
  -- Учи бабу вещи складывать! - зло ощерила Ядя беззубые дёсны.
  
  -- Где зубы съела, тётка?
  
  -- Далеко отсюда. Там!
  
  Ядя махнула в сторону заходящего солнца.
  
  -- Так ты тоже из приблудных... Зачем в Дракырстан приехала?
  
  -- Не по своей воле привезли.
  
  -- Из бегунцов?
  
  -- Справку об освобождении показать?
  
  -- Хэй, у меня самой такая есть... Да, вот ещё! Хозяин наказал, чтоб дальше пирса, эллингов и рыбзавода ты носу на люди не казала!
  
  -- А что такого?
  
  -- Аким в Приоздаре дурной на всю голову. Мулла въедливый. И чтоб молчок с местными! Ни с кем не разговаривай.
  
  -- Глухонемой притвориться?
  
  -- Вот это в самый раз.
  
  Девчонка отворила ворота металлического сарая.
  
  -- Вот тебе ключ. Спать будешь тут.
  
  Указала на грязный спортивный мат, обтянутый брезентом.
  
  -- Одеяло, подушку бы ещё.
  
  -- Узел со шмотками под голову положишь. А одеяло вон там!
  
  В углу стоял распоротый тюк с обтирочной ветошью. Такие Ядя видела в цехах на промзоне в лагере.
  
  -- Сошьёшь себе одеялко... И за своей толстой задницей следи, когда на землю садишься.
  
  -- Почему?
  
  Кургат отвалила большой камень у порога.
  
  -- Вот почему.
  
  -- Ну, скорпион. Невидаль какая. Пятнадцать лет чалилась по дракырстанским лагерям. Насмотрелась этой пакости.
  
  -- И под ноги смотри - змеи.
  
  -- Кобры, гюрза?
  
  -- Для них у нас тут слишком холодно зимой. Тут только эфа, гадючка и стрелка-змеючка.
  
  -- Стрелки - не опасные. Я когда-то в одном лагере плюхнулась в арык, чтобы освежиться, а там эти стрелки кишмя кишат. Вся спина в шишках была от укусов, как из воды выскочила.
  
  -- Бабки верят, будто стрелка с одного прыжка может пронзить человека насквозь. Их тут много, но ты их не бойся.
  
  -- А я их и не боюсь... Где попить бы, Кургат?
  
  -- Вода в озере.
  
  -- Чайку, я имею в виду.
  
  -- Чайник мятый где-то в сарае был. Найдёшь. Вон на берегу лежат два камня для костра. ПлАвника у берега и хвороста у кустов подсоберёшь, разведёшь костерок, поставишь чайник. О заварке не мечтай.
  
  -- У меня всё с собой. И сахар тоже.
  
  -- Запасливая... Еду тебе принесу, как окончательно стемнеет.
  
  -- А туалет где?
  
  -- Везде, где тебя не видят. И вот что...
  
  -- Что ещё?
  
  -- Смотри, не засни тут в жару. Металлический сарай под солнцем -- душегубка. Отдыхай на ветерке под навесом для сетей.
  
  -- А то что?
  
  -- Свалишься от теплового удара. Хоронить тебя никто не будет, бросят с камнем в воду. И ещё вот...
  
  -- Что?
  
  -- Всё лёгкое из твоих шмоток на берегу придавливай камнями.
  
  -- А то что?
  
  -- У нас почти всегда дует ветер. Унесёт шмотки.
  
  -- Сильный ветер?
  
  -- То сильный, то очень сильный, то очень-очень сильный. Это сейчас безветрие. Как-то раз у туристов в воду улетела по ветру надувная лодка. Так и унесло, прозевали.
  
  Солнце наполовину скрылось. Закатные лучи окрасили щёки Кургат тёплым румянцем.
  
  -- Ты красивая, -- сказала Ядя.
  
  -- Толку мне с того!
  
   * * *
  
  Ядя аккуратно сложила сети. Работёнка не трудная. Полчаса любовалась на багровый закат и наслаждалась медленно подступающей прохладой.
  
  Местечко ладненькое. Сарайчик на отшибе, далеко от причала и всякой людской суеты. Рядом никого, только собака на цепи лежит у будки, положив голову на лапы. Одно плохо -- она опять на положении лагерной сиделицы, шагу отсюда ступить нельзя. Зато нет колючей проволоки. Сюда никто, похоже, не заглядывает, никто тебя не побеспокоит... Подумала так, и как беду накликала - приплёлся невзрачный мужичонка, давно не бритый.
  
  -- Это ты новая дворничиха Ядва?
  
  -- Ядва... А ты кто?
  
  -- Нигмат, ночной сторож на пирсе.
  
  Он нагло помял её груди.
  
  -- Силиконовые или настоящие?
  
  -- Рукам воли не давай, понял?
  
  Но тот был не из скромных. Обхватил Ядю обеими руками и больно сжал ей ягодицы.
  
  -- Это хорошо, что мне бабу на ночь дали. Скучать теперь не буду.
  
  Ядя вырвалась и огрела его по башке метлой.
  
  -- Сдурела, что ли? Я ж по-хорошему.
  
  Сделал вид, что собрался уйти, а сам подскочил сзади, обхватил, попытался повалить. Но слишком велика разница в весовых категориях у этих борцов. Ядя легко опрокинула его мордой на камни.
  
  Наглец шустро вскочил, вытирая кровь под разбитым носом.
  
  -- Всё равно я тебя... -- и добавил что-то на местном наречии.
  
  - Твоё счастье, что я не поняла ничего, а то вообще прибила бы, как пса вонючего.
  
  * * *
  
  Сторож поплёлся от сарая по тропинке в горку. Ему навстречу с холма опускалась девушка с ведром.
  
  -- Отдохни, Кургат, ведро поставь. Поздоровайся сначала.
  
  -- От тебя здоровья не дождёшься, дядя Нигмат.
  
  Сторож бесстыдно задрал ей коротенький подол.
  
  -- Что ты там прячешь?
  
  -- Не тебе высматривать.
  
  Со всей силы дал ей кулаком в живот. Девушка упала. Сторож плюхнулся на неё и стал дрыгаться.
  
  -- Э, Нигмат, ты кого завалил? Я тоже хочу, -- подскочил совсем молоденький парнишка.
  
  Расстегнул штаны и навалился на расстеленную девчонку после сторожа. Потом поднялся, пнул её ногой и бросил:
  
  -- Пошла вон, падла!.. Нигмат, а ты уруску уже попробовал?
  
  -- Она дурная баба, больно бьёт по голове. Не подходи к дурной... Принёс пивка на ночь?
  
  -- Принёс. Пошли к тебе в сторожку.
  
  Ночной сторож с дежурным по пристани плюнули в сторону Яди и ушли. Девчонка вошла в воду обмыться. Потом вернулась к Яде с ведром. Ядю таким чисто лагерным отношением к женщинам не удивишь, но всё-таки...
  
  -- Девочка ты моя, что ты мужикам позволяешь! Тебя ж замуж никто не возьмёт.
  
  -- Таких у нас не берут. Я ж со справкой из тюрьмы, как и ты, говорила уже.
  
  -- Над тобой поглумились. Ты ж ещё совсем молоденькая.
  
  -- С такими у нас всегда так.
  
  -- Да тебе ж лет шестнадцать!
  
  -- Двадцать мне.
  
  -- А такая малышка-худышка, прям дитё-дитём.
  
  -- У нас и девчонку-семилетку завалят, если некому заступиться. Такая у нас заведёнка с ничейными женщинами. Ничейная значит всехняя для наших мужиков.
  
  -- Ты ж воспитанная, грамотно говоришь, как городская.
  
  -- Детдомов в аулах не бывает.
  
  -- Так у тебя нет родных?
  
  -- Наверное, и не было.
  
  -- Ты тоже не из местных?
  
  -- По голубым глазам определила?
  
  -- Часто пристают?
  
  -- Да каждый день по десять раз... Кончай болтать, надоела.
  
  -- А что ты вообще здесь забыла в сумерках?
  
  -- Пожрать вам принесла.
  
  -- Кому?
  
  -- Тебе и Тайге.
  
  Кухарка половину ведра вывалила в большую миску собаке, сидевшей на цепи.
  
  -- Тайга, жри!
  
  Остальное варево вылила в большую круглую консервную банку с высоким бортами и поставила перед Ядей.
  
  -- Ты тоже жри, Ядва.
  
  Собака лежала, положив голову на передние лапы, и даже не шелохнулась.
  
  -- Что с ней, заболела?
  
  -- Максуд щенков у неё отнял.
  
  -- Утопил?
  
  -- Дура, что ли! Овчарок в отарах и табунах не хватает.
  
  -- Я её понимаю. Детки же родненькие, -- всхлипнула Ядя.
  
  -- А сама сколькерых родила?
  
  -- Двоих только, -- прошептала Ядя сквозь слёзы. -- А ты сколько абортов сделала, если пристают все, кому не лень?
  
  -- Ни разу от мужиков не понесла. Мулла сказал, аллах безродным девкам-билеткам деток не даёт, чтоб не поганили землю байстрюками... Ты вот что, Ядва, запирайся на ночь изнутри на лом.
  
  -- А то что?
  
  -- Народ к нам всякий прибивается, вот что. Не из уважительных и робких до женщин.
  
  -- Видела уже, как у вас с бабами.
  
  * * *
  
   Когда работница ушла, Ядя вывернула помои из своей жестянки в миску псине.
  
  -- Тайга, кушай, миленькая! Ты ещё не раз ощенишься, не горюй. Будут у тебя детки, а у меня уже нет, -- сказала она и снова всплакнула.
  
  Собака глянула на Ядю слезящимися глазами, подняла голову и сунула морду в миску.
  
  ГЛАВА 1.8. ФАРШИРОВАННАЯ РЫБА
  
  Ядя очистила от чешуи и выпотрошила сазана, потроха бросила собаке. Нафаршировала рыбу резаными шампиньонами, диким луком и чесноком, присолила. Завернула сазана в широкие лопухи дикого ревеня. Засыпала дно широкой жестяной банки мелкой галькой, положила рыбу и присыпала её сверху такими же гладкими камушками. Поставила банку на два камня, развела между ними костерок и села у огня.
  
  Давно стемнело. Стрекотали крохотные кузнечики-цикады. На огонь слетались крупные, с палец, медведки и мелкие ночные бабочки. Угольки между камнями под банкой с рыбой потрескивали и рассыпались. Нещадно бесновалось комарьё.
  
  У пирса заревел мощный мотоцикл. Прожектор ярко освещал причал и контору с высокой мачтой, увешанной радиоантеннами и спутниковой тарелкой. Ядя издали видела, как хозяин Максуд отдавал последние распоряжения рыбакам, вытягивавшим на берег лодки. В сторону Яди у костра он даже и не глянул, да и не видно было её оттуда - свет прожектора слепил глаза. Когда работники ушли, Максуд сел на мотоцикл, но тут же заглушил мотор. Оглянулся по сторонам, втянул носом воздух пошёл на поразивший его запах.
  
  Ядя как раз разворачивала из лопухов ревеня запечённого сазана. Максуд на неё даже не глянул, вперился взглядом в рыбу.
  
  -- Угостится захотел? Пусть остынет, Макс. Горячая слишком.
  
  -- Где научилась?
  
  -- Здесь на берегу. - Ядя отрезала ломоть вяленого осетра. - Макс, солёненького на закуску для аппетита хочешь?
  
  Всё-таки хоть и нехотя, Максуд глянул на неё. Взгляд злой, обжигающий.
  
  -- Где украла балык?
  
  -- Купила с рук в Сарышкане на перроне. Там много торговок с вяленой рыбой.
  
  -- Лица запомнила?
  
  -- Все бабки на одно лицо.
  
  -- Все воровки на одно лицо... Это мой балык.
  
  -- А почему твой?
  
  -- Товарный знак на марле видишь? "Максуд Тахтаев". Подворовывают мои работнички.
  
  От балыка Максуд отказался, без спросу отрезал Ядиным ножом кусок фаршированного сазана.
  
  -- Не обожгись, Макс.
  
  Максуд долго нюхал и пробовал на вкус рыбу и грибы в начинке. Потянулся за вторым куском рыбы. Долго смаковал во рту, проглатывая кусок за кусочком. И ничего не сказал. Так и уехал не прощаясь.
  
  * * *
  
  Целыми днями Ядя выметала отовсюду мусор. Возила с завода тележку с рыбными головами и потрохами на высокую скалу и вываливала отходы в озеро на корм рыбам и ракам. Свиней тут не держали, собакам крупные рыбные кости давать нельзя -- подавятся. Помогала рыбакам перегружать с моторок ящики с рыбой, распутывать и развешивать сети, иногда заплетать прорванные дыры, а потом снова за метлу. И так изо дня в день. К ней никто из мужиков больше не приставал, не заговаривал, даже не замечал, будто бы её и не было.
  
  На работу Ядя одевалась в лагерную рубашку, брюки от спецовки и рабочие ботинки. На жаре от пота рубаха на плечах и спине липла к телу. Как-то скинула рубашку, чтобы освежиться в озере. А когда собралась одеться после купания, увидела на ней белые узоры от проступившей соли. Рубашка топорщилась коробом, а как высохла, стала твёрдой, как панцирь. И однажды просто-напросто лопнула на спине, когда Ядя нагнулась, чтобы поднять десятикилограммовый контейнер с рыбными отходами.
  
  Пожалела симпатичные китайские маечки, купленные в Сарышкане. Прорезала в джутовом мешке три дыры для головы и рук и облачилась в это рубище. Максуд даже скривил бабочкой красиво очерченные губы, когда увидел Ядю в наряде огородного пугала. Отвернулся, а его холёное лицо передёрнулось от отвращения.
  
  * * *
  
  -- Хозяин сказал, завтра пойдёшь помогать рыбакам наводить порядок в такелажной, -- бросила Кургат как бы между делом. - Паруса и канаты перебирать.
  
  -- К мужикам в тёмные эллинги работать не пойду. Я им не девочка для забавы, не по годам мне ноги раздвигать.
  
  -- Хозяин сказал - пойдёшь!
  
  -- Пойду, конечно, куда я денусь, -- вздохнула Ядя. - Тут другая беда... У меня продукты кончились, вот что, Кургат. Мне бы сходить в город.
  
  -- Тебе в город нельзя. Дай денег, я куплю соли, хлеба и сигарет.
  
  -- А когда деньги кончатся?
  
  -- Будешь жрать, что дадут. Ты бесплатно работаешь, как и я. Тебя укрывают от полицейских нукеров, и того тебе довольно. В город ни ногой! Хозяин приказал. Чужачка ты и слишком приметная среди наших.
  
  -- Что ж мне, как той суке Тайге, на цепи сидеть? И погулять нельзя.
  
  -- Гуляй по пустыне с двух до четырёх часов, когда у работников дневной сон в самое пекло, а в город ни-ни! Хозяин у нас слишком строгий.
  
  -- А я его не боюсь.
  
  -- Бойся его, дура.
  
  ГЛАВА 1.9. МИРАЖИ ПУСТЫНИ
  
  Жизнь в уединённой тиши и какой-никакой сытости Ядю в общем-то не нудила. Никому ты тут не нужна, никто над душой не стоит с автоматом или дубинкой. Ни пулемётчиков на вышках, ни колючей проволоки, но всё равно, как в исправительном лагере, шагу не моги ступить по своей воле. Спасибо, хоть дозволили свободно гулять по голой пустыне. Ну, в пустыне, так в пустыне. Прогулка не слишком весёлая, да не сидеть же сиднем на одном месте?
  
  В детстве Ядя не могла заставить себя спать днём, даже в детском садике и в летних детских лагерях, а в исправительных лагерях дневной сон строго запрещён. Жестоко наказывали, если кто-то прикорнул в укромном уголке.
  
  Чтобы не мыкаться от безделья в мёртвый час, Ядя отправлялась гулять по пустыне, благо, до неё рукой подать.
  
  * * *
  
  Кажется, тут-то и глянуть не на что -- вместо почвы россыпи гранитной щебёнки с острыми кромками. Все земные покровы содраны ветром, наружу проступила каменная твердь, по которой грузовик катится, как по бетонке. Вид запустения наводит на мысль, что пустыни рано или поздно покроют всю землю, как смертным саваном, в наказание за насилие над природой. Ничего живого, на беглый взгляд, но то тут, то там зазеленеет сочная солянка или серо-жёлтая полынь, пробиваются тонкие стрелочки лука. Даже такая прогулка куда глаза глядят без надсмотрщиков легла Яде на душу.
  
  Ты одна, а вокруг простор, сплошной простор, бескрайний и безлюдный. Вглядываешься в даль-дальнюю и тебе кажется, что пустыня надвигается на тебя, словно собирается поглотить остаток твоей жизни, как погребла она под собой древние племена и целые народы. Кто-то словно нашёптывает на ухо: "Не вглядывайся в пустыню слишком пристально, а то она сама заглянет в твою душу и опустошит её".
  
  * * *
  
  По пустыне ходят неторопливо и осторожно. У себя дома в далёком детстве Ядя могла беззаботно разгуливать босиком по цветущему лугу, не опасаясь ничего. Тут же вроде бы всё перед тобою как на ладони -- голый щебень, глина или песок с редкими кустиками карликовой полыни. Но на прогулке она всё же осторожно высматривала затаившуюся опасность -- ядовитых змей и пауков.
  
  С недельку только погуляла по жаре, как стала подмечать и живность в мёртвой на беглый взгляд пустыне. Вокруг вроде как бы ни души, но всюду затаилась жизнь. Просто, пережидая пялящий жар, льющийся с неба, всяк забивается в норки, под камни, зарывается в песок, прячется в густых зарослях тамариска, под клочки пустынной осоки или в жиденькую тень саксаула.
  
  Всё в зной застывает на месте. Коршуны неподвижными точками висят в небе, суслики на холмиках у нор стоят недвижными столбиками. Неподвижно замерла в знойной истоме змея, вытолкнув гибкое тело петлёй из норы, укрыв голову и хвост в её тени. Прячется от пекла в панцирь черепаха, втянув голову и бронированные когтистые лапки. Тонкий хвостик узкоголовой ящерки медленно шевелится под лопухом ревеня, только круглоголовая ящерка агама бойко носится по жаре, охлаждая тело ветерком.
  
  На прогулку Ядя обувалась в лагерные рабочие ботинки на толстой подошве. Босиком или в лёгких тапочках по раскалённым камням не пройдёшь. Даже привычный к жаре пустынный заяц не сможет долго скакать по раскалённому песку или щебню, если лисичка-корсак выгонит его из тростниковых зарослей у воды. Подошвы заячьих лапок покрыты густой щёткой волос, но и она не спасёт от ожога, если ему застыть на месте. Перегрев всего тела - верная смерть. Да и сам корсак сдохнет от жары, если уляжется на солнцепёке с высунутым языком, хотя его шубка не такая густая, как у северного песца. Нет потовых желёзок для охлаждения организма. Оттого-то стремительная пустынная лисичка несётся во всю прыть по раскалённой почве, чтобы не обжечь нежных лапок. А в зубах у неё бьётся ещё живой тушканчик, подрагивая кисточкой на конце длинного, тоненького хвостика.
  
  * * *
  
  Больше всего Яде на прогулках понравилось смотреть кино пустыни - миражи... Призрачно мерцает заметно колыхающийся от жары воздух, поднимаясь от раскалённой поверхности, а перед глазами медленно всплывает марево в сероватой от пыли дали, где тёмная твердь под ногами сливается с голубым небом, и над головой, как на экране, проявляются причудливые видения.
  
  То взгромоздятся огромные горы, упирающиеся снежными вершинами в самое небо, то в клубах дыма стартует космическая ракета, то за неспешной отарой овец пастух едет верхом и лениво помахивает камчой, а лохмоногая лошадка прибавляет шагу.
  
  Небесное кино в безветренную погоду Ядя смотрела не раз, спокойно и умиротворённо, но однажды в страхе протёрла покрасневшие от соли глаза -- на полнеба простёрлось до нестерпимой боли знакомая злая личина.
  
  -- Володя, тебя же давно нет среди живых. Зачем опять пришёл?
  
  -- По твою душу, сама знаешь.
  
  -- Ты сводишь меня с ума!
  
  -- Вот и хочу, чтоб ты свихнулась и покончила жизнь самоубийством.
  
  -- Зачем это тебе?
  
  -- Говорил, что только так я могу исхитить твою грешную душу, чтобы продлить своё пребывание в вашем вещном мире.
  
  Небесное видение расхохоталось, а Яде показалось, будто оно что есть силы дунуло на неё. Тотчас налетел ветер. Ядю закружил смерч, поднял её в воздух, перенёс с места на место на пару метров и бросил на камни. У Яди был только один ориентир - далёкая телевышка, но где она теперь? Не видно её за завесой пыли. Ядя отошла слишком далеко от города. А глумливая морда в мираже издевательски ухмыльнулась.
  
  -- Заблудилась? Теперь я тебя загоню в самое пекло и поставлю, как турку для варки кофе по-восточному, на гигантскую жаровню с раскалённым песком. В песке пустыни можно испечь куриное яйцо, а если плюнуть на раскалённый капот авто, слюна тут же закипит. Есть, от чего с ума сойти.
  
  Ядя отвернулась от миража и затопталась на месте.
  
  -- Печёт ноги даже сквозь толстые подошвы? А сверху тебя жжёт ультрафиолетовый светильник солнца, как в солярии. Воздух горячий -- ни вдохнуть полной грудь, ни просто перевести дух. Слышишь, как стучит в висках? Это повышенное кровяное давление. Стоять посреди пустыни в самое пекло -- чистое самоубийство, игра со смертью наперегонки с инсультом. Ты сама напросилась на смерть. Да и зачем тебе жить, если ты никому не нужна? Сдохни же наконец.
  
  В глазах потемнело, Ядя рухнула на горячие камешки, но сознания не потеряла.
  
  * * *
  
  Мёртвый час у работников на полуострове Балыкчи давно закончился, а Ядя всё ещё вовсе ползла по горячей пустыне и никак не могла отыскать пути назад.
  
  -- Это бес меня кругами водит, -- прошептала она растрескавшимися губами.
  
  -- Сама блудишь, блудница, -- раздался в ушах злобный шёпот. - Пить-то хочется, а? Пагуба поджидает тебя в пустыне не только от зноя. От него схватишь только солнечный удар с временной потерей сознания. Куда страшней пустынное безводье.
  
  Ядя никогда не брала на прогулку по пустыне с собой бутылку с водой. Диву давалась воспоминаниям детства, где в её родном зелёном городе, полном фонтанов, каналов и декоративных прудов, все носили в рюкзачках и сумочках бутылочки с водой. Ведь на каждом шагу автоматы с газировкой, кафешки с прохладительными напитками. Фляга или бутылка с водой - только для прогулки по пустыне.
  
  Ядя ползла, а в ушах пульсом отдавался всё тот же глумливый голос:
  
  -- Без еды проживёшь несколько дней, но смерть тому, кто останется в пустыне на солнцепёке без воды. Жажду твою уймёт только смерть. Не мгновенной и не лёгкой будет твоя погибель от жажды в раскалённой пустыне. Поначалу все мысли, помыслы и помышления твои потянутся лишь к одной воде...
  
  -- И слушать тебя не хочу.
  
  -- А ты послушай... Представь свою смерть от жажды... Твои сухие губы давно растрескались и кровоточат... Дыхание лихорадочное. Сердце то бьётся вяло, то бешено колотится, как насос, летящий вразнос. В голове невыносимо стучит боль. Покрасневшие, выпученные глаза чуть не лопаются от лютой рези. А закроешь их, то, как в наркотическом дурмане, перед тобой мелькают безумные видения ярких цветов и оттенков в жутких сочетаниях, но всегда в противоестественных и отвратно противоречивых, как вывороченные кишки барана... И вот уже мышление затуманивается.
  
  -- Не хорони меня прежде смерти.
  
  -- Спасения не будет, не надейся... Обезвоживание изводит человека долго и мучительно, в сумасшедшем бреду. Сначала безумное буйство, а потом - тихое помешательство вплоть до остолбенения. Обезумевшего от жажды человека ещё можно спасти от гибели, но разум к нему уже не вернётся.
  
  -- Я доберусь до воды, Володенька.
  
  -- Не успеешь... Нет страшнее смерти, чем смерть от медленного усыхания под палящим солнцем. Ты разобьёшь голову о камень, чтобы прекратить мучения. Я унесу твою душу в преисподнюю и там уж вволю потерзаю. А на грешной земле останется от тебя то, что больше всего пугает в пустыне - выбеленные под солнцем кости.
  
  * * *
  
  Ядя пришла в себя, лёжа на жёсткой глине. Подняла голову и сквозь фиолетовые пятна перед глазами высмотрела телевышку. Поняла, куда надо ползти. Добралась до верхнего фильтрационного болотца для очистки сточных вод за городом.
  
  -- Дизентерии захотелось? - прошипел в ушах всё тот же издевательский голос. -- Пей и помирай засранкой. Мне не достанешься, зато умрёшь с позором.
  
  Ядя выплюнула воду, не проглотив ни капли.
  
  -- Больше ни за что не уйду от жилья. Гори они гаром эти прогулки.
  
  -- Сама не уйдёшь, так я тебя уведу. Я вижу пустыню в твоих глазах, а за ней - помешательство от одиночества.
  
  -- Нет, Володенька, больше одна без людей в пустыню ни ногой! На людях ты никогда мне не являешься, бес нечистый.
  
  * * *
  
  Ядя ползла до самой ночи, время от времени теряя сознание. Ночью уже открыла глаза - перед ней тушканчик, маленький пустынный зайка с короткими круглыми ушами и длинным тонким хвостиком с кисточкой, звонко цвиркнул и застыл на месте. Такой и на ладошке твоей уместится. Любопытные бусинки глаз беспокойно поблёскивали в лунном свете.
  
  Тушканчик покачивался на длинных задних лапках. Передними лапками с розовыми пальчиками забавно подносил к зубастой мордочке зелёный листок солянки, быстро-быстро хрумкал и будто бы даже улыбался.
  
  -- Комочек жизни, неужто ты меня жалеешь?
  
  Тушканчик догрыз листок, подпрыгнул на пружинистых лапках и скрылся в темноте, откуда раздавался бодрящий пересвист его весёлой братии:
  
  -- Живи!.. живи...
  
  Ядя поднялась на колени, потом твёрдо стала на ноги.
  
  -- Отцепись, бес Володя, навсегда! Тьфу-тьфу-тьфу...
  
  -- Не надейся, -- прогромыхало из-под земли.
  
  ГЛАВА 1.10. ГОВОРЯТ, РЫБАЛКА НЕ ДЛЯ ЖЕНЩИН
  
  Ядя больше не гуляла по пустыне. Страшилась снова увидеть фильм ужасов в небесном мираже.
  
  -- С кем это ты всё болтаешь? - спросила как-то Кургат, принеся ужин собаке.
  
  -- С подружкой.
  
  -- Сука же молчит.
  
  -- Зато как слушает. Я ей все тайны свои скорбные поведала.
  
  -- Собака ничего не понимает.
  
  -- Ага, не понимает! Слушает про моих деток и плачет по своим... Э-э, всё-то до конца Тайге не вываливай в миску. Мне оставь чуть-чуть.
  
  -- Что, припасы кончились?
  
  -- Второй день на зелёном супе из ревеня с диким луком. Да ещё раки варёные. Ладно, хоть соли чуточку осталось.
  
  В вечернем хавчике у Яди на этот вечер была всякая всячина из столовских объедков -- лапша быстрого приготовления, пюре из сушёной картошки и обрезки рыбных брюшек.
  
  Хлебая это хлёбово, Ядя спросила:
  
  -- У хозяина жена есть?
  
  -- А тебе зачем знать?
  
  -- Да так просто.
  
  -- У него их четыре, как положено большому баю.
  
  -- Как только силушки на всех хватает!
  
  -- А что ему? Бугай ещё справный да гладкий.
  
  * * *
  
  Уже глубокой ночью на берегу остановился мотоцикл. Ядя вздрогнула и замерла по колено в воде. Максуд долго прислушивался к плеску воды, потом навёл свет фары на Ядю. Та с высоко задранным подолом бродила по мелководью. Сачком ловила раков и складывала в подол. Это очень просто - нужно высветить фонариком в прозрачной воде рака, подставить сачок ему за хвост. Топнешь ногой перед ним - рак, убегая назад, стремительно влетит в сачок.
  
  Максуд со злым неодобрением смотрел на Ядю. Она не могла опустить подол - раков бы растеряла.
  
  -- Четырёх жён имеешь, а пялишься на чужую голую бабу! Жалко тебе раков, ага... Что, мне и дальше с сукой Тайгой пайку делить? Раками пробавляюсь, ну и что тебе с того... Дал бы удочку, рыбки бы себе наловила. Денежки мои уже тю-тю, а ты мне за работу не платишь. На курево даже не осталось.
  
  Максуд уехал, не ответив.
  
  На следующее утро Кургат принесла выцветший рюкзак.
  
  -- Туристы в прошлом году утопли. От них осталось. Там снасти для рыбалки. Хозяин велел тебе передать.
  
  * * *
  
  С тех пор вечерами Ядя сидела на берегу с донкой-закидушкой. Леску держала двумя пальцами. Одного за другим вытаскивала маленьких бершиков и крупных чебачков. Как-то попробовала половить рыбку в обеденный перерыв и вдруг спиной почувствовала на себя чей-то взгляд. Обернулась по сторонам - никого. Случайно глянула под ноги - крохотный черепашонок приподнялся на передних лапках и с любопытством разглядывал Ядю.
  
  -- Откуда ты, маленький? - поднесли его к губам и поцеловала в нагретый солнцем панцирь.
  
  Забавный малышок ей понравился. Взять к себе для развлечения? Клеточку соорудить можно... Нет, пусть живёт сам по себе на воле. Только разумное существо может посадить другого под запоры. Ядя своё отсидела, на своей шкуре прочувствовала неволю.
  
  -- Гуляй на свободе, малыш! - опустила она его на прибрежную гальку.
  
  Весной в пустыне черепахи торопливо стремятся съесть как можно больше зелени, пока побеги сочны и зелены, чтобы нагулять жирок на шее. Черепаший пир длится лишь два месяца в году - чуть-чуть весной, немножко осенью. Жарким летом и студёной зимой черепаха спит в норе глубоко под землёй.
  
  Дружок-черепашонок наведывался всякий раз, когда Ядя рыбачила на берегу. Всё так же приподнимался на передних лапках и пристально всматривался в Ядю.
  
  -- Опять пришёл, маленький? Подожди, я тебе гостинца вынесу.
  
  Выложила перед ним порезанные черешки ревеня. Черепашонок как всегда сначала спрятался в панцире, потом осторожно высунул голову и принялся медленно, но обстоятельно крошить ревень острым клювиком.
  
  -- Приручила? - спросила подошедшая Кургат.
  
  -- Сам в друзья напросился. Я всех малышей люблю.
  
  -- Чудная ты... Все с тебя смеются, Ядва.
  
  -- С чего вдруг?
  
  -- Постыдно бабе за мужское дело браться.
  
  -- Какое дело?
  
  -- За рыболовлю.
  
  -- Жрать захочешь - всему научишься. Не болтай, мешаешь! - Ядя быстро вытянула леску с тремя болтавшимися рыбёшками.
  
  Кургат не мешала, а стояла молча. Ядя со свистом забрасывала донку с грузилом. То отпускала, то потягивала леску, иногда плавно, иногда резко, откликалась на малейшую поклёвку, ловко подсекая рыбу.
  
  -- Какие пальцы у тебя чуткие - одну рыбёшку за другой вытаскиваешь. Наши рыбаки так не умеют. В прошлой жизни, наверное, музыку пальцами играла?
  
  -- Да что-то вроде того.
  
  -- Я тебе огрызков чёрствого хлебушка со столов в столовке собрала. И маслица хлопкового капелюшечку отлила. Жареной рыбкой угостишь? А то надоел этот бешбармак да корейская лапша быстрого приготовления.
  
  -- Ставь сковородку на костерок.
  
  * * *
  
  С тех пор дерзкая девчонка Кургат стала покладистей. Ядя варила уху в казане, который ей принесла Кургат со свалки металлолома на заводских задворках. Обе хлебали до отвала, потом просто сидели на берегу. У Кургат любимой забавой по вечерам было впериться в экран на телефоне.
  
  -- Откуда он у тебя?
  
  -- От туристов, какие утопли. Такой тут есть только у меня, у хозяина и хозяйки.
  
  -- Они знают про твоё баловство?
  
  - Кому какое до меня дело... У тебя есть такой?
  
  -- В молодости был, а в лагерях мобилы только у блатарей. Таким, как я, не положено звонить и в тырнет ходить. Слушай, ты ж без денег, за еду работаешь, из чего ты платишь за мобилу?
  
  -- Подключилась к линии хозяина.
  
  -- Разбираешься в компьютерах?
  
  -- За что и отсидела. Деньги с чужих счетов по тырнету тырила.
  
  -- А что ты смотришь на экране?
  
  -- Сериалы про любовь... И плачу, как ты, а то и зареву от зависти. Кого-то ведь любят, а не пользуются за так.
  
  -- Ты девчонка из пустыни, когда наловчилась в тырнет ходить?
  
  -- Столичная я. В детдомовской школе информатикой увлекалась. На компьютерных олимпиадах призы получала.
  
  -- Почему в столице не устроилась?
  
  -- Так тебе работу и дадут, безродной и отсидевшей. У нас родня всех за уши тащит, а я подкидыш, Кургат Габбасовна.
  
  -- Раз отчество есть, значит батька был.
  
  -- Был, конечно, да сплыл до моего рождения. Отчество мне в детдоме придумали.
  
  * * *
  
  Вечерами они почти не разговаривали. Синеглазка Кургат пялилась на свой экранчик, а Ядя молча смотрела, как толстые медведки со стрёкотом жёстких крыльев летят на огонь костерка и тяжело падают в казан с ухой. Она ложкой вылавливала их.
  
  -- Брось, Ядва! Жирней будет.
  
  -- Ещё один дружок притопал на огонёк.
  
  Ядя сухой травинкой отогнала большого чёрного жука. Тот тут же ткнулся носом в землю и поднял зад, словно для устрашения.
  
  -- Не трогай его, а то аппетит испортишь. Это жук-чернотелка, вонючка, а по-народному бздюха. Кто тронет его, получит в нос струю вонючей жидкости.
  
  -- Таких ещё не видела в пустыне. Видела больших жуков, которые в верблюжьем кизяке возятся, а потом катят задними лапками шарик из верблюжьего навоза. Зачем?
  
  -- Жук-скарабей, Ядва, в укромном месте выроет норку, закатит туда навозный шарик в подземную кладовку, а потом кушает свой навоз в покое. Но для себя, любимого, запасаются едой только жуки. Жучихи заботятся о детях. Откладывают в свой шарик яичко, чтобы вылупившаяся личинка могла питаться кизяком и расти.
  
  -- Вот всегда так, о детях только мать заботится.
  
  -- Чего разревелась вдруг?
  
  -- Деток моих вспомнила.
  
  -- А где они?
  
  -- У меня их отняли по суду.
  
  -- Пила? Гуляла?
  
  -- Мужика своего зарезала.
  
  -- Отняли детей, но ведь не душу.
  
  -- Мой бывший и с того света не даст мне покоя, пока не вынет мою душу.
  
  Ядя утёрла слёзы и почмокала губами.
  
  -- Курить хочется, Ядва?.. Забыла! Я же тебе блок сигарет принесла.
  
  -- У кого стащила?
  
  -- Купила.
  
  -- Откуда у тебя деньги?
  
  -- Не все ж мной бесплатно пользуются. У некоторых мужиков совесть осталась. Платят за обслуживание.
  
  -- Ох, пропащая ты девка!
  
  -- А ты запропащая тётка.
  
  Ядя опустила глаза.
  
  ГЛАВА 1.11. ПРИОЗДАР - ГОРОД МЁРТВЫХ
  
  -- Чего ты всё скулишь и воешь, Тайга? Давай поговорим, подружка.
  
  Собака отвернула слезящиеся глаза. Ядя глянула на её хвост.
  
  -- Э, да у тебя течка, милая... Щенков отняли, природа снова просит кобеля. Давай-ка я тебя спущу с цепи. Беги на волю к своей кобелиной братии.
  
  Минут через десять к Яде прибежал, размахивая руками, тщедушный сторож Нигмат.
  
  -- Эй! Это ты собаку с цепи спустила? Как сбесилась - понеслась в город.
  
  -- Надо же ей размяться да побегать. Не всё ж на цепи сидеть. Ночью пусть погуляет.
  
  -- Псина меня чуть с ног не сбила, так рванула.
  
  -- Ну, не сбила же.
  
  -- Как мне охранять территорию без Тайги? Тут у нас вор на ворюге.
  
  -- А собака тут при чём?
  
  -- Она звонко голос подаёт на любой шорох. Сторожу без цепной собаки ночью никак нельзя. Тайга воем своим по ночам всех ворюг распугивает.
  
  -- Тебя бы приковать к будке, не так бы взвыл.
  
  -- Беги в город и без собаки не возвращайся, а то я сам тебя на цепь посажу и выть заставлю.
  
   * * *
  
  Над телевышкой взошла кровавая луна. Полнолуние - ведьмин день. Ядя съёжилась от страха. В этой части города не разобранные пока руины Приоздара высились перед ней подобно стёртым временем горам. Остовы пустых домов отбрасывали косые тени.
  
  Где искать Тайгу? Собачий лай, грызня и вой слышны отовсюду. Между развалинами былых многоэтажных домов приютились мазанки.
  
  Ещё чуть ли не в каждом дворе стали ставить юрты -- на праздник, на поминки для гостей. В треугольных дощатых загончиках теснились привязанные бараны на будущий той-пиршество, ждали своего часа. Рядом торчали столбы с перекладинами. Под ними выкапывают небольшую ямку, куда сбегает кровь из горла привязанного барана - халяль, кровь в пище это грех для правоверных.
  
  Трубы над землянками не дымили. Тут топят печку только по холоду, зато ещё дымили неостывшие надворные тандыры для выпечки лепёшек.
  
  -- Тайга! Тайга, ко мне!
  
  Но в ответ только лай разбуженных сторожевых собак у землянок.
  
  * * *
  
  Местные очень медленно возрождали покинутый русскими Приоздар. Ещё высились руины - чаще всего одиноко стоящие стены. Иногда от многоэтажного дома оставались две смежные стены, как обложка книги с вырванными страницами, поставленная ребром. Все стены с выдранными рукой мародёра оконными рамами смотрели в ночь глазницами пустых оконных проёмов. Попадались и целые коробки домов с четырьмя стенами, но пустые внутри. Крыша и перекрытия давно обвалились. По стенам карабкались огоньки паучьих глаз - фаланги вышли на ночную охоту.
  
  Эта часть города мёртвых напоминал кадры военной кинохроники - развалины городов после бомбёжки. На пустырях громоздились груды строительного мусора и бетонных блоков - всё это подготовлено к вывозу. Куда их вывозить? Кругом пустыня - в пустыню и свезут. Добавят искусственных камней к природному граниту и базальту.
  
  Атомный взрыв погубил город? Нет, тогда бы от взрывной волны здания сложились в одну сторону ровненько, а тут всё рушилось не пойми как. Похоже, случилась природная катастрофа. Налетел ураган со смерчами, которые проутюжили дома, камня на камне не оставив.
  
  Людей на пустых улицах не видно. Только со всех концов разрушенного города лаяли и выли на полную луну бродячие псы. Ядя пошла на самый громкий вой.
  
  -- Тайга! Тайга! Фьюить!
  
  В ответ в развалинах поднялся вой, да вот только не собачий, а словно застонала вся ночная нечисть. Завыл и ветер. Утробные звуки пустынного органа заухали в пустотах бетонных блоков на развалинах. Ядя зажала уши ладонями и пошла навстречу бурану.
  
  В пустыне ветер не налетает, а наваливается ударной волной, как от недалёкого взрыва. Не сбивает с ног, а гнёт к земле. На море-озере поднялись огромные волны и с тяжёлым грохотом разбивались о крутые прибрежные скалы.
  
  Пошли гулять по пустым улицам и заваленным обломками дворам смерчи, сливаясь в единый круговой вихрь. Пыльный столп поднялся над развалинами, унося ввысь всё, что ещё не сорвали с домов ураганы и грабители.
  
  Верхушка смерча закрутилась клубящимся облаком, из него били вниз острые молнии, как фиолетовые змейки. Светящееся изнутри облако пыли в небе вытянулось, приняло очертания ненавистно лица человека, который для Яди и человеком-то никогда не был.
  
  -- Володя! Ну, что мне ещё сделать, чтобы ты меня оставил навсегда?
  
  -- Стань под шаткими стенами. Это будет чистое самоубийство, если дунет ветер.
  
  -- Что ты всё бродишь неприкаянный! Вселился бы в кого из местных маньяков. Нашёл бы себе дурочку и терзал её бы по ночам. Может, она бы и родила тебе нечистика с хвостом и рожками.
  
  -- Местные бабы одержимы здешними шайтанами. Их иблисы мне не дозволят вторгнуться в плоть восточной женщины. А я послан совращать только русские души.
  
  -- Я не русская, а хелицерачка.
  
  -- Как русских ни раздроби и ни переименуй, русский дух из них не вытравишь.
  
  -- Что ты к русским прицепился? Мало вокруг других народов, что ли.
  
  -- Иные народы давно предались силам зла. Только русские пока ещё противостоят нашему натиску.
  
  -- Вселись в волка и разорви меня.
  
  -- Я не оборотень.
  
  -- Проклинаю тебя!
  
  -- Нельзя проклясть проклятого
  
  Вертящийся в воздухе светящийся столп рассыпался на дюжину смерчей. Они пошли гулять меж пустых стен, обрушая их. Ядя не всегда удачно увёртывалась от обломков бетонных блоков, прикрыв голову руками. Волосы пропитались кровью из рваных ран. Спину посекли куски раскрошенного бетона. Почти без сил Ядя рухнула в разверстую пасть подвала под разрушенным домом.
  
  В темноте вспыхнули два огонька, как два глаза. Испытующий пронзительный взгляд. Но глаза не перемигивались дурноцветными огоньками: красный - жёлтый - зелёный.
  
  Прислушалась и услышала запалённое дыхание.
  
  -- Тайга?
  
  В ответ не угрожающее рычание, а коротенький скулёж, как детский плач.
  
  -- Тайга, иди ко мне, девочка моя! Пошли наверх из этой бездны.
  
  Хвост у сучки был зажат между задними лапами.
  
  -- Обгуляли тебя кобели? Ну и умница. Будут у тебя детки, а у меня уже нет... Погоди, Тайга.
  
  Ядя оторвала от подола изодранной камнями рубашки ленточку ткани. Повязала на ржавую арматурину, торчавшую из бетонного блока.
  
  -- Вот тебе, Володенька, узелок на память, как местные язычники повязывают ленточки на одиноком дереве в пустыне. Узелок завязала, а ты отвяжись от меня на веки вечные, нечисть поганая.
  
  Тайга поднялась на задние лапы, передние опустила Яде на плечи и лизнула её в губы.
  
  -- И ты меня пожалела, девочка моя.
  
   ГЛАВА 1.12. ЗАГОТОВКА КОРМОВ ДЛЯ СКОТА НА ЗИМУ
  
  После той страшной ночи в городе мёртвых Тайгу словно подменили - не лежала, уткнувшись мордой в лапы, а весело носились на цепи и звонко лаяла. И у Яди тоже словно ярмо с шеи свалилось. Распрямилась, повеселела, когда уверилась, что бес навсегда отвязался от неё, потому что она ленточку на ржавую железяку повязала.
  
  -- Ядва, ты умеешь улыбаться? - удивилась Кургат.
  
  -- Что ж мне нельзя и порадоваться жизни?
  
  -- Улыбайся, но губ не разжимай. Беззубый рот женщину не красит.
  
  * * *
  
  Ядя никогда не загорала на морских курортах, но тут на берегу озера, похожего на бескрайнее море, она вдруг почувствовала себя настоящей курортницей на пляже. Понравилось загорать в мёртвый час.
  
  Однажды после купания прикорнула за своим сараем под сетчатым навесом. Проснулась оттого, что услышала шаги. Открыла глаза. Над ней стоял Максуд и неодобрительно пялился.
  
  -- Ой! - Ядя прикрыла голую грудь руками.
  
  На ней были одни трусики, но это слишком изящно сказано для её пятьдесят четвёртого размера. В сорок пять не каждая женщина позволит себе купальник бикини -- трусики узенькой полосочкой и лифчик с сиськами навыкат.
  
  Максуд презрительно взглянул на Ядю, скривил красивые губы. Резко отвернулся и сплюнул. Ядя торопливо накинула коротенький сарафанчик.
  
  -- Нельзя так у нас!
  
  -- Загорать голяком?
  
  -- Да, запрещено.
  
  -- По законам шариата?
  
  -- По законам здоровья. Загорать у нас безопасно только утром и после четырёх часов дня.
  
  -- А то что?
  
  -- Сгоришь вся до пузырей на коже. Назавтра работать не сможешь.
  
  -- На курортах люди загорают.
  
  -- На курортах одни бездельники, а у меня рабочих рук не хватает, -- Максуд завёл мотоцикл. -- Садись на заднее седло!
  
  -- Куда едем-то?
  
  Максуд коротко выругался, но слова его утонули в грохоте мотоцикла.
  
  * * *
  
  -- Что у вас тут, Кургат? - спросила Ядя, окидывая взглядом голубой залив, густо поросший по берегам сочным тростником.
  
  -- Заготовка кормов.
  
  -- Кому?
  
  -- Для скотины на зиму.
  
  -- Это в мае-то сенокос?
  
  -- В июне камыш, аир и рогоз станут грубыми, а тростник вообще задубеет, как бамбук.
  
  -- Этой дрянью скотина ваша кормится?
  
  -- Другого корма нет в округе.
  
  -- Да кто ж такую дратву жёсткую переварит -- верблюд, ишак?
  
  -- Верблюдов и ишаков у нас вообще не кормят.
  
  -- И не дохнут от бескормицы?
  
  -- Сами по себе кормятся. Давай работай, хватит болтать!
  
  * * *
  
  Мужики срезали пучки молодого тростника и швыряли на берег. Бабы сносили тростник в одну кучу.
  
  -- Зачем бабы таскают тростник охапками, Кургат?
  
  -- Чтобы потом погрузить на прицепы к трактору.
  
  -- Удобней грузить, если увязать стебли в снопы. Так и кидать легче, и тростник плотнее уляжется в кузове.
  
  -- Ну и вяжи снопы, раз такая умная, а я тебе тростник охапками потаскаю.
  
  
  * * *
  
  Не только Кургат, но и остальные бабы теперь сносили к ней охапки тростника, Ядя связывала стебли в снопы. Работала, склоняясь в три погибели. Слева и справа уже выросли высокие стенки из снопов.
  
  -- Да не наклоняйся ты так, тётка Ядва! Подол коротенький, задом светишь.
  
  -- Так вокруг никого нет, Кургат, да и кому я нужна такая.
  
  Тут-то она и вспыхнула от жгучего стыда. Слишком поздно заметила, как подошёл Максуд. Стоял у неё за спиной и хмуро поглядывал на Ядю.
  
   В голове промелькнуло - расшерепилась, дура, а он пялится сзади. Распалишь мужика. Тут отношение к женщине, как на зоне - бери и пользуйся задаром... И точно, трико Максуда очень быстро оттопырилось спереди.
  
  Он подошёл к наклонившейся Яде, рывком спустил с неё трусы и всерьёз занялся мужским делом.
  
  Сделав дело, отошёл, даже не взглянув в её сторону, потом оглянулся и резко бросил:
  
  -- Ты куда? Иди работать!
  
  В ответ Ядя уже не злобно ощерилась, а с довольным видом улыбнулась беззубым ртом и облизала пересохшие губы.
  
  -- К воде, обмыться... после тебя.
  
  -- Ладно, но потом - живо за работу!
  
  * * *
  
  По берегу медленно брело небольшое стадо коров с телятами, которые даже на ходу цедили молоко из вымени матки. Ядя с умилённой улыбкой засмотрелась на забавных телят и не заметила, как подошёл Максуд и накинул ей на спину длинный дождевик с капюшоном.
  
  -- Так и без того жарко! - обернулась Ядя, но Максуда уже не было.
  
  -- Добрый хозяин всегда о рабочей скотине заботится, -- пояснила Кургат. -- Никогда не подходи близко к стаду с голой спиной. На скот отовсюду налетают оводы и слепни. Укусы иногда вот такущие желваки на коже оставляют. Ты только их не расчёсывай, если уже покусали.
  
  -- А то что?
  
  -- А то кровавые язвы на месяц получишь.
  
  * * *
  
  Уже затемно Максуд привёз Ядю к её сарайчику с сетями. Прощаться не стал, а пошёл в сторону пирса, к сторожу, наверное.
  
  Ядя уже легла спать, когда заслышала его шаги.
  
  -- Чего тебе? - вскочила она.
  
  Всё поняла по его горящим глазам и раздувающимся ноздрям. Вскочила со своего лежака, задрала халатик и покорно упёрлась руками в нагретую стенку сарая. Потом уже спросила:
  
  -- Что, понравилось, Максик?
  
  Максуд в ответ только резко мотнул головой из стороны в сторону и пошёл к мотоциклу. На следующую ночь он опять пришёл к ней за своим. И опять ни слова на прощание.
  
  * * *
  
  Ещё не закончился май, когда скромному очарованию пустыни у воды придают особую прелесть тонкие ароматы цветущих кустарничков, ревеня, диких луков и тюльпанов. Воздух весной в пустыне мягок и приятен, как поцелуй младенца.
  
  Весна в пустыне - коротенькая. Недели две-три, а то и всего несколько дней. Тут вообще лишь два времени года - зима и лето. Осенью наступает вторая краткосрочная весна. Зеленеют клочки реденького травостоя, радуют глаз сине-зелёные молочайники и жёлтые лютики. За коротенькой осенью сразу же длинная холодная зима со стужами под минус сорок. Почти бесснежная, но с постоянными буранами и позёмками. Ветер сдувает снег, зимой пустыня голая, как и летом. Нет спасительной снежной шубы для растений и животных. Что не укрылось под землёй - погибнет, но весной снова вернётся мимолётная радость жизни.
  
  -- Что-то ты опять разулыбалась, что та дурочка с тряпочкой, Ядва.
  
  -- А ты-то чего ради вырядилась, как девка при дороге? - с улыбкой встретила Ядя Кургат, когда та принесла ужин собаке и Яде. Тайге в ведре, Яде в узелке.
  
  -- Парни в ночной клуб пригласили. Первый раз в жизни.
  
  -- Откуда у вас клуб? Сама видела - Приоздар мёртвый город. Одни развалины.
  
  -- Ты разве там была?
  
  -- Побывала, когда Тайга с цепи сорвалась и убежала. Сторож Нигмат послал меня её искать, -- соврала Ядя, не краснея.
  
  Она краснела только рядом с Максудом.
  
  
  -- Ты была в старом русском Приоздаре, а новый город чуть в стороне. Магазинчики есть, мечеть для муллы, акимат для начальства.
  
  -- А где работают люди?
  
  -- Настоящих людей в новом Приоздаре пока что нет, одни беглые и пришлые. Работать негде. Кроме хозяйского рыбзавода тут ничего путного, не считая забегаловок, развлекаловок и косметических салонов. Станция техобслуживания автомобилей да ночные клубы. Сюда заманишь разве только секс-туризмом.
  
  -- Ты бы поосторожней с клубами теми. Знаю, чем для девок там ночные гулянки заканчиваются.
  
  -- Учи меня, учительница! Все и так знают, что ты хозяину подставляешь.
  
  -- А ты ревнуешь?
  
  -- Не-а, он от молоденьких шарахается. Ему старшая жена запретила с девчонками баловаться, чтоб он её одну, старую каргу, ублажал. А на старых тёток, как ты, она ревнивая, смотри!
  
  -- Такой здоровущий мужик и жены боится? Не поверю.
  
  -- Его старшая жена из того же рода, что наш султан. У нас родни боятся пуще врагов. Враг убьёт или не убьёт - неизвестно, а родня везде найдёт и накажет.
  
  -- А ты из какого рода?
  
  -- Сказала же тебе - я безродная приблуда со справкой из тюрьмы.
  
  * * *
  
  Поужинав с Кургат жареной рыбой и остатками гарнира от общей кухни для работяг с рыбзавода и попрощавшись с девчонкой, Ядя собралась лечь в постель, когда от причала к ней пешком спустился Максуд.
  
  -- Что ещё прикажешь? - вскочила Ядя.
  
  -- Ничего. Просто так пришёл, -- в первый раз улыбнулся Максуд.
  
  -- Соскучился, Максик?
  
  Когда Максуд улыбался, на бронзовом от загара на лице за глазами распускались светлые лучики незагоревших в складках морщинок. Ядя в первый раз увидела его добрые глаза.
  
  -- Просьбы, жалобы есть, Ядва?
  
  -- Комары совсем заели, Макс.
  
  -- Собери верблюжий кизяк да разведи костерок. Спрячешься в дыму.
  
  -- Так вонища же!
  
  -- Пусть дымит всю ночь, кизяк медленно тлеет, зато дым комаров отгоняет. В безветренные вечера комары особо злобствуют.
  
  -- Без ветра как-то даже и непривычно тут. Как затишье перед бурей.
  
  -- В пустыне всё резко и быстро - за безветрием буря, потом снова тишь, -- сказал Максуд и притянул к себе Ядю за плечи.
  
  Ядя начала суетливо оголяться. Максуд же как-то быстро поостыл, опустил руки и вздохнул.
  
  -- Не надо, Ядва. Я просто так постою рядом с тобой, можно?
  
  -- Макс, да ты ко мне в первый раз со словами душевными, милый ты мой!
  
  -- Не спится. Сегодня ночь воробьиная, всех с ума сводит.
  
  -- А что это значит?
  
  -- Посмотри на небо - сама увидишь.
  
  Иногда после заката даже и вечер в пустыне не приносит облегчения, если разразится настоящая воробьиная ночь - сухая гроза. Сверкают зарницы, коротенькие молнии змеятся по всему небу. Атмосфера бывает так накалена, что воробьи и трясогузки падают замертво. Не выдерживают трепетные птичьи сердечки пересыщенного электричеством ада сухой грозы. И почти до утра небо беспрерывно прочёркивают яркие молнии без грома. Ни капли дождя, ни освежающего дуновения ветерка. Какая-то сонная одурь охватывает всё тело. Пульс еле-еле стучит в висках, сердце еле бьётся, как вхолостую стучит двигатель.
  
  -- Ох, и впрямь что-то щемит в груди...
  
  Огрубевшие от работы руки Яди обняли Максуда. Положила голову ему на грудь и вся обмякла, прильнула к нему, как к надёжному утёсу, чтобы не упасть.
  
  -- Я у тебя сегодня переночую, Ядва, ладно?
  
  -- С женой поругался?
  
  Максуд отвернулся и снова посуровел.
  
  -- Не злись... Пошли спать, Макс, мне завтра с раннего утра браться за метлу.
  
  -- Завтра бросай метлу, -- сказал Максуд, стягивая мокрую от пота майку. -- С утра ступай в коптильный цех на целый день.
  
  -- С чего вдруг?
  
  -- Работать некому, а мне в Булекпаш срочно надо по делам. Мастер Фархад и бригадир запили, работнички разбежались.
  
  -- Какие-то непутёвые они у тебя на заводе.
  
  -- Нет у меня путных людей, а какие есть - ленивые да бестолковые. Меня с неделю не будет, так что помоги в цеху.
  
  -- А что мне на рыбзаводе делать? Я же ничего не умею.
  
  -- Аксакал Алим тебе всё покажет.
  
  -- Тот самый хромой дедушка с палочкой?
  
  -- Да, ключник мой, ну завхоз... Он самый путный из моих кандыбаев, да слабый по годам своим - какой из него начальник? Работников добросовестных нет, а цех простаивать не может.
  
  -- Неумелая я по рыбзаводу.
  
  -- Зато добросовестная и работящая, потянешь. Только старого бабая Алима и слушай, другим не верь. Если взбрыкнут мужики-бетпаки бестолковые, зови Арыстана. Он им ума через пятки вколотит.
  
  -- Того самого янычара с разбойничьими усами? - с опаской спросила Ядя.
  
  * * *
  
  Ещё не встало солнце, как Яде послышалось сквозь сон непонятные слова Максуда. Тут же вскочила.
  
  -- Ты что сказал, Макс?
  
  Его слова потонули в мотоциклетном грохоте, но слова приветливые, как показалось Яде.
  
  
  ГЛАВА 1.13. НАРИНГА - РЫБА РЕЛИКТОВАЯ
  
  Максуд вернулся из поездки в строгом европейском костюме при галстуке и в городской шляпе. Правда, чёрный костюм изрядно запылился, а вот на серых в крапинку пиджаках телохранителей -- ни пылинки не приметишь. Первым делом зашёл в коптильный цех, даже не зашёл -- его затянул туда за рукав человек в оранжевом спасательном жилете. Так торопился сбежать по трапу на пирс с катера, что жилет снять забыл. Ткнул пальцем в ящики копчёной рыбы и заявил:
  
  -- Не позволю грузить на мою баржу, пока сам не попробую сегодняшнюю продукцию.
  
  -- Ты перестал доверять мне, Кенже?
  
  Маленький человечек в оранжевом жилете так покраснел от переполнявшей его злобы, что аж подпрыгнул на месте:
  
  -- Предупреждаю, ещё раз надуришь меня, Максуд, буду покупать у другого производителя.
  
  -- Дорогой Кенже, наринга нерестится только у меня в заливах и нагуливает вес в моих садках. Больше нигде не найдёшь. Реликтовая рыба.
  
  -- Я тебе не Кенже, а Кенжеболат Омарович. Последняя партия -- пересмолённая и пересоленая дрянь, а не балык. Еле сбыл с рук в Булекпаше и Нандыгараке по цене дешёвой копчушки. Вот поза-позавчера была божественная подкопчённая наринга. Больше ни хвоста не возьму, пока сам не попробую.
  
  -- Ну и снимай пробу.
  
  Покупатель ножичком отрезал кусочек янтарного балыка. Положил на язык, посмаковал, перегнал из одной щеки в другую и с блаженным видом проглотил.
  
  -- Беру всю партию, но со скидкой за прошлый брак.
  
  -- В какую смену, у какого бригадира брал бракованную партию?
  
  -- А я знаю? Без меня грузили.
  
  -- Ну а качественную продукцию у кого брал?
  
  -- Вот та уруска заменяла бригадира. А ну иди сюда, женщина!
  
  Ядя несмело выглянула из-за коптильной камеры и сделала робкий шаг вперёд. Максуд сдвинул шляпу на затылок и удивлённо поднял красиво очерченные брови на холёном лице.
  
  -- Ядва... Неужто это ты?
  
  Толстая тётка вспыхнула, как девочка.
  
  -- Я это, а не привидение, Макс.
  
  -- Не о том спрашиваю... Ты предпоследнюю партию для уважаемого Кенже готовила?
  
  Сердце у Яди ещё трепыхалось от радости встречи, но она сдержала улыбку.
  
  -- Не своевольничала я, Макс. Дедушка Алим меня на линию бригадиром поставил.
  
  -- Как только он удумал!
  
  -- А что старому Алиму было делать? Бригадир запил с дружками прямо в цехе, когда тебя не было. Свалились замертво в подсобке, но считай, я тебе ничего не говорила.
  
  -- Почему Арыстана не позвала?
  
  -- Жалко их, дураков. Этот зверюга ещё бы их и покалечил.
  
  -- Как освоила технологический процесс?
  
  -- Так на табличках там по-русски, все действия для каждого работника расписаны по шагам - как температуру и время обработки выставить. Автоматика ведь. А то у твоих работяг всё на глазок примерить да на зубок попробовать, а температуру определяют так: поплюют на палец да приложат к продукту.
  
  -- Так до сих пор и было.
  
  -- Скажи своим работникам, чтоб строго следили за технологией, только и всего. Почему не читают инструкцию на табличках?
  
  -- В коптильном цеху одни пришлые кочевники из юрт. Рыбы отродясь не едали. И по-русски ни бельмеса.
  
  -- Так переведи на понятный им язык и наклей под русскими табличками.
  
  -- Читать-писать ни по-каковски не умеют.
  
  -- Так научи.
  
  -- Поздно им учиться.
  
  -- Ещё и ленивые они у тебя, Макс, честно говоря. У них чуть что -- перекур с дремотой, если не уследить.
  
  -- Других нет.
  
  -- Так дай объявление о приёме на работу - сами слетятся.
  
  -- В Приоздар никто не согласиться перебраться на жительство. Глушь пустынная.
  
  -- Но ведь как-то выживают же тут люди.
  
  -- Выживают, пока по бывшему русскому кабелю электроэнергию поставляют, водопровод и канализация до сих пор справные без ремонта.
  
  -- Ещё вот что, Макс, пойми, мужикам не по нутру нудная и кропотливая работа на конвейере. Мужик просто бесится от нудоты, терпячки ему не хватает. Поставь лучше в цех молодых девок. Они кропотливые и терпеливые.
  
  -- Ты не представляешь, что такое тысячелетние родоплеменные забобоны! Подумай, как мои соплеменники глянут на молодых девок в цеху? Бабе у нас даже в мечеть можно не ходить, чтобы она из дома носу не казала. Мулла взбеленится, аким за ним - вместе сожрут меня заживо, старухи свежим кизяком измажут, и бизнесу моему конец.
  
  -- О бизнесе, значит, заботишься. Хочешь роста прибыли от продажи качественной рыбки?
  
  -- Кто ж не хочет.
  
  -- Тогда дай мне девок для обучения.
  
  -- Нашим девкам только коз доить. Попробую баб вдовых уговорить.
  
  -- Баб не обучишь, дай молодых.
  
  -- Молодых не могу, меня Айшаль заест.
  
  -- Кто такая?
  
  -- Моя старшая жена.
  
  -- Что не по ней?
  
  -- Молодые бабы ушлые до мужиков, а я тут самый красивый.
  
  -- Да, Макс, ты слишком красивый, -- с вкрадчивой улыбкой опустила глаза Ядя.
  
  -- Я и так за тебя от жены огребаю из-за её ревности. Все видят, что я тебя...
  
  -- Что?
  
  -- Ну, как бы сказать... Ну, отличаю тебя от остальных.
  
  -- Жалеешь?
  
  -- Чуть-чуть, а моя Айшаль ревнивая.
  
  -- Детки у вас с ней есть?
  
  -- От неё нет, от других жён семеро. Троих пацанов-баламов из Куркудука выучил в Сибири на свою голову.
  
  -- Что за беда с ними?
  
  -- Они там жить остались. Нет наследников, нет помощников. Если только ты родишь, а? - лукаво подмигнул Максуд.
  
  -- Не смогу уже, меня давно выхолостили по судебному приговору ещё на родине.
  
  -- Зверские у вас на Западе законы. Баба должна рожать.
  
  -- Наши выродки сами вырождаются и другим не дают рожать. Всё у них чайлдфри да трансгендеры с лесбухами... Пустые это разговоры, Макс... Хочешь роста прироста, дай мне молодых девок для обучения.
  
  Максуд скривился, отвернулся и принялся водить пальцем по воздуху, выписывая воображаемые цифры. Потом повернулся к мускулистому охраннику, голому по пояс:
  
  -- Арыстан, сейчас же закроешь бордель у Мансура, а персонал пригонишь в цех на обучение для работы за конвейером.
  
  -- Ты про модельное агентство и купальный салон говоришь? Как я их пригоню, почтенный ага!
  
  -- Пинками. Вьетнамцы когда-то девок из американских борделей отправляли в Великую Россию на работу в прачечной и горячем цеху для выработки человеческого достоинства, так их программа называлась.
  
  -- А старый Мансур? Его бизнес на секс-туризме держится, налоги он в городской бюджет платит. Других туристов к нам не затянешь. Автобусники из турфирмы бучу устроят.
  
  -- Какие ещё автобусники?
  
  -- Какие секс-туристов сюда свозят. Аким городской за бордель горой станет.
  
  -- В Булекпаше и Нугмантах Мансур себе новых девок купит, не бедный. Всё равно там у них жрать нечего и работы нет. Давай-ка поживей гони сюда девок, -- сплюнул под ноги Максуд и повернулся к Яде. -- Ещё вопросы?
  
  -- Макс, в цеху мужики работают с голым торсом - жара невозможная. Не могу же я перед мужиками голыми сиськами трясти. Кондиционеры вон висят повсюду, вентиляционная установка полностью смонтирована, сама смотрела. Почему нет приточной вентиляции и вытяжки?
  
  -- Денег нет, чтоб вызвать наладчиков с Урала.
  
  -- Я сама запущу, дай только техдокументацию.
  
  -- Там инженер не разберётся, а ты баба тёмная.
  
  -- Не такая уж я тёмная. На заводах работала с техникой.
  
  -- Где?
  
  -- Дома и в ваших лагерях.
  
  -- Да что ты понимаешь в технике, коза драная!
  
  -- Если я коза драная, то ты баран твердолобый!
  
  Максуд разъярился, побагровел, на шее вздулись вены. Широко размахнулся и дал Яде не пощёчину, а сжатым кулаком послал её в настоящий боксёрский нокаут. Она отлетела на три метра и стукнулась затылком о бетонную стойку. Если бы у неё были зубы, то двух-трёх точно бы не досчиталась. Утёрла платочком кровь с губ и улыбнулась.
  
  -- Максик, дорогой...
  
  -- Я для тебя Максуд Кудайбергенович, запомни раз и навсегда.
  
  Тяжело перевёл дух и бросил старшему охраннику:
  
  -- Арыстан, чего лыбишься! Забирай всех девок из борделя и веди их на завод на обучение.
  
  Длиноусый янычар с великим достоинством скрестил руки на загорелой до черноты груди и молча склонил бритую голову.
  
  -- Ещё запомни: учи новых девок широким воловьим ремнём по заднице, а не плёткой.
  
  Арыстан высоко поднял дугой изогнутые брови.
  
  -- Чтобы товар не попортить, понятно? Синяки не рубцы - следов на заднице у девок не останется.
  
  Арыстан цвиркнул плевком сквозь зубы и зверски ощерился. Максуд рванул к себе окровавленную Ядю за шиворот и поставил на ноги. Вывел из цеха и повёл в здание заводоуправления. Ввёл её в кабинет под табличкой "Приёмная директора" в полусогнутом состоянии, как охранники переводят заключённых смертников из камеры в камеру.
  
  ГЛАВА 1.14. ЯДЯ -- ЗАВПРОИЗВОДСТВОМ
  
  Максуд ногой открыл дверь и грубо пихнул Ядю вперёд
  
  -- Мой кабинет в твоём распоряжении, Ядва. И жить будешь здесь под охраной. Про железную халабуду на берегу забудь. За той дверью -- комната отдыха, там кровать, туалет душ, ванна, биде.
  
  -- А ты как же, Макс, без кабинета? -- пробормотала Ядя, едва отдышавшись.
  
  -- Он мне без надобности. Всё равно я все бумаги оформляю в бухгалтерии у Розы Искандеровны.
  
  -- Максик, только не злись. Я буду очень-очень послушной девочкой, -- с опаской прильнула Ядя к его груди.
  
  -- Летом тут, правда, жарковато, зато зимой всегда тепло.
  
  -- А вон тот кондиционер на что?
  
  -- Монтажники не подключили, денег у меня тогда в обрез было. Обиделись и уехали.
  
  -- Сама подключу, только схему дай.
  
  -- Всё в том компьютере на столе.
  
  -- Стол слишком пыльный, дай приберу сначала.
  
  -- Уборщица порядок наведёт.
  
  -- Часто она приходит с уборкой?
  
  -- Как прикажу.
  
  -- У меня каждый день приходить будет.
  
  -- Уборщицами тебе только и командовать, Ядва.
  
  Максуд немного смягчился, молча отвернулся, потом неожиданно грубовато провёл ладонью по Ядиной голове, как гладят кобылу по гриве.
  
  -- С чего бы так, Максик?
  
  -- С этого дня ты, Ядва, работаешь за полноценную зарплату, а не за объедки из рабочей столовой. И ночуешь в директорском кабинете. Еду человеческую тебе тоже сюда будут приносить, я прикажу старому Алиму.
  
  -- Ладно тебе пустяки болтать, -- смутилась Ядва. - Только вот что, Максик мой... Чтобы войти в курс дела, мне нужно ознакомиться с технической документацией.
  
  -- Все чертежи и техописания ребята с Урала в компьютер забили, да некому было разобраться.
  
  -- Кургат разберётся.
  
  -- Девка-кухарка?
  
  -- Она компьютерная хакерша ещё та, за что и отсидела два года. Городская и грамотная.
  
  Максуд снова взбеленился, волоокий взор замутился от гнева.
  
  -- Людям на смех! Порченная и безродная чужачка, доступная давалка. Её ж любой балам при всех расстелет, а старые бабы посмеются да ещё и похвалят пацана. Я и так ради тебя нарушаю все родовые обычаи. Не может у нас женщина быть начальником, понятно?
  
  -- Меня же ты определил в заведующие.
  
  -- Потому что чужая. С неверной кяфирки спросу нет.
  
  -- У Кургат глаза голубые - тоже вам чужачка.
  
  -- Опять ты про Кургат! Не простят мне аксакалы эту девку, а старые бабки-талдычки тем более.
  
  -- А это уже ваша родоплеменная боль. Кургат умнее всех твоих аксакалов - столичная птичка.
  
  Максуд перестал сопеть от злобы.
  
  -- Кургат так Кургат... Обговорим всё позже. Я теперь домой, хоть часок сосну после дороги и ночных переговоров с заказчиками.
  
  Уже в дверях бросил:
  
  -- Переговорю с муллой и акимом насчёт тебя с Кургат. Словами они меня отхлещут посильней, чем Арыстан по пяткам плёткой.
  
  В кармане у Максуда зазвонил телефон.
  
  -- Алё, да, это я... Что ты несёшь такое! Неужели?
  
  Максуд сел по-пацански на корточки, хоть рядом был стул.
  
  -- Да ты что!!!
  
  И перешёл на местное наречие.
  
  Встал, побелел, точнее посерел сильно загорелым лицом и спрятал телефон.
  
  -- Ядва, дай сигарету.
  
  -- Ты же не куришь, Макс, -- удивилась Ядя, но протянула пачку. - Что случилось?
  
  -- Конец...
  
  -- Кому?
  
  -- Мне и моему бизнесу. Просроченная задолженность... Китайцы ухватили за больное место. Мне нужно сегодня же в Нандыгарак.
  
  -- Да что стряслось?
  
  -- Надо с банком и таможней срочно всё утрясти до обеда.
  
  -- Не успеешь. Поезд на Нандыгарак в Сарышкан придёт только вечером.
  
  -- Успею самолётом.
  
  -- У вас даже аэродром есть?
  
  -- От русских остался.
  
  -- Самолёт тоже от русских?
  
  -- Нет, бразильский, мой персональный.
  
  -- Надолго, Макс?
  
  -- Может, и навсегда... Ладно, не горюй. Надеюсь, дней через десять вернусь... Если не посадят или...
  
  -- Заставят за долги завод продать?
  
  -- Да какой кандыбай-недоумок его купит...
  
  ГЛАВА 1.15. ТОРЖЕСТВО ПЕРЕДОВЫХ ТЕХНОЛОГИЙ
  
  Не через десять, а через одиннадцать дней Максуд вернулся живой и невредимый и при всём том очень довольный. И не узнал своего завода. В цехах чистота, прохлада, жужжали кондиционеры. Все девушки-работницы в белоснежных комбинезонах с капюшонами, стерильных масках и бахилах на ногах. Между рядами поточных линий грозно прохаживался усач Арыстан с широким ремнём из воловьей кожи в скрещённых на груди руках.
  
  -- Что за маскарад? - спросил Максуд Ядю, у которой на белом халате был прямоугольный значок с буквами: "Я2. ЗАВПРОИЗВОДСТВОМ".
  
  -- Макс, не обижайся за моё самоуправство... Ты производишь пищевую продукцию. У тебя должна быть в цехах чистота стерильная, а прежде работяги работали в грязных обносках. От кого ты комплекты спецухи прятал?
  
  -- Какие ещё комплекты?
  
  -- Не распакованные. Завхоз дедушка Алим мне их показал на складе. Белые комбинезоны, бахилы, фартуки, капюшоны и маски -- всё мёртвым грузом лежало.
  
  -- Ты и туда, сорока, свой любопытный нос сунула? Только кто их будет стирать?
  
  -- У тебя на заводе целая прачечная со стиральными машинами.
  
  -- Кто стиралки будет запускать?
  
  -- Я запустила. Бригадир Фархад воду подвёл.
  
  -- Злопамятный Фархад? Он же вас с Кургат сожрать готов.
  
  -- После ударов по пяткам шёлковый стал.
  
  -- Ха, ещё бы!... Побитый пёс по-собачьи верен хозяину, так у нас всегда говорят, но как ты наших мужиков стирать заставила?
  
  -- Поставила на прачечную Фархада начальником. Мужики на меня волком смотрят, плюют мне в спину, но стирают.
  
  -- Кандыбаи - дикие нравы, что с них возьмёшь. Большей часть уголовники, беглецы-качкыны, да не опасные. Обматерят, но ножом исподтишка не ударят. Тебя теперь тут вообще никто не тронет.
  
  -- С чего это вдруг?
  
  -- Ты - моя! Я всем так и сказал.
  
  -- Надолго?
  
  -- Как небо попустит.
  
  -- Ты небовер-язычник?
  
  -- Пусть никто об этом не узнает.
  
  -- Как твой бизнес, Макс?
  
  -- С китайцами дела еле-еле уладил. Просроченная задолженность, понимаешь... Китайцы везде и всегда китайцы - три шкуры с тебя сдерут, а себя при том не обидят.
  
  ГЛАВА 1.16. ВЕРХОМ ПО ВЕСЕННЕЙ ПУСТЫНЕ
  
  Через месяц в три часа ночи при первой на сегодня отгрузке продукции Ядя с контрольной пломбой в руке неловко забралась в фургон, чтобы лично пересчитать ящики. За ней тут же захлопнулись дверцы и лязгнул замок. На заводских грузовиках не только опечатывали груз пломбой, но и навешивали на задние дверцы тяжёлый амбарный замок для надёжности.
  
  -- Эй, Арыстан, что за шуточки! - застучала Ядя кулаками в стекло водительской кабины.
  
  Но машина уже катила с запертой Ядей по гладкой бетонке далеко за рыбзаводом.
  
  Мелькнула мысль - Макс вздумал от неё избавиться, если уж работа на заводе хорошо отлажена. Лучше бы сразу убили, а то просто высадят одну-одинёшеньку посреди пустыни, где её наверняка добьют если не солнце и жажда, то кошмарные миражи.
  
  Ехали примерно с час. Потом Арыстан остановился и открыл задние двери фургона.
  
  -- Вылезай!
  
  Ядя с опаской глянула в темноту ночи.
  
  На гладкой забетонированной площадке высились покосившиеся и покорёженные металлические конструкции, похожие на шарообразные и ступенчатые многоэтажные космические антенны. Для мародёра это бесценные залежи металла. Да что там железо и алюминий, тут драгметаллов в контактах электроники и сверхчастотных волноводах хватило бы не на один год добычи для частной артели золотостарателей. Но это богатство до сих пор всё ещё стояло или валялось бесхозное.
  
  Почему не порезали и вывезли на продажу? Очевидно, слишком далеко от берега и железной дороги, чтобы задёшево сдать брошенное русскими богатство на металлолом.
  
  Ядя оглянулась. Кругом ни души, а Арыстан уже бойко катил груженный под завязку фургон по ровной бетонке, залитой лунным светом.
  
  -- Это похищение? - крикнула Ядя вслед. -- Похищение!!!
  
  Из темноты вышла несуразная фигура человека или чудища.
  
  -- Похищение, похищение...
  
  Ядя вздрогнула, попятилась. Всмотрелась с прищуром в чужака.
  
  -- Неужто Макс?
  
  -- Кто ж ещё!
  
  -- Арыстан меня похитил. Его так зовут, потому что бывший арестант-головорез?
  
  -- Арыстан - лев по-местному. Несудимый он, арестантом не был.
  
  -- Что ты задумал, Макс?
  
  -- Предложить тебе прогулку верхом по пока ещё цветущей пустыне.
  
  -- К чему похищать меня и выбрасывать посреди этой кучи ужасных железяк?
  
  -- Тут нас никто не увидит. Берегу тебя от злого взгляда. Ты слишком заметная для Приоздара.
  
  -- Сам-то чего ради так странно вырядился? Слишком заметный для города, как клоун в цирке. Не узнать тебя в темноте.
  
  Максуд бросил к её ногам ворох одежды.
  
  -- Переодевайся и ты! Я отвернусь, если стесняешься.
  
  -- Что за шмотки?
  
  -- Местные рукодельницы смастерили. Традиционный костюм кочевника. И ты походи в нём, как ходили мои предки.
  
  Ядя натянула грубые овчинные штаны шерстью внутрь на голое теле и такую же рубаху. Поверх всего расшитый халат-чапан.
  
  -- На вот ещё тебе!
  
  Макс водрузил Яде на голову мохнатый малахай, ниспадающий сзади на спину.
  
  -- Шапки городского покроя не годятся в метельный буран и дождь.
  
  -- Так упаришься ведь на солнце.
  
  -- Наряд кочевника спасает тело от переохлаждения и от перегрева на солнце, от дождя и снега.
  
  -- Сапоги на три размера больше и голенища широченные.
  
  -- В самый раз. У кочевников на портянки идёт верблюжье одеяло. Смело обувайся.
  
  -- В таком наряде я просто пугало-пугалом.
  
  -- Зато в дальних пустынях тебя за свою издалека признают и не будут пялиться лишний раз. Пора в дорогу! Прокатимся по холодку до святого источника, наберём водички, чтоб хватило до самого Куркудука.
  
  -- Где твоя машина, Макс?
  
  -- Верхом поскачем.
  
  Максуд нырнул в темноту ангара и вывел оттуда пять лошадей.
  
  -- Зачем нам их столько для двоих? Двух лошадок хватило бы.
  
  -- Четыре скаковых, одна вьючная с едой и кормом в перекидных сумах.
  
  -- Почему эти две скаковые без сёдел?
  
  -- Конь не мотоцикл. Не может скакать без отдыха и кормёжки. Уставшего расседлаем, покормим, отдохнувшего оседлаем.
  
  -- А как же мчались стремительные многомиллионные орды монголо-татарских конников на страны, куда заходит солнце?
  
  -- Взрослая тётя, а в сказки веришь. Орда движется со скоростью овцы, которую гонят в отаре на прокорм воинам. Вот и вся тебе стремительность.
  
  -- Летописи об этом говорят.
  
  -- Летописец - сказитель и сочинитель. Писал писака -- не разберёт читака. Ну, садись в седло.
  
  -- Не знаю, Макс, как к лошади подойти.
  
  -- Неторопливо, не пугай кобылку. Погладь её, пусть привыкнет к твоему запаху... Левую ногу в стремя, опёрлась -- и рывком занесла правую над седлом. Оп!
  
  Ядя так рванула вверх, что чуть не свалилась с седла на правую сторону, а мышастая кобылка аж присела под грузной тяжестью.
  
  -- Ну и здорова же ты, Ядва! Где так мышцы накачала?
  
  -- А ты потягай в лагерях тяжести, тоже качком станешь.
  
  -- Сиди спокойно, за поводья держись, но не дёргай. Я поведу твою лошадь, пока не привыкнешь к седлу.
  
  Максуд пустил своего гнедого мерина шагом, придерживая смирную Ядину кобылку за гриву. Три другие лошадки трусили за ним на привязи.
  
  -- Держишься в седле? Ну и сиди спокойно, для тебя мне табунщики самую смирную лошадь подобрали.
  
  -- Зачем тебе за спиной ружьё, Макс?
  
  -- Не ружьё, а нарезной карабин.
  
  -- Кого в пустыне бояться? Никого ж нет.
  
  -- Пустыня без людей запустевает. Люди ушли -- тигры без опаски спускаются с отрогов южных гор и пробираются к нам в безлюдные тугайные заросли. Бывает, наведываются и к моим стадам. Гепарды прячутся в самых глухих местах, чаще в горных. Да и волки круглый год пошаливают. За сайгаками кочуют. Без карабина тут никак.
  
  -- Как это пустыня запустевает? Она и так пустая.
  
  -- Построенные русскими посёлки лежат в развалинах. Дома растащены до голых стен. Русские ушли, пустыня обезлюдела.
  
  -- Почему русские ушли?
  
  -- Откуда мне знать? Эти бывшие русские вообще непонятные люди для меня.
  
  -- Для меня тоже.
  
  -- Я, Ядва, вот обо всём сужу понятиями рода и племени. Думается мне, русские султаны и паши, захотели, чтобы их приняли во всемирный родоплеменной каганат западных падишахов. Запродались с потрохами, а европейцы их обобрали, раздробили и по миру пустили.
  
  -- Но ведь и русские тоже европейцы.
  
  -- Тут вообще всё для меня загадка. Внешне русские неотличимо похожи на своих западных соплеменников. А у европейцев зрение настроено так, что глядят на русских и видят в них только нас -- орды диких узкоглазых завоевателей с Востока, какие их предкам виделись в кошмарных снах.
  
  -- Вы после ухода русских обрели свободу и независимость, куда же ваши люди ушли из пустыни?
  
  -- Кто в города, кто на небеса.
  
  -- Шутишь? Вам же демократию внедрили.
  
  -- Не только демократия, ещё и чума обезлюдила пустыню.
  
  -- Откуда чума-то в наше время?
  
  -- Прививки перестали делать, а в пустыне полно грызунов. Вши и блохи по ним ползают и скачут. Переносят заразу на верблюдов, а с них чёрная смерть перекидывается на людей. Да и без верблюдов эта напасть подстерегает любого охотника за сусликами и сурками. Моровые поветрия уморили или выгнали людей в города, как только ушли последние русские. Докторов в пустыне нет, а лекари-хакимы больше ворожат, чем лечат.
  
  -- Большая смертность?
  
  -- Население пустыни Западного Дракырстана сократилось, считай, в разы, а численность кочевых скотоводов даже не вернулось на уровень позамохнатого века.
  
  -- Зато горожане у вас плодятся, как суслики.
  
  -- Городские -- пыль для истории, падут города - вымрут и горожане. Ты поменьше болтай, а больше смотри и смекай, на то я тебя и взял с собой. Дел много впереди.
  
  -- Зачем я тебе? Родни вон у тебя сколько! Одних детей целая орава. Ещё и племянники. Бери любого.
  
  -- Кого? Взрослые сыновья по заграничным городам разъехались, в пустыню не вернутся от хорошей жизни. Малые ещё в интернатах. Старшая жена - племянница султана, рыбным промыслом и молочным хозяйством мараться не захочет. Младшие жёны просто домохозяйки. Никому из своего окружения не могу довериться, а мне нужен надёжный и преданный человек.
  
  -- А где живут твои остальные жёны?
  
  -- Расселил по разным местам. Туда и скачем.
  
  -- Почему они не при тебе? Зачем жён своих по пустыне разбросал?
  
  - Жёны под одной крышей не уживаются.
  
  -- Понимаю, бабская ревность -- зависть, драки и скандалы. Женская природа - каждой бабе хочется урвать побольше мужской ласки.
  
  -- Наши мужчины не для того женятся. У вас главное - супружеский долг, а у нас - продолжение рода, сыновья, а не ласка для баб.
  
  -- Вижу, ваше восточное многожёнство, Макс, ещё то счастьечко, покруче западного единобрачия... Но почему именно я с тобой еду по делам?
  
  -- Ты, Ядва, смекалистая, в технике разбираешься. Родственники преданны мне, как псы верные, да неучи безрукие. Импортная техника -- дело городское, а не аульное.
  
  -- Откуда техника в мёртвой пустыне?
  
  -- Нам с тобой ещё предстоит китайское оборудование устанавливать, чтобы молочное хозяйство наладить.
  
  -- Что ты задумал?
  
  -- Не я - китайцы. Скостили долги по процентам, да опять же по-китайски.
  
  -- Это как?
  
  -- Навязали связанный кредит на закупку оборудования по переработке молока для малотоннажного молочнокислого производства. Умеют ханьцы туземцам впарить за кредиты то, что у них не прокатило на внешних рынках. У таких ничего не пропадёт. Через месяц начнёт поступать технологическое оборудование на товарную станцию в Сарышкане. Ты должна успеть за это время ко всему присмотреться хозяйским взглядом. Ты всегда можешь что-то путное подсказать, я уже понял.
  
  -- А рыбзавод твой?
  
  -- Пусть там твоя Кургат вертится, если говоришь, что ты её хорошо обучила.
  
  -- Справится, она въедливая и расторопная.
  
  -- Не завалит дело к нашему возвращению - людской позор с неё сниму, жениха ей найду и к мулле молодых отведу.
  
  -- А мулла согласится?
  
  -- Заноза не в мулле, а в старых бабках.
  
  -- И кем ты представишь родне меня, бывшую лагерную сиделицу, скрывающуюся от правоохранительных органов?
  
  -- У нас в родовых обычаях свои лазейки есть. Будешь при мне объявленной наложницей.
  
  -- Наложница - как это по-вашему?
  
  -- Канизакша-карья, жена без права наследовать имущество, без права на детей, но с правами законной жены в постели.
  
  -- И кто ж меня наложницей объявит?
  
  -- Я сам объявил вчера мулле в мечети, акиму в мэрии и старшей жене Айшаль дома.
  
  -- А мулла согласился без венчания?
  
  -- У нас не венчают. Наложницей мужчина объявляет свою любушку без религиозного обряда... Да что ты пристала! Скачи себе ровненько и думай о молочном производстве.
  
  -- Сроду корову не доила. Городская я. Не знаю, с какой стороны к ней подойти.
  
  -- У нас доят не только коров.
  
  * * *
  
  Недолго скакали в полной темноте. К четырём часам утра засветлело, потом солнце как-то уж слишком быстро взошло после первой кормёжки, отдыха и выпаса лошадей.
  
  Ещё было свежо. Слегка холмистая гладь простиралась под копытами - ни камней-валунов, ни россыпи щебня, ни сухого русла после весеннего ручья, никаких препятствий. Поводья не нужны в пустыне -- лошади сами выбирают путь
  
  Май пока ещё радовал обильными, но недолгими дождями. Максуд с Ядей неторопко скакали по изредка то тут, то там клочками зеленеющей земле. Людей не встречали, зато повсюду вольно бродили коровы и овцы, без пастухов и собак, сами по себе.
  
  -- Чей скот?
  
  -- Мой, чей же ещё!
  
  -- Много его у тебя?
  
  -- В пустыне мало корма, мало водопоев, откуда тучные стада? Как потопаешь за каждой былинкой, так и полопаешь. Но вообще-то скота всякого у меня изрядно, если посчитать, да только счёту он не поддаётся - бродит сам по себе.
  
  -- Макс, ты настоящий бай.
  
  -- Бай, хе-хе! Я тут бай из баев. Сардар пустыни, почти что хан.
  
  -- Как тебя власти только терпят?
  
  -- А больше нет претендентов на престол владыки каменистой глуши. Изнеженный горожанин тут не захочет жить.
  
  --- Коровы у тебя без догляда пасутся. Доярки замучаются за ними бегать с подойником.
  
  -- Их не доят вовсе, они своих телят молоком кормят. Потом пускаем их на мясо. Молочную корову держат только для маленьких детей, а ещё проще козу завести. Корове нужен водопой, а коза и сухой травой перебьётся.
  
  -- Что тут вообще твоей скотине на прокорм идёт? Пустыня же почти голая.
  
  -- Всё, что вырастет, то на корм пойдёт. Жизнь зелени в пустыне коротка -- всего четыре недели по весне-началу лета и столько же по осени. А летом и зимой кермек, шары перекати-поля, чем не корм? И пустынная полынь, вон её сколько! Она скотине жир нагоняет.
  
  -- Молоко ж горькое от полыни.
  
  -- В пустыне всякая жизнь горькая... Но после цветения горечь у полыни пропадает.
  
  ГЛАВА 1.17. ЗЕЛЁНЫЙ ОАЗИС
  
  -- Скоро увидишь настоящий рай в пустыне, прежде чем доберёмся до сущего ада в Куркудуке.
  
  После пыльно-полынного духа пустыни на них неожиданно пахнуло свежестью цветущего луга. Вскакали рысью на вершину холма -- среди пологих хребтов раскинулась изумрудная долина, просто глазам своим не поверишь, что в безжизненной пустыне встречается такое. Меж сочного разнотравья золотились одуванчики. Ядя присмотрелась - не одуванчики, а жёлтые лютики.
  
  -- Просто чудо посреди пустыни-мертвыни! А говорил, воды у вас нет.
  
  -- Чудо и есть. Джасильшаль - зелёный платок, так это место называется. Водичка целебная, как на курорте. Старики говорят - святая. И приехали мы сюда как раз за водой. Потом до самого вечера ни капельки в пустыне не найдёшь
  
  -- Неужто оазис?
  
  -- Настоящий... В котловине меж холмов -- пять обильных источников со сладкой водичкой. Ключом из-под земли бьют -- всегда готовый водопой для скотины и питьё для людей. И невыгорающее пастбище в придачу. Трава зеленеет до самых морозов.
  
  -- А власти знают про такую прелесть?
  
  -- Про этот оазис давно забыли. Далеко от дорог, даже самолёты над ним не пролетают. Деды древние рассказывали, когда-то об этом месте русские геологи прознали, скважины пробурили. Сюда приезжали водовозки за ключевой водой, но только для генералов и больших начальников. Русских давно нет, туристов сюда не заманишь, а властям нашим только бы недрами торговать. На этом клочке пустыни ничего ценного нет, кроме водички целебной и овечек.
  
  По сочному разнотравью овцы вольно разбрелись без догляда - незачем убегать из рая в бескормный ад за холмами.
  
  -- Вот бы пробежаться босиком по зелёной травке, да пауки у вас больно кусучие.
  
  -- Стравленное овцами пастбище очищается от паучьей нечисти.
  
  -- Овцы их топчут или кушают?
  
  -- Кто ж его знает.
  
  -- А если овечку паук укусит?
  
  -- Для овец каракурт совершенно безвреден, хоть его укус калечит даже верблюдов. Выжившее после укуса животное у нас не годится на забой. Собакам такую падаль скармливают. Но босиком всё равно не ходи - гадюкам вольготно в густой траве.
  
  -- Ой, ящерки тут малахитовые, а не серые!
  
  -- Так трава ж изумрудная, небо лазурное, солнце золотое. Тут всё яркое и цветастое, как вон те разнопёстрые юрты в цветочек. В Китае заказывал.
  
  -- Что вон у тех овечек сзади болтается?
  
  -- Курдюк, на баранье сало идёт. Вкуснятина.
  
  -- Из-под хвоста?
  
  -- Над хвостом.
  
  -- Не вижу сараев для овец.
  
  -- Обычные овцы круглый год без тёплых кошар под открытым небом пасутся. И здесь и в голой пустыне.
  
  -- Это вашей зимой-то?
  
  -- Ещё как пасутся! Зима овечке не страшна, это летом в жару без водопоя овцы от жажды могут пасть, а зимой - жуй снега сколько хочешь.
  
  Среди круглорогих овец мелькнули острые рога.
  
  -- Этот козёл - вожак отары?
  
  -- Не козёл, а сайгак. Браконьеры на путях сайгачьих кочёвок втыкают в землю острые колья. Сайгак скачет прыжками. Этот бедолага неудачно приземлился -- пика лёгкое проткнула, не угнаться ему уже за собратьями. Так и живёт в отаре.
  
  -- Что-то реденькая отара.
  
  -- Приходится осторожничать, травку беречь. Овцы и козы, как бритвой, обреют всё. Тутошние мало скота держат, чтобы пастбище не испоганить.
  
  -- Овечки вон те особо курчавые какие-то.
  
  -- На зелёной травке у меня пасутся в большинстве своём каракулевые овцы. Их у меня всего ничего - они не для пустыни. Только грубошёрстные овцы вольно пасутся на отгоне в голой местности. Пусть и грубошёрстные, да доход дают немалый. Экологически чистый войлок хорошо играет на рынке. Заказы моим мастерицам на годы вперёд расписаны.
  
  -- С чего бы такой спрос?
  
  -- В мире помешались на экологии. В пустыне нет пестицидов и даже следов от удобрений. Всё чисто природное.
  
  -- Весна давно, а ягнят почти не видно.
  
  -- Каракулевые малыши под нож пошли. Самый дорогой каракуль из шкурки ещё не родившегося ягнёнка, но я окотных маток не забиваю, беру на каракульчу новорождённых ягнят, ещё слепых.
  
  -- Как можно забивать не родившихся малышей! Они же света божьего не успели увидеть.
  
  -- Чего расплакалась-то?
  
  -- Деток мне жальче всего, -- размазала слёзы Ядя и долго любовалась резвящимися между юрт стриженными наголо аульными ребятишками.
  
  * * *
  
  -- Тут нет электричества, как же ты китайское оборудование для молока поставишь?
  
  -- Ничего не буду ставить. Тут у меня питомник.
  
  -- Для овечек?
  
  -- Развожу людей будущего. В этом ауле самая главный прибыток не шерсть, не каракуль, а детки.
  
  -- Макс, эти люди из прошлого.
  
  -- Это люди вечности. Когда ветер истории снесёт городскую цивилизацию по всей земле, кочевники породят новых хозяев планеты. У них здоровая наследственность. Самая чистая по крови линия для людей будущего.
  
  -- Заповедник по сохранению чистых людей?
  
  -- Нет - академия кочевой жизни. Джасильшаль -- заповедный эко-аул. Всё как в живой жизни тысячи лет назад. Каждый год отправляю сюда на обучение по выживанию в пустыне молодые женатые пары. Но только из тех, кто никогда не бывал в городах.
  
  -- А выпускникам твоей академии что делать по жизни?
  
  -- Выпускники разобьют в пустыне новый семейный аул, он породит род, от которого пойдёт новое племя.
  
  * * *
  
  Верховых гостей ещё издали облаяли аульные собаки.
  
  -- Тпру, Ядва! Учти, чужих, особенно городских, тут не любят.
  
  -- А мусульманское гостеприимство?
  
  -- Мусульман среди них нет. У них своя вера, в духов и небо.
  
  Максуд приветливо помахал аульным рукой. Те помахали в ответ, но подходить не стали.
  
  -- О чём они кричат?
  
  -- Я и сам их понимаю с пятого на десятое. Приветствуют тебя и меня.
  
  -- Разве это не твоя родня?
  
  -- Моих родственников среди них нет. Это переселенцы из пустынь Монголии и Китая.
  
  -- Почему ты к ним не подъедешь?
  
  -- Берегу их. Ты тоже к ним близко не подходи.
  
  -- Укусят, что ли?
  
  -- Заразу городскую занесёшь. Я осторожничаю с ними - их не берут древние болячки, но нет у них иммунитета против городских вирусных инфекций. Они для меня тут и юрту на отшибе поставили, чтоб не занести от нас заразу. В ней и отдохнём, переждём жару.
  
  -- А лошадки?
  
  -- За конями местные присмотрят.
  
  * * *
  
  В юрте на чеканном блюде Максуд нарезал белые ломтики.
  
  -- Угощайся! Тот самый курдюк, о котором спрашивала.
  
  -- Его едят сырым или варят?
  
  -- Сначала солят, потом сушат или коптят. Иной курдюк до десяти кило весит. Без жирного в пустыне не проживёшь.
  
  -- Кумыс тоже вкусный. Чем руки вытереть?
  
  -- Об себя... Ложись, переспим жару, и снова в путь.
  
  * * *
  
  -- Чего тебе не спится?
  
  -- Спросить хочу.
  
  -- Ну, спрашивай, -- буркнул Максуд спросонок.
  
  -- Макс, у вас иблисы приходят ночью к бабам?
  
  -- Не понял, зачем?
  
  -- Ну, чтоб насиловать.
  
  -- Им нельзя, только ангелам небесным раньше можно было приходить к земным женщинам, но полюбовно.
  
  -- Это давно было?
  
  -- Сказывают старики, как только люди начали умножаться на земле и породили прекрасных дев, сыны неба узрели дочерей человеческих и поразились их красой. Спускались с неба на землю и воплощались в человеческое тело, чтобы брать их в жёны, какую кто себе избрал.
  
  -- И бабы рожали от сынов неба?
  
  -- С того времени, как сыны небесные стали входить к дочерям человеческим, жёны рожали от них исполинов-батыров. Вырастали сильные, несгибаемой воли люди, чтобы изгладить в душах человеческих порок Хаввы от змея-искусителя с яблоком, пресечь попустительство к греху. Многому научили сынов человеческих, но не одолели людскую порочность до конца, а лишь распаляли гордость в небом избранных полукровках. Небо запретило ангелам воплощаться в прекрасных юношей ещё и потому, что от них рождались безгрешные дети. А у земного человека всегда должен стоять выбор между добром и злом, добродетелью и пороком. Выберешь добро - попадёшь на небеса, а нет, так пеняй на себя.
  
  -- А от злых духов бабы рожали?
  
  -- Чёрным ангелам небо запретило иметь потомство от совокупления с земною женщиной. Иблисы сами не могут воплощаться в человека. Но дети шайтана хитры. Они не перевоплощаются в человека, а вселяются в души одержимых неистовством мужчин и через них передают женщинам своё холодное семя.
  
  -- Если семя, то и дети рождаются?
  
  -- От нечистиков рождаются только недолговечные уродцы. Они рано умирают, потому что зачаты во зле.
  
  -- Так рожают или нет от иблисов этих?
  
  -- Старухи говорят, рожали в далёкой древности. Наши бабки забивали уродцев камнями вместе с матерью. Зачем спрашиваешь?
  
  -- Да так... Мои дети были просто ангелочками и росли здоровенькими. Значит, я не от нечистого понесла.
  
  -- К тебе что, шайтан ночами наведывался?
  
  -- Бывало, Макс.
  
  ГЛАВА 1.18. ПОСЁЛОК КУРКУДУК
  
  Теперь лошадки стучали подковами по твёрдой гулкой глинистой корке, как по каменной мостовой. Вокруг ещё более пыльно, жарко и безжизненно. Оазис Джасильшаль казался мимолётным видением.
  
  Налетевший шальной буран на какое-то время застил всадникам глаза.
  
  -- Куда скачем, Макс? Ничего ж не видно.
  
  -- Спешиваемся. Переждём ветерок. Такое у нас ненадолго.
  
  -- Несимпатичненько всё как-то вокруг.
  
  -- Тут уже самая что ни на есть безжизненная пустыня - солончак да такыр.
  
  -- Чего-чего?
  
  -- Понимаешь, ветер давным-давно нанёс глины на каменную твердь. Ливни сгладили поверхность. Видишь, какие ровные пространства под ногами? Хоть мяч гоняй.
  
  -- Как на взлётной полосе.
  
  -- По весне после бурного ливня остаются обширные лужи. Глина воду не пропускает, как разбухнет, ну, ни капли, словно керамическое блюдо. Вода застаивается, зацветает из-за микроскопических водорослей.
  
  -- Только и всего-то зелени?
  
  -- Нет, бывает и повеселей. Весной и осенью по бережкам оставшихся солёных луж зеленеют солянки с сочными листиками, тянется высокий молочайник с жёлтыми и голубыми цветками. И серо-жёлтая пустыня местами на короткий час становится пятнистой, как шубка разноцветной кошки.
  
  -- У меня в детстве была такая кошечка - европейская трёхцветная. Ну а в самую жару как тут?
  
  -- Как на горячей сковородке - глина быстро высыхает. Превращается сначала в чёрный, вонючий и топкий солончак, в некоторых местах глубже человеческого роста. Даже верблюд может увязнуть в солёной жиже, уйти на дно, да-да, не смейся. Не только верблюд, а машина провалится по самую крышу.
  
  -- Ну и рассмешил! У меня на родине тоже рассказывают сказки, что грузовик может провалиться в выгоревший торфяник.
  
  -- Нам не до сказок... Так вот, когда вода испарится до дна, на месте соляной лужи образуется плотная корка -- такыр. Растрескавшийся верхний слой глины словно каменеет, раскалывается на многогранные плитки, что та брусчатка. Коню скакать легко, а машина так вообще катится, как по бетонке.
  
  -- И точно, Макс... Лошадиные копыта цокают, как по мостовой.
  
  * * *
  
  Ветер утих, пыль стала оседать, немного развиднелось.
  
  -- Можно ехать дальше.
  
  Ядя, уже в седле, спросила:
  
  -- А вон те белёсые пятна вдали, как лишай на коже, что за они? Ветер клубы белого дыма над ними поднимает.
  
   -- Не дым, а соляная пудра по ветру клубится. Это солончаки. Ветер когда-то нанёс в глубокие места много сыпучей соли, как бы тончайшего помола. На ней после лёгкого дождика ворсится белоснежный пушистый покров, вот он и клубится, как только его сдувает ветерком.
  
  -- Откуда соль в пустыне?
  
  -- Высохшее древнее море оставило тут богатые залежи.
  
  Подъехали ближе, спешились по просьбе Яди.
  
  -- Ух-ты, твои солончаки словно тополиным пухом присыпаны.
  
  -- Такие белые плямы в пустыне очень опасные -- пушистые хлопья сверху, а под тонкой соляной корочкой скопище белёсой пудры. Никогда не наступай на пушистый солончак.
  
  Максуд предупредил слишком поздно. Пока он надевал лошадям на морды торбы с овсом, Ядя отошла от него подальше и по пояс провалилась в соляную пудру. Стояла и плакала. Ветер крутил белые смерчики соляной пыли, задвигая дальние дали мутной пеленой. Ядя тёрла покрасневшие веки, которые нестерпимо щипало. Соль разъедала кожу в открытых порезах и свежих ссадинах на руках.
  
  -- Макс, помоги!
  
  -- Хэй, ты зачем полезла в солончак?
  
  -- Захотелось по малой нужде. Где тут спрятаться от мужчины?
  
  -- Откуда тут мужчины!
  
  -- А ты? - покраснела Ядя, облизнув растрескавшиеся губы. -- Тьфу! Почему у вас соль такая горькая?
  
  -- То ж не столовая соль для еды. Жуткая смесь разных солей. Больше всего там сульфата натрия.
  
  -- Откуда ты знаешь?
  
  -- В школе учился. И в Московском университете, ещё и в Питере... Я руку протяну, а ты ложись на живот и медленно вылезай.
  
  -- Погодь! Сапоги солончак утянул. Поищу.
  
  -- Брось! Не найдёшь.
  
  -- В чём мне теперь ходить прикажешь?
  
  -- Новые выдам, в тороках на вьючной лошади много чего у меня есть.
  
  -- А за старые из получки вычтешь?
  
  -- Не вычту.
  
  -- Почему?
  
  -- Потому что ты самая...
  
  -- Ну-ну? - затаила дыхание Ядя.
  
  -- Самая иссушенная горем, как та соляная пустыня.
  
  -- И за что мне такое счастье, Максик? - прильнула она к нему, вся в соляной пудре.
  
  * * *
  
  Из пыльной дымки проступили трёхподъездные, двухэтажные дома с плоскими крышами.
  
  -- Посёлок Куркудук, там живёт моя вторая жена. Мы тут ненадолго задержимся. Надо успеть до заката к моим верблюдицам.
  
  -- Куркудук... Так зовут твою вторую жену?
  
  -- Нет, моя вторая жена - Нурана. При русских так горняцкий городок назывался.
  
  -- Твоя Нурана там всем заправляет?
  
  -- Ничём не заправляет, а несёт наказание.
  
  -- Какое?
  
  -- Пожизненное.
  
  -- За что?
  
  -- Хотела пристрелить...
  
  -- Тебя?
  
  -- Нет, Айшаль.
  
  -- Из ревности?
  
  -- Из гордыни... Захотела стать старшей женой.
  
  -- И ты её сюда заточил?
  
  -- Спас её. У Айшаль нет пределов для мести, всюду достала бы. Но Куркудук для женщины пострашней любой тюрьмы. Айшаль успокоилась в бабском злорадстве и забыла про Нурану.
  
  -- А дети от неё есть?
  
  -- Двое мальчишек... Они в Сибири, я уже говорил. Ни ко мне, ни к матери не вернутся от хорошей жизни. Ещё две девчонки, но я их и знать не знаю. Не наследницы.
  
  -- Мы с ней увидимся?
  
  -- Никогда. Она видеть меня не может и на дух не переносит.
  
  * * *
  
  На холме высился кирпичной башенкой настоящий замок за бетонной оградой.
  
  -- Ты и впрямь живёшь, как средневековый феодал. Во какой дворец себе отгрохал!
  
  -- Это бывшая пожарная и горно-спасательная часть. А башня - просто пожарная каланча. Русские построили. Под пожаркой глубоченный бассейн с водой для тушения.
  
  -- Ты самовольно захватил такие хоромы?
  
  -- Приватизировал цивилизованным путём бесхозную собственность.
  
  -- И что в ней толку? Одни расходы, никакой выгоды в пустыне.
  
  -- Сказанула! Тут у меня гостиница для иностранных охотников за трофеями с рогами и копытами. Завёл ещё небольшой цех для изготовления всяких там сувениров с полудрагоценными камнями и пауками в прозрачной смоле. Художники-огранщики приезжают из самого Булекпаша.
  
  -- Катюшин амулет со скорпионом - тоже отсюда?
  
  -- За такие штучки иностранцы хорошо платят, а у нас такого добра под каждым камнем вон сколько прячется, хоть плюнь да раздави.
  
  -- Сувениры - понятно, а на кого в мёртвой пустыне охотиться?
  
  -- На сайгаков, на кого же ещё. Поближе к зиме наезжают иностранные туристы. Живая валюта за мёртвые рога... Ну, что они там, спят, что ли!
  
  Максуд громко свистнул. Охранники в охотничьем камуфляже с автоматами за спиной кинулись отворять железные ворота.
  
  -- Зачем им оружие?
  
  -- Дурочка, что ли? Там же у меня склады с мукой, крупами, постным маслом и сахаром.
  
  -- Для кого?
  
  -- Для местного отребья.
  
  -- Кого-кого?
  
  -- В складах жратва тутошним жителям на чёрный день, чтоб им подавиться, бездельникам.
  
  -- Зачем ты их так, Максик?
  
  -- Увидишь - поймёшь.
  
  * * *
  
  Максуд с Ядей спешились. Из гостиницы по ступенькам им навстречу бойко сбежал седой человек в пятнистом камуфляже.
  
  -- Добро пожаловать, дорогой властелин! - Старик в поклоне коснулся костяшками пальцев дорожной пыли.
  
  -- Твоя пожарка ещё не сгорела, Абдулкерим?
  
  -- Зачем ей гореть? Пусть ещё сто лет стоит, мирза бай! И добро твоё всё цело, ничего не пропало. Всё старый Абдулкерим сберёг.
  
  -- Керим, прими лошадей и вели согреть нам воды для душа.
  
  -- Вода давно нагрета солнцем, почти кипяток в баках на крыше.
  
  -- И позаботься об обеде.
  
  -- Шашлык уже на шампурах, хозяин. В душевой чисто и полотенца свежие. Велю девчонке купальные халаты принести.
  
  -- Халаты ни к чему. Мы спешим.
  
  Максуд похлопал расторопного слугу по плечу.
  
  -- Это мой охотовед Абдулкерим, Ядва.
  
  Егерь снова поклонился и приценился к Яде прицельным взглядом опытного охотника.
  
  -- А почтенная ханум-эфенди?
  
  -- Ядва-ханум скоро будет тут полновластная хозяйка. Её ты не надуришь, как меня.
  
  -- Почтенный Максуд шутит, -- захихикал егерь и снова поклонился до пола сначала своему господину, потом Яде. -- Ай, как радость, какая радость, строгая госпожа!
  
  Ядя осмотрелась.
  
  -- Фу, пыльно тут, неуютно.
  
  -- Затем тебя сюда и привёз, Ядва, чтобы навести чистоту и уют. Со временем осмотришь по-хозяйски всю гостиницу. В каждый уголок заглянешь, но не сейчас -- торопимся.
  
  -- Мы, что, не заночуем в гостинице?
  
  -- Нельзя - нас большое молоко ждёт! А вот на обратном пути остановимся денька на три. Тогда и основательно осмотришь твоё будущее хозяйство.
  
  -- Зачем мне это?
  
  -- Чтобы знала, с чем имеешь дело. Запишешь, сколько комплектов постельного белья не хватает. Проверишь техническое состояние котлов для отопления и душевых для охотников. Подсчитаешь разбитые розетки и выключатели. Ну и столовые приборы, ложки-чашки, тарелки и всё такое пересчитай. Сколько не хватает -- запиши подробно, я потом закажу в Нандагараке всё, что нужно. Короче, проведёшь полную инвентаризацию, дашь мне перечень всего, что нужно закупить.
  
  -- Твой Абдулкерим на что? Наверняка же грамотный.
  
  -- Грамотный, стреляет метко, да завхоз никакой. Краны текут, половина светильников потухла, простыни драные. Нужен цепкий глаз добросовестной хозяйки, а ты у меня именно такая.
  
  -- У тебя? - вспыхнула румянцем Ядя, даже уши зардели.
  
  * * *
  
  В столовой она осмотрелась и осталась довольна чистотой. Малолетняя уборщица постаралась.
  
  -- Стол высокий и стулья, Макс, не как в юртах, а как в городах.
  
  -- В юртах на кошме за низким столиком сидят, а мы для иностранцев стараемся. Западным людям угождаем ради большой денги... Садись, наскоро перекусим и в путь.
  
  -- Только шашлык, лепёшки и кумыс? - покрутила носом Ядя над яствами, прицениваясь к запахам.
  
  -- Пловом и бешбармаком поужинаем в другом месте...
  
  * * *
  
  -- Это из-за твоей невольницы-жены Нураны местные меня провожают недобрыми взглядами?
  
  -- Они на всех волком смотрят. Нурана для них никто. Родни при ней нет, а тут сбились в кучу все пришлые приблуды, злющие-презлющие.
  
  - На кого злятся?
  
  -- На весь мир... Поскачем через посёлок, сама увидишь, какие они.
  
  * * *
  
  Заброшенными в Куркудуке были только развалины старинного горно-обогатительного комбината и рудоуправления, жилые дома из силикатного кирпича стояли почти не тронутые непогодой и временем. Лишь кое-где в окнах ветром выбиты стекла.
  
  -- А посёлок-то немалый, Макс!
  
  -- Когда-то строили на пять тысяч жителей. Жизнь, говорят, кипела. Горняки большие деньги получали.
  
  -- Развалин нет, крепкие дома.
  
  -- Русские строили на совесть.
  
  -- Приоздар тоже русские строили, а остались одни развалины.
  
  -- Там подземные реки, подмывают фундамент домов. А тут подземных вод нет, да и вовсе никаких нет. Русские гнали сюда воду по трубам издалека, да только тот водовод наши ловкачи давно на металлолом сдали.
  
  -- Как жить без воды-то?
  
  -- Местные вон в те железнодорожные цистерны на ржавых рельсах весной и осенью после каждого дождя сливают собранную в бочки дождевую воду из водосточных труб, с того и живут. При полных цистернах воды хватает для питья на всё лето.
  
  -- А зимой?
  
  -- Зимой талой снеговой водичкой пробавляются.
  
  -- Чем снег растапливают? Ни дров у них, ни угля.
  
  -- Видишь штабеля из лепёшек кизяка во дворах? Основное топливо в этих местах. Собирают навоз за коровами и бродячими верблюдами.
  
  -- Зачем снег растапливать, вон те озёра - разве не вода?
  
  -- Не озёра -- заброшенные горные добычные разрезы. Вода там горько-солёная.
  
  -- А что в этих карьерах добывали русские?
  
  -- Какую-то соль, очень ценную для них, видимо.
  
  * * *
  
  -- Говоришь, воды совсем нет. А водонапорная башня торчит.
  
  -- Зимой для жителей свожу сюда на верблюдах льдины с солёных озёр в подземный противопожарный водоём. Ещё под заброшенной обогатительной фабрикой -- вместительные бассейны. И туда мои работники свозят выпиленные льдины. Техническая водичка, для мытья и стирки, но можно и попить, если не кривиться.
  
  -- Так вода в искусственных озёрах солёная, сам сказал.
  
  -- Когда солёная вода замерзает, лёд становится пресным, только чуть-чуть солоноватым.
  
  -- На улицах колонки стоят, значит, есть и водопровод, и насосная станция.
  
  -- Водопровод в посёлке от русских остался. Насосная станция гонит воду из подземных бассейнов в водонапорную башню.
  
  -- Ржавая башня вся какая-то.
  
  -- Я ещё на покраску водонапорки не тратился!
  
  -- Насос на водокачке с электродвигателем или на солярке мотопомпа работает?
  
  -- Два электродвижка стоят.
  
  -- Откуда электричество? Столбов с проводами нет.
  
  -- А ветряки, видишь, крутятся? Насосам энергии хватает.
  
  -- Свет в домах есть?
  
  -- Керосиновые фонари... Электрическое освещение только у меня в гостинице, когда туристы наезжают.
  
  * * *
  
  Лошади шли осторожным шагом по посёлку, прядали ушами на лай уличных дворняг.
  
  -- Твоя Нурана вон в том доме живёт?
  
  -- Как догадалась?
  
  -- В окне мелькнули злые глаза, и занавеска сразу задёрнулась.
  
  -- Добрые глаза тут только у малой ребятни.
  
  И действительно, все местные жители хмуро отворачивались от них, но ребятишки, весело смеясь, бежали за всадниками в диковинных нарядах старинных кочевников. В посёлке все жители, как бушмены в Африке или австралийские аборигены и всякие прочие нищие туземцы, были одеты в зарубежный секондхенд. О традиционной одежде предков давно забыли, как только цивилизация их коснулась.
  
  -- Какие из этих чумазых ребятишек твои, Макс?
  
  -- Моих тут нет, сказал уже. Ребятня от приблудных посёлочников.
  
  -- Летние каникулы ещё не начались. Почему не в школе?
  
  -- У их родителей нет денег на обучение.
  
  -- Ты так мало им платишь?
  
  -- Я плачу только прислуге в гостинице, электрику при ветрогенераторе, охотоведу и его егерям, короче, всем, кто занят в моём охотничьем хозяйстве. Остальные сами себя кормят.
  
  -- Зачем ты несчастных людей в безводную пустыню загнал?
  
  -- Сами сюда набились, как тараканы от дезинфекции. Изгои, беглецы-кычкыны. Им тут безопасно и привольно.
  
  -- Довольны, что в безводной дыре живут?
  
  -- Не живут, а прячутся.
  
  -- От полиции?
  
  -- Кто как... Некоторых на родине давно бы в глубоком зиндане сгноили. Тут все из тех, кто не любит регистрации в акимате, учёта в полицейском караколе и вообще не желает жить под надзором властей. Да ты и сама из таких... Кто бежит от полиции, как ты, а кто от семьи.
  
  -- Семьи к чему бояться?
  
  -- Спрятались от кровной мести или суда чести. В этих краях грех смывают только кровью.
  
  -- Как грех смыть?
  
  -- Зарезать жену, сестру или дочку.
  
  -- За что?
  
  -- За то, что спуталась с неверным или понесла до свадьбы.
  
  Ядя остановила кобылу и призадумалась.
  
  -- Пусть и так, но как им выжить впроголодь на безводье?
  
  -- Как прижмёт голодуха, Абдулкерим понемножку выдаёт каждой матери пайку с мукой, сахаром и сухим молоком - гуманитарная помощь для в край безденежных. Или продаёт крупу за бесценок.
  
  -- Как им заработать деньги в этой бесплодности на безводье?
  
  -- Сушат сайгачье мясо, на еду и на продажу. Выделываю сайгачьи шкуры. Мех у сайгака так себе, но кожевенники берут шкуры для продажи обувщикам. Кое-как перебиваются.
  
  -- Одно мясо кушать вредно. Овощей бы ещё, заленушки.
  
  -- Огородики у них, видишь, за колючей проволокой, чтоб скотина не потравила. Моркошка-картошка, петрушка-зеленушка. Огурчиков, правда, нет, зато помидоры знатные. Арбузы и дыни тоже много воды не просят. Сушёная дыня и арбузный мёд-сироп детишкам в радость. Вон и арахис вызревает.
  
  * * *
  
  -- Страшно смотреть на твоих коров, Макс.
  
  -- Твоих! Из моего тут в посёлке только гостиница для охотников да охотхозяйство. Коровы не мои, а от местных хозяев. И что в них страшного?
  
  -- Поджарые да резвые, не коровы, а скакуны какие-то. Непривычно как-то для неповоротливой рогатой скотины.
  
  -- Жрать хотят, вот и скачут в поисках корма. Кто успел, тот и съел. За посёлком им не найти поживы - там всё голым-голёхонько. Меж домами коровы, видишь, все кусты и клумбы давно объели.
  
  Ядя осмотрелась. Не только кусты, все деревья в посёлке начисто обглоданы снизу тощими коровами. На улицах исключительная чистота, ни листочка, ни веточки, словно дворники три раза подмели. Любой опавший листок, бумажку или окурок бурёнки слижут жёсткими коровьими языками.
  
  -- Глупо тут переработкой молока на китайском оборудовании заниматься. Сколько ж тутошние коровы молока с такой кормёжки дадут?
  
  -- Стакана три, а то и целый литр... Товарного молока тут на безводье никогда не будет, для меня главное - содержать в идеальном порядке гостиницу для охотников.
  
   * * *
  
  Выехали на базарчик под подранными ветром навесами.
  
  -- Даже и тут торгуют?
  
  -- Как и везде. Дороги сюда ещё старые русские ведут - бетонные, прочные. Русские строили на века. Вот и стекаются сюда расторопные торгаши с крупой, мукой и всякой дешёвкой - сбывают стоптанную обувку и шмотки ношеные.
  
  Низкорослая коровёнка исхитрилась и запустила морду в ящик с зеленью. Ей крепко досталось от продавца палкой по хребтине. Она упала от удара, но тут же лихо вскочила и резво скрылась в ближайшем переулке. Покупатели и торговцы захохотали.
  
  -- Жалко бедняжку, Макс.
  
  -- Тут тебе не Индия. Там корова может смело попастись на прилавке зеленщика -- никто не тронет священное животное. А тут совсем нет кормов, кроме шаров перекати-поля, полыни, осоки и одиночных молочайников. Летом коров совсем не кормят.
  
  -- А зимой чем их кормят?
  
  -- Да любой бурьян сгодится. Только корова не верблюд, приходится запаривать грубую клетчатку, чтобы переварила.
  
  -- Пусть покупают комбикорма, жмыхи всякие. Базар же -- вон он.
  
  -- У местных денег на это нет. Едва хватает на еду и шмотки, а на корма никто не станет тратиться.
  
  Ядя с жалостью смотрела на коров, которые очень мирно, по очереди пристраивались с телятами к водопроводной колонке. Бурёнки тыкали носом в запорный клапан и старательно ловили языком сиротские капли воды.
  
  -- Мяса в них нет, одни рёбра торчат.
  
  -- Мясо сайгак даст, а молоко малым детям нужно, хоть по стаканчику в день.
  
  * * *
  
  Неторопливой трусцой они проехали весь посёлок за пятнадцать минут - и снова пустыня сразу за околицей.
  
  -- За кем там собаки носятся? Гля-ка, норы раскапывают.
  
  -- Свиньи это, а не собаки.
  
  -- Зачем они роются в земле?
  
  -- Чтобы поживиться зёрнышками в подземных кладовках у сусликов и сурков.
  
  Поджарые, горбатые и длинноногие свиньи не обращали на них внимания. Носились, как гончие псы, от норы к норе. В каждую дыру совали длинное рыло и разбрасывали сухую глину в сторону, пока вся голова не уходила под землю. Громко чавкали, весело похрюкивая и помахивая тонкими закрученными хвостиками.
  
  -- Свинина разве дозволены мусульманам?
  
  -- Тут не все мусульмане. Есть и небоверы. Да и мусульмане наши едят свинину, когда никто из чужих не видит, а водку пьют у муллы на виду без зазрения совести.
  
  * * *
  
  Ядя невесело глянула на безжизненные просторы за посёлком.
  
  -- Твой турбизнес по охоте прогорит, Макс. Сюда ж никто не поедет, не на что посмотреть -- такыр да солончак.
  
  -- Хэх! Мой охотничий туризм - большой доход приносит. Бизнес из года в год расцветает. Иностранцы охочи азартно пострелять по несущемуся стаду сайгаков.
  
  -- Говорят, сайгаки даже машину обгоняют.
  
  -- С бортового грузовика их чаще всего и стреляют. И вертолёт есть у меня, если что. Воздушная охота туристу вообще дорого обходится. Для охотников -- азартная стрельба, для меня заготовка мяса на продажу и на пропитание для местных. Туристы ж только головы с рогами на трофей берут. Мясо и шкуру мне оставляют.
  
  -- Сколько там мяса с одного сайгака!
  
  -- Э-э, не понимаешь. С одного сайгака всего-то ничего, да тысячи голов сюда прут сплошняком! Рёв быков и маток услышишь издалека. Летом над скачущими стадами висит пыль непроглядными клубами. Пока корму вдоволь, я их не бью, только по зазимку туристы и мои егеря охотой промышляют. Едва успевают грузовиками туши на мясокомбинаты отправлять. Мясо, считай, бесплатное мясо и жир целебный.
  
  -- Козий жир быстро застывает в тарелке с супом.
  
  -- А ты быстрей хлебай, чтоб не застыл.
  
  Ядя недоверчиво покачала головой, остановила кобылу и ещё раз пристально всмотрелась в плоскую даль.
  
  -- Почему именно сюда эти скакуны сбиваются?
  
  -- Сайгаки непрерывно кочуют, кормёжку ищут. В этом месте чаще всего сходятся пути всех стад.
  
  -- Чего ради прутся в солёную пустыню? Ни травинки вокруг.
  
  -- Водопой их сюда манит.
  
  -- Вода ж солёная в тех озерцах.
  
  -- Они и солёную водичку попьют за милую душу, лишь бы мокрая была.
  
  * * *
  
  -- А вон там вдали что за беседки такие странные?
  
   -- Кормушки. Сайга размножается шустро. Мои егеря подкармливают сайгаков зимой, чтобы взрослые быки не дохли после случки.
  
  -- Отчего дохнут?
  
  -- Быки такие неуёмные, что насмерть себя обрекут, резвясь на самках, всё им мало.
  
  -- Как тебе? - усмехнулась Ядя.
  
  -- Скажешь тоже! Мои егеря собирают по пустыне раненых в боях за самку и ослабевших быков и выхаживают до весны. К весне и матки на ногах едва держатся -- снежные бураны, толстый наст, гололедица - копытом не пробьёшь. Сайга тощает, а неуёмные быки тем более.
  
  В загоне за высокой сеткой носились рогачи.
  
  -- Зачем тебе эти полудохлые козлы?
  
  -- И в самом деле были полудохлые после зимы. Эти так вообще недавно твёрдо на ноги стали, скоро выпущу. Работники выхаживают доходяг для будущего приплода, чтоб маток крыли. К середине апреля пузатые сайгачихи возвращаются на места окота, где и сами родились.
  
  -- Неужто сюда?
  
  -- Нет, туда, где травка погуще, к богатым пастбищам и водопоям. Летом выгорают травы и пересыхают водоёмы. Сюда они наведываются только солёную водичку пить... Забудь про Куркудук, поскакали! Надо успеть к верблюдам засветло. Там повеселей. Уже недалеко.
  
  ГЛАВА 1.19. МОЛОЧНОЕ ХОЗЯЙСТВО В ПУСТЫНЕ
  
  -- Устала? Крепись. Недалеко уже аул Бахит.
  
  Ядя глянула на него с усмешкой.
  
  -- Не смотри на меня так... Да, угадала. Так на самом деле зовут мою третью жену.
  
  -- А деток твоих покажешь?
  
  -- Бахит захотела, чтобы малыши - их двое -- жили за границей в элитном детском интернате, куда наши министры отдают своих внучат. Хочет их городскими эмирчиками вырастить.
  
  -- Как малышам расти без материнской ласки?
  
  -- Моя родная сестра в том садике воспитательницей работает. У нас тётка по отцу - вторая мать.
  
  -- Катюша или Ася?
  
  -- Ни Кадиша, ни Асият, а Сауле.
  
  * * *
  
  Ещё за десяток километров до аула Ядя приметила, как по пустыне поодиночке бродили годовалые верблюжата уже без попон, которые спасают неокрепших детёнышей от зноя летом и мороза зимой. Ближе к аулу встречались и взрослые верблюдицы, некоторые с подсосыми верблюжатами.
  
  -- Твои верблюды что, не общительные по природе? Бродят поодиночке, в стадо не сбиваются.
  
  -- Ты только на картинках в учебниках по истории видела несметные стада верблюдов, которых гонят на Европу злобные кочевники. Потом налётчики погрузят награбленное в кибитки и айда к себе в пустыню.
  
  -- Наверное, так и было.
  
  -- Брехня! Верблюдов не пасут стадами. Их не может быть много в одном месте. Если погонишь стадо плотным строем, сожрут всю зелень начисто, а на обратном пути подохнут от бескормицы. Останутся одни кибитки с награбленным добром, бери и налетай кто хочет.
  
  -- В школьных учебниках пишут...
  
  -- Твоих историков в погонщики верблюдов определить, вот бы поплакали.
  
  * * *
  
  В аул Бахит прискакали не к сумеркам, а совсем ещё засветло, и попали на пир. На костре исходил вкусным паром казан с пловом -- его ещё не вывалили на поднос. В другом казане старухи помешивали кипящую шурпу с ароматными травками. Девчонки разливали кумыс по глубоким пиалам и выставляли на расстеленный ковёр.
  
  -- Тебя тут ждали? - удивилась Ядя.
  
  -- Абдулкерим позвонил. В Куркудуке есть связь
  
  * * *
  
  Тяжело плюхнувшись на землю, Ядя с голодухи один за другим уплетала невероятно нежные, тающие во рту жареные пончики.
  
  -- Не прикасайся к еде, -- строго шепнул Максуд, -- ещё не принесли баранью голову.
  
  -- А что с ней делать?
  
  -- Правый глаз мне, левый тебе. С этого начинается наш пир-той со знатными гостями.
  
  -- Фу, эти противные глаза...
  
  -- А ты попробуй... и не кривись
  
  После выпитой чашки горячей шурпы-бульона последовал бешбармак -- тонкие лепестки теста в крепком, пахучем и прозрачном бульоне лимонного цвета, а мяса нежное, с приправами. За ним жаркое из лёгких, рубца, сердца, печени и почек с луком и чесноком. Лепёшка вроде бы просто молочная сыворотка и мука, а вкуснотища невероятная. Пшённая каша с солёным сушёным творогом, а на сладкое -- пшёнка с изюмом и урюком. Вот и весь пир кочевников. Жирная еда просила всё больше кумыса, его наливали щедро.
  
  Пировали только Ядя и Максуд. Старухи сидели поодаль с непроницаемыми взглядами и каменными лицами или подносили угощения. Мужчин не было, только мальчики сидели за пиршеством на пятках.
  
  * * *
  
  Максуд перевернул пустую пиалу и встал. После долгой благодарственной речи на гортанном языке и уважительных поклонов с прижиманием руки к сердцу перед старухами, Максуд распорядился:
  
  -- Пора за дело, Ядва, пока солнце не село. Успеем как раз на дойку.
  
  Едва отошли, как за юртами поднялся женский визг - яростные вопли с упоминанием шайтана.
  
  -- Не обращай внимания. Моя Бахит бесится.
  
  Ядя оглянулась. Несколько старух насильно затолкали в юрту и связали там упиравшуюся женщину. Максуд что-то крикнул им на местном наречии. Ему ответили.
  
  -- Что стряслось? - забеспокоилась Ядя.
  
  -- Моя третья жена Бахит рвётся со мной полежать на кошме...
  
  -- Почему её старухи к тебе не подпускают?
  
  -- У них всё сложно...
  
  -- Ну и пусть бы и твоей Бахит достался кусочек женского счастья, я не ревную. Живая баба всё-таки, а мужика редко видит. Иди ублажай свою голубку. Соскучилась поди-ка по любви-то. Любая баба ласки просит, что та кошечка.
  
  -- Нельзя мне сегодня подходить к ней, старухи сказали. У неё ежемесячное очищение. Небо не велит.
  
  -- Но можно жену приласкать и как-то по-другому.
  
  -- Бабки-апашки её потом поедом съедят. В ауле все у всех на виду, а у юрты стенки тонкие, всё слышно.
  
  -- Действительно, у вас всё сложно.
  
  Вопли всё истошнее, ну, просто невыносимо слушать.
  
  -- Шайтан одолел, бабки её водой отливают.
  
  -- Как я её понимаю, Макс!
  
  -- Всё! Забыли про Бахит... Поехали! Ты, Ядва, смотри и вникай в моё молочное хозяйство.
  
  * * *
  
  Под уздцы подвели величественного верблюда. Тот с презрением глянул на людей и отвернулся, выпятив широченные губы.
  
  -- Мой лучший производитель.
  
  -- О-о-о, красавец какой! - опасливо попятилась Ядя. -- Он в меня не плюнет?
  
  -- Этот может, он баб не жалует - совсем не подпускает. А с мужиками он покладистый. Редкостный -- чистокровный чемпион с медалями. Дорого за него взяли с меня заводчики. Хочешь посажу? Он уже под седлом.
  
  -- Да ну тебя, Макс! На смех людям - толстая бабища на верблюде.
  
  -- Боишься?
  
  -- Высоченный уж он больно!
  
  -- Потому добрый верблюд и стоит на рынке, как слегка подержанное авто. Но дешевле трактора в работе. Не требует горючки, а жрёт что попало.
  
  -- Чем же ты их кормишь?
  
  -- Хэх, Ядва, кормят только дойных верблюдиц да элитных производителей. Рабочий верблюд, что тот ишак, сам себя в голой пустыне прокормит. Съест то, что остальным не по вкусу. Никто его не объест, голодным не останется, нет у него в пустыне соперников.
  
  -- С чего так?
  
  -- Корм для верблюда настолько жёсткий, что на него никто не позарится. Либо отвратительный на вкус, даже ишак отвернётся, либо такой колючий, что другой скотине язык проколет. А верблюд схватил на ходу сухую колючку, прожевал крепкими зубами туда-сюда-обратно от щеки к щеке -- и хватит на лёгкий перекус до следующей удачи.
  
  -- Ты верблюдов на мясо забиваешь?
  
  -- Ещё чего! Мои караван-баши доставляют тюки с верблюжьей шерстью аж в Китай -- надоела людям синтетика. Ну и верблюжье молоко - продукт нужный.
  
  -- Как же верблюдицы на такой кормёжке ещё и доятся?
  
  -- Ну ты скажешь, Ядва! Для дойных верблюдиц у меня особое пастбище и обильный прикорм всякими жмыхами. Скоро подъедем на дойку - сама посмотришь.
  
  -- Много на молоко зарабатываешь?
  
  -- Верблюжье молоко продукт не товарный, а для домашнего употребления моим работникам в пустыне, где ни козу, ни корову не прокормишь. Детям без молока нельзя.
  
  -- Деткам молочко полезно, -- незаметно протёрла повлажневшие глаза Ядя. -- Верблюдица много молока даёт?
  
  -- Почти как плохая коза. От полулитра до двух с половиной за дойку... Спешивайся! Посмотрим, как мои доярки справляются.
  
  Ядя с опаской смотрела, как хрупкая бабёнка стоит на правой ноге, ведро поставила на левую, согнутую в колене, и придерживает его левой рукой, а правой дёргает за дойки.
  
  -- Издевательство какое-то для доярки! Да ещё верблюжонок к мамкиной сиське суётся, мешает ей.
  
  -- Без малышка никак нельзя. Верблюдицы - тугодойкие и норовистые. Если верблюдица не отдаёт молоко, то верблюжонок сосёт свои два соска, а два других выдаивает доярка. Чаще выдаивают только излишки, что не высосал верблюжонок.
  
  -- Ох, горе ты моё! Дитя ведь не отгонишь от матери, да и опасно доярке такую зверину злить, наверное.
  
  -- Ещё как опасно! Верблюдица может забеспокоиться и даже лягнуть доярку, если детёныша отогнать. Поэтому их предпочитают доить четыре раза в день, понемножку.
  
  -- Верблюжье молоко пьют сырым или кипячёным?
  
  -- Шубат из него готовят, это почти что кумыс. Ещё творог и сыр, это поважнее для жителей совсем безводных мест.
  
  -- Как в Куркудуке?
  
  -- Посёлок Куркудук просто курорт по сравнению с местами, где у меня разводят верблюдов. В Куркудуке хоть солоноватая водичка, да есть.
  
  Ядя погладила по мордочке беленького верблюжонка и даже прослезилась от умиления.
  
  -- Глаза у этого малыша, как у дитёнка-детсадовца... Можно его поцелую?
  
  -- Нельзя.
  
  -- Мать заплюёт?
  
  -- Стопчет в кровавое месиво, если рассердится. От тебя городом до сих пор пахнет.
  
  -- Зачем ты коней седлаешь?
  
  -- В ауле не останемся. Бахит всю ночь проорёт, как резаная. В пустыне поспим.
  
  -- Ночевать без крыши над головой?
  
  -- Звёздное небо - чем не крыша? Дождя не жди, бураны ночью тоже баиньки ложатся.
  
  Максуд выбрал чистое местечке, расстелил широкую войлочную кошму.
  
  -- Вот тебе и постель под открытым небом. Мешки-торока нам под голову вместо подушки. Одеяла не нужно, ночь тёплая.
  
  * * *
  
  Максуд заснул ещё до заката, а Ядя долго не могла сомкнуть глаз, вспомнила несчастную Бахит. Опять всплакнула:
  
  -- Бедненькая!
  
  Максуд крепко спал, даже не слышно, как дышит, зато отовсюду слышались неумолчные звуки ночной пустыни -- стрекочут крохотные цикады, веселятся тушканчики -- со всех сторон льётся их многоголосый, тревожный и отрывистый не то переписк, не то пересвист. На мгновение веселье пустынных заюшек смолко - тявкнула пустынная лисичка. Потом снова писк и свист, веселятся, хоть солнце ещё не совсем село.
  
  Яде нравилось любоваться на закат, жаль, что долгих сумерек в пустыне не бывает. Но есть очаровательный миг, когда солнце огромным, багровым от пыльной дымки шаром опускается за горизонт медленно и неохотно, будто сожалея что не удалось спалить дотла всё живое.
  
  Белёсое небо робко, словно приходя в себя после жары, начинает неожиданно синеть. Небесная синь буквально на глазах сменяется бархатным фиолетом, маня обманчивой прохладой. Настоящая прохлада наступит нескоро, часам к двум ночи, но всё равно дышать гораздо легче. А вдали, на краю ещё не остывшей пустыни дотлевает красно-чёрное зарево, напоминая, что завтра солнце снова раскалит камни, глину и песок так, что не ступишь босой ногой.
  
  На закате всё живое в пустыне просыпается, выползает из своих укрытий, копошится, возится, летает или ползает. Ядя в такие краткие предзакатные мгновения словно оживала душой, избавляясь от гнёта пережитого, но не забытого. Неотрывно смотрела на заходящее солнце, и слёзы навёртывались на глаза. Они быстро высыхали, оставляя солёные дорожки. Потом яростно чесались веки.
  
  * * *
  
  Ядя проснулась среди ночи от бренчания стреноженных цепью коней. В пустыне просто зачаровывает чёрное бархатное небо, усеянное узорами созвездий, а звёзды такие крупные и яркие, что кажутся цветами. Больше не спала, любовалась на звёздное небо, по которому то толчками, то непрерывной линией прочерчивали свой путь спутники.
  
  Максуд проснулся.
  
  -- Чего уставилась в небо?
  
  -- Что-то не спится.
  
  -- У нас говорят: не гневи небо, не подсматривай за звёздами, не угадывай их ход. Грех это.
  
  -- Что грешного-то?
  
  -- Люди под ночным небом стоят со склонённой головой, а лежат только уткнувшись лицом в землю.
  
  -- Вот ещё!
  
  -- На звёзды нельзя смотреть - тайны небесные высмотришь. А как просветишься небесным озарением, потом дня не переполовинишь -- душа в небо отлетит, так старики говорят.
  
  Максуд не договорил, опять заснул. Спал беззвучно, словно не дышал, а Ядя не сомкнула глаз до самого рассвета.
  
  Она за пятнадцать лет отсидки в Дракырстане привыкла к почти всегда безоблачному небу и готова ночь напролёт любоваться на звёздный небосвод хоть до самого быстротечного рассвета, от которого аж дух захватывает - как бы распускается красно-жёлтый тюльпан на замедленном видео. Даже в глубокой старости, перебирая в воображении всё виденное ею за долгий век, Ядя не могла сравнить очарование кратенького восхода в безводной пустыне с пышными, красочными и неторопливыми рассветами в покрытых обильной зеленью её родных краях.
  
  Максуд ещё спал. Ядя поднялась с зеркальцем, чтобы привести лицо в порядок. Смочила платок, протёрла шею, лицо и за ушами. Тряпочка потемнела от пустынной пыли.
  
  Со вздохом глянулась в зеркальце и снова вспомнила несчастную Бахит, которую безжалостная женская природа терзала без мужской ласки.
  
  ГЛАВА 1.20. СНОВА В БЕГАХ
  
  Дальше на юг пустыня всё чаще улыбалась Яде лоскутками невыгоревшей пока зелени. Местами уже встречалось густое и довольно высокое разнотравье. Зелёные пока ещё стебли с жёстким шорохом тёрлись друг о друга под порывами ветра. Трава начинала лубинеть, хотя не кончился июнь.
  
  Уже встречались одиночные деревья, чаще вяз-карагач. Особенно в зелёных ложбинках, густо поросших осокой, где наверняка из-под земли просачивалась влага. Иногда на деревьях весело болтались на ветру разноцветные тряпочки. Каждый такой бантик - заветное желание проезжего всадника. Все лоскутки выцвели под солнцем, так давно загадывали тут заветные желания. Наверное, они не исполнялись, вот и нет новых ленточек.
  
  Ядя вспомнила про свой узелок на ржавой арматурине в развалинах Приоздара. Вот бы тому узелку подольше связать её беса и не подпускать к ней, если уж совсем нельзя от порока избавиться.
  
  -- Что голову повесила или спишь в седле?
  
  Ядя встрепенулась и улыбнулась.
  
  -- Замечталась под стук копыт.
  
  -- Очнись, впереди самый драгоценный камень из моих владений - аул Алтыншаш.
  
  Ядя искоса чуточку ревниво глянула на Максуда.
  
  -- Да, опять угадала, так зовут мою четвёртую жену, самую младшую. Ну и что с того?
  
  -- Младшую и самую любимую?
  
  Максуд нахмурился и отвернулся.
  
  -- Сам не пойму... Взял ещё девчонкой с косичками в тринадцать лет.
  
  -- Неладно это, Макс.
  
  -- Отбил у угонщиков-барымтачи вместе с табунком. А то бы она по гроб жизни на юге хлопок собирала, если бы продали с торгов.
  
  -- Красивая?
  
  -- Много болтаешь без дела, лучше взгляни и порадуйся. Как раз то, что надо моим лошадкам -- плоскогорье с высоким травостоем и обильным водопоем. Родники из-под земли бьют, две речки текут неподалёку. Иногда не пересыхают до осени.
  
  -- Уже не пустыня?
  
  -- Да глянь сама - травы хоть и жёсткие, невысокие, но густые. Как раз для моих лошадок.
  
  -- Лошади для скачек?
  
  -- На мясо. Дракырстанцы предпочитают мясо годовалого жеребёнка, необъезженного, ненатруженного. Моя экспортная конина добирается даже до французских ресторанов.
  
  * * *
  
  -- Странные у тебя лошадки какие-то.
  
  -- Правда? - как-то по-детски обрадовался Максуд. -- Неужто так заметно?
  
   Табун лошадей, почти настоящих дичков, вёл гордый вожак, бросивший презрительный взгляд в сторону людей, прежде чем исчезнуть из вида за табуном. По спине от шеи до крупа -- тонкая чёрная полоса. На ногах полоски, как у зебры.
  
  -- Полюбуйся, Ядва, уши короткие, как у настоящих диких тарпанов. Башка крупная, короткая шея, морда горбоносая. Грива стоячая, что у того кулана. Только у моих тарпанов грива такая, больше никому из заводчиков не удалось избавиться от волнистой гривы у коней. Шерсть густая, курчавая, под ней плотный подшёрсток. Зимой не боится морозов. Конюшни ему не надо, да он любую конюшню копытами разобьёт. Неволи не выносит.
  
  -- Ты их запрягаешь или верхом ездишь?
  
   -- Никому не объездить дикого тарпана. Держу жеребцов для обновления крови в моих домашних табунах.
  
  -- И на продажу?
  
  -- Тарпанов продашь только в зоопарк. И то парочку. С них никакой выгоды, кроме как полюбоваться.
  
  -- Ты сам отловил дикого тарпана?
  
  -- У нас их давным-давно съели. Купил одну зверюгу за бешеные деньги у охотников из Монголии. Табунщика моего инвалидом сделал - плечо откусил. От того "монгола" всё племя пошло, скрещивал с аульными лошадками, пока не вывел почти настоящих тарпанов.
  
  -- Как же одомашнили таких диких да звероватых?
  
  -- В древности отлавливали самых покорных и затюканных кобыл в табуне. Потом укрощали и объезжали.
  
  -- Вот на покорных всегда и ездят, -- вздохнула Ядя.
  
   -- Ещё легче отловить жеребят. За пойманным жеребёнком мать в загоны сама покорно пойдёт, кочевники получали двух лошадей сразу.
  
  -- Да, мать за ребёнком и в любую неволю пойдёт.
  
  * * *
  
  -- Радуйся, Ядва! Как раз к последней дойке поспели.
  
  -- Верблюдица мало молока даёт, знаю, а кобыла?
  
  -- Первожерёбка-молодка даёт молочка совсем немного. Но из года в год всё больше, а потом удои не снижаются до самой старости. Удойная в день даёт до восьми литров молока. На овсе, жмыхе и на сочной травке так все двадцать пять.
  
  -- Жеребята дояркам не мешают? Так и крутятся возле матери, как те же верблюжата.
  
  -- Без жеребёнка кобыла молока тоже не отдаст. И нельзя её выдаивать досуха. Нужно оставить молочка и для жеребёнка. Днём их доят, а на ночь оставляют с жеребятами, как верблюдиц с верблюжатами.
  
  -- Что, разве нельзя питать малыша сухими смесями? Так же дешевше.
  
  -- Нельзя, совсем нельзя доить кобылу без жеребёнка, как и верблюдицу.
  
  -- Корова ж доится и без телёнка.
  
  -- Корова быстро забывает своего сосунка и продолжает доиться до следующего отёла. Если кобыла забудет жеребёнка, она готова к новому запуску, поджидает жеребца. Молоко у неё пропадает.
  
  Ядя присела под дойную матку.
  
  -- Только два соска, как у козы... Короткие, не уцепишься.
  
  -- И тугие... После дойки у доярок руки сводит.
  
  -- Сколько раз в день твои бабы доят?
  
  -- Доярка корячится под кобылой восемь раз за день, а то и целый день они не отходят от табуна -- молока на одну дойку всего лишь до литра.
  
  Ядя попробовала подоить.
  
  -- Неправильно присела. Заднюю левую ногу кобылы лучше отставить назад, так удобней. Выдоить нужно очень быстро -- менее чем за две минуты, а то вымя перехватывает спазма.
  
  -- Намучаешься.
  
  -- Вот уж! Привычно для бабы горбиться на работе.
  
  -- Что правда, то правда, Макс.
  
  -- Что-то у меня в животе забурчало. Пора ужинать, а мы не обедали. Поскакали в аул!
  
  * * *
  
  В ауле Алтыншаш им навстречу высыпала толпа.
  
  -- Тебя тут так любят, Макс? Всей оравой встречают.
  
  -- Сбежались, чтобы поглазеть на вертолёт. Слышишь, в небе стрекочет? Шайтан его принёс на нашу голову.
  
  За аулом опустился жёлтый полицейский вертолёт. Толпа аульчан опасливо отпрянула от поднявшейся пыли. Максуд отправился к машине, зло бросив:
  
  -- Стой здесь, Ядва! Пойду узнаю, за кем они прилетели.
  
  Винты ещё крутились. Из кабины выскочил офицер в броской форме с яркими наляпками, при пистолете, газовом баллончике и наручниках на портупее. Он отчаянно махал руками, словно ворон отпугивал, и ругался. Максуд что-то орал ему в ответ.
  
  Шум винтов заглушал слова, но Ядя поразилась, как обычно сдержанный Максуд яростно налетал на вертолётчика, а тот напористо наскакивал на него грудью, указывая рукой на Ядю. Потом вертолётчик скрылся в кабине, а красный, как помидор, Максуд вернулся к ней.
  
  -- Ядва, забирайся в вертолёт. Мой брат Анвар доставит тебя туда, где тебя и с космического спутника не сыщут.
  
  -- Убийство нечистика в поезде раскрыли?
  
  -- Нет, Айшаль полицию из вилайета на тебя натравила.
  
  -- Что она удумала?
  
  -- Айшаль удумает что хошь, старая баба на выдумки хитра.
  
  -- А Катюша?
  
  -- Кадиша ни при чём. Тебя хотят судить как беспаспортную бродяжку и воровку.
  
  -- Я честная, ничего ни у кого не крала! И справка об освобождении есть.
  
  -- Разбираться не станут -- убьют за сопротивление представителям закона, а меня уж потом.
  
  -- Тебя-то за что?
  
  -- В назидание непокорным за связь с иноверкой, за осквернение чести султанского рода. Но может быть и хуже.
  
  -- Шариатский суд?
  
  -- Какой там шариат! Меня заставят прилюдно зарезать тебя при всех на восходе солнца, если я хочу заслужить прощение у родни.
  
  -- Ну и жуть!
  
  -- В пустыне безжалостная природа, безотрадная жизнь, жестокие нравы. Жизнь кочевого скотовода всегда болталась на волоске из конского хвоста.
  
  -- Что же делать?
  
  -- Улетай! Потом я тебя заберу, как всё уляжется. У моей Айшаль злобы ненадолго хватает. Со временем забудет про тебя, как про Нурану забыла. Потом я тебя заберу.
  
  Рыжеволосая молодка с ребёнком на руках кинулась из толпы к Максуду.
  
  -- Хозяин!!! Не улетайте... Вы ещё своего сына-первенца не видели.
  
  Максуд отмахнулся.
  
  -- Алтыншаш, сейчас не до тебя! Никуда я не улечу. Улажу дела - и сразу к тебе в юрту.
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НА ТУГАЙНОМ БРЕГЕ
  
  ГЛАВА 2.1. ТАКОЕ ВОТ НЕЛАСКОВОЕ КАЗАЧЬЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
  
  Прибрежных скал тут не было. Плоский песчаный берег укрывали густые заросли -- буйная литвенная растительность наступала с земли, а в некоторых местах вставала стена тростниковых зарослей в два человеческих роста. Тростник лениво колыхался под ветром, меняя окраску с жёлтой от сгоревших под солнцем прошлогодних стеблей до нежно-синеватых листочков молодой поросли.
  
  Где не было тростников, низкорослые деревца, чуть выше человеческого роста, полоскали в воде тонкие ветви с узкими листочками, как плакучие ивы. За ними поднимались приземистые вязы-карагачи с тёмно-зелёной листвой, а подальше в глубине зарослей высились растрёпанными верхушками тополя, не стройные пирамидальные, а раскидистые разнолистные.
  
  Ядя стояла на узкой полоске жёлтой супеси, гладко вылизанной волнами прибоя. Одна-одинёшенька, с пустыми руками, без еды, сигарет и смены белья, растерянно вглядывалась в густую чащобу без единой прогалины.
  
  На воде играли красноватые отблески предзакатного солнца. Сквозь плеск ленивых волн на берегу и шорох трущихся под ветром друг о дружку высоченных стеблей тростников ей всё время слышался приглушенный рык или недовольное ворчание. Порой казалось, что на неё кто-то пристально смотрит из зарослей - метёлки высоченных тростников то тут, в другом месте ходили ходуном. Человек или зверь? Максуд рассказывал о тиграх в непролазных тугаях. О клыкастых диких кабанах, на которых охотятся те самые тигры. Ни с теми, ни с другими не хотелось бы столкнуться нос к носу.
  
  Нет, не зверь. Там, где стебли тростников раздвигались пошире, на Ядю злобно сверкали глазами не то лешие, не то волосатые и бородатые рожи. И перешёптывались хриплым перерыком -- не умели еле слышно шептаться.
  
  -- А ну вон отсюда! - раздался грозный бас.
  
  Ядя испуганно попятилась к воде. Плотную стену тростников раздвинул сивый дед с обвислыми усами и захромал к ней.
  
  -- Это я не тебе, не пугайся. На своих бестолковцев шумнул, чтоб не пялились на чужую бабу... Э, дурни! - повернулся он к тростникам. - Это Ядва. Она Максудова, чтоб все знали, если что.
  
  На старике были штаны из бараньей шкуры, на ногах сапоги без каблуков, но с широченными голенищами. Точь-в-точь наряд кочевника, какой Максуд выдал Яде. На голом теле безрукавка из тонкого сафьяна. На шее тёмный кипарисовый крест. В правом ухе золотая серьга.
  
  "На сафьян идёт поросячья кожа, а свиньи в Дракырстане не в почёте. И почему у этого узкоглазого туземца крест на шее?" -- подумала Ядя, а вслух сказала:
  
  -- Кто вы?
  
  -- Русские казаки.
  
  -- Про русских казаков никогда не слышала.
  
  -- И не услышишь, разговор про то запретный. Всех казаков вывели под корень нерусь вырусь. Поминать расказачивание - приоминать про те земли, прежде никому не нужные и обустроенные казаками. А землицу-то казацкую власти раздали инородцам, злобным до казаков. Иноверные тут не пахали, не сеяли, не жали, а заполучили ухоженные угодья лишь за то, что резали казаков. Вот и побаиваются ихние потомки, что им всё это припомнят и земли русским возвернут, потому и разговор про казаков запретный.
  
  -- И много вас?
  
  -- Последыши мы, малая горстка.
  
  -- Не очень вы на русских-то и похожи.
  
  -- Что поделать, если промеж казаков оставались только двоюродные и троюродные родичи? Приходится нашим парням местных девок замуж брать.
  
  -- Похищаете невест?
  
  -- Когда как... Где украдом, где миром да ладом. На калым у молодых казаков и малой денги нет. Не торгуем на стороне -- с земли, воды и солнца кормимся, в нерусский мир не суёмся, остерегаемся.
  
  -- Чего?
  
  -- Каб не попасть туда, откуда ты пришла.
  
  -- Как ты угадал, что я их тех, кто побывал за колючкой?
  
  -- Лагерный загар и за три зимы не смоешь.
  
  Старый казак ни разу не улыбнулся. Сурово смотрел на неё из-под седых кустистых бровей, оценивая. Серьга отблескивала червонным золотом в лучах низкого солнца.
  
  -- На долгие катавасии времени нет, короче, - я тутошний атаман, а ты -- Максудова девка. Вот и познакомились.
  
  -- Вот уж и девка -- поди и внуки мои народились.
  
  -- Для меня вы все давно уже девки... Говоришь, не знаешь про внуков. А что, деток своих давно не видала?
  
  -- Запрещено по суду мне с ними видеться.
  
  -- Понятное дело.
  
  Ядя теребила косынку, с опаской поглядывая на старика.
  
  -- А звать тебя как, дедушка?
  
  -- Не дедушка, а дед Гнат... Ума не приложу, что с тобой делать... Максуду обещался тебя оберегать, при себе держать и глаз с тебя не спускать.
  
  -- Макс приедет? - обрадовалась Ядя.
  
  -- Через брата своего, Анвара, ну, вертолётчика того самого, наказал мне строго-настрого тебя сберечь. Ищут тебя власти нерусские, а мне велено беглянку спрятать, да только... -- скривился старый казак.
  
  -- Что, мордой не вышла или старая для вас?
  
  -- Да только мы сами хоронимся от властей.
  
  -- Прячетесь в тугаях от кого?
  
  -- Ты, девка, давно у нас в Западном Дракырстане живёшь?
  
  -- Лет пятнадцать с гаком.
  
  -- Тогда тебе и объяснять не надо - русских расповсюду к ногтю прижимают. А ты рази сама не русская?
  
  -- Нет, я хелицерачка.
  
  -- Во как вражины русский народ на мелкие народишки расхерачили! А на лицо ты самая вылитая русачка. И говоришь чисто по-русски.
  
  Ядя недоумённо развела руками.
  
  -- На моей родине все так говорят.
  
  Она с детства знала, что русских больше нет, а тут вдруг чудость какая -- всамделишная резервация для русских казаков, как в Америке для индейцев на отобранной у краснолицых земле.
  
  -- По глазам твоим вижу, дедушка, - не рады вы мне.
  
  -- Понимать должна, тут вот какое дело -- у нас казачий стан. Баб не положено держать.
  
  -- Почему?
  
  -- Так у казаков спокон веку повелось - женщин и мужчин блюсти розно, когда несут службу на переднем краю.
  
  -- С чего так?
  
  -- Где баба, там и раздрай меж казаками.
  
  -- Так у вас все холостые?
  
  -- Женатые все поголовно, по православному обряду венчанные.
  
  -- У вас и церковь православная стоит?
  
  -- Церковка с золочённым крестом слишком заметная издалека, а мы от злых глаз хоронимся. Молимся кресту посередь станового майдана. Там и церковные требы сполняем.
  
  -- Ну а где ваши жёны прячутся?
  
  -- В бабском таборе за шесть вёрст отсюда с детишками подалей от злого глаза. Там карагачи да серебристые лохи высокие и густые. С воздуха не приметишь человечьего жилья.
  
  -- А со спутника?
  
  -- Спутников у Дракырстана нет, а чужестранным спутникам русские казаки без надобности, потому как думают, что нас давно нет.
  
  -- А вдруг власти прознают про вас?
  
  -- Даст Бог, не пронюхают.
  
  -- А всё-таки?
  
  -- Не беда, коли бабский табор раскроют. Баб с детками рассуют батрачить по хозяйствам местных баев. Вот если б про нас, служивых казаков, выведали, спалили бы хаты со всем людом, старых и молодых перебили, а девок поимели бы в полон.
  
  -- Как же ваши бабы живут без мужской подмоги?
  
  -- Казак все века сторожил порубежье Русской земли, баба одна справлялась по хозяйству.
  
  -- Совсем без казаков бабы живут?
  
  -- Казаки и средь баб проживают, да толку от них никакого -- старики, обезноженные и обезрученные. Таким только за детишками малыми с печи приглядывать.
  
  -- Откуда вы в Дракырстан перебрались?
  
  -- Местные мы, наши прапрадеды родились тут.
  
   Ядя запнулась - больше не о чем спрашивать. Чтобы скрыть замешательство, бухнула наобум:
  
  -- Вы тоже на Макса моего работаете?
  
  -- Не-а, мы вольные казаки, а Максуд нам добровольный благодетель по доброте сердечной. Он все наши захудалые казачьи роды по всему Дракырстану по крупицам разыскал и в одном месте тутака подалей от султанского глазу поселил на развод, чтоб сохранить казачье племя.
  
  -- Ему-то зачем?
  
  -- Да кто ж его знает... У богатых свои причуды. Но так меркую, что Максуд своё разумение имеет насчёт нас - людей на развод держит. В городах больших бабы всё помене рожают, а то и вовсе бесплодными остаются. Земли загородные запустевают, но человек хозяйничать по своей воле не смей - ни пахать, ни сеять, ни жать. Жрите в городу химкормёжку, чтоб выздыхали быстрей. А Максуд нас сберегает, дабы наши потомки заселили запустевшие Русские земли. Русские ведь народ живучий.
  
  -- Невест берёте из местных, а вашим девкам как?
  
  -- С женихами туго... Казакам привычно и обвычно на иноверках жениться - всё равно невесте веру менять и креститься. А басурман-жених креститься не пожелает. Инородцы нос задрали, как только русских расповсюду начисто повывели. Максуд обещался нас к сибирским старовером по воздуху перебросить, насчёт женихов для наших девок чтоб дело порешать. Семьи у нас дюже многодетные, а в тугаях тесно.
  
  -- Школа у вас есть для детворы?
  
  -- Зачем пустое пытать?
  
  -- На родине учительницей работала совсем немножко.
  
  -- Сами грамоте своих детишек учим. Казаки народ грамотный повселюдно.
  
  -- Без настоящей школы в университет не поступить. Молодёжь слетается в города на свет цивилизации.
  
  -- Пусть чужие мотыльки летят на манящие огни и там сгорают. А русский народ коренной - затаится в глуши, а потом, когда приспеет время и русорезы ослабеют, даст корень для новой русской державы... Да хорош болтать, ступай за мной, деваха.
  
  ГЛАВА 2.2. КАЗАЧИЙ СТАН
  
  Едва вышли из зарослей на просторную прогалину, как сразу попятились - путь преградила толпа бородатых казаков, только один среди них безусый. В чёрных мохнатых папахах, только один в белой папахе, а сам русобородый, остальные всё чернявые. Ядя поняла, что это те самые бородатые дикари, что глазели на неё на берегу из зарослей.
  
  Толпа небольшая - с армейский взвод или полный школьный класс. Высился над остальными дородный детина в долгополом чёрном чапане с кипарисовым крестом на груди. Вместо папахи голову его покрывал чёрный же островерхий башлык с вышитым крестом. Чернющая борода скрывала лицо до самых глаз, как полумаска.
  
  -- Не пущу греховодную блудницу в казачий стан! - гаркнул он во всё горло.
  
  Капельки пота проступили в густых морщинах на лице деда Гната, золотая серьга задрожала, сверкая отблесками всё ниже опускающегося солнца.
  
  -- Батька Мануйло! Я пока что атаман над станичниками.
  
  -- Атамана казаки каждый год выбирают, дед Гнат, а алтарного правщика тугайные старцы рукополагает пожизненно. Сегодня ты атаман, а назавтра - немощный старик на запечке.
  
  -- Всё может быть попущением Божьим, Мануйло, только девку эту к нам на жительство определили.
  
  -- Чужестранка она... Не можно чужебесной ереси древлеправославный уклад рушить!
  
  -- Ядва тут по воле Максуда, добродея нашего.
  
  -- Нет воли басурману над православными верховодить!
  
  -- А тебе, Мануйло, нет воли в дела мирские соваться. Знай себе читай молитвы у креста на майдане и гимны пой. С добродетели Максудовой мы досе живы в тугаях. Дайте пройти, ребятки!
  
  Казаки переглянулись, зашумели, но медленно отступили.
  
  -- Кто это? - кивнула Ядя на казака с крестом на груди, уводя деда за локоть в сторонку.
  
  -- Наш правщик Мануйло.
  
  -- Казаками вашими правит?
  
  -- Божественную службу справляет.
  
  Бородач с чёрным крестом на груди зычно гаркнул:
  
  -- Гони их, братва!
  
   Яде с дедом отступать некуда - за спиной заросли тугаёв.
  
  -- Угомонитесь и поумнейте, ребятушки! Не придёт с предзимним завозом от Максуда баржа с припасами - голодными баб с детишками оставите.
  
  Толпа остановилась и затопталась на месте. Правщик упорно стоял на пути у Яди с дедом Гнатом.
  
  -- Не пущу!
  
  -- Ступай себе с Богом, Мануйло, в свой молельный уголок в казарме и там поклоны бей перед иконами.
  
  -- Грех не впущу в казачий стан!
  
  -- Самый вящий и пущий грех - баб и детишек без еды оставить.
  
  Казаки неуверенно переминались с ноги на ноги на месте, переговариваясь до ругани меж собой. Потом дружно повернулись и ушли. Правщик Мануйло даже лютыми проклятиями и карами небесными не смог их остановить. Потопал ногами, помахал руками, но так один-одинёшенек и остался у Яди на пути. Постоял, погрозил, да и сам ушёл, как только чуть поостыл.
  
  * * *
  
  -- Ты правщика Мануйлу не бойся, Ядва. Блажной он какой-то. Не к тебе, так к другому прицепится. Атаманом хотел быть когда-то. Не выбрали, потому как блажной.
  
  -- А казаки кого боятся? Все с ружьями.
  
  -- Волки в тугаях как у себя как дома.
  
  -- Так летом волки сытые.
  
  -- Это ты им расскажи. И тигру нашему тоже.
  
  -- Тигр у вас один?
  
  -- Нет, с тигрицей. Только она батю к деткам не подпускает. Тигр принесёт кабана или зайца, издалека рыком тигрице знак подаст, положит добычу и быстренько сматывается.
  
  -- Почему?
  
  -- Мамаша-тигрица может и порвать его, если с детёнышами.
  
  -- А людей?
  
  -- Людей наших тигры не трогали пока. Ладно, пошли и мы домой, а то скоро стемнеет, а у нас уличных фонарей нема.
  
  
  * * *
  
  Казачий стан -- скопище неприметных с неба хатёнок, крытых связками тростника. Самые длинные - казачьи казармы с полатями внутри, остальные поменьше - надворные служебные постройки.
  
  Тростник на крышах сверху гладко примазан глиной. Полуземлянки-мазанки из самана стоят вразброс, чтобы селение не казалось сверху улицей, а так - всего лишь кучки тугайного бурелома. Слепые окошки - просто стёкла, вмазанные в саманные стены. Двери из горбыля, нестроганых досок с корой. Но все обиты самовальным войлоком - зимы тут лютые. Ни огородов, ни цветников, только сети висят на шестах и сушатся в тени ободранные шкуры, натянутые мехом внутрь на распорки. Завёрнуты в тряпку от мух.
  
  -- Твои казаки тоже рыбачат на Макса?
  
  -- Не, рыбу ловим только на прокорм. Наши казаки охотой промышляют.
  
  -- Ондатру добываете?
  
  -- Не, на ондатру охота зимой, сейчас мы на сурков наладились, а то сурок осенью заснёт до весны. За лето нам успеть настрелять изрядно надо, чтоб выделанные шкурки сдать Максуду на его швейную фабричку в Нульшаде.
  
  -- Шубы шить чтоб?
  
  -- Шапки.
  
  -- Макс вам за выделанные шкурки хорошо платит?
  
  -- Гроши нам ни к чему. Мука, крупа, соль, сахар да чай нам впрок. Ещё нитки и тряпки для баб, а овощнины и протчей огороднины у нас и так навалом - бабы ростют.
  
  Дед Гнат раскрыл перед Ядей дощатую дверь.
  
  -- Вот тебе хатёнка будет. Самая тёплая, потому как у нас тут стряпают на всю ораву разом.
  
   Глинобитный пол. Посреди хаты столб подпирает крышу. Белёная русская печь. Глинобитная кровать. Разделочный стол из нестроганых досок, но обскобленный ножом до матового блеска -- после готовли столешницу поливают кипятком и соскребают грязь. Дровяная плита с пузатыми казанами и чугунками для кулеша, плова, шурпы и компотного взвара.
  
  -- Твой куток за занавеской. Ночью зажигай каганец-коптилку на топлёном бараньем жире, чтоб впотьмах не убиться.
  
  -- Так гарь от копоти летит на потолок!
  
  -- Будешь белить потолок и стены два раза в год, как у нас испокон веков повелось. Побелки навалом... Ну, нравится?
  
  -- Уютненько, я б сказала.
  
  -- Чего уж там - гостевая хата была! В стряпке наши казаки поочерёдки с жонками спят, когда те к ним наведываются.
  
  -- А теперь где им миловаться?
  
  -- Найдут местечко в тугаях... Что умеешь руками делать?
  
  -- Всё, что от бабы потребуют.
  
  -- Будешь у нас за стряпуху. Казаки из общего котла довольствуются. По отдельности никто себе не кашеварит. Обедают в столовой хате неподалёку.
  
  -- А почему бы не кушать тут?
  
  -- Тесно и слишком жарко от печи. Казаки упарятся за обедом.
  
  -- Так летом можно обедать на свежем воздухе под навесом.
  
  -- Мухи налетят - не отгонишь... Вещички свои брось здесь.
  
  -- Я с пустыми руками.
  
  -- Со шмотками для тебя мы дело обладим, есть припас... Ну, ознакомилась с жильём, пригляделась? Теперь ступай за мной на майдан, с казаками знакомиться, пока совсем не стемнело.
  
  -- Стесняюсь я.
  
  -- Ты ещё пуще казаков стесняешь, только без одобрения опчества нам никак не можно.
  
  * * *
  
  -- Всех согнал, Тарас? - остановил дед Гнат светлобородого молодого казака в белой папахе.
  
  Тот только отмахнулся:
  
  -- Отродясь ввечеру майданов не скликали.
  
  Заметно темнело. На утоптанном пятачке под высоким деревянным крестом Ядю с атаманом недружелюбным молчанием встретили казаки. Все одноликие - хмурое лицо, словно кислое яблоко надкусили.
  
  -- Короче говори, атаман, а то скоро темень.
  
  -- Ребятушки, вот вам Ядва...
  
  - Баб на майдане отродясь не бывало.
  
  -- Максудова Ядва, учтите... Прошу любить и жаловать.
  
  -- Пусть волки старуху любят! - звонким голоском пискнул безусый юнец.
  
  -- Кому старуха, а по мне так ещё ладная бабёнка. Максуд не зря её высмотрел... Будет у нас за стряпуху, любо?
  
  -- Не любо, -- выкрикнул правщик Мануйло.
  
  -- С чего так-то?
  
  -- Бабы в грех вводят.
  
  -- Только и всего беды ждать? - усмехнулся атаман. - Она тя блазнит, а ты не соблазняйся.
  
  -- Ещё толстуха! - выкрикнул безусый.
  
  Другие поддержали:
  
  -- Стриженая!
  
  -- С непокрытой головой.
  
  -- В штанах мужчинских ходит!
  
   -- Обижать Ядву никому не дозволю, понятно? - сказал дед Гнат.
  
  -- Да кто ты такой! - шагнул вперёд правщик Мануйло. - Сегодня ты атаман, а завтра - пустое место. Не люба она нам!
  
  -- Любо вам иль не любо, а воля моя такова - быть Ядве стряпухой в казачьем стане.
  
  В ответ угрюмое молчание и взгляды исподлобья. Атаман окинул казаков подслеповатым взглядом с прищуром - темнело всё пуще. Уже и золотая серьга не блестела.
  
  -- Разойдись!
  
  * * *
  
  Казаки не сразу разошлись, а топтались на месте и вполголоса бухтели меж собой. Курили не сигареты, а коротенькие люльки-носогрейки. Ядя аж слюну сглотнула, так захотелось курнуть.
  
  -- Где берёте табак? - спросила у атамана. - Наверное, Макс вам поставляет.
  
  -- Свой самосад. Бабы на огородах выращивают.
  
  -- А ваши бабы курят?
  
  -- Казачкам курить не пристало.
  
  -- Я вот курю... и давно привыкла.
  
  Ядя вдохнула чуточку дыма, выпущенного ей прямо в лицо наглым безусым казачком.
  
  -- Казачки добренькие, дали бы курнуть.
  
  Казаки рассмеялись.
  
  -- Ха!.. По уху тебе, а не закурить, -- нагло хохотнул ей в лицо безусый казачок.
  
   -- Ну, отсыпьте табачку и дайте бумажку на самокрутку.
  
  -- Отсыпать можно, да бумажки у нас только для мальцов в тетрадках.
  
  -- Хоть газетку какую.
  
  -- Газет давно уж нема в заводе.
  
  -- Ну, книжку ненужную.
  
  -- Ненужных книжек не держим. Ничего, окромя святоотеческого писания, а Библию рвут только безбожники.
  
  Немолодой казак пристально глянул на неё одним глазом (на втором было бельмо).
  
  -- Отстаньте от бабы.
  
  Толкнул молоденького казачка:
  
  -- Доволи, Кнышик, хаханькать да скоморошить. Бабу в краску вгоняешь зазря.
  
  Покачал головой и ушёл без единого слова. Вернулся с трубкой в руке.
  
  -- Чего насмеховываться-то? Завыкла она на курево, тянет её к дыму. На вот держи мою старую трубку, ещё дедова. Берёг как память. Зажигалка китайская в кисете с табаком.
  
  -- Ой, спасибочки!
  
  -- Только не лезь со своими нежностями! Не из любви тебе даю, а из жалости. Всёж-таки жив-человек ты, а не зверина бессловесная.
  
  -- Я отработаю... Хочешь, стирать на тебя буду?
  
  -- Мои бабы меня обстирывают, жена с дочками... А благодарить за доброе дело у нас не принято. Доброе дело - тихое и незаметное.
  
  -- Скажи хоть, как тебя зовут.
  
  -- Поминать мою грешную душу в молитвах чтоб? Обойдуся без благодарностей, а кличут меня Байдак. Прозвище такое.
  
  -- Что ты творишь, Байдак! Табак - бесовский ладан, а любая баба и так бесам подвержена, -- громыхнул басом правщик Мануйло.
  
  -- Уймись, батька, -- отвернулся Байдак.
  
  ГЛАВА 2.3. НЕПОНЯТУШКИ-НЕПРИЗНАТУШКИ С КАЗАКАМИ
  
  В половине пятого утра дед Гнат стукнул в окошко.
  
  -- Ядва, растапливай печь и готовь казакам кулеш на завтрак! Сало на полке, пшено в мешке, соль сама найдёшь где. А пока пошли со мной.
  
  -- Куда?
  
  -- К интендантскому складу.
  
  -- Это ещё зачем?
  
  -- Одежонку тебе подберу из Максудова секондхенда. Негоже в тенистых тугаях париться в кочевом чапане и малахае.
  
  * * *
  
  Из складского сундука с одёжками Яде подошла только оранжевая майка с длинными рукавами. На груди чёрными буквами пропечатано, что владелец майки - сотрудник департамента полиции Нью-Йорка. Широченные штаны в красно-белую продольную полоску, видно, никто из казаков не захотел брать. Дополнила клоунский наряд розовая панамка - других головных уборов в сундуке не было.
  
  -- На меня все будут пялиться, пальцем тыкать и смеяться.
  
  -- Стерпишь.
  
  * * *
  
  Ядин кулеш никто не похвалил, хлебали из мисок дружно, но молча. После завтрака дед Гнат зашёл в стряпку, где Ядя раскатывала тесто для лапши на обед.
  
  -- Похоже, признали тебя казаки. Смирились.
  
  -- Спасибо, дедушка.
  
  -- Для тебя - только дед Гнат. И не благодари никого - грех такое для нас. Доброе дело - безответное.
  
  И в самом деле благодарить у казаков не принято, в чём быстро убедилась Ядя. Стряпала на всех, подавала миски на общий стол в столовке, мыла посуду, но ни разу ей спасибо не сказали.
  
  Казаки обедали за длинным столом с длинными же приставными лавками. В столовой не помещались все разом -- ели в три захода. На Ядино пожелание всем приятного аппетита за столом казаки только ухмылялись, а совсем молоденький казак Кнышик, ещё безусый говорун и насмешник, корчил рожи в ответ. Старалась быть приветливой, но казаки хмуро кривились на её улыбки и отворачивались. Хорошо, хоть не сплёвывали себе под ноги. А Тарас Скуйбида, красивый, высокий и очень статный светлобородый казак в белой папахе, так и вовсе отвечал на её здоровканья презрительным посвистом.
  
  -- Что я не так делаю, дед Гнат? - как-то расплакалась Ядя в сторонке.
  
  -- У нас так понимают: если баба всем улыбается -- она готова под любого мужика лечь. А у нас с этим строго по старинной заведёнке. И вообще, бабам в казачьем стане невместно, таково у них понимание. Так что терпи, деваха.
  
  * * *
  
  Один раз Ядя здорово наревелась. Насмешник Кнышик за обедом поддел её:
  
  -- Ты, тётка, и так в три обхвата, а на казачьих харчах с добрую бочку отъешься!
  
  Ядя промолчала. Хоть и не благодарили казаки, но на Ядину стряпню (в обед это обычна суп-шурпа, самодельная лапша с курицей, ужин - яичница на сале) никто не пожаловался, лишь один раз безусый шуткарь Кнышик как-то раз деланно скривился.
  
  -- Собакам только на хавку твоё варево.
  
  -- Да что не так?
  
  -- Сама жри эту гадость с мухами!
  
  Выплеснул миску лапши Яде в лицо. Ядя не замедлила с ответом. Щуплый молоденький казачок отлетел от неё и влип в стенку. За Кнышика поднялись было остальные казаки, но дед Гнат скомандовал:
  
  -- Всем цыц!.. И разойтись с миром. Она Максудова, ясно?
  
  Величественно поднялся из-за стола правщик Мануйло с крестом на пузе и возопил:
  
  -- Осквернение пищи приемлете! Баба простоволосая на раздаче. Бабий волос из бесовской шерсти черти прядут.
  
  После обеда атаман неслышно для остальных по-отечески шепнул:
  
  -- Ты бы и в самом деле, Ядва, волосы под косынкой прятала, когда стряпаешь или раздаёшь, если уж розовой панамкой гребуешь.
  
  -- Можно мне взять обрывки старых парусов на косынку?
  
  -- Бери парусины скоко надоть, но руки в казачьем стане не распускай... Нельзя так с казаками, Ядва. Это любушка при закрытых дверях может казака к стенке припечатать. А на людях - ни-ни! Баба должна выказывать покорливость перед казаком на обществе.
  
  -- И мне от сопляка какого-то оскорбления терпеть?
  
  Белобрысый Тарас Скуйбида в белой папахе подошёл бочком и, глядя мимо Яди, буркнул:
  
  -- Дуется он на тебя, Ядва. Ты у мальца хлебное место при кухне отобрала. Прежде он у нас кухарчиком был.
  
  -- Не по своей воле я, Тарасик, меня дед Гнат на кухню поставил. А что, ваш Кнышик вкусно вам готовил?
  
  -- Только продукты переводил, -- сплюнул на этот раз, а не присвистнул Скуйбида. - Теперь он с моими хлопцами сурков по всему широкому степу скрадывает, а не кашеварит. Тошно ему на охоте пыль глотать. Малец ни стрелок, ни ловец, а не пойми что. Одно слово - кухарчик, а не заправский кухарь.
  
  * * *
  
  С Ядей в стане никто не здоровался, никто не заговаривал, кроме деда Гната. Невмоготу одиночество на людях, когда тебя нарочито не замечают или бросают на тебя равнодушные взгляды. Если кто и окликал по делу, то только так: "Эй ты, как там тебя!", как будто у неё имени не было. При встрече казаки отводили глаза или отворачивались, иногда задевали плечом или толкали как бы ненароком. Не пришлась она ко двору в казачьем стане. И чем дальше, тем хуже.
  
  Поначалу казаки-охотники сами обдирали и разделывали добычу на мясо для кухни. Потом вдруг белобрысый свистун Скуйбида в белой папахе громким посвистом остановил приятелей.
  
  -- Хватит её баловать! Пусть баба сама потужится.
  
  С той поры они только подвешивали добычу за задние ноги на перекладину на двух столбах, а Ядя сама свежевала, потрошила и разделывала тушу. Шкуры ей тоже поручили солить и очищать с внутренней стороны от жира. Скуйбида забирал присоленные шкуры и шкурки, внимательно осматривал их, насмешливым взглядом окидывал Ядю и уходил, презрительно присвистнув на прощание.
  
  ГЛАВА 2.4. ПРОГУЛКИ В ТУГАЯХ
  
  Как-то раз тихим тёплым вечером, Ядя, накормив казаков и перемыв посуду, молча покуривала свою трубочку с атаманом на завалинке. Не выдержала и спросила:
  
  -- Что опять со мной не так, дедушка?
  
  -- Для тебя - только дед Гнат, -- сурово поправил её атаман.
  
  -- За что обижаются на меня молодые казаки?
  
  -- Обижаются на тебя молодые и старые.
  
  -- Да за что?
  
  -- Умывальник...
  
  Ядя со временем приладила вместительный бак к столбу перед входом в столовую. Нашла в рухляди водопроводные трубы с кранами, соорудили общий умывальник на пять мест. Прежде казаки просто споласкивали руки в ведре у входа в столовую. Ядя грозно стояла у входа и не пускала никого, пока не вымоют руки с мылом.
  
  -- Так гигиена же!
  
  -- Обидно казаку, когда мордой в свою грязь тычут. Ещё куришь ты у всех на виду, для бабы постыдно дым глотать, наши так считают.
  
  -- Ну и что с того? Я ведь никого не задеваю.
  
  -- Не задеваешь, не попрекаешь? Ты же всех поправляешь, одёргиваешь по пустякам, культуре учишь, разговариваешь с ними, как учительница с мальцами в школе, а это казакам слишком обидно.
  
  -- Так они частенько неправильно говорят. Вот и поправляю.
  
  -- Казаки не слышали культурной городской русской речи. Нет у нас радио, телевизора и компьютера. Неоткуда культуры набраться.
  
  -- И всего-то обидок?
  
  -- Ещё и стыдишь их, когда они сморкаются в пальцы, а сопли вытирают о штаны.
  
  -- Так ведь отвратительно смотреть на такое! Как дикари какие-то.
  
  -- Дикари и есть. У нас не осталось даже древних дедов, какие в городах живали да городские штучки-дрючки знавали.
  
  -- Ну и что плохого, если я за ними по-доброму присматриваю, как за маленькими детьми?
  
  -- Казак под призором бабы у нас как бы лишается вольной вольницы. В гостях у своей жонки в посёлке он по струнке ходит - в хате баба хозяйка. Такая у нас завычка, потому как казак по дому не работник. А при тебе казакам ни ругнуться, на помочиться, ни пёрнуть, где захочется.
  
  -- И всё?
  
  -- Нет не всё - стряпаешь и подаёшь на стол в косынке, а по стану простоволосой ходишь. Это твой самый непростительный грех, сказал бы правщик Мануйло.
  
  -- Дай кепочку какую-никакую, буду носить Розовая панамка - для детей, стыдно бабе в ней, согласна.
  
  -- Головной убор с козырьком - только для мужчинского рода.
  
  -- Что же мне делать?
  
  Дед Гнат промолчал, потом встал и стал озираться по сторонам, словно высматривал кого-то.
  
  -- Да ничего не делай, плюнь на всё.
  
  -- А слова твои?
  
  -- И на слова мои плюнь...Понимаю, негоже бабе меж казаками путаться, да не могу тебя от себя отпустить. Максуду слово дал - держать при себе. Не только тебе, мне тоже от молодых казаков за тебя достаётся.
  
  -- За что же, дедушка?
  
  -- Для тебя - только дед Гнат!
  
  -- Но почему, дед Гнат?
  
  -- Прадедовские порядки я нарушил - бабу в казачьем стане пригрел. Пошумливают промеж собой молодые, как бы не взбунтовались. Мне такое в тягость, понимаешь. Атаманов казаки выбирают на сходах. В следующий раз могут крикнуть: "Не любо!"
  
  -- А Макс на что?
  
  -- Максуд, благодетель наш, тут не при делах - у казаков своя вольница. Так что терпи, деваха, скольки сможешь. Не советчик я тебе. Потом, может, что-нибудь придумаю.
  
  -- Я сама придумала. Чтобы казакам лишний раз глаза моей трубкой не мозолить, буду уходить на перекуры подальше в заросли тугаёв.
  
  -- На что тебе?
  
  -- Люблю побродить в одиночестве на природе.
  
  Дед Гнат наморщил и без того изборождённый морщинами лоб.
  
  -- А ты, девка, не сбежишь? Я Максуду слово дал - глаз с тебя не спускать.
  
  -- Куда мне бежать?
  
  -- У нас тут не пустыня, а за тугаями степь привольная. Через полсотни вёрст - автомагистраль. За день дойти можно, ты ж ещё в силах.
  
  -- Что мне при дороге делать? Я же не девка придорожная.
  
  -- Подберёт кто тебя на машине, заманит к себе в батрачки. У любого бая всё ж тебе лучше будет, чем у нас. Бешбармаком хозяева кормить будут, а то и плова сладкого дадут. А у нас харчи скромные, без разносолов всяких.
  
  -- Не сбегу. Мне с родными русскими казаками уютней.
  
  -- Ты ж чужестранка.
  
  -- Как-то так выходит, что русские мне родней, чем мои хелицераки на родине.
  
  -- Ладно. Надевай розовую панамку и ходи по тугаям в полосатых штанах, где захочешь, только не заблудись. В твоём цирковом наряде ты сдалёку приметная, коли заблудишь в зарослях, тебя быстро сыщут.
  
  -- Не малая детка, дорогу сыщу.
  
  -- Не храбрись... В тугаях напролом не продерёшься. Можно ходить токо что по тропам тугайных оленей или диких кабанов, если на вепря клыкастого не нарвёшься. Собачку тебе дам в напарники на прогулке на всякий случай.
  
  -- Пса мне в сторожа определишь, чтоб не сбежала? Мне псы в лагерях опротивили.
  
  -- Дура ты! Мой Серко любого зверя облает.
  
  Ядя задумалась.
  
  -- А и верно, дед Гнат, дай собачку. Вон каждый день сколько объедков пропадает!
  
  -- Тогда не дам. Собаки у нас чисто охотничьи. Кормим сырым мясом. А ты варишь казакам с перцем. Варёного и перчёного собакам не даём, чтобы чутьё не заварить. Не дам Серка.
  
  * * *
  
  В тугаях гулять веселей, чем по пустыне. В густой тени от деревьев не жарко даже в самый солнцепёк. Воздух не душный, а духовитый, перенасыщенный сладостью от цветущих вьюнков и липкой листвы серебристого лоха. Порой аж голова закружится от сладостных запахов. Нет пустынной сухости и пыли в воздухе -- кругом заливчики, озерца и протоки между ними, росная влага пыль прибивает.
  
  Выбиралась домой из любой чащобы, но однажды всё-таки заблудилась. Не просто заблудилась, а упёрлась в непролазные заросли. Непроходимые кусты тамариска, обвитые лианами-однолетниками, и колючие кусты с огромными шипами встали перед Ядей сплошной стеной. Серебристый лох словно намеренно уложил на землю толстые стволы, эдакие преграды среди тугайных чащоб, чтоб человек споткнулся ненароком.
  
  Ни туда ни сюда - повсюду шипы да колючки, словно леший загнал тебя в ловушку. А вот и он сам явился собственной персоной -- в облаке из пуха и перьев ломится ей навстречу. Ядя едва не задохнулась от страха, так ей сжала горло спазма. Лишь снова глотнув воздуха, поняла, что это просто стая птиц вспорхнула с веток ей навстречу. Их кто-то спугнул, зверь или человек.
  
  Для куропаток слишком крупные и яркие. Пригляделась - обычные курочки с петушками, но куда помельче домашних. Понятно, в непроходимых зарослях серебристого лоха тут самая вольная вольница убежавшим от хозяек курам. Знай себе прыгай с ветки на ветку и клюй сладкие маслинки лоха.
  
  И вслед курам голос из дебрей:
  
  -- Нашо ты сюда впнулась?
  
  Ядя испугалась не грубого голоса, а треска ломающихся веток. Из чащи деревьев, густо переплетённых цепкими однолетними вьюнками, выбрался одноглазый казак Байдак со связкой кур.
  
  -- Я гуляю сама по себе, а ты чего в тугаях забыл?
  
  -- Курочек вот словил тебе на плов. Не пугайся меня, Ядва, я к тебе с добром.
  
  -- Ты ко мне всегда с добром. Спасибо тебе за трубочку, Байдак.
  
  Казак улыбнулся и сказал вполголоса:
  
  -- Пожалуйста, завсегда радый добру навстречу.
  
  Ядя от его слов расплакалась и едва сдержалась, чтобы не кинуться на шею с поцелуями.
  
  -- Байдак, добрый ты мой!
  
  -- Но-но, без нежностей. Ты, Ядва, вот что, ты в шибко густых зарослях не шастай.
  
  -- А то чего?
  
  -- Видишь какие колючки острые? Через них я одного глаза лишился, бельмо получил, тутака всё в колючках. А где колючие ветки лоха переплетаются с колючими кустами дикого кок-сагыза, там вообще не продерёшься без царапин - шкуру начисто сдерёшь.
  
  Байдак проделал для Яди в зарослях широкий проход, да ещё ветви попридержал, чтобы Ядя о колючки не ободралась.
  
  -- Ты, Ядва, в самый гущарь не забирайся, гуляй себе ближе к берегу. У воды куда как легче ходить - там переплетение деревьев и кустов рассекают купки высоченного тростника, стебли его легко раздвинула руками - и шагай себе смело.
  
  Ядя благодарно кивнула.
  
  -- А лучше гуляй себе в тополиных рощицах. Тугайный тополь с раскидистыми ветвями заглушает подлесок. И ещё тень даёт невысокий, корявый вяз-карагач... Ладно, держи десяток курочек на плов и ступай за мной. Мне колючки не страшны - я брезентовой куртке.
  
  -- Как выживают куры в тугаях, Байдак? Зимой же люто холодно, а кура - птица из тропиков.
  
  -- Зимуют под снегом, как тетерева в Сибири. Под снежным покрывалом им теплёхонько, а кормёжки вона скоко на ветках остаётся до самой весны. Тутака и северные свиристели да горлинки зимуют. Любой мороз им нипочём, абы было что поклевать.
  
  -- Байдак, миленький, просьба одна маленькая, постой!
  
  -- Чего ещё?
  
  -- Ты только курам голову отруби, а ощипывать я сама буду.
  
  -- Самой слабо?
  
  -- Рука не поднимется курицу зарезать.
  
  * * *
  
  Обезглавленные курицы ошалело разбегались в разные стороны от Байдака с топором у деревянной колоды, расплёскивая кровь из перерезанных артерий.
  
  -- Всё готово, Ядва! Ощипывай и потроши.
  
  Щипая пух и перья, Ядя мимолётом глянула на густой куст колючего барбариса... и по спине пошла испарина - из глубины ветвей на неё пристально глянули то ли жёлтые, то ли зелёные, то ли красные глаза. Ядя отмахнулась рукой от видения. Глаза в зарослях дёрнулись и опалили её багровым отблеском глазного дна.
  
  -- Фу-ты, чёрт, да это ж кошка... Кис-кис-кис!
  
  Осторожно высунулась рыжая морда с небольшими бакенбардами.
  
  -- Иди ко мне, не бойся, киса.
  
  Полосатая кошка с кисточками на ушах, явная помесь с камышовым котом, осмелела, вылезла из пышного куста и потянулась носом к куриной голове.
  
  -- Кушай, кушай, кисонька.
  
  Ядя не шевелилась. Кошка с урчанием кинулись разгрызать куриные головы, разбросанные на земле.
  
  -- А вот и подружка твоя. Или сестричка.
  
  Вторая кошка опасливо выглянула из зелени, то и дело скрываясь в ней от каждого шороха, потом настолько осмелела или проголодалась, но так злобно ухватила за гребешок петушиную голову, что вырвала её из зубов первой кошки.
  
  -- Не торопитесь, киски. Не уходите. Я вам ещё кишок куриных дам, как только выпотрошу курочек.
  
  Кошки с хрустом щёлкали куриные головы, как орехи, и жадно рычали. Животы у них стали круглые, как мяч.
  
  -- Жалко, молочка для вас нет. А в хату на тёплую печку хотите?
  
  Обе враз грозно мяукнули басом и юркнули в тугаи. Эти наглые кошки тоже были преисполнены казацкого духа неблагодарности к чужакам. Но суровое обхождение с тобой можно и перетерпеть, если особо не наезжают и говорят с тобой по-русски. Может статься, русский народ придавили не насовсем, если русская речь всё ещё жива, как реликтовая рыба наринга в садках у её Макса.
  
  
  ГЛАВА 2.5. ЯДЯ ОБЗАВОДИТСЯ МОЛОЧНЫМ ХОЗЯЙСТВОМ
  
  Потихоньку жизнь Ядина стала налаживаться. Кое-кто из казаков с ней даже здоровался, а не просто небрежно кивал при встрече. Неожиданно без былой заносчивости заговорил с ней даже Тарас Скуйбида, когда принёс брыкающуюся козу и положил у ног Яди. За ним прибежали два молочных козлёнка.
  
  -- Прирежь, обдери и разделай матку с козлятами, стряпуха.
  
  -- Подстрелили дикую косулю?
  
  -- Дикая-то она дикая, только не косуля, а обычная домашняя коза. Давно от дома отбилась. Козы часто убегают, дичают и живут сами по себе.
  
  -- Как же они выживают зимой?
  
  -- Ха! Заросли ивняка и лоха вперемешку с тростником -- самые тёплые зимние кошары для коз. И корму вдоволь... Прирежь да обдери.
  
  -- Рука на малышей не поднимется. И на кормящую мать... Не вижу раны. Что с ней такое сделалось?
  
  -- Сломала ногу в сурчине.
  
  -- Как так?
  
  -- Неловко ступила и провалилась в дырку в земле. К вечеру в большом казане плова на всю братию навари.
  
  -- С малышами? - всхлипнула Ядя, вытирая слёзы уголком косынки, парусины, которую теперь носила при казаках.
  
  -- Козлят тоже под нож. Молочные они, без матери не выживут.
  
  Ядя стала на колени и тщательно ощупала ногу козочки.
  
  -- Не надо её резать... Перелом несложный, кость только чуточку надломилась. Можно вылечить.
  
  -- На кой лечить дикарку? Она ж малодойная.
  
  -- Жалко мать с детками, кормящая же... Я лубки наложу, туго перебинтую больную ножку - срастётся.
  
  -- На кой тебе лишняя морока?
  
  -- Буду её доить.
  
  -- Ты ж городская.
  
  -- Макс учил доить.
  
  -- Лады, а для казаков на вечер что сварганишь?
  
  -- Сурков принесли. Обдеру и сварю. У вас их едят?
  
  -- Вкуснее, чем из сурка, плова не бывает, а вот шурпа из сурка слишком сладкая.
  
  * * *
  
  Ядя ободрала сурков и вывесила для просушки присоленные шкурки. Скуйбида придирчиво осмотрел каждую.
  
  -- Где научилась свежевать?
  
  -- На лагерных работах сусликов из нор отливали.
  
  -- На мех?
  
  -- На чтоб пожрать и покурить. Конвоиры шкурки у нас меняли на махру и консервы.
  
  -- Ты неправильно обдираешь.
  
  -- Как умела, так и освежевала. А как правильно?
  
  -- Тушку подвешиваешь вниз головой. Вокруг задних, передних лап и хвоста делаешь кольцевые разрезы. Потом стягиваешь её чулком... Только учти, на брюшке у любого зверка кожа тонкая. Дёрнешь слишком сильно -- шкурка может лопнуть. А у тебя ручищи вон какие здоровенные.
  
  Так Ядя завела себе живность. Козочка, даже когда ещё не совсем оправилась, прихрамывала, всё же доилась. Молока хватало и козлятам, и Яде, и наглым тугайным кошкам. Рыжие мордочки умилительно смотрели на Ядю, ожидая свою плошку с молоком, но не давали себя погладить.
  
  
  ГЛАВА 2.6. РАЗДРАЙ В КАЗАЧЬЕМ СТАНЕ
  
  В воскресенье Ядя стряпала обед казакам, когда раздался глухой звон. Выглянула из стряпки. Казачок Кнышик что было сил колотил кувалдой по толстому стальному листу, подвешенному к суку корявого карагача.
  
  -- Что стряслось, ребятки?
  
  -- Полный сбор казаков на майдане у креста, -- бросил ей на ходу один казак.
  
  -- По какому поводу?
  
  -- Воскресную службу правщик править будет, -- крикнул на бегу другой.
  
  -- Чего-чего?
  
  -- Молитву творить, исповедовать нас да грехи отпускать, -- скороговоркой пояснил третий.
  
  Ядя затворила стряпку, чтобы кошки туда не заскочили и не нашкодили, и пошла на становой майдан. Там уже скучились все казаки стана, а Кнышик продолжал звонить.
  
  -- Где ваш же правщик? - спросила у казаков Ядва, пряча руки в муке под фартуком.
  
  -- У атамана в штабной хате причащается.
  
  -- Чем причащается?
  
  -- Известно чем - водочкой... А вон уже идут, оба весёленькие.
  
  -- Народ православный, собирайся на службу! - прогремел знакомый бас.
  
  Кое-кто перекрестился по примеру правщика, остальные нагло лузгали семечки.
  
  -- Изыдите, неверные! - возопил на них правщик.
  
  -- Почему не все крестятся? - шепнула Ядя.
  
  -- Беспоповского толка верники. Священства не признают, напрямую богу молятся, -- пояснил сосед.
  
  У креста стоял высокий столик, где были разложены "святые дары" - круглые печеньки, бутылка кагора и деревянная чаша. И без того высоченный правщик для пущего величия забрался на шаткий комель - толстый пень тополя с обрезанными корнями, который заходил под ним, как качалка.
  
  -- Миром Господу Богу помолимся!
  
  Едва он закончил молитву, как возопил:
  
  -- Грешники велии, кару небесную пошлют на вас все святые за грехи ваши!
  
  -- Что не так у нас, батька? - спросил Скуйбида.
  
  -- Не могу приступить к пресвятой литургии -- прогоните с майдана козу с козлятами. Рогатая коза - образина дьявольская. Брыклива и свойвольна!
  
  Козлята резвились на жёсткой травке и забавно мекали вслед каждому слову правщика.
  
  -- Они тут пасутся каждый день, привыкли, -- миролюбиво сказал кривой казак Байдак.
  
  -- Дьявол имеет лик козлиный... Откуда козлята казачьем стане? Им место в поселище для баб с детьми.
  
  -- Наша Ядва завела себе козлячью забаву, -- попробовал выгородить её Байдак.
  
  -- Батька прав: хочешь поссорится с соседом - купи козу, -- звонко выкрикнул пацан Кнышик.
  
  Другие казаки подхватили:
  
  -- Ага, козлята то заскочат на крышу хаты, то путаются под ногами, а матка у них ещё и бодливая, хоть и малорослая.
  
  -- Та Ядва ещё котов со всей округи прикормила. Кошкам не место в казачьем стане -- охотничьи псы от кашачьего духа лаем исходят.
  
  -- Превратила казачий стан в бабский табор
  
  -- Где эта непокорливая свойвольница? - с глубоким придыханием вопросил правщик.
  
  Казаки вытолкнула Ядю из толпы.
  
  -- Нерусская приблуда лагерная, -- вынес приговор правщик. -- Нестоящая жонка.
  
  Ядя ответила с обидным вызовом:
  
  -- А ты, правщик, не настоящий поп, а самозваный расхристанный распоп.
  
  Правщик закачался на шатком пне, от возмущения немо раскрывая рот, потом вопросил:
  
  -- Это почему я не справный священнослужитель?
  
  -- Казаков молитвам учишь по-нетаковски: "Отче наш, иже исих на небесих... Хлеб наш насущный даждь нам Есть".
  
  Побагровевший от возмущения правщик воздел к небу волосатые кулаки.
  
  -- У вас нечестивая баба хулу возводит на священство! Как вы терпите такое богохульство?
  
  -- Она Максудова, батька, а Максуд благодетель наш, -- спокойно объяснил атаман, но нервно подёргивал золотую серьгу
  
  -- Тугайные старцы не велят русским казакам с басурманами знаться.
  
  -- А муку, чай и сахар у кого нам брать?
  
  -- Не хлебом единым жив человек...
  
  -- Благодетель наш Максуд даёт нам от врагов укров и спасение.
  
  -- Спасение только в вере, а вы и так мне за два года задолжали десятину. Бесплатно требы вам творю.
  
  -- Откуда у нас деньги, батька? Не торговый мы люд.
  
  -- Оружённый казак не может добыть денег? Недалеко, рукой подать, большая дорога, по ней грузовики с добром катятся - бери чужое как своё. Рази казаку в диковинку военная добыча? С набегов пращуры живы были.
  
  -- После первого же набега за добычей нерусские власти про нас вызнают и переловят всех, как сусликов. - возразил атаман. -- Нам бы в тиши хорониться и молчать.
  
  -- Обабились вы с этой греховодницей. Вам бы только под бабьей юбкой прятаться.
  
  -- А дело батька говорит -- не потерпим бабы в казачьем стане, -- мелко засучил ногами безусый Кнышик. -- Надоело!
  
  Известно, говорливые горлопаны могут завести толпу до такого непотребства, что всем потом стыдно станет, как остынут. Казаки заговорили все враз, злобно переругиваясь и угрожая друг другу.
  
  -- Угомонитесь! - рыкнул на них правщик. -- Что толку попусту ругаться? Вы на святой службе. Веру вашу делом покажите, бестолковцы!
  
  -- Толк у нас един один - беспоповский! - резко сказал дед Гнат. -- Мы не церковного согласия. И тебя не выбирали.
  
  -- Правщиков не выбирают, а рукополагают тугайные святейшины, а вы святотатцы!
  
  -- Сам себя в правщики определил.
  
  -- Тугайные старцы меняя рукоположили!
  
  -- Где те старцы? Кто их видел? - усмехнулся дед Гнат.
  
  -- Охальник! Казаки, как вы такого атамана терпите?
  
  -- Больше не потерпим - не любо! - взвизгнул Кнышик
  
  Толпа всё больше распалялась. Лица казаков покраснели, голоса охрипли от крика. Правщика поддержали несколько горлопанов:
  
  -- Гони с места старого Гната!
  
  -- Даёшь перевыборы нового атамана!
  
  -- Благословляю, братие! - перекрестил их правщик, едва удерживая равновесие на шатком пне.
  
  Он и так еле держался на чурбаке, а тут ещё козлёнок вокруг вертелся, норовя вскочить на обрубок пня. Правщик пнул его ногой. Козлёнок отлетел и жалобно мекнул, жалуясь матери. Коза отозвалась тут же, выскочила из кустов, наставила рога и боднула чурбак. Правщик всей тушей грохнулся в пыль на майдане.
  
  -- Братие! Гоните бабу в шею из казачьего стана! В соблазн раздора казаков вводит.
  
  -- Ядва, уведи козу! - шепнул атаман.
  
  -- А то что?
  
  -- Быть беде.
  
  -- Казаки, ведьма она еретическая! - не унимался правщик, отряхиваясь от пыли. -- Козу на меня натравила, злое нашептавши.
  
  Кнышик визгливо крикнул:
  
  -- Скажи, что нам делать, батька?
  
  -- Побейте её каменьями, а по побитию сожгите на костре!
  
  -- Ядву не трожь, малой Кнышик! Она кашеварит на славу, не чета тебе, -- заступился одноглазый Байдак.
  
  -- Травит она вас, а не кормит.
  
  Словесная перепалка переросла в драку.
  
  Никто не заметил, как Тарас Скуйбида увёл Ядю с козой и козлятами задними дворами в тугайные заросли. За шумом и гамом драки на майдане казаки даже не услышали стук колёс двуколки и неровный топот хромого мерина.
  
  ГЛАВА 2.7. БАБСКИЙ ТАБОР
  
  Скуйбида ссадил с повозки Ядю в женском поселище, отвязал козу и быстренько повернул оглобли обратно в казачий стан. Напоследок крикнул:
  
  -- Вам новая поселица, бабы! Глаз с неё атаман велел не спускать. Кормить и оберегать.
  
  -- Никак подворовывает стерва, если глаз не спускать? - крикнули ему вслед, но повозка была уже далеко.
  
  -- Нашто кормить её и оберегать?
  
  -- Не грудная, перебьётся.
  
  После недавнего потрясения в казачьем стане Ядя не сразу приметила хмурые и настороженные лица у окруживших её казачек. Это немного огорчило, но удивило другое. Какое-то особенное, нежно-духовитое поветрие носилось над женским поселищем. Ядя глубоко вдохнула - да тут и воздух иной. В казачьем стане пахло табаком, конским навозом, свежевыдубленными шкурами и мужскими сапогами. В женском поселище - медвяной сладостью трав, что идут на приправы к печёному, и почему-то перезрелыми персиками.
  
  Дух в бабском таборе приятственный, но с горчинкой. Ядя потом не сразу узнала, что такое горечь одиночества в женском обществе. Едкой оказалась та медвяная сладость в воздухе, если вдохнуть её как следует.
  
  Казачки обступили Ядю, щупали на ней яркие заморские тряпки из секондхенда, которые никто больше не захотел взять себе из атаманова склада.
  
  -- И кто к нам такую разнопёрую птаху на жительство определил?
  
  -- Меня казацкий правщик из стана выгнал.
  
  -- Хороша, видать, милашка.
  
  -- Я не хотела, меня к вам силком выпихнули.
  
  -- А не спросили нас, на кой ты нам нужна такая?
  
  Ядя только развела руками.
  
  -- Так это ты, курва лагерная, с нашими казаками блудила? - уставила руки в боки высокая, носатая и плоскогрудая бой-баба.
  
  Ядя опустила глаза и промолчала. По опыту лагерного общения знала, что отвечать на оскорбления и оправдываться - только хамку распалять.
  
  -- Ты наших казаков поочерёдки к себе принимала, аль всем скопом по ночам через себя пропускала?
  
  Ядя опять смолчала, но дала промашку - гневно стрельнула глазами на носатую обидчицу. И сразу поняла - будут бить. И в самом деле распалённые ревнивой дуростью бабы вцепились ей в волосы и принялись наминать бока кулачищами. Казачки все крепкие, как на подбор, - кулаки здоровенные. Когда запыхались и устали, длиннобудылая казачка с толстым носом скомандовала:
  
  -- Доволи с неё! Это ей предоплата за прописку в нашем бабском таборе. Коза с козлятами -- это всё твоё приданое?
  
  -- Больше у меня ничего нет. Козочка ладненькая. Молочко вашим деткам будет.
  
  -- Своего навалом, сами коров и коз держим.
  
  -- Тогда сама молоко буду пить, у вас не попрошу.
  
  -- А где перина, одеяла, простыни и наволочки да подушки?
  
  -- Я на старых лодочных парусах спала. Стлала их поверх соломы.
  
  -- У нас будешь спать со скотиной на соломе.
  
  Чтобы уйти от колких расспросов, Ядя задала свой вопрос:
  
  -- Ваши бабы, что, волков не боятся? Без ружей ходят.
  
  -- Собак полно.
  
  -- А в казачьем стане все казаки с ружьями.
  
  -- Ружьё у них на двуногого зверя.
  
  Бабий хай сменило угрюмое молчание.
  
  -- Я тут старостиха, -- притянула Ядю за ворот к себе носатая дылда. - Меня тут все слушаются. Звать Гапкой.
  
  -- Ядва, -- представилась Ядя.
  
  -- Ядва - змеюка ядовитая? Так вот, чтоб сразу знала, -- жилья для тебя у нас нет. Будешь жить поочерёдки по сараюшкам у хозяек и отрабатывать за постой.
  
  -- Чем?
  
  -- Тяпкой да лопатой. Топай за мной! В первый день работаешь на меня.
  
  Короче, встретили Ядю почти сносно. Первую ночь провела у носатой старостихи в сарае вместе со своей козой и козлятами. С самого раннего утра без завтрака пошла с Гапкиными ребятами на хозяйские огороды. Козу привязала у кустов на прогалине, густо поросшей жёсткой осокой. Но козлята бросили мать и увязались за Ядей - еле прогнала.
  
  * * *
  
  В бабском таборе всё не так, как в казачьем стане. Казаки спали вповалку на широких полатях, как в казарме, а каждая баба живёт своей хатёнкой с детьми при ухоженных огородиках, садочке и скотине. Казаки едят из общего котла, а казачка готовит еду только для себя и детей в собственной стряпке. Когда она возится с тяпкой на огороде или в хлеву со скотиной, за детьми, бывает, присматривает полуживой старик, отец или свёкор, иногда на пару со старой бабкой.
  
  Ядя с козой и козлятами ютилась по чужим углам, точнее, по сараям, хлевам и катухам, кто как их называет. С раннего утра ходила на принудительную подёнщину - выпалывать сорняки, рыхлить грядки, выгребать навоз для удобрения на будущую весну. Каждый день её отряжали работать на новую хозяйку по строгой очерёдности, но на старостиху Гапку она горбатилась два дня кряду. Лишь вечером перед сном Яде дозволяли перекурить на воздухе за чужим сараем, чтобы сена не спалила.
  
  Всё бы ничего, если бы не коза... Да коза ещё так себе, а с козлятами просто беда -- бросали мамку и бежали за Ядей до самых огородов - куда ни пойдёт, козлята за ней вслед.
  
  -- Ядва, гони прочь своих оглоедов с моей капусты, -- орала очередная хозяйка, у которой Ядя сегодня батрачила.
  
  -- Они же ещё маленькие, ничего не понимают.
  
  -- Шкодничают на грядках - вырывают с корнями всё, что можно выдрать из земли
  
  * * *
  
  В июне под ярким солнцем сорняки тут так и прут. Под безоблачным небом слишком много света, много и воды -- почва влажная да и воду на полив носить вёдрами недалеко. Полоть кривые или полукруглые огородики, похожие на клумбы, местным бабам приходилось каждый день, а то сорняки забьют. С картошкой и вовсе беда - точат её вредители, а больше всего жрёт медведка. Колорадского жука тут не было.
  
  -- Почему у вас огороды какие-то круглые и полоски ячменя - не прямые, а извилистые.
  
  -- Чтобы не приметили с воздуха нерусские власти, что тут люди на земле хозяйничают, а будто бы всё просто так дикоростом само наросло.
  
  От изобилия солнечных дней бабы для огородов не выращивали загодя рассаду на подоконниках, как в пасмурных краях. Капусту, сладкий перец, помидоры и баклажаны сеяли семечками - солнца летом вдоволь, успеет вызреть и так, была б вода, а воды в тугаях предостаточно. Впадающие в озеро ручьи и речушки пересыхают в середине лета, но оставляют после себя озерца и обширные лужи до осенних дождей. Вода чуть-чуть солоноватая, но арбузы и дыни и такой рады, а кукуруза так вообще за три метра вымахивает.
  
  -- На кой ты, Ядва, сорную траву в отдельную кучку складываешь?
  
  -- Козе с козлятами на корм.
  
  -- Обойдутся кустами в тугаях... Кидай траву в навозную яму мне на удобрение.
  
  И так изо дня в день Ядя как чужачка-приблуда и бездетная бобылка по заведённому кругу помогала по хозяйству каждой бабе в свой черёд, батрачила попросту. Вечером едва оставалось времени подоить козу и угостить козлят чем-то вкусненьким, тайком прихваченным с чужого огорода.
  
  Казачки ходили вечно озабоченные и хмурые. Каждая баба трудилась с детьми на своей делянке, нигде и никогда не поспевала, потому и злилась на весь белый свет. Как-то Ядя предложила:
  
  -- Бабы, а не легче бы вам обрабатывать ваши делянки всем скопом, чем в одиночку корпаться?
  
  -- Это ты, чума лагерная, привыкла работать в бригаде под конвоем, а у нас каждая баба сама себе хозяйка, -- осадила её старостиха Гапка, презрительно и смачно сплюнув в её сторону, по казачкой завычке.
  
  * * *
  
  Непонятно было Яде, почему казачки её невзлюбили с первого взгляда. Как ни старалась угодить им, бабы всё же не принимали чужачку за ровню себе.
  
  Да тут и понимать нечего, думала она -- сама вольная и бездетная, а казачки связаны по рукам и нога детьми, мужьями и хозяйством. На полуострове Балыкчи цепная сука Тайга задыхалась в лае от бессильной злобы, когда любая безнадзорная дворняжка нагло прохаживалась перед ней с гордо вздёрнутым хвостом, бахвалясь своей свободой.
  
  Ещё, наверное, злились из-за её козлят. В первый же день скачущие непоседы побили глиняные горшки, торчавшие на плетнёвых огорожах. Саму Ядю взбесившиеся бабы не побили, но козлятам вдоволь досталось хворостиной.
  
  Не раз шли угрозы:
  
  -- Казакам скажу - они собаками твою козу с козлятами порвут!
  
  -- Выгони козу в тугаи, пока тебя саму не выгнали!
  
  Но Ядя не могла расстаться со своей живностью. Козлята весело болтали хвостиками при виде возвращающейся Яди и приветливо мекали. Стоило Яде подойти, козлята кидались к ней, лезли целоваться, вставая на задние копытца.
  
  -- Любите обнимашки? Да кто же их не любит - идите-ка ко мне.
  
  Одного только возьмёт на руки и поднимет высоко, другой козлёнок тут же бодает её в ноги, прыгает и передними копытами упирается -- просит Ядю потеребить ему шейку обеими руками.
  
  -- На ручки просишься, малое дитя?
  
  Чмокнула малыша в мордочку.
  
  -- Морковочки хочешь? А капустки?
  
  Козлячьи лакомства приходилось втихаря подворовывать на работе на чужих огородах. Хозяйки ничего ей не давали и следили строго, как бы она чего-то не припрятала за пазухой, но это не всегда им удавалось.
  
  -- Пусти их лучше на колбасу, всё ж больше проку. А то жрут только, гадят и шкодят. По крышам и по стенкам скачут.
  
  -- Не могу, они так ластятся нежно, как детки малые. Рожки ещё не выросли, а уже бодаются. Но такие душевные, добрее людей.
  
  * * *
  
  Казачки не дозволяли ей сесть рядом со всеми за едой в перерыве на поле - всегда в сторонке Ядя хлебала из пластиковой миски пластиковой ложкой. У казачек на утро обычно кулеш, затолчённый салом с луком. В обед ела что подадут на делянке с непременным компотом из сухофруктов. Ядин ужин -- объедки с чужого стола, обычно это кислое молоко с хлебом. Хлеба мало -- муки у казачек в обрез до завоза по воде или по льду из Приоздара. Пшеницу тут не сеяли, только ячмень и овёс на корм скотине и себе на кашу. Картошки тоже было в обрез из-за вредителей, обходились тушёной морковкой.
  
  Не пускали Ядю в общую купальню-стиральню на мостках у берега. Стирала в укромном местечке на краю заливчика, а вечерами украдкой тырила обмылки на мостках. Когда не находила остатков мыла, в ход для стирки шла белая зола. Золы казачки для Яди не жалели.
  
  К верёвкам, натянутым меж столбами для сушки белья, Ядю тоже не подпускали. Сушила свою постирушку в тугаях на кустах, лишь бы только подальше от баб. А то завяжут ей назло мокрые тряпки узлами - ногти до крови сорвёшь, пока развяжешь, когда засохнут. Всё как-то обыденно, без лютой злобЫ, но обидно. За что?
  
  Казачки поочерёдки топили баньку для мужей на побывке, но Ядю к помывке в одиночку не пускали.
  
  -- Спалишь баню ещё, дура городская, без нас.
  
  Выносили ей ведро кипятка:
  
  -- На бережку помылишься и обмоешься. Подальше, чтоб никто тебя не видел.
  
  Да оно и к лучшему. Соромно было Яде в бане перед бабами раздеваться. На бельё ей шли рваные упаковочные мешки с иностранными надписями. Сама смастерила из обрывков. Нитки с иголкой у Яди всегда при себе -- вот и всё богатство.
  
  Ядя быстро привыкла, что её не любят и гонят отовсюду. И не выискивала причины бабской лютости. Она давным-давно прошла вышколку новчихи в тюремной камере, поэтому всё терпела молча, если бы не въедливая старостиха... Не один раз Гапка с Ядей дрались смертным боем по пустячному поводу, как только глаза дружка дружке не выцарапали.
  
  Но срывалась только с ней, с остальными как-то обходилась покорным молчанием. Да это всё и пустяки - главное, Ядин бес ей больше не являлся, не грыз душу исподтишка. Наверное, потому, что у казачек в каждой хате висели православные иконы, а на поселищном майданчике тоже высился деревянный крест, как в казачьем стане.
  
  * * *
  
  Казачки тоже сдерживали свою неприязнь, к их чести будь сказано. Долго терпели непонятную и неприятную для них Ядю без ругани и боя, но когда её козлята повалили загорожи из лозового плетения, и плетни полегли все разом (добро пожаловать на огороды кабаны, зайцы и косули!) -- бабы молча, но от души оттягали Ядю за волосы. Только и всего, без кулаков, не по злобЕ, а для порядку.
  
  -- Ядва, я с тобой ссориться не хочу, но твои козы... -- пригрозила Гапка.
  
  -- А что я сделаю?
  
  -- Крепче козу привязывай.
  
  -- Козу-то привяжу, а как за козлятами усмотреть?
  
  -- Как хошь, так и смотри. Хоть к себе их привязывай
  
  * * *
  
  Ядей помыкали, но она терпеливо сносила одиночество во всеобщей бабской неприветливости. Ни с кем не говорила по душам, только перед сном разговаривала с козочкой, как с подружкой, в чьём-нибудь сарае.
  
  -- Милая ты моя хромоножка... Не бойся, твоих деток в обиду не дам, под нож не пущу. Сама знаю, какое это счастьечко - детки малые. Мои тоже были со мной нежные и ласковые, как твои пушистые козлятки, а у младшенького на щечке родинка была.
  
  Обнимала, нянчила и целовала в мордочку козлят.
  
  -- Тю, чумная! - усмехалась очередная хозяйка, у которой Ядя ночевала. -- Совсем рехнулась - со скотиной челомкается.
  
  Со временем все казачки решили, что Ядя не в себе, свихивается помаленьку от одиночества и общего презрения. И перестали её цеплять да задевать. Такая баба слишком опасная, её лучше не трогать, а то ещё укусит или в глаз пальцем ткнёт.
  
  * * *
  
  Днём на урочных работах Ядя поглядывала на резвящихся в кустах козлят, улыбалась до слёзок в уголках глаз.
  
  -- Не отгонишь тебя от скотины, Ядва, -- шипела Гапка. - Забаву себе нашла, как дурочка малолетняя.
  
  -- Козлятки такие миленькие... Игривые, как детки малые.
  
  -- Завтра с восходом снова ко мне на грядки! Да смотри, чтобы твои идолы с рожками за тобой не увязались.
  
  ГЛАВА 2.8. УРОЖАЙНАЯ СТРАДА
  
  Август-сентябрь - сумасшедшая пора работ по хозяйству, самый урожай. Вдруг Ядю перестали шпынять бабы. Как это случилось - Ядя сама не приметила. Казачки занялись заготовками на зиму, и вдруг даже Гапка стала звать её по имени, вместе обычного: "Эй, ты.." Казачки буквально силком затаскивали Ядю на своё хозяйство.
  
  Бабы квасили в пластиковых бочках не только огурцы и капусту, но и яблоки, арбузы. У Яди работа как-то необычайно спорилась. Всё делала очень быстро, но при том старательно и чисто. Ядя помнила многое из прошлой жизни на свободе. Её свекровь была просто помешана на домашних заготовках, но сама их не делала (а невестка на что?), только указания отпускала. Да и родная мать была любительницей закаток на зиму, хоть за неё всё делала Ядя -- как не помочь родимой мамочке? Варенья, соленья и всякая квашенина у Яди удавались на славу. Казаки, которым казачки передавали на пробу свои свежие заготовки, с удивлением нахваливали своих жёнушек, а какой бабе не понравится такое?
  
  * * *
  
  Как только поспевают алыча и абрикосы - просто беда с этим несметным лакомством. Фрукты нежные, долго не хранятся, а годятся только на сушёную листовую пастилу, которую потом сворачивают в свиток и режут для компотов на зиму и на сушёную курагу для пирогов. Но всё равно слишком много остаётся абрикос и алычи, урожай начинает быстро гнить. Из подгнивших фруктов казачки гонят самогон -- казакам на весь год для лекарствия с травами и веселия по праздникам. Дрожжей на бражку не надо - сливы и алыча заквашивают сусло лучше лучшего.
  
  Бабы самогон гнали уже не поодиночке, а всем табором. Это как бы древняя русская толока, но с приятствием от лёгкой выпивки и хмельного духа. Пригодилась тут и Ядя. Она день и ночь носила хворост для огня котле и воду для бражки. Сначала она побаивалась -- где бабская пьянка, там вечные перебранки, подколки, обидки и ссоры. Но всё пока мирно, ни одной перебранки. Казачки пьяненькие - всегда очень добренькие. Угощали стаканчиком и Ядю. Иногда даже лезли с поцелуями.
  
  -- Добрая ты баба, Ядва! Прости уж нас, если что... Не забижайся.
  
  Ядя как-то вся оттаивала душой и слёзы наворачивались сами собой на глаза от всякого доброго слова и открытого взгляда.
  
  -- Ну ты и моторная баба, Ядва! Никогда не устаёшь.
  
  -- Молодчина!
  
  -- Запрещено ведь законом гнать самогонку, а если власти прознают?
  
  -- Эх, Ядва, местечковые и областнические власти всегда расповсюдно только то и умеют, что на русском языке ненавидеть и гнобить русских. При случае и без самогона нам прикорот сотворят, если про нас прознают.
  
  -- С чего так?
  
  -- Слишком много для них русских, поменей им бы нас - так они промеж себя меркуют.
  
  -- Под корень русских изведут?
  
  -- Не, горстку малую на рабов оставят.
  
  Под хмельком казачки почти сдружились с Ядей, но снова что-то помешало, пошло наперекосяк, когда хмель над бабским табором выветрился.
  
  ГЛАВА 2.9. ЧУЖАЧКА ВСЁ ЖЕ
  
  После уборки урожая надобность в Яде отпала, казачки с виду подобрели, но какая-то насторожённость осталась. К ней всё ещё исподволь искоса присматривались, хоть уже и без особой опаски. Вернулся у казачек прежний холодок к пришлой чужачке. Добрую услугу быстро забывают. Когда у каждой хозяйки на полках в кладовке ровными рядами стояли стеклянные банки под завинчивающейся крышкой, про умелые руки Яди забыли. Разве что фыркать стали поменьше, но по-приятельски к себе не приглашали поболтать за чайком.
  
  Ядины козлята по-прежнему бедокурили вовсю. Бодались, как только рожки выросли.
  
  Урожай собрали -- Ядину козу с козлятами пускают пиршествовать на ещё не вскопанных делянках с остатками ботвы и гнилыми овощами. Вдоволь наевшись, козлята сдуру сигали по крышам, аж на самый конёк, как на горную кручу. Однажды старостиха Гапка не стерпела, погналась за Ядиной козой и козлятами с вилами.
  
  -- Заколю иродов рогатых!
  
  Острокопытное воинство разом резво сигануло с хаты на сарай - крыша провалилась, козлята расколотили глиняные макитры, крынки и корчаги с молоком, простоквашей, творогом и сывороткой для поросёнка. Пришёл конец мирной жизни.
  
  -- Ну, Ядва, живи где хочешь, но в наше поселище ни ногой!
  
  -- А где мне жить?
  
  Старостиха смилостивилась - дала лопату.
  
  -- Вот те анструмент. Рой себе нору в тугаях и живи, как зверюга, если по-человечески поладить с нами не умеешь. Ты нам больше не нужна позарез, без тебя управимся.
  
  Ядя вырыла землянку в тугаях и накрыла камышом.
  
  -- Во, молодчага, сработала что надо! Не замёрзнешь взимку, -- оценила Гапка. -- Держи вот ещё топор для дров и ведро, чтоб зимой воду с полыньи во льду носить.
  
  -- Далеко до воды?
  
  -- Всего с полверсты будет, если по тугаям напрямки... Не боись, в тугаях твоему дурному стаду привольно будет, и беды с вами никакой. Но работу не забывай, ты нам по гроб жизни обязана и нашей воле подвержена. Завтра с утра пойдёшь помогать мне по хозяйству. И не два, а три дня подряд на этот раз.
  
  -- За что?
  
  -- За всё хорошее, а ещё за кусок хлеба. Молоком с тобой коза поделится.
  
  ГЛАВА 2.10. РОЖКИ ДА НОЖКИ
  
  За делами и заботами Ядя не заметила, как неожиданно навалилась зима. Она в этих местах приходит быстро, без слякотной осени. Суровой зимой в пустыне и выжженных степях почти всё живое спит глубоко под землёй - змеи, ящерицы, черепахи, насекомые. Не спят сайгаки, выискивают скудный корм в сухих шарах перекати-поля и купках мёрзлой полыни да петлями путает свой след пустынный заяц, чтобы сбить с толку мелких лисичек и поджарых тощих пустынных волков. Не впадают в спячку ондатры, грызут сочные корневища подо льдом, на то они и грызуны.
  
  Зимой на ветках спящих деревьев в тугаях роскошествуют птицы -- мелкие маслины серебристого лоха приторно сладкие, но очень вкусные. Лакомство не только для ребятишек, но и для перелётных свиристелей, голубок-горлинок и прочих мелких северных пташек, которые зимуют в тугаях на сытных кормах. Объедают замёрзшие ягоды и выклёвывают семена вьюнков. Им и сорокаградусный мороз нипочём -- не замёрзнут насмерть, покуда сумеют раздобыть еды. Боятся только леденящего ветра, но в густых тугаях легко найти затишное укрытие. Боятся и пернатых хищников - сокола и ястребка. Ещё в густых серебристых рощицах облюбовали себе зимовку северные совы. В поисках добычи они неслышно парят над заснеженной землёй на мягких крыльях. В тугаях им безопасно и сыто зимуется - мыши шустро снуют под снегом и выскакивают на протоптанные тропки, чтобы сократить путь, в поисках своих летних припряток. Сидят совы на отдыхе почему-то на самых нижних ветках деревьев, а не на верхних, как сизоворонки.
  
   Снежный покров в тугаях знатный. Шалёные дракырстанские ветра не сдувают снег в густых зарослях, а только ещё выше сугробы наметают. В некоторых местах до двух метров. Люди ходят по прокопам в снегу, звери пробираются по подснежным туннелям. Вход в свою землянку Ядя расчищала каждый день - не снегопад, так метель засыплет. Ядиным козам даже на зиму сена припасать не надо - сухого тростника, вьюнков и осоки вдоволь. Захотят пить -- снега пожуют с удовольствием.
  
  Подёнщина зимой несложная - дров казачкам нарубить, воды с озера натаскать из проруби. Свой кусок хлеба с кулешом на сале Ядя могла честно заработать. Спасибо, что Гапка отжалела ей на время свой топор-колун на длинной ручке. Иначе бы замучилась ломать о колено веточный опад. На рубку дров из сухостоя уходил весь вечер, иначе в её землянке просто не перезимовать.
  
  * * *
  
  Всё чаще наезжали в бабский табор казаки - начался забой свиней на сало, коз и овец на солонину и свежак, а всех вместе -- на вяленный сушняк, ветчину и колбасу, пальцем пиханную.
  
  По всему посёлку раздавались визг, меканье или мычание скотины. И вот однажды, вернувшись с подёнщины, Ядя споткнулась обо что-то в своей землянке. Зажгла коптилку и охнула - на утоптанном глиняном полу лежали три козьих головы и шесть ножек с копытцами. Под потолком висели колечки свежей сыровяленой колбасы.
  
  Ядя схватила Гапкин топор и побежала в бабский табор. Крушила всё, что под руку попадётся -- побила горшки и окна. Раскроила череп псу, когда его натравили на Ядю. Когда совсем обессилила от гнева, казачки навалились на неё всем табором, скрутили.
  
  -- Всё, Ядва, теперь самый жестокий присуд тебе будет.
  
   Бабы завернули Яде подол на голову, связали подол и поднятые руки верёвкой и так прогнали по посёлку. И по ходу позорища хлестали голое тело ветками колючника. Но позорней всего для Яди было выставлять бабам напоказ своё нижнее бельё из мешковины.
  
  * * *
  
  В казачий стан прибежал запалённый мальчонка:
  
  -- Деда-деда, там бабы с вашей Ядвы измываются!
  
  -- Тарас, -- повернулся атаман к Скуйбиде, -- смотайся пеши к бабам в посёлок.
  
  -- Почему я?
  
  -- Ты над ней сам спервоначалу измывался, вот и звиняй теперь свою провинность.
  
  -- Кнышик тоже с неё тешился.
  
  -- Пацан неразумный, а ты казак гожий, стыд пора заиметь.
  
  -- Там снегу намело по горло. Дай запрячь сивого меринка в двуколку.
  
  -- Не дам, мне самому позарез нужон.
  
  -- Деда, скорей! - дёрнул атамана за руку мальчонка. -- У ей кровища так и хлещет.
  
  -- Тарас, запрягай! - хлестнул дед Гнат плёткой по земле и передал её Скуйбиде.
  
  Тот скривился и якобы с великой неохотой поскакал на двуколке, запряжённой низкорослым пахотным коньком, в женский посёлок.
  
  * * *
  
  -- Цыц, бабьё! Развяжите её!
  
  -- Не шибко ли ты у нас раскомандовался? - выступила вперёд старостиха.
  
  -- Гапка, кто такое удумал? - резко дёрнул её за руку Скуйбида.
  
  -- А пусть она не живёт по своей воле и носа не задирает, будто лучше всех всё знает да всё умеет! - злобно выпалила Гапка, с трудом вывернув свою руку из лапищи Скуйбиды. -- Не по казацкому закону живёт.
  
  -- Будет вам по казацкому закону. Кто её колючником порол?
  
  Бабы дружно умолкли.
  
  -- Выдайте зачинщиц, а то все вместе от меня получите.
  
  Как-то несмело, но настойчиво из толпы вытолкнули пятерых, которые старались незаметненько втереться поглубже в бабью кучу. Бойче всех пыталась втиснуться в толпу носатая Гапка.
  
  Скуйбида вынул из-за пояса плётку и поставил ногу на деревянную долблёнку-поилку для скота.
  
  -- По закону захотели? Поочередки ложитесь брюхом на колоду! Задерите подолы на заднице.
  
  -- Заголяться не станем, -- огрызнулась Гапка. -- Хлещи нас через юбку.
  
  Скуйбида выпорол пятерых зачинщиц самосуда.
  
  -- И впредь тронуть её не сметь - она Максудова, понятно? - махнул Тарас плёткой. - А то не я, а Арыстан вас отхлещет, как приедет.
  
  Бабы отшатнулись не от плётки Скуйбиды, а от одного упоминания имени безжалостного палача с того берега.
  
  -- Ты уже прости нас, Тарас, дуры мы набитые, -- заюлила Гапка и незаметненько скрылась с глаз долой.
  
  -- Поумнеете -- я вам ума вам вбил в задние ворота, -- сказал Скуйбида, садясь на двуколку. - Чтоб больше пальцем никто в неё не тыкнул!.. А ты, Ядва, садись в бричку. Поедешь на жительствование к старому бобылю Мандрыке.
  
  Казачки взвизгнули и испуганно расступились, когда вдруг появилась старостиха с колуном в руке.
  
  -- Погодь, Тарас!
  
  -- Агафья, ты что такова удумала? Брось топор, запорю!
  
  Гапка с какой-то непонятной для грозной старостихи стыдливостью, скосила на сторону глаза и положила топор в бричку на солому.
  
  -- Расставаться надо с миром и добром в сердце. Этот топор я ей подарила. Пусть дрова рубит и старого Мандрыку согревает, а старое не поминает. И колбаску её пусть возьмёт.
  
  -- Мне эта колбаса поперёк глотки станет! - злобно выкрикнула Ядя. - Сами жрите моих козочек, живорезки.
  
  Когда отъехали от женского посёлка, Ядя тихо сказала:
  
  -- Злые у вас нравы.
  
  -- Русские казаки не злые, а жестокие. Жизнь казака таким сделала. На русских уж который век круглый год открыта охота.
  
  Понурый коник с трудом тащил бричку по нетоптаному снегу.
  
  -- Вот и Мандрыкина хата, будешь тут жительствовать... Дед, прымай жиличку!
  
  ГЛАВА 2. 11. ЖИТЬЁ У БОБЫЛЯ
  
  Ядя давно не искала причин всеобщей неприязни ней. Считала, и на этот раз всего-навсего для неё в цепи злоключений протянулось ещё одно звено по зубчатому колесу её судьбы. Той цепи, которая давила и гнула её незадавшуюся жизнь. И новую высылку в приземистую хатёнку на отшибе у самой кромки тугаёв приняла покорно. Тут по крайней мере её никто не тронет -- из-за зарослей отсюда женского поселища не видать, хоть и не слишком далеко, если продираться напрямик сквозь гущарь.
  
  * * *
  
  Дед Мандрыка не вставал без чужой помощи с русской печи - прежде ему рубили дрова, топили печь и стряпню приносили казачата, и в кои-то веки наведается какая-то особо сердобольная казачка, чтобы переменить старому бельё.
  
  Все тут православные, но в приземистой хатёнке у старого Мандрыки икон не было. Вместо них висели старинные снимки казаков с шашками и кинжалами, в широких чапанах и мохнатых папахах.
  
  Ядя прибиралась у Мандрыки, обстирывала его, варила деду кашку и постный борщик из овощей, какие получала от хозяек за работу по дворам. После позорной порки под крестом на майданчике, бабы избавили Ядю от тяжёлого батрацкого ига, но иногда просили подсобить по хозяйству. Просили, а не приказывали.
  
  Выходила из хаты только за дровами в тугаи с Гапкиным топором да выбросить золу из печи на двор, если казачки не наведывались с просьбами помочь по хозяйству.
  
  Иногда Ядя ходила на замёрзшее озеро и подолгу любовалась на ледовый простор. Он сливается на небосклоне с белёсым от мороза небом, соединяя воедино море-озеро и небо. Безжизненная ледяная пустыня, ощетинившаяся остриями вмороженных льдин, поставленных ветрами прямиком или под наклоном. А человечек на льду, когда не видно берегов, такой маленький-малюсенький и совсем один-одинёшенек.
  
  * * *
  
  Как-то раз ни свет ни заря дед Мандрыка приподнялся и свесил худые ноги с печи.
  
  -- Ядва, набей мне трубочку табачком и запали угольком.
  
  -- Нету у меня табака, весь вышел, дедушка.
  
  -- На чердаке припас табачный на много лет вперёд. Полезай туда.
  
  Бабы выращивали местный табак-горлодёр, месяцами выдерживали табачные листы под гнётом, время от времени ворошили и опрыскивали водой, потом крошили капустным резаком в деревянном корыте, отсеивали табачную пыль на сите, а табак относили своим казакам в стан. Ядя мелко-мелко накрошила ворох табачных листьев, набила трубку и подпалила.
  
  -- Кури, дедушка.
  
  Дед Мандрыка закашлялся на печи.
  
  -- Забористый у тебя табачок, Ядва, получился, аж голова кругом пошла. Ты полынного цвета не подмешала? Вьюнкового семени макогоном не столкла?
  
  -- А что такое макогон?
  
  -- Да вон из ступы торчит.
  
  -- Пестик? Ничего на натолкла.
  
  -- Может, конопельки подмешала? Али иной травки дурнопьяной.
  
  -- Нет, только донник и пахучки-травки всякие вроде зубровки, что у тебя по стенам пучками висят. А ты, дедушка, зачем слез с печи сам? Я бы помогла, а то неровён час упадёшь и разобьёшься. Ты только скажи, что надо, я сама всё поднесу.
  
  -- Ноги размять бы.
  
  -- Ты разве на ногах стоишь?
  
  -- Бывает, молодка, такое, коли подагра отпустит... На охоту потянуло. Зимой самая охота начинается.
  
  -- На сайгаков?
  
  -- Сайгаки тугаи обходят стороной. Им открытый просто нужен.
  
  -- На оленей и кабанов?
  
  -- Оленей бить грех, а кабанов бьют на мясо круглый год. Вредитель он злостный, бабам огороды клыками перерывает. Кабанятина вонючая и жёсткая. Тебе, беззубой, и мне тож кабанятину ни в жизнь не прожевать, сколько мясо ни томи на сковороде. Из кабанятины только колбасы вертеть. Зимой у казаков охота на ондатру.
  
  -- Это водяные крысы?
  
  -- Ты что, ондатру от водяной крысы не отличишь? Ондатра в разы крупнее, у неё уплощённый чешуйчатый хвост, густой мех. Водяные крысы совсем не то, что надо, -- мех паршивый, а у ондатры ноский, тёплый и красивый. Как раз на шубу и шапку.
  
  -- Дедушка, ты на ондатру охотиться собрался?
  
  -- Не, по льду скакать уже не для моих старых ног. Зайчатинки что-то захотелось. Помогла бы старому деду.
  
  -- Как же я тебе зайца добуду?
  
  -- Помоложе был, годков восемьдесят, так выходил с ружьишком за околицу. Далеко не пойду, на огородах зайчишку подстрелю и назад в хату.
  
  -- Стрелять я не умею.
  
  -- Петельки ставить на заячьих тропах тебя я научу, унучка.
  
  -- Из чего?
  
  Дед порылся в сундуке и достал из хлама моток тонкой сталистой проволоки.
  
  -- Вот из чего петли на зайчиков наши мальцы ставят.
  
  В сундуке навалом всяких железяк - мелкие детали каких-то механизмов, провода и проволока.
  
  -- Откуда у тебя это всё?
  
  -- Когда грабили брошенные русскими заводы, и мне кой-чего перепало. Думал, до самой смерти не хватит, а тут ещё на две жизни проволоки той.
  
  -- И что мне с ней делать?
  
  -- Отведи меня ближе к садам, Ядва, я научу, как зайчиков ловить.
  
  * * *
  
  -- Видишь, на выходе из тростников тропки, в снегу протоптанные? Заяц с тропы или хода своего подснежного ни за что не свернёт, а петлю поставишь -- как раз в ловушку угодит. Ну, я тебе уже показал, теперь сама ставь петлю.
  
  В первый заход Ядя вынула из петли одного зайчишку, а как приловчилась, так иногда и по пять штук за ночь добывала. Лишку зайчатины относила бабам в табор.
  
  * * *
  
  Становой атаман дед Гнат сбил шапкой снег с тулупа, только потом вошёл в хату.
  
  -- Ну, Ядва, как вы тут с Мандрыкой зиму зимуете? Скучно зимой.
  
  -- Весело! Дедушка Мандрыка научил меня петли на зайцев ставить... Дед Гнат, дай мне то, чем шкурки выделывают.
  
  -- Не дури! На заячьи шкурки нет цены -- хромовых квасцов и всяких дубильных химикатов не дам. Нам на ондатру в обрез хватает. Мы же охотники-промысловики. Сдаём Максуду шкурки в промышленных объёмах. Да и на кой тебе баловство с зайцами?
  
  -- Выделаю шкурки - деткам шапки и варежки пошью.
  
  -- Тугайный заяц - мех малоценный.
  
  -- Зато забава мне. Скучно сказки дедушки Мандрыки про казаков слушать.
  
  -- А ты слушай... Сказка в предание складывается, а предание жизнь нашу строит и веру в будущее подаёт.
  
  -- Так что мне со шкурками делать? Вон их сколько накопилось.
  
  -- Ивняка у воды полно! Обдери кору и дуби себе шкурки. Мыла, кислого молока и уксуса у казачек вдосталь.
  
  ГЛАВА 2.12. КАЗАЧЬИ СКАЗКИ ДЕДУШКИ МАНДРЫКИ
  
  В следующий приезд атаман придирчиво осмотрел выделанные заячьи шкурки -- мягкие и приятные наощупь. Даже попробовал на зуб обратную сторону шкурок.
  
  -- Твоя работа, Ядва?
  
  -- А чья ж ещё!
  
  Приложил детскую варежку к щеке -- улыбнулся.
  
  -- Нежная, как пуховая. Добрая выделка.
  
  Посмотрел ушанки для детей.
  
  -- Где ты мех так ловко шить приноровилась, на зоне?
  
  -- Не, ещё в тюрьме, там мы солдатские шапки шили. Я всем казачатам в посёлке шапочки и рукавички пошью, дед Гнат.
  
  * * *
  
  Ядя кроила, вырезала и шила при свете керосинового фонаря, а Мандрыка рассказывал байки про казаков, какие слышал от своего прадеда.
  
  -- Сам я настоящих казаков даже и не видел, извели их нерусские власти ещё задолго до моего рождения.
  
  -- А вы разве не казаки?
  
  -- Какие мы казаки без коней и казацкой вольницы? Мы не казаки, прапрапрадеды были казаками. А мы -- захудалые последыши-поскрёбыши казацкого рода, носа казать из зарослей боимся. Вывели русских казаков под корень.
  
  -- Да кто вас извёл?
  
  -- Эх, унучка много сотен лет русские страждали от козарей да ордынцев, пока не скинули иго поганых, да не навсегда. Иноплеменные правители под конец вырусили русских и снова натравили на Русскую землю инородных да иноверных, дабы их правление продлилось вечно до последнего русского. Но память народную не убить.
  
  -- Память о чём?
  
  -- Сам я уже никуда не пригодный. Меня кормят, поят, обстирывают и обшивают, чтобы я хранил память народную, передавал мальцам казачьи предания. А вдруг пригодится? Не безвременно же выруси и неруси на Русской земле пановать.
  
  -- Так мой Макс тоже нерусь, если по-твоему судить, дедушка. А ведь он добрый.
  
  -- Верно, что добрый... Когда-то из них добрые русские казаки выходили.
  
  -- И чем казаки от остальных отличались?
  
  -- Для казака не было иного пути в жизни, кроме воинской удали, вот чем. Военная служба была предуготована казаку с самого рождения.
  
  -- Сейчас русские казаки сурка да ондатру промышляют, а прежде чем занимались?
  
  -- В старое время землю пахали, а зимой учились ратному делу. Отцы знали - если дитёнка не обучить войсковой справе, он погибнет в первом же бою с инородцами. Казака с малых годов пестила вся станица - родня и соседи, все шли на допомогу. Малец с трёх лет на коне и при коне. Поит, пасёт в ночном, расчёсывает хвост и гриву, копыта доглядывает. С мальства казак при службе на конюшне - конь бабу не подпустит. Ну и охота да рыбалка с раннего детства, само собой.
  
  -- Это казачатам к чему?
  
  -- Понимать надо - многодневная охота и рыбалка сызмальства приучали к походной жизни. Настоящий казак ведь почти не живёт под крышей дома, а спит в чистом поле, днюет в пограничном дозоре. А то и может по тревоге сорваться со сна среди ночи и сражаться, будто и не спал вовсе. Для того казачат с мальства и учили.
  
  -- Чему?
  
  -- Стрельба на полном скаку. Рубка лозы или рубка по мягкой глине. Втыкали вот такенный прут в землю или ком из мягкой глины на кол громоздили, будто это голова врага.
  
  -- Ну и что?
  
  -- Всё дело в силе удара, так меня прадед учил. Если клинок не свистит - удар шашкой слабый.
  
  -- А где у тебя прадедовская шашка?
  
  -- Э, чего спросила! Когда казаков инородцы расказачивали, власти отбирали земли для иноверцев, да немалые земли, и всё оружие подчистую - холодное и огнестрельное, даже наградные кресты и медали. И памяти о прапрадедах не оставили, а земли, кровью политые, нерусским отдали.
  
  -- Скучно так-то, дедушка, казакам только воевать да пахать.
  
  -- Какая скука! По церковным праздникам и воскресеньям развлечения бывали -- всякий раз непременные скачки. Бывалые станичники выходили на майдан, каб порадоваться удали своих молодцов. Казаки любовались удальцами, матери гордились сынами. Даже у самых старых дедов седые бороды тряслись от радостного смеха, а по задубелым морщинистым лицам текли скупые слезинки гордости при виде молодечества внуков.
  
  -- А девок чему учили?
  
  -- Обучали суровой сноровке -- за рогатой скотиной ходить, телят, козлят и ягнят поднимать, как своих будущих дитёнков. С девяти лет казачка малая умела шить, борщ варить, вареники лепить. Казачка могла всё -- от зари до зари работать и не уставать. Ну, хату побелить, стол, стул сбить и починить - всё в её доме на ней. Ещё при чужаках сурово держаться, не давать себя в обиду.
  
  -- Тяжко такое малышке.
  
  -- Да девка и не в счёт, она в чужую семью уйдёт, с неё доходу никакого, только расход на приданое. А вот на казачкА-выростка с семнадцати лет семья получала выделенный для него пай земли. Казак стоял за весь народ православный, за ним поднималась русская военная сила. Хутор или посёлок - сотня сабель, станица - полк, а то и дивизия. Расказачили Русь - обездолили русских, выдали иноземцам да инородцам на посмеяние.
  
  -- У нынешних казаков и коней нет.
  
  -- Это сейчас у нас на весь казачий стан один коник понурый, мерин да две кобылки жерёбые -- только землю вспахать и взборонить да груз перевезти. А прежде казаки выходили на службу на высоких доморощенных строевых лошадях. Только со справным конём станешь справным казаком.
  
  -- Справный, наверное, дорого стоил?
  
  -- Не только конь дорог, но и винтовку, револьвер, шашку и кинжал казак сам покупал. Это сейчас русских обезоружили вовсе перед инородными и иноземными, какие с автоматами и пистолетами ходят. Ныне стражник отвернётся, когда пьяный инородец станет среди ночи на чьей-то свадьбе палить в воздух. Зарежут чёрные русского - прокуроры, стряпчие и судейские отмажут убийцу. И не за деньги, как говорят, а по тайному наказу верхней власти, какая уже кой век желает русских вовсе извести.
  
  -- Для чего ж вы теперь казаками прозываетесь?
  
  -- Для грядущего земли русской возрождения память предков сберегаем. Придёт добрый час - воспрянет Русская земля и стряхнёт с себя чужеродного захребетника.
  
  Чрезмерно впечатлительная Ядя слишком живо представляла казаков в бою. Они ей даже снились -- в огне и грохоте битвы под гром пушечных залпов. Однажды Ядя даже проснулась от небывалого грохота.
  
  -- Где пушки стреляют, дедушка?
  
  -- Не пушки то... Лёд на озере рвётся.
  
  -- Почему?
  
  -- В лютый мороз под напором сильного ветра по льду расходятся становые щели - разломы. Льдины лопаются, теснят одна другую или расходятся в стороны, как бы рвутся. Бывают, лёд разрывается с оглушительным грохотом, какой людей на близком берегу ажно пугает, как будто небо рухнуло на землю перед наступлением царства тьмы. Спи и не пужайся! Война ещё не скоро.
  
  ГЛАВА 2.12. ПОШИВОЧНАЯ
  
  Под окном раздался мальчишеский крик.
  
  -- Тётка Ядва!.. А, тётка Ядва?
  
  Ядя выскочила из Мандрыкиной хатёнки на лютый холод. Десятилетний Ванька махал руками и заикался от своей скороговорки.
  
  -- Т-там... Т-там
  
  -- Что за беда?
  
  -- Ваську кабан на дерево загнал, а Васька слезть боится.
  
  -- Откуда кабан?
  
  -- Мы с Васькой удумали подсвинка подстрелить, а попался старый секач на тропе с вот такущими клыками. Васька пульнул ему в лоб, да разве кабана в лоб пуля из ружжа пробьёт!
  
  -- Кабан один?
  
  -- Один, да сбежал давно - собака спугнула.
  
  -- Где твой Васька?
  
  -- Иди туда, где собака лает, кабанов пугает.
  
  -- Понесла вас нелёгкая за кабанами в такой мороз.
  
  -- Не за кабанами, а за подсвинками мы...
  
  Собака под старым тополем исходилась истошным лаем. Мальчонка почти на самой верхушке высокого дерева вцепился обеими руками в ствол и боялся пошевелиться.
  
  -- Да он весь трясётся от холода, стучит зубами. Давно там сидит?
  
  -- Почти что с час битый.
  
  -- Спускайся, Васютка!
  
  -- Не могу, тётка Ядва, руки занемели от холода.
  
  -- Спускайся, говорю!
  
  -- Боюсь, сорвусь.
  
  -- Я подхвачу, не бойся!
  
  -- Пальцы заледенели, не разжать.
  
  Ядя сбегала в хату и вернулась с Гапкиным топором.
  
  -- Держись!
  
  Стукнула обухом по заледенелому стволу раз, другой, на третий мальчонку стряхнуло с дерева. Бухнулся прямо на Ядю, она подхватила, сама чуть не упала, но сдюжила - только присела под тяжестью.
  
  -- Чей ты?
  
  -- Мамкин.
  
  -- Кто мамка твоя?
  
  -- Он тёткин Гапкин сын, -- боязливо признался приятель незадачливого стрелка.
  
  * * *
  
  -- Гапка отворяй! Мальца твоего принесла.
  
  Старостиха остолбенела, потом накинулась на Ядю:
  
  -- Что ты с ним уделала... Живой ли, чего он молчит?
  
  -- Ему язык отняло от холода и страха, что от мамки влетит за кабанью охоту.
  
  -- Положь его на мою постелю.
  
  Ядя быстро сняла с мальчишки задубелую с мороза одежду.
  
  -- Дай, Гапка, настойки зубровочной, я его разотру
  
  Васька открыл глаза, начал лихорадочно вскрикивать, задыхаться и вдруг заревел.
  
  -- Мам, я больше не буду!
  
  -- Ты, Ядва, и ему дай глоток зубровки для сугреву, -- сказала Гапка, которую Ядя не подпустила к трясущемуся мальчишке.
  
  * * *
  
  Когда Васька согрелся и уснул, старостиха Гапка долго молчала, сжав узкие губы в ниточку и опустив глаза, и вдруг пригласила Ядю в свой чистый зальчик для гостей на чай, хоть раньше и на порог хаты не пустила бы. Воды бы напиться не вынесла, если бы та и попросила.
  
  -- Гляжу, ты детная была, -- сказала Гапка, неловко прихлёбывая чай из блюдечка - мешал длинный толстый нос. - Про детишков радеешь.
  
  -- Была когда-то, -- утёрла Ядя глаза уголком косынки и посмотрела в сторону. -- А что у тебя в углу под зеркалом стоит за чудо чудное?
  
  -- Тумбочка немецкая, ещё мамкино приданое.
  
  Красивую тумбочку на завитых чугунных ножках да ещё с колёсиками, накрытую кружевной накидкой, Гапка приспособила под горку для всяких дешёвых китайских безделушек - лебёдушек, ангелочков и панд.
  
   -- Ладный столик? Под лакировкой. Ни у кого такого нет.
  
  -- Не столик это, Гапка, а машинка с ножным приводом.
  
  -- Какая ещё машинка?
  
  -- Швейная.
  
  -- Да ну тя в баню!
  
  -- А вот и посмотри!
  
  Ядя смахнула безделушки в кружевную накидку, отжала запоры и выдвинула швейную машинку.
  
  -- Ой-ты! А мамка покойная не сказала, что у неё за богатство таится.
  
  В потайном выдвижном ящичке сохранились иголки, нитки и даже пара отвёрток.
  
  -- Керосином надо смазать, где поржавело.
  
  -- От керосина ещё больше заржавеет, -- возразила Ядя, -- машинного масло бы сюда.
  
  -- Где его взять-то? Наши казаки рыбачат на лодках с вёслами. Моторов машинных нет.
  
  -- Бабы ваши вазелином душистым мажутся?
  
  -- Ага, когда руки порепаются. Есть такой припас.
  
  -- А где берёте?
  
  -- На барахолке в Нульшаде бабы втихаря от казаков покупают.
  
  -- Подойдёт.
  
  * * *
  
  Ядя за три дня отладила старинную швейную машинку с ножным приводом. Поставила латки на одёжки Гапкиным ребятишкам, подлатала постельное бельё. Вскоре в хату к Гапке потянулись другие казачки с ворохом прохудившейся одежды. Ядя едва успевала выполнять заказы.
  
  -- Где ты шить так ловко научилась, Ядва?
  
  -- Тюрьма всему научит, бабы.
  
  Гапка долго терпела толчею в хате, но наконец не выдержала:
  
  -- День и ночь стучишь да стучишь! Неча в моей хате швейню устраивать, Ядва. Забирай машинку к деду Мандрыке на хату и шей там. Тебя заказами на всю зиму завалят.
  
  -- А за дедушкой Мандрыкой ухаживать?
  
  -- Дед на бабском довольствии и догляде проживёт, я накажу казачкам, чтоб за ним смотрели поочерёдки. Ты знай шей нам и себе самой.
  
  -- Мне самой ничего не нужно.
  
  * * *
  
  Ядя целыми днями давила ногой педаль машинки за починкой чужого белья. Занятые по хозяйству казачки приводили к ней детей для присмотра. Мандрыкина хата быстро превратилась в настоящий детский сад.
  
  -- Не надоедают они тебе, Ядва? - удивилась Гапка.
  
  -- Приводите, бабы, детки мне не в тягость, а в радость.
  
  ГЛАВА 2.13. СНОВА С КАЗАКАМИ
  
  Шальные ветра не дали озеру замёрзнуть ровно и гладко. Нагромоздили торчком льдины выше человеческого роста, когда лёд окончательно замёрз. Объезжая ледяные торосы, вздыбленные где торчком, где под наклоном, Тарас Скуйбида привёз по озеру бабам в посёлок полные сани мороженой рыбы.
  
  -- Ядва, собирайся с вещами на выход!
  
  -- А что стряслось, Тарас?
  
  -- Ничего.
  
  -- Макс приехал?
  
  -- Нет. Садись в сани.
  
  -- Зачем?
  
  -- Поживёшь до весны у нас.
  
  -- А правщик? В запрете у него я ведь.
  
  -- Уехал в Сибирь, чтоб местечко нам на жительство присмотреть. Приедет только на пасху, а ты нам сейчас нужная.
  
  -- Опять на казаков кашеварить?
  
  -- Кнышик управится со стряпнёй. Охота пошла удачная, ондатра дюже пушистая и сытая. Не хватает скорняков, чтоб шкурки выделывать.
  
  -- В таборе у баб для меня работы по шитью много, -- возразила Ядя. - Да и за детишками тоже присмотреть кому-то надо.
  
  -- Без тебя бабы раньше управлялись.
  
  -- Мы её не отпустим! - загородила высоченная Гапка низенькую Ядю. -- Оставь нам! Она годная в деле.
  
  -- Не могу. По-первое, атаман дал слово Максуду не выпускать её из видимости и держать при себе, а по-другое, очень нужна помощь скорнякам. Ондатра так и прёт в ловушки, а Ядва ловко со шкурками управляется. Атаман сам видел, как она заячьи шкурки выделывает.
  
  -- Будто бы других баб мало вам на помощь, -- фыркнула Гапка.
  
  -- Ты сама сможешь ондатру ободрать и шкурку выделать?
  
  -- Ни в жизнь к крысе не прикоснусь! - вздёрнула толстый нос Гапка. - Но Ядву вам не отдам.
  
  -- Агафья, мать твою за ногу! Я тут командую.
  
  -- Сам подумай, Тарас, -- по швейному дело работы ей у нас невпроворот. Обносились и бабы, и дети, а ты нас на барахолку в Нульшад за китайскими шмотками больше не пускаешь.
  
  -- Неча вам из тугаёв высовываться - нерусские власти лютуют. Нукеров на нашу голову накличете. Сидите тихо в зарослях, здоровее будете. Максуд обещался всех нас по весне тайком в Сибирь перекинуть к нашим единоверным братьям. Там никакой басурман русского казака не достанет.
  
  -- Пусть девок молодых шить научит, тогда её отпустим.
  
  -- Марью и Дарью из Кошенковых уже обучила, -- сказала Ядя. -- Сами напросились.
  
  -- Тогда айда в сани, Ядва! Нечего бабью придурь слушать.
  
  ГЛАВА 2.14.ЯДЯ КОЖЕМЯКА
  
  Над казачьим станом стоял какой-то странный дух. Ядя принюхалась и скривилась. Поразил резкий, неприятный запах, не запах, а настоящая вонь.
  
  -- Что за зловоние у вас развели, Тарас?
  
  -- Привыкай. Обычный скорняжий смрад. Страдная пора для шкуродельства. Заготавливаем шкурки для Максуда. С того и живём, пока нам жить дают.
  
  -- А где у вас скорняжьи мастерские?
  
  -- Погодь, иди к себе в стряпку, передохни и обустройся на новом старом месте.
  
  -- В стряпке жить? Там же Кнышик теперь хозяйничает.
  
  -- Кнышик там кухарничает, а обитает он с казаками в общей казарме, как ему и положено по званию. Вон к твоей стряпке казаки уже дорожку от снега поширше расчистили, а то Кнышику всё лень было.
  
  * * *
  
  -- Шурпа наша приспела, кухарчик?
  
  Кнышик, пыхтя и отдуваясь, принёс обед казакам в скорняжную хату, чтобы не отвлекались от дела, а кушали по очереди на рабочем месте. Так распорядился атаман - работы невпроворот, отдыхать некогда.
  
  -- Куда мне вашу жратву поставить? Заставили весь стол шкурками.
  
  Скуйбида убрал стопку снятых шкурок со стола, освободил место, чтобы Кнышик поставил бак с едой. Потом шкурки ободранных зверьков он вынес из скорняжной на мороз, чтобы подвесить под стрехой, а из-за двери крикнул:
  
  -- Всем приятного аппетиту!
  
   -- Спасибо... -- ответил за всех Тарас Скуйбида. -- Эй, Ядва! Уморилась ондатру обдирать?
  
  -- Да нет.
  
  -- Пора и отдохнуть, а заодно и перекусить. Иди к нам за стол!
  
  Тарас ткнул вилкой в бак и вытащил целую тушку для разделки на куски.
  
  -- Кушай, кушай! Ондатра, что та кура на вкус, -- подложил Скуйбида Яде ещё кусочек в миску.
  
  -- Вкусно, да привкус какой-то непонятный.
  
  -- Мускусом отдаёт, а мускус - ценная приправа.
  
  * * *
  
  -- Вот и перекусили, пора и за дело.
  
  Стопка необработанных шкурок быстро уменьшалась.
  
  -- Ты не торопись... Главное, тщательнее шкурку освободить от остатков мяса и жира. Потом натягиваешь её мехом внутрь на болванку и мездришь от огузка к голове.
  
  -- Что такое огузок?
  
  -- Подхвостие.
  
  -- Ой, а тут дырочка малюсенькая, прости безрукую!
  
  -- Это не ты виноватая, просто одну ондатру другая покусала. Дырки от случайных разрезов и покусов обязательно зашивай мелкими стежками "ёлочкой", а то за дырявую шкурку Максуд меньше заплатит.
  
  Ядя вычистила шкурку и хотела повесить на сушку, но Скуйбида вырвал её у Яди:
  
  -- Ну что ты творишь! Говорил же тебе, на деревянную правилку шкурку надевай мездрой наружу, а потом развешивай их под потолком на вот этих крючьях.
  
  -- Что такое мездра?
  
  -- Обратная сторона шкурки, которую ты чистила. Пока очищенная шкурка ещё сохнет, на ней проступают капли жира. Убирай их чистой тряпочкой.
  
  Скуйбида разложил подготовленные к сушке шкурки, часть их выбросил в корзину под столом:
  
  -- Э, ты зачем мою работу загубил?
  
  -- Брак Максуд не примет - это нашим казачкам на продажу в Нульшаде, когда безопасно туда ходить станет.
  
  -- А когда безопасно?
  
  -- Как снег сойдёт, так следов бабьих никто не приметит... Учти, Ядва, первосортные шкурки должны иметь высокую, ровную, блестящую ость и густой пух. Мездра только белая, чистая. А если пятнышко синевы останется на животике и боках - то пусть так и будет, если оно без коричневого оттенка от гнили. И сортируй шкурки по возрасту.
  
  -- Как тут их разберёшь?
  
  -- У взрослых ондатр мех менее густой и блестящий, с остатками старой ости, ну, длинных волосков таких. У молодых мех более блестящий и пушистый. Поняла?
  
  -- Не дура, Тарас. Там и понимать нечего - из молодой ондатры шапка лёгкая получится.
  
  -- Ага, особенно, если шкурки от самочек... Поторапливайся, Ядва, скоро приедет машина за шкурьём для фабрики Максуда.
  
  -- Как скоро? - обрадовалась Ядя.
  
  -- Недельки через три.
  
  * * *
  
  Вошёл атаман, впустил в скорняжню с морозного воздуха облако пара.
  
  -- Поторапливайтесь, казаки! Максуд ждёт шкурки... Ну и как, Ядва, с ондатрой работать лучше, чем зайца выделывать?
  
  -- Дед Гнат, можно мне с вами на ловлю ондатры сходить?
  
  -- Ни к чему бабе охотничья справа.
  
  -- Так то ж новое дело! Ну, хоть одним глазком глянуть.
  
  -- Хех, любопытная - всё ей покажи и расскажи. Глянуть-то можно. Для того нам и даден прибор недразор, чтоб ондатру подо льдом высмотреть. Вдоволь налюбуешься, коли не замёрзншь. Только вот ещё тебе бы тулуп и валенки подобрать по таким морозам. Потом как-нибудь поищу на складах, не торопи меня.
  
  ГЛАВА 2.16. ЛЕДОВАЯ КРАСА
  
  На берегу у казачьего стана скал нет, берег ровный, волнами вылизанный, а вот если у Приоздара подъехать по льду вплотную к прибрежным скалам, причудливо украшенным наплесковым льдом и закрученными штормовым ветром бахромками сосулек, то можно и застыть от удивления с открытым ртом. Чарующая краса наплескового льда просто завораживает.
  
  Тяжёлая, пленённая морозом вода под шквалистым ветром быстро замерзает и творит неописуемую красу. Отвесные скалы у Приоздара украшены прозрачными и сахарно-белыми изваяниями, прямыми или ажурными ветвистыми сосульками.
  
  Быстро застывшие в мороз брызги от вспененных бурей волн на прибрежных скалах оставляют водяные развесистые, зубчатые и полукруглые наледи-сосули, похожие на причудливые украшения. На ярком солнце они переливаются разными цветами, как в детском калейдоскопе.
  
  Первые лучи восходящего солнца наполняют обычно белоснежные и прозрачные ледяные глыбы таинственным золотистым сиянием. Лёд на заходе солнца переливается багрянцем и блестит сколами льдинок, словно убегают вдаль красные искорки.
  
  Пещерки-гроты, выбитые в скалах волнами, забраны сосулями, как ледяными решётками. Такие ледяные скульптуры намерзают каждую зиму. Особенно красивы ледяные кружева при заходе солнца, когда на короткое время солнечный свет освещает внутренность пещерки, превращая её в таинственное обиталище духов.
  
  В некоторых местах гладкий лёд поражает удивительной прозрачностью -- при замерзании вода очищается от мути. Подо льдом она тоже прозрачная - волны не взбивают муть со дна. Когда лёд совсем новый и рядом нет трещин, ощущение такое что стоишь над бездной, куда можно тотчас провалиться. Но часто в толще ледового покрова на озере можно заметить вкрапления вмороженных пузырей воздуха, удивительные узоры и причудливые извивы трещин. Из-за мельчайших пузырьков лёд местами приобретает молочный оттенок.
  
  Грузовик из Приоздара добирался до казачьего стана напрямик по льду, хотя прямить путь по льду не всегда удаётся.
  
  На первый взгляд, кажется, легко и просто прокатиться на машине с ветерком по гладкому и толстому льду да так, чтобы веером из-под колёс разлеталась снежная пыль. С берега лёд кажется гладким, как местами припорошенное снегом матовое стекло, - езжай себе да жми на газ. А на самом деле по прямой проехать невозможно из-за извилистых трещин, торосистых преград и снежных валов-наносов.
  
  На пути от Приоздара к казачьему стану водителя подстерегают предательские полыньи, скрытые тонким льдом, не выдерживающие даже веса человека. Ветер раздвигает льдины - трещина будет пошире автоколеи. Она после разлома мгновенно смерзается тонким льдом, который быстро запорашивает снежной поземкой. Опасная ловушка для пешеходов и машин.
  
  Иногда лёд очень и очень скользкий, с идеальной зеркальной поверхностью, так что машину может закрутить на месте, если резко затормозить. Но не везде на льду зеркальная гладь. Местами лёд на озере шероховат, волнист и бугрист, как застывшая рябь на воде, вроде тёрки. Машина на ледовой дороге время от времени подскакивает и на снежных валах -- плотных наддувах снега. Ледяные преграды от замёрзших трещин и заснеженных низких торосов бьют по колёсной подвеске машины.
  
  Водителю нужно внимательно смотреть, что там у него впереди под колёсами. Чистый лёд более прочный, а чем больше снега наметёт, тем тоньше ледовая поверхность. Лёд голубого цвета - самый прочный, белый - в два раза менее надёжный, а серый, матово-белый или с желтоватым оттенком - самый ненадёжный. Езда на машине по льду - всегда игра с судьбой. Проложенные ледовые дороги, отмеченные вешками, проживут недолго - ветер разнесёт вешки, сдвинет и поломает лёд.
  
  * * *
  
  -- Байдак, будь добренький, машина из Приоздара по льду за шкурками не приезжала?
  
  Бельмоглазый казак пожал плечами.
  
  -- Была с утра и уехала.
  
  Ядя помрачнела лицом и осторожно спросила:
  
  -- Макс за рулём или кто был?
  
  -- Арыстан... Максуду сейчас не до нас -- по пустыне джут прошёл.
  
  -- Из джута мешки делают, я такой носила вместо рубашки.
  
  -- Не то... Джут в пустыне -- поголовный падёж скота от бескормицы.
  
  -- С чего бы вдруг?
  
  -- Летом без дождей выгорели травы, а зима как сбесилась - короткая оттепель, затем лютый мороз.
  
  -- Скот замерзает насмерть?
  
  - Падёж от бескормицы, а не от мороза. Гололедица погребает подножные корма под твёрдым настом.
  
  -- Ледяной глазурью покрывает, как торт?
  
  -- Вроде того... Скот копытом лёд не пробьёт. А потом ещё и небывалые снегопады навалились. Скот пал, люди -- на грани смерти.
  
  -- Местные же тысячи лет в пустыне жили и не вымерли.
  
  -- Не скажи... Джуты не раз обезлюживали пустыню.
  
  ГЛАВА 2.17. НА ЛЬДУ ПО ОНДАТРУ
  
  Добротная русская печка в стряпке хорошо держала тепло - не остывала до полудня. Ядя проснулась до света от громкого стука в дверь. Выглянула в окошко.
  
  -- Чего тебе, дед Гнат?
  
  -- Ядва, не вставай! Полежи пока в тепле, понежься, а то за окном морозец за сорок с малым лишком, зато без ветра. Как раз для ловли по ондатре. Ничо, нас солнышко подогреет на льду, как только высоко подымется... Я тебе одёжку в сенцах бросил - тёплые штаны, кофту, майки с начёсом, чапан и валенки. Синтетика, но тёплая. Одевайся не торопко потеплее и выходи с нами на лёд у пристани. Сама напросилась на охоту с казаками.
  
  В мороз без ветра холода не чуешь - воздух сухой. Раскалённое добела солнце словно нехотя, но как-то встало и заставило Ядю зажмуриться. Кругом ослепительно бело, не видно, где кончается берег под снегом и начинается лёд, заснеженный у берега. Воздух искрится от невидимых глазом льдинок. Мороз аж захватывает дух, когда вздохнёшь глубоко. Покалывает в груди
  
  -- Байдак, так это та самая ондатрина хатка? - показала Ядя на серо-жёлтый бугорок из огрызков тростника на льду.
  
  -- Она и есть, -- ответил казак, косясь на неё здоровым глазом.
  
  -- Зверьки, наверное, мёрзнут, -- пожалела Ядя. -- Дрожат, как полусонные, в своих хатках.
  
  -- Эх, и сказанула! Ондатра зимой не спит, как сурок, -- тёплый мех её согревает. Подо льдом шустро носится целый день, выискивает самые лакомые корневища, сама увидишь. Хочешь, покажу, как мы ловушки ставим на их подводных тропах?
  
  Подошёл атаман и сурово буркнул:
  
  -- Байдак, хватит болтать попусту, пора за дело... Зимний отлов в ондатровых хатках - самый прибыльный. В лютые морозы у ондатры мех намного гуще, и цена шкурки больше, Ядва, сама пойми, не маленькая поди. Пошли, тебе всё расскажу и покажу.
  
  Дед Гнат подвёл Ядю к краю прямоугольной полыньи.
  
  -- Самолов для онтдатры совсем не то, что петля на зайцев у деда Мандрыки. Смотри и смекай что к чему.
  
  Байдак вмешался:
  
  -- Да разглядеть подлёдные пути ондатры легко, если ветер сдует со льда снег. Тогда лёд прозрачный, легко высмотреть её на чистом месте.
  
  -- Как?
  
   -- По дорожкам из пузырьков сама увидишь, где снуют в воде ондатры, да и самих зверьков иногда можно увидеть под прозрачным льдом, как за витриной из прозрачного стекла.
  
  -- Где ты витрины магазинов видел, чучело тугайное?
  
  -- Бывал в Нульшаде и Сарышкане, если что... Ты загляни-ка в майну... Вода подо льдом прозрачная до дна. Где её взмутили, там ондатра пошуровала. Ты ниже прибор опусти к самой майне, так лучше видно.
  
  От ледяной воды руки свело судорогой. Ядя уронила в промоину японский прибор, который казаки именовали "недразор". Он позволял охотникам выслеживать движение зверьков в подземных норах и под непрозрачным льдом.
  
  -- Ныряй, Ядва! Максуд нас убьёт за такую дорогущую штуковину.
  
  Ядя камнем бухнулась в ледяную воду. Оторопели казаки.
  
  -- Потопнет баба!
  
  -- Тем не глубоко, двух метров не будет.
  
  -- Так вода ледяная же! Ты бы хоть верёвкой её обвязал, Байдак.
  
  -- Я только шутканул. Не думал же, что она мырнёт.
  
  Минуты через две Ядя вынырнула, отплёвываясь от воды.
  
  -- Держи свой прибор, Байдак!
  
  -- Я ж не со зла сбрехнул, а ты сдуру в воду - бух!
  
  Мороз был нешуточный да и, как назло, ветер разыгрался. Спасибо, что Байдак вовремя руку протянул и вытащил Ядю. Всю одежду на ней вмиг сковало ледяной бронёй. Прыгала и приседала, чтобы согреться. В местах сгиба на локтях и коленях китайская синтетика лопнула, открывая белёсое тело с красноватыми пятнами. Ядя пыталась скинуть заледеневшие одёжки, но они намертво примёрзли к телу.
  
  Нелегко ей было бы без Байдака выбраться на лёд - задубелый стёганый чапан, майки, штаны, кальсоны и валенки с портянками сковывают по рукам и ногам, откуда только силы взялись выкарабкаться на скользкий лёд.
  
  -- Ну, Ядва, ты счастливица... не всяк здоровенный мужик сумеет выбраться на лёд из воды, дажить коли каким-то чудом словчит, так не добраться ему до берега в промокшей насквозь одежде, а спастись без людской подмоги уже никак - замёрзнет насмерть.
  
  Ядю со всех сторон слегка поколачивали и тормошили казаки, чтобы отогреть. Приковылял от соседней майны-полыньи и дед Гнат.
  
  -- Бегом в баню, она с утра истоплена. Одежду и бельё тебе бабы принесут. Я уже Кнышика за ними в посёлок погнал.
  
  -- Зачем мне бабы?
  
  -- Они тебя в бане веничком по спине похлещут и выстуженную поясницу промнут до косточек.
  
  -- Бабы ваши мне скорей бока намнут за то, что я снова с казаками живу.
  
  -- А я думал, вы поладили. Мир будто бы у вас.
  
  -- Перемирие.
  
  ГЛАВА 2.18. ВЕСТОЧКА ОТ МАКСУДА
  
  -- Чего казаки с ранья всполошились? - прибежала Яде со всеми вместе на пристань у закованного льдом озера.
  
  -- Максуд снова машину за готовыми шкурками должен прислать, говорили же тебе. Последняя поездка в этот год по ледовому пути.
  
  Ядя до боли в глазах всмотрелась против солнца в искрящуюся ледяную гладь и заметила чёрную точку - приближающийся грузовик.
  
  -- Ядва, помоги казакам сначала выгрузить припасы, а потом шкурками машину загрузите.
  
  Припасы были самые немудрёные - масло, мука, крупа, сухие дрожжи, чай, но всего много.
  
  -- Арыстан, для меня никакой весточки от Макса? - спросила Ядя у водителя.
  
  -- Для тебя -- ничего. Максуд сунул мне какую-то дурацкую писульку, не пойми что и неизвестно для кого. На-ка прочитай.
  
  Ядя развернула записку и прочитала: "Я2. Люблю и помню. Жди". И заревела во весь голос.
  
  -- Кто умер?
  
  -- Не умер. Живой он.
  
  -- Кто?
  
  -- Мой Максик.
  
  -- С чего бы ему помирать?
  
  -- Джут же по всей пустыне.
  
  -- Джут города не губит, не со скота люди в городе живут.
  
  * * *
  
  После ледяной купели Ядя больше на лёд не выходила. Выделывала шкурки и кашеварила на казаков. До конца весны, а в марте Ядю снова разбудил среди ночи пушечный бой - грохотали весенние льдины.
  
  ГЛАВА 2.19. ПОСЛЕДНЯЯ СЧАСТЛИВАЯ ВЕСНА
  
  На озере Йылкапаш всегда так. С дуновением тёплого переменчивого ветра лёд приходит в движение, раскалывается, льдины напирают друг на дружку и на открытой воде с разгона ударяются одна на одну. На берегу слышится непрерывный гул, как при взлёте самолётов. Мощный выплеск сдавленной льдами воды подбрасывает длинные острые осколки - они разлетаются далеко вокруг по подтаявшему льду. Нарастающий грохот вздыбленных и рассыпающих льдин похож на артподготовку приближающегося фронта.
  
  Как только утихнет ветер, после грохота от ударов льдины о льдину наступает тишина. Слышен только шорох сосулек, осыпающихся с высоко торчащих торосов. Ледовый покров воркливо шумит, прощаясь с былым белым безмолвием.
  
  * * *
  
  В начале апреля у берегов заплескалась открытая вода, и Ядя словно очнулась от ледяного забвения, сердце затрепетало от радости - скоро увидит Макса.
  
  Лютая зима как-то незаметно сгинула, как летом ящерка от страха юрко зарывается в песок. За три дня жаркие ветра нагнали в тугаи весну, а остатки льда отогнали до самого небосклона белой полоской среди голубой глади.
  
  Улетели на север стаи уток и гусей, за ними потянулись в небе клин за клином журавли. В тугаях стало меньше птичьего щебета - северные пташки подались в родные места, остались юркие трясогузки да сорокопуты. Рядом с человеческим жильём прыгают с ветки на ветку воробьи, хозяйничают в мусоре вороны, стрекочут сороки, если высмотрят в зарослях человека. У оттаявшего озера на камне над водой или на ветке, склоняющейся к самой воде, подолгу неподвижно сидят маленькие пёстрые длинноклювые зимородки. Терпеливо высматривают мелкую рыбёшку и ловко выхватывают её из воды.
  
  Вернулся из Африки и заливистый тугайный соловушка, как же без него. Слушая его незамысловатые трели, Ядя всегда тихо плакала в уголок косынки, если никто не видит. За год в казачьем стане средь русских казаков Ядя словно позабыла про то неизбывное зло, что преследовало и угнетало её почти всю жизнь.
  
  -- Чего ты застыла у причала, как памятник? - окликнул её Скуйбида.
  
  -- Жду Макса моего, Тарас.
  
  -- Максуд приплывает к нам обычно не раньше конца мая за последней партией выделанных шкурок.
  
  Предчувствие скорой встречи с Максудом радовало её не меньше, чем встреча весеннего тепла после лютой зимы. Скоротечная весенняя прохлада неумолимо катилась к жаркому лету. Охота на пушистых ондатр давно закончилась, отощавшие сурки ещё не отъелись после зимней спячки. Казаки и казачки давно отсеялись на полосках и грядках. Козлята, ягнята и телята уже паслись на нежной пока травке.
  
  * * *
  
  Православную Пасху отпраздновали без правщика.
  
  -- Дед Гнат, ты ж говорил, правщик должен бы вернуться к святому празднику.
  
  -- А ты боялась, его дожидаючи?
  
  -- Ну да, как же не забоишься такого грозного мужика.
  
  -- Успокойся, не будет его у нас больше.
  
  -- И где он теперь?
  
  -- Там, где ты была долгие годы.
  
  -- За колючкой, а за что?
  
  -- За веру православную и право прозываться русским. Он же по кровям из местных дракырстанцев. Для них как бы изменщик и отступник веры басурманский... Да ладно, дай бог ему выжить в зинданах у иноверных. Ты у нас останешься или к бабам переселишься?
  
  Ядя от переезда в женский посёлок отказалась наотрез.
  
  -- Что мне там делать? Дед Мандрыка помер, мне не нужно больше ни за кем доглядывать, а мой милый Макс обещал к лету забрать меня отсюда. Я буду здесь его ждать.
  
  Ядя опять стряпала на всех, помогала казакам рыбачить и тихо ждала своего счастья. В лодке, выбирая сети, всякий раз пристально вглядывалась в водную даль, но Максуда всё не было. Вечерами подолгу простаивала на пристани, высматривая катер. И дождалась...
  
  * * *
  
  В конце мая к шаткому деревянному причалу пристал моторный баркас. Ядя кинулась к трапу и едва узнала Максуда - так сильно похудел, осунулся. Распухшее лицо всё в синяках и кровоподтёках. Еле держался на ногах, два рыбака свели его по трапу на пристань.
  
  -- Макс, кто тебя так? - выдохнула Ядя сквозь слёзы.
  
  -- Нашлись правоверные добродеи с югов.
  
  -- Зачем тебе автомат? Не воевать, а торговать тебе сам бог велел.
  
  -- Вас защищать.
  
  -- От кого?
  
  -- От напасти с юга. А ты собирайся... спасайся.
  
  -- От кого спасться-то?
  
  -- Немытые бородачи в широких штанах валом валят к нам с южных гор. Их уже не остановить!
  
  -- Неужто так страшно?
  
  -- Страшно всем, а моим казакам страшней всего -- всех русских вырежут под корень, а дракырстанцев загонят в кочевую дикость.
  
  Ядя недоверчиво покачала головой.
  
  -- Может, пронесёт?
  
  -- Поднимайся на борт. Марат высадит тебя в безопасном месте, а потом за тобой прилетит самолёт. Улетай и помни обо мне.
  
  -- А если я тут с тобой в тугаях затаюсь?
  
  -- Шагай на борт по трапу... Иначе мне тебя не сберечь.
  
  -- Нет, я останусь с тобой до самой смерти, Макс!
  
  -- Дура ты... Тебя, неверную, бородачи не пощадят. Повезёт, если сразу перережут глотку, а не измордуют да изнасилуют всем скопом.
  
  -- Может, и не зарежут. Всякое видала.
  
  -- Кого не зарежут, того посадят на цепь на всю жизнь. Ступай быстрей на катер, Марат торопится вернутся на Балыкчи за своей семьёй.
  
  -- А русским казакам что скажу? Ихнему атаману Гнату?
  
  -- Ему и знать ничего не надо.
  
  -- А ты как же, Максик?
  
  -- У казаков месячишку отлежусь, травами мне русские бабы раны залечат, а там видно будет.
  
  -- Бородачи с автоматами сюда не нагрянут?
  
  -- Как знать? Хотя вроде бы им нечего тут грабить... Скота нет, товарной рыбы нет, электроники нет, рабов на продажу мало, денег и золота нет, складов со съестными припасами тоже. Нечем поживиться, а им только наживу подавай. Не стоит испытывать судьбу - всяко может статься, а то и накроют нас тут всем скопом, не бородачи, так полицейские нукеры.
  
  -- А ты как же?
  
  -- Там видно будет, нечего загадывать. Меня даже свои не простят. Сдадут, чтобы откупиться от бородатых головорезов без усов.
  
  -- Расстаёмся навсегда?
  
  -- Видать, так небу угодно. Мне на моей земле помирать, а тебе - на твоей. Обнимемся на прощание, Ядва, только ты не слишком крепко обнимай, не дави сильно, - раны кровят, швы ещё не сняли. Да не реви ты! Сколько помню, у тебя всегда глаза на мокром месте.
  
  ГЛАВА 2.20 ОСТРОВ НЕЧИСТОТ И НЕЧИСТИ
  
  Баркас швыряло по хлёстким волнам под встречным ветром. Ядю мутило от качки. Рулевой Марат молчал всю дорогу. Хмурил лоб, озирался и кривился от боли. Лицо его тоже было избито в кровь - глаза спрятались в узкие щёлочки под опухшими веками. Губы кровоточили, он слизывал кровь и с отвращением сплёвывал. Беспокойно озирался по сторонам и вздрагивал.
  
  -- Чего боишься, Марат? Берегов не видно, а беспилотники не летают в такую погоду.
  
  В ответ ни единого слова, только кровавые плевки. И наконец Марат ткнул пальцем куда-то вдаль:
  
  -- Остров нечистот и нечисти!
  
  Пальцем указал на клочок суши с горой мусора на нём. Марату с трудом удалось пристать к берегу, чтобы высадить Ядю. У причала болталась полузатонувшая баржа. Волны раскололи её ровно напополам о камни совсем недавно. Мусор ещё не до конца вымыло прибоем из разверстого трюма. На ржавом железе бортов -- свежие пулевые пробоины. Кто-то развлекался никчёмной стрельбой. Наверняка уж не местные.
  
  * * *
  
  Баркас исчез из виду быстрей, чем Ядя успела осмотреться на новом месте. Остров этот давно превратили в скотомогильник. Повсюду валялись костяки лошадей и коров. Похоже, падаль свозили сюда, чтобы не распространять заразу, ящур или что ещё там. Закопать дохлятину в каменистой пустыне трудно - под тонким слоем глины или песка открывается сплошной камень. Похоже, со временем этот остров-скотомогильник приспособили и под свалку - тут всюду громоздились кучи свежего мусора, который ещё не разнесло ветром. Пластиковые упаковки и бутылки. Мусор городской, из Приоздара. Других городов и за сотни километров не сыщешь в округе.
  
  Посреди острова высился глинобитный мазар. Такие мавзолеи обычно ставят над могилой святого. Видно, местный покойник был не слишком свят, если его мавзолей соседствовал с городскими отходами. Или местные веру в него утратили. Мазар был похож на череп мертвеца, сходства с костяком ему добавляли два сухих тополя, росших с двух сторон от входа. На каждом осталось по пять обрезанных суков, словно мертвец из-под земли вздымал к небу костлявые руки.
  
  * * *
  
  Ядя глянула на бескрайний водный простор с пенными барашками над волнами, высматривая самолёт, который её спасёт, но погода явно нелётная. Мало того что тучи не разошлись, так на западе над водой медленно поднималась чёрная полоса. Чернота всё сгущалась, постепенно занимая всё небо. Её прорезали молнии, но дождя пока не было. Молнии сверкали, не переставая, но ни разу не ударили в остров. Всё так же резвился круговой ветерок, разнося упаковочный мусор. Не поймёшь, с какой стороны дует, так часто ветер менял направление.
  
  Очень скоро он перерос в нешуточный буран. На воде вздымались трёхметровые валы. Волны иногда почти накрывали островок, смывая лёгкий мусор. Ядя отступила к чёрной пасти куполообразного мазара - сюда не докатывалась вода. Как раз вовремя, потому что тут началось такое! Ливень не просто проливался на землю, а вихрящийся ветер хлестал дождевыми струями в разные стороны, нещадно бил в лицо. От греха подальше, Ядя скользнула вглубь мазара через полукруглый вход.
  
  -- Чёрта побери, как тут темно!
  
  В непроглядной тьме прогрохотал давно знакомый и такой ненавистный голос:
  
  -- Ну и за каким бесом ты меня вызвала?
  
  -- Я беса не вызывала, Володенька.
  
  -- Ты только чертыхнулась, а я тут как тут. Сама сняла с себя защиту от нечистой силы. Никто и ничто тебе не поможет - ты тут одна среди костей.
  
  -- Ты где? Покажись, окаянный.
  
  Под круглым сводом мазара из тьмы проступили расплывчатые очертания призрака.
  
  -- Зачем опять пришёл? Год уже как про тебя забыла, когда завязала заговорный узелок на арматурине в Приоздаре.
  
  -- Тот узелок давно ветер по ниткам разнёс.
  
  -- Зачем опять явился?
  
  -- По твою порочную душу.
  
  -- Все мои пороки от тебя.
  
  -- Хе-хе, не обманывай себя. Пороки людские рождаются за миг до появления человека на свет, а русские особо порочны ещё до рождения.
  
  -- Я не русская, а хелицерачка.
  
  -- Поскреби любого хелицерака, и найдёшь русского. Чёрного кобеля не отмоешь добела, а проклятого русака тем более.
  
  -- Кем русские прокляты?
  
  -- Всеми народами, ближними и дальними.
  
  -- С чего вдруг так?
  
  -- Вы не хотите жить по-людски.
  
  -- Это по-каковски надобно бы русским жить?
  
  -- А вот так: покоряйся сильному и завидуй богатому. Вы, русские, превозноситесь: мы не европейцы, не азиаты, даже не евразийцы, а только русские, ни под кем нам не бывать. Потому и прокляты, что нельзя выделяться среди прочих, а надо бы давно уже к кому-нибудь прилепиться и покориться, а не жить наособицу.
  
  -- Может, ваша нечистая сила всех остальных людей и ломит, а русские не поддаются злым.
  
  Призрак кивнул, будто одобрил это.
  
  -- Не поддаются целиком и полностью, но их власти на стороне вселенского зла. И с каждым новым поколением поборников тьмы среди русских правителей всё больше и больше нарождается. Мы воспитываем для вас разумных властителей, они-то понимают, каким силам нужно служить.
  
  -- Русские с чужого чиха не живут.
  
  -- Русских уже раздробили на части по разным государствам, а вы никак не уймётесь.
  
  -- Ладно, пусть я русская, согласна. Худо-бедно живём двенадцать веков содружно, союзно, сплочённо, пусть другие народы делятся, как амёбы болотные, а мы не желаем. И впредь будем так жить.
  
  - Забудь о русском возрождении, мы этого не допустим! - загрохотало эхо под куполом мазара.
  
  Ядя и призрак, с ненавистью глядя друг на друга, какое-то время безмолвствовали. Призрак нависал над ней чёрной тучей, Ядя сидела на корточках у глинобитной стены. Оба застыли в неподвижности -- она словно превратилась в окаменевшие изваяния, а он -- в застывшее изображение на экране.
  
  Потом Ядя очнулась, дёрнулась, как от удара электрическим током:
  
  -- Теперь-то после всех мытарств в чём я провинилась?
  
  -- Ты всё вынашиваешь...
  
  -- Сам знаешь, я никогда больше не смогу выносить ребёнка.
  
  -- Ты вынашиваешь в себе семена русского духа, всюду сеешь их и тем самым противишься силам зла - мешаешь нам окончательно уничтожить русских.
  
  -- Пусть даже я буду для тебя русской, а не хелицерачкой, но что именно вам, нечистикам, русские сделали, Володенька?
  
   -- Русские - последний заслон на пути победоносного наступления сил Тьмы по всей земле. С уничтожением последнего русака наступит эра торжествующей дикости, полной вседозволенности, настоящего разгула демонизма. Время окончательного освобождения человеческих душ от последних оков.
  
  -- От остатков совести?
  
  Очертания призрака исполнилось багровыми тонами, а внутри призрачного видения затрепетали языки адского пламени. По стенам глинобитного мазара заплясали пурпурные разводы. Вдоль стен поползли чёрные змеи. Зашипели, вздымаясь и раздувая капюшоны.
  
  -- Не напугаешь адскими гадами, бесяка! Для кобры в каменистой пустыне слишком холодно зимой. Это мультяшка.
  
   -- Нет - наваждение и совращение.
  
   -- Гипнозом меня больше не возьмёшь, Володенька.
  
   -- Ты всё такая же! - снова громыхнул загробный голос, усиленный эхом от пустых стен. - Вы, русские безрассудны в бешеной отваге. Вас не остановить, если не ослепить сознание и затуманить вам разум.
  
  -- Что ты всегда надо мной и проделывал - дурил мне голову, чтоб я свихнулась... Не задурить вам русских, нечисть поганая.
  
  -- Может, нам вас всех и не сломить, но даже среди вашего простонародья всегда водились поборники сил тьмы, те ещё русожоры, похлеще гитлерюк! Намного яростнее и непримиримее, чем дьяволопоклонники. Они нам всегда в помощь. Запомни - русских больше никогда не будет, только так и никак иначе!
  
  Ярость призрака, мгновенно возникшая, так же мгновенно и утихла, словно ушла, как вода в песок пустыни. Над Ядей нависала безобидная, как бы и беспомощная тень. Призрак прикрыл дурноцветные глаза белёсыми веками.
  
  -- Ты уже выдохся, Володенька. Бледный и бесцветный. Тебя скоро свои же утащат в пекло -- ты не справился даже со мной, не заставил наложить на себя руки. На тебе твои же чертяки крест поставят.
  
   -- Ну произноси при мне этого слова! - вновь заиграл цветными сполохами в глазах призрак, но скоро поблёк. -- Ну что ж, ну и распадусь на субэлементарные частицы в адской бездне. Но другие будут продолжать наше дело. И рано или поздно они построят на русских землях совершенно новый мир... угодный Темнейшему владыке.
  
  -- Когда же это будет?
  
  -- Это случится тогда, когда все русские люди... или по крайней мере большинство из них станут похожими на двурушников, лжецов и предателей своего же народа. Когда чужие лицедеи будут со сцены оплёвывать русских, а русские будут смеяться и хлопать в ладоши и покупать билеты на их бесовские представления, вот тогда мы вас победим. Все наши поборники при властных погонах -- полиция, прокуратура и суды будут отпускать на волю преступников -- чужеродных насильников и убийц русских людей, а самих русских за малейшую попытку к самозащите упекать за решётку на долгие годы.
  
  -- Всё равно всех русских не задавите.
  
  -- Да, нелегко это сделать... А главное -- не так скоро... невозможно быстро совратить всех русских. Годы, десятилетия, а то и сотни лет пройдут. Но к нам примыкает всё больше подельников из вашенских же. Полковника полиции кормит банда уголовников-инородцев. Второстепенный областной правитель из властной верхушки кормится от президентов из враждебных приграничных государств. С их помощью мы русских рано или поздно задавим. Только боюсь, к тому времени наш союзник, свободный западный мир, и сам одряхлеет. Вот что жалко мне, ну просто до обидного! Но даже умирая, наш мир всё равно утащит вас за собой в бездну. Воцарится хаос и без гуманитарных бомбардировок с безопасных высот. Пусть даже ядерная война случится - всё нам на пользу.
  
  -- Тебе так нравится разрушение всего мира?
  
  -- Первородный хаос и беспорядок царили ещё до установления порядка и зарождения плотской жизни, а затем и разума.
  
  -- Вам хочется всех уморить?
  
  -- Мы не кровожадные. Достаточно вернуть вас в животное и скотское состояние, чтобы восстановить природное равновесие на планете. Нам нужен не человек, а лютый звероскот, жадный до жратвы, похоти и развлечений. Ведь до зарождения человеческого разума это был наш мир. Разум-то мы в вас и погасим навеки. С детьми и молодёжью у нас почти получилось. Осталось дождаться...
  
  -- Когда умрут пожилые и старики?
  
  -- Дождаться русского преображения.
  
  -- И в кого русские превратятся?
  
  -- Даже не превратятся, а перевратятся.
  
  -- Переврутся?
  
  -- Обратятся в нелюдей сами собой, а не их переврут. Получится не народ, а беспамятное народонаселение.
  
  Ничего не выражающие дурноцветные глаза призрака, упёршиеся в неё, тускнели все больше, мертвели, и казалось, застынут сейчас навечно, а сам призрак, повисев в воздухе ещё секунду-другую, бесшумно опадёт на землю хлопьями белёсой золы. Но не опал, даже не покачнулся. Безжизненные глаза его дрогнули, зрачки засветились дурноцветными пятнами.
  
  -- Протяни мне руку! -- раздался глухой звук, как из бочки.
  
  -- Ты не утянешь меня в бездну, Володенька. Ты бесплотен.
  
  -- Да, русский мир пока ещё сопротивляется нашему натиску, как и ты мне. Но в конечном счёте с ходом тысячелетий сам по себе ваш мир не меняется. Он прост и понятен. Очень прост, как людская озверелость и алчность. Лень, высокомерие, сребролюбие и стяжательство, наслаждение насилием и унижением ближнего в вас не искоренить никому. Зло неизбежно победит, раз уж даже русские стали поклоняться идолам потреблядства.
  
  В чёрных глазах демона снова устрашающе вспыхнули дурноцветные огоньки. Зрачки будто бы окутались языками пламени. Они то увеличивались, то превращались в узкие щёлочки, как у кота, и тут же снова становились прежними.
  
  -- Ты исчезнешь, если я в тебя перестану верить, -- скривила губы Ядя в издевательской насмешке.
  
  -- А вот и посмотрим... -- Призрак начал расти ввысь. -- Вострепещи, ничтожная! Я посылаю на тебя огонь.
  
  Молния ударила в остров, земля содрогнулась у Яди под ногами, по куполу мазара пробежала трещина. Нерешительность в глазах Яди истаяла, испарилась мгновенно, как и страх, брови сурово сошлись.
  
  -- Сгинь, нечистый!
  
  Ядя трижды перекрестилась и жарко зашептала:
  
  -- Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением!
  
  И перекрестилась.
  
  -- Молитвами меня не проймёшь, вы давно мертвы для веры.
  
  Ядя едва успела отскочить - трещина в куполе разошлась ещё шире, на глинобитный пол обрушились обломки глиняного купола. Из дыры в нём внутрь мазара змеёй вползла воронка чёрного крутовихря и повернулась разверстым зевом к Яде, чтобы поглотить её.
  
  -- Ступай-ка со мной вон в тот чёрный зев адского смерча. Он тебя засосёт прямо в преисподнюю.
  
  Ядя вздрогнула и прислушалась. Вдали застрекотали моторы гидросамолёта. Чёрная вертящаяся воронка вплотную приблизилась к призраку. Только теперь Ядя осмелилась поднять руку и отереть пот со лба, с щёк.
  
  -- Вот и конец твоей власти надо мной! Меня сейчас спасут, а ты исчезнешь - ты не смеешь являться мне на людях, ха-ха!
  
  -- Не дождёшься! Спасения тебе не будет никогда.
  
  -- Ну и пусть... Зато другие спасутся.
  
  Самолётный стрёкот всё ближе, а зев чёрного смерча вплотную приблизился к призраку и, грозя затянуть бесплотную тень в себя.
  
  -- Я ухожу, твоя сила взяла, -- глухо прорычал призрак, -- но я тебя не оставлю победительницей. Пострадай, пусть в краткий миг до приводнения гидросамолёта перед тобой промелькнёт в памяти вся твоя прошлая, пропащая жизнь. Вспомни и ужаснись.
  
  -- Ни за что!
  
  Но Ядя против воли вспомнила всё, о чём хотелось забыть, прежде чем поплавки гидросамолёта коснулись воды.
  
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. О ЧЁМ БЫ ХОТЕЛОСЬ ЗАБЫТЬ
  
  ГЛАВА 3.1. ВПЕРЁД - В ПРОШЛОЕ
  
  Самое мрачное воспоминание у Яди - работа на заводе...
  
  Яде припало родиться уже в те времена, когда владельцы заводов отказались от безлюдного производства. Промышленные предприятия с роботизированными производственными цепочками поначалу были очень выгодны их владельцам. Никакой вентиляции, цеха без освещения и отопления. Не надо заботься о гигиене, питании и спецовках для рабочих. Ведь заменившие их роботы не требуют повышения зарплаты, больничных листков, премиальных выплат и отпусков. Роботы не бастуют. Работают круглосуточно с перерывом только на ремонт и техобслуживание. Никаких тебе побочных затрат. Выгодно было очень, что и говорить, но ненадолго -- роботы не покупают ширпотреба и прочих товаров широкого спроса, а на пособие по безработице человек из общества неограниченного потребления особо не накупится. Тормозится кругооборот финансового обращения.
  
  Некогда в Древнем Мире воду из реки на поля подавали примитивные насосы, вОроты которых крутили рабы. Рабы были дёшевы. Любой набег на соседей поставлял рабочую силу, о которой не надо заботиться. Мускульная сила рабов была всегда в избытке. Подохнут прежние, подгонят новых. Когда всех чужаков в ближней округе переловили и переморили, доставлять рабов из дальних мест стало накладно. Рабы вздорожали.
  
  Тогда на приводах насосов к вОротам наловчились припрягать тягловую скотину -- волов, ослов, мулов или лошадей. Такие устройства для откачки воды из горных выработок продержались на угольных шахтах до двадцатого века. Но со временем и скотина вздорожала - подскочили цены на овёс и комбикорм. Выгодней скот пускать на мясо, ездить и пахать на нём. Лошадиную силу заменили паровые двигатели, потом двухтактные дизели, а за ними и электромоторы.
  
  Автоматизация и роботизация на безлюдных производствах выкинула на улицу множество безработных. Глобальное общество всеобщего и неограниченного потребления упёрлось в потолок своего развития, люди выродились, изнежились и ослабели от безделия. А им хотелось больше и больше потреблять, всего много и сразу. Рост потребления не удержать. Людское стадо долгое время содержали на избыточной химическом кормёжке и синтетических слабоалкогольных напитках. Безработные толстели до одышки даже при неторопливой ходьбе, но всё так же жрали как не в себя. Бездельники не переставали желать и жевать. На всех не хватало пищехимикатов и социальных пособий.
  
  Вспыхнули уличные беспорядки зажравшихся потребителей. Для удовлетворения их растущих запросов пришлось поднять налоги на сверхбогатых людей, но и те взбрыкнули против неумелых действий правительств и правителей. Прибыли предприниматели уводили в тень.
  
   Государственная казна пустела. Для предотвращения недовольства и возмущений ненужное население морили вспышками всё новых вирусных инфекций. Но вирусологи не поспевали выводить новые штаммы, а люди всё же плодились в избытке, хоть и получали бесплатно противозачаточные таблетки да мёрли от вирусных атак. Пробовали по-иному одурманить вечно недовольных потребителей и потреблядей. Всячески отвлекали их от поисков смысла жизни и избыточной жрачки, от деторождения - навязывали гомосексуализм и гендерное равенство. Возжигали страсти к порочным наслаждениям, ведущим к инфарктам и инсультам. Процветали спортбизнес со ставками на победителя, кабаки и забегаловки на каждом шагу, ночные клубы и бордели, полулегальные наркопритоны.
  
  Всё напрасно. Безудержный рост потребностей и извечное устремление к дешёвому шику заставили бездельный люд требовать от властей всё больше наслаждений - изощрённой едой, азартными играми, утончёнными пороками вплоть до узаконенной зоофилии. Распалённый страстями и легкодоступными развлечениями недополучивший потребитель опять возроптал - мы достойны лучшего. Наше правило -- бери от жизни всё. Всего и побольше. Здесь и сейчас. Вынь да положь, сука!
  
  Из года в год стихийные бунты и уличные погромы не унимались. Огромные затраты на восстановление разгромленного имущества и страховое возмещение убытков частным владельцам подорвали финансовую мощь общества неограниченного потребления. Государства и банки надрывались в судорожных усилиях, дабы восстановить хоть какой-то порядок. Содержание неработающих бездельников для хозяев мира стало слишком затратным. Крайне невыгодно держать нахлебников на бесплатных подачках, а ведь только выгода, барыш и вообще ненасытная алчность движут миром, разве не так, по-вашему?
  
  После решительного отрешения от сверхценных идей вроде той, что человек человеку друг, товарищ и брат или скромность украшает человека, а умеренность во всём полезна для здоровья, уличная толпа уже удержу не знала. Тем более давно устарел призыв: да возлюбите ближнего своего, как самого себя. Ежедневные сообщения в новостях о найденных на улицах трупах равнодушные и бездушные обываки перестали замечать.
  
  Одними карательными мерами зажравшегося индивидуя не удержать в стойле. А не превратить ли до предела недовольных обывателей снова в послушный и вечно голодный скот? Простое ужесточение строгости закона может только навредить общественному спокойствию. Строгие запреты в духе церковных заповедей и самоограничения могут выковывать у человека стойкость к жизненным невзгодам, тягу к труду и творчеству, а творчество и вольные научные изыскания давным-давно запрещены законом. Могут появиться сильные личности и пытливые умы. А это уже чревато дурными последствиями для наследственно правящих верхов.
  
  И тогда горстку гениальных мыслителей самого просвещённого века осенило озарение - до тошноты пресыщенная толпа это ведь несметное множество дешёвых рабов. Но сытый и благополучный обывака добровольно работать на чужого дядю не станет. И именитые учёные-социологи выполнили государственный заказ, решили-таки задачу восстановления устойчивого порядка в зажравшемся обществе.
  
  Чтобы усмирить ненасытную утробу, её следует обездолить. Не жрать в три горла из всегда полной кормушки, а каждый миг задумываться о куске хлеба насущного. Незачем тратиться на бешено дорогое техобслуживание заводских роботов, достаточно снова запрячь в приводное колесо промышленности бесправных и почти бесплатных рабов, каких неисчислимое множество и каких не жалко. Рабство снова стало выгодным.
  
  Заводы вернулись к станкам былых времён, требовавшим от человека тяжёлого труда. Пресыщенное общество порочных развлечений переродилось в распылённую на обозлённых одиночек толпу из вечно озабоченных работяг, мечтающих о сытном ужине перед коротким сном, за которым последует ранняя побудка - и снова на работу. Колесо приводного ворота для обездоленных рабов обернулось беличьим колесом судьбы, в котором несёшься со всей прытью, но всегда остаёшься на одном и том же месте. Никакого продвижения, никакого пробуждения сознания, что и требуется для устойчивости любого общества.
  
  Учёные-обществоведы получили за своё гениальное открытие нового общественного обустройства Нобелевскую премию, хотя к тому времени сама задумка Нобеля обернулась поощрением жуликов и пройдох от науки и искусства. Премия извратила и обесценила саму себя. К нобелиатам относились как к ловким карточным шулерам. Немножко завидовали свалившемуся с неба богатству, но ничуть не уважали.
  
  Снова выросли рабочие окраины с печками на угле в тесных коморках. В заморочки зелёных экологов больше не верили. Ветроэнергетику, солнечные панели и приливные электрогенераторы давно похерили. Угля много, он дешёвый. Топить углём, торфом и даже дровами выгодно владельцам электростанций, а только личная выгода движет прогрессом, опять же не так ли? На заводских подъездных путях снова запыхтели паровозы, правда, начинённые электроникой. Увы, и тут не всё так ладно.
  
  Замаячила угроза появления рабочего движения против гнёта работодателей. Но из примеров в истории известно, что для того, чтобы стать сплочённой политической силой, трудящимся придётся пройти путь длиной не менее полутора веков. Пока же такой опасности не было. Тем более что верховные власти и владельцы предприятий сами заблаговременно пошли на создание "народных" партий и поднадзорных профсоюзов, чтобы своевременно выпускать пар недовольства из бурлящего котла извечной человеческой ненависти к начальству. Пока что получалось.
  
  Яде жутко не повезло родиться в эпоху нового индустриального рабства.
  
  ГЛАВА 3.2. ЗАДВОРКИ ПАМЯТИ ДЕТСТВА
  
  Произошло это с ней не вдруг и началось не сразу. Долго нарывало, да не засохло струпом, не отвалилось, а прорвалось как-то вдруг. Разобраться не просто, проще поверить. Как знать, откуда пришла к ней, тогда ещё молодой Яде, в тот пагубный день такая злостная уверенность... Нет, не злостная уверенность, а зверская решимость.
  
  Знала бы заранее, так десять раз перестраховалась, соломки постелила, чтоб мягче падать. Не раз обманывала себя, заговаривала, как малого ребёнка, утешительными словами. Но потом, когда совсем уж стало невмоготу, просто руки опустились. А затем рука сама собой поднялась на...
  
  Она давно уверилась, что такое рано или поздно придёт к ней. Страха не было совсем. Ядя не боялась. Только тревожилась, хватит ли у ней сил признаться в этом хотя бы себе самой.
  
  ***
  
  И вот снова беда с этими руками за станком на заводе... Сводит их, что ли. Деревенеют, как от уколов обезболивающего, пальцы не сжать. Едва сделав первый шаг, сын тут же выучился первому слову "а-ручки". Сыну уже пять годков. Теперь вот такущий бутуз, как поднимешь, чуть руки себе не оборвёшь. Особенно, когда укачиваешь на руках перед сном и целуешь крохотную родинку на щёчке. Спящие дети, они самые тяжёлые.
  
  Сыночку пять лет. В пять лет свобода подарена человеку навсегда. Он запросто найдёт, как ею распорядиться без присмотра родителей. Потом сложнее... Свободу легко потерять, лучше уж в детстве умереть, чем всю жизнь медленно опускаться в ярево греха, преображаясь в нелюдя.
  
  Всплывшие из-под спуда забытья Ядины воспоминания были не слишком радостные.
  
  * * *
  
  Ядя выросла на рабочей окраине. Двух-, трёх- и четырёхэтажки и частные домики сразу выходили на заболоченный пустырь, где обрывались городские улицы и начинались разбитые грунтовки, непроходимые весной и осенью.
  
  Никто этих грунтовок, просёлков и тропинок не размечал. Люди прокладывали свои пути, где, кому и как вздумается срезать угол между ржавыми кучами металлолома по серо-стальной равнине, перечёркнутой чёрными линиями электропередач, тянувшихся на ажурных мачтах до самой полоски неясного леса на горизонте.
  
  Небо в дымке и горизонт в голубоватой дымке, как будто на всё легла лёгкая газовая накидка. Неприглядной с виду стала новейшая эпоха царствования тяжёлой индустрии, когда забыли о зелёной энергетике. А запах какой -- горчинка гари и кислинка окалины от гор залежавшегося шлака. Грунтовки вьются заячьими петлями и стягиваются в узлы, вливаясь в асфальтовые дороги, а те уходят к неясному лесу на горизонте и пропадают за ним. Там, насколько хватает глаз, все твоё кончается, а что начинается за дальней далью, тоже будет твоим, просто не подоспело время. Так Яде хотелось думать в детстве.
  
  Всё далёкое в дымке, как на поседевшей старинной фотографии, а что ближе к тебе -- оживает и оживляется. Ползущие букашки грузовиков с прицепами, длинные гусеницы железнодорожных составов, живой огонь из заводских труб, клубы дыма и пара. Самолёты высоко в небе гудят, как майские жуки в тополиной листве тёплым вечером, когда кора на прямом белом стволе пирамидального тополя к ночи остаётся ещё тёплой, стоит лишь прикоснуться ладонью.
  
  Жёлтый полицейский вертолёт завис, как стрекоза, в воздухе. Придирчиво отслеживает порядок на земле. А мал-человек издали такой незаметный, словно всё вокруг и без него обустроилось. Будто бы всему, как и тебе в пять лет, навсегда подарена свобода. Всё само по себе, и никто не спрашивает тебя, за кем и за чем следовать. Да и как иначе?
  
  Когда твой отец на службе и мать весь день на работе, тебе на шею вешают ключ на шнурке и не считают царапин на девчоночьих коленках. И не боятся за тебя. Преступности почти нет - новый индустриальный мир породил суровых людей и обрёк маньяков-убийц на прозябание на тёмной стороне жизни. Пусть даже твой двор и проходной, а машины с опаской въезжают в узкие арки со стёртыми от соприкосновений с кузовами кирпичными стенами, бояться тут некого. Убийцы и растлители сами боятся самосуда и расправы со стороны разъярённых мужиков и баб с твоего двора.
  
  Индустриальная эпоха с тяжёлым трудом выковывает сильных телом и духом людей, всегда готовых сплотиться хотя бы и на короткое время. Стальных дверей на подъездах и решёток на окнах тогда уже не было. Грабёж средь бела дня стал смертельно опасным промыслом. Люди в заводских районах скоры на расправу. Ворам туго живётся. Правоохранители с ног собьются искать свидетелей убийства воришки-форточника с проломленной головой. В тесных дворах на рабочей окраине своих не сдают, а с железякой в руке умеет обращаться каждый.
  
  В любом дворе теперь прятались двухэтажные сарайчики для домашнего хлама и съестных заготовок на зиму в подвалах под ними. Самый глухой уголок двора рядом с непременной мусоркой. Яде в детстве ничуть не страшно было ходить по тёмным закоулкам вечерами. Жутко стало заглядывать за сараи во дворе после того, как незнакомый дядька отвёл Ядю в тупичок у мусорки, дал конфетку и начал зачем-то шарить у неё под платьицем. Ядя вырвалась и убежала, а дядька прошипел ей вслед: "Ты всё равно будешь моей. Никуда не денешься... Ты же любишь побаловаться ручкой в трусиках между ног".
  
  Лица его Ядя не запомнила, не лицо - мертвенно-бледная вытянутая маска. Скривлённый в ухмылке рот с кривыми зубами и опущенными уголками губ. Запомнились дурноцветные глаза растлителя. Они перемигивались сменяющимися огоньками с красно-оранжевого, жёлтого, синеватого до тёмного фиолета и тускнели непроглядной чёрной пустотой. Но чаще вспыхивали огоньки - красный, жёлтый, зелёный. Дядькины дурноцветные глаза приходили к ней ночью в пугающих снах.
  
  ГЛАВА 3.3. ЗА СТАНКОМ В ТУМАНЕ ИЗ ОХЛАЖДАЮЩЕЙ ЭМУЛЬСИИ
  
  Ядя на острове нечисти нечистот прокручивала в памяти бесконечную ленту упорхнувшего прошлого с его радостями и страхами. Словно бы хотелось ей страстно выведать первоначальную природу своей пагубы, навалившейся на неё...
  
  Вот Ядю за станком стукнули по правому плечу.
  
  -- Чего тебе? -- вскинула голову она, съёжилась, но оборачиваться не стала, словно боялась увидеть что-то страшное, от чего придётся краснеть и ходить с опущенными глазами.
  
  Чудаковатый наладчик тихо обошёл станок, на этот раз сзади снова постучал Ядю теперь уже по левому плечу, сам же с невинным видом пристроился справа. Тыльной стороной руки Ядя мягко поправила на лбу выбившуюся из-под косынки прядку рыжеватых волос и переступила с ноги на ногу, чтобы снять усталость с затёкших за рабочий день ступней. Вздохнула и с усталым лицом, без улыбки, повернулась к шутнику:
  
  -- Мало тебе девок? С ними заигрывай.
  
  Наладчика будто бы обидели или самого разыграли.
  
  -- А чего ты, пианистка, поворачиваешься направо? Я ж тебя по левому плечу стукнул.
  
  Интересные у него были уши. Оттопыренные и вместе с тем какие-то свёрнутые в трубочку, как прихваченные морозом листья. Он, не мигая, смотрел на Ядю из-под конопатых век голубоватыми слезящимися глазами. Казалось, будто это его самого только что хлопнули по плечу в перерыве на перекуре в весёлой компании. Вот он и с недоумённой улыбкой недоверчиво всматривается в тех, кто выставил перед ним большой палец.
  
  -- Нутром чую, -- бесцветным голосом ответила Ядя.
  
  -- Ага, понятно -- ты ведьма. У тебя резьба с левым заходом.
  
  -- Сам ведьмак добрый.
  
  Наладчик покрутил пальцем у виска, там осталось чёрное пятно. Ядя потупилась, потёрла занемевшие пальцы и то ли вздохнула, то ли охнула:
  
  -- Отстань. Не мешай работать.
  
  -- На работу не жадничай, пианисточка.... Вон стрелочка часовая уже на сгон рабочей смены повернула.
  
  Наладчик указал чёрным от смазки пальцем на часы, висевшие над проходом в соседний токарный цех.
  
  -- Ступай себе с миром.
  
  -- В знак примирения разрешите вас пош-шупать на прош-шание за гибкий стан, мадам.
  
  Ядя замахнулась на него тряпкой.
  
  -- Ого, тут не стан, а целая станина, -- дурашливо увернулся наладчик.
  
  Его железная тумбочка для инструмента под замком стояла рядом со станком Яди. Наладчик взялся за недавно протёртую Ядей дверцу -- на ней остались следы от чёрной пятерни -- и с грохотом высыпал свой инструмент в тумбочку, захлопнул дверцу ногой. На этот раз на дверце остался чёрный рифлёный отпечаток от рабочего ботинка. Навесил замок и заботливо размазал грязные пятна на шкафчике промасленной тряпочкой.
  
  Ядя поморщилась от грохота железяк. У кончиков губ и у глаз собрались морщинки, но головы она не поднимала, даже когда стрелка цеховых часов показала конец смены. Наладчик все ещё стоял над душой и бурчал себе под нос:
  
  -- Ядька, к тебе, как той кобыле кованой, ни с какого боку на подкатишь... Была у нас одна такая. Как пришла, так по три нормы из-под неё на проход вылетали. Потом расценки -- бац! -- наполовину срезали... И гуляй, Вася... По три сотни получала и не охала, а потом за полторы потела.
  
  -- Ну и что?
  
  -- А ничего... Подпоили в конце третьей смены да всем участком малые пацанята отодрали, а девки стояли рядом и ржали в тряпочку. На следующий день со стыда уволилась. Ты орден сутулого хочешь заработать?
  
  -- Гуляй, Вася, -- без злобы повернулась к нему Ядя.
  
  Наладчик постучал грязным пальцем по циферблату наручных часов, потом себе по лбу -- там и там оставил чёрные пятна -- потом буркнул на прощание:
  
  -- Ретиво ты в передовики метишь.
  
  -- Ну, что я тебе сделала? Что ты меня за душу тянешь?
  
  -- А не суйся поперёк батьки в пекло, пианистка.
  
  - Работаю, как умею.
  
  -- Воробей дальше плюнет, чем ты видишь... Начальникам только бы петлю на рабочей шее потуже затянуть... А ты им высший класс на своём станке показываешь, как тот пацан в деревне перед девками на велосипеде выпендривается. Тебе бы только хомут поярче и бубенцы позвончей, и понеслась савраска без кнута!
  
  -- Иди-ка ты по-доброму на самом деле, а?
  
  В голосе Яди не было обиды.
  
  -- Цех без премии оставила, расценки скостила, передовичка. Сама хлёстко под хвост получила за покушение на неприкосновенную личность начальника цеха. Кто тебя гонит так работать? Всех денег все равно не заработаешь.
  
  Наладчик тараторил быстро, в такт каждому слову прикрывал слезящиеся голубые глаза подрагивающими ресницами.
  
  -- На кого я покушалась?
  
  -- Будет тебе за вчерашний наскок на начальство, попомни!
  
  Он неловко дёрнул рукой, то ли прощаясь, то ли поправляя замасленную кепочку на соломенных кудрях, и пошёл по длинному проходу, в который со всех сторон вливался поток рабочих, идущих со смены переодеваться в гардеробы.
  
  ГЛАВА 3.4. ОДУРЬ, СОН И ЯВЬ
  
  Вчера после тяжёлого рабочего дня навстречу ей как-то уж слишком шустро торопилась вторая смена, словно не отпускала её домой. Знакомые здоровались. Ядя кивала всем невпопад, рассеянной улыбкой отвечала на шутки.
  
  -- Ой, батька идеть! - дёрнула за рукав одна станочница другую, едва не выбив из её рук только что полученный у гигиенистки кусок чёрного мыла. -- Бежим в обход, а то подвалит за что-нибудь.
  
  Ядя тоже свято верила, что "батька", начальник цеха, в любой момент имеет право "подвалить" кому угодно. На то в цеху начальник, а в хате муж. Ай, да некогда задумываться над глупостями...
  
  Всякое с ней бывало, но чтобы уж так сильно занемели руки, как вчера в конце смены, -- редко, очень редко. Усталая Ядя не примечала встречных и поперечных. Такая вот на неё находила вдруг странная оторопелость.
  
  Начальник цеха, высоко задрав орлиный нос и повелительно поджав губы, смело шёл навстречу людскому потоку, не сбавляя напористости начальственной поступи. Испуганные работяги расступались. Ядя же, уставившись в начальника невидящим взглядом, шла прямо на него. Начальник выразительно нахмурился и нетерпеливо дёрнул шеей, ещё пристальней глядя на Ядю, словно собирался одним грозным взглядом смести её с пути.
  
  Но Ядя, сонная тетеря, как шла себе, так и шла, не выказывая никакого уважения к высокому администратору и даже миноритарному держателю акций их завода. Начальник остановился, и в этот самый момент Ядя налетела на него, ткнувшись лбом в начальственный нос.
  
  Начцеха ошалело отшатнулся, унимая кровь из носа пальцами. Кто-то из мастеров услужливо подскочил, предлагая платок.
  
  -- Тут недалеко медпункт, пан начальник.
  
  Ядя раскраснелась, прикрыла глаза от стыда и страха скомканной косынкой и, раскидывая в стороны косолапые ноги, вразвалку побежала с глаз долой. Жаркая испарина огненными иголочками исколола тело. Никто не виноват, что она такая недотёпистая. Ещё все говорят -- счастливая... Ей всегда, сколько она себя помнила, было стыдно за себя.
  
  "Батька" проронил только одно слово ей вдогонку:
  
  -- Вранецкая!
  
  Поморщился, красиво изломав чёрные брови на волевом лице, которое так и просилось на избирательный плакат кандидата в депутаты. Стрелочки первой седины на висках придавали его сухому лицу именно то выражение, которого добиваются художники, рисуя образ эффективного менеджера со взглядом, устремлённым в будущее предприятия с нарастающей прибылью.
  
  ***
  
  Это случилось вчера, а сегодня полусонная Ядя ещё топала и топала себе к выходу из цеха, шаркая тапочками по скользкому полу. Ватные ноги еле несли её, как чужие. У цехового экрана информации с текущими сообщениями собралась толпа.
  
  И надо бы торопиться домой, уже маленькая звёздочка беспокойства тревожно проблёскивала в воображении на краю поля зрения, как аварийная лампочка на панели станка. Ядя всё же задержалась и глянула из-за спин любопытных на панель с объявлениями.
  
  Среди пёстрой мешанины таблиц и графиков в глаза бросалось поздравление. На нём красовались розы -- белые и красные. Люди хохотали. Ядя пожала плечами. Цветы как цветы, чего уж там. Над красотой глупо смеяться. Не для того цветы цветут.
  
  Но смеялись из-за двух объявлений, неуместно размещённых на экране рядышком. Чёрным цветом с грозной жёлтой молнией:
  
  ПОЗОР!
  МАСТЕР КРУЧЕНОК В.А.
  ПРОПУСТИЛ БРАК ПО
  ТИПОРАЗМЕРУ 97790
  СРОЧНО ПРИМИТЕ МЕРЫ!
  АДМИНИСТРАЦИЯ.
  
  Ниже красными буквами с розочками:
  
  ПОЗДРАВЛЯЕМ!
  М-РА КРУЧЕНКА В.А.
  С ЗАКОННЫМ БРАКОМ.
  
  Ядя не прочувствовала несуразицы, с недоумением оглядела смеющиеся лица и отвернулась.
  
  -- Не торопись, пианистка, -- задержал её за локоток приставучий наладчик. -- Не всё прочитала. Сюда вон глянь!
  
  Ядя снова обернулась на экран. В левом нижнем углу в красной рамке разместили угрожающий текст. Не смогла заставить себя вчитаться в смысл. Запомнилось только: "Вранецкая Ядвига Бенедиктовна проявила себя злостной нарушительницей... в нарушение приказа начальника цеха... за невыполнение распоряжение мастера... депремировать по итогам месяца на 70% и наложить штраф согласно административному уложению".
  
  -- Служба быстрого реагирования оперативно сработала, -- хихикнул наладчик.
  
  ***
  
  На втором этаже, Ядя остановилась перед входом в гардероб, чтобы перевести дух.
  
  -- Вранецкая! -- окликнули её снизу. -- Погодь трошки!
  
  Ядя обернулась в полкорпуса и тяжело опёрлась на перила лестницы. Внизу стоял профорг в тщательно отутюженном костюме. Он всегда высоко задирал голову, поэтому ему сейчас совсем не трудно было смотреть на Ядю снизу вверх.
  
  -- Чего тебе?
  
  -- Я распорядился уже, чтобы стёрли приказ с табло.
  
  -- А пусть себе висит. Не камень на шее.
  
  -- Приказ этот незаконный в корне. Я уже переговорил с начальником цеха. Ему достаточно, чтобы ты просто извинилась за вчерашний агрессивный наскок на руководство. Начальник ещё не вник, чья ты дочка.
  
  -- Извинилась -- за что?
  
  -- Ты же его чуть с ног при всех не сбила. Подрыв авторитета руководства.
  
  -- До лампочки мне уже всё это.
  
  -- Я этого так не оставлю. Мы, профсоюзы, должны бороться за права трудящихся.
  
  - Знаю, как вы боретесь.
  
  -- Будь спокойна, больше пятидесяти процентов премии с тебя не снимут. Не имеют права. И штрафа не наложат. Ты ж член нашего профсоюза. Я на этом настою!
  
  Ядя безразлично махнула рукой в ответ и пошла наверх.
  
  ГЛАВА 3. 5. ПАРНАЯ ДУХОТА
  
  Перекрывая шум вентиляции, в гардеробе грохнула музыка. Как всегда, пересменка -- время релаксации. Заводские психологи таким вот образом пытались поднять настроение усталых работяг психоделическими плясками. И верно попадали в точку - многие начинали приплясывать под стук и грохот барабанной музыки. Перестук барабанов вернулся в современность из языческого прошлого и никак этот грохот вместо музыки не заткнуть.
  
  Демоническая тряска телесами под ритмичный грохот вызывает мистический трепет и жгучее возбуждение в подбрюшной области. Ядя пугалась этой музыки. Чуяла в ней нечто зловещее, как в истошных заклинаниях чёрного колдуна с копьём и в маске у костра. Ну, не любила она бесовских плясок. Боялась, что афроамериканская музыка всколыхнёт всю муть со дна её души.
  
  * * *
  
  Конопатая девчонка дремала в переодевалке с закрытыми глазами, прислонившись спиной к шкафчику.
  
  -- Опять не спишь ночами, Христя! -- крикнула ей Ядя, чтобы перекричать грохот музык и разбудить полусонную. -- И какая после этого работа?
  
  Девчонка открыла осоловелые глаза.
  
  -- Да ну тебя с твоей работой! Вчера в такой компашке побывала, глаз мне не дали сомкнуть. -- Девчонка протёрла глаза и сладко улыбнулась. -- Вот это, я понимаю, работа в ночную смену! Я подожду тебя, хочешь? - с заметным удовольствием потянулась окончательно очнувшаяся Христя, позёвывая. - Я быстро переоденусь.
  
  -- Ничего я не хочу уже. И никуда не тороплюсь.
  
  Обычно Ядя в гардеробе долго и старательно мылась под душем, чтобы муж не кривился: "Опять у тебя волосы мазутом провонялись. С тобой только в спецовке спать". Как-то Ядя в ответ сострила: "У меня в жилах течёт заводская кровь". На что муж фыркнул: "Не кровь у тебя, а охлаждающая эмульсия".
  
  Меняла промокшие за смену от орошения эмульсией одёжки -- ни халат, ни фартук из клеёнки не спасают от мелких брызг, так и курится маслянистый туман над станком. Даже нижнее бельё темнеет от не заметной глазу гари в заводском воздухе.
  
  Расчёсывала заметно поредевшие от частого мытья волосы, сушила их под феном, висевшим на стене у входа в душевую. "Ветерок с тебя последние волосы сдует, как пушинки с одуванчика", -- острила девчонка Христя. Ядя отмалчивалась. Шуток не понимала. Смазывала лицо кремом, протирала всё тело дезодорантом --- подарок от владельца завода всем работницам к женскому дню, дёшево отделался. Наводила нехитрую косметику, глядясь в расколотое зеркальце, прикреплённое к внутренней стенке шкафчика.
  
  "Кинь ты его, расколотое ведь... Век счастья не видать", -- охали заботливые подружки. Счастливая, по всеобщему мнению, Ядя в ответ только улыбалось. Зеркальце стоит полтинник. Хоть расколотое, но служит исправно, а жизнь свою Ядя всегда считала очень счастливой и не могла подумать иначе, так приучили -- добросовестный труженик всегда счастлив. Не только верила в это сама, но и старалась других уверить.
  
  Подводила глаза огрызком косметического карандаша, прячась за дверцу шкафчика. "Нашто, тётка Ядвига, очи мазюкаешь? -- хихикали молоденькие ученицы. -- Страшней чумы они уже не будут". Но тётке было всего лишь тридцать, а муж говорил, что ему нравятся только молоденькие.
  
  Окна гардероба без занавесок. Ядя всегда переодевалась в укромном уголке и одёргивала девочек, особенно конопатую напарницу Христю, если те слишком смело выставляли себя голяком напоказ в окна, под которыми часто глазели на голых девок пацаны-практиканты. Наставительно говорила девочкам, что муж её никогда не видел раздетой, хоть это и не правда. Она всегда строго учила их жизни, как понимала её. А сама исподтишка подсматривала, как девчонки накладывали косметику и как-то всякий раз по-новому расчёсывали волосы.
  
  * * *
  
  В тот день воздух в гардеробе ей показалось как-то особенно душным. Даже встревожилась -- не беременна ли она? Но провела в уме несложный подсчёт и успокоилась. Опустилась на лавочку, прислонилась спиной к дверце шкафчика и просидела так минут десять.
  
  -- Ядька, ты сегодня разве никуда не торопишься?
  
  Ядю сегодня как будто что-то удерживало, словно предостерегало от надвигающейся беды.
  
  -- Надо бы, Христя, да что-то не пускает меня домой.
  
  Ядя тяжело подняла веки и в переплетении цветных пятен перед глазами с трудом узнала Христину. Да и как узнать -- у девчонки всё лицо перемазано яичным желтком, даже конопушек не видно. Забавно торчит острый носик с жёлтой капелькой на самом конце.
  
  -- Дурная ты, Крыська. Приучишь в шестнадцать лет лицо к питательным маскам, а тридцать лет потеряешь его.
  
  -- А на кой мне лицо в старости? -- ответила та, заматываясь в широкое полотенце. -- Мне бы сейчас покрасоваться. Есть что показать.
  
  Была она такая меленькая, что под широким полотенцем и не заметишь, зато бюст - всем на зависть.
  
  -- Чудная ты сегодня... Случилось что?
  
  -- Если бы, -- вздохнула Ядя. - У меня никогда ничего не случается. А ты помылась уже?
  
  -- Нафиг надо, слегка ополоснулась... Меня позавчера в сауну водили, где олимпийские спортсмены парятся.
  
  -- В зеркало на себя посмотри -- кнопка кнопкой, в школе шестиклассница взрослей выглядит, а туда же с мужиками париться.
  
  -- Учи меня, учительница выискалась! У шестиклассницы не бывает такого бюста. Меня опять пригласили на компашку.
  
  -- Голыми сиськами перед мужиками трясти?
  
  -- Завидно? Пригласили, да адрес дать забыли. Ничего, я их быстро вычислю и из-под земли достану.
  
  -- Красивый парень?
  
  -- Который из них?
  
  -- Понятно. Хором с тобой забавлялись. Весёлые ребятки.
  
  -- Богатые и не жадные. Ты и рядом с такими не стояла.
  
  -- Куда уж мне.
  
  -- Лучше отгадай загадку -- какая первоапрельская шутка может оказаться новогодним подарком?
  
  -- Ну, не тяни... Я недогадливая.
  
  -- А ты месяцы посчитай, учительница! Первого апреля тебя трахнули -- к Новому году получай в подарок младенчика.
  
  -- Отвернись лучше, дай переодеться спокойно.
  
  -- Подумаешь! Что, не такая, как все, что ли?
  
  Ядя мельком глянулась в расколотое зеркальце. Левая бровь подведена выше правой. Ходи теперь с удивлённой рожей. За ушами слиплись сосульки волос. И эти щёки, их с каждым годом почему-то раздувает вширь.
  
  Глянула на свои распаренные руки и ноги, белые в красных точках, как в сыпи. Долго сжимала и разжимала занемевшие пальцы, потом поморщилась и до красных полос расчесала ногтями плечи. Затем быстро, словно пыталась накрыть присевшую бабочку, прижала прыгающую ямочку на левой щеке. В гардеробе действительно было душно, а Ядя в ванной или душевой всегда млела от пара.
  
  -- Какие у тебя печальные и выразительные глаза. Как у коровы, не обижайся, Ядька, я по-хорошему говорю.
  
  -- Сейчас замычу.
  
  Ядя снова прижала прыгающую ямочку на щеке. Уголок губ приподнялся сам собой, Ядя будто бы улыбнулась. Но это была не улыбка, улыбалась она вообще редко. Просто нервный тик. В зеркало ей лучше не смотреться. Этим летом сняла коронки с передних зубов, проелись, и никак не могла собраться да поставить новые.
  
   -- А я сегодня волосы вообще не мыла. -- Ядя сняла с головы полиэтиленовый пакет весь в капельках после душа. -- А то станешь мыть их каждый день, так и последние вылезут. И так уже почти лысая -- половина на расчёске остаётся.
  
  -- Это все из-за эмульсии за станком... Ты масло репейное втирать не пробовала?
  
  -- Чего я только в жизни не перепробовала... И мазаться кремом сегодня не буду. Потом все лицо, как под иголками.
  
  -- Ночевать тут собралась, что ли? -- Христина щёлкнула ключом в замке шкафчика. -- Мужик твой с голоду уже воет в пустой квартире, а ты тут рассиживаешься, как ясновельможная пани.
  
  -- Да как-то всё не так сегодня отчего-то.
  
  Ядя опустила глаза, чуть заметно улыбнулась и провела рукой по волосам, слипшимся на кончиках. Лицо её на миг посветлело. Подрагивающая ямочка на щеке исчезла. Ядя приподнялась и тут же охнула, поморщилась и надавила кулаком на поясницу.
  
  -- Счастливая ты, Ядька, такого мужика отхватила! Богатого и шляхтенного.
  
  Христина обняла за плечи старшую подругу, словно хотела сравнить, кто из них выше ростом.
  
  -- Маленькая ты стала какая-то.
  
  -- Стопталась, -- хрипло усмехнулась Ядя и увернулась от объятий.
  
  Из всех Христиных знакомых и подруг Ядя и на самом деле самая богатая, самая счастливая, самая обеспеченная. Все в один голос завидовали ей. Но Яде слишком мало радости было от такого счастья.
  
  * * *
  
  Христя переоделась в гардеробе в пастельных цветов пляжно-купальные трикошки, аппетитно выказывающие трясущиеся мяса-телеса. Ядя не позавидовала, а только вздохнула.
  
  Сегодня, как и всегда после смены, где-то на самом краешке внутреннего поля зрения загорелась мерцающая точка -- так быстро пульсируют, сливаясь одна с другой, цифры отсчёта долей секунд на электронном табло. Включилось время ожидания самого страшного.
  
  ГЛАВА 3.6. МАШИНАЛЬНАЯ ТЯГОМОТИНА
  
  С каждым днём Ядя ощущала в своих машинальных поступках и автоматических мыслях все меньше живости. Что-то затормозилось в её жизни, иначе бы не стали так часто приходить к ней воспоминания об ужасах из детства с растлителем за сараями и её ночных терзаниях. Она с ужасом ждала, что однажды наступит её самый чёрный день - и всё кончится, но обязательно плохо.
  
  Если в мыслях возникает догадка или намёк со стороны, что-то обязательно переменится в нас. Об этом никогда не скажешь прямо, в этом не признаешься даже себе самой, потому что это неотвратимо.
  
   * * *
  
  Когда рабы были дёшевы, их не жалели. Рабы вертели колесо, мёрли как мухи. Погонщики хлестали их кнутом. Потом бег рысцой по кругу быстро превращал даже здоровую лошадь в разбитую клячу. Теперь колесо жизни само вертит тобой.
  
  Изо дня в день много лет подряд ровно через десять минут после конца рабочей смены Ядя выключала станок, обмакивала ветошь в жёлтую эмульсию и смывала серую маслянистую грязь с оцарапанных ограждений станка. Когда вернулись в индустриальную эпоху, этот станок, похоже, откопали где-то на промышленной свалке. За свою долгую-предолгую жизнь его столько раз перекрашивали, что по облупленным кусочкам красочного покрытия, как по кольцам спиленного дерева, можно было посчитать, сколько капитальных ремонтов он пережил.
  
  Судя по слоям, он был когда-то красным, зелёным и жёлтым и даже серо-буро-малиновым, всех слоёв не сосчитать. Теперь вот стал серым. И кто знает, сколько ещё слоёв краски наложат после ремонта, прежде чем отправят на переплавку. Но спишут его не скоро. Автоматизация? Замена оборудования? Нате вам! Станок будут эксплуатировать до самого износа, как и человека при нём. Роботы слишком дороги, зато рабы дёшевы.
  
  Изо дня в день, отмыв руки, Ядя снимала с головы заляпанную грязью косынку (забудешься, хватишь рукой -- и тут же чёрное пятно, снова дома стирать) и шла по скользкому от эмульсии полу, где железному, где бетонному, в гардероб переодеваться. Ничего не менялось в этом раз и навсегда заведённом распорядке жизни. Ничего не случалось. Ничего не происходило. А Ядя не хотела, да и не смогла бы ничего изменить.
  
  Изо дня в день Ядя в конце смены машинально елозила тряпкой по станку, глядя невидящими глазами в воображаемое пространство перед собой, лихорадочно припоминала, что осталось сделать со вчерашнего дня по дому. Всегда такая уймища дел... Восемь лет... девять, нет, уже десять лет замужем, а такая же безрукая хозяйка, как будто только вчера из-под венца, сказала бы свекровь. Говорила это не раз и ещё скажет.
  
  Ядя в уме прикидывала, как бы ей вечером ловчей выкрутиться по хозяйству, чтобы выкроить себе хотя бы часок для отдыха за вязанием. Но всё как-то не складывалось. Чем тщательнее она планировала свои домашние дела сегодня, тем больше оставалось у неё работы по дому на завтра.
  
  Чистота и порядок уживаются вместе, но прекрасно обходятся друг без друга. Порядок всегда регламентирован, а чистота уже дело вкуса. Чистота даже в помыслах - всегда относительна и неоднозначна, что уж там говорить про порядочность... Проведя пальцем по чужому подоконнику, мы гневно выставляем напоказ собранную пыль и тут же, отвернувшись, вытираем палец платком не первой свежести.
  
  Разделавшись с уборкой рабочего места, Ядя машинально ополаскивала руки под жёлтой струёй отработанной смазочно-охлаждающей жидкости -- вернулись к технологиям обработки металла прадедовских времён. Мыть руки эмульсией строго-настрого запрещала табличка, висевшая над сливом. Оно и без таблички видно, как быстро сходит маникюрный лак с искромсанных ногтей, но едкая жижа в два приёма начисто смывает смазку с рук. Переодевшись, Ядя из гардероба со всех ног неслась к заводской проходной.
  
  * * *
  
  Ядя ненавидела дорогу домой. В автобусе ей никогда не уступали места, даже когда была беременной или с дитём на руках. Если же ей самой удавалось как-то удачно присесть на свободное сиденье, она вертелась как на иголках, словно заняла чужое место. Ёрзала и высматривала в салоне пожилых людей, беременных женщин да пассажиров с детьми, чтобы уступить им своё место. Досаждали бесконечные светофоры и дорожные регулировщики, которые стопорили автобус. Водители назло всем слишком резко тормозили, чтобы пассажиры уплотнились в салоне, давя друг на друга по инерции. Хуже нет, когда водитель перегонит свой график, а потом автобус ревёт на низшей передаче, медленно ползёт по городу или подолгу простаивает на остановках с открытыми дверями, когда тебе во что бы то ни стало нужно быстрей поспеть домой после пробежки по магазинам.
  
  Мать и свекровь не позволяли ей заказывать продукты с доставкой на дом. Твердили в один голос: "Настоящая трудовая женщина-мать должна всегда быть готовой к трудностям и тягостям. Поноси-ка сумки сама". В магазинных закоулках и проходах между полками Ядя носилась, как угорелая, пыталась выкраивать по полминуты на каждой кассе, высматривая, где меньше очередь. В тот век снова появились очереди - нехватка самого необходимого усмиряет народонаселение. Суетливая нервотрёпка давала о себе знать -- начинали неметь руки от тяжеленых сумок. Бросало в холодный пот, хотелось расчёсывать обломанными ногтями до боли зудящее тело, а на левой щеке подёргивалась ямочка, которая появлялась только в минуты нервной встряски.
  
  Мерцающая звёздочка таймера её бытовых забот на самом краю внутреннего поля зрения разгоралась так ярко, что это воображаемое табло с цифрами её забот начинало слепить ей глаза. А в ушах будто бы слышались биения отсчитываемых временем секунд. Они были схожи с ударами пульса. Так было всегда. Ничто не предвещало перемен. Всё выверено и сверено, как на барометре в кабинете начальника цеха. Там в любую погоду стрелка показывает на "ясно".
  
  * * *
  
  Машинально Ядя требовала с кассирши недоданную сдачу, машинально пересчитывала деньги, машинально нащупывала время от времени кошелёк в сумочке, проверяя на месте ли. Она никогда не ошибалась в подсчётах, никогда не теряла ключи и кошелёк и никогда не пересчитывала деньги - плохая примета. Иначе денег не будет. А в обновлённом и обнулённом мире у всех только деньги на уме.
  
  Всё делала слажено, как бы выполняла строго расписанные операции за станком. Но какого-то главного умения у неё недоставало, потому что в этой беспрерывной карусели не оставалось времени на отдых, хотя она всё делала быстро и машинально.
  
  * * *
  
  Муж говорил, что гнать таких нерадивых работниц нужно, у которых не остаётся свободного времени. Сам же перед уходом на службу в ночь или на ночную прогулку особенно долго вертелся перед зеркалом. Чуть что ему не так, он, без единого слова громко хлопнет дверью. И уходит, якобы свежим воздухом подышать, а то в квартире от Ядиной заводской вони не продохнуть. Очевидно, от частых ночных прогулок у мужа румянец на всю щеку.
  
  Привычка работать машинально спасала Ядю от полного изматывания. Машинально составляла меню на завтрак и на ужин, занимаясь лёгкой постирушкой. Машинально прикидывала в уме сколько можно сэкономить, если покупку чего-нибудь для себя отложить на время.
  
  Свекровь с детства приучила мужа обедать за столом, сервированным в столовой. Наотрез отказывался обедать на кухне. Ещё муж не любил есть за ужином остатки от обеда, тем более завтракать остатками вчерашнего ужина. Впрок готовить еду нельзя. Нужно каждый день подавать ему на стол только свежую пищу. Разогревают старое только нерадивые хозяйки.
  
  Иначе муж поковыряется вилкой в тарелке, отвернётся, показывая здоровый румянец во всю щеку, многозначительно выгнет левую бровь: "Ещё на свадьбе тёща мне в укромном уголке нашептала: "И что же ты, Володенька, на моей дурочке женишься, она ведь ничего не умеет"... Ты бы у своей матери поучилась готовить, если для тебя свекровь не авторитет. И вообще, на твою мать и глянуть приятно, хоть бабе столько лет. Тебя с ней рядом поставь -- не родня, не ровня... Чем на кухне без толку болтаться, лучше бы в зеркало на себя лишний раз глянула. В люди с тобой не выйти, срамотища". Как-то муж пошутил: "Я под ручку с тёщей пройдусь, все думают -- что со своей девушкой, а ведь ей скоро на пенсию". Ядина мать приятно розовела от таких слов зятя и по-девичьи опускала густо подведённые ресницы.
  
  Ядя слушала слова мужа и машинально продолжала тереть картошку на драники, перебирая в памяти свои дела, как вещи в корзине для белья перед стиркой. Мать её и свекровь давно уж не хлопочут на кухне, не прибираются и не стирают, Не служат и не работают. Зачем им? Кухарка и домработница со всем управятся. У свекрови так вообще целая свора прислуги.
  
  * * *
  
  Машинально Ядя расспрашивала после работы маленького Вовку, как он себя вёл в детском саду, машинально одевала его, забирая из садика: "Вот же чудо! Как только ты у меня ходишь?" Машинально подтягивала ему растянутые на коленях пузырями колготки, машинально затягивала пальцами распустившуюся нитку, чтобы не побежала вязка, вытирала нос и проверяла, не потерял ли он носовой платок. А муж всё за своё: "Сколько раз тебе говорить - надо не штопать драное, а выбрасывать и покупать новое. Мало зарабатываешь на своём заводе, передовичка?" На заводе действительно хорошо оплачивали тяжкий труд, если бы не эти штрафы по мелочам.
  
  А как иначе? После отказа от полной автоматизации и сплошной роботизации тяжёлый физический труд усмирил вечно недовольных потребителей и потреблядей. Умные власти уставили им одну-единственную заботу - как выжить, чтоб не сдохнуть. А чтобы выжить, нужно деньги ковать. Вот вам и единственно верная цель жизни - деньги и ещё раз деньги. Кому повезло, тот трудился на тяжёлом производстве. Там хорошо платили. Прислуге и обслуге в городском сервисе платили сущие копейки.
  
  * * *
  
  Ребёнок учится ходить как бы само собой, но каждый шаг для него работа, она занимает его всего целиком. Он краснеет от напряжения, боится упасть, страхом спутаны его ноги. Потом, когда он перестанет задумываться над каждым шагом и научится ступать и поступать машинально, у него развяжутся руки. Тогда за ним только глаз да глаз.
  
  Думая и поступая машинально, Ядя не замечала, что к ней все чаще и чаще приходит одна-единственная, но коварная мысль. Не то чтобы эта мысль занимала её целиком. Она была скорей похожа на случайную догадку - кто такой или что такое её муж? Разгадка не облекалась в слова, не рисовалась в воображении законченным образом. Да если бы и случилось так, Ядя ни за что бы не отважилась произнести эту мысль вслух. За ней крылось слишком страшное. Ядя стала бояться это признать.
  
  Отсюда и нервное оцепенение, и эта изматывающая усталость, накатывающая приступами, когда хоть с ног вались. Как человек с зубной болью ищет любого, пусть даже самого непривычного положения, чтобы унять или хотя бы на время заглушить боль, хоть ты становись на четвереньки. Так и Ядя искала себе бесконечной хлопотливой работы, чтобы не остаться наедине со своими тайными догадками.
  
  Вот уже почти десять лет Ядя выполняла по жизни все эти строго расписанные операции, как в цехе за станком, и ничто не меняло их последовательности. Ничего не случалось. Ничего не менялось, с той лишь разницей, что Людочка перешла уже в третий класс, а Вовка ходил уже в старшую детсадовскую группу.
  
  Только именно в тот роковой день Ядино машинальное бытие отчего-то застопорилось, как тяжело гружённый поезд-товарняк, да с таким скрежетом, что мурашки бегут по спине от омерзения.
  
  ГЛАВА 3.7. СЧАСТЬЕ С ВЫПЛАТОЙ В РАССРОЧКУ
  
  Счастливая, по всеобщему мнению, заводчанка Ядя вообще никогда не просчитывалась в мелочах. Могла с ходу назвать день недели по числу за прошлый год и сколько денег принесла в дом с получки.
  
  Муж редко бывал дома - очень уставал, как в один голос твердили мать и свекровь, служба в охране президента отнимала почти всё его время. Получал, наверное, изрядное денежное довольствие за службу, но все годы её замужества их семья жила только на заработок Яди. Своё жалование муж тратил только на себя.
  
  Размер денежного довольствия офицера-спецназовца оставался тайной для Яди. Отец, генерал, сказал ей, как обрезал: "Сколько зарабатывает твой Володя тайна -- государственная тайна, и разглашению не подлежит. Ты корми семью, а на Володькины деньги не зарься. Он всегда на виду в высших кругах, у него траты на престижную внешность просто неимоверные".
  
  Когда у Яди появлялась нужда в деньгах на какую-нибудь безотлагательную покупку, муж преспокойно отвечал: "Какое мне дело, откуда ты возьмёшь на это деньги?" -- "Но мне не хватает только самой малости. Ты почти каждый год покупаешь себе новую машину". В ответ: "Я же не спрашиваю, на что ты тратишь свою зарплату". А если бы её и спросили, то она бы тихо ответила: "Чего ни сделаешь ради детей..." -- и добавила бы со вздохом: "Раз ему так хочется".
  
  Ядя экономила на любых мелочах, поэтому стопка денежных бумажек в шкатулке за стеклом в шкафу всё равно не уменьшалась, а росла. Эти деньги она откладывала для будущей учёбы детей. Все годы замужества Ядя проходила в одном и том же семисезонном пальтишке и латаных-перелатанных сапогах. На себя денег не тратила, но детям покупала самые дорогие игрушки.
  
  Самый большой платяной шкаф -- исключительно для вещей мужа. Надо понимать, что пять меховых шапок, столько же пар новых сапог, две дублёнки, два пальто с меховым воротником, шуба и всё такое прочее нужны мужу были для представительских целей на службе. И Ядя понимала это.
  
  Заставляла себя помимо воли выискивать рецепты каких-то диковинных блюд, чтобы удивить и обрадовать мужа. Думала и ломала голову, как бы причесаться и взбить свой редеющий волос, что надеть и как улыбнуться и что сказать, чтобы муж не состроил обиженной гримасы, не хлопнул дверью, а на весь вечер остался дома.
  
  ***
  
  Помимо прочих хлопот по дому, Ядя каждую субботу приходила к свекрови для генеральной уборки, потому что у свекровкиной домработницы суббота и воскресенье были выходными. Свекровь со свёкром прежде жили в пристроечке к роскошному детскому дому. Все знали, что этот особняк, настоящий дворец, принадлежал когда-то предкам свёкра. Мама в вполголоса намекала Яде, что очень скоро детский дом закроют, а дворец с прилегающим парком вернут Ядиному свёкру по реституции, как давным-давно после революции во Франции возвращали замки высоким аристократам.
  
  Пан Вранецкий, Ядин свёкор, уже получил из Ватикана подтверждение и папское благословение на высокий титул. Ядя с ужасом ожидала того дня, когда на неё свалится ещё и забота горбиться на гектарах вновь полученного загородного поместья у свекрови и бессонные ночи у "вечного огня", когда пойдут заготовки варенья и овощных консервов. Свекровь считала работу на земле благородной честью для богатого землевладельца. Владеешь землёй - полюби и труд на ней. Хотя свекровь сама надевала резиновые перчатки, лишь когда сгибалась над роскошным цветником. Любила красивенькие цветочки на клумбе, как и Ядина мать.
  
  ГЛАВА 3.8. БЛАГОРОДНОЕ СЕМЕЙСТВО
  
  Мать Яди, как и её свекровь, давно уже нигде не работала, хотя до пенсии обеим было далеко. Отец Яди, помимо того что носил генеральские лампасы, был ещё и видным общественным деятелем. Оставался бессменным лидером партии ЗАТРУД. Генерал очень гордился своим происхождением из заводского люда и все силы отдавал на улучшение доли обездоленных трудящихся и облегчение их нелёгкой участи. В солидаристском государстве народ и власть должны быть единым пучком, стянутым законами, а не то что каждый человек -- отдельный прутик. Ещё отец гордился, что у него в семье есть своя заводская труженица Ядя. Мать считала, что тяжёлый физический труд пойдёт дочери на пользу.
  
  На пышной свадьбе в дорогом ресторане она громко заявила на весь зал через микрофон в напутствие молодым, чтобы дочь её никакой помощи от своих родителей не ждала, иначе неумеха Ядя никогда не выучится вести домашнее хозяйство. Мать тогда ещё была женой бедноватого подполковника, не осмелившегося пока что брать крупные взятки. Принимал только подарки. Мать очень радовалась, что её дочь приняли в богатую и родовитую семью, которая, возможно, очень скоро вернёт свой аристократический титул.
  
  ***
  
  Приходя к матери, Ядя с чисто женской завистью подмечала, что есть всё-таки что-то особенное в её маме, чем природа обделила дочь. Особенно, когда мать стала генеральшей. В доме матери всё блестит, никогда не застанешь хозяйку в фартуке на кухне или за мытьём полов. С этим справлялась прислуга. Всегда одета, как на выход в люди. Лёгкая походка, манера держать голову вполоборота к собеседнику, приветливый и всё понимающий взгляд. Изящная игра холёных пальцев, когда они теребят смоляные кудри зятя: "Эх, поздно ты родился, да не мне достался"
  
  Случалось, Ядя плакала у матери на плече: "Мама, ну какая ты жадная... Почему ты не дала мне твою фигуру, твою гладкую кожу, твой звонкий голос, твой чудный волос?" Мать загадочно улыбалась, пропуская меж пальцев рыжеватые стернинки волос дочери, -- "А это уж судьба неровно делит, а долю свою ты сама себе выбрала".
  
  Ядя, сколько сама себя помнила, никогда ничего не выбирала сама. Все за неё решали другие, лишь иногда из холодной вежливости спрашивали совета по давно обдуманному вопросу. Её за руку привели в заводской отдел кадров и определили ученицей-станочницей. На этом заводе всегда щедро платили рабочим. А уж генеральскую дочку редко обижали, разве что иногда пощипывали премию.
  
  Очень скоро после свадьбы муж перестал бывать дома - суровая служба продыху не давала. Если и возвратится пораньше, то не один, а с приятелями. Беседы за сервированным столиком на колёсиках затягиваются далеко за полночь. Музыку, правда, приглушали, но вполголоса у них разговаривать не получалось.
  
  Друзья мужа тоже носили полицейские погоны. Точнее, мундир с погонами они надевали только раз в году, когда в министерстве внутренних дел перед банкетом чествовали лучших сотрудников сил охраны общественного порядка. Ядю к дружескому застолью не приглашали. Время от времени она показывалась из детской, где спали Вовка с Людочкой, чтобы вытряхнуть очередную пепельницу, подать кофе или чего-нибудь покрепче по первому требованию гостей.
  
  Муж дежурил допоздна и отсыпался до полудня. Ядя была согласна на всё -- на мужниных дружков, на видео с садистским сексом, на запах застарелых окурков по всей квартире и на "чёрную" музыку. Она готова была лишний раз перестирать пожелтевшие от табака занавески и смести с потолка почерневшую от табачного дыма паутину, лишь бы он остался хоть разок на весь вечер дома.
  
  Пусть до ночи просидит в своём кресле за бутылкой коньяка. Пусть, зевая, перелистывает свои журналы с красотками и поминутно просит подать то то, то другое. Ядя на всё готова. Лишь бы никуда не уходил. У него есть свой дом, как всех порядочных людей, есть законная жена в конце концов.
  
  Даже самое неприятное может сделаться привычкой, если оно повторяется достаточно часто и не зависит от нашего желания, как бы нам ни хотелось повернуть в свою сторону. Особенно, если остаётся крохотный проблеск надежды на лучшее. Ядя сама не заметила, как стала привыкать к участившемуся отсутствию мужа. Даже мысли об этом становились похожи на привычку. Муж крепко держал её в своей власти, но что-то подспудно стало отталкивать Ядю от него. Брезгливость, что ли. Даже в постели. Словно боялась прикоснуться к чему-то нечистому. Причину поняла слишком поздно.
  
  ***
  
  Ядин свёкор пан Вранецкий был знатной фамилии из потомственных аристократов. Но ничуть не чурался худородной родни с простецкой фамилией Шамшур. Наоборот, он сам настоял, чтобы его единственный сын Володя женился на простушке Яде. Свёкор тоже был убеждённым солидаристом. В солидаристском государстве каждый человек обязан жить сам по себе, но помнить, что незримой ниточкой закона он связан с властной вертикалью. Вот как виноградинки вроде бы каждая сама по себе, но при этом она приросла к властной кисточке, а все, сросшись в единое целое, представляют полноценную и неразделимую гроздь. Неважно, высоко ли висит отдельная виноградинка или на самом низу. Важно, что в солидаристском государстве граждане сливаются в едином порыве с властью в неустанной борьбе за процветание нации, демократию и беспредельную независимость.
  
  Свёкор-политик давно заприметил Ядиного отца, рьяного и исполнительного служаку, который в своём рвении выслужиться перед властью готов пойти на самые крутые меры при разгоне демонстраций. Познакомился с ним лично, когда того награждали орденом "Войскового мужества" третьей степени за умелый разгон буйных митингов в период осеннего и весеннего обострения борьбы трудящихся за свои права. Намекнул кое-кому в высоких кругах, что худородного офицерика, ревностного и безжалостного служаку, не помешало бы отправить на стажировку за границей, затем незаметно двинуть его в большую политику как яростного защитника прав простого люда. Происхождение подходящее - вышел из народа. Из последней зарубежной стажировки Ядин отец вернулся генералом. Принял католичество, с помощью заморских советчиков изучил английский и велел именовать себя не Венедиктом Фёдорычем, а Бенедиктом Теодоровичем.
  
   Потому что правительство настойчиво и убедительно навязывало гражданам прогрессивный язык международного общения -- английский. В продвинутой Хелиции перевели делопроизводство на латинский алфавит - ведь страну приняли в конфедерацию под гордым названием Поцерия, которая обозначала себя на картах сокращением из трёх букв: ПОЦ - Последний Оплот Цивилизации.
  
  Несколько маленьких, малых и средних государств в отчаянной злобе сплотились против могучих соседей в единую конфедерацию под этим вызывающим наименованием, чтобы отстоять своё неповторимое величие, с которым соседи не желали считаться.
  
  Ядя по-английски читала и говорила с трудом, в пределах школьной программы. Муж называл жену неразвитой мужичкой. Она так и осталась православной, единственная схизматичка в большой и дружной римско-католической семье. Родители укоряли Ядю тем, что она слишком непохожа на хелицерачку, а тем более на полноценную поцерачку. Родню и мужа своего позорит, бесстыдница.
  
  ГЛАВА 3.09. ТРОПИНКАМИ ДЕТСТВА
  
  По природе своей Ядя была не мечтательной, но задумчивой. Частенько задумывалась над тем, почему, когда говоришь про себя о своём, твои не слышные другим слова похожи на звучание скрипки, а станешь говорит их вслух -- слова делаются точь-в-точь как скрежетание электронного автоответчика по телефону в бюро прогнозов погоды... Но мы отвлеклись. Вернёмся в нынешний вечер. Ядя, напомню, ещё на заводе.
  
  * * *
  
  Вышла через старую заброшенную проходную. Здесь не заглядывают в сумки да и на пропуск почти не смотрят -- выходи, кто хочет, электроника на турникете давно сломалась. У неё в сумке были припрятаны новые обтирочные ситцевые салфетки на платьица для дочкиных кукол и пару кусков хозяйственного мыла, что выдают работницам каждую неделю. Нехватка самого насущного усмиряла запросы потомков бывших ненасытных потребителей. Жизнь приучала экономить на всём.
  
  Ядя как бы нехотя вышла за проходную и зажмурилась. Та роковая осень была золотой. С начала сентября землю по утрам уже пощипывали заморозки. На берёзах и ясенях пожелтела листва, на вязах -- порыжела. Клёны ещё оставались в густой тёмной зелени, но начали разгораться алым пламенем их верхушки. С отяжелевшей по осени листвой они казались ещё гуще рядом с облетающими берёзками. Как-то сразу вспыхнули крапинками золота каштаны, а одинокие рябины просто пылали перистыми листьями и яркими гроздьями.
  
  Той самой последней в её жизни "счастливой" осенью Ядя словно после долгого забытья вновь заметила, как блестит золото облетевшей листвы на всё ещё зелёных газонах до того, как превратится в ржавый пепел уличного смёта.
  
  Утром по траве меж деревьев липучей паутинкой стлался туман. Очень заметный из её окна на девятом этаже и исчезающий с глаз, стоит только опуститься на землю. Видимость на дорогах была хорошая, но мотоциклисты ранним утром уже не выезжали без кожаных перчаток с раструбами. На большой скорости колкий ветер задувал в рукава куртки и пробегал по телу холодной сыростью.
  
  * * *
  
  Она неожиданно для себя приметила, что в плавной размеренности жизни всё-таки есть граница, где размечены начало и конец. И что прощание навсегда вовсе не означает долгую память, иначе эти проводы лета никогда бы не были такими пышными.
  
  Будущий Ядин свёкор однажды как-то мимолётом намекнул своему сыну, что молодому аристократу с титулом и при погонах не к лицу гонять с байкерами по ночным улицам и плясать голяком на сатанинских оргиях. Лучше бы сходил в консерваторию на бесплатные концерты классической музыки. Может, какая пианистка приглянется. Пора бы жениться и остепениться.
  
  Сын послушался отца. Тогда у Яди были ещё длинные густые косы, но перед свиданием она распускала их. Ветер хлёстко трепал её распущенные волосы, когда они с Володей мчались на мотоцикле по шоссе. Ядя подставляла ветру и раннему солнцу своё счастливое лицо и словно пила и никак не могла напиться этим хмельным ветром, когда счастья было так много, что им не допьёшься досыта.
  
  * * *
  
  Ядя вздохнула, подкинув на весу пустые сумки, чтобы удобней взяться за их ручки. Сегодня после работы пробежки за покупками не будет, ну их... Пусть мама со свекровью попридержат свои советы при себе - "замужняя женщина с тяжёлыми сумками в руках всегда выглядит элегантно".
  
  Ветер всё носил по тротуару опавшую листву. Она с жестяным шуршанием завивалась рыжей позёмкой и сбивалась в кучи. Осень на городском асфальте кажется мимолётной гостьей или глашатаем, предвещающим грозное событие.
  
  Прохожие торопились куда-то, словно у каждого вот-вот должно произойти что-то важное в их жизни. Ядя колким взглядом полуприщуренных глаз вглядывалась в лица. Ей казалось, что событие, которое ей предстоит, известно другим заранее. Все об этом знают, но не подают вида. Поэтому и торопятся пройти мимо, чтобы не попасть в свидетели. Крохотная сигнальная лампочка в сознании Яди уже не мерцала, а застыла неподвижно, словно нуль на цифровом табло.
  
  Телефон проглотил монетку, в трубке шли долгие гудки. Ядя глянула через стекло на небо и в светлых облаках ей привиделись тревожные зарницы.
  
  -- Мама?.. Алло, мама?.. Это я, дочка твоя. Как здоровье? Вы уж с отцом берегитесь -- погода обманчивая по осени. Какая кофточка? Не нужно мне ничего, у меня всё есть... Обойдусь как-нибудь... Уже купила? Ну так я зайду к тебе и отдам деньги. Нет, сегодня я никуда не спешу... А что тут удивительного?.. Не спешу -- и всё тут... Отдых у меня сегодня. Устала я... Жди меня, мама... Пешком я пройдусь... Да, правильно -- жить устала.
  
  Сколько ни пыталась она спросить себя и всё как-то увиливала от ответа -- отчего же сама не сумеешь никак угадать до конца, что выйдет у тебя из твоих намерений? И за своими словами ведь не уследишь, проговоришься рано или поздно. И как это другим удаётся удержать в себе любой замысел или умысел, говорить о пустяках, а своё держать в тайне. Наверное, такие сами себе хозяева, а ты не из их числа.
  
  Ты вроде бы как все, но кто-то другой в тебе -- он-то уж куда как умней, если постоянно нашёптывает под руку -- ведёт тебя, как малого ребёнка за руку в тёмной комнате, не объясняя куда и зачем. Ты сама, такая как есть, всем нужна, а та другая, кто прячется внутри тебя, -- всем без надобности. С такими слишком много хлопот.
  
  Падая, ребёнок учится ходить. Синяки и шишки объяснят ему, почему, опустив руки, ты лишаешься устойчивости. Не страшно упасть, страшно упасть и не подняться. Ребёнок быстро сообразит - чтобы поднять упавшего, самому нужно нагнуться. Нагнувшись же, сам становишься ниже.
  
   ГЛАВА 3.10. ПТИЧЬЯ КАРУСЕЛЬ
  
  Ядя повернула к парку своего детства и налетела большим пальцем в открытом босоножке на камень бордюра, кисло скривилась, потёрла кулаком и без того красноватый нос. На минутку остановилась, раздумывая, затем медленно пошла по розоватому песку аллеи, усыпанной листьями вяза, бурыми и бугристыми, как спины садовых жаб.
  
  Трава газонов ещё оставалась сочной и зелёной. Деревья, резко обозначенные косыми лучами солнца, и опавшая листва на пока ещё сочной траве, влажный розоватый песок аллей были слишком яркими и красивыми, как на экране с богатой передачей цветов и оттенков. Много повидавшим людям не нравятся цветные фильмы, они предпочитают чёрно-белое кино. Их раздражает фальшь в передаче оттенков.
  
  Было тихо, насколько может быть тихо в самом центре большого заводского района. Вдалеке позванивали трамваи. Кузнечиков по осени уже не было слышно. С одиноко стоявшего за Ядей деревца маньчжурского ореха сорвался длинный перистый лист. Он падал, как раскрытый веер, тяжело и шумно. Ядя вздрогнула, обернулась и подняла его. Лист был ярко-жёлтый и насквозь просвечивался под солнцем. В парке росло несколько таких орехов, но они до сих пор не плодоносили.
  
  Скамейки пусты, вокруг ни души. Ядя присела на одну из них, вытянув перед собой ноги. Сумки, пустые и сморщенные взгромоздила на скамейку рядом с собой. Между планками скамейки торчал зацапанный руками пластиковый стаканчик. Под скамьёй - пустая бутылка из-под дешёвого вина. Ядя нагнулась, чтобы выставить её на видное место для какой-нибудь старушки-сборщицы и пожалела об этом.
  
  Патрульный джипец лихо подкатил к ней. Из него на ходу выпрыгнули два служителя общественного порядка:
  
  -- Распиваем?
  
  Один взял бутылку, другой цепко ухватил Ядю за руку. Ядя перепугалась до смерти, даже язык отнялся. Но беду пронесло -- один из стражей рассмотрел бутылку на свет и сказал с горечью в голосе:
  
  -- Бутылка старая, туда уже даже муравьи заползли.
  
  Оба скользнули разочарованным взглядом по пустым сумкам Яди, но из них не торчало ни одного бутылочного горлышка и очертания сумок предательски не выдавали ни единой выпуклости, похожей на бутылку. Извиняться на стали, а тут же укатили. Но у дочери генерала полиции все равно отнялся язык от вбитого с детства страха перед людьми в погонах.
  
  Вдалеке на истоптанной до проплешин лужайке мальчишки в одинаковых красных футболках, красных гетрах и красных трусах гоняли каждый по мячу и забивали их в одни ворота. В воздухе витал густой мальчишеский матерок. Вывоженный в земле вратарь пропускал мяч за мячом. Тренер кричал на него, размахивая ногой в гетре, как красным флажком. Его мат зычно покрывал всю спортплощадку.
  
  Молодые мамы с колясками сидели рядом на скамеечках и всякий раз кривились от слишком резких выражений. Туда и направили свой джипец стражи порядка, матерясь вполголоса, чтобы поднять уровень общественной нравственности - усмирить матерщинников.
  
  Ядя вздохнула, сняла босоножки и помассировала опухшие ноги. Повыше щиколотки они были перехвачены красноватыми вмятинами от тугой резинки носков. На работе станочницы носят немаркие мужские носки, их легче отстирывать от грязи.
  
  Ядя поднялась и прошлась босиком по влажной от осенней росы траве. Газон вдоль аллеи был недавно скошен, острые травинки покалывали ступни. Ядя, улыбнулась, откинула голову, зажмурилась и провела рукой по волосам, словно стряхивая с них росинки. Листва на деревьях тоже была в росе, но капельки росы не срывались, как бывает утром или вечером, если ненароком заденешь ветку.
  
  За детским городком с бронзовыми сказочными рыцарями вокруг поддельного средневекового замка из искусственного камня на лужайке под большим кустом шиповника сидел на раскладном стульчике старик в очках с разболтанной металлической оправой. Стёкла очков смотрели в разные стороны. На колючем кусте, рясно усыпанном кроваво-красными ягодами, висели кормушки для птиц.
  
  Двух одинаковых не было. Старик мастерил их из блестящих стальных проволочек и жестяных конусов для птичьего корма. Украшал новогодними ёлочными шарами.
  
  Одни кормушки были похожи на весы, другие на игрушечные ветряные мельницы, а красный от ягод куст шиповника, увешанный кормушками, походил на праздничную ёлку. Ядя дотронулась жёлтым ореховым листом до конуса с просом, и вся переливающаяся на солнце мельница закрутилась легко и весело, во все стороны посылая солнечные зайчики от зеркальных шариков. Нарядные щеглы и синички вспорхнули с кормушек разом. Весь куст, похожий на новогоднюю ёлку, пошёл кружиться разноцветным колесом -- подвижные кормушки завертелись. К некоторым были привешены тонкие колокольчики.
  
  Ядя даже вздрогнула от новогоднего чуда. Повернулась к старичку, держа за спиной сумки и босоножки.
  
  -- Здравствуйте.
  
  Старик испуганно дёрнулся и обернулся:
  
  -- Здравствуйте.
  
  -- Я вас напугала.
  
  -- Не вы меня напугали. За пять минут до вас у меня был неприятный разговор с полицейским патрулём.
  
  -- Я просто так. Посмотреть захотелось. Без обиды.
  
  В подтверждении своих слов Ядя простецки потёрла нос кулаком.
  
  -- Нравится?
  
  -- Угу.
  
  Старик с удивлением глянул на её босые ноги.
  
  -- Аналогичные конструкции делают некоторые любители в Москве и Берлине, об этом можно прочитать. О моих ещё не писали. Никто не делал пока снимков.
  
  -- А зря.
  
  У старика почти не двигались губы, а голос был такой хрипловатый, что Яде казалось, будто она слышит простенькое радио.
  
  -- Конструкции сходные, но оформление у меня совершенно оригинальное. Я первым ввёл в технологию кормушек блестящую фольгу и зеркальные новогодние шары. Правда, они привлекают ворон и галок, если кормушки оставить без присмотра. Вороны любят всё блестящее.
  
  -- И сороки.
  
  -- Сорок пока не замечал.
  
  Солнце ярко высвечивало куст, играло на блестящих мельницах и било прямо в глаза. Ядя прищурилась и прикрыла лоб ладонью. Старик раскачивался на стульчике и удивлённо смотрел на Ядю. На синеватых стёклах разболтанных очков тоже играли блики.
  
  -- Весело?
  
  -- Весело, -- печально вздохнула Ядя. - Вы дизайнер или аниматор-затейник?
  
  -- Я безработный пенсионер.
  
  -- Значит, подрабатываете?
  
  -- Нет, искупаю вину за то, что мало было от меня людям радости.
  
  -- Вы были прокурором?
  
  -- Нет, журналистом в отделе убийств. По части полицейской хроники. Получал гонорары за смакование чужого горя, каркал, как ворон на смердящей падали.
  
  -- Не скучно вам одному?
  
  -- Нет. Тут парк, дети.
  
  Смех старика походил на шуршание бумаги. Блики на очках запрыгали в лад с переливающимися на солнце кормушками.
  
  -- Всю жизнь хотелось быть нужным хотя бы одному человеку на земле и вот на тебе.
  
  Он беспомощно развёл руками.
  
  -- Не было детей, не дал бог?.. Ой, простите, если это вам больно слышать!
  
  -- И дети есть, и внуки... Правнук даже... Только не вижу их.
  
  -- За границей?
  
  -- Нет, тут же рядом. Дети говорят, что деды портят внуков байками о прошлом. Учат дурному. Для молодых в прошлом всё было плохо.
  
  -- Вы своё отдали. Отдыхайте.
  
  -- Все до конца раздашь, так и помирать пора. Нужно делать добро, покуда жив.
  
  -- Такое только в идеале.
  
  -- Идеал один на всех, как это небо над нами.
  
  Старик сделал жест, будто хочет прикрыться от дождя.
  
  -- Но такое роскошное покрывало слишком велико, чтобы чувствовать себя под ним уютно.
  
  Он снова рассмеялся. Смех его был еле слышный и надтреснутый.
  
  -- Говоришь вам. Говоришь, и всё без толку!
  
  Из кустов вышел знакомый уже Яде полицай с охапкой таких же кормушек в руках.
  
  -- Нельзя выставлять эти каракатицы в общественном месте. Должно быть разрешение муниципалитета. Надоело снимать ваши самоделки. Стыдно -- а ещё старый человек!
  
  Второй страж порядка появился с другой стороны.
  
  -- Совсем замучил, -- сказала дворничиха с метлой и ведром в руках. -- Сюда птицы со всего города слетаются и гадят.
  
  -- А где же ему свою красоту вешать? - спросила Ядя.
  
  -- У себя во дворе, -- сказал полицай. -- Или на балконе. У них на пару с бабкой трёхкомнатная квартира.
  
  -- У меня квартира в новом доме, -- сказал старик. -- Во дворе совсем нет зелени. Туда не слетаются птицы.
  
  -- Подождите, пока вырастет.
  
  -- Не успею.
  
  Ядя выронила жёлтый перистый лист экзотического ореха и торопливо обула босоножки. Старик поднял лист и задумчиво приложил его к своим забавным конструкциям.
  
  -- Какое удивительное изобретение природы -- симметрия. Этим она убеждает нас в изначальности порядка.
  
  -- А ты его нарушаешь, дед, -- сказал полицай.
  
  -- Не трогайте его! - неожиданно для себя грозно сказала Ядя.
  
  -- А ты кто ещё такая?
  
  -- Родная дочка вашего генерала.
  
  -- Шамшура?
  
  -- Это моя девичья фамилия, -- сказала Ядя.
  
  Стражи порядка сбросили кормушки на траву и неохотно козырнули и ушли.
  
  -- До свидания.
  
  -- Что? - спохватился старичок, порываясь встать. -- Ах, до свидания. Приходите с детьми.
  
  -- Спасибо вам, -- добавила Ядя и торопливо отвернулась, чтобы он не заметил её слёз.
  
  -- За что? -- пожал плечами старик.
  
  Щеглы и синички смело вспорхнули с лип и разом опустились на куст шиповника. Снова ожили сверкающие ветряные мельницы.
  
  Из-за ствола сосны за спиной старика выглянула невзрачная белочка в ещё темноватой летней опушке. Опустилась на траву и в три осторожных прыжка оказалась рядом с кустом шиповника. Передними лапками выкатила из травы жёлудь, присела и принялась грызть острыми зубками. В черных бусинках глаз отражались отблески от переливавшихся на солнце зеркальных шаров, вертевшихся на кусте.
  
  Пахло росной листвой, осенним дикоцветьем на нескошенных полянках и занеженной летними дождями и солнцем землёй, которая мягко пружинила, если ступить босиком, и неприятно оскальзывалась под каблуками босоножек.
  
  ***
  
  В парке этом Ядя не была лет десять, а может, и больше. Тут ничего не изменилось. Чёрная сеть переплетённых тополиных веток разрезала голубое небо. На высоких кронах тополей кое-где ещё оставались жёлтые и красноватые листья. Они были такие яркие, что, казалось, тополя увешаны красными сигнальными флажками, с какими охотятся на волков.
  
  Гулял слабый ветерок, но верхушки лип таким не раскачаешь. Липы совсем голые, ветер с них сорвал последнее украшение. Огромные, чёрные, с торчащими обрубками спиленных сучьев -- на них осенью страшно смотреть. Похожи на лесных чудищ с распростёртыми лапищами. А тогда в июне перед свадьбой эти липы только-только расцветали. Высушенный букетик липового цвета Ядя долго прикалывала к ковру над кроватью и представляла, как молодожёнам уютно спать в обнимку. Они с мужем спали порознь. Так сейчас принято в европейских домах, говорил он.
  
  Запах липового цвета, липкая сладость липового мёда на губах... Когда Ядя видела прозрачные капельки, стекающие на тягучих нитях, у неё влажнели глаза и припухали губы. Ночью перед свадьбой она вернулась из парка домой, окутанная липучей липовой сладостью.
  
  Теперь же мёд ей приходилось покупать редко, дорог он стал на рынке. Во всём мире пчёлы дохнут непонятно от чего. Покупала только детям. Или мужу могла отрезать половинку золотистого сотового брусочка, который тщательно сберегала в холодильнике для малышей.
  
  Толстые липы с уродливыми сучьями провожали её до самого выхода из парка, глядя черными зрачками спилов на сучьях. Ворохи листвы цеплялись за ноги, поэтому Ядя держалась середины дорожки, где листвяной ковёр был тоньше.
  
  Глаза полуприкрыты и затуманены, не уловить, куда она смотрит. Ямочка на левой щеке подёргивалась, уголок губ от этого приподнимался, будто бы Ядя с лукавой улыбкой подшучивала над собой.
  
  ГЛАВА 3.11 . ДВОРЫ
  
  Аллея парка вывела её прямо в уголок Ядиного детства. Среди своих пацанов и девчонок его называли "Дворы". Это всего-навсего несколько старых многоэтажек, тесно скученных на одном пятачке. Тут каждый перекрёсток, каждая лавочка, каждый уютный закуток за домами хранили её воспоминания. И весь район даже этим осенним днём был опутан воспоминаниями, словно паутиной сладких медовых нитей.
  
  Рабочий район её детства был пятиэтажный. Массивные балконы с гипсовой лепниной, тяжёлые колонны с такой же лепниной на капителях, причудливые гербы на фронтонах. Халтурная лепнина почти везде обвалилась и была грубо замазана цементом. Знамёна на гербах угадывались лишь в обводах. На крышах кое-где тянулись вверх тонюсенькие берёзки.
  
  Все "Дворы" были построены Ядиным заводом и жили здесь когда-то только заводские. Вверх от площади-пятачка до самой центральной проходной завода шла аллея трудовой славы. Поясные портреты передовиков на щитах. Передовики улыбались одинаково, как на рекламных фотографиях в парикмахерской, словно показывали -- главное, всю жизнь проработать на одном заводе за одним и тем же станком, остальное всё приложится. На одном месте глубоко на дне даже камень мхом обрастает.
  
  Ядя осторожно скосила глаза на свой портрет... "Шамшур Ядвига Бенедиктовна. Станочница цеха ? 5"... На выцветшем фото она совсем молоденькая. Ей всегда казалось, что только у неё одной на всей аллее передовиков такие глупые глаза, как у испуганной лани. Болезненно мнительная, Ядя рисовала в своём воображении картину собственных похорон. Не дай бог, на памятник закажут такой портрет с глазами круглой дурочки.
  
  Как-то они проходили мимо этого портрета вместе с Людочкой.
  
  -- Мама-мамочка, а почему у тебя тут такие большие глаза на фотке?
  
  -- А потому что теперь зубов почти не осталось.
  
  И обе рассмеялись неудавшейся шутке.
  
  Ядя вздохнула и суетливо пожевала губами, будто нашёптывала что-то заговорное. С зубами действительно просто беда -- в тридцать лет вроде бы стыдно носить вставные протезы, а цеплять мосты больше не за что. Одни корешки зубов во рту торчат.
  
  ГЛАВА 3.12 МЕДОВАЯ УСЛАДА
  
  -- Яденька! Шамшур! Не прячься от меня -- я тебя узнала. Зову-зову, а ты как нарочно от меня убегаешь.
  
  Ядя хмуро повернулась на голос, глянула исподлобья на стройную девушку. С трудом вспомнила знакомую и улыбнулась.
  
  -- Люся!
  
  Старинная подруга перебежала узенькую улочку, схватила Ядю за локоток и осторожно, чтобы не стереть помаду с губ, чмокнула её в ямочку на щеке.
  
  -- Люся, надо же, не узнала... Я давно уже Вранецкая, поэтому и не отозвалась. Отвыкла от девичьей фамилии.
  
  -- Так тот самый красавчик Вольдемар Вранецкий - твой муж? О, ты теперь из высокородных дам! Как жизнь молодая, девушка? Всё хорошеешь и толстеешь от хорошей жизни. Что случилось за это время?
  
  Яде стало неловко, что она не смогла вовремя отвести восхищённых глаз от стройной фигуры цветущей красавицы Люси, и обидно, что Люся заметила её восхищение и улыбнулась, выказывая превосходство в извечном женском соперничестве.
  
  -- Что ещё со мной может случиться? Ничего не случилось, -- Ядя опустила глаза, потом быстро подняла их и стрельнула взглядом по сторонам, словно выбирая дорогу к отступлению. - Мне сто лет износу нет, как той чугунной станине.
  
  -- Ещё бы тебе за таким мужиком было плохо... Счастливая. Ясный пан Вранецкий, ого-го! Да ты сама ещё и при таком папочке-генерале.
  
  У Люси осталась консерваторская привычка в разговоре теребить что-нибудь на собеседнице, пуговицу или язычок на молнии. На этот раз она теребила старенькую брошку. Ядя осторожно отстранялась от Люси, словно беспокоилась за брошку в форме птички с выкрошенными глазами, где прежде были стеклянные камушки.
  
  -- А ты так замуж и не вышла, смотрю? -- спросила Ядя, скосив глаза на витрину крохотного кафе.
  
  -- Какие наши годы! Ещё всё впереди. Не нагулялась.
  
  На пыльной витрине в кафе плюшевый медвежонок сидел за столиком с блестящим самоваром и двумя лапами держал бочонок с мёдом. Кафе было маленькое, мест на десять. Сейчас пустое, а вечером очередь -- не протолкаться. Там продавалась пончики, пирожки с повидлом и прочие копеечные сладости.
  
  -- Умничка ты, что после консерватории не пошла в музыкальную школу, а устроилась на завод. Завидую.
  
  -- Я не сама. Родня за руку на завод привела.
  
  -- Счастливая! Вымоталовка у нас в музыкальном лицее ужасная с этими юными дарованиями, а пуще с их родителями. Ты только посмотри, на кого я стала похожа! -- Люся с торжествующей улыбкой продемонстрировала своё ухоженное лицу и изящную фигуру, искоса подглядывая за Ядей. -- Сама бы давно ушла, как ты, в другое место, да педагогического стажа жалко -- хоть какая-нибудь копеечка с каждым годом набегает. Ты там у себя на заводе деньги лопатой гребёшь, да ещё с таким-то мужем-добытчиком, а мне одной каково?
  
  Ядя пожала плечами.
  
  -- Деньги платят, да штрафуют, премии снимают.
  
  Забавный медвежонок с витрины глядел на них и улыбкой приглашал войти. Студенткой консерватории Ядя часто бегала сюда.
  
  -- Ну всё равно я ужасно рада за тебя, -- прощебетала Люся, которая свои слова и собственные переживания принимала за беседу. -- Кстати, у тебя есть сестричка?
  
  -- Нет, одна я у матери.
  
  -- Странно, а я видела поздно вечером твоего мужа с девушкой в машине. Она была чем-то похожа на тебя, но постарше.
  
  Ядя покраснела, словно виня себя за собственную забывчивость:
  
  -- Нет, есть сестра... двоюродная... или троюродная. Старшая. Я совсем запуталась, какое с кем родство. Мы с ней действительно похожи.
  
  -- Да ты, милая, не переживай, я ведь всё понимаю -- с кем не бывает... Я тоже могу в своих родственницах запутаться.
  
  Вдруг Люся насторожилась, как кошка, заслышав, что скребётся мышь
  
  -- Откуда у тебя тёмные круги вокруг глаз? Наверное, не высыпаешься.
  
  -- Ага, встаю сонная, как не спала вовсе.
  
  -- А может, -- прищурилась Люся, -- что-то скрываешь?
  
  Ядя вдруг застыла в оцепенении, словно вспомнила что-то ужасное.
  
  -- Ядечка, что с тобой! Ты вся дрожишь, аж зубами стучишь. Озноб?
  
  -- Уже прошло.
  
  -- Эротические сны мучают, девушка? - не только хитровато прищурилась Люся, но и издевательски скривила губы в ехидной улыбочке.
  
  -- Да как тебе сказать... Всё не разбери-пойми, где сон, где явь.
  
  -- Незваный гость среди ночи ласкать не приходит?
  
  -- Куда от него денешься, -- вздохнула Ядя и опустила глаза.
  
  Люсино лицо передёрнулось судорогой.
  
  -- И ты, мать моя, попалась... Что, муж дома не ночует?
  
  Ядя отвела глаза. Пердёрнулась от воспоинания тлетворной близости.
  
  -- Давно уже.
  
  -- Вот почему бес похоти в постель лезет... Терзает больно?
  
  -- И больно, и сладко.
  
  -- Мучает раскаяние поутру после воображаемого блуда?
  
  -- Не пойму никак. И да, и нет.
  
  -- Неужто понравилось?
  
  -- Стыдно признаться, ага... Чем больше он выматывает, тем слаще восторг в постели. Позор-то какой, я ведь замужем.
  
  -- Многие дамы готовы на всё, лишь бы испытать поцелуй беса похоти. Мой, во сне ласкать приходящий, такой милашка кудрявенький, а твой?
  
  -- Бледный, скользкий, холодный и противный.
  
  -- А я на своего не жалуюсь. Смахивает на киношных красавчиков.
  
  -- Мой похож на моего мужика. Я даже их путаю. Вроде мой Володя, но урод - весь чужой. Проснусь и не пойму, под кем это я.
  
  -- Не кошмарный сон?
  
  -- Не-а, просыпаюсь вся мокрая и гадко радостная.
  
  -- А удовольствие?
  
  -- Наслаждение до полного изнеможения. Утром вся изъезженная, как старая кляча. Еле ноги на работу волочу.
  
  -- Не пробовала сопротивляться? Молиться перед иконкой.
  
  -- Не даёт бес. Лежу под ним без сил.
  
  -- Часто?
  
  -- Да каждый день. Ночь, то есть.
  
  -- Ну, ты и ненасытная, мать моя! Всё тебе мало. А как ты его заманила?
  
  -- Да никак.
  
  -- Ну, ты и притягательная! А по виду не скажешь. Чем же недовольна?
  
  -- Боюсь, свихнусь скоро...
  
  -- Ой, Ядька! У тебя и в самом деле глаза загорелись, как у чертовки, от нашего разговора.
  
  -- Наверное, скоро стану настоящей ведьмой, - натянуто ухмыльнулась Ядя, и лицо её снова исказилось судорогой.
  
  Подружка Люся даже испугалась -- Ядя как бы остолбенела, на лбу проступили капельки холодного пота. Выпученные глаза остекленели, взор потух.
  
  -- Яденька, ты вся дрожишь. - Люся потрепала её по щеке. - Что с тобой? Очнись! Наверное, вспомнила что-то. Забудь дурное.
  
  -- Помнишь это кафе? -- перебила подругу уже очнувшаяся Ядя и кивнула на медвежонка с бочонком в лапах с надписью "Мёд".
  
  -- Конечно, -- равнодушно кивнула Люся. - Из "консервы" сюда бегали. Ой, было времечко! А теперь с моими дебилами-виртуозами великовозрастными в классе у меня не жизнь, а сплошная каторга. Им долбишь в уши про музыкальную литературу, а у них только гули на уме. Я тоже ведь подумывала, как бы мне куда-нибудь перейти, чтобы денег больше получать и нервы не трепать. Присмотрела себе отдельчик в районном управлении культуры, тихий и интеллигентный, да пролетела -- сокращение штатов. Ты ведь тоже в каком-нибудь отделе работаешь?
  
  Люся сузила глаза и оглядела Ядю с ног до головы.
  
  -- Я в цеху за станком, не в заводоуправлении.
  
  -- Да ну! - шарахнулась от неё подруга, как от чумной.
  
  -- Представь себе. Десять лет без малого.
  
  -- Счастливая! Голова за станком свободная и нервы себе не мотаешь.
  
  Ядя показала ей глазами на медвежонка с мёдом на витрине.
  
  -- Может, посидим?
  
  -- Ой, не вводи в грех! Я каждую неделю свой вес записываю и на диету сажусь, если калории перебрала. Свободной девушке нужно всегда в форме быть. Это ты за своим мужем, как за каменной стеной, да ещё с такими родителями, как у тебя, а я сама свою удачу у жизни зубами рву... Ну, не забывай меня, подруга! Я полетела!
  
  -- И ты меня... не забывай.
  
  Ядя кривовато улыбнулась, чтобы не показывать остатки своих зубов, и протянула руку лодочкой, но Люся уже махала с другой стороны узенькой улочки.
  
  Ядя подошла к дверям кафе. Поперёк входа стоял стул, а на нём табличка: "Сандень". Ядя перегнулась через спинку стула и заглянула внутрь. Официантки за столиками пили чай спиной к витрине.
  
  -- Неграмотная, что ли, дура заводская? -- буркнула одна из них с набитым ртом, оторвавшись от блюдечка с чаем. - Читай, что написано.
  
  Внутри кафе чисто и нарядно, как на утреннике в детском садике. Стены внутри сплошь зеркальные. Входишь, и словно вместо крохотного кафе попадаешь в зал огромного ресторана, тесно заставленного столиками. Над официантками за чаем роем носились сонные осенние мухи. Ядя передёрнула плечами, удивляясь, как это ей когда-то тут могло нравиться? Со всех сторон видишь в зеркалах саму себя, только того и думай, как бы не встретиться глазами с собственным отражением.
  
  Особенно в последнее время Ядя почему-то стала бояться встретиться глазами с собой в зеркале. Что-то в них её пугало. Словно из зеркала на тебя смотрит кто-то чужой.
  
  Ядя вытащила из сумочки бумажную салфетку, стёрла помаду с губ и бросила бумажку на асфальт мимо урны. Пыльные баранки на витрине рядом с медвежонком выцвели и побелели, как гипсовый муляж. Если присмотреться, на них видны черные крапинки. Витрина была густо засижена мухами.
  
  ГЛАВА 3.13. НОЧНОЙ ГОСТЬ
  
  Ядя пугалась своей тайны. Люсе открылась первой.
  
  Нет такой маминой дочки, какая бы не грезила о своём принце. С детства навещал такой принц во сне и Ядю. В прекрасном саду под стенами готического замка, как на дешёвеньком гобеленчике над её кроватью. Был принц прекрасный, добрый и внимательный. Галантный и по-рыцарски обходительный. Но однажды в десять лет проснулась в холодном поту - её принц из детских снов обратился в пятнистого дога с зубастой пастью и выпустил длинный красный член.
  
  Податливой на уговоры в постели невестой и молодожёнкой, Ядя избавилась от кошмарных видений во сне. Однако ночные ужасы вернулись к ней всего лишь через неделю после свадьбы, когда муж перестал ночевать дома. Возвращался со службы под утро, сразу засыпал, а Ядя торопилась на работу и не будила его.
  
  Однажды ночью Ядя проснулась от того, что услышала, как муж сел на постель.
  
  -- Володя, ты?
  
  -- А что, у меня завёлся ночной заместитель?
  
  -- Так рано?
  
  Про заместителя Ядя тогда ещё ничего не знала. Но однажды проснулась от противного скрежета, словно ножом скребли по кафельной плитке. Июльская ночь выдалась жаркой и душной. Она легла спать без ночнушки.
  
  Вдруг отчётливо ощутила, как кто-то присосался холодными губами к ней между ног. Резко перевернулась на живот. И этот кто-то, холодный и скользкий, навалился ей на спину. Поначалу даже обрадовалась неожиданной прохладе. Ощутила мимолётное облегчение от жаркой духоты в спальне, потом вся похолодела от ужаса. Этот кто-то ледяным коленом раздвинул ей ноги, вошёл в неё и начал колыхаться.
  
  Ядя не закричала, потому что прикусила до боли язык. Но постепенно её дыхание участилось, и она закричала, когда вся содрогнулась, ощутив в себе обжигающий холод чуждого семени. Холодная тяжесть тут же свалилась с неё.
  
  Ядя села на кровати, обалдело мотала головой. Никого. Пощупала под одеялом - мужнина половина постели холодная. Володя ещё не вернулся со службы.
  
  В тот самый первый раз не было никаких ощущений, кроме омерзения. Почувствовала себя просто дыркой для слива чужой похоти.
  
  На следующую ночь, лёжа в пустой постели, Ядя со страхом прислушалась к себе и поняла, что всё-таки ждала нового прихода непонятного ночного гостя.
  
  -- Мерзавка! Дура! -- кляла себя Ядя, но всё же задремала, лёжа на животе.
  
  Повторилась то же самое. Непрошеный гость снова навалился, но холодком от него пахнуло лишь ненадолго. Потом Ядю словно обернули нагретой простынёй. Пошла кругом голова. Дышала ртом, пуская слюни на подушку.
  
  Всякий раз от его сильных атак и плавных отливов внутри всё как бы разбухало. Тело делалось липким от испарины. Кусала себе губы до крови, чтобы не заорать, но не сдержалась. Первая судорога грязного наслаждения чуть не лишила её сознания. Остальные двенадцать восторгов больше не пугали, а словно влекли в головокружительный водоворот, утягивавший в бездну. Гадко, мерзко, но сладко. Тянет куда-то вниз всё глубже и глубже. Сомлела, показалось, вот-вот потеряет рассудок.
  
  Умопомрачение так и не прошло, даже когда насильник растаял в темноте. Навязчивые развратные видения терзали Ядю весь день.
  
  -- Ядька, чего ты горишь вся? - как-то спросила её пожилая соседка по лестничной клетке.
  
  По ехидной улыбке соседки легко догадаться, что уж она-то слышала её ночные вопли.
  
  Поначалу после бурной ночи с непрошеным гостем Ядя вставала, как очумелая, не узнавая, где она и с кем. Потом невзначай поймала себя на том, что входит в сладость от чужих ненасытных ласк. И даже томилась в ожидании сладострастных восторгов. И пугалась, что кричит в постели слишком громко. Дочка может проснуться, она уже на подросте.
  
  Володе ни разу даже не намекнула на ночные кошмары. Вдруг и на самом деле всё это её сумасшедшие придумки да видения. Ещё дурочкой ославят да в психушку сдадут.
  
  Долгое время никак ей не удавалось взглянуть на таинственного ночного гостя. Лишь однажды ухитрилась извернуться под ним, глянула в лицо и содрогнулась.
  
  -- Володя, ты! Почему ты такой страшный?! Просто ужасный.
  
  -- Я призван устрашать и ужасать.
  
  -- Володя-а-а-а? Это невозможно! Ты ж у мамы на даче крышу собрался перекрывать. Отец бригаду рабочих послал, а тебя приглядывать поставил.
  
   -- Храпит твой Володя у твоей матери. На даче. Он давно с тобой не спит.
  
   -- А ты разве не Володя? Вылитый... Только больно страшный какой-то.
  
  -- На Востоке говорят, если женщина долго спит одна, с ней спит сам шайтан.
  
  Сквозняк колыхнул занавеску. В полоске лунного света тьму спальни пронзил малиновый отблеск глазного дна в глазах ночного гостя.
  
  -- Зачем ты меня пугаешь, Володенька? У тебя глаза вспыхивают, как у кота во тьме. Перестань притворяться, терпеть этого не могу.
  
  -- А вот и не скажи... Нравится тебе это, ой, как нравится.
  
  -- Ну и гад же ты нечистый!
  
  -- Угадала. Я внутренняя сущность твоего Володи.
  
  -- Ты оборотень? Что ж мне делать!
  
  -- Терзайся, кайся, мучайся! Угрызения твоей нечистой совести придают мне бодрости и каменный стояк.
  
  -- Я ведьма, раз грешу с бесом?
  
  -- Ещё какая! Навсегда забудь о рае, многогрешница.
  
  -- Ну и дура же я! Утешала себя, что это просто мои развратные фантазии на почве сексуальной озабоченности. К психиатру ходила. Таблетки пила. А это ты меня с ума сводил, Володенька.
  
  -- Успокойся, ты пока ещё не совсем свихнулась.
  
  -- Нет, свихнулась. Даже гадкий запах твоего пота сводит меня с ума постели. Вот же ухватился чёрт за грешную душу! Зачем меня насилуешь?
  
  -- Сама ножки с удовольствием раздвигаешь, визжишь от восторга.
  
  -- Не припомню такого.
  
  -- Это моя бесовская натура на тебя забытьё наводит.
  
  -- Весь день после тебя я разбитая, опустошённая.
  
  -- Моя похоть твои жизненные силы высасывает. Женская душа -- самая лакомая вкусняшка. Сладость порока превыше любых наслаждений, милашка.
  
  -- Ты никогда не овладевал мною днём.
  
  -- Днём ты холодная и недоступная, как монашка. А ночью просыпается твой ненасытный зуд. В полудрёме ты беззащитная. Когда женщина дремлет, она себе не хозяйка.
  
  -- Зачем ты меня мучишь?
  
  -- Исполняю все твои запретные желания.
  
  -- Неправда, я не такая!
  
  -- Такая - такая... Тебе хочется ещё и ещё.
  
  -- Ты забираешь силы у меня.
  
  -- Тёмные духи не занимаются благотворительностью. Мы приходим брать, а не отдавать.
  
  -- Хочешь издеваться - я отдаюсь, покорная, ну что тебе ещё надо?
  
  -- Исхитить твою бессмертную душу.
  
  -- Погубить?
  
  -- Ты и так уже пропала навсегда без искупления и прощения, как и все вы.
  
  -- Бабы?
  
  -- Мужики и бабы всем огулом. Чистых душ больше не осталось. Совратились даже святые -- беснуетесь и скачете на майданах.
  
  -- Ну и погубил... Теперь отстань. Чего тебе ещё надо?
  
  -- Роди от меня ребёнка.
  
  -- Я тебе двоих родила, Володенька.
  
  -- Понесла не от меня, бессмертного духа, а от моего носителя -- человека из плоти и крови.
  
  -- Не получится. Ребёнок, зачатый от беса, рождается с хвостом и перепонками между пальцами.
  
  -- Я настырный. Вдруг тебе первой удастся родить от демона, а моё демонячье отродье даст потомство.
  
  * * *
  
  Однажды всё-таки осмелилась спросить мужа.
  
  -- Володя, я перестала тебе узнавать в постели. Ты возвращаешься со службы только под утро. Это ты вчера на мне был?
  
  -- А ты кого бы хотела?
  
  -- Ты переменился, как чужой. Злой, холодный и бездушный.
  
  -- Душу мою черти взяли, что ли? Ну и дура-баба!
  
  -- Если моя немочь от тебя, дал бы выспаться хоть одну ночку.
  
  -- Ты ночами без меня дрыхнешь, при чём тут я?
  
  -- Просто выспаться хочу.
  
  -- На том свете отоспишься беспробудным сном.
  
  -- Не пойму, кто передо мной? Муж или бес?
  
  -- Сама догадайся.
  
  -- Вас с бесом сам чёрт не разберёт. Спать не даёте. На заводе хожу как рыба сонная. Измотали вы меня. Терпеть больше нет сил!
  
  -- Психушка по тебе плачет, вот что.
  
  Володя с ней с неделю молчал, а Ядя с ночным гостем больше никогда не разговаривала. Это всё, чем она могла сопротивляться его губительной похоти.
  
  ГЛАВА 3.14. МАМА ВСЕГДА МАМА
  
  После встречи с одногруппницей Люсей из медового кафе Ядя вышла к набережной.
  
  С небольшого холма, который виден с любого конца этого уголка города, тихий ручеёк когда-то сбегал в ложбину, переходившую в заболоченный зелёный луг. Этот луг, когда Ядя была малышкой, долго оставался пустырём. Его, как водится у нас, мало-помалу превращали в свалку.
  
  В самой низине ручей разливался тихой заводью. Берега заросли ивняком и камышами, вода тут не замерзала зимой. Заводы сбрасывали в ручей тёплые сточные воды. Тут зимовали утки, но рыбы не было из-за едкой химии, не было и чаек. Они сейчас чаще кружатся над загородными свалками. Утки появлялись осенью, когда топкий луг делался непроходимым. Но и тогда они держались середины заводи и на берег выходили редко, только если не было людей. Это сейчас утки выходят на набережную и попрошайничают. Законы стали строже. Даже за убийство городских птиц строго спрашивают.
  
  Мальчишки играли на пустыре в миротворцев и террористов. А девочки, как и Ядя в своё время, играли в домик и дочки-матери. Иногда для пущей правдивости брали в игру мальчишку.
  
  -- Заявился наконец, пьяница несчастный, -- со всей серьёзностью отчитывала пятилетняя девчушка притворно покачивающегося "хозяина". -- Получку принёс? Или опять пропил?
  
  -- Пропил, -- бубнил пятилетний "гуляка", безропотно подставляя голову под тумаки, как и должно быть по правилам детской игры во взрослых.
  
  -- Ох, музики эти что дети малые!.. -- всплеснёт руками "хозяйка" и усадит "своего" обедать за деревянный ящик с песочными куличами.
  
  Потом ручей расчистили и спрямили. Набережную облицевали бетоном, устроили несколько фонтанов и водопадов. Болотный душок понемногу выветрился -- вода стала проточной. Но летними вечерами всё так же досаждали болотные комары.
  
  Ядя, облокотившись на парапет набережной, бросала в воду остатки сегодняшней "ссобойки". Дикие утки не крякали, не шумели, как домашние, только вертели головами по сторонам и разевали жадные клювы. Эти серые кряквы были неотличимо схожи с домашними утками, от сытости разучившимися летать.
  
  Ядя аккуратно сложила опорожненный пластиковый пакет для хлеба в сумку, чтобы вымыть и вывесить его сушить дома из грошовой экономии, и пошла по ступенькам новой набережной к старым домам.
  
  Двух одинаковых домов тут не было. С первого взгляда могло показаться, что этот уголок города проектировали студенты-архитекторы, которые причуды и практики ради смешали все архитектурные стили прошлого разом. Новоделы, но как бы под старину. Иностранные туристы, по недоразумению забредшие сюда, принимали здания за седую древность и охотно фотографировали дикое смешение всех архитектурных стилей. Любая подделка под древнее величие удивительно хорошо сживается с современностью.
  
  Один старый дом рядом с тем, где в детстве жила Ядя с папой и мамой, уже сносили, чтобы возвести безликую многоэтажку. Ядя остановилась возле свежих развалин. Срезанная стена обнажила ванную и туалет, выкрашенные в голубой цвет стены. На сушилке для белья ещё оставались забытые хозяевами вещи. Ядя отвернулась. Это всё равно, что без приглашения подсмотреть чужую жизнь или смерть. Кто знает, куда делись те бомжи, которые повесили сушить свои вещички, когда чугунная баба на стреле подъёмного крана крошила этот якобы выселенный дом? Вряд ли кто стал по горячим следам разгребать завалы в поисках трупов. Ядя просто бездумно поворошила ногой битый кирпич, тут же передёрнула плечам и отшатнулась в сторону -- мышиная семейка цепочкой, без паники и писка пробежала по спинке сломанного стула и исчезла под дырявым чемоданом.
  
   * * *
  
  В широком, некогда огороженном кованой решёткой, дворе у дома, где провела своё детство Ядя, ребятня сбивала созревшие каштаны. Двор был усыпан широколопастными листьями и колючей кожурой плодов. Ядя осторожно прошлась по листьям к подъезду и неспешно поднялась на мамин этаж, проводя рукой по шероховатой, крашенной масляной краской стене лестничного пролёта. Под слоями краски ещё проступала вырезанная в штукатурке детская дразнилка: "Ядька дура -- хвост надула!"
  
  Хоть и шла с пустыми сумками, Ядя всё же устала, просто непонятно отчего. Тяжело подошла к дверям, лбом надавила кнопку звонка. За дверью тут же затявкала собака. Потом послышались лёгкие шаги и мамин голос:
  
  -- Доча, не путайся под ногами!
  
  Открылась дверь -- на пороге мама с кудлатым пудельком во кличке Доча. Мама всегда говорила Яде, что в любой момент нужно быть одетой так, будто с минуты на минуту ждёшь гостей.
  
  -- Чего вылупилась, как одержимая извращенка! Мать родную не узнала?
  
  Ядя опустила глаза.
  
  -- Ядька, да проходи скорей, а то Доча нервничает. Ещё простудится на сквозняке. Ну, что ты тянешь? Не протиснешься никак. Раздалась вширь, как изношенная потаскуха.
  
  В маминой квартире чисто, свежо и просторно, как в тщательно убранном номере дорогой гостиницы. Времена тогда начинали меняться. Жилище и в самом деле напоминало гостиничные апартаменты. Весь пятый этаж старого дома строители отгородили теперь для пани генеральши под одно жилое пространство с бассейном, летним садом и солярием с застеклённой крышей. Жаль, что скоро дом пойдёт под снос.
  
  Пахло яблоками, корицей и ванилью. Так тут пахло всегда, даже когда они когда-то ютились в двушке. Вот и сейчас, если открыть просторную кладовую с окном, увидишь банки с компотами и вареньем, давно засахарившимся. В детстве Ядя любила грызть кристаллы сахара, которые порой вырастали с ноготь мизинца. Она их в детстве называла "брульянты".
  
  На полке горка яблок с дачи, а на полу обязательно будет лежать смятый листик с обломком черешка. Мамина кухарка каждый год разносила лежалые банки с вареньем по бедным соседям всего дома. Мама же каждый год засаживала прислугу, с Ядей ей в помощь, за приготовление припасов из нового урожая. Все банки пронумерованы и подписаны, как в музее. Любящая бабушка наведывается к внукам с баночкой варенья, хоть редко, да не с пустыми руками. Заботливая бабушка.
  
  Мама бережно отпустила Дочу на пол. Пуделёк с лаем кинулся Яде под ноги и тут же визгливо заскулил, когда Ядя, боязливо перебирая ногами, наступила сучке на лапу.
  
  -- Доча, девочка моя! Больно?.. Дай мамочка на лапку подует! --- Мама снова подхватила собаку на руки. -- А ты бы, Ядька, под ноги лучше смотрела, а то топаешь своими ножищами-тумбами... Откуда в тебе столько ненависти? Ты сама мать, сама детей растишь.
  
  Ядя виновато развела руками, тяжело опустилась на стул, сложила руки на коленях и робко поджала ноги. Она так всегда держалась в гостях у чужих людей.
  
  -- Как здоровье, мама?
  
  -- В мои ли годы такие вопросы задавать, подумай!.. Хотя ко мне в магазине ещё "девушка" обращаются... Но годы, что поделаешь... Отец твой ещё бодрится на ночных гулях с твоим Володькой, а я что-то в последнее время совсем сдала. То тут кольнёт, то там прихватит. И давление скачет.
  
  -- Я когда Людочку носила, тоже измеряла давление.
  
  -- Ты не ровняй меня с собой. Ты ж вон какая бабища в три охвата! Не следишь за фигурой... Тёмные круги под глазами, словно на тебе всю ночь черти катались.
  
  -- Скажешь тоже, черти, -- мелкий чёртушка.
  
  -- Ох, расстраиваешь ты меня.
  
  Мама тяжело вздохнула и поправила у зеркала мелко завитой парик.
  
  -- А папа где?
  
  -- На даче, где ж ещё... Как с весны туда заехал, так все лето его не вижу. И вообще моду взял -- всю прошлую зиму там весело прожил. Дрова заготовили ему солдатики нацгвардейские, но печку сам топит, денщикам не доверяет. В это лето столько огурцов было, не знала куда деть. Что же ты не заходила?
  
  -- Да я всё как-то на работе да на работе.
  
  -- А зря, и для себя пожить надо. -- Мама снова взялась за собаку. -- А ну-ка, Доча, дай я носик у тебя пощупаю... Что-то он у тебя горячий. Нет, всё-таки здоровенькая... Как дети?
  
  -- Тоже здоровые, -- послушно ответила Ядя.
  
  -- Ну и ладно... Ну, прыгай, девочка моя!
  
  Мама выпустила сучку на пол.
  
  -- Ты, мама, опять живёшь на старой квартире, а не в новой.
  
  -- Тут живут со мной и мои воспоминания о тебе.
  
  -- С папой вы так и не помирились, если одна живёшь?
  
  -- Ай, не люблю я нашу новую квартиру. Там всё новое, как у чужих людей в гостях. Всё непонятное и неприятное, современность перекрученная. Но привыкну со временем. Дом снесут -- тогда и вернусь к отцу.
  
  -- Привыкнешь, -- согласилась Ядя. - Я ж привыкла.
  
  Мама поцеловала пуделька в кудлатую мордочку и присела на диван. Собака примостилась у её ног, ревниво поглядывая на Ядю.
  
  -- Ты вот мне что, Ядя... ты Володю своего корми хорошенько. В последний раз он мне жаловался, что голодный ходит. Хозяйка называется... Что, тебе трудно лишний раз кусок мяса приготовить? Или ты мало денег на заводе получаешь? Он же устаёт, выматывается на службе.
  
  -- Да кормлю я его, мама. Не поправляется.
  
  -- Зато ты толстеешь. Ты не обижайся, а слушай, что тебе мать говорит... Ты матери старой что-нибудь принесла?
  
  Ядя спохватилась, смутилась и вся покрылась со стыда красными пятнами -- по щекам, на лбу и даже на шее.
  
  -- Прости, мама, сегодня решила отдохнуть от магазинов.
  
  -- Вижу, что с пустыми сумками пришла, лентяйка. Бросит тебя Володька и правильно сделает.
  
  -- Скорей бы уж.
  
  -- Если уж дочь мать родную подарками не побаловала, сходи на кухню и сделай мне бутербродик.
  
  -- С чем мама?
  
  -- С рыбкой красной и маслицем, как всегда. Но с краешку икорки намажь чёрной тоненьким слоем, как я люблю. И луковички порежь колечками, но бери самые махонькие.
  
  Ядя быстро управилась. Мама откусила кусочек и положила бутерброд на пол перед собакой:
  
  -- Доча, не лезь под ноги, опять лапочку тебе отдавят.
  
  Собака лениво подошла. Обнюхала рыбу, икру, брезгливо подняла хлеб с пола одними губами, надкусила и тут же выбросила на пол. Мама захохотала.
  
  -- Нет, вы видели такую барыню? Не жрёт. Ты слишком много лука покрошила.
  
  Мама взяла из вазочки горстку шоколадных конфет, одну развернула для собаки, остальные протянула Яде.
  
  -- Возьми деткам.
  
  -- Мама, они ж "седые" от старости.
  
  -- Так ведь ничего -- в холодильнике лежали.
  
  -- Нет, не надо... У моих диатез на шоколад.
  
  -- Ну, смотри сама, ты ж мать какая-никакая.
  
  -- Только что мать и больше ничего.
  
  Мама прикурила от настольной зажигалки.
  
  -- Ой, прям и не знаю. Отец все пилит и пилит за каждую копейку, совсем заел. Всё на работу меня гонит. А куда мне с моими болячками? Мне всего семь лет до пенсии осталось. Вон кофточку возьми, тебе купила. На себя мерила - не подошла, а для тебя всё сойдёт.
  
  Ядя жалостливо посмотрела на мать, раскрыла кошелёк и стыдливо протянула ей деньги.
  
  -- Я кофточку потом заберу, ладно? Пусть полежит у тебя.
  
  Мама кивнула, раскрыла бар, положила деньги между бутылок с яркими этикетками. Потом снова села на диван. Собака тотчас же прыгнула ей на колени.
  
  -- Куда ты примостилась? Я ж тебе шёрстку сигаретой подпалю, девочка моя... Забот с ней, как с маленьким ребёнком. С тобой и то меньше было. Тебе хорошо, что твои не болеют. А мне-то как? Ну, представь себе, у какой собаки может быть двустороннее воспаление лёгких? А эта неженка подхватила. Я на руках её вынашивала, на рентген носила. Ветеринара приглашала за бешеные деньги. Молоденький такой с усиками и смешливый. Все называл меня дамой с собачкой. Но ведь у Чехова она совсем молоденькая и не рожала. Я так смеялась!.. Антибиотики бедной Доче кололи, она плакала, бедняжка! Глянь-ты, как изворачивается, бесстыдница. Я её уже к мальчику водила, скоро она мне щеняток принесёт. Ну, дай, маленькая, я тебя в носик поцелую. Я ей теперь разные витамины покупаю. Не знаешь, почём сейчас идут такие щенята за штуку?
  
  Ядя пожала плечами и с жалкой, застывшей улыбкой посмотрела на мать. Собака капризничала и норовила ухватить мелкими зубками хозяйку за руку.
  
  -- Ах, ты, девочка моя миленькая! Все от меня ушли, все меня забыли и забросили, ты одна со мной осталась... да сиди ты спокойно, а то запру тебя в кладовке!
  
  Мама выпустила в нос собаке облачко дыма. Та чихнула и обиженно спрыгнула на пол.
  
  -- А у тебя самой, Ядя, ничего не случилось?
  
  Ядя опустила глаза, причмокнула губами, сглотнула слюну.
  
  -- Ну? -- пытливо вгляделась в неё мама.
  
  -- Пока ничего не случилось, -- прошептала Ядя и спохватилась: -- Нет, правда, мама, всё хорошо... Ну, не совсем плохо.
  
  -- Ох, Ядька, ты всю жизнь у меня была какая-то несобранная. Как тебя такую ещё твой Володька не бросил? Говорила я тебе, не садись не в свои сани. Он мужик завидный, скоро будет аристократом с благородным титулом. Не послушалась... Ты мне как матери скажи -- он с тобой ласковый?
  
  Ядя подняла глаза, пытливо глянула из-под редких ресниц на маму и замялась. Собака подкралась к хозяйке, воровато виляя хвостом с кисточкой на конце и оглушительно тявкнула.
  
  -- Ах, что вытворяет, мерзавка! А ну ко мне! -- Мама подхватила упиравшегося всеми четырьмя лапами пуделя поперёк живота, швырнула в кладовую и заперла дверь. -- Вот поскули у меня там до вечера!.. Ну и хорошо, Ядя, что у вас мир и лад в семье. Просто на вас не нарадуюсь -- вы такая пара! Всем только про вас и хвастаюсь. А чего тебе ещё надо? Дом есть, муж есть, дети здоровые, работа денежная... И мать всегда рядом. Приедешь, поговоришь, поплачешься.
  
  -- Слёз нет, -- сказала Ядя. - Высохли давно.
  
  Это потом у старой бабки Ядвы пробегут две постоянные дорожки по щекам, и глаза никогда не будут сухими, а сейчас она просто молодая Ядя с сухими глазами.
  
  -- И за детьми мама всегда присмотрит, если попросишь. Нет, правда, -- ты ко мне их когда-нибудь приведи, а то уже сто лет бабушку не видели. Выросли, наверное? Не стесняйся, по-родственному приводи. Правда, я всё время болею. Мне врач прописала даже коньяк перед обедом, от головной боли. И вот ноги ещё что-то ломят.
  
  Мама вынула из тапочка ногу и вытянула перед собой.
  
  -- Давай помассирую, -- предложила Ядя.
  
  -- Ну, если тебе не трудно помочь больной матери. Только не жми сильно своими мужицкими ручищами.
  
  Ядя подсела поближе и принялась за массаж. У неё сильней подёргивалась ямочка на левой щеке, уголок губ снова приподнялся, будто Ядя усмехнулась.
  
  -- Ты только вот что -- скажу тебе откровенно. Ты за Володьку своего держись. Твой отец меня никогда без маникюра не видел, а у тебя на что ногти похожи? Мой-то дурак меня на старости лет даже ревновать вздумал. Кто-то ему что-то нашептал, видишь ли... Я-то в чем виновата, если выгляжу до сих пор как куколка? Ну, ладно, спасибо тебе, массажистка ты моя. Отпусти!
  
  Ядя встряхнула уставшими руками.
  
  -- Ох, надоешь ты Володьке своему такая распустёха!
  
  -- Может быть, -- вздохнула Ядя, обкусывая заусенцы на ногте. -- Наверное. -- Неуверенно дёрнула плечами. -- Скорей всего. -- Опустила голову... -- Точно.
  
  -- Ох, начнёт он по девкам бегать!
  
  -- Мне ж меньше достанется.
  
  Ядя нервно дёрнула головой и коротко хохотнула, будто всхлипнула.
  
  -- Ну, смотри сама. Я тебя замуж за него не гнала. Сама беременная ещё до свадьбы свекрови в подол плакалась, винилась за свой грех похоти... Она теперь тебе мама.
  
  Ядя промолчала. Она давно поняла, что в том развлекательном представлении со свадьбой ей досталась роль дурочки с тряпочкой. Их родители ещё прежде сговорились поженить их.
  
  В кладовке заскулила собака, царапаясь в дверь.
  
  -- Мама, -- тихо сказала Ядя, доверительно склоняясь к матери. -- У меня вот ещё что на душе...
  
  Собака ошалело залилась лаем за дверью.
  
  -- Да погоди ты, Ядька... Доча, девочка моя! Как же я про тебя совсем забыла? Ай, злая я, бессердечная!
  
  Мама вынесла пуделька из кладовки на руках. Доча скулила, обиженно прижав уши.
  
  -- Оставили маленькую одну, а ей там одиноко и страшно. Ай, какие все нехорошие! Только о себе и думают.
  
  Собака ласково повизгивала у мамы на руках и лезла целоваться. Ядя поднялась с дивана.
  
  -- Пойду я, мама.
  
  -- Иди.
  
  -- Когда ещё прийти?
  
  -- Договоримся по телефону.
  
  -- Звонить на новую или старую квартиру?
  
  -- Набирай меня по мобильному телефону.
  
  -- Нет у меня мобильника.
  
   -- Нет, так купи. Хорошо зарабатываешь. Ну, что ты, моя маленькая, на меня уже не сердишься? Попрощайся с сестричкой Ядей. Подай лапочку... Видишь, Ядька, она тебя не любит. Не обижайся, но все-таки ты у меня злая. Животные это сердцем чуют.
  
  Собака посмотрела на Ядю недобрыми карими глазами и оглушительно тявкнула.
  
  -- Ай, Ядька, совсем у меня вылетело из головы! Я тут кое-что тебе из старого тряпья подсобрала. Продавать -- так никто не купит, бедные на барахолке отовариваются. Может, кое-что распорешь и себе перешьёшь. А то выбросить жалко. На тебя все сойдёт. Всё равно ты с пустыми сумками пришла.
  
  -- Спасибо, мама, не хочу. Устала сумки тягать. Потом.
  
  -- Как хочешь, но запомни, ты от мамы родной ещё ни разу с пустыми руками не уходила... Ещё вот что, Ядька! - голос мамы стал строгим, почти приказным. - Сороки настрекотали, будто бы ты с завода собираешься уходить?
  
  -- Да как бы ещё не решила окончательно.
  
  -- Не сметь! Ты должна семью кормить, у тебя же дети! В музыкальной школе копейки платят. Не думаешь о детях, так подумай о родном отце. Твой отец лидер трудовой партии, видный политический деятель. Ты должна поддержать семейную линию - оставаться простой работницей-заводчанкой. Это ведь такой козырь в его игре с политическими противниками. У них-то детки стали мажорами, золотая молодёжь, на радость фотографам-папарацци. А отец твой за трудящихся стеной стоит.
  
  -- Как скажешь, мама.
  
  -- До свидания и привет твоему Володьке, пусть тёщу не забывает. Нажми защёлочку и хлопни дверью крепче. И на судьбу не жалуйся и на неприятности наплюй, чёрт с ними со всеми!
  
  -- Со мной его больше не будет, мама.
  
  -- Кого?
  
  -- Чёрта.
  
  * * *
  
  Ядя вышла на крыльцо подъезда и растерянно замерла. Что-то вокруг было не таким, как раньше. Тишина тонким комариком позванивала в ушах. Испарина выстудила лоб и сделала липкими руки. Предзакатное солнце из промежутка меж крышами домов било прямо в глаза разбегающимися во все стороны лучами. Ядя зажмурилась и не раскрывала глаз, пока не прошли огненные вертячки. Сердце сдавила боль, а занемевшие пальцы двигались сами по себе, словно ощупывали неизвестно откуда взявшуюся пустоту в руках.
  
  Ядя осмотрелась - пустые сумки при ней, ничего своего она у мамы не оставила. А вокруг действительно что-то переменилось. Как в сухостойной пуще перед грозой -- крутит и крутит верховой ветер пожухлую листву на дубах, уж, кажется, всю душу вымотал надсадным завыванием. И вдруг замолкнет враз, ни дуновения, ни шороха, а небо всё мрачнеет, тучи всё ниже садятся за высокие верхушки леса. Всё замерло, словно ждёт, что же случится такое страшное.
  
  * * *
  
  Дружбу Ядиного отца и свёкра объяснить просто: генеральный полицмейстер и лидер трудовой партии Бенедикт Шамшур без особого труда мог провести силовой захват родового имения панов Вранецких грязными лапищами уличных боевиков масках, членов партии ЗАТРУД. И никакие охранники и краеведы не смогли бы отстоять дворец, объявленный в государстве историческим наследием. С другой стороны, ясный пан Вранецкий легко мог рассчитывать на уважение простого народа - его сын женат на самой что ни на есть настоящей заводчанке в надежде, что новые холопы, не подпустят красного петуха на его имениях. Пан же из своих всё-таки.
  
  ГЛАВА 3.15. ВОЛОДЯ-ВОЛЬДЕМАР
  
  Ядя по дороге зашла в садик за маленьким Вовкой. Сегодня спокойно, без суеты и паники. Без извечных непонятных тревог из боязни не успеть. Давно погасла крохотная сигнальная звёздочка на самом краешке поля зрения, отзвучала тревога. Ни думать, ни разговаривать, ни спорить с собой уже не хотелось.
  
  По дороге Вовка сказал:
  
  -- Мама, слушай глупости: командир полка, нос до потолка, уши до дверей, а сам как воробей!
  
  -- Отстань.
  
  -- И вот ещё глупость: пуздро-начальник, забрался в чайник, воды напился и утопился.
  
  Прежде Ядя всыпала бы ему за эти ежедневные "глупости" из садика, но сегодня она без наставлений и угроз оставила сына играть во дворе с ребятишками. Сама неторопливо зашла в магазинчик за углом. Хотела взять три пачки масла для крема на торт... и передумала. Пусть он сгорит в духовке, этот торт.
  
  У подъезда стояла их машина. Приятные новости -- муж в кои-то века дома. Ядя тихо поздоровалась с соседками, сидевшими на лавочке. Подсела к ним.
  
  -- Ты чегой-то сегодни не торописси? -- спросила бабушка из семьдесят пятой квартиры. -- Раней пулей пролетит, не присядет.
  
  -- Отгул взяла назавтра, -- соврала Ядя.
  
  -- Как, в смысле, отгул?
  
  -- Так, свободный день за свой счёт.
  
  -- А большой счёт?
  
  -- Потяжельше всякого... Ладно, женщины, заболталась я с вами. Пойду себе тихонечко.
  
  -- Лифт не работает! -- крикнула ей вслед старушка.
  
  -- И так дотопает, не сломится, -- сказала другая.
  
  Поднявшись на девятый этаж, Ядя тяжело отдышалась. Соседка по лестничной клетке в косынке, повязанной поверх бигудей, лениво обронила слова, как подсолнечную шелуху с губ:
  
  -- Чего пыхтишь, как загнанная лошадь?
  
  -- Устала я.
  
  -- А чего с пустыми сумками?
  
  -- Поддоны с заготовками таскаешь на работе, да после работы ещё сумки эти руки оборвут.
  
  -- Твой-то сегодня раненько и трезвый. И не припомню такого. На машине сам был за рулём, а не служебный водитель его привёз.
  
  -- Пора орден вешать.
  
  -- Гляди, Ядька, тебя долго нет - разбушуется, побьёт. Реветь будешь во весь голос.
  
  -- А тебе всё слышно через стенку?
  
  -- Слово в слово.
  
  -- Ничего -- полицию вызову.
  
  -- Он сам у тебя там служит. Свои своих не берут.
  
   * * *
  
  Ядя позвонила в дверь, а потом открыла её своим ключом. Она всегда звонила, чтобы мужа предупредить. А то мало ли с кем он.
  
  Муж так и так бы не услышал её звонка. На всю квартиру гремела ненавистная психоделическая музыка. Ядя заслышала её грохот ещё на третьем этаже. И только сегодня произнесла вслух фразу, которую каждый день говорила про себя:
  
  -- Как же надоело мне это всё до чёртиков!
  
  Повязала фартук, принялась убирать со стола грязную посуду и всё прочее, что муж оставил на столе после ревизии содержимого кастрюль. Дочкина чашка с недопитым молоком и нарядная тарелочка с остатками соуса стояли в общей куче. Дочка сама научилась себе еду разогревать. Пусть микроволновку загадит, кастрюли на плите пригорят, лишь бы не оставалась на сухомятке после школы.
  
  Свекровь не разрешает Яде учить внучку мыть посуду... "Отдыхай пока, Людочка. Замуж выйдешь -- успеешь ещё нагорбатиться". Людочка с ходу запомнила эти слова, теперь её чашку сполоснуть не допросишься.
  
  Наконец муж приглушил музыку и крикнул из комнаты, не поднимаясь из кресла:
  
  -- Кто там на кухне тарелками гремит? Я отдыхаю.
  
  Ядя не ответила.
  
  -- Заявилась наконец?.. Где тебя только чёрт носит... В сад за Вовкой заходила?
  
  Так... Сегодня всё начинается с проявления отцовской заботы. Это что-то новенькое, такого ещё не бывало... Теперь спросит, какие отметки получила в школе Людочка, которую Ядя не видела с самого утра. Лениво поинтересуется, как вёл себя Вовка в детском саду, не пора ли ему ремня для профилактики всыпать. Затем спросит, когда в этом месяце зарплата на заводе, а то деньги срочно нужны. А потом... всё пойдёт по накатанной дорожке.
  
  ГЛАВА 3.16. ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ
  
  Поджав губы, Ядя швыряла продукты на стол продукты из холодильника. Пусть ищет другую дуру, так она и станет ему отвечать. Что ни слово, то для него зацепка. Уже и забыла, как когда-то, подходя к дому, обдумывала слова, с которыми встретит мужа, как выкроит минутку, чтобы остаться с ним наедине, предложить игру в воспоминания. Они помогают собрать по крохам всё то недолгое хорошее, что у них было до свадьбы, и настроить мужа на нежность к ней, чтобы с каждым днём все тесней привязать его к дому и отвязать её от того страшного в ночи, что почти свело с ума.
  
  Муж повторил вопрос, но трижды спрашивать не стал. Похоже, он был в прекрасном расположении духа. И на том спасибо, что не сразу начал хамить.
  
  Ядя поморщилась на его оклики и по привычке потянулась за полотенцем. Его на месте не оказалось. Поискала -- полотенце висело на новой вешалке. Вешалку подарила свекровь, той же в свою очередь подарили какие-то очень влиятельные, хоть и дальние родственники, привезли из-за границы. Свекровь ценила только всё иностранное.
  
  Дорогая вещица с востока, японская. Сделана в форме паука с лапками-крючками. Вешалкой этой Ядя никогда не пользовалась. Вызванные по объявлению мастера присобачили её слишком высоко к стенке. Теперь на нём висело полотенце - откуда? Ядя пауков боялась с самого детства.
  
  Поставила табуретку, сняла полотенце, намочила и обмотала им голову. Пора готовить ужин. Протянула руку за большим ножом. Ножа тоже не было на месте. Он пристроен теперь в специальную стойку вместе с другими ножами -- для хлеба, фруктов, рыбы и прочего. Стойка эта была в виде рыцарского щита. Ножи торчали по бокам, как мечи на гербе. Тоже подарок свекрови и тоже из-за моря. С такими ножами хоть на медведя выходи.
  
  Банки с крупой и специями переставлены на полке над плитой по особому порядку -- не как удобно, а по размерам. На подоконнике вообще пусто, даже горшок с цветком перекочевал на шкафчик. Свекровь всегда говорила, что ставить что-нибудь на подоконник -- признак деревенщины.
  
  Ядя поджала губы. Ясно -- приходила свекровь, поэтому-то и муж домой заявился трезвый, чтобы с ней встретиться. В последнее время свекровь появляется только тогда, когда Яди нет дома. Перероет все шкафы вверх дном, но наведёт порядок по-своему. После контрольных визитов свекровь всегда оставляет "акт ревизии" на столе. С ехидными рекомендациями для безрукой мужички.
  
  И в самом деле, к холодильнику было прижато магнитиком письмо, отпечатанное на официальном бланке министерства иностранных дел.
  
  "Ядя!
  
  Людочку я забрала к себе до вечера. Посуда расставляй так, как я тебя учила, когда вы жили в моём доме. Не разводи деревенщину -- тебя взяли в шляхтенную семью. Тебе пришло письмо -- ответ с курсов по переподготовке учителей для музыкальных лицеев. Я его вскрыла, потому что оно касается всей нашей семьи. К тому же я взялась тебе помогать. В поступлении на эти курсы тебе отказано, так как у тебя нет даже одного года педагогического стажа. Тебе советуют для начала устроиться преподавателем теории музыки в простой детской музыкальной школе или музработником в детсадике. Не советую следовать их рекомендациям. Пойти на это -- значит урезать ваш семейный бюджет. Ты должна зарабатывать деньги, а учителям в музыкальной школе и музработникам в садике платят сущие гроши. Я подыскала вариант как раз под тебя. Ты пока остаёшься работать днём в своём цехе, а вечерами будешь руководить народным хором при вашем же заводе. Репетиции проходят с 16:00 до 20:00. Я уже созвонилась с нужными людьми, можешь выходить на добавочную работу хоть с завтрашнего дня. Там пойдёт настоящий педагогический стаж. Этот вариант всех устроит. Тебе нужно будет только снять копию с диплома консерватории и взять справку с места работы, а это прямо на заводе в отделе кадров. О детях не беспокойся. Я просила директора тебе помочь, и администрация завода согласна пойти тебе навстречу. Тебе разрешили брать с собой детей на весь вечер в заводской клуб. Днём будешь работать на заводе, а потом сразу идти на репетицию хора. Я договорилась с администрацией, тебя будут отпускать из заводского клуба на полчаса раньше, чтобы ты успела уложить детей. Людочка при тебе там будет делать домашнее задание и присмотрит за Вовиком. В заводской столовой тебе можно покормить детей. Тебе как руководителю любительского хора будут платить -- солидная прибавка к семейному бюджету. С Вольдемаром я переговорила, он не против.
  
  Живите в мире и согласии. Мы в ваши дела никогда не вмешиваемся. Надеюсь, конфликтов между вами не было и никогда не будет.
  
  Целую крепко. Ваша мама и бабушка.
  
  P.S. В шкафу я оставила кое-что из моего постельного и носильного белья. Будешь стирать своё, прогони заодно и наше. Вольдемара не нагружай, лучше завези отстиранное бельё к нам сама. Заранее благодарна.
  
  P.P.S. Никогда не называй моего сына Вольдемара хамским именем Володя. Он ужасно обижается".
  
  Ядя подняла голову и взглянула на свадебный веночек из мирта, можжевельника и соломки под вышитым рушником в углу. Прежде Ядя там вешала православную иконку божьей матери, но свекровь упорно её снимала. Ревностная католичка не терпела ничего православного.
  
  Ядя смяла записку и швырнула в мусорку. Переставила банки с крупой по-своему, водрузила цветок на подоконник и принялась чистить картошку. Тонкой змейкой вилась из-под ножа кожура, неслышно лилась вода из-под крана, в раковине что-то всхлипывало и бормотало. Посуда на сушке звонко вздрагивала на самых истеричных нотах, доносившихся из комнаты, где сидел муж перед экраном. Вздрагивала и Ядя, но привычно выполняла все расписанные операции по кухне, машинально, как работала за станком.
  
  Чего-чего, а забываться она научилась. Только когда с последними аккордами мощного крещендо синтезатора и ударных с сушки соскользнуло и разбилось блюдце, Ядя с ножом в руках и не дочищенной ещё картошкой ворвалась в комнату к мужу.
  
  -- Да выключишь ты наконец свою тарахтелку или нет! На работе грохот, дома грохот. Покой мне будет или нет?
  
  Выпалив это, Ядя отступила назад, прикрыла рот рукой и, часто-часто хлопая редкими ресницами, испуганно смотрела на мужа. Тот тоже сначала опасливо скосился на нож в её руке, потом приосанился, поднялся и ногой отшвырнул шнур удлинителя. Истошный негритянский вопль прервался на полуслове, будто квакнул. Только слышно, как течёт вода на кухне и бормочет, всхлипывая, раковина.
  
  Муж так глянул на неё, что ей припомнились дурноцветные глаза, как у того дядьки из детства, когда тот лапал малышку Ядю во дворах за сараями. Потом ей долго снились эти перемигивающиеся огоньки в глазах. Чаще всего они вспыхивали, как светофор, -- красный - жёлтый - зелёный, как у её леденящего ночного мучителя.
  
  Ядя не выдержала его взгляда, отвела глаза.
  
  -- Что глазки отводишь бесстыжие? Заблудила никак на своём заводе с пацанятами-практикантами?
  
  -- Что ты несёшь!
  
  -- Все вы заводские подставлялки. Потому и пошла туда, где мужиков побольше.
  
  -- Меня отец на завод за руку привёл.
  
  -- И правильно сделал, по уму и честь.
  
  Ядя взмахнула кухонным ножом.
  
  -- Да человек ты или демон в человеческом обличье!
  
  Муж рванул куртку со спинки кресла. Щёточкой пригладил усы у зеркала. Из шкатулки на столике вытянул сотенную бумажку, покрутил на пальце ключи от машины и обронил, не оборачиваясь:
  
  -- Идя навстречу пожеланиям трудящихся - гудбай!
  
  Ядя очнулась от остолбенения, когда хлопнула входная дверь. Провела рукой по глазам, но они оставались сухими. Бросила в мойку нож, он затрепыхался на гибком лезвии, как живая рыба.
  
  Ну и хорошо, что ушёл. Наверняка вернётся под утро, как всегда. Даст хоть ночку выспаться. Э-э-э... а ночной гость в его обличье даст выспаться? На заводе станок силы выматывает, ночью эта пугающая копия Володьки с дурноцветными глазами. Но станок не страшит, он не забирается в душу и тело, а тот, кто в мужа вселился... Так кто же он? Ночной гость или всё-таки её Володя в сонной одури? Такой уж сонный морок на неё наводит, в постели просто вся не своя. Не поймёшь, Володя с ней или нечто омерзительне. Ядя аж вся передёрнулась от этой мысли.
  
  ГЛАВА 3.17. КОРОТКОЕ ПРОЩАНИЕ
  
  Подошла к раскрытому окну, перегнулась через подоконник, проследила за отъезжающей машиной мужа и задёрнула штору. Присела в большой комнате в кресло, переключила канал на фортепьянную классику. Принялась дочищать картошку, сбрасывая кожуру прямо фартук на коленях.
  
  С ужином можно не торопиться. Вовка поужинал в садике, пусть ещё погуляет во дворе, как она в детстве гуляла. Людочка у бабушки поест наверняка, самой же Яде второй день кусок не лезет в горло. Пока нет детей, прибраться бы в квартире. За день из раскрытых форточек столько пыли осядет, хоть чёртиков пальцами на мебели рисуй. Ещё пришить пуговицы к Вовкиной рубашке, в саду они так и летят... Подшить свежий воротничок на гимназическое платье для девочки. И на себя кое-что обновить из старенького, стыдно уже заношенной ходить. В новые времена снова стали штопать носки, чулки и колготки. Технологи-текстильщики изрядно потрудились, чтобы добиться ускоренного износа белья ради роста торгового оборота.
  
  Работа по дому успокаивает, потому что в голове пусто. Руки трудятся, а голова отдыхает. А то как привяжется любая бессмыслица, так будешь до вечера повторять: "шестьсот шестьдесят шесть... шестьсот шестьдесят шесть...", особенно если станешь в магазине деньги пересчитывать.
  
  ***
  
  Разбудил Ядю звонок в дверь. Ничего не понимая, скинула картофельные очистки прямо на ковёр да так и побежала открывать детям. Но это была не Людочка с Вовкой.
  
  -- Христина? -- с радостным удивлением встретила она свою заводскую подругу на пороге. -- Как ты меня нашла? Которой час? Сколько я спала?
  
  Заводская девчонка, удивлённая не меньше Яди, вместо ответа трясла красными пластмассовыми клипсами и пятилась прочь от двери.
  
  -- Да заходи ты, говорю... Чего через порог-то?
  
  -- Я не к тебе шла, Ядь... Ошиблась дверью... Я парня своего ищу... Володя такой вот кудрявенький сюда не заходит?
  
  -- Бывает такое. Заходит, -- усмехнулась Ядя. - Был, да сплыл. Это мой муж. А на кой он тебе?
  
  -- Адрес Вити хотела узнать.
  
  -- Какого Вити? Да не пяться ты от меня, не съем я тебя, а то ещё с лестницы свалишься на высоченных каблуках.
  
  -- Да такой...
  
  Христина положила руку на голову.
  
  -- Лысый, что ли?
  
  -- Ага, мы позавчера с ними в сауне парились.
  
  -- Какой он тебе Витя, ему давно за пятьдесят, полковнику... Ну, заходи, сколько можно в дверях стоять? У меня как раз никого нет -- тихо. Чайку попьём, посидим, как люди. Подождёт тебя твой кудрявый мальчик Витя, которому за полтинничек.
  
  -- Нет, нет, я -- нет! -- чуть ли не затряслась в испуге Христина.
  
  -- А как ты меня нашла?
  
  -- Федя подсказал, что Витя часто у Володи бывает.
  
  -- Федя, который тоже полковник?
  
  -- Не знаю. Я его в бане только голым без погон видела.
  
  -- Куда ты, дурочка? Каблуки не сломай, у нас лестница крутая. Чумовая...
  
  Ядя закрыла дверь, вернулась на кресло в большой комнате, занялась картошкой. Порезала палец и заметила это лишь тогда, когда картофелина в её руках стала красной. Сняла с головы мокрое полотенце и обмотала ранку.
  
  Счастливая эта Крыська, в грязи барахтается, а грязь к ней не пристаёт. Как те казарменные девки -- целый взвод через себя пропустят, им хоть бы хны. Отлюбилась, встала, умылась, подмылась и пошла себе. А тут с этим ночным гостем... Чем больней ночной бес насильничает, тем слаще внутри какая-то пакость разливается. Со сладковато-приторным запашком подгнивших персиков.
  
  Ядя почувствовала, как у неё всё набухает внизу от грязных воспоминаний.
  
  -- Ну и гадина же ты, -- хлопнула себя по подолу.
  
  ***
  
  К восьми вернулась от бабушки Людочка, привела с улицы упиравшегося Вовку. Она отчитывала братца чисто материнскими словами и интонациями. Ядя даже разулыбалась и не стала ни на кого сердиться за то, что они налили на полу в ванной целую лужу, когда сестра умывала брата, который не хотел умываться сам.
  
  -- А бабушка мне лощёные тетрадки купила с мультяшными картинками. А ещё к ней одна тётя приходила, которая старается-старается, а никак родить себе девочку не получается. Бабушка ей сказала, что рожать нужно смолоду, в восемнадцать. Я тоже буду в восемнадцать лет рожать.
  
  Потом Людочка стала по-бабьи причитать над этой тётей, которая ещё и потеряла кошелёк.
  
  -- Надо же, ворона какая... Раскрыла, кошелёк и деньги себе считает, а тут же автобус подходит. Она так и шагнула с раскрытым кошельком в автобус да и выронила его. Автобусник закрыл дверь и поехал, а кошелёк остался на остановке лежать.
  
  Девочка тяжело перевела дух, раскраснелась вся, будто сама бежала за автобусом, потом продолжила свою страшилку:
  
  -- А когда она вернулась -- кошелька не было... Люди ведь всякие бывают. Кто-то пройдёт и даже не посмотрит, а кто-то чужой кошелёк в карман себе сунет... Надо же, ворона какая!
  
  Людочка в полном возмущении красиво развела руками и снова тяжело перевела дух -- рассказывала всю историю на одном дыхании.
  
  -- Помолчи! -- прикрикнула на неё Ядя. -- А то слишком мудрая будешь, скоро бабкой станешь, а родить не успеешь.
  
  Ядя проверила её уроки и машинально похвалила за оценки. Потом принялась обоих укладывать спать. Без шлепков не обошлось, поэтому пришлось долго успокаивать заплаканного сына:
  
  -- Ух, эта мама -- всех обижает! Никому жизни не даёт. Нужно её поругать.
  
  Людочка погрозила маме пальцем:
  
  -- Вот-вот! Запомнила, мамочка? Надо поругать тебя.
  
  Вовка долго дулся и отворачивался. Ядя поцеловала его в симпатичную родинку на левой щёчке.
  
  -- Ну, что за рёва у меня такая? Расплакался, как девчонка. Вон даже сестричка с тебя смеётся.
  
  Вовка покосился на сестру и продолжал хныкать.
  
  -- Вот вырастет Вова у мамы большой-пребольшой, -- баюкала Ядя его на руках, -- и станет он у меня...
  
  -- Солдатом, -- пробасил малыш, потирая сонные глаза кулачком.
  
  -- Правильно, заберут его в войско от мамы и дадут ружьё.
  
  -- Автомат. Ружьё у деда на даче только потому что. И пистолет дадут, как у папы под мышкой.
  
  -- Вот дадут ему автомат да пистолет, чтобы он маму защищал и Людочку...
  
  -- Людку не буду -- она ябедничает.
  
  -- Нет, она вырастет и больше никогда не будет ябедой. А мамка будет седая и старая.
  
  -- Не хочу, чтоб старая!
  
  -- Хорошо, останется твоя мама молодая и красивая. Вот... -- Ядя дала ему руку, которую малыш обхватил ладошками. -- Приедет к нам Вова из своего войска в отпуск в красивой форме, и пуговицы у него золотые... Вова их отрывать и терять больше никогда не будет? Правда ведь?
  
  Малыш заулыбался с прикрытыми глазами.
  
  -- Вот пойдёт молодая мама с Вовой по улице гулять...
  
  -- Людку не возьмём, противная потому что.
  
  -- Ну, там видно будет... Вот пойдём мы гулять, а все люди будут на нас смотреть и удивляться: "Ай да Вова, Вовчик-Вовчёнок, ай да молодец! Какой большой вырос, и все потому, что маму слушал и вовремя спать ложился".
  
  Малыш зевнул, оттолкнул её руку и пробормотал:
  
  -- Ну всё... теперь иди.
  
  Ядя поцеловала его в любимую родинку на щёчке и выключила свет.
  
  -- Мам, ну, мам! -- шёпотом закапризничала Людочка. - Ещё мультик не досмотрела.
  
  -- Выключай свои ужастики. Как тебе не стыдно -- маленький уже спит.
  
  -- Ага, для него -- всё, потому что он мужчина?
  
  -- Спи, женщина.
  
  ГЛАВА 3.18. ПОКА НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ
  
  Ядя на цыпочках вышла из детской, прошла на кухню, достала из-за плиты пачку сигарет, открыла форточку и закурила.
  
  Она не курила ни до, ни сразу после замужества. Припрятала из припасов мужа эту пачку совсем недавно, когда стала просыпаться слишком рано по утрам, ещё до будильника. Просто дурь какая-то -- вечно не высыпаешься, а тут ещё вскакиваешь ни свет ни заря и со страхом всматриваешься в лицо спящего рядом мужа - он с ней был ночью или чужой. Сначала казалось, что просыпалась слишком рано из-за нового будильника. У него громкий бой, Ядя вздрагивала так, что готова была разреветься в постели. Клала на будильник подушку, потом ещё две подушки, но всё равно пугалась громкого трезвона. Каждую ночь укладывалась спать с мыслью, что завтра её напугает страшный будильник. Или кто-то чужой и страшный, кто рядом с ней в постели.
  
  Муж будильника не слышал никогда. Ядя просыпалась ровно в пять, осторожно щупала тёплый ли её муж, или это чужак холодный, и до половины шестого лежала с открытыми глазами, сжавшись под одеялом, чтобы резкий сигнал не застал её врасплох. Трезвон будильника напоминал ей звук, как будто визжащим ножом скребут по кафелю перед приходом ночного насильника.
  
  Потом поднималась и шла, очумелая, босая и нечёсаная, на кухню, садилась у окна, чтобы забыть очередной ночной кошмар. Раскрывала форточку и закуривала из мужниной пачки. Муж и дети ещё спали, радио молчало. Было тихо, только во дворе шаркали мётлами дворники по асфальту, гремели пустыми бидонами и контейнерами грузчики у магазина. Только в эти полчаса до привычного подъёма Ядя могла побыть одна. Или же вот так вечером, когда дети уже спят, а мужа ещё не будет дома почти до первых петухов.
  
  Ядя по утрам после перекура слишком тяжело поднималась с жёсткой табуретки -- как присядешь, так отечёшь вся, занемеешь -- выбрасывала окурок в форточку и машинально принималась готовить завтрак. Потом поднимала маленького, умывала, одевала, кормила. За заботами по дому забывался ночной морок.
  
  Мужа и дочку не будила. Мужа уже ожидал горячий завтрак в термосах, а девочку умела заплетать косы сама, сама же собиралась в школу. Ядя наскоро завтракала, упаковывала в судок свою обеденную "ссобойку" и несла малыша на руках к остановке. Одним автобусом завозила Вовку в садик, делала ещё две пересадки и, что называется, "на гудке" добиралась до завода. Там уже всё бегом-бегом через проходную, кидалась в гардероб и самой первой умудрялась получать у мастера сменное задание.
  
  ***
  
  В кухне уже темно. В матовой белизне кухонной обстановки было что-то больничное, неуютное. Капала вода из крана, размеренно отмеривая секунды. Радио визжало и завывало под перестук ударных. Ядя прислушалась, но так и не поняла, на каком языке поют.
  
  Вода из крана продолжала капать. Ядя затянулась потухшей сигаретой, растворила окно, присела на подоконник, прислонившись спиной к раме. За окном тёмное беззвёздное небо. Вдалеке светились башни высотных домов. Улицы внизу словно нанизаны на цепочки фонарей. В скверике под их домом тоже горели фонари. Деревья старые, выше фонарей. Густые кроны прикрывали весь сквер, уставленный на ночь машинами. Сквер отсюда казался полупрозрачной шалью с золотыми нитями, наброшенной на уголья догорающего костра.
  
  Шум города был ровным, невнятным, с характерным потрескиванием, как когда-то в древности шуршали пластинки на патефоне.
  
  ***
  
  Сегодня вечером, когда они подходили к дому, Вовка дёрнул её за руку.
  
  -- Ма, а что это?
  
  Кто-то усыпал тротуар цветами -- похороны ли, свадьба. Цветы на асфальте быстро выцветают, как рекламы на щитах. Прохожие шли по тротуару, не глядя под ноги. Ядя застыла на месте.
  
  -- Ма, пошли! -- потянул её Вовка.
  
  Впереди прохожий наступил на красный георгин. На смятых лепестках блеснули слёзки цветочного сока.
  
  -- Ма, а что я нашёл!
  
  Вовка держал в руках рыжую маргаритку.
  
  -- Брось сейчас же! -- Ядя шлёпнула ему по руке. -- С земли цветы не поднимают, а то они потом тебя в землю утянут.
  
  Она и прежде была мнительной, а сейчас просто взяла и перевела малыша на другую сторону дороги, потому что из-под арки под домом вынесли гроб. Похоронного оркестра не было. Вечером дудеть не разрешают.
  
  ***
  
  Ядя затушила сигарету и, наклонившись, выглянула из раскрытого окна. Тротуар блестел, как лаковая шкатулка. Накрапывал еле заметный дождик. Маленькие лужицы вбирали в себя его капли и отражали подрагивающие отблески фонарей. Сверху фонари под мелкой сеточкой дождя казались похожими на свечи с трепещущими язычками пламени.
  
  Капающий кран продолжал отсчитывать секунды её "счастливого" прошлого. Шёл второй час ночи. Спать оставалось меньше четырёх часов -- привыкла. Раздался звонок в дверь. Рука её скользнула по мокрому подоконнику. Не сдержав равновесия, Ядя качнулась назад, ища ногой на весу опору, опрокинула табуретку и другой рукой в самый опасный момент успела оттолкнуться от рамы. Спрыгнула на пол и тяжело перевела дух. Все лицо от пережитого страха выпасть из окна было покрыто красными пятнами, глаза ещё горели от недавней смертельной опасности.
  
  -- Чего ты на меня так злобно смотришь и тяжело дышишь? -- спросил муж, снимая мокрую куртку.
  
  -- Володь, неужели ты? В кои-то веки, -- как-то странно вытаращила на него глупые глаза деревенской дурочки Ядя, крепко вцепившись в дверной косяк. Прежде она всегда засыпала до его прихода.
  
  -- А ты кого ещё ждала? Может быть, пропустишь?.. Корми жена мужа.
  
  -- Там не покормили?
  
  Ядя, как слепая, держа перед собой вытянутые руки, прошла в спальню и упала на кровать, обхватив подушку. Шея, руки, ноги так напряжены, что от боли сводило мышцы. Хотелось закричать, но боль в груди перехватила дыхание, оставалось только хватать воздух раскрытым ртом. Ядя слышала, как муж хлопал дверцей холодильника, ворчал и чавкал.
  
  Потом он пришёл к ней в постель и сразу захрапел. Последний раз они с мужем укладывались в постель одновременно только в их "медовый месяц", который продлился всего неделю. Почти все остальные годы он отдавал её во власть порочных вожделений чужой холодной и тёмной тайной сущности. Вовку она зачала, когда на морском курорте пьяный муж вернулся из бара, где "всё включено", и бухнулся на неё в постели. Та его близость жаркой южной ночью была коротка и холодна, как февральская позёмка. С тех пор она больше мужа не знала.
  
  Страх прошёл, легче стало дышать, Ядя заставила себя подняться и сесть на краешек кровати. Всмотрелась в лицо спящего мужа. Может статься, ничего такого с Володей нет, он в порядке, а она сама свихнулась и превращается в ненасытную извращенку. Порой при свете дня и глаз на людей поднять стыдилась.
  
  Посидела с полчаса в темноте над спящим мужем, потом провела рукой и его голове. Муж проснулся и пихнул её кулаком в бок:
  
  -- Чего ты там никак не умостишься? Уснул только человек.
  
  Ядя опустила голову и вся съёжилась, реденькая чёлка упала ей на глаза. Она всегда держалась так, когда боялась, что её вот-вот ударят. Сейчас она почти забыла, что это такое. Бил он теперь её не каждый день, но прежде -- белая полоска шрама на брови, отчего одна бровь кажется выше другой, неестественная ямочка на левой щеке. Вмятина от кулака прежде была в два раза больше и держалась почти год.
  
  -- Володь, а, Володь, -- тихо позвала Ядя, словно опасалась, что её услышат.
  
  Услышал:
  
  -- Ну?
  
  Сглотнула набежавшую слюну, спросила ломким шёпотом:
  
  -- А что бы ты сделал, если бы я тебе изменила?
  
  Муж даже не повернулся.
  
  -- Убил бы.
  
  Ядя помолчала, стараясь не дышать. Потом по-детски засопела, всхлипнула раз, всхлипнула второй... Муж поморщился, накрыл голову подушкой. Недовольно почмокал губами.
  
  -- Володь, а, Володь? - Рука Яди предательски скользнула под подушку.
  
  Молчит... Потормошила.
  
  -- Во-ло-дя?
  
  -- Ну чего?
  
  -- Ничего... Не люблю я тебя, Володя, вот чего.
  
  -- Чего ещё?
  
  -- А всё...
  
  -- Дура!
  
  Муж перевернулся на спину и захрапел. Тогда ещё с ней ничего не случилось...
  
  А через несколько минут муж открыл глаза и заёрзал, потому что стало трудно дышать. Когда раскрыл глаза, Ядя сидела на нём и держала обеими руками самый тяжёлый, самый большой и самый острый нож из тех, что свекровь подарила на свадьбу. Муж раскрыл глаза ещё шире и приоткрыл рот, но ничего не успел сказать.
  
  -- Сгинь, нечистый!
  
  Надавила обеими руками на рукоятку ножа. У неё были очень сильные руки. Ядя из года в год каждый день занималась тяжёлым физическим трудом. Бывшая выпускница консерватории поднимала тяжеленные поддоны с металлическими заготовками. Лезвие ножа удивительно легко прошло сквозь грудь мужа, ни во что не упёршись, словно в этой груди не было сердца, куда метила "счастливая" Ядя.
  
  Лицо мужа вытянулось в бледную маску. Дурноцветные глаза вспыхнули светофорными огоньками: красный - жёлтый - зелёный, потом потемнели до фиолета и потухли. Муж приподнял голову и рухнул затылком на подушку. Из уголка рта побежала струйка крови.
  
  ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ОТРЫВКИ ИЗ ОБРЫВКОВ НЕДОБРОЙ ПАМЯТИ
  
  ГЛАВА 4.1. ТЮРЬМА НЕ МАТЬ РОДНА
  
  Камера-одиночка в следственном изоляторе предназначена отгородить преступника от связи с подельниками. Не передашь записочки, не сыщешь подставных свидетелей, готовых за деньги на преступный оговор невиновных, чтобы отмазать преступника от обвинения.
  
  Четыре стены, немота без звуков и слепота без мерцания экрана, без навязчивой и вкрадчивой болтовни рекламы, без размерного или несоразмерного перестука отупляющей сверхсовременной музыки, вводящей почти в умопомешательство.
  
  Человек в одиночной камере без внешних раздражителей как бы прозревает, остывает от порывов, навязанных ощущениями. В обыденной жизни думать и мыслить для любого - сущее наказание. Невыносимо тяжело трезво размышлять, проще поднимать тяжести, грузить мешки, чем думать. Тягостно от трезвых мыслей и безжалостных воспоминаний, укоров совести, если она, по счастью, просыпается. От прозрения устаёшь больше, чем от разгрузки вагона с картошкой на станции.
  
  Непривычная тишина и пугающее одиночество в тюрьме поначалу сбивают с толку, уводят в полузабытьё. Застываешь в оцепенении, и бестолковая мешанина из пережитых воспоминаний прошлого складывается в простенькие мысли, подталкивающие к безжалостным выводам, что-то вроде криков отчаяния, рвущихся изнутри, -- дура, какая ж я дура! Ядя в давящей тиши камеры-одиночки воочию узрела мир таким, как он есть, а не каким его ей рисовали, чтобы обмануть наверняка.
  
  Угрожающие и пугающие, подавляющие пристальные взгляды следователей, судей и прокурора, издевательская улыбочка на искривлённых губах защитника - всё разом вернули ей хладнокровие. Непоколебимое самообладание сначала пугало Ядю, привыкшую подчиняться всем и каждому. Но довольно скоро она остыла душой и окаменела телом. Взор потух, голос притих, движения стали заторможенными, как в полусне.
  
  * * *
  
  Не слишком долго тянулись нудные, как осенний дождик, Ядины дни за каменными стенами следственного изолятора. Родня мужа позаботилась о скором суде.
  
  Перед самым оглашением приговора Ядя не ощутила, а прочувствовала, что её временное умопомешательство не было болезненным срывом в безумие. Безумным стал окружающий мир, где торжествовало зло. Люди самых передовых и новомодных воззрений обезумели и добровольно вернулись в дикость. Свободная воля даёт право на свободный выбор. И этот выбор сделан. Человек, как его праматерь Ева, выбрал зло.
  
   * * *
  
  Родители от неё отреклись, а свекровь не жалела денег, чтобы выбрать невестке наказание потяжелей.
  
  -- С чем пришли на этот раз, пан адвокат? - в очередной раз спросила она у Ядиного защитника.
  
  -- Преступницу перевели для отбытия наказания на зону для тех, у кого пожизненное, ясная пани.
  
  -- Она там узнает почём фунт лиха?
  
  -- Да как вам сказать... Мы - последний оплот цивилизации, потому как не впускаем к себе на вольно жительство цветных мигрантов и не поощряем разврат с множеством полов. Нам за это союзники пальчиком грозят, но всё же справно платят за образцово-показательное окончательное решение русского вопроса.
  
  -- При чём тут бывшие русские, пан адвокат!
  
  -- В нашей славной Поцерии, этом последнем оплоте цивилизации, в союзе с которой процветает и наша Хелиция, всё должно быть на высшем уровне, потому как на нас обращены взоры всех людей доброй воли во всё мире. Мы провели коренную реформу системы исполнения наказания.
  
  -- Это хорошо или плохо?
  
  -- Кому как... У нас больше не встретить холодных, сырых, тёмных подвалов для узниц. Теперь одиночная камера - это светлое и тёплое помещение с хорошей вентиляцией и всеми удобствами. Никаких решёток на окнах, потому что толстые стёкла широких окон не разбить даже булыжником.
  
  -- Ведро для параши есть?
  
  -- Нет -- унитаз, рядом биде, умывальник и душ.
  
  -- Такая тюрьма покажется подлючке курортом. Придумайте что-нибудь пожёстче.
  
  -- Но закон один для всех, ясная пани.
  
  -- Что это за закон, если мужеубийца нежит задницу в тюрьме, а не страдает? Пусть сидит в общей камере с бандитками и воровками.
  
  -- Это трудно.
  
  -- За это я вам и плачу.
  
  * * *
  
  Россказнями о женщинах на зоне пусть увлекаются любители книжной чернухи, порнухи и мокрухи. Ничего интересного и нового - матриархальные нравы, когда мужчины и женщины жили раздельно. Почему раздельно? Женщина - кропотливый собиратель зёрен, корнеплодов и прочих припасов на чёрный день, чтобы наверняка прокормить детей, уберечь их от голодной смерти. Мужчин-охотников пускали в женское селение только с богатой добычей. Такое случалось не часто. После пиршества с плясками вокруг костра и сексуальных оргий мужиков прогоняли прочь, когда добытое мясо съедено. Но природную тягу к размножению и плотскому наслаждению не уймёшь. Женщины спали с женщинами, мужчины с мужчинами. Из эпохи матриархата к нам пришли все известные извращения. Сейчас это называется гендерная толерантность.
  
  Кто хочет посмаковать и слюни попускать, пусть обращаются к специалистам в области психопатологии. Они всё красочно распишут в популярных брошюрках. Ядя же пережила весь этот ад без проявления признаков явного сумасшествия и одержимости - перебесилась, так она думала про себя. Вышла из одиночной камеры комфортабельной тюрьмы хладнокровная и безразличная ко всему, с несокрушимым самообладанием. Даже ночной гость ей не являлся, потому что она убила носителя распутного зла. Так хотелось думать Яде.
  
  ГЛАВА 4.2. ПОРНОСЪЁМКА
  
  -- Лицом к стене!
  
  Лязгнул замок, открылась стальная дверь.
  
  -- Вперёд!
  
  Ядя вошла и остановилась посреди тюремной камеры с матрасом, бушлатом и узлом с вещами. Молча осмотрелась. Работа на заводе в цеху заставляет уживаться со всякими-разными, нравятся они тебе или нет. С первого взгляда Ядя зорко подметила строгое разделение между тюремными сиделицами на высших и низших, повелительниц и пресмыкательниц.
  
  В общей камере, просторном и светлом помещении с высоким потолком не было однообразия. Отдельные кровати с мягкими постелями стояли у окна. Трёхъярусные нары с матрасами без постельного белья посередине. Настил из нестроганых досок в дальних закутках. Дерюжные постилки с кучей тряпья на полу под нарами для обездоленных. Строгое разделение общественного положения, как в обезьяньей стае.
  
  Два десятка баб обступили Ядю. Понятно, знакомство начнут с унижения. Унизить первоходку - редкое развлечение в однообразном тюремном житье-бытье и услада для извращённой души. Под недобрыми взглядами невольно почувствуешь себя белой мышкой, кинутой в серпентарий на прокорм ползучим гадам.
  
  Ядя вгляделась в перекошенные от злобы лица баб. Кто из них атаманша? Да вот же она, конопатая да рябая с реденькими обесцвеченными усиками. Наверняка, старшая по камере. Бой-баба с короткой стрижкой, в клетчатой мужской рубахе и брюках с наведёнными стрелками, стянутых ремнём с флотской бляхой.
  
  -- Орал? - хрипло гаркнула старостиха.
  
  -- Кто? На кого?
  
  -- Анал?
  
  -- Какой канал?
  
  Старшая сплюнула на пол. Зачуханная девчонка тотчас вытерла плевок тряпочкой.
  
  -- Дура дурой. Живи пока.
  
  -- Где можно бросить вещи?
  
  -- Тебе - у параши.
  
  Напомню, параши в женских тюрьмах стран Поцерии давно не было - только унитаз и биде. Ядя свалила бушлат, матрас и узел с вещами на свободные нары.
  
  -- Новчихи спят на полу!
  
  Старостиха занесла кулак над Ядей. Ядя перехватила его. У неё были сильные руки.
  
  -- Ясная пани, что ли?
  
  -- Угадала - сама Ядвига Вранецкая.
  
  Старостиха опустила руку.
  
  -- А на зоне будешь Ядва... Богатство и родовитость в закрытке не прокатывают. За что села?
  
  -- Убила мента.
  
  Старшая по камере отшатнулась.
  
  -- Участкового, следователя?
  
  -- Мужа.
  
  Старостиха отступила ещё на шаг.
  
  -- Ну ты и чува знатная! Из породы ментовской?
  
  -- Отец - сам генерал-полицмейстер Шамшур.
  
  -- Тогда тебе всё равно рано или поздно конец из-за легавого бати!
  
  -- Отец меня сюда и засадил.
  
  Старшая нагло подошла и расстегнула на Яде тюремную робу, осмотрела кожу.
  
  -- Почему без мастей?
  
  Ядя взглянула на покрытые наколками руки атаманши.
  
  -- Только дикари ставили метки на теле, чтоб своего ненароком не сожрать.
  
  -- Ничо, мы тебе таких татух набьём, стыдно будет на пляже раздеться. Хоть ты и ясная пани, королевой на зоне всё равно не станешь! Тут я корону ношу.
  
  -- Ну и носи.
  
  -- Пасть закрыла! - гаркнула старостиха. - Ты из пожизненных, как попала к срочницам?
  
  -- Свекровь постаралась.
  
  -- У нас иногда бывает раскомиссия, Ядва. У меня подвязки с вертухаями. Сделаю так, чтоб тебя никогда не переписали из пожизненных в срочницы.
  
  -- Мне уже плевать на волю.
  
  * * *
  
  Ночью старшая по камере растолкала сонную Ядю.
  
  -- Вставай! Скоро кино.
  
  -- Какое?
  
  -- Весёлое.
  
  В наручниках Ядю отвели в карцер. Холодное помещение с голыми стенами. Даже без пристенной скамейки. Окошек нет, только яркая лампа под самым потолком слепит глаза.
  
  -- Раздевайся! - приказал мордоворот в вязаной шапочке-маске.
  
  -- Тебе надо, ты и раздевай.
  
  -- Становись раком!
  
  -- Тебе надо, ты и нагибай меня.
  
  -- Покорная? Это хорошо. Оргазмы хорошо имитируешь? Кричи громче. Будем снимать художественное порновидео.
  
  На груди у каждого охранника была видеокамера.
  
  -- Похоть свою дома услаждать будете, извраты?
  
  -- Пошлём по почте.
  
  -- Дружкам-извращенцам?
  
   -- Кому надо пошлём.
  
  Сначала насиловали, потом долго и старательно избивали пластиковыми бутылками с водой, чтобы не оставлять синяков и кровоподтёков.
  
  -- Хватит! - сказал охранник в белом халате с медицинской сумкой на боку. - А то ещё может умереть к утру от влагалищного кровотечения, а мне нечем кровь унять.
  
  Сотрудники силовых структур, а в особенности служащие в системе исполнения наказания, на протяжении многих лет плотно соприкасаются с уголовниками и незаметно для самих себя сживаются с преступным миром. Злом в любом обществе борются со злом, от этого никуда не деться. Ядя к этому пришла не через умозаключения, а всей шкурой ощутила мерзкое дыхание этого чудовища из первобытного мира - насилие со смаком удовольствия.
  
  После "киносъёмки" бесчувственную Ядю за руки и за ноги отволокли в тюремную больничку. В лазарете не дают отлежаться дольше трёх дней. С незажившими внутренними травмами её на четвёртый день впихнули в общую камеру.
  
  -- Лежать днём нельзя! - предупредила старостиха. - Стой у стеночки, если кровь потекёт. И тряпку половую под ноги брось.
  
  * * *
  
  -- Пан адвокат, неужели так трудно оградить нашу семью и саму память о моём сыне от омерзительных выходок этой грязной развратницы! Порнографическими видео её бесстыдства полны все компьютерные сети.
  
  -- Таким образом, ясная пани, шантажисты надеются востребовать с вас откупного.
  
  -- А кому заплатить, чтобы прекратили это безобразие?
  
  -- Вам шантажисты должны сообщить счёт в банке.
  
  -- Сообщили.
  
  -- Кто?
  
  -- Написала какая-то "Манька-с-мыльного заводу". Можно её вычислить?
  
  -- Имя, конечно, придуманное. Охранники обычно выкладывают видео от какой-нибудь левой сиделицы. Тогда никто из них не засветится перед карательными органами.
  
  -- Можно ли это как-то разом пресечь?
  
  -- Вряд ли. Банковский счёт быстренько аннулируют, как только ваши деньги снимут. И снова будут клянчить.
  
  -- Так пусть мерзавку... как это говорят... сокамерницы опустят, чтобы тюремная камера не казалась раем.
  
  -- Видите ли, ясна пани, в женских исправительных учреждениях не действуют блатные понятия. Там не опускают, а мелочно и муторно измываются над жертвой.
  
  -- Это не годится - слишком долго ждать мести за моего сына. Как наказать её раз и навсегда?
  
  -- Э-э-э, сокамерницы иногда топят строптивую в ведре с водой.
  
  -- Совсем -- того?
  
  -- Ну, нет же. Когда она начинает захлёбываться, её вытаскивают, дают продышаться, и снова окунают голову в воду.
  
  -- А можно окунуть без отдышки?
  
  -- Никак нельзя! Международные наблюдатели по правам заключённых шум поднимут за убийство в камере. С охранников звёздочки полетят.
  
  -- Чем её ещё прижать?
  
  -- Ваша невестка...
  
  -- Эта подлючка, надо говорить!
  
  -- Э-э-э... Эта подлючка... поставила себя в камере так, что её боятся задеть.
  
  -- С меня довольно! Делайте, что хотите, но её нужно до предела унизительно наказать.
  
  -- Чего она... эта подлючка больше всего боится?
  
  -- Позора... Когда над ней насмехаются и пальцами тычут.
  
  -- Я переговорю с тюремными надзирателями, ясная пани. Они что-нибудь придумают. Можно и отзвездить.
  
  -- Привяжут грубыми верёвками к стойкам нар враскорячку за руки и ноги над расстеленной простынёй в виде "звезды". Так провисит сутки и станет гадить под себя на постель, а потом простирнёт всё за собой в холодной водичкой.
  
  -- Ну и что в этой выходке мучительного для преступницы?
  
  -- Грязнуль в камере презирают. Они вывесят обгаженную простыню на всеобщее обозрение. Будут весь день над ней издеваться да насмехаться.
  
  -- Всего-то издевательства?
  
  -- Потом заставят отстирывать постельное бельё в холодной воде без мыла, отбеливателя и порошка, пока руки в кровь не сотрёт. Некоторые сиделицы после звездения попадают в психушку, если у порядочной женщины ранимая психика.
  
  -- Порядочные в тюрьме не сидят.
  
  * * *
  
  Ещё через неделю свекровь вызвала адвоката.
  
  -- Подлячка всё ещё жива? Не в психушке, нет?
  
  Адвокат опасливо помотал головой.
  
  -- Тюремный врач не заметил никаких отклонений в психике.
  
  -- Заставьте её драить туалеты.
  
  -- Увы, ясная пани, позвольте вам напомнить, что по понятиям зоны, мужеубийцы там в авторитете, а уж убийцы "козлов при погонах" вообще неприкосновенны. Уборку нужника и камеры вешают на бедных и больных.
  
  -- Хватит ей бездельничать. Переведите её в рабочую зону с непосильным трудом.
  
  -- Невозможно, ясная пани, - у неё пожизненное. А что эта... подлючка умеет?
  
  -- Она станочница.
  
  -- Наша страна входит в конфедерацию стран как в последний оплот цивилизации. В славной Поцерии заключённых из разряда убийц не допускают к станкам.
  
  -- Что не так?
  
  -- Могут сделать ножи и заточки
  
  -- Не к станку, засадите за швейную машинку. Хоть прикуйте к столу.
  
  -- Это возможно, но не сразу и с немалыми трудностями. Бюрократическая волокита дорого стоит, ясная пани.
  
  -- Мы хорошо заплатим.
  
  
  ГЛАВА 4.3. КАК ПОПАСТЬ В ВОСТОЧНЫЙ ЗИНДАН
  
  Через месяц взбешённая графиня Вранецкая потребовала самый подробный отчёт у Ядиного адвоката.
  
  -- Мы вам уже заплатили уйму денег. Как там эта гадина?
  
  -- Посадили за швейную машинку без обучения.
  
  -- От работы не отлынивает?
  
  -- Головы от машинки не отрывает.
  
  -- Откуда такое рвение в тюрьме?
  
  -- У тюремных сиделиц всегда так -- если не отшивается по урочному заданию, швей оставляют без ужина шить до глубокой ночи.
  
  -- А если не справится?
  
  -- Бригадирша накрутит волосы на кулак и головой об стенку, ясная пани. Могут посадить на неделю на овсянку, чёрные сухари и холодную водичку.
  
  -- Как раз для такой подлючки. Пусть помучается.
  
  -- Не мучается, а даже рада. Как и все, добровольно работает сверхурочно по двенадцать часов и больше. Некоторых из швейного цеха и не выгонишь. Так и ночевали бы на работе, если бы не построение и вечерний досмотр.
  
  -- Зачем им это?
  
   -- Сверхурочная работа помогает справиться с нудно текущим временем в тюрьме.
  
  -- Как это понять?
  
  -- В коротенькое свободное время тюремной сиделице просто невыносимо в камерной толчее с вечно злобными блатнючками.
  
  -- А что они там шьют?
  
  -- Бушлаты, шинели и шапки для тех же тюремных охранников.
  
  -- Как насчёт профессиональной вредности?
  
  -- Работа за швейной машинкой портит зрение, лёгкие. Искривляет позвоночник.
  
  -- Так ей и надо, но мало.
  
  -- Не бывает безвыходных положений, ясная пани. -- Адвокат сузил хитроватые глазки и попятился. -- Есть у меня на крючке один подхорунжий...
  
  -- При чём тут какой-то младший офицер!
  
  -- Видите ли, в странах конфедерации ПОЦ, в последнем оплоте цивилизации, смертная казнь запрещена. Но на случай преступлений против человечности власти держат тайного палача.
  
  -- И что он умеет?
  
  -- Искусно имитирует самоубийство заключённых. Никакая судмедэкспертиза не придерётся. Но берёт о-о-о-чень дорого - молчание гробовое дороже вдвое.
  
  -- Согласна на любую цену, лишь бы эта мерзавка отправилась в ад.
  
  -- Положитесь на меня, ясна пани. Я постараюсь всё провернуть так, чтобы не преступить буквы и духа закона.
  
  * * *
  
  В карцере охранники плотно заткнули обрезком бревна канализационную дырку в бетонном полу для оправки. Яде пришлось мочиться и оправляться прямо на полу. Задыхалась от собственной вони, потому что в карцере не было вентиляции. Грязные потёки сгустившей влаги бежали по стенам. Пол всю неделю не убирали. Воду в кране перекрыли. Ни умыться, ни подмыться, ни руки вымыть. В карцере дают кружку холодной воды на день -- без воды не прожуёшь чёрный чёрствый сухарь. На умывание ни капли не остаётся.
  
  * * *
  
  Яркая лампочка под потолком светила круглые сутки. Окон в карцере не положено -- Ядя потеряла счёт часам и дням. Не знала, в какое время суток лязгнул засов и вошёл охранник, -- днём или ночью.
  
  -- Не подходи! Не дамся.
  
  -- К такой вонючке и засранке противно прикоснуться.
  
  Охранник включил фонарь и направил в лицо Яде. В слепящем свете на миг всё померкло перед глазами - не разобрать, кто перед ней, привидение или человек. Вытянутая бледная маска со зловещим оскалом. Ядя прищурилась, присмотрелась и охнула:
  
  -- Володя, ты воскрес?
  
  -- В твоём больном воображении.
  
  -- Я пока ещё не свихнулась.
  
  -- А вот это мы сейчас проверим. -- Видение с фонарём приблизилось. -- Внимай моим словам, не вникай в их суть, а принимай на веру. В глаза, в глаза смотреть! Не щуриться.
  
  Белёсая расплывчатая маска вместо лица у охранника меняла очертания, как бы растворялась в красноватом тумане перед глазами Яди.
  
  -- Тебе надоело жить... Ты устала... Готова разбить голову о стенку... Начинай биться лбом!
  
  -- Не могу... Не хочу... Это гипноз!
  
  -- Нет - наваждение и совращение.
  
   -- Гипнозом меня больше не возьмёшь, Володенька. Я давно не твоя душой и телом.
  
  -- Тогда сделаем иначе.
  
  Охранник продел верёвку через колечко закладного рым-болта, торчавшего из бетонной стены, и завязал конец подвижным узлом.
  
  -- Сама в петлю полезешь или подсадить?
  
  Дурноцветные огоньки в глазах призрака закрутились, как мельница из фейерверков.
  
  -- Ну уж нет, Володенька! Убей меня сам, не толкай на смертный грех.
  
  -- Чего захотела! Не дам тебе отправиться мученицей на небо, -- глумливо хмыкнул бес.
  
  -- Слабо самому меня убить? Я ж тебя легко зарезала. Подох без мучений.
  
  -- Не понимаешь, как трудно одолеть вас, трудяг, скромников и наполовину праведников! Легче совратить десяток грешников-бездельникоов, чем искусить одного честного труженика. Вы всякий раз набираетесь силы. В вашем вещном мире, в живой и неживой природе, ничто не пропадает навсегда без следа и не возникает из ничего и ниоткуда. Когда вы входите в силу, мы, нечистики, ослабеваем. По тому, как слабеет мир земных владык, догадываюсь, что мир растоптанных и обездоленных начинает незаметно набирать силу.
  
  -- Обманутые поумнели?
  
  -- Пока что не до конца. Но мы больше не допустим, чтобы здравомыслящий люд дорвался до власти. Править вашим миром будут только прислужники зла.
  
  * * *
  
  Фонарь перестал бить в глаза, светила только лампочка под потолком. Лицо охранника вернулось в прежний облик - лицо не лицо, а полупьяная морда глумливого насильника и убийцы.
  
  -- Живи пока... Держи швабру. Сгребай за собой своё дерьмо в кучу! Сейчас принесут парашу и подключат воду, засранка. Но я ещё приду по твою душу.
  
  Брезгливо обошёл зловонные комки на грязном полу и приблизился к Яде, чтобы нагло посмеяться ей в лицо. Она вцепилась ему в морду ногтями. За месяц карцера они превратились чуть ли не в когти. Охранник отпрянул, размахнулся шваброй и перетянул Ядю по хребтине раз, другой, третий. Потолок в карцере четырёхметровый. Есть где размахнуться.
  
  Ядя все удары приняла покорно, только один разок удачно увернулась, откатилась в сторону. Швабра хряснула по цементному полу и с треском сломалась пополам. Охранник отбросил обломки и стал пинать Ядю ботинками в живот.
  
  Она на миг потеряла сознание, потом тяжело приподняла опухшие веки. Темнота перед глазами медленно отступила, делая очень резкими даже трещины в бетонном полу. Заметила у самого носа перед собой обломок швабры с острым концом, как деревянное копьё у дикаря. Видели вы, как медлительная и неповоротливая с виду кошка умеет неожиданно оттолкнуться от пола всеми четырьмя лапами и подпрыгнуть на полтора метра, если её напугать? Так и Ядя вскинулась вверх всем грузным телом, хоть всего и на полметра. Острый обломок швабры пронзил грудь охранника.
  
  -- Получи свой кол осиновый, Володенька!
  
  * * *
  
  -- И где теперь закоренелая убийца, пан адвокат?
  
  -- До пересуда её заключили в камеру-одиночку, ясная пани.
  
  -- Неужели опять ждать в сети порновидео с ней?
  
  -- Простите, уточню: перевели в одиночку до нового суда по делу об убийстве тюремного охранника. Рецидивное убийство, понимаете. Хотя тут есть заковыка для суда - убитый её избивал, прежде чем она его пронзила.
  
  -- Все зубы ей выбить за это мало!
  
  -- После трёх месяцев карцера у неё не осталось зубов.
  
  -- Цинга?
  
  -- Она самая.
  
  -- Пусть до конца своей поганой жизни кашей давится... Опять пожизненное заключение, пан адвокат?
  
  -- Судя по всему - да. Нет у нас смертной казни.
  
  -- Неужели нельзя сбыть с глаз долой это проклятие нашего благородного семейства? Все новостные передачи смакуют подробности про эту кровожадную вурдалачку.
  
  -- В странах Поцерии, во всей нашей славной прогрессивной конфедерации, нет глухих мест для пожизненной ссылки неисправимых и закоренелых преступников. Мы последний оплот цивилизации. У нас высокая плотность населения, кругом одни города, городки жмутся друг к другу впритык. Но, ясная пани, наши исправительные заведения давно негласно практикуют отправку заключённых с пожизненным сроком в исправительные учреждения в третьих странах.
  
  -- Продажа рабов? Это обнадёживает.
  
   -- Ни в коем случае! Работорговля строжайше запрещена в нашем последнем оплоте цивилизации под трёхбуквенным сокращением ПОЦ... В Западном же Дракырстане огромные площади заняты бесплодными пустынями. Там практикуют работорговлю. Втихаря, конечно, под шумок и под болтовню о правах и свободах человека. Мы, то есть не мы, а наши тюрьмы... даже не тюрьмы, а отдельные тюремщики, откликнулись на негласный опять же запрос дракырстанских коллег сдавать им в бессрочную аренду наших осуждённых на пожизненное заключение.
  
  -- Это выгодно?
  
  -- Очень даже, но такое не афишируют - права человека, знаете ли вы, и всё такое. Дракырстанские власти платят нашей стране немалые деньги, пусть не стране, а отдельно взятым начальствующим лицам. Но те же персоны вкладывают деньги в акции и прочие ценные бумаги, поддерживая нашу экономику на плаву. Существенная поддержка для госбюджета во время затяжного экономического кризиса, я бы сказал. После повторного, рецидивного убийства эту Ядвигу Вранецкую...
  
  -- Не марайте славного имени нашего рода упоминаем об этой уголовнице!
  
  -- Эта Ядвига, в девичестве Шамшур...
  
  -- Дева Мария! Не позорьте имени друга нашей семьи -- генполицмейстера Бенедикта Шамшура.
  
  -- Тогда скажем просто - эта ядвига с маленькой буквы будет негласно сдана Дракырстану в бессрочную аренду на вполне законных основаниях - за двойное убийство представителей карательных органов.
  
  -- Там ей не дадут бездельничать и развратничать?
  
  -- Ни в коем случае, ясная пани. Участь узницы в Дракырстане -- рыть арыки -- мелиорационные каналы, собирать кизяки, навозные лепёшки за кочующим скотом.
  
  - Прекрасно, пан адвокат! Это ей не в тюрьме европейского типа прохлаждаться.
  
  -- Так я, с вашего позволения, начну конфиденциальные переговоры о сдаче её в пожизненное рабство? Тьфу-ты, о передаче неисправимой преступницы дракырстанским пенитенциарным органам?
  
  -- Чем скорей, тем лучшее.
  
   -- Но...
  
  -- Мы согласны на любые расходы.
  
   * * *
  
  Это всё, что припомнилось счастливой Яде в краткий миг до отлёта с острова нечистот и нечисти.
  
   ГЛАВА 4.4. ПОЛЁТ НА ГИДРОСАМОЛЁТЕ ДО АСТРАХАНИ.
  
  Больше о прошлом Ядя не поминала ни во сне, ни наяву...
  
  Гидросамолёт сделал круг над островом нечисти и нечистот, словно прощаясь с Ядиными воспоминаниями о Дракырстане. С высоты было видно, что буря смела с острова весь мусор и вырвала с корнями два мёртвых тополя у мазара, а его купол обрушился совсем. В полёте Ядя растрясло на воздушных ямах до блевотины. С рвотой отошли тошнотворные воспоминания о тяжком прошлом. Помнила только о милых сердцу днях с Максудом. Больше Ядя с ним не свиделась
  
  Слабенький самолётик поднимался в воздух не выше чем на три километра. С такой высоты отчётливо были видны каменистые и глинистые пятна пустыни, обрамлённые сверкающей на солнце каймой солончаков. Пухлые сероватые или белые, они как короста, покрыли пустыню, где когда-то веками жили люди. Предки ушли из жизни и оставили за собой пустыню. Память о них стёрлась в истории, а селения стёрлись в песок пустыни.
  
  * * *
  
  Долетели до Каспия, когда уже начинало темнеть, а до Волги добрались уже в полной темноте.
  
  Три лодки с подвешенными у бортов горящими жаровнями не могли вызвать подозрения у погранцов. Ну, ловят себе рыбаки прадедовским способом, привлекая ночью рыбку на огонёк, ну и пусть. На самом деле они указывают неизвестному и почти бесшумному гидросамолёту место для приводнения.
  
  Ядя впервые услышала голос пилота, когда тот передал рыбаку в лодке толстый пакет:
  
  -- От Максуда Тахтаева.
  
  -- Предупредили уже, -- кивнул бородатый рыбак.
  
  Самолёт тут же развернулся на воде и поднялся в воздух тяжело, как пеликан на взлёте, а рыбак налёг на вёсла. Куда он грёб - не поймёшь, весь берег скрывался за плотной стеной высоченного тростника.
  
  В узкой протоке среди зарослей рыбак бросил якорь. Со дна лодки вытащил жёрдочку и перекинул её с борта на берег.
  
  -- Ступай осторожно, но быстро, а то доска переломится.
  
  Дальше продирались меж высоких тростников в два человеческих роста.
  
  -- Куда идём-то?
  
  -- Топай за мной без расспросов.
  
  -- Макс тоже ваш хозяин?
  
  -- Над нами хозяев нет, мы люди вольные. А хан Максуд добродей щедрый, от него много добра видели. Уважим его - тебя спрячем.
  
  -- У него беда, -- вздохнула Ядя. - Он сам прячется.
  
  -- Слышали мы про бородатых мужиков с южных гор.
  
  -- А у вас их нет?
  
  -- Пока что безопасно.
  
  -- Вот что, дядя, у меня документик, хоть плохонький, да есть. С настоящей фамилией и полным именем-отчеством.
  
  -- В камышовой пойме документов не спросят
  
  -- Я...
  
  -- Про тебя всё знаю, нечего болтать попусту, -- оборвал её рыбак. - Уже пришли.
  
  На кочке посреди воды стояла халабуда со сплетёнными из сухого тростника стенками.
  
  -- До зимы тут поживёшь, а потом с нами в тёплое логовище на сушу переберёшься
  
  -- Двери нет. Ни переодеться, ни помыться, ни постираться.
  
  -- Мешком дырку завесишь. Помоешься в Волге. Кто тебя тут увидит?
  
  Он оставил в хибарке свой фонарь.
  
  -- Спи и отдыхай, ты тут теперь хозяйка... Воды сколько угодно, хлеба нет, зато рыба под потолком сушится. Ешь от пуза... Утром заберу тебя на лодке и отвезу на рыболовлю.
  
  -- Что мне там делать?
  
  -- Рыбу ловить. Больше у нас делать нечего.
  
   ГЛАВА 4.5. В ПЛАВНЯХ
  
  Долгожданная свобода в бывшем русском мире поначалу пьянила Ядю. Работа есть, камышовая крыша над головой тоже. Всё бы хорошо, да только после пятнадцати лет в выжженной пустыне климат в зелёных, переполненных жизнью прикаспийских плавнях показался Яде невыносимым. Тут тоже летом жарко, но как-то по-другому. Первую ночь долго не могла уснуть -- просто обливалась потом на камышовой подстилке.
  
  Ночью влажный, густой, как пар, воздух неподвижен и душен. Казалось, что лежишь на полкЕ в парной бане. Ядя ворочалась во сне, вся липкая от пота. С наслаждением вспоминала дни, проведённые у Максуда, владыки пустыни. Век бы с ним не расставалась. И с чарующей природой на берегах Йылкапаша.
  
  Жару в пустыне перенести куда как легче из-за целебной сухости воздуха, чем во влажной духоте. Воздух каменистой пустыни не только чистый и здоровый, но и целебный. Жара и запредельная сухость губит зловредные грибки, да и многим болезнетворным бактериям там не по нраву. Пекучее солнце вытравит любую гнилостную заразу. А в жарких плавнях Каспия малейшая царапина или порез грозят превратится в язву - столько здесь невидимых глазу возбудителей любой хвори.
  
   В пустыне тоже потеют, но как-то незаметно. Громадное количество жидкости быстро выделяется через кожу, пот тут же испаряется, оставляя белый соляной налёт на одежде.
  
  Пустыня многих лечит. Для хронических почечников отдых в пустыне - самый верный способ дать больным почкам временное облегчение. На солнцепёке кожа выводит наружу с потом конечные продукты обмена веществ, облегчая больным почкам их нелёгкую работу. Пустынники чайниками хлещут свой кокшай, зелёный чай, без сахара, а нагрузки на почки никакой. Не зря врачи советуют больным почками лечиться в сухой жаркой пустыне, если сердце дозволяет. Пусть сердце стучит от жары, но почки отдыхают. Потовые железы перекладывают на себя их работу.
  
  * * *
  
  Из птиц в плавнях сразу бросились в глаза нахальные и крикливые чайки да изящные и величественные цапли. Стаи драчливых обжор-чаек носились над водой, как листы белой бумаги. Но только днём, ночью их крикливых гомон смолкает. Цапли же молчали, подолгу стояли в воде, высматривая рыбёшку.
  
  Несложная работа у рыбаков поначалу показалась Яде просто отдыхом в безопасном и приветливом местечке. Но на самом деле в плавнях всё было не так спокойно. Её поджидало самое настоящее рабство.
  
  ГЛАВА 4.6. БЕРЕГИСЬ -- РАБСТВО!
  
  [ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Не советовал бы читать эту главу людям особо впечатлительным, склонным видеть узоры на белой стене, где их нет, слышащим голоса в полной тишине, а также лицам с буйным темпераментом, необузданным воображением и с не выявленными пока душевными расстройствами. Особенно национально ушибленным, а также свято верящим в сакральность печатного текста и эзотерического видео да ещё с трепетом почитающим авторитеты светил от новейшей псевдоисторической науки]
  
  Не будем вгрызаться вглубь истории той поры, когда от устья Эльбы до Адриатики жили западные славяне-венеды и восточные русины. Нет исторических сведений, как они ладили друг с другом. По сей день известно, что от венедов-вендов остались только лужицкие сербы в Саксонии, а от русин малая горстка вырождается в Карпатах. Не стоит допытываться, откуда в самоназвании русин взялся корень "рус". Мы ведём отсчёт нашей истории от вокняжения руса Рюрика.
  
  Трудная доля выпала потомкам Рюрика. Русь запропадала много раз. И всякий раз возрождалась с течением веков. И нынешний запропад Русской земли не безвременный. Такое русским не впервой.
  
  Мы не знаем, какой была Русская земля до появления родоначальника великой правящей династии Рюриковичей, от которых русские наследовали своё родовое имя. Археологи сообщают, что наши северные пращуры знали рудное дело, плавку чёрных и цветных металлов, строительство городских укреплений со сложной подземной инфраструктурой. Не можем даже сказать, на каком языке до русов говорили наши прапращуры - не осталось письменных памятников. Это вовсе не значит, что у них не было письменности. За давностью лет до нас не дошло ни строчки, но инженерные чертежи и химические формулы не изобразишь на песке. Что-то на чём-то писали и чертили.
  
  После Рюрика сколько бы раз ни гибла Русская земля, русские не утратили родного языка и спасительного недоверия к чуждым обычаям, оберегающего народ от непротивленчества и многотерпимости к чужакам, желающим властвовать над русскими. Сейчас эта народная стойкость угасла на время, но не безвременно.
  
  Достоверно известно, что в тринадцатом веке от Рождества Христова Русская земля от Белого, Чёрного и Балтийского морей рассыпалась на части, как домик из детских кубиков. Тьмы и тьмы причин вели к её распаду - удельная обособленность, княжеская междоусобица, монгольское нашествие, но главная из них -- работорговля.
  
  Русские люди - одни из самых свободолюбивых. Многострадальная история становления Русской земли была историей борьбы с рабовладением и работорговлей. Тяга к порабощению себе подобных у всех людей вечна. Рабство не ушло в полузабытые предания о Древнем Мире. Ни передовое общественное устройство, ни уровень развития технологий не спасают от возрождения рабства.
  
  Гитлеровская Германия была в своё время самым передовым государством с высокоразвитыми науками и технологиями. Это не помешало немцам вспомнить о прибыльности рабовладения и работорговли. Немецкий бауэр мог вполне открыто купить рабов-батраков у эсэсовских властей за мзду малую.
  
  Зараза рабовладения и работорговли не обошли стороной и Русскую землю в древности. "Челядинный торг" погубил Новгородскую и Киевскую Русь, а обезлюдевшую Московскую Русь загнал в трёхвековую данническую кабалу к Дикой Орде. Наибольшую выгоду удельные князья получали от работорговли, а не от продажи за рубеж мехов, пеньки, воска и мёда. Княжеская междоусобица - это налёты на соседние уделы, владение родного или двоюродного брата. Помимо прямого грабежа зерна и угона скота, главная цель - захватить челядь для последующей перепродажи посредникам из бесчисленных степняков или горцев. Торговые посредники погонят русских рабов в Крым, Тамань, Астрахань. Оттуда полонникам и полонянкам прямой путь на невольничьи торги Хивы, Леванта и Малой Азии, а дальше на европейские -- Сицилия, Венеция, Генуя, Прованс, Андалусия.
  
  Когда русские удельные княжества обескровились и обезлюдили в междоусобицах, князьям нечем стало торговать на вывод в рабство. Тогда же степняки и горцы из торговых посредников превратились в охотников на людей и поставщиков православных душ на рынки Западной Европы, Ближнего востока, Малой и Передней Азии.
  
  Степняки, будь они половцами, чёрными клобуками, берендеями или ордынцами налетали на северные земли за живым товаром. Так бы и продолжалась пагуба земли Русской, если бы великий князь Юрий Долгорукий не махнул рукой на обезлюдевший Киев и Киевский престол. Ему приглянулись спасительные, но дикие места на речке Каменке, Москве-реке и Клязьме.
  
  Древний Киев прогнил насквозь до трухи ещё до нашествия монголов. Киевские беглецы ушли вслед за князем на спасительный север-восток из опостылевшего Киева. Осели на тощих суздальских супесях и суглинках и принялись за строительство великой державы, что не задалось построить им в Новгороде и Киеве.
  
  За возрождение Русской державы взялся прямой наследник московских самовластцев святой князь Александр Невский. Первым делом жестоко покарал работорговцев из Турово-Пинского и Минского княжеств.
  
  С ордынцами договориться Александру Невскому было сложней. Охотники за русскими рабами, перекупщики православных душ для дальнейшей их распродажи на невольничьих рынках Европы и Ближнего Востока из года в год совершали дерзкие налёты на удельные княжества. Обессиленные русские земли запропали бы совсем, если бы Александру Невскому не удалось уговорить ордынцев на умеренное данничество. Князь Александр стал в глазах кочевых ордынцев признанным государем Русской земли, потому что сам собирал для них дань. Разрозненным русским княжествам тогда не под силу было противиться кочевникам - тех попросту было больше, Русь обезлюдила из-за челядинного торга.
  
  В то же самое время крестовый поход Европы против русских захлебнулся на Пскове и Новгороде. Захватив без сопротивления обезлюженные западнорусские княжества, крестоносцы схватились с литвинами.
  
  Исторические литвины, родом из языческих вендов-поморян с Эльбы и Одера, близкие по языку и крови к русским, бежали от немецкого натиска на Восток, от католиков. Вот они на западнорусских землях уже быстро перенимают русскую грамоту, крестятся в православную веру и женятся на русских княжнах. Работорговлей не занимаются, наоборот же, дают укорот крымским работорговцам. Борьба за старшинство на Русской земле между Москвой и Вильней начнётся гораздо позже, когда Витольд-Витовт по династическому праву почти что заполучит в наследство от сына Александра Невского власть над Московским княжеством, но вскоре умрёт от старости. После его смерти литвинская прыть век за веком сходила на нет, переходя в польшизну и католичество. Некогда быстро обрусевшие православные литвинские паны добровольно легли под Польшу.
  
  Но это случится позже, а в самый разгар нашествия католиков с запада и ордынцев с востока Александр Невский незаметно для врагов укрепляет многочисленные Украины русской земли. "Немецкая" Украина с Новгородом и Псковом были спасены битвами на Неве и на Чудском озере. "Литовская" Украина ещё долго удерживала Смоленск и многие другие города. Защитная линия "польской" Украины была самой ненадёжной. Называлась эта южная Украина Руси от слова "поле", а не "польский". Польская Украина -- дикое поле, заокская степь, где кочевники-бродники пасли свои несметные стада.
  
  * * *
  
  Золотая Орда никогда не была ни империей, ни даже полноценным государством. Обширное родоплеменное объединение с неукоснительным с виду подчинением старшим по роду или чину, но богдыхан не мог до конца укротить непокорных кочевников. Бай рода или аксакал многочисленной семьи сам выбирал, на какие пастбища пустить табуны, стада и отары. С богдыханами московские князья умели договориться, но самовольные ордочки предпринимали свои набеги по своей воле, независимо от часто менявшихся властителей Золотой Орды.
  
  Золотая Орда развалилась под ударом войска хромого Тимура, но не закончился разбой степняков - крымчаков и ногайцев. Выходили из подчинения Москвы и казанцы, только туркестанские кочевники, похоже, по завету Тамерлана, никогда больше не зарились на московские земли. При Иване Грозном "польская Украина" опустилась на юг до самых чернозёмов -- Орёл, Новгород-Северский, Путивль. Русский человек вновь попробовал настоящую белую булочку вместо ржаного пирожка. До самой Москвы крымские, турецкие, ногайские, кавказские и казанские охотники за русскими рабами уже не доходят, но южные города "польской Украины" ежегодно теряют людей после их налётов.
  
  * * *
  
  Подробнее о потерях и утратах. Мы не знаем, какой народ численно преобладал на Русской земле до Рюриковых времён. Одно лишь несомненно - кочевых скотоводов и собирателей угро-финнов не может быть больше, чем даст им девственная природа. Но пусть даже русское, финское и ордынское население были равны, всё равно смертность по выходу из зимы у оседлых земледельцев в разы ниже - съестные припасы, ну, там перловка, овсянка и гречка оставались до следующего урожая. У собирателя в припасах лишь сушёные грибы, мочёные ягода, вяленая рыба да съёдобные коренья, у кочевого скотовода -- вяленое мясо, копчёная колбаса да высушенный творог. Съестные припасы собиратели и скотоводы начисто подъедали к весне. Отсюда и ранневесенний мор стариков и младенцев от голода, а также падёж скота от бескормицы. У русских земледельцев весенняя смертность от голода была намного ниже. Русское земледельческое население росло, ордынское и угро-финское держалось на одном уровне, а потом их численность начала снижаться.
  
  И вот почему. Малочисленные финно-угорские племена - лесовики-собиратели. Народ не воинственный, не имели боевого оружия и военного опыта. С русскими не воевали. Русские всё же неуклонно снижали их численность, высекая под пашню леса, с которых лесовики кормились.
  
  С ордынцами другое дело. Каждый степняк - воин от рождения, вооружен и обучен, всегда готов к войне со своими для угона скота и с русскими за зерно. Русский хлебопашец - вояка неумелый. Для отпора врагу у князя была профессиональная дружина, а бояре-воевода собирали для князя ополчение. Но всё равно русский воин был слабее налётчика-степняка. Землепашец знает соху и серп, но не меч и саблю. Несомненно, ордынцев поначалу было больше, чем русских. Тем не менее от начала ордынского нашествия на Русь соотношение ордынцев и русских неуклонно уменьшалась не в пользу налётчиков. Русские распахивали поля, бывшие некогда пастбищами для скота кочевников, оставляя противника без пищи, а его скот без корма. Некогда несметные ордынские полчища постепенно вырождались в небольшие разбойные шайки.
  
  Степь когда-то ставила перед русским народом вопрос о борьбе не на жизнь, а на смерть, потому и сама горько поплатилась за набеги за рабами. С налётчиками русские не цацкались. Когда орду перехватывали и окружали, всадников вырезали поголовно. Женщин и детей из кочевых аулов гнали в рабство.
  
  Казанские походы Ивана Третьего и его внука кончались страшной резней всех татарских воинов, нарушивших клятву вассальной верности Москве. Военные потери степняков росли и оттого, что русские прежде них овладели огненным пушечным боем.
  
  * * *
  
  Да, страшно поплатились потомки ордынцев за многовековой разбой, но и русским слишком дорого далось ордынское иго. Бесконечно велико горе ордынцев, но и русские потери чудовищны -- самых сильных и здоровых молодых людей веками уводили в рабство.
  
  Западноевропейцы качали из русских земель бесплатную рабочую силу. Почти вся домашняя прислуга в Константинополе у турок и у христиан-ромеев состояла из русских рабов и рабынь. В гаремах далёкой испанской Андалусии дорого платили за русских дев. Венеция и Франция отсылали закованных в цепи русских рабов на военные галеры, до смерти или до полной потери сил. Русские три века прозябали на Западе в шкуре белых рабов по милости степняков и кавказских горцев. Западная Европа ничего подобного не знала, разве что англичане продавали ирландцев с невольничьих торгов наравне с неграми. Только завоевание Причерноморья с Крымом, а потом и Кавказа положило конец торговле русскими рабами на европейских невольничьих рынках.
  
  Но история повторяется. На либеральном витке новейшей истории многонациональные правители России прозорливо увидели в потомках степняков и горцев надёжную нацменгвардию, способную вогнать в страх и трепет русское население, дабы русские впредь даже не заикались о русском самоуправлении, русской вере и русской культуре. Незримое клеймо раба власть выжгла на лбу у каждого русского.
  
  В природе и обществе нет ничего невозможного. Учёные кинологи в разных странах пытались узнать, как волки превратились в овчарок. Проводили искусственный отбор самых ласковых и покорных щенков из помёта. Итог исследований был одинаков - через четверть века испытуемые одомашненные волки становились ручными, тихими и покорными. Но при этом теряли природный вид. Хвосты стали завиваться колечком, окрас сменился на пёстрый, шея стала более подвижной. У кого уши торчком, а были средь них и лопоухие. Получились покорные и смирные дворняжки, трепетавшие перед плетью.
  
  С русскими искусственный отбор проделывали во много раз дольше. Непокорных расстреливали, свободолюбивых сажали в тюрьмы, лагеря, отважных бросали в горнило войны. И постепенно вывели молчаливых и безропотных терпил.
  
  Как это случалось не раз в истории - в Древнем Египте, Римской империи, Византии, Арабском халифате, Русская земля тоже познала горький вкус рабства, только теперь духовного. Припал час, когда потомки вероломной неруси и выруси вылупились из гадючьих яиц и легко поработили обманом доверчивых русских дворняжек, лишённых воинственного духа противления насильникам, молчаливых, покорных и безответных. Нерусь из-за границы злобно скалится ракетами, вырусь изнутри выгрызает страну. Вислоухие дворняжки послушно виляют закрученными хвостиками по первому свистку хозяина.
  
  Прежний русский дух выветрился. Нельзя даже представить, каким будет будущий возрождённый русский люд. Можно только гадать. Но очень даже может быть, что в будущем остатки русских сольются со своими тысячелетними соседями, потомками кипчаков, половцев, берендеев и чёрных клобуков. Бывшие соперники станут друзьями-родственниками. В наших широтах при нашей погоде только русы и тюрки смогли создать на малоплодной земле цивилизацию. И новые хозяева, русотюрки, будут возрождать обессиленную врагами Русскую землю. Может, у них кровь свежее.
  
  ГЛАВА 4. 7. В КАНДАЛАХ
  
  Слишком коротким выдалось для Яди вольготное житьё у вольных русских рыбаков в волжских плавнях - всего четыре года. Астраханское ханство было самым рыхлым государственным недоразумением, граничившим с Западным Дракырстаном. Сильные и богатые Объединённые Волжские Эмираты ни в грош не ставили незалежную Астрахань -- северные налётчики разбойничали на её землях как у себя дома, ничуть не считались с местными ханами и подханками.
  
  Работорговля процветала. Охотники за живым товаром из Сарысу на плавающих бронетранспортёрах шастали по самым дальним затаёнкам вольных рыбаков в плавнях Волги, густо поросших ивняком, тростником, рогозом, осокой по берегам, а розовым лотосом -- на воде. Сами астраханские ханы и беки ничем не досаждали русским рыбодобытчикам - те добросовестно продавали властям чёрную икру, севрюжину или осетрину, обогащая великоханскую казну. Но рыбные магнаты из ОВЭ спали и видели, как прибрать к рукам весь рыбный промысел в нижнем Поволжье. И вот однажды добытчики рабов накрыли и затишный схрон, где пряталась Ядя с товарищами по рыболовецкой артели.
  
  * * *
  
  Ядю с артелью рыбаков продали с невольничьих торгов в эмират Сарытау. Всю партию рабов быстро разобрали покупатели, только с Ядей вышла заминка. Рыжебородый работорговец с аметистовым ожерельем на шее долго не хотел покупать Ядю.
  
  -- Беззубая.
  
  -- Мяса просить не будет и меньше хлеба съест, потому как жевать долго придётся. Бери, дорогой!
  
  -- Дорого. Рабыня идёт вполцены от раба, а ты за неё такую деньгу заломил.
  
  -- Да она крепкая, что тот мужик!
  
  Купец цокал языком, пробовал шершавые мозоли на руках, долго щупал мускулы на Ядиных руках, мял ей ягодицы, спину - не охнет ли от радикулита, потом согласился. Сошлись-таки в цене, да вышла нестыковка при оплате наличными.
  
  -- Ты что мне суешь? Юань ходит в Астрахани и Дракырстане, а мне давай за неё турецкие лиры.
  
  -- Где я их возьму? У вас обменника рядом нету.
  
  -- А вон тот парень в кепочке со значком "Финанс-консалтинг" на груди тебе поменяет.
  
  Меняла сверил по экрану на ладони курс валют и разменял юани на лиры.
  
  -- Э, а почему так мало даёшь? - возмутился купец.
  
  -- Плата за консалтинговые услуги, мой интерес, понимаешь.
  
  -- Это обдираловка!
  
  -- Ну шуми, тут люди торговые, цену всяким услугам знают.
  
  
  * * *
  
  В Сарытау Ядя определили на работу подсобницей в судоремонтные мастерские. Русских рабов на ночь запирали в бараке, но днём в обеденный перерыв ремонтникам дозволяли сбегать в ларёк за сигаретами или чуреком. Хоть рабы вкалывали на верфях за бесплатно, но им всё же выдавали мелочь на карманные расходы, чтоб поощрить бизнес местных ларёчников и самим не мучиться с кормёжкой рабов. Кандалов на ноги днём не цепляли - куда сбежишь с клеймом на лбу? Только у Яди лоб остался чистым. Когда её собрались пометить, железное тавро остыло, костерок, где калили железо, затух. Рабовладельцы плюнули на всё - куда неповоротливая баба денется?
  
  -- Оставь её. Русскую рабу и так за версту приметишь.
  
  -- Я не русская, а халицерачка.
  
  -- Какая разница! - отмахнулся рабовладелец. - Птаха из одного гнезда - по морде сразу видно, что не из наших.
  
  Судоремонтные верфи на берегу Волги недалеко от Сарытау обанкротились не все разом вдруг, потому что по частям принадлежали разным владельцам. Первыми закрылись мастерские по ремонту малотоннажных судов, где работала Ядя.
  
  Хитрые ловцы русских гастарбайтеров из Болгара перекупили по дешёвке всю судоремонтную бригаду для вывоза на Каму. Но не на работу на себя, а на продажу подальше на СеверА, где кавказцы владели делянками на лесоповалах. Но рабовладельцы так и не довезли живой товар до заказчиков.
  
  * * *
  
  Медленно поднимались вверх по Каме невольники, рассаженные впритык на палубе плоскодонной баржи. Все рабы в ручных и ножных кандалах, но не скованные одной цепью.
  
  Когда добрались до самой северной излучины Камы, барка налетела на мель. Как ни старался лоцман на буксире снять судно с мели, он только повернул неповоротливую махину поперёк течения реки. Ночью в бурю ветер и течение накренили барку на левый борт, закованные рабы свалились в воду. Ядя не сосчитала, сколько из них спаслось, не до того было. Выбралась на берег с троицей таких же скованных горемык и что было сил рванула с ними в глухую тайгу. Разбегаться не стали, держались вместе в поисках ближайшего жилья, но места тут были безлюдные.
  
  ГЛАВА.4.8. БЕСОВСКИЙ СЛЕД В ТАЙГЕ
  
  Четверо в цепях продирались сквозь тайгу гуськом наугад - Ядя, старик, середняк и молодой парень. Мужики сплошь бородатые и косматые. На третий день, когда ещё не закончилась перловка в мешочке и не сточилось кресало для зажигания костра, тайга поредела. Леса всю дорогу от реки были сплошь хвойные, покоробленные ветрами и северной стужей. Лишь кое-где среди редколапых елей, пихт и лиственниц трепетали робкой листвой берёзки и осинки. А меж деревьями лесной папоротник развёртывал свитые спиральками резные листочки.
  
  Выбравшись наконец на прогалину, беглецы увидели перед собой уже не тайгу, а светлое лиственное редколесье. Но что-то тут было не так. Предлинной полосой впереди всё было покорёжено какой-то адской силой. Деревья, наваленные друг на друга, высоко вверх задирали вывороченные вместе с землёй паучьи лапы корней, топорщились сучьями с не облетевшей ещё листвой. Под ногами валялись обломки, треснувших стволов, словно их о колено ломали, и сломанных веток.
  
  -- Место нечисто! - сказал один.
  
  -- Как черти поиграли, -- сказал второй.
  
  -- Дальше не пойдём, -- сказал третий.
  
  Ядя промолчала, вглядываясь в бурелом. То, что не выворотило ветром с корнями, зло стихии обломало на корню, оставив уродливо высокие и расщеплённые пни, стоявшие в причудливом и словно бы не случайном порядке, а с тайным умыслом в знак издевательского предупреждения. Ей показалось, что она высмотрела в буреломе вытянутую личину с глумливой ухмылкой и охнула, торопливо перекрестившись.
  
  -- Беса испужалась, аль лешака высмотрела?
  
  -- Что-то светлое мелькнуло.
  
  -- То ж заяц порскнул, ты испужалась.
  
  -- Нет никаких бесов! - сказала Ядя. - Идём дальше.
  
  Среди бурелома гибкие и тонкие берёзки выпрямились из-под гнёта обломков. Их зелёные листья, уже осмелевшие после бури, весело трепетали и играли солнечными бликами. Всё это казалось праздником возрождения после этого всеобщего ужаса разрушения.
  
  - Что тут было на самом деле? - спросила Ядя старшего бородача.
  
  - Крутовихрь, сама видишь. Бес полосой прошёл нам в предупреждение, чтоб дальше не шли. Чёрт нам путь застил. Надо в другую сторону идти.
  
  -- Не поминай нечистого! - вздрогнула Ядя.
  
  -- Чего испугалась, али с бесом в молодости путалась?
  
  Ядя поспешно опустила глаза и сказала:
  
  -- Идти всегда надо вперёд, даже если очень страшно.
  
  -- Даже к чёрту в лапы?
  
  ГЛАВА 4.9. ПУТЬ К ХРАМУ
  
  Похоже, этот лес никого, кроме зверя и птицы, в себя ещё не впускал, а человека и вовсе не желал видеть в своих владениях. Трава и подлесок цеплялись за босые ноги в кандалах. Не ходьба, а мука-мученская. Когда выбрались из покорёженной смерчем чащобы, открылось узкая долина меж крутыми холмами.
  
  Непроходимое место -- бойкая каменистая речушка, а по бережкам её застойные калюжины с прозрачной водой меж валунами. Где не было камней, там у стоячей воды пучками торчала жёсткая осока, резавшая босые ноги. Берега речки густо заросла ракитой и тонким ольшаником.
  
  Топали вдоль речки с избитыми в кровь ногами ещё два дня. Ночевали на местах посуше. Когда уж и последняя перловка закончилась и кремень кресала стесался, Ядя первая высмотрела признак человеческого жилья. Вдалеке на вершине холма высилась над тойгой деревянная часовня с православным крестом. Наверняка там поблизости жильё, но как забраться в кандалах на верхотуру? Крутые склоны сплошь покрыты густыми кустами, а между ними навалены огромные камни, поросшие зелёным мхом и пёстрым лишайником. Восхождение к храму по заросшему крутому склону просто не под силу для скованных по рукам и ногам беглецов.
  
  -- Стойте! - обрадовалась Ядя. - Есть путь наверх.
  
  Вдоль извилистой речушки петляла еле заметная тропинка, чуть дальше поднимавшаяся в гору. Решили брести по ней наудачу - ведь кто-то из таёжников тропинку эту протоптал, не зверь же. Кусты плакучего ивняка опускали свои плети-веточки до самой тропы -- чтобы пройти, нужно отодвинуть тонкие ветки. Для скованных цепями рабов восхождение по тропке было просто издевательством, а тут ещё и небо прохудилось. То крапал, то переставал мелкий дождик, листва намокла и хлестала по лицу мокрым веником. От этого вербохлёста становилось холодней из-за промозглой сырости, которую не прогнало даже проглянувшее солнце.
  
   Долго тянулся подъём к часовенке, тропинка шла то положе, то круче. Вот тёмный кедрач и ельник остался позади, за перевалом горы начался светлый осинник с высокой травой, закрывавшей с обеих сторон тропу так, что её нащупывали только ноги. Потом и осинник поредел, когда вышли на широкий луг, поросший брусникой. По нему шустро шастали птицы. На ягодниках в тайге всегда просто пропасть всякой пернатой живности.
  
  Торбы с крупой на шеях колодников уж два дня как опустели. Все четверо плюхнулись животом на землю, губами снимая сочные ягоды. Полдня паслись беглецы на ягодных угодьях, набивая рот сочной сладостью, потом долго валялись под солнцем на зелёной травке, вздремнули даже, пока не проснулись от девчачьего визга. Русокосые девочки под белыми косыночками, в лапотках и длинных сарафанчиках, что было сил улепётывали от страшных чужаков.
  
  -- По ягоды собрались, да перепугались, -- усмехнулась Ядя.
  
  -- Как бы они тебя не напугали. Жди теперь их тятьку с кремниевой фузеей допетровских времён, -- хмуро сплюнул старик.
  
  -- А может, и накормят, - возразил молодой бородач.
  
  -- Жди от кержаков староверных жали да подмоги, -- сказал старик. - Они нас за людей не сочтут. Русские староверы от городской выруси шарахаются, как от зачумлённых, а клейменых рабов так и вовсе забьют, дабы не поганили их святое поселище.
  
  * * *
  
  Но пришёл не злой мужик с ружьём, а прокопчённый кузнец в кожаном фартуке и с вилами. Одет он был, как подобает русским староверам, -- вышитая косоворотка под пояском, штаны заправлены в сапоги, на голове войлочная шляпа. Проницательный взгляд чёрных глаз пробуровил незнакомцев, но спокойствие в его взгляде их успокоило.
  
  -- Бегунцы клеймёные?
  
  Только Ядя кивнула, остальные словно остолбенели.
  
  -- Покормите нас, дяденька хороший, -- заблажила Ядя. -- Мы вам отслужим работой за бесплатно хоть до конца жизни.
  
  -- У нас рабства отродясь не важивалось. Айда за мной в кузню оковы сбивать.
  
  Кузница стояла на отшибе от поселища у прудка, который заполнял водой через отводной прокоп широкий ручей, вертевший чуть пониже колесо водяной мельницы. Ручей проистекал от ключа в отвесном склоне горушки, на которой высилась та самая часовенка с крестом на маковке.
  
  Кузнец молотком и зубилом сбил с них оковы.
  
  -- Жить будете в моём сарае за кузней. Посидите тутока, пока я доложу о вас.
  
  -- Вашему старейшине?
  
  -- НаряжОнному послушнику. Кузнецов в скит не допускают, я проживаю за поселищем особно от остальных.
  
  -- В чём твоя провина?
  
  -- Вины на мне нет, да вот моё кузнечное дело всегда с огнём, а в огне бесы тешатся... Отдохните пока. Еду сейчас вам принесут, а то отощали - кости выпирают.
  
  -- Где отдыхать-то?
  
  -- В теньке за кузней, пока плотники сколотят вам в сарае нары, стол и лавки.
  
  ГЛАВА 4.10. СТАРОВЕРЫ
  
  Монашек в подряснике принёс в корзине чёрный хлеб, крупу, соль в тряпочке и шматок сала.
  
  -- Стряпать будете сами себе и есть только из своей посуды. Печка на дворе, дров сами соберёте. Огоньку у кузнеца возьмёте.
  
  На беглецов он старался не смотреть и как бы опасался опоганиться одним взглядом - положил припасы и отошёл со смиренным поклоном.
  
  Когда в первый раз по-настоящему наелись, Ядя сказала монашку:
  
  -- Тарелки мы уже помыли, унесите.
  
  -- Незачем уносить нечистое, после вашего ухода мы всю вашу посуду побьём и прикопаем - миски и плошки вами опоганенные.
  
  
  * * *
  
  -- Добрые эти русские староверы попались, -- улыбнулась довольная Ядя вслед уходящему монашку.
  
  -- Не упоминай при мне о русских! - взъелся молоденький беглец. -- У меня от одного упоминания о них вся шкура дыбом встаёт от злости, чешусь потом весь, если морду русскому не набью.
  
  -- Ты разве сам не русский?
  
  -- Я мерянин.
  
  -- Мерин? - хохотнул середняк.
  
  -- Из племени меря, что в московских лесах встарь проживали.
  
  -- И что тебе русские сделали?
  
  -- А то и сделали, что мы сами никогда не смогли ничего сделать из-за этих русских. Веру нашу языческую загубили, нас насильно крестили, удавить их всех мало!
  
  -- И когда же твои мерины жили? - хмыкнул старик. -- До царя Гороха. Вас никто не помнит.
  
  -- Помнят старые волхвы наши обиды, только слово своё на чужой слух не пускают. Тыщи и тыщи лет наши люди обиды копили, ненависть к русским передавали от дедов к внукам. И всё тихим шепотком.
  
  -- И за что тебе надо всех русских извести - за бескорыстную помощь и сочувствие к бедолагам-мерякам, какие вкуса хлеба печёного не ведали до их прихода? - хмыкнул уже середняк.
  
  -- А пущай и так! Без хлеба русского мы бы прожили, да они леса нашенские высекли, под пашню пустили, меряков стеснили. В старые времена русские оттяпали себе земли запредельно слишком и малые народы поработили.
  
  -- Зато накормили и жить зверским обычаем отучили - людей в жертву приносить.
  
  -- Сами в дерьме барахтаются, а всем глаза колют своим былым величием.
  
  -- Так русские вона сейчас -- в полном загоне! - показал старый беглец на бревенчатый частокол вокруг скита. - Затихарились в тайге и носу на люди в города не кажут.
  
  -- Плохо ты, брат, русских знаешь, они через сто али триста лет возродятся, снова расплодятся и в который раз инородных давить начнут.
  
  -- Так через сто лет нас с тобой уже не будет. С чего ты взъелся?
  
  -- Да обидно только. Русским всё, нам, малым и недалёким, -- ничего. Надоело под русскими жить!
  
  -- Вот ты в цепях под нерусскими жил - понравилось? Русские с тебя цепи сбили, а ты опять по кандалам соскучился.
  
  -- Всё равно им, курвам, не прощу их прошлой велеславной жизни, когда другие меж собой грызлись, а они возвышались и множились. Небо ракетами продырявили. Да ещё весь мир в страхе держали.
  
  * * *
  
  -- Побриться бы нам, дядя, а? - спросил старик у кузнеца.
  
  -- Бриться мужику ни к чему. У нас только мальцы безбородые ходят, а вам неча босым лицом позориться.
  
  Кузнец отвернулся от них, словно боялся испачкаться.
  
  -- Нары сколотили, перины, подушки и одеяла вам принесли. После заката ложитесь спать, безродные бродяги.
  
  -- Разве вы на ночь нас не запрёте под замок?
  
  -- Вы нам не узники. Сами запрётесь изнутри.
  
  -- От кого?
  
  -- От зверья шатающегося, четырёхлапого. Медведей и росомах в тайге пропасть.
  
  * * *
  
  Клеймёные бегунцы побаивались старорусских хозяев, по их наказу далеко от сарая не отходили, а Ядя уже не раз карабкалась на крутую горку, на вершине которой высилась часовенка с крестом. Что-то её туда тянуло.
  
  До самой вершины горушке по крутизне добраться не смогла, но с изрядной кручи рассматривала огороженное частоколом из брёвен странное поселище. Мужики, бабы и дети ходили в долгополом одеянии, бабы в платках, мужики в круглых шапках. Ходили не праздно, а занимались делом по хозяйству. Изнутри на частоколе висели деревянные орудия и приспособления для разной работы. Прихваты для переноски сена скотине, коромысла, тачки и ещё столько приспособлений, назначения которых Ядя не знала.
  
  -- Можно мне хоть одним глазком глянуть, как у вас живут люди? - спросила она кузнеца.
  
  -- В жилое поселище к нам вам нельзя, потому как вы нечистые, -- ответил за него молодой послушник, а кузнец только крякнул.
  
  -- В церквушку на горушке можно сходить?
  
  -- Туда и нам нельзя. Там обитают святые само-самочистые затворники, старцы, молельники за нас, грешных.
  
  -- Я на ступеньках на коленках постою.
  
  -- Эт-та можно бы, да дорогу туда никто не осилит. Святые затворники путь камнями завалили. Еду им в корзинах даём, они поднимают на верёвках.
  
  * * *
  
  Старейшина общины через месяц вышел к беглецам.
  
  -- Познакомимся? - хамски выступил вперёд молодой заводила, который всё же умудрился остро заточенным топором сбрить бороду.
  
  -- Попрощаемся.
  
  -- Вы, старорусские, городских за нелюдей держите. Чураетесь, как прокажённых.
  
  -- Вот человеком станешь, тогда тебя и за равного почтём.
  
  -- А мы не люди?
  
  -- Вырусь ты семь раз нерусская, раз на русских нож за пазухой держишь.
  
  -- Так русские всем народам жизни не дают.
  
  -- Вот и живи себе без русских по вольной воле, а нас не замай... Оковы вам сбили, накормли, напоили, в баньке отпарили, одели, обули, а теперь пора и в дорогу, пока лето стоит.
  
  -- Можно мне у вас до конца жизни остаться? - робко замолвила словечко Ядя.
  
   -- Оставить у нас не можем - на вас знаки Зверя.
  
  -- Да это самые модняцкие татухи, -- расстегнул рубаху молодой. -- Сейчас все такие носят.
  
  -- Если так, то скор уже приход Антихриста, по всему видать.
  
  -- У меня нет наколок, -- закотала рукава Ядя. -- И клейма рабского на мне нет.
  
  -- Всё равно ты, бабёнка, тоже опоганилась, коли с нечистыми зналась. Нет для тебя у нас места.
  
  -- Куды нам деться?
  
  -- А ступайте к своим городским, какие тоже знаком Зверя помечены.
  
  -- Это в какую сторону? - с вызовом мотнул головой молодой задира.
  
  -- Ступайте туда, куда заходит солнце, -- прямёхонько на запад. Там вашего люду изрядно. Клейма на лбу рабского не соромьтесь. Рабов там не водят - самим жратвы мало, а работу сыщете - там доброохотным работягам завсегда рады.
  
  -- Где он, запад-то? У нас компаса нету.
  
  -- А как с вечера заприметили, куда солнышко село, туда с утречка и топайте, бродники таёжные.
  
  -- Долго идти-то до ближайших городов?
  
  -- За месяц дотопаете, если харч дорожный в три горла жрать не будете. Мы вам торбочки с крупой и сухарями на спину навесили. И выковали вам в дорогу острый нож на зверя встречного.
  
  ГЛАВА 4.11. МЕДВЕЖЬЯ ПРАВДА
  
  
  Шли не прямиком на запад, а брели дугой, чаще сворачивали налево. Дед-старовер ошибся в них - по себе судил старейший, по правильному человеку. Может, настоящим таёжникам съестных припасов и хватило бы до первого встречного города, но бывшие колодники с каждым днём удлиняли путь, плутали, словно чёрт их вертел по кругу, иногда и по два раза возвращались на старое кострище. Шаг вперёд - три назад.
  
  Потому что пугались всего, даже деревьев. Мрачно скрипели ветвями многовековые ели. Многие из лесных великанов хоть и стоят прочно, но уже мертвы. Ветер обломал некоторые ветви, но, опираясь на корни, насквозь пропитанные смолою, всё ещё высится могучий ствол. И в любой момент может рухнуть, вывернув наружу путанину корней.
  
  Смешно слушать, как иные храбрецы заявляют, что готовы уйти в партизаны, если кто на их незалежность покусится. Попробуй-ка любой диванный вояка хоть ночь провести в лесу, да не зимой, а тёплым летом. Продираться по тайге это не по городскому парку прогуляться. Таёжные речки сплошь забиты буреломом. Подмытые течением, поваленные бурями в воду, в них покоятся заросшие мхом деревья. Пугают даже торчащие из воды коряги, как чёрные руки мертвецов.
  
  Угрюма и недружелюбна тайга для чужака. Неприветливо встречает она изнеженного горожанина. Под тесно сомкнувшейся над головою и непроницаемой для солнечного света чащобой, городской гуляка волей-неволей хочет пригнуться. В густой чащобе всё погружается не только в полутьму, но и в полутишь, а то и в полную тишину. Иной раз ни один звук не нарушит лесного покоя, кроме хруста веток под ногами. Вырвется из-под ног куропатка, сорвётся с дерева глухарь, на берегу ручья перепорхнёт, спрячется в сучьях дерева рябчик - и снова глубокая тишина, если путник ненадолго остановится. Только слышит, как кровь стучит в висках. В глухой тайге не стрекочут луговые кузнечики, не поют пташки из светлого березняка.
  
  * * *
  
  Через месяц дарованная староверами в дорогу снедь закончилась, а жилья они пока что так и не встретили на пути, даже заброшенного. Пускались пастись в ягодниках, грызли луб осиновой да липовой коры, но жрать хотелось всё больше, а сил для ходьбы оставалось всё меньше.
  
  -- Всё, братва, нам хана без мяса!
  
  -- А что делать? Ружья у нас нет, чтоб зверя добыть.
  
  -- Нож есть.
  
  -- А что им добудешь?
  
  -- Дикую козу можно подстеречь или загнать на нож.
  
  -- Молчал бы уж, загонщик. Сам еле ноги тащишь.
  
  -- Тогда кому-то нужно пожертвовать собой, чтоб остальным спастись.
  
  -- Как тя понять-то?
  
  -- Один из нас должен пустить себя на мясо ради спасения остальных. Так поступали в древности, я читал.
  
  -- Кто так делал?
  
  -- Путешественники и беглецы.
  
  -- Жребий кинем?
  
  -- Проку с нас, мужики, мало - одно жилы и кости. Вон тётка наша ещё мясистая, в теле.
  
  Ядя вздохнула:
  
  -- Ладно, кончайте меня, мужики. И без того от этой жизни с души воротит. Только не больно убейте и побыстрей.
  
  Протянула длинный нож:
  
  -- Ну, кто смелый?
  
  Никто не выступил вперёд, а даже все шарахнулись назад.
  
  -- Грех на душу не возьму.
  
  -- В жизни даже курицы не зарезал.
  
  -- А знаешь, Ядва, давай-ка ты сама себе... того.
  
  -- Чего - того?
  
  -- Сама ножиком по горлу полоснёшь - себя прикончишь.
  
  -- Жизнь самогубством завершить?
  
  -- Тебе ж дали нож, с таким хоть на медведя... Только зарежься не при нас, а то мы жрать тебя не сможем - с души выворотит. Отойди-ка подальше в кусты и полосни ножом по шее. Минуточка - и всё. Даже помучиться не успеешь.
  
  -- Грех это, да ладно... В грехе жила, в грехе помру.
  
  * * *
  
  Беглецы аж вздрогнули, заслышав из зарослей истошный вопль, переросший в дикий рёв.
  
  -- Вот же её корёжит, бедную!
  
  Попятились в кусты, заслышав тяжёлые шаги. Ядя вышла к ним на опушку вся в крови. Уронила окровавленный нож в густой мшаник.
  
  -- Идите вон туда напрямки, там лежит медведь. Разделывайте сами, у меня сил нет.
  
  Рухнула на моховую подстилку и забылась мертвецким сном, словно рухнула в тёмную пропасть.
  
  * * *
  
  Проснувшись следующим утром, Ядя добрела до места, где убила медведя.
  
  Её спутники по несчастью разделали тушу не хуже обвальщиков на мясокомбинате. Содрали с костей всё мясо, забрали шкуру. Остался голый скелет, кишки и четыре лапы. И сбежали... Но не совсем уж гады подлые оказались - на пеньке оставили прозрачный мешок с медвежьей печёнкой - как раз по беззубой бабе еда.
  
  Ядя потянулась за печёнкой, но одёрнула руку, заслышав грозное рычание. Из кустов высунулась волчья морда.
  
  -- Пшла отсюда, сучара!
  
  Подсосая волчица всё же вышла на поляну и обнажила жёлтые клыки в известной волчьей ухмылке.
  
  Ядя вырвала из медвежьего скелета тяжёлую бедренную кость. Такой дубинкой любому зверю голову проломишь. Волчица опасливо попятилась, но не ушла совсем.
  
  -- Ну, что ты, дурочка? Не трону я твоих деток и тебя не трону. Сейчас уйду, тебе кости и потроха оставлю. Ты деток молочком корми, живи себе здесь, а я в тайгу больше ни ногой. Тут место зубастым волчицам, а старым беззубым дворняжкам, вроде меня, одна судьба уготована - по городским свалкам пропитание добывать... На вот тебе, жри!
  
  Волчица ухватила на лету медвежью лапу и скрылась в листве.
  
  
  ГЛАВА 4.12. КУДА РЕКА ВЫНЕСЕТ
  
  Ядя вздрогнула -- показалось, на неё кто-то издевательски смотрит с высоты. Свисавший с веток мох, колыхавшийся под ветром, был похож на глумливую личину беса.
  
  -- Дура, совсем свихнулась! Скоро опять верить в чертовщину начну.
  
  Подкрепилась сырой печёнкой без соли и без опаски вышла на открытый берег неширокой речки. Вокруг ни признака человеческого жилья, но у берега приметила лодку с вёслами.
  
  По речкам и ручьям на полусгнившей заброшенной лодке Ядя вышла-таки на полноводную Вычегду, черпаком выбрасывая воду за борт, как только очнётся от одуряющей дремоты.
  
  Плыла и спала в каком-то дремотном одурении. Закроешь глаза - перед тобой горящие колёса крутятся. Только и всего, ни погани, ни бесов в дремотном сне не видела. Но однажды открыла глаза, глянула в воду и похолодела от страха -- из глубины выплыла белёсая ухмыляющаяся образина.
  
  -- Володя, да чтоб тебя!
  
  Хватила мерзкое видение на воде веслом. Личина намоталась на лопасть. Оказалось, это размокшая брюшная плёнка, омерзительная наощупь. По запаху тухлятины поняла, что охотники выбросили брюшину с разделанного лося. К ней намертво прицепились колючие костистые раки. Медвежьей печёнки уже не было, но Ядя не смогла бы есть раков с вонючей падали.
  
  Когда уже совсем ослабела от голода, Ядю выручила двухметровая щука. Она в погоне за мелюзгой торпедой выскочила на мелководье. Откуда только силы взялись с голодухи -- Ядя поднялась и с одного удара оглушила рыбу. Вымокла вся, пока втащила добычу в лодку. Рыбина отошла от контузии и стала биться - вот-вот выпрыгнет за борт. Ядя стукнула её каблуком сапога по голове и засунула поглубже под банки-сиденья, привалив вещмешком.
  
  Жевать старую сырую щуку то ещё удовольствие, да и варёную или жареную тоже. Мясо всё продёрнуто жёсткими прожилками, как тонкой рыболовной леской. Не зря из неё вертят щуку по-еврейски с булкой-халой, чтобы рыба стала съедобной. Но этой щуки хватило всё же на неделю до спасительного людского жилья.
  
  * * *
  
  Ещё издали завидев высотки Сыктывкара, Ядя причалила лодку у дикого базарчика при пристани. Никто не обратил внимания на оборванную бабу, которая рылась в мусорке с объедками за забегаловкой, где жарили пончики на постном масле и шашлык на деревянных палочках. Ведь она же не подходила к столикам, за которыми посетители кушали стоя, и не портила людям аппетита, как молодые цыганки с приставаниями: "Дай доем шашлык и допью твоё пиво".
  
  Три года прозимовала по подвалам и подземным тепловым коллекторам в Сыктывкаре. С работой было трудно, даже в дворничихи пришлых не брали, но за тёплый подвал платить не надо, а в порту всегда можно подкормиться. То выпавшее из ящика яблоко поднимешь, то пачку раскрошенного печенья или даже раздавленный банан.
  
  За Сыктывкаром был Котлас. Попала Ядя туда волей случая. У причала грузилась воркутинским углём мотобаржа.
  
  -- Слышь, баба, хочешь подзаработать?
  
  -- А кто не хочет?
  
  -- Тогда бери совковую лопату, подбирай свалившийся с ленты уголь и бросай в загрузочный бункер.
  
  После погрузки моторист спросил:
  
  -- Ты вот что, стряпать умеешь?
  
  -- Учи бабу щи варить... А чо такова?
  
  -- Да стряпуху нашу в роддом отвезли. Не хочешь с нами пройтись до Котласа? Если сама не беременная, хе-хе.
  
  -- Нашли себе рожуху-молодуху.
  
  В Котласе Ядя недолго побирушничала - всего две зимы. Потом случайно нашла работу.
  
  Рыбаки на берегу отчаянно матерились, разбирая спутанные сети. Ядя оттолкнула щуплого мужичка.
  
  -- Ты своими трясущимися с перепоя руками ещё туже узел затянешь. Дай покажу, как надо работать с сеткой.
  
  -- А ты не показывай, а сама поработай, если хочешь перед сном жареной рыбки похавать.
  
  -- Смотри и учись.
  
  Бригадир артели рыбаков учиться не стал, а сходу предложил:
  
  -- Да ты и сети плести умеешь? Так и оставайся у нас до следующей весны.
  
  -- Да годочки уже не те, чтоб в ледяной воде руки студить.
  
  -- А ты подумай, тётка...
  
  Сманили-таки Ядю на Северную Двину те мужики из рыболовецкой артели. Лет восемь ещё походила вверх-вниз по реке, а потом артритом скрутило пальцы от работы в холодной воде. После скитаний по городам и посёлкам наконец надолго осела в Заонежье. Там и побиралась по городским бомжарням бабка Ядва на старости лет. Изрядно помоталась по волнам, пока самая последняя волна судьбы не выкинула её на родимый берег, в родные и давно позабытые места.
  
   ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПОСЛЕДНЯЯ РУССКАЯ ДУША
  
  ГЛАВА 5.1. ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТРУНОК
  
  Похмельный полицейский унтерок с трудом оторвал голову от стола:
  -- Чего у тебя там, Збыха?
  
  -- Побирушка, пан вахмистр! - отрапортовал ещё более похмельный шеренговый полицай весьма помятого вида, толкая вперёд старушку.
  
  -- Ты мне её уже в кой раз приводишь.
  
  -- Так она опять столбом стоит у ограды панской усадьбы, лбом уткнулась в кованую решётку. Не уймётся никак. Мёдом ей там намазано, что ли.
  
  Старуха была вся из себя неприбранная и неприглядная. Кругленькая, как капустный кочан, в своих одёжках, напяленных одна на другую во много слоёв. Голова замотана в несколько платков, хотя лето стоит на дворе. От этого лицо бабки напоминало приплюснутую тыкву, выставленную в витрине овощного магазина сохнуть и гнить до следующего сезона. Прорези-глазки на этой тыкве прятались под живой пеленой слёз, которые непрерывно сбегали капля за каплей по двум красным дорожкам на щеках мимо носа-пуговки до самого крошечного подбородка. Губы на беззубом рту собирались в куриную гузку.
  
  Руки со скрюченными артритом пальцами - в наручниках. Глаза не пустые, а какие-то опустошённые, словно вытекли вместе со слезами.
  
  -- Сдай её участрунковому капралу на принудительные работы - дорожки в парке подметать.
  
  -- Никак не можно, пан вахмистр! Сам ясный пан Вольдемар велел нам её забрать, чтоб не портила их светлости прекрасную видимость сада и не воняла бомжатиной среди цветочного благоухания на клумбах. Непонятно мне такое поведение.
  
  -- Что тут непонятного? Жрать хочет, вот и ждёт подачки.
  
  -- Никак нет, пан вахмистр, ей панский охранник совал милостыню от ясного пана - грошей не берёт. Выносили ей объедки с панского стола - она нос воротит. Бабка что-то высматривает у дворца, задумывает нечто. Подозрительно мне. Посадить бы её на кой-то час с недельку.
  
  -- Свободен!.. Сходи опохмелись, а потом опять ступай на пост, и чтобы мне ни в одном глазу на службе!.. А ты, старая, скажи, чего высматриваешь у панов на дворе? - рыкнул полицейский унтерок. - Для наводчицы-воровайки ты слишком старая.
  
  -- На милых деточек в саду любуюсь через решётку и сердцем тешусь.
  
  -- Сейчас выйдет пан подкомиссар из кабинета, он определит тебя в одно уютное местечко, где ты сможешь любоваться на небо через решётку. Или бывала уже там?
  
  Бабка молчала и только моргала сморщенными веками, глядя на мелкого полицейского начальника сквозь пелену слёз. Из своего кабинета вышел статный офицер. Унтер вскочил.
  
  -- Опять эта бабка, смею доложить!
  
  -- Документы при ней?
  
  -- Сомнительные, я бы сказал, пан хорунжий.
  
  Офицер с отвращением полистал измызганный паспорт, сунул его унтеру и вытер руки надушенным платочком.
  
  -- Разбирайся дальше сам. Не хочу мараться с этим мусором человеческим, -- сказал начальник и вернулся в кабинет.
  
  Унтер поправил под кителем галстук с заколкой в виде клеверного трилистника и колоска длинноусого ячменя - как на гербе Хелиции.
  
  -- Ты ведь русская, признайся! - шумнул на бабку унтерок.
  
   -- Тебе что с того?
  
  -- По документам ты хелицерачка, а на вид так просто русская чумичка, какие досе шастают у нас по дорогам. Страны-то у русских больше нема, сгинула она.
  
   -- Как хошь обзывай, только отпусти старуху. Я безобидная, горя никому не сделаю... Сам-то ты разве не русский?
  
  -- Я хелицерак!
  
  -- А на морду так просто русак.
  
  -- Я чистокровный евроариец! Нам все благодарны.
  
  -- За что?
  
   -- За сбережение высокой западной цивилизации от низменной русской заразы.
  
  -- Чего ж тогда ты говоришь со мной по-русски?
  
  -- Я говорю с тобой по-хелицеракску! И пишу протокол латинскими литерами, а не на поганой русской кириллице.
  
  -- Не заметила различий в языках и обличиях людских.
  
  -- Различий уймище! Русский на лавочке водку пьёт и на балалайке тренькает, а хелицерак на огороде корпается да корпается без передыху, оттого и богато живёт. У русского хата развалюха, а у хелицерака справный особняк.
  
  -- Чего же вы на русских злобно щеритесь?
  
  -- Земли у них было за слишком чересчур.
  
  -- Так то их земля была.
  
  -- Нет, у нас так: всё наше только наше, а всё ваше - это общее, значит, отдай нам, будет моё.
  
  -- Твоё, моё - всё Богово. Все под Богом ходим.
  
  -- Нет, Хелиция страна для земного счастья, русским голодранцам места в нашей жизни нету. Русские живут в тайге на пустырях с сорняками, а европейцы гуляют на культурных газонах и в роскошных парках. Хелицераки веками ограждали цветущий сад Запада от сорняков-буяков с Востока.
  
  -- И на кой вам от русских открещиваться?
  
  -- Чтоб свой ум выказать. Чем дальше от нас на восток, тем люди тупее и тупее. Только мы с мОзгами, остальные безмозглые.
  
  -- Таки все подряд?
  
  -- Да! Только хелицераки - люди со знаком качества, остальные к западу в общем неплохенькие, но какие-то недоделанные. Все нам завидуют, потом как Хелиция превыше всех.
  
  -- Чему завидовать-то?
  
  -- Хо, наша колбаска - ото колбаска! И шинка хелицейская, все скажут - ого-го! Объедение. За границей меня полицейский остановит на дороге за нарушение - я ему палку нашей колбасы. У него глаза на лоб лезут - ого, хелицейская! И никакого тебе штрафу - проезжай свободно. Хелицейское - лучшее.
  
  -- И всего-то гордости?
  
  -- А нам много и не надо. Ни науки заумной, ни музыки классической тягучей, ни книжки толстенной. Паслась бы своя коровка на зелёной травке и кабанчики похрюкивали на задворке. А если кто позарится на наше добро -- око за око по гроб жизни. Никого не прощаем, кто на нас косо глянул. Защитников сильных на подмогу позовём, зря, что ли, мы ограждаем цивилизованный мир от русских дикарей?
  
  * * *
  
  В полицейский участрунок вошёл молодой человек, ну, просто воплощение европейского лоска. Так и сиял блеском утончённого изящества, как и вся внутренняя отделка участка после недавнего евроремонта.
  
  С лица его не сходила самодовольная улыбка, рыскающие глазки весело блестели. Он был, пожалуй, даже слишком красив. Но что удивительно, с такими правильными чертами лица он не бросался в глаза, а как бы растворялся в толпе прохожих. Такие лица лишь на миг привлекают внимание, но, ну просто на удивление, быстро забываются, не запоминаются. Подходящая физиономия для вора-карманника или шпиона. О таких обычно говорят: "Ну очень приятный молодой человек" и всё.
  
  -- Где твой повелитель, полухамло? - с усмешкой кивнул он унтеру.
  
  Тот вскочил и вытянулся в струнку.
  
  -- Пан подкомиссар у себя в кабинете. Я доложу о вас... А вот и сам пан.
  
  Вышедший на голос посетителя хорунжий звонко прищёлкнул каблуками, потом подобострастно, с полупоклоном пожал господину в штатском руку, а тот панибратски похлопал офицера по плечу.
  
  -- Как насчёт небольшой прогулянки по хорошей погоде?
  
  -- Дел по горло, Скандрик.
  
  Хорунжий строго свёл брови, глянул на протокол на столе, поправил мундир и выпалил, чтобы запугать задержанную бабку и заодно произвести впечатление на блистательного штатского приятеля:
  
  -- Имя!
  
  -- Ядва.
  
  -- Просто Ядва?
  
  -- По лагерному прозвищу Ядва Щаслива.
  
  -- А по паспорту?
  
  -- Ядвига Бенедиктовна.
  
  -- Это фамилия твоя как звучит?
  
  -- Фамилию у меня отняли, семью то есть.
  
  -- Брешешь, бабка, по липовым документам, твоя фамилия Вранецкая.
  
  -- Ага, по покойному мужу.
  
   -- Что у усадьбы Вранецких высматриваешь?
  
   -- Любуюсь на деток малых и сердцем тешусь, комиссар.
  
  -- Я для тебя не комиссар, а пан подкомиссар, старая!
  
  -- Отвыкла я уже от панов, звиняйте. Жила слишком долго там, где мурза, бай да хан.
  
  -- Среди мусульман? - ухмыльнулся штатский. - Это хорошая привычка. Наших братьев всё больше во всём мире.
  
   -- У нас тоже, не дай божЕ, так станет, если границы для срднеазиатов откроем, -- буркнул в сторону подкомиссар полиции.
  
  -- Она ещё врёт, что родственница панам Вранецким, -- подобострастно вставил словечко унтерок.
  
  -- Каким местом ты графу Вранецкому родня?
  
   -- Известно, каким местом бабы с мужиками роднятся.
  
  -- Хиханьки мне строить! Отвечай, когда спрашивают.
  
  -- Была замужем за Вольдемаром Вранецким.
  
  -- Ясный пан Вольдемар Вранецкий недавно похоронил жену, а ты слишком старая для него.
  
  -- Я нынешнему пану Вранецкому мать, а отцу его была женой.
  
  -- Брешет! - мотнул головой унтерок. -- Старый ясный пан давно сгинул. Его зарезала горничная. Женат никогда не был, так записано у нас в полицейском архиве. Холостяк, но детей имел на стороне.
  
  -- От кого?
  
  Унтер ухмыльнулся:
  
  -- Пан подкомиссар, по данным из архива, любовница старого пана умерла в родах вторым ребёнком, нынешним паном Вольдемаром. Звали её Людвига Красовская. Родила ему двух деток - ныне покойную пани Люцинду и ныне здравствующего пана Вольдемара. Шашни с милашками на стороне, понимаете ли... У ясных панов и не такое бывает. Кто же пану откажет!
  
  -- А ты, старая, кто? - стукнул кулаком по столу подкомиссар.
  
  Бабка вздрогнула.
  
  -- Ядвига Вранецкая.
  
  -- Пан подкомиссар, я справлялся в архивах по её душу. Никакой Ядвиги Вранецкой в нашем городе никогда не было.
  
  -- Фамилия моя Шамшур в девичестве. Мой отец был генеральным полицмейстером у вас.
  
  -- Генерал Шамшур умер бездетным, бабка! - со злобой оттолкнулся обеими руками от стола унтер и тоже грозно стукнул кулаком по столешнице, как и офицер. - Так и записано в архивных бумажках.
  
  Бабка снова вздрогнула и попятилась.
  
  -- Хорошенько удостоверился? - спросил офицер у унтера.
  
  -- Секретарку из управы посылал куда надо... Её же не впервой сюда приводят, эту чучелу.
  
  -- Ну и что?
  
  -- По данным из архива, эта нищедрань никогда в городе не проживала.
  
  -- Кто же тогда я? - плаксиво загнусила бабка.
  
  -- Подозрительная личность без определённого места жительства и рода занятий.
  
  -- Короче, приблуда, -- ухмыльнулся штатский господин офицеру полиции.
  
  -- Похоже на то, панове, -- кивнул унтер, -- побродяжка.
  
  - Как раз то, что мне надо, Чесик, -- улыбнулся красавчик в штатском. - Я её заберу.
  
  Офицер прикрикнул на унтера:
  
  -- Принеси мне рапорт того придурошного полицая.
  
  -- Которого, пан хорунжий? У нас таких много.
  
  -- Того, кто привёл старую бабку.
  
  -- Так есть, пан хорунжий! - откозырял унтер и скрылся за дверью в караулку.
  
  * * *
  
  Незапоминающийся красавчик в штатском взял хорунжего за локоток.
  
  -- Чесик, кидай дурное, пошли горло прополощем.
  
  -- Скандрик, я сейчас занят очень важным делом.
  
  -- Какие могут быть важные дела у участрункового подкомиссара полиции?
  
  -- Допрашиваю вероятную злостную злоумышленницу.
  
  -- Вот эта бабка и есть злодейка? Не смеши. Расползшаяся квашня -- мешок старых костей и ошмотья жира.
  
  -- Она подозревается в злом умысле.
  
  -- И в каком же?
  
  -- Целыми днями следит за особняком графа Вранецкого. Не первый раз её сюда доставляют.
  
  -- Бабка давно свихнулась, у свихнутых свои причуды... Брось глупости, пошли на прогулянку.
  
  -- Первейшая задача полиции - охранять благосостояние, жизнь и покой лучших и самых благородных семейств в стране.
  
  -- Хочешь выслужиться или нажиться? Ха! У графа Вранецкого и гроша ломаного не вытянешь, уж я-то знаю - компаньоны как-никак. Пошли лучше водку пить.
  
  -- Я на службе.
  
  -- Тогда коньяк.
  
  -- А с бабкой что мне делать? Сам слышал, шеренговый полицай в караулке рапорт о ней накатал.
  -- Порви и -- в корзину, а бабку я заберу к себе на мою фабрику по утилизации твёрдых бытовых отходов.
  
  -- У неё бумаги сомнительные, учти, Скандрик. И происхождения она тёмного, может, и из русских, а бывшие русские всегда опасны.
  
  -- Нужны мне её бумаги!
  
  -- У неё не руки, а крюки.
  
  -- Как раз мусор перебирать. Пошли выпьем водки и закусим.
  
   -- Ты говорил что-то про коньяк, Скандрик.
  
  -- Может, вискарь, да? - подмигнул штатский полицейскому.
  
  -- Да-да-да, пиво лучше, чем вода, -- водка тоже, но дороже... Пойдёт и вискарь.
  
  Офицер нажал кнопку вызова. На звонок спешно прибежали унтер и рядовой полицай.
  
  -- Вот рапорт на старуху, пан подкомиссар.
  
  -- Собчак и Войтик, меня срочно вызывают в министерство внутренних дел. Вы остаётесь на дежурстве в участрунке, пока я не вернусь. Рапорт порвите при мне!
  
  * * *
  
  -- Скандрик, ты на машине? - спросил хорунжий, когда приятели вышли из полицейского участка.
  
  -- Пешком пройдёмся по прелестной погоде. За углом есть чудная забегаловка "Шинок у Зямчи".
  
  -- Бывал там. А с бабкой что мне всё-таки делать? Подозрительная как-никак.
  
  -- Бабку я вмиг оприходую, Чесик.
  
  Изысканный красавчик позвонил по телефону и отрывисто бросил:
  
  -- Какая из моих машин ближе к пересечению Кальварийской и Руднявской? Гоните её поскорее к полицейскому посту номер тридцать шесть.
  
  Приятели не успели закурить, как подкатил мусоровоз.
  
  -- Забирай рабсилу и свези её куда следует, -- сказал незапоминающийся красавчик водителю, а хорунжему кивнул: -- Наручники-то сними, Чесик. Казённое имущество всёж-таки.
  
  -- Пластиковые, неподотчётные - расходный материал, -- отмахнулся офицер полиции.
  
  Водитель мусоровоза в оранжевом комбинезоне с буквами "ФУТБО" открыл отсек для лопат и граблей, запихнул туда визжавшую бабку.
  
  -- Не выскочит по дороге? - спросил хорунжий.
  
  -- Не упорхнёт старая ворона - дверца открывается только снаружи, -- заверил водитель.
  
  -- Вот я тебе и помог, -- сказал лощёный господин в штатском. - Когда-нибудь и ты мне сослужишь службу верную.
  
  Этот молодой человек, хоть и обладал удивительно незапоминающейся внешностью, но был действительно просто на диво красив. Щёки как нежный персик, даже не персик, а блестящий нектарин -- ни складочки, ни морщиночки. Ясные синие глаза всегда полуприкрыты - мол, не на что тут смотреть, ничего примечательного вокруг. И говорил, почти не разжимая губ, как робот. Было в нём что-то эдакое от манекена в витрине магазина - на такого полюбуешься, пройдёшь мимо и забудешь.
  
  ГЛАВА 5.2. ЧУЖДЫЙ ГОРОД
  
  Нигде и никогда Ядя не чувствовала себя такой чужой и ненужной, как на бывшей родине. Это была другая земля. Тут уже жили совсем иные люди. В глубокой старости вернулась с чужбины в родной город и не нашла там уголка, куда бы приткнуться. Бесприютных бомжей в обновлённом городе гнали отовсюду, чтобы не портили европейского облика улиц и проспектов. Не заночуешь ни на вокзале, ни в подвале. Старая Ядя после возвращения на родину чаще всего ночевала в кутузке, а утром её полицейские гнали прочь.
  
  Прежний город снесли и стёрли всякую память о нём. Построили новый, неузнаваемый -- дешёвая подделка под "древний" западноевропейский город, как некогда в их городском парке высился сказочный рыцарский замок из искусственного камня. Нетронутыми остались только редкие старинные дворцы и особняки, каких и было-то всего ничего. Уцелело и родовое гнездо ясных панов Вранецких, где при давно ушедшей власти был детский дом.
  
  В обновлённом городе ощущалось какое-то всеобщее озлобленное отчуждение в домах и людях. Слишком уж враждебный вид приобрёл город, теперь уже чисто европейский. Ни дать ни взять - картинка из страшной средневековой сказки про вампиров, колдунов и ведьм.
  
  Реставраторы-новодельщики постарались на славу. По поддельным "старинным" гравюрам изуродовали облик исторического центра -- замчища. Искусно возвели развалины королевского замка из искусственного камня, как бы намекая на существование в прошлом местного короля, о котором вдруг сообщили историки-самоучки, покопавшись в неведомых хрониках или в собственных бредовых фантазиях.
  
  Разумеется, на главной площади тут обязательная городская ратуша под флагами конфедерации ПОЦ, Хелиции и прочих малозначительных лимитрофов. Ратуша непременно с башенными часами и флюгером на крыше, как в средневековой Европе. Здание внутри без чиновников, там только манекены в латах и фрейлины в придворных одеяниях, каких тут отродясь в старину не видывали. Всё лишь бы только для туристов поглазеть. Действующая мэрия расположена ближе к окраине, где тянулись к небу многоэтажки спальных районов.
  
  Между окраиной и "старым" городом вставали причудливые здания из стекла и бетона - чаще всего офисные. Их несусветное нагромождение наводило не на мысль об архитектурном стиле, а отдавало пристрастием архитекторов к геометрии. Точнее - к стереометрии, все эти призмы кубы, параллелепипеды, полусферы, октаэдры и прочие наглядные пособия для школьников.
  
  Куда ни пойди - всюду бронзовые рыцари или чужие короли на конях. Вымахали ввысь величественные костёлы, готические или в стиле барокко, некоторые даже - рококо. Три костёла на площади и ни одной православной церкви. Мечетей в её городе тогда ещё не было. Дома в "исторической" части теперь сплошь каменные -- красные кирпичные, жёлтые кирпичные, серые кирпичные. На окраинах города давно уже не выглядывают из-за забора бревенчатые избы со ставенками и резными наличниками на окнах.
  
  Собезьянничали тут и обязательный для облика древнего европейского города средневековый рынок с торговыми рядами под красной черепицей по соседству с главной площадью. Там всегда малолюдно, бродят только туристы в поисках сувениров китайского производства. Горожане затоваривались на окраинных рынках. Так дешевле.
  
   * * *
  
  От мощёной искусственной брусчаткой городской площади в разные стороны теперь расходятся узенькие улочки, чтобы подчеркнуть тесноту по-настоящему исконно западноевропейского города. Новострои из искусственного камня предельно стеснили улочки, сузили переулочки. Казалось, что крыши домов смыкались над головой. Но так и должно быть. Ведь старинные города в Западной Европе изначально были очень тесные - по кривой улице двум телегам не разъехаться.
  
  В старой Европе любой город в зародыше - замок сеньёра, военная крепость, к стенам которой лепились лачуги ремесленников. Каменными стенами феодалы огораживались от соседних высокородных землевладельцев, охочих до набегов. Надёжней и проще защититься от недругов на небольшом пятачке, огородившись рвами и каменными укреплениями. Города запирали на ночь входные ворота, чтобы под покровом темноты не ворвался неприятель.
  
  Со временем западноевропейские города получали, выкупали или отвоёвывали себе право на самоуправление. Город уходил из-под власти сеньёра. Он его пропил или проиграл в карты, но чаще уступил за долги денежным мешкам или потерял в крестьянских войнах.
  
  Но пашни, луга и леса по-прежнему принадлежали феодалу, поэтому в тесном европейском городе не было места для деревьев и зелени. У горожан нет ни клочка плодородной земли. В земле возиться - не городское дело. У русских же "огород городить" - возводить деревянное городище с огорожей и земляным валом от врагов. Все европейские путешественники в старину упоминали в своих записках, что древний русский город - огромная деревня. У всех горожан огороды и сады на заднем дворе. В городе держали рогатый скот помимо упряжных лошадей. Улицы в русском городе прокладывали просторными, чтобы стаду было легко пройти домой с выгона, пригородного пастбища.
  
  Крепостные стены русские строили только вокруг кремля. Вся округа принадлежала лишь одному князю, то есть королю, если по-европейски судить. Ведь царь - это уже император. Особой нужды в крепостных стенах не было, бояре были не самовластные удельные властители, а всего-навсего княжеские полководцы. Кремли, то есть крепости, строили в приграничных областях. Когда-то и Москва была дальним пограничьем.
  
  * * *
  
  Ядя приметила, что тут теперь все тужатся-пыжатся, тыкаются-мыкаются, корчем корчатся, червём червячатся, а лезут миловаться с Европой, но насильно мил не будешь. Как-то всё не складывалось с дружбой народов. РАзнонациональная и рОзнонациональная Поцерия и примкнувшая к ней Хелиция изнывали в муках ненависти к своему прошлому, чтобы доказать свою истовую европейскость. Обидно, когда люди пищём пищат, визжом визжат, а заморские хозяева их рвения стать частью Запада просто не замечают.
  
  Новости о событиях в региональном объединении ПОЦ равнодушный европейский читатель лениво пролистывал, как и сообщения о котировках акций на захолустной африканской бирже, если есть таковые. Хелицераков, как и всех остальных поцераков, европейцы несомненно признавали за родню, но родню очень дальнюю и очень бедную, которым можно раз в год от щедрот своих выслать продуктовую посылочку и кое-что из почти не поношенных вещей, но хозяйской прислуге не велено их дальше порога пускать, и лучше вообще надолго забыть про них, до следующего Рождества и Пасхи, чтобы сделать недорогие, но милые сердцу туземца подарки. И всегда ясно давали понять нищедранцам своё место - под столом у пирующих хозяев мира.
  
  * * *
  
  Пусто в новом городе. Оживали улицы лишь на окраинах, но приживал тут трудовой люд. В основном мастеровые: маляры, штукатуры, облицовщики, сантехники, электрики, повара, пекари и продавцы, короче, обслуга и прислуга. Заводских рабочих больше не было. Срыли и механический завод, где в молодости трудилась Ядя. Остальные заводы тоже снесли. К чему задрипанным захолустникам промышленность? Где промышленность, там наука и культура. Где культура, там гордость и величие. Незачем возвеличивать пограничных недомерков. Науки и культуры в Старой Европе предостаточно. Пусть недоумки из окраин восторгаются величием истинных европейцев и не напяливают на себя личину арийской избранности.
  
  * * *
  
  Пригородных деревень вблизи Ядиного города больше не было, да и вообще их нет в этой стране, только агрогородки для постоянных сельхозработников на бескрайних латифундиях, принадлежащих транснациональным корпорациям, и хостелы-ночлежки для сезонников на ягодах, овощах и фруктах. Деревенская старина давно сгинула под натиском города.
  
  На рекламах или вывесках ни слова на кириллице, только латиницей, арабской вязью, индийскими завитушками или китайскими иероглифами -- для иностранных туристов. Ничего от выдохшегося родного духа в городе Ядиного детства не осталось. Но это всё ничего - можно стерпеть и новоприобретённый чуждый дух. Главное, Ядя не чуяла тут духа чёрной нечисти, который терзал её всю жизнь. Надеялась, что он сгинул в прошлом - в пустыне, тайге и на водах рек.
  
  Куда её везли в запертом отсеке мусоровоза, старая Ядя видеть не могла. Даже не знала, в какой части города её высадили.
  
  ГЛАВА 5.3. ФАБРИКА ПО УТИЛИЗАЦИИ ТВЁРДЫХ БЫТОВЫХ ОТХОДОВ
  
  Если бы холёный красавчик пан Искандер бен Саид Батура из древнего, но незнатного рода отважных крымских аскеров, был породистым псом, он непременно снимал бы первые призы по экстерьеру на всяких собачьих выставках. Он ловко выцарапал из полицейского участрунка у комиссара Чеслава Дупчинского ещё одну дармовую работницу за дешёвую выпивку в "Шинке у Зямчи" и поехал за город в своё поместье стрелять перепёлок с молодым псом английской породы. В августе перепёлки уже жирненькие. Молодому пану Искандеру, мелкому шляхтичу, очень хотелось вести жизнь настоящего аристократа-магната. Он завидовал своему стареющему другу, подельнику и покровителю ясному пану Вранецкому, который в высшем обществе задавал образец великосветских замашек.
  
  * * *
  
  Водитель мусоровоза без лишних слов высадил Ядю на фабричном дворе, сдал её управляющему и поехал вываливать мусор на полигон для твёрдых бытовых отходов рядом с фабрикой. Высоченный и худой пан управляющий, в давно выцветшей полевой военной форме, с кобурой на поясе, как у укротителя зверей в цирке, даже не взглянул на Ядю. Застиранная униформа на нём как-то странно смотрелось по сравнению с рядовыми охранниками из его собственного частного предприятия -- все в новеньких с иголочки мундирах.
  
  -- Куда мне, пан? - спросила Ядя.
  
  Управляющий нехотя окинул Ядю брезгливым и вместе с тем опасливым взглядом, каким смотрят миротворцы на туземцев в горячих точках планеты, и армейским приказным тоном вызвал по телефону комендантшу, а по сути и завхоза всей этой мусорной фабрики.
  
  Комендантша, приземистая баба со вскудлаченными седоватыми космами средневековой ведьмы из детской сказки, с одного взгляда определила, с кем имеет дело и чего Ядя стоит. Покачала головой управляющему:
  
  -- Старая некондиция, Вацик!
  
  -- Пан Батура знает толк. Бабка ещё пригодная для мусорного дела.
  
  -- Совсем беззубая.
  
  -- Не объест хозяина. Исполнять! Шагом марш!
  
  -- Лады, Вацик, куда-нибудь приткну эту развалину, -- махнула рукой комендантша. - Ведите её ко мне.
  
  -- Ну, топай, старая! - толкнул Ядю в спину дубинкой юный охранник в униформе, похожей на полицейскую, только без орлов и знаков различия.
  
  Ядя послушно зашаркала ногами в тряпичных бурках-растоптышах по вымощенному искусственной брусчаткой фабричному двору, чистенькому, без единой соринки или окурка. Охранник довёл Ядю до самого кабинета комендантши в заводоуправлении, тыча дубинкой в спину.
  
  -- Всё, Кирилловна, сама оформи бабку на работу и определи ей место в казарме, как сказал мне командир, а я пошёл дежурить на проходную, -- бросил он комендантше. -- Мне тут делать нечего. Со старой клячей горя не будет - такой охрана не нужна, и профилактика дубинкой по спиняке ей незачем. С крепкими мужиками мы только воспитательный инструктаж проводим, бабкой мараться не хочу.
  
  -- Без тебя, разберусь. Ступай к себе в караулку за домино к дружкам-приятелям.
  
  Охранник, по всему видать, мечтал стать военным, потому что ловко козырнул и повернулся, как по команде "кругом", прищёлкнув каблуками. В наше время молодым парням в армию трудно попасть. Вооружённые силы теперь обходятся невеликом личным составом -- оружие слишком разрушительное, и все подряд там наёмники, а платить денежное довольствие контрактникам слишком накладно. Вот и нечего мечтать пацанам, чтобы досталось в войсках местечко всем желающим послужить. Воюют не числом, а технико-космическим умением, но так, чтобы вообще не воевать, а пройтись на параде под бодрую музыку.
  
  * * *
  
  -- Документов твоих, бабка, мне совать не надо, у нас тута никакого учёта, никакой бюрократии, -- буркнула комендантша. - Вы все у нас безликие для налоговой службы. Вас, тебя и гастарбайтеров, на фабрике как бы по закону и нету, а помрёте, так и как бы не было вас тут вовсе. Тихонько прикопают на свалке. А звать меня тётя Мотя, или Матрёна Кирилловна.
  
  Ядя отшатнулась - комендантша сунула увесистый кулак ей под нос. На пальцах правой руки татуировка: "Мотя".
  
  -- Во, чтоб не забыла, как меня зовут! А тебя как мне кликать?
  
  -- Бабка Ядва.
  
  -- Просто Ядва?
  
  -- Иногда писали в справках: Ядва Щаслива.
  
  -- Вот и познакомились, счастливая Ядва, -- издевательски фыркнула Мотя. -- Теперь пошли на склад приводить это огородное пугало в человеческий вид, а то страх глядеть на тебя, аж спасу нема.
  
  А закончила свою речь тётя Мотя трудно воспринимаемой на слух премудростью:
  
  -- О былом забудь! Что было, то было, только так и уж не сбудется иначе вовсе.
  
  * * *
  
  На складе комендантша приказала:
  
  -- Сымай свои тряпки, их снесут в мусор на конвейер. Нехай твоя позорная одёжка в топке электростанции сгорит. Вот тебе новенькая спецовка и мужское исподнее. Женское бельё бабы покупают сами.
  
  -- Безденежная я.
  
  -- У нас получка в каждую пятницу, Европа ведь... Переодевайся, да спервоначалу вымойся вон там под душем, смой с себя бродяжную грязь, а то у нас в Европе все чистенькие ходют... Вшей нет?
  
  -- Чистая я.
  
  -- Ну и выходи после мытья человеком, а не чучелой, раз чистая.
  
  * * *
  
  Нарядная оранжевая униформа с яркими светоотражающими синими и зелёными полосками сидела на Яде ничуть не лучше прежних тряпок. На всём крупные светящиеся буквы: "ФУТБО".
  
  На шею комендантша повесила ей телефон на шнурке.
  
  -- На кой он мне? Некому звонить.
  
  -- Это тебе ошейник, чтобы всегда была на связи и на привязи... И для всякой развлекаловки по тырнету. Видишь, у меня телефон всегда в руке? У нас без этой штучки-дрючки никак нельзя, а то от скуки свихнёшься и задумываться о жизни начнёшь, а думать нынче не положено - дюже опасное занятие. Там тебе музыкальная танцуха, чернуха и порнуха на экранчике, выбирай что хошь.
  
  -- Не по годам мне дёргаться под вашу музычку. Я не девка с голыми ляжками под короткой юбкой.
  
   -- А ты не умничай и не болтай лишнего. Радуйся, что живёшь в последнем оплоте цивилизации, потому как весь мир с нами и все люди доброй воли за нас, а враги нам завидуют и злятся.
  
  -- Слышала уже... Чему завидовать-то?
  
  -- Потому как живём в Европе. Мы последних русских у нас повывели начисто - дыхать теперя приятней без русского духу-то. За то нам с Западу уважение кажут и грошиков иногда возьмут да и подкинут, как расщедрятся.
  
  До переодевания старая Ядя была похожа на ком тряпья, теперь - на оранжевую дорожную тумбу, несуразная, зато во всём новеньком и чистеньком.
  
  -- Прогуляемся по фабричному двору, если старую ещё ноги носят, а я посмотрю на твою прыть.
  
  ГЛАВА 5.4. ФАБРИЧНЫЙ ДВОР
  
  Прежде это была огороженная высоким забором обширная территория лагеря временного проживания для нелегальных мигрантов из Чёрной Африки. Военные вирусологи в последнюю пандемию попали прямо в точку с генетической избирательностью новой заразы. Поток чёрнокожих эмигрантов сошёл на нет, а местные мигранты вымерли. Власти отдали территорию бывшего лагеря для беженцев под строительство фабрики для утилизации твёрдых бытовых отходов.
  
  Тендер-соревнование на право возведения объекта в честной борьбе с конкурентами выиграл тот самый писаный красавчик пан Искандер Батура при негласной поддержке ясного пана Вольдемара Вранецкого, законного наследника высокого аристократического титула. Тепловая электростанция за городом и вовсе принадлежала высокородному пану, а не городской управе.
  
  * * *
  
  Казармы-общаги мало отличались от тюремного здания - никаких балконов, только узкие окошки с решётками. Разве только что строение нарядно выкрашено и тщательно догляжено, как бы новострой с виду.
  
  Работников, гастарбайтеров-среднеазиатов, никогда не выпускали за пределы производственной территории - чужакам в Хелиции выход в город строго запрещён. Пост охраны на входе в каждую общагу - громилы в камуфляже при кобуре, дубинке, газовом баллончике и наручниках на поясе. Двери запирали в полночь, а отпирали в пять утра. Работягам говорили, что они свободные люди, но в пределах бетонного забора, высотой пять метров.
  
  -- В голубеньком дому у нас мужики проживают, в розоватеньком токо бабы. Никаких половых связей между мужиками и бабами. Дозволены только однополые шалости, как в Европе.
  
  -- С чего вдруг так-то?
  
  -- Беременеть бабам запрещают, а то по нашему закону новорождённый получал бы местное гражданство. Власти не хочут мешать благородную кровь с чужеродным быдлом.
  
  -- Часто от вас сбегают?
  
  -- А куда бежать? За азиатскую внешность полицаи вмиг любого скрутят в городе, если ты не иностранный турист, а туриста от гастарбайтера легко отличить по одёжке.
  
  -- И что потом?
  
  -- В наручниках на самолёте в один конец - в родной аул или кишлак.
  
  -- Откуда вам этих гастарбайтеров завозят?
  
  -- Пан Искандер бен Саид Батура хоть языка предков и не знает, как и вся ихая шатия-братия в Хелиции, но веры он магометанской строго держится. Умеет с муслимскими презиками и премьериками сговориться, насчёт рабсилы чтоб. Ихние бабы рожают ого-го как! Куды им молодёжь девать? Вот и безработица. Они нам их сплавляют.
  
  -- Зачем вам гастеры? Своих нанимайте
  
  -- Местной рабсилы вдоволь - толпы безработных от безделья у магазинов с выпивкой во все дни трутся. МестА у мусорных баков у нас в европейской Хелиции давно уже переходят по наследству из поколения в поколение потомственным бомжам.
  
  -- Так почему местные не нанимаются?
  
  -- Своим уродам по местному закону следует достойно платить. А гастеры с Востока и малому грошику рады. Их тут кормят, одевают да ночлег дают с чистыми простынями. Ещё и карманные деньги плотют, помимо зарплаты, какую они переводят родне на Востоке.
  
  -- И сколько платят?
  
  -- Хватает в обрез только на еду, курево и дешёвую выпивку перед самым сном. Ну, понравилось тебе у нас?
  
  -- Чистенько и красивенько смотрится снаружи, я бы сказала, -- причмокнула сморщенными губами Ядя.
  
  -- Европа, понимать надо. И никакой больше дикой русчизны... Пошли в рабочую столовую, полюбуешься там на чистоту и красоту, заодно и полопаешь. Небось не ела сегодня.
  
  -- Три дня ни крошки по рту.
  
  * * *
  
  -- Тута вот столовая только для трудяг. Для обслуги готовят отдельно, а высокое начальство кушает в городском ресторанчике неподалёку.
  
  Столики на четверых едоков, всюду тщательно вымытый кафель и пластик, искусственные цветы в горшках на окнах и кадках на полу. Салфеточки, пластиковые ножи, ложки и вилки.
  
  -- Это тебе!
  
  -- Спасибо.
  
  Ядя взяла поднос с выемками для каждого блюда. Кроме того, ещё и пластиковый стаканчик с соком, накрытый булочкой.
  
  -- Рабочие кушают по талонам?
  
   -- В столовой каждый платит за себя наличными, никаких талонов и купонов пан Батура не вводил. Получка по пятницам - Европа же.
  
  -- Перед выходными?
  
  -- Выходных нет, отпусков тоже. Муслимы даже в священную для них пятницу вкалывают и свинину в столовке лопают.
  
  -- Блюда на выбор?
  
  -- Никакого выбора - жри, что дают, свинина так свинина... Тебе жрачка понравилось?
  
  -- Как сказать... Непривычно на вкус, но довольно сытно. - Только почему мастеров и обслугу кормят отдельно, разве в столовой плохо готовят? Сносненько, я бы сказала.
  
  -- По-европейски, всё в пакетиках по порциям. Жрать можно, но не шибко полезно - химия ведь. Для нас, обслуги и мастеров, продукты покупают на рынке -- настоящее мясо от деревенских хозяев, а не привозная химия. Крестьян мало у нас осталось, поэтому и продают на рынке мясо задорого.
  
  Тётя Мотя грузно, но резко поднялась, едва не опрокинув шаткий столик.
  
  -- Ну и ладно. Больше тебе здесь делать нечего, и дорогу сюда забудь. На конвейере ты работу не потянешь, но топаешь ещё живенько, хоть и очень дряхлая. Я тебя определю ночной сторожихой для обхода территории. В обслугу, то есть. Оплата в три раза выше, чем у гастера, и кормёжка человеческая... Пошли осмотришь территорию, какую ночью будешь обходить. Поднос положь на транспортёрную ленту, машина вымоет. Нам будут жрачку на дом приносить, мне и тебе, потому как на жительство я тебя определяю у себя на квартире. Будешь спать у меня в кладовке и прибираться в моей комнате заодно, а то пан Батура лютует, когда я у него девок с конвейера в прибиральщицы выпрашиваю.
  
  ГЛАВА 5.5 КОНВЕЙЕР
  
  Вдоль длинного сортировочного конвейера под навесом от дождя или снега шустро суетились иностранные рабочие в яркой оранжевой униформе с зелёными и синими полосками, буквы "ФУТБО" на спине у каждого.
  
  -- Как зэки - все в робе, только цветастые и чистенькие.
  
  -- Европа же, понимать надо. Работа простая: сырое и гнильё - вон, тщательно выбери из мусора металл, камни и стекло. Оставляй только картон, пластик и деревяшки. Короче, всё, что горит. А железячки да прочий металл выбрать для отправки на заводик вторчермета пану Батуре. Плавилка за городом, чтобы дым из труб не чадил в нос горожанам. А над электростанцией высоченная труба почти не дымит. Наловчились начисто сжигать тщательно перебранный мусор в спрессованных брикетах.
  
  Ядя вдохнула. Понятно, работа вроде бы несложная, но очень трудоёмкая. Надо быстро-быстро в ворохе упаковки и прочего мусора, в горе пластиковых бутылок или в кипе бумаг нащупать стеклянную бутылку, камень или железяку, чтобы не засорять колосники в топках. А конвейер всё бежит, бригадир подгоняет.
  
  -- Упаришься так шустрить на рабочем месте, Мотя.
  
  -- Ещё бы! На то и работа дана им.
  
  Из динамиков на столбах громыхнуло:
  
  -- Живей, бездельники! А то конвейер на полную скорость включим -- сдохните к ночи тогда.
  
  -- Кто орёт? - вздрогнула Ядя.
  
  -- Контролёры со смотровых башен подгоняют работяг электроматюгальником.
  
  -- Кто это выдумал?
  
  -- Пан Искандер Батура, кто ж ещё.
  
  Сортировщики и без подгонялки возились бойко, как еноты на мусорке. В последнее время эти забавные зверьки прижились даже в довольно прохладном здешнем климате - был бы тёплый ночлег под землёй, а подвалов и подземных коллекторов для инженерных коммуникаций в большом городе хватает.
  
  * * *
  
  Металлический подъёмник высился посреди заводского двора. С него по крутому жёлобу скатывался мусор в жерло измельчителя. Перед башней уложены направляющие рельсы до самого конвейера. По этим направляющим трудяги толкают тележки-бункера. Как только тележка наполнится, контролёры со смотровой башни останавливают на время конвейер, пока подведут пустую тележку. Нагруженную же толкают по рельсам к скиповой загрузке. Там её цепляет подъёмный механизм и тащит до самого верха, где бадья сама опрокидывается - мусор летит вниз с горки по жёлобу в самое жерло измельчителя, чтобы после прессовки получились брикеты для сжигания. Опорожнённая тележка скатывается вниз по пологому спуску к конвейеру в очередь для последующего заполнения мусором.
  
  Ядя поморщилась от лязга железа.
  
  -- Передохнуть им хоть дают? А то вкалывают, как те роботы заводные.
  
  -- Перекурить разрешают попеременно каждые сорок пять минут поочерёдки, но конвейер не останавливают. Напеременки обедают и ужинают, чтобы снова успеть к конвейеру.
  
  -- И после ужина на работу?
  
  -- До одиннадцати, как положено, а то и позже, как получится. Потом начинается свободное время до самого отбоя в полночь.
  
  -- Как же они после захода солнца в темноте работают?
  
  -- Вечером перебирают мусор при свете прожекторов на вон тех мачтах. Сама будешь их включать.
  
  -- Почему я?
  
  -- Я тебя определяю ночной сторожихой, сказала же. Топаешь пока бойко, хоть и очень старая.
  
  -- Отсюда хоть иногда выпускают сбегать в город за сигаретами?
  
  -- Курево закончилось? Держи мою пачку... Для гастеров выход в город строго запрещён. Для тебя тоже. А магазинчик для работяг прям на фабричной территории. Открыт почти круглосуточно с перерывом на ночной сон. Там курева и выпивки любой навалом. Навались, у кого гроши завелись.
  
  -- Откуда гроши?
  
  -- Рабочим карманные грошики платят наличными, говорила тебе уже, старая склерозница. Всё по закону, всё, как в Европе.
  
  -- И выпивать можно?
  
  -- Хоть запейся, но только после рабочей смены перед самым отбоем, в казарме даже бар есть.
  
  -- Так им пить вера запрещает.
  
  -- Аллаху за нашим забором их не видать. Хлещут водку вовсю.
  
  -- А мечеть для них где?
  
  -- Ещё чего они бы захотели! Пусть раком на коврике в укромном уголке молятся, только не на глазах у людей. А то водку пить охочи и жить по своей вере хочут.
  
  -- И в рабочее время выпивают?
  
  -- Да весь день прикладываются. Наш электрик Яцик выпрашивает у пана управляющего Вацика пару работяг как бы ему в помощь, ну там тяжести потягать, то-сё. А на самом деле они бегают за выпивкой себе в фабричный магазин, ну и электрику наливают. Потому-то он всегда такой весёленький ходит.
  
  -- А не бузят пьяные?
  
  -- После карцера тебе всю охоту дерзить да буянить отобьют дубинкой. Европа, она вот что - она порядка требует.
  
  ГЛАВА 5.6 ГРАЖИНА
  
  Изваяние конного рыцаря стояло в сени высоченной раскидистой голубой ели. Слишком уж очень грозно восседал всадник в латах со вздетым мечом, словно угрожая всем сразу. Новодельные памятники тут всюду торчат в честь былого хелицерского рыцарства, которого никогда не было и в помине. То рыцарь на коне, то рыцарь коленопреклонённый для принесения клятвы в верности чужому королю, то атакующий рыцарь с мечом или стоящий на страже рыцарь с копьём и щитом.
  
  Холодный западноевропейский изыск этого бронзового рыцарства поначалу спирал Яде дыхание до покалывания в сердце -- всё-таки она уже разменяла девятый десяток, сердце поизносилась, а потом просто плюнула на это мнимое воинственное величие и перестала замечать бронзовых истуканов, что пеших, что конных.
  
  Из изумрудной хвои голубой ели раздавалось грудное воркование. Ядя заслушалась, словно птичья песня звучала как приветствие для неё. Воркующие переливы как бы успокаивали и утишали. Песня оборвалась из густой хвои впорхнула большая птица.
  
  
  -- Кто поёт на ёлке? Гнезда никак не разглядеть.
  
  -- Птица какая-то. Не обращай внимания, не заклюёт тебя.
  
  -- И на мученицу на цепи не обращать внимания?
  
  Девушка под конным изваянием сидела на длинной цепи, прикованной к ноге бронзового коня. В измызганном платье, грязная, с растрёпанными чёрными кудрями.
  
  -- Нет уж, с неё-то ты как раз глаз сводить не будешь, как стражница. Гразька эта, Гражинка то есть.
  
  -- Раба на цепи?
  
  -- Не раба на цепи, просто совсем свихнутая.
  
  -- А что с ней случилось?
  
  -- Бес в неё вселился.
  
  -- Я знаю, каково это, -- вздохнула Ядя. - Только современная наука не верит в нечистую силу. Просто мозг у неё повредился, как случается сбой в механизме станка.
  
  -- И ты из неверующих в нечисть? Организм не механизм, душевная устойчивость штука хрупкая, посложней той механики. Утратила Гразька стойкость -- вишь, как бес её корёжит в грязной луже. Не говорит, а рычит, воет по ночам, днём кидается на людей.
  
  -- А зачем на цепь посадили?
  
  -- Одержимых всегда держали на цепи. Вишь, в глазах у неё клубится сумасшедшинка.
  
  -- Человека на цепи в грязи держать - по европейскому закону?
  
  -- Не, такие выкрутасы наш хозяин только для неё такое учудил.
  
  -- Пан Батура?
  
  -- Ага, наш Скандрик, он самый, чтоб его так и распроэд-дак! Да он не по своей воле -- ясный пан Вольдемар Вранецкий приказал её наказать всем прилюдно и наглядно, чтоб другим неповадно было волю свою перед ним казать.
  
  -- Это какой Вранецкий? Неужто мой Вовка... Вовчик-Вовчёнок... Вранецкий?
  
  -- Кому Вовка, а кому ясный пан Вольдемар, владелец электростанции, для какой у нас мусор на сжигание перебирают. Он ейным папиком был, а она содержанкой евойной.
  
  -- Кто?
  
  -- Да Гразька эта, Гражинка... Королева красоты прошлого года - полюбуйся на неё.
  
  Давно не мытые чёрные кудри были до сих пор красивы, а синие запавшие глаза -- не глаза, а лучезарные очи, да взгляд пустой, как у бездушной куклы.
  
  -- В её глазах будто звёздочки искрятся, Мотя.
  
  -- То не звёздочки, то чёртики кружатся.
  
  -- За что её так?
  
  -- Ейный хахаль, ясный пан Вранецкий, большой любитель сады-мазы. Избивал дуру в постели, измывался.
  
  -- И она терпела?
  
  -- Однажды не стерпела... Чуть не откусила нос и едва не отхватила зубами член. Нос хирурги-косметологи поправили, насчёт члена потом шептали всякое, но это к делу не относится и тебя не касается.
  
  -- Из каких она?
  
  -- Из богатеньких девочек-припевочек. Мамка ейная -- чиновница высокого полёта, батька адвокат.
  
  -- Что ж отец дочку свою не защитил?
  
  -- Где ему с ясным паном Вранецким тягаться! У ясного пана всё в городе схвачено и проплачено. Даже наш хозяйчик Скандрик перед ним на задних лапках скачет. Ейный бывший папик нашему пану Батуре приятель по загулам с девочками за городом.
  
  -- Кем эта Гражинка работала? Может, училась на кого-то.
  
  -- Нигде и никогда не работала. После школы победила на конкурсе красоты и снималась для рекламы голяком. Потом нашла богатенького папика, или он её нашёл.
  
  -- И пан Батура на такую красоту цепи надел? Такую ж только любить да любить.
  
  -- Наш Скандрик, пан Искандер Батура то ись, перед паном Вранецким весь в долгах. Ясный пан попросил маленько сбить спесь с королевы красоты. Ждёт, когда она ему в ножки прилюдно поклонится. Для этого каждую неделю сюда наведывается, её покорности дожидается.
  
  -- Ну и что она?
  
  -- Ни в какую! Сидит на цепи и зубами скрежещет. Ничего, сломается рано или поздно. И не таких наши хозяева ломали.
  
  -- Исхудалая, не мытая, не чёсанная, голодная.
  
  -- Перед сном будешь кормить эту злючку. Всего один раз в день. Только близко не подходи - укусит. Чёрный хлеб и вода, так пан Батура приказал.
  
  -- Долго ей так сидеть?
  
  -- Ещё месяц до холодов, наверное, а вообще-то -- как ясный пан Вранецкий скажет. Падёт перед ним на коленки, как он сюда заявится, - отпустят её сразу.
  
  -- Что ж ей, немытой, неподмытой и нечёсаной так и сидеть у бронзового остолопа с мечом? А дождь, не дай бог...
  
  -- От дождя вон укрытие.
  
  Тётя Мотя указала на стеклянную телефонную будку, какие ещё остались в центре города, для придания улицам налёта старины для туристов.
  
  -- В будке биотуалет, на нём она ночью спит сидя. Будешь за ней дерьмо выносить... Эй, Гразька! Не одумалась, не смирилась?
  
  Девушка оскалила зубы. Взгляд злобный, пустой и невидящий.
  
  -- Бедненькая...
  
  Ядя смахнула свои вечные старческие слёзы, потом занесла над ней руку, чтобы погладить по голове. Девчонка зашипела, как подвальная кошка. Такие кошечки злятся на всех и вся. Особенно на работников из домоуправления, которые зарешетили или закрыли стальными полосками все отдушины и пролазы в подвал, где кошкам уютно греться у труб горячего водоснабжения.
  
  -- Осторожно, близко не подходи. Спесь с ней сбили, да злобу она не избыла.
  
  Девчонка отползла к будке, выпучила глаза, не зашипела, а зарычала как-то по-звериному, вцепившись пальцами в траву на скошенном газоне.
  
  -- Вишь ты, рычит! Это бес её корёжит. Скоро и говорить по-людски разучится...
  
  Ядя подошла ближе и протянула руку. Девчонка вцепилась в мякоть старческой ладони острыми зубками. На голубой ели снова раздалось воркование, на этот раз как бы негодующее, что ли.
  
  -- Ох-ты, злюка какая! Прямо до крови тебя тяпнула. Дома у меня водочкой промоешь. Водочка у меня русская, чистенькая, от подпольных торгашей... Когда будешь прибирать за ней, бери вон ту оглоблю. Сначала хряснешь дрыном по спиняке хорошенько, она потеряет сознание, притихнет на время, а ты быстренько приберёшь за ней. С психами только так... Ну, хватит, Ядва, на поблёкшую бабочку любоваться, пошли глядеть твоё новое местопребывания.
  
  ГЛАВА 5.7. УЮТНЫЙ ПОЛУПОДВАЛЬЧИК
  
  Служебное жильё тёти Моти тоже поразило Ядю европейским изыском, как и всё тут на фабрике. Мотя это сразу приметила:
  
  -- Нравится, вижу, -- сказала она с видимым удовольствием. - Европа ведь!
  
  Завитушки под резьбу по дереву на старинной мебели, но подделка -- всё из пластика. Полки-полочки с безделушками - всё дамы в кринолинах и галантные кавалеры, не фарфоровые, а керамопластика. На стенах гобелены с рыцарскими замками и королевскими балами. Синтетика, но почти как настоящая шерсть. Пышные шторы широко раздвинуты, чтобы впустить в полуподвал больше света. Синтетика, но очень похожая на настоящий шёлк. Под ногами пластиковое напольное покрытие под морёный дуб, похожее на настоящий паркет.
  
  -- Ну и хоромы, как у вельможной пани!
  
  -- А ты как думала? Европа же.
  
  -- Свет включить?
  
  -- На надо, без него теплее.
  
  -- Да у тебя и так тепло.
  
  -- Ночника достаточно. В полутьме теплее на душе, когда не видишь людского горя.
  
  -- А ты бы шторы на окнах задвинула - и не увидишь горемыку на цепи.
  
  -- Мне не положено закрываться -- из окошка обзор на весь фабричный двор, я присматриваю за порядком, когда трезвая. Всё как на ладони, а тебя в тёмной комнате никто не видит. И за Гразькой всегда можно присмотреть, чтобы c цепи не сорвалась.
  
  -- А мне куда приткнуться?
  
  -- Спать будешь в кладовке у входа, чтоб меня не разбудить, когда соберёшься в ночной обход. Меня бережно укладывай в постелю, если я ненароком прикорну в кресле, до постели не добравшись.
  
  Косматая комендантша хлопнула стакан водки и раскурила окурок сигары, похвасталась:
  
  -- Подарок от пана Батуры за верную службу. Хочешь курнуть?
  
  -- Не-а, сигару не пробовала, и вообще не хочу тут жить. Панские покои не для меня. Посели меня в казарму со всеми бабами.
  
  -- С чего вдруг взбеленилась?
  
  -- Неохота жить под твоим надзором.
  
  -- У нас все под строгим надзором живут. Европа ведь.
  
  -- Охранник сказал, главный управитель распорядился, чтобы определила мне место в казарме.
  
  -- Мало ли что Вацик сказал! Он мне не начальник, а командир охранников. Будешь жить у меня в услужении. Напарница моя сдохнула в больнице, а я за всем не усмотрю -- к вечеру, сама увидишь, я какая.
  
  Она хлопнула ещё один стакан водки.
  
  -- Какая?
  
  -- А никакая! Будешь днём у меня стирать и прибираться, а с вечера обходить фабричный двор за ночную сторожиху. Всё, я сказала. Теперь будем кушать по-европейски.
  
   * * *
  
  Ядя отставила большую плоскую тарелку.
  
  -- Мне бы в мисочку кашки, Мотя. Так привычней.
  
  -- Никаких азиатских плошек! Кушать приучайся с большой плоской тарелки, ножом и вилочкой, с салфеточкой за воротом. Стейк знатный, особенно с жареной картошечкой. Запивай кофем или кока-колой, как и все европейцы делают. А кашку-овсянку в Европе едят лишь по утрам.
  
  -- Не могу есть ваши отбивнушки. Кашку бы мне, гречку или пшёнку. Я ж беззубая.
  
  -- Гречку и пшёнку жрали только русские дикари.
  
  -- А хлеб?
  
  -- Ешь пиццу или маленькую кругленькую булочку.
  
  -- Пицца просто плохонький открытый русский пирог. Хлебца б чёрного, Мотя.
  
  -- Тут черняшку не едят. Терпи и приучайся к Европе!
  
  Но Ядю не переупрямишь. Накрошила белую булочку в молочко, ела по старой привычке ложкой из глубокой мисочки-салатницы. Вместо салфетки за воротом клала на колени полотенце. Запивала чаем.
  
  Мотя дивилась на неё и презрительно фыркала:
  
  -- Чувырла дикая! Кока-колы за всю жизнь ни разу не пивала.
  
  -- Не пила, и что ж такого?
  
  -- Приучайся жить в цивилизации! Тут тебе не дикий восток, а подвинутая Европа.
  
  Мотя сладко потянулась.
  
   -- Покушали, теперь мне переодеваться и в люлю, а тебе до утра заводской двор сторожить.
  
  Мотя вернулась из ванной в чепчике из тонких кружев. И в замысловатой ночной рубашке с пышными оборками.
  
  -- У тебя не ночнушка, а настоящий пеньюар.
  
  -- Европа же!.. Ты пока приберись у меня.
  
  Пока Ядя убирала со стола и мыла посуду, Мотя уселась в глубокое кресло и уткнулась в слезливую любовную многосериашку на экране, потягивая водочку. Там и заснула. Ядя с трудом перетащила новую начальницу на постель.
  
  -- Эх, Европа, мать твою! - пробормотала в полусне тётя Мотя. - Ты заживёшь тут, как в раю.
  
  ГЛАВА 5.8. ИНСТРУКТАЖ
  
  Только Ядя управилась с хозяйкой, как в комнату вошёл высокий, полнокровный молодой человек с мутноватыми голубыми глазами на щекастом раскормленном лице и с улыбкой сытого и всем довольного кота.
  
  -- Тук-тук! Есть кто живой?
  
  -- Не шуми, завхозиха только уснула.
  
  -- А ты кто?
  
  -- Новая ночная сторожиха, так мне сказали.
  
  -- Тётя Мотя с тобой рабочий инструктаж провела?
  
  -- Нет, только связку ключей оставила.
  
  -- Вот же веселуха! Уходить пора, а мне с тобой ещё возиться... Пошли за мной -- проведу инструктаж. Как тебя зовут?
  
  -- Бабка Ядва.
  
  -- А я тут главный электрик Яцик... Завтра не забудь мне проставиться.
  
  -- Это за что ещё?
  
  -- За то, что после работы с тобой возюкаюсь, а не пивко дома потягиваю. Мне все каждый день проставляют. Я больше уважаю беленькую, учти, не вискарь.
  
  -- Так у меня ни гроша.
  
  -- У Моти займи или стырь втихаря из вон того бара.
  
  -- Я хоть и бывалая сиделица, но пока что никогда не воровала.
  
  -- Ну, тогда попроси для себя бутылочку якобы на ночку согреться.
  
  -- Ладно, сговоримся... Но у Моти в баре только русская водка.
  
  -- Откуда знаешь?
  
  -- Сама видела, когда укус она мне промывала.
  
  Ядя показала ранку от девчоночьих зубов на ладони.
  
  -- Ну и жучиха, твоя Мотя. На базаре контрабандную водочку прикупает из-под полы.
  
  -- Почему из-под полы?
  
  -- Потому что всё русское у нас в запрете. Ты, наверное, недавно к нам приехала?
  
  -- С месяц назад, примерно.
  
  -- Так знай, слово "русский" у нас ругательное и запретное, нас с души нас воротит от всего, что о русских напоминает, -- строго сказал Яцик, а круглые голубые глаза - добрые, взгляд их - всё понимающий, но хитрющий.
  
  * * *
  
  В стороне от бронзового всадника стоял маленький домик с надписью на двери: "Пультовая". В этой пультовой электрик Яцик наставлял Ядю:
  
  -- Вот тебе, бабка, ключ от этого служебного строения, где на ночь сторожа включают осветительные мачты, чтобы высветить каждый уголок фабричного двора. Нацепи его на свою связку.
  
  Потом долго втолковывал якобы выжившей из ума бабке, как включать на пульте управления освещение для заводского двора.
  
  -- Поняла, старая?
  
  -- Учи меня кнопки нажимать! И без того всё ясно-понятно, тут же подписано. А зачем ночью свет на фабричном дворе?
  
  -- Конвейер по переборке мусора иногда не выключатся почти до полуночи - без освещения не поработаешь. Лампы над самим конвейером включают и выключают бригадиры гастеров. Они со своими работягами с работы идут чумные, как лунатики. Если они где местное освещение оставили, выключишь лампочки сама на ночном обходе. И ещё строго-настрого запомни, бабка, -- ночью территорию фабрики полагается пристально охранять!
  
  -- А что тут воровать? - хмыкнула Ядя.
  
  -- Мусор вряд ли кто станет красть, а вот выкопать кабель или срезать провода с последующей сдачей на вторцветмет - желающие сыщутся. Тут в пультовой твоё рабочее место на каждое ночное дежурство.
  
  Ядя по-хозяйски осмотрела всю каморку.
  
   -- Пыльно здесь и паутина всюду.
  
  -- Ты теперь тут хозяйка, тебе и прибираться. Щётки и швабры в кладовке рядом с туалетом. Запомнила последовательность включения света?
  
  -- Ещё не выжила из ума.
  
  -- Показываю ещё раз главные кнопки: раз - два - три -- четыре - пять. Этот большой переключатель посредине не трожь, а то все мачты освещения обесточишь. Его только я выключаю, когда самолично лампы сгоревшие на верхотуре заменяю. На вот держи на случай склероза бумажку, чтобы не перепутала очерёдность включения.
  
  -- Учи меня, учитель, как с техникой обращаться... Мачт осветительных четыре, на кой ещё пятая кнопка?
  
  -- Чтобы включать фонарь над преступницей на цепи для заметности и дозора ... Тута вот в уголке мягкий топчан. Можешь прилечь, если старые немочи свалят. Но ненадолго - у нас всё под видеонаблюдением. Сам пан Искандер Батура просмотрит записи и накажет, если заснёшь в пультовой на дежурстве.
  
   Ядя нацепила ключ от сторожки на связку, а саму её повесила на шею рядом с телефоном на шнурке.
  
  -- Ну, бабка Ядва, бывай здорова и собирайся на обход территории. Освещение двора включишь, когда начнёт темнеть. Отключай, когда светает. Пока ещё солнышко рано встаёт, а зимой будешь включать свет в шесть утра, если доживёшь до холодов. Пока светло, потопай для ознакомления по двору и проверь замки на калитках и воротах.
  
  * * *
  
  Когда Ядя с электриком Яциком вышли из сторожки, в густой хвое голубой ели раздалось громкое переливчатое валторнистое воркование.
  
  -- Кто так красиво поёт на голубой ёлке?
  
  -- Лесная голубка, -- сказал Яцик. -- Перелётная гостья издалека.
  
  -- Много их у вас?
  
  -- Не, одна семейка - голубь и голубка с голубятами. Каждую весну эта пара сюда прилетает с югов. А вон под ёлкой голубок расхаживает.
  
  -- Какой красавец.
  
  Жёлтый клюв, красные лапки, грудка цвета топлёного молока с золотистым отливом, чёрные глаза с золотой окаёмкой. Ступает сановито, держится величаво. Ядя накрошила ему печенья. На крошки слетелись юркие городские сизари. Лесной голубь, раза в три-четыре крупнее городских собратьев, только презрительно поглядывал на суету сизых голубей, но к печенью не прикоснулся. Ядя подошла поближе к ёлке. Сизари смело крутятся у самых ног, но только шагнула Ядя к лесному красавцу, как тот осанисто, неторопливо и ну просто с невыразимым достоинством удалился на полтора метра, продолжая клевать что-то.
  
  -- Что же он тут клюёт под ёлкой? От печенюшек клюв воротит.
  
  -- Мелкие камушки для переварки зёрнышек в зобу.
  
  -- А где зёрнышки берёт?
  
  -- Наверное, за город на поля летает или на панские угодья. Он от людей подачки не берёт, как мелкие городские голубкИ. Сам кормится, людей сторонится... Всё, бабка, начинай обход территории, а я пошёл домой.
  
  * * *
  
  ГЛАВА 5.9 ПЕРВЫЙ ОБХОД
  
  Спервоначалу Ядю пугали камеры видеонаблюдения. На каждом твоём шагу щёлкают индикаторы движения, и камера фиолетовым глазом поворачивается в твою сторону.
  
  -- На кой им с такой электронной слежкой ещё и сторожа? - проворчала она, но скоро привыкла и перестала замечать этот пристальный видеовзор, неотступно следящий за ней, и потопала обходить подведомственную территорию.
  
  * * *
  
  Весь фабричный двор утыкан туями и кипарисами, как на кладбище. И вообще кругом цветы -- цветы на клумбах, цветы в конторе, в общежитиях рабочих и столовой. Но внутри любого помещения все цветы искусственные, как в крематории, а снаружи большие горшки с пышным и ярким живым разноцветьем.
  
  Ядя перенесла один цветочный горшок под статую с рыцарем на коне. Пленница на цепи настороженно, как уличная кошка, следила за ней из своего укрытия в телефонной будке. Ядя приблизилась к узнице. Дрожавшая девчонка сжалась в комок и закрыла лицо руками, будто бы ожидая, что её будут бить.
  
  -- Не пугайся, не обижу. Я на тебя не злюсь за укус. Прости, не моя на то злая воля тебя на цепь посадить.
  
  Ядя с опаской протянула к ней руку. Девчонка вжалась в стенку телефонной будки и даже пыталась затворить плотно дверь, но цепь мешала. Ядя без труда отжала дверь, поставила консервную банку с водой на полочку, где в старину полагалось лежать толстой телефонной книге. Рядом положила чёрные сухари. Едва Ядя отошла, как из телефонной будки раздался громкий хруст.
  
  -- Оголодала, бедолага. Самого бы того пана Батуру на холодную водичку из-под крантика да на чёрняшку посадить.
  
  Вытащила из кармана конфетку и положила перед будкой на салфетку.
  
  -- Это тебе сладенького на десерт. Скушай, милая, когда захочешь. Мне по двору всю ночь до утра топать, навещу тебя со скуки ещё не раз. Не бойся, дрыном колотить тебя не буду, как Мотя наказывала мне. А сейчас пойду-ка я прилягу у себя на топчанчике.
  
  Лишь Ядя отошла на пару шагов, прикованная девчонка выбралась из будки, на карачках осторожно подползла к цветам в горшке. Долго дивилась их красе и нюхала. Ядя остановилась и повернулась к ней. Взгляд девчонки на какой-то миг прояснился, но как только она встретилась глазами с Ядей, тут же убежала в своё укрытие. Конфету не тронула.
  
  * * *
  
  Перед закатом над всем фабричным двором всё ещё носились с пронзительным писком неугомонные стрижи. Их становилось всё больше, а к самому закату стало так много, что они заполонили всё потемневшее небо. И писк их как-то изменился, стал настолько пронзительным, что Ядя заткнула уши и скривилась, как от боли. Да и сами птички изменились, стали крупнее, крылья сделались шире, да и полёт не тот. Ядя присмотрелась -- так то уже не стрижи, а летучие мыши.
  
  За фабричным забором через неширокую улочку высился заброшенный высотный гараж. Чёрные проёмы в стенах делали его похожим на гору с пещерами. Из пещер-проёмов вылетали на перепончатых крыльях всё новые охотники за ночными насекомыми. Их стало так много, словно над фабричным двором накинули крупноячеистую сеть. Ядя зачаровано засмотрелась на тёмно-фиолетовое небо, где планировали кожистые летуны, и очнулась, лишь когда у неё на груди зазвонил телефон.
  
  -- Алё, слушаю вас!
  
  На экране высветилась гневное лицо главного управителя.
  
  -- Это ты, старая Лядва, ночная сторожиха?
  
  -- Не Лядва, а Ядва. А вы кто?
  
  -- Я управляющий фабрикой. Начальство надо знать в лицо.
  
  -- Да я вас всего пару минут видела, пан Вацик, -- присмотрелась Ядя к злой морде на экране. - Где тут упомнишь.
  
  -- Плохо службу несёшь, устава не знаешь.
  
  -- Откуда мне знать?
  
  -- Почему свет не включила? Темень на фабричном дворе. Из моей квартиры на двадцатом этаже видно, что освещения нет. Исполняй приказ!
  
  -- Ой, простите, пан Вацик, мой грех - на мышей засмотрелась.
  
  -- На каких ещё мышей?
  
  -- На летучих... Бегу включать, звиняйте.
  
  -- Не споткнись, старая, чтобы не скопытиться. Я ещё сегодня ночью загляну на фабрику по делам. Смотри, чтоб всё было в порядке! Ты у меня на службе, а я командир строгий.
  
  * * *
  
  Летучие мыши испугались яркого освещения на четырёх мачтах и разлетелись туда, где поменьше света - носились по краям фабричного двора. Ядя же продолжала делать ночной обход.
  Мерно шумел ярко освещённый конвейер. Работяги шустро суетились под окрики бригадиров и мастеров. Время от времени на скиповой загрузке с грохотом опрокидывалась очередная тележка с перебранным мусором, который нёсся по жёлобу под своим весом в разверстую пасть шредерного измельчителя, чтобы потом превратится в горючую крошку.
  
  Ядя снова пошла прилечь, дать отдых затёкшим ногам-тумбам, а когда вышла из своей сторожки, работяги под окрики надзирателей недружным строем плелись в казармы спать. Залежалась, старая.
  
  * * *
  
  Тихо за пятиметровым бетонным забором, не слышно уличного шума. Ядя совершала свой неторопливый обход фабричного двора скамеечки к скамеечке, чтобы дать передых больным ногам. Обходила и проверяла все замки на воротах и калитках - с вечера вход на фабрику строго запрещён.
  
  К главному въезду с автоматическими воротами не подходила - там ярко освещённый пост вооружённой охраны. Общаги с запёртыми гастарбайтерами тоже не забота сторожихи. Там охранники с дубинками. Почему-то не заперты некоторые подвалы - широкие двери нараспашку. Наверное, чтобы сырость выветривалась. Ядя и их проверяла добросовестно с фонариком. Мало ли что случится? Что там хранилось, её мало интересовало.
  
  Удивляли в фабричных подвалах белоснежные стены - так и блестели старательно отмытыми облицовочными плитками. Старая Ядя в молодости работала на механическом заводе. Там заляпанные смазкой стены красили в тёмные тона. Нижняя часть дверей была вообще выкрашена чёрной краской - рабочие открывали дверь ногой в измызганном мазутной грязью ботинком, чтобы не браться рукой за столь же грязную дверную ручку. А теперь и тут чистенькая Европа.
  
  * * *
  
  Ночью жутко на фабричном дворе, хотя на первый взгляд всё тихо и спокойно. Страшней всего в подвалах. Какое-то шуршание, шипение из тишины, вздохи и приглушённое бормотание: "У-ух, ш-ш-жди..." Сам собой закрадывается в душу непонятный страх, будто кто-то следит за тобой. Не из-за щёлканья индикаторов движения и жужжания привода камер видеонаблюдения. В ушах шумы складываются во всё ту же пугающе жужжащую страшилку: "Ж-ж-ш-жди!" Ядя поначалу даже испугалась - не слышит ли она голоса, потихоньку свихиваясь? Нет, шорох, похожий на гортанное бормотание, был слишком неразборчивый, пугающий. И вдруг в тёмном подвале напугал старую Ядю до дрожи звонок телефона на шнурке вокруг шеи.
  
  -- Мотя? Пан Вацик?.. Я освещение включила.
  
  -- Какая тебе Мотя! Ты у нас новая сторожиха?
  
  -- Я, а вы кто?
  
  -- Хозяина надо узнавать по голосу и помнить в лицо!
  
  Ядя включила изображение на экранчике.
  
   -- Пан Батура?
  
  -- Дошло до старой дуры!.. Выключи свет на мачте над дальними воротами и открой подвал.
  
  -- Так там двери опечатаны.
  
  -- Сорви пломбу и открой до моего приезда. Да включи освещение внутри подвала.
  
  -- Зачем, пан Искандер?
  
  -- Не твоё дело.
  
  * * *
  
  Не успела Ядя выйти из отпёртого подвала, как над ней с резким писком пролетела летучая мышь, едва не коснувшись её кожистыми крылами, и исчезла из вида под потолком в подвале.
  
  Грузовик въехал на фабричный двор и скрылся в пасти раскрытых ворот уже ярко освещённого подвала. Ядя осторожно прокралась к широкому спуску в подвальное помещение - ей сторожить да приглядывать по обязанностям положено. В ярко освещённом подполье весёлые и почему-то слишком нарядные рабочие выгружали какие-то длинные зелёные ящики.
  
  -- А, это ты старая, -- сказал длиннобудылый управляющий Вацик, как всегда во всём военном. -- Постой здесь. Запрёшь ворота, когда машина выедет. Потом свет на мачте не забудь включить.
  
  Он был очень высокий, худой, как жердина. Нарочито ходил в линялом военном камуфляже, изображая из себя старого ветерана карательных налётов миротворцев на врагов демократии в странах Азии и Африке в составе международных сил. Он и в самом деле в молодости воевал с непокорными туземцами. Наёмникам хорошо платили.
  
  Управляющий пан Вацик очень гордился своим боевым прошлым в качестве унтер-офицера, потому и не снимал выцветшей армейской формы и шнурованных ботинок. Худое лицо его было бледное, как вылинявшая гимнастёрка, а жиденькие волосы на прилизанной причёске какие-то вовсе бесцветные. Да и весь он из себя какой-то полинялый и обесцвеченный.
  
  -- Запомни, бабка, ты ничего не видела в подвале! - отдал команду управляющий приказным армейским тоном.
  
  -- Ясно-понятно, хм.
  
   Ядя давно никого ни о чём не спрашивала и не допытывалась. Обычное дело - подпольная торговля оружием или неучтённое производство чего-то запретного. Не дело ночной сторожихи совать свой нос куда не следует.
  
  * * *
  
  Грузчики-молодчики вышли наружу вслед за выехавшим из подвала грузовиком. Ядю удивило, что работяги эти вовсе не похожи на обездоленных трудяг - изысканно одетые, с ухоженными лицами мальчики и девочки спокойно перекуривали после разгрузки уже за воротами фабрики.
  
  Ядя хотела погасить в подвале освещение (обычные обязанности ночной сторожихи), но тут управляющий Вацик выскочил из подвала, махнул длиной рукой, словно скомандовал бойцам резкой отмашкой.
  
  -- Погодь, бабка, не выключай! Не все ещё не вышли.
  
  -- Так машина уже выехала.
  
  -- Ты ворота за машиной заперла?
  
  -- Сразу же, как грузовичка укатила. И калитку тоже.
  
  -- Поторопилась зря... Открой калитку хозяину и ясному пану и проводи до машины с фонарём.
  
  * * *
  
  За Вациком из подвала вышел лысый джентльмен в дорогом костюме английского покроя. Розовощёкий пожилой крепыш с сочными красными губами, которыми он звонко причмокивал, словно только что скушал что-то вкусненькое. Красивая лысина в обрамлении светлых кудрей делала его похожим на сказочного Деда Мороза, но дед Мороз в Хелиции давно под запретом. Ну, пусть тогда он смахивал на западного Санта-Клауса, только без очков.
  
  У Яди защемило в сердце - роскошный пан был слишком похож на её мужа и тестя. Только родинка на щёчке сына, которую любила целовать Ядя, к преклонным годам разрослась с вишнёвую ягоду.
  
   -- Вовчик-Вовчёнок, -- прошептала Ядя одними губами, отпирая калитку.
  
  Ясный пан Вранецкий обернулся и глянул на мать, как смотрят на афишную тумбу. Глаза его были не то чтобы белые, а какие-то серо-сталистые. Взгляд их колкий, пронзительный, будто бы ненавидящий всех и вся.
  
  -- Что за старая ведьма, Вацик? - спросил он управляющего.
  
  -- Новая сторожиха, ваша светлость, -- ответил управляющий. - Пан Искандер Батура её привёз на мусоровозе.
  
  -- Ну и Скандрик, нанимает чёрт-те кого! Её давно черти с фонарями на том свете ищут. Разве рабочих рук ему не хватает?
  
  -- Хватает, -- ответил управляющий, -- скоро новая партия гастарбайтеров прибудет.
  
  -- Гони её, Вацик! У неё чёрный глаз. Помню, эта старуха у ограды моей усадьбы торчала.
  
  -- Пригодится ещё, пан Вранецкий... На конвейере она целый день не выстоит, подметать фабричный двор ей не по силам, а сторожить территорию чужеземным гастарбайтерам я сам не позволю. Не доверяю косорылым.
  
  -- Не боишься, что она беглая преступница?
  
  -- А чего в ней страшного, ясный пан? Скоро сама свалится, а пока пусть топает себе ночью по двору, как приведение.
  
  -- А где пан Батура?
  
  Управляющий Вацик развёл руками.
  
  -- Скандрюха, ты где застрял? - зычно, с эхом, крикнул пан Вранецкий в пасть распахнутого подвала. -- Забродил, бродяга?
  
  -- Кожан на меня налетел, -- донёсся сдавленный хрип из темноты.
  
  -- Что ты там бормочешь?
  
  -- Летучая мышь в волосах запуталась.
  
  -- Нашёл кого боятся. Фу, летучие мыши... Их тьма-тьмущая у тебя над фабрикой.... Выходи! Ехать пора. Летучая мышь - к удаче, в народе говорят.
  
  -- В народе ещё говорят, что если кожан сядет на мальчика, то он больше не вырастет.
  
  -- Ты уже и так вырос с добрый дрын. Выходи!
  
  Искандер бен Саид Батура вышел из подвала, держась рукой за стенку. Обычно всегда цветущее лицо его посерело, превратилось в белёсую маску. Прежде высокий и стройный господчик теперь казался сутулым из-за неожиданно новой манеры приподнимать плечи и руки с растопыренными пальцами, словно старался запугать кого-то. При этом он так откидывал назад голову и распрямлял плечи, что казалось, он вот-вот закачается и упадёт навзничь. Крючковатый нос придавал ему сходство с хищным ястребом, высматривающим жертву.
  
  -- Пан Искандер, что случилось? - кинулась к нему Ядя. -- Сердце?
  
  -- Да какое у меня сердце! - бросил он и шатко пошёл к машине.
  
  Управляющий Вацик и пан Батура были очень высокого роста. Кругленький толстячок ясный пан Вранецкий роста был среднего, но рядом с обоими верзилами казался коротышкой.
  
  -- Нагадила на тебя или укусила та мышка, Скандрик? - спросил ясный пан Вранецкий. -- Летучие мыши инфекцию всякую переносят.
  
  -- Не знаю, Вольдик. Просто налетела сдуру на меня и запуталась в волосах, а потом в глазах всё потемнело.
  
  -- Протри руки и лицо одеколоном.
  
  -- У меня с собой патентованная жидкость для дезинфекции рук от любой вирусной инфекции.
  
  Пан Вранецкий обернулся, вгляделся ему в лицо и отшатнулся. Голубые лаза Батуры как бы мутью подёрнулись, выцвели. Раскрываются всё шире, словно готовы вылезти их глазниц. Видно по всему, что ему действительно не по себе.
  
  Водитель услужливо раскрыл перед ними дверцу авто:
  
  -- Куда теперь ясный пан прикажет?
  
  -- За город в поместье пана Батуры... Не млей, Скандрюша, хлебнёшь глоток - и всё как рукой снимет... Вацик, свободен до утра!
  
  -- Слушаюсь! - пристукнул каблуками главный управляющий.
  
  -- Говоришь, бабка ещё топает?
  
  -- Топает, ваша светлость.
  
  -- Ну и чёрт ей навстречу, -- глумливо ощерился укушенный Батура. - Поехали, Вольдик.
  
  -- Да вот ещё, забыл спросить... -- выглянул ясный пан Вранецкий из машины. -- Эй, бабка, моя Гразька ещё не сдохла?
  
  -- Спит на биотулете.
  
  -- Следи, чтобы её втихаря не подкармливали. Так скорей ко мне на коленках в ножки бросится.
  -- Слушаюсь... Вовчик, -- последнее слово Ядя прошептала еле слышно и пошла закрывать ворота подвала.
  
  Из подвальной темноты глянула на неё круглые горящие глаза. Вздрогнула, с перепуга онемела, а присмотрелась - енот.
  
  -- Тьфу на вас, нечистая сила! - перекрестилась Ядя, заметив полосатые хвосты. - Чтоб вас всех разорвало!
  
  Хвостатая банда шустро шмыгнула к выходу. Почему-то ей думалось, что у нечистиков полосатых хвостов не бывает. Когда Ядя вернулась к спящей узнице на цепи, конфетки возле будки уже не было, только за постаментом всадника мелькнул полосатый хвост енота.
  
  -- Вот разбойник!
  
  * * *
  
  Утром после ночной смены старая Ядя не заснула в кладовке у Моти, а как бы рухнула в темноту и немоту. Ни о чём не раздумывала. В душе ни обиды на сына, ни горьких воспоминаний о прошлом. Яде было уже слишком много лет, мир вокруг неё менялся на глазах слишком часто, шли войны, перекраивались границы, исчезали одни страны, нарождались другие. Народы всё ещё выплёскивали на обидчиков накопившуюся злобу.
  
  Обид не прощали, а придумывали новые обидки и мелкие обидочки и при этом свято верили в свой исторический бред, как буйно помешанный с гранатой в руке, без малейшей надежды на излечение. Сон заглушил холодящий ужас, вселившийся в неё этой ночью. Ядя приняла всё за зловещее предчувствие новой встречи с вечным злом. Ей исподволь хотелось, чтобы предчувствие беды оказалось старческой мнительностью.
  
  ГЛАВА 5.10. ОХОТНИЧЬИ СТРАСТИ
  
  В то самое утро, когда Ядя крепко спала в забытьи после ночного дежурства в Мотиной кладовке, пан Батура и его гость уже опохмелились и освежились на росном воздухе верховой прогулкой по охотничьим угодьям. Ясный пан Вранецкий после прогулки порозовел, а вот Батура...
  Он отказался от поданного слугой завтрака и уже целый час стоял перед зеркалом и пристально вглядывался в своё отражение.
  
  -- Что ты всё вертишься у зеркала, как та подиумная моделька Гразька у меня вертелась? - хмыкнул с набитым ртом пан Вранецкий. - Садись покушай.
  
  Он с аппетитом доканчивал завтрак
  
  -- Кусок в горло не лезет, Вольдик, подташнивает, боюсь сблевануть.
  
  -- Всё скулишь, как сопливый русский Ванька? Ты ж европейский хелицерак.
  
  -- Не поминай русских зазря, как бы ненароком не возродился русский хозяин ни на пашне, ни на пастбище, ни в лесу, ни на реке, ни на море.
  
  -- Не возродится, будь спокоен. Гнобить русскую глубинку начали ещё при царе Горохе. Вбухивали денежки в окраины, подкармливали и ублажали ханчиков и султанчиков, а русского мужика держали в лаптях и в потёмках его курной избы. Цари знали своё дело: скоту - плеть, кладь и корм. Такова доля и для немногочисленных потомков бывших русских. А стегать эту скотину мы уже умеем.
  
  -- Опять это запрещённое слово на букву "р"! Не поминай лихо, пока лежит тихо.
  
  -- Чего ты вдруг взбеленился! Русских больше нет - реликтовое вымирающее племя. Их можно встретить только в заповедниках-резервациях для развлечения туристов... Лучше скажи мне, когда ты эту зверюгу передо мной на колени поставишь?
  
  -- Гразьку? Да в любой день, как прикажешь, Вольдик.
  
  -- Давай в пятницу
  
  -- В пятницу не могу - священный день для мусульман.
  
  -- Сколько веков на нашей земле живёте, а предрассудков своих не изжили.
  
  -- Крепка вера предков! Скоро наши предрассудки станут и вашими, как в остальных странах Европы, когда вы примете ислам.
  
  -- Никогда! Мы последний оплот европейской цивилизации.
  
  * * *
  
  На стенах в оружейной комнате повсюду шкуры разных антилоп и зебры, оскаленные чучела львов и тигров. Доподлинно неизвестно, охотился ли пан Искандер Батура в Африке и Индии, но шкуры и чучела были подлинные.
  
  -- Не хандри, Скандрик, собирайся на охоту. Что возьмём?
  
  -- Выбирай любое оружие, -- лениво махнул Батура на оружейную стойку.
  
  -- Предпочитаю ружья только от прославленных фирм - "Ремингтон", "Винчестер", а у тебя все только наши.
  
  -- Иностранное происхождение ружья - не залог качества, Вольдик. Наши ловкачи запросто могут ввезти в страну перехваченную по случаю за полцены партию негодного товара. Для меня главное, чтобы оружие было прикладистым -- при каждой вскидке ровно укладывалось в плечо. Тогда прицельная линия каждый раз сама собой совмещается с направлением твоего взгляда. У меня всё такое - под меня, любимого.
  
  Ясный пан Вранецкий вытер губы салфеткой и придирчиво осмотрел все ружья на стойке.
  
  -- Тут у тебя одни вертикалки-бокфлинты.
  
  -- Они показывают более точный бой, чем горизонталки, Вольдик. У меня все ружья с хромированными патронниками и каналами стволов и выдержаны в классических изящных формах, без модерновых извращений. А лично предпочитаю одноствольную магазинку.
  
  -- Магазинки очень капризны к патронам, смазкам.
  
  -- У меня хороший оружейник, я не скуплюсь.
  
  -- Любая магазинка всегда тяжелее двустволки того же калибра, Скандрюша.
  
  -- Знаю, поэтому её сегодня не возьму. Руки что-то ослабели.
  
  -- Тогда подойдёт помповка-американка. Мощный бой, а штука лёгкая и не капризная к уходу.
  
  -- Игрушка для бандитов и полицаев, Вольдик, а не для охоты на копытных. Не люблю пулять картечью от бедра наугад. Только шкуру портить. Не хочу бить сегодня копытных.
  
  -- А зря... Мне вчера таких двух рогачей привезли - залюбуешься. Я их в разных местах поместил, чтоб друг друга и на нюх не учуяли. Выпустим их в вольер под стрелковыми башнями, подпустим молодую оленуху. Оба сцепятся рогами за неё, ты первого уложишь, я второго.
  
  -- К пулевому ружью не прикоснусь пока.
  
  -- С чего бы это?
  
  -- Боюсь убить.
  
  -- За тем и ходят на охоту, Скандрик.
  
  -- Боюсь убить себя... Себя я сегодня просто ненавижу. Меня как подменили. Ты только посмотри на эту рожу!
  
  Пана Искандера и в самом деле уже не узнать - обольстительная улыбка превратилась в злобную ухмылку. Не улыбается, а злобно щерится, хищно выказывая зубы. Лоб избороздили морщины, глаза запали. Прежнего красавчика с холёным лицом просто не стало.
  
  -- Потерял лицо.
  
  -- Скандрюша, через меня прошла уймища красоток, прекраснейших из девок. Каждая мисса года после коронации торопилась прыгнуть ко мне в постель. Так во что я тебе скажу -- некоторые теряли красоту просто на глазах. Была куколка-куколкой, а вдруг физиономию раздуло в надувную харю. У иной сначала с лица хоть воду пей, а потом нежные щёчки превратились в чёртову кожу через какой-то месяц.
  
  -- А я за ночь уродом стал... Перед прислугой стыдно показаться в таком виде.
  
  -- Брось, прислуга тебя и не в таком неприглядном виде видела после наших ночных загулов с девочками.
  
  -- Ну куда мне теперь с такой рожей!
  
  -- Плевать тебе на твоё лицо. Только помани денюжкой - девки тут же слетятся.
  
  -- Ещё весь чешусь. Спать сегодня спокойно не мог.
  
  -- Не чешись, а сходи к дерматологу, Скандрюша. Может, заразу какую подцепил.
  
  -- Это у меня на нервной почве.
  
  -- Ну, тогда чёрт в тебя вселился.
  
  -- В меня только шайтан может войти.
  
  -- Сходи к ксёндзу в костёл.
  
  -- Мне - к мулле в мечеть...
  
  -- Всё от этой ведьмы.
  -- Какой?
  -- Да от сторожихи твоей, Скандрик! Она на тебя порчу навела. Я говорил, у неё чёрный глаз. Избавься от неё.
  
  -- Как избавиться?
  
  -- Да как угодно! В нашей стране по случаю смерти бомжей следствия не ведут... -- налил себе рюмочку ясный пан. -- Выпей и успокойся. Вискарь и коньяк теперь побоку, тебе с твоей болячкой лучше чистую водку пить. Так как насчёт бабки-ведьмы?
  
  -- У меня есть идея, -- злобно буркнул Батура, -- только не насчёт бабки.
  
  -- Ты с идеями не балуй, Скандрик. Идея - опасная вещь. Идея Бисмарка об объединённой великой Германии дважды привела её к мировым войнам, разгрому и растворению немцев в афроазиатском мире. Сарматская идея о великой державе от Берлина до Москвы и от Риги до Одессы привела к пяти разделам Польши. Идея Ленина о вековечной дружбе народов привела к крушению Россию и полному выхолащиванию русских. Мы гособъединение ПОЦ - последний оплот цивилизации. У нас одна идея - пристойно и горделиво выжить среди беспородных недочеловечков... Так что за идея, говоришь?
  
  -- У меня есть идея, как поставить на колени Гразьку.
  
  -- А я уж подумал, что ты захотел поставить на колени весь мир.
  
  -- Ну его к ляду весь этот мир цветных и нищих. Мы, хелицераки и поцераки, должны думать только о себе. И выродков унижать постыдно, как я опущу Гразьку. Мы богатые духом! Все состоятельные люди - богатые, потому что добрые и щедрые. Нищие -- бедные, потому что жадные и злые.
  
  -- Может, Гразька дурочку из себя строит?
  
  -- Нет... Доктора вызывал. Сказал - она нормальная, но психически травмированная.
  
  -- А меня травмировала физически, стерва...Только унизь её прилюдно, чтоб на всю жизнь опозорилась. Выдай секрет - что с ней сделаешь? -- хихикнул ясный пан.
  
  -- Не в оружейной комнате, а то распалю себе кровь, если не себя, так тебя пристрелю.
  
  -- При нынешнем мироустройстве должнику убить того, кому ты должен деньги, всё равно что смертный приговор подписать или приговор на пожизненное заключение. Деньги - наша святыня. На деньги молятся, а ты на святое покусился бы. Выпьем по маленькой и пойдём на охоту.
  
  -- Я возьму бекасинку - перепёлок стрелять.
  
  -- По перу так по перу, подружейная охота с легавой на куропаток, чем не охота?
  
  -- На перепёлок, Вольдик.
  
  -- Зря, Скандрик. Куропатка для любого легашатника считается царь-птицей, -- поучительно изрёк ясный пан Вранецкий и снял с оружейной стойки какую-то железяку на длинной деревянной ручке. -- А это что за чаплыга? Похожа на ухват для горшков. Такими русские бабы в старину вытаскивали из русской печки чугунки с щами.
  
  -- Опять заладил мне про русских!
  
  -- Остынь-ка, Скандрик... Так что это за ухват?
  
  -- Не ухват, а захват для шеи. Купил в зоопарке. С помощью этой штуки переводят зверей из клетки в клетку. Не особо крупных хищников, но очень зубастых. Этим захватом я заставлю Гразьку стать перед тобой на колени, дорогой Вольдик. Такая вот у меня идея. Не стерпел и проболтался. Далась мне твоя Гразька!
  
  * * *
  
  Искандер бен Саид Батура вышел на охоту по перу со своей кофейно-пегой в крапе сукой. До самого луга с трудом держал собаку у ноги, еле унимая её порывистость.
  
  -- Что она у тебя всё круги наворачивает? Легавая должна уметь ходить у ноги по команде "рядом!".
  
  -- Пусть разомнётся, молодая ещё, резвая.
  
  -- Суку кто тебе натаскал?
  
  -- Сам.
  
  -- Эх, Скандрик, несколько выходов в поле с собакой, вряд ли вышколит легавую на охоте по луговой и полевой дичи. Она у тебя слишком страстная и прыткая, как я погляжу.
  
  -- Страстная, как я?
  
  -- Ага. Такие только суетятся под ружьём, а ты по жизни суетишься.
  
  -- Тебе так кажется. Любая легавая вообще-то склонна к послушанию, зачем ей долгая натаска?
  
  -- Посмотрим... Полицию о выстрелах на твоём лугу и полях предупредил? Егерь предупредительные знаки выставил на граничных дорогах?
  
  -- На своих угодьях я сам определяю, где и когда мне стрелять, Вольдик.
  
  -- И это-то в полицейском государстве?
  
  -- Плевать мне на их разрешения! Если что, подкомиссар полиции Дупчинский меня отмажет. Мало я ему плачу?
  
  Ясный пан Вранецкий в ответ только хмыкнул.
  
  -- Уговоримся, Вольдик, по-хорошему - сначала охочусь я, потом ты, -- сказал Батура.
  
  -- Боишься, что я с твоего поля всех перепёлок сниму?
  
  -- Предупреждаю, пане ясновельможный, - на охоте все равны.
  
  Вранецкий выразительно поднял брови.
  
  -- Ну, в поле, я имею в виду, -- быстро выкрутился Батура.
  
  -- Рожь и ячмень для чего у тебя высевают? -- указал ясный пан на полоски зерновых.
  
  -- Для голубей.
  
  - Дикий голубь такого охотника на выстрел не подпустит, да и кормится он слишком рано поутру, а ты соня... Ну, вот и пришли, -- переломил Вранецкий заряженное ружьё и положил на плечо. -- Погодка что надо. Нужно дождаться хорошего ветерка для верхнего чутья. Ну, с полем тебя, Скандрик!
  
  -- Ни пуха ни пера!
  
  Вранецкий послюнявил и поднял большой палец.
  
  -- Ага, дует вон оттуда! Посылай суку против ветра. Запах ей подскажет, где сидит птичка. Унюхает и станет в уверенную стойку. У легавой стойка в крови, а твоя хороших кровей.
  
  -- Как и ты, Вольдик?
  
  -- Сам знаешь, каких я кровей, мой дружок Скандрик.
  
  -- Дружками собак кличут, -- насупился Батура.
  
  -- Не обижайся, не хотел тебя унизить твоей родословной.
  
  -- Ты разбираешься и в собачьих в родословных?
  
  -- А как же... Твою суку я тебе сам выбрал. И оплатил. Подарок молодому и очень уважаемому другу, хоть излишне горячему. Ну, посылай!
  
  Пущенная в поиск на хорошем ходу легавая забрала всю ширину луга между двумя полосками зерна.
  
  -- Искать! Искать!
  
  Метров через пятьсот собака приостанавилась - потяжка. Немного припав к земле, всё тянет нос вверх, ловя струю заветного запаха.
  
  -- Искать!
  
  Напористой подводкой легавая пошла к месту сидки птицы. Вдруг псина сократила ход, перешла на крадущейся шаг и замерла в красивой стойке, как литая из бронзы.
  
  -- Хорошо стоит по причуянной птице. Не торопись, Скандрик. Молодая легавая должна выдержать стойку до твоего подхода. Подойдём поближе.. Ну, теперь посылай суку!
  
  -- Вперёд!
  
  Собачка подняла птицу на крыло под прицельный выстрел -- из мелкой травы сорвался жирный перепел. Сама же послушно легла и даже после промаха охотника из обоих стволов легавая продолжала послушно лежать.
  
  -- Подай!
  
  Умная собачка подняла на хозяина удивлённые глаза, словно спрашивая: "Что подавать-то?"
  
  -- Вперёд! Искать! - зарычал Батура.
  
  После второго промаха собака не легла, а застыла в стойке, не обращая никакого внимания на хозяина.
  
  -- Вперёд, сука!
  
  Псина бежала, уткнувшись носом в траву, до самой полоски ячменя. Потом села, заслышав дёргающий крик коростеля.
  
  -- Вперёд! - взвизгнул Батура, но собака продолжала сидеть.
  
  -- Поднять коростеля на крыло захотел? Дурь. Дергач-пешеход бегает быстрее, чем летает. Собака умнее хозяина
  
  -- Ко мне!
  
  Сука неторопливо подошла и села на порядочном удалении от хозяина.
  
  -- Непорядок, Скандрик! По команде охотника "ко мне" собака должна бросить всё и немедленно возвратиться к охотнику. Позывистость для легавой очень важна.
  
  -- Ко мне, сука!
  
  Собака продолжала сидеть и смотрела на хозяина преданным и недоумевающим взглядом, чуть-чуть поскуливая.
  
  -- Тогда получи!
  
  Батура рывком сорвал с плеча ружьё и выстрелил из обоих стволов собаке в морду. Собака рванула в полоску ржи и завыла там.
  
  -- Чего ты бесишься!
  
  -- Отстань, Вольдик!
  
  -- Какой бес тебя корёжит?
  
  -- Не подходи, убью! -- наставил Батура ружьё прямо в грудь ясному пану.
  
  -- Меня бекасиновой дробью не возьмёшь - куртка слишком плотная. Даже кожу не попортишь. Отдай-ка от греха подальше твою бекасинку мне. Эх, испортил собачку, охотиться не сможет.
  
  -- Сдам её живодёрам.
  
  ГЛАВА 5.11. ПРИКОРМИЛ И ПРИРУЧИЛ
  
  И вновь с ржавым скрипом провернулось колесо нескладной Ядиной судьбы, а по нему протянулась цепь новых злоключений. Хотя и как сказать -- жила теперь Ядя в европейском комфорте, довольстве и сытости. Ещё и в относительном спокойствии, хотя в душу постепенно закрадывался непонятный страх, особенно после захода солца.
  
  Ночь напролёт обходила с фонарём и без того хорошо освещённый фабричный двор, заглядывала в каждый открытый для проветривания подвал. Она больше не ждала от запропавшей родины душевной теплоты, но кое-что ещё согревало её душу -- птицы.
  
  В том августе ночи выдались необыкновенно тёплые. Вечером, выходя на дежурство, и утром после смены Ядя зачарованно слушала трубное воркование лесного голубя: "тюр-люр-лю-люр". Высматривала его в густой хвое. И любовалась на круглые чёрные глаза с жёлтым ободком, изогнутый красный клюв с желтоватым кончиком, когда голубь расхаживал под ёлкой.
  
  Горделивая головка на шее с металлическим отливом с достоинством откинута, грудка с тёплым розоватым оттенком играет на солнце. Шагает сановито, на мелких сизарей и не посмотрит. Важно расхаживает по земле на слишком тонких для такого богатырского голубя на лапках розовато-красного оттенка, а в полёте на раскидистых крылья видны красивые белые полосы. Разве это не отрада - полюбоваться на вольную птицу?
  
  Всё вроде бы мирно и ладно, вот только в каждое дежурство Ядю беспокоил телефон. Изображения на экране не было, только непонятные звуки на чужом гортанном языке и сопение в трубку. Всякий раз Ядя настороженно спрашивала:
  
  -- Мотя? Пан Вацик?
  
  Но кто-то просто сопит, будто сдерживает злобу.
  
   -- Неужто сам пан Искандер?...
  
  А ответ только запалённое дыхание с присвистом, словно кто-то запалился, после бешеной гонки.
  
  * * *
  
  Девчонка на цепи больше не кусалась, но всё так же шипела и пряталась, когда Ядя пыталась с ней заговорить. Пробовала хоть как-то подкормить, но Гражинка не брала ничего. Однажды на обходе почти в полночь Ядя опешила... Толстый электрик Яцик стоял, прижавшись животом к полуприкрытой дверце телефонной будки, а Гражинка смачно чмокала.
  
  -- Ты чо творишь, окаянный! Любое половое сношение с полоумной считается изнасилованием, по закону так.
  
  -- Не мешай, старая.
  
  Ядя оттолкнула его и раскрыла телефонную будку. Девчонка с причмокиванием и чавканьем грызла колечко копчёной колбасы.
  
  -- Главноуправитель Вацик и пан Искандер запретили её подкармливать. Под страхом наказания.
  
  -- Начальство надо слушаться, покорно кивать, а тишком-мирком делать по-своему. Так у нас в народе говорят, -- добродушно улыбнулся электрик Яцик.
  
  -- Это в каком народе?
  
  -- В бывшем нашем, о каком ныне не дозволено поминать.
  
  -- Она тебя подпускает?
  
  -- Прикормил и приручил.
  
  -- Она же дикая, шипит и кусается.
  
  -- Я умею со зверьками лаской обходиться. У меня три хорька ручных живут, купил ещё щенятами малыми. Поначалу на меня злобно шипели, все пальцы искусали, в руки не давались. Сейчас смирные и ласковые, целоваться лезут, сами на руки просятся.
  
  -- Так хорьки ж вонючие!
  
  -- А она что, не вонючая?.. Принюхался уже. Я вообще люблю со зверюшками возиться. Я меня медвежонок три месяца жил. Жена заставила сдать в зоопарк - рос слишком быстро.
  
  -- Откуда у тебя медвежонок?
  
  -- Так я же охотник по крупному зверю.
  
  -- Браконьерничаешь в панских угодья?
  
  -- Лицензию покупаю. И охотничий билет имеется. Всё чисто по закону. С паном Искандером на охоту хожу иногда. Я за егеря для него, а то пан Батура дюже боязливый.
  
  -- А чего так поздно на ночь глядя на фабрику припёрся?
  
  -- Позвонил дежурный охранник. Освещение выбило на проходной. Заодно и колбаски взял, чтоб Гразьку угостить.
  
  -- А как мне Гражинку приручить? Она на меня с дикой злобой зверится.
  
  -- Все девчонки, как зверята малые. С лаской их погладишь, они к тебе прильнут.
  
  Яцик взял в ладони девчоночьи руки.
  
  -- Смело гладь её по головке.
  
  Гражинка зашипела и оскалилась.
  
  -- Не укусит?
  
  -- Не, она при мне смирная.
  
  Ядя погладила девочку. Та вся задрожала от страха, но дала себя погладить.
  
  Яцик отпустил руки Гражинки.
  
  -- Конфетка есть, бабка?
  
  -- Есть.
  
  -- Гразька, открой ротик. Ну! - приказал Яцик.
  
  Девчонка распустила дрожавшие губы.
  
  -- Теперь положи ей в рот конфетку, бабка.
  
  -- Не укусит?
  
  -- Не, она теперь для тебя смирная зверюга. Я её добром и лаской укротил.
  
  Ядя кинулась ему на грудь, но не дотянулась до великана, чтобы чмокнуть в благодарность.
  
  -- Яцик, милый мой! Даже не знаю, как тебя отблагодарить за твою ласку.
  
  -- А ты опять поставь мне бутылочку беленькой, как в прошлый раз. Деньги же тебе уже плотют.
  
  * * *
  
  Ядя отсыпалась после ночного дежурства до трёх часов дня. Потом по дороге в пультовую незаметно подкидывала шоколадку узнице на цепи. Девчонка провожала её пристальным взглядом и брала угощение, только когда Ядя удалится шагов на десять. Со временем стала её узнавать. Не улыбалась, а только переставала скалиться и пристально ловила Ядин взгляд.
  
  И однажды Ядя попалась средь бела дня.
  
  -- Ты что творишь, глупая апашка! - оттолкнула Ядю молодая работница в комбинезоне, проносившая мимо что-то в двух вёдрах. -- Пан Батура велел её кормить только сухой черняшкой.
  
  -- А тебе какое дело!
  
  -- За порядком слежу, бабка Ядва.
  
  -- Откуда меня знаешь?
  
  -- На фабрике все про всех знают. Ты - русская приблуда из дальних мест.
  
  -- Тебя-то саму как звать-то?
  
  -- Зови Биби, как мама звала... Ты только больше эту зверину на цепи не корми. Больно бить тебя будут за это. Очень больно... Меня один раз пан Вацик отмутузил. Опасно к ней подходить!
  
  -- Кто тебе сказал такую дурость?
  
  -- Мой Яцик. Он мне поручил за ней следить и оберегать от злых. Увидят - не только тебя, но и её побьют больно.
  
  -- Твой Яцик? То-то я смотрю, что ты часто к Яцику в мастерскую шастаешь.
  
  Раскосая смуглянка стрельнула в сторону глазами-маслинками.
  
  -- Я отношу ему с мусорного конвейера телефоны и всякую электронику.
  
  -- Зачем ему?
  
  -- Мой Яцик говорит, что на какие-то драгметаллы.
  
  -- А лет тебе сколько?
  
  -- Тебе знать не надо.
  
  -- Малолетка, а под женатых мужиков стелишься.
  
  -- Про меня и Яцика все знают и молчат.
  
  -- Мотя сказала, гастеров-среднеазиатов содержат порознь с вашими бабами. Вам дозволена только однополая любовь.
  
  -- Мне можно.
  
  -- Это за какие заслуги?
  
  -- Фу-ты, дура старая! Будто не знала мужиков.
  
  Биби подняла вёдра и отвернулась.
  
  -- Не говори никому! Я только хотела бедняжке жизнь подсластить. Ты девчонка -- она девчонка, разве тебе её не жаль?
  
  Биби зло выпалила:
  
  -- Девчонка та, которую ещё не тронули...
  
  Потом отвернулась и стыдливо сунула Яде вскрытую упаковку копчёной салаки из тех, что дают гастерам в столовке на закуску.
  
  -- Отдай её грешнице на цепи. С обеда оставила.
  
  -- Сама хитришь-мудришь, как твой Яцик. Хоть бы ей рыбку почистила.
  
  -- Она с головами и костями сожрёт с голодухи.
  
  ГЛАВА 5.12. БИБИ
  
  Знакомство с Биби оказалось недолгим. Уже глубокой ночью на обходе Ядя под конным рыцарем приметила в лунном свете девушку. Хрупкая работница сидела на корточках возле дурочки на цепи. Гражинка при ней была тихая, не шипела, не фыркала, а внимательно слушала и пристально глядела на собеседницу непонимающими глазами душевнобольной.
  
  -- Бедненькая ты да несчастненькая! Никто тебе не пожалеет, никто не помоет, никто не простит, как и меня, -- жарко шептала работница.
  
  Гражинка всхлипывала и тёрла кулачками глаза, словно что-то начинала понимать в чужих словах. Ядя тяжело опустилась рядом с ними. Узница на цепи быстро отползла подальше, но глаз с Яди не сводила
  
  -- Биби, что ты тут делаешь? - спросила Ядя работницу. -- Почему не спишь в общаге со всеми своими?
  
  -- Вечером забралась в пустую тележку да там и заснула.
  
  -- Думала выспаться в бункере на свежем воздухе?
  
  -- Хотела, чтобы меня мусором с конвейера засыпали да скинули со скипа в измельчитель, чтоб не мучиться больше.
  
  -- Зачем решила самоубиться! Грех это.
  
  -- Меня завтра депортируют на родину. Дома всё равно убьют.
  
  -- За что?
  
  -- А вот за это.
  
  Девчонка обтянула майку на выпирающем животике.
  
  -- Муж у тебя есть?
  
  -- Ты, тётка, с Луны свалилась?
  
  -- Я только недавно в Хелицию вернулась. Теперешних порядков не знаю.
  
  -- Замужество на фабрике не в почёте.
  
  -- А как же бабам рожать?
  
  -- Никак. Начальство предпочитает бездетных одиноких баб, а не матерей-одиночек. Работницы подписку дают, что не будут рожать, пока не отработают полный срок по договору, а за это время при такой жизни в старуху превратишься.
  
  -- Отец ребёнка кто? Все знают, наш электрик тебя к себе в мастерскую водит.
  
  -- Водит часто, только ребёнок не от Яцика.
  
  -- А от кого?
  
  -- От самого хозяина.
  
  -- Скандрика?
  
  -- Ага, от Искандер-мирзы. Он после медосмотра гастарбайтеров выискивает в записях у доктора невинных девочек. Неделю мной побаловался. За прибирушку держал у себя.
  
  -- А потом?
  
  -- Потом другая нетронутая прибыла. Пан охоч до невинных девчонок.
  
  -- Пойдём в пультовую, там кушетка есть. Опасно тебе тут сидеть всю ночь
  
  Гражинка осмелела, подползла на цепи и погладила беременную по руке.
  
  -- Глянь-ка, Гразька тебя не боится.
  
  -- Беда беду чует.
  
  -- Её тоже Яцик приручил к тебе?
  
  -- Яцик добрый, но боязливый.
  
  -- Я тут ей цыплёночка принесла. Возьми и ты, Бибишка. Наверное, не ужинала.
  
  Гражинка подняла глаза. Яде показалось, что сумасшедшая узница остановила на ней взгляд - узнала, может быть. Прежде взгляд был пустой, блуждающий, невидящий и неузнавающий, а теперь спокойный и пытливы.
  
  -- Скушай вкусненького, внучечка.
  
  Дурочка взяла половинку цыплёнка и тут же одёрнула руку, словно боялась, что отнимут еду. Но не отскочила, подпустила Ядю к себе и даже дала себя погладить, но потом снова зарычала и уползла в свою будку. Жадно, по-звериному грызла курятину.
  
  Ядя печально улыбнулась.
  
  -- Меня она всё еще побаивается, но уже не кусается. Наверное, думает, что я её охранница, а я всего-навсего ночная сторожиха. Ну, пошли ко мне, Биби. Опасно тут тебе сидеть. Увидят ещё, не дай бог. Поспишь у меня в сторожке спокойненько, а утречком я тебя незаметно отведу на конвейер.
  
  * * *
  
  Утром, когда после дежурства Ядя шла спать к Моте, услышала на ёлке воркование нежное и печальное, будто бы в утешение.
  
  -- Проснулись, голубки?
  
  Над Ядей замахали широкие крылья и крупная птица без опаски села ей на руку.
  
  -- Голубка или голубок?
  
  Птица косилась на неё круглым глазом с красным ободком и ворковала, раздувая грудку. Ядя поднесла голубя к губам, чтобы поцеловать.
  
  -- Голубок, конечно, - голубка на яйцах сидит...
  
  Голубь потянулся к её губам, Ядя поцеловала его и почувствовала на языке сладковатый комочек.
  
  -- Да ты, голубок, угостить меня захотел, добрая душа. Ты так своих птенчиков и голубоньку кормишь? Лети, а я пошла в свой чулан.
  
  * * *
  
  Выспаться Яде не удалось. Разбудила барабанная дробь.
  
  -- Да что там, Мотя?
  
  -- Залетевшую девку с позором выбарабанивают.
  
  -- Как это?
  
  -- Гонят через строй гастеров под барабаны.
  
  -- Зачем?
  
  -- На депортацию, чтобы другим неповадно было.
  
  -- Так она ж ни в чём не виновата.
  
  -- Виновата. Нечего мужикам подставлять, вот и выбарабанивают. Увезут в аэропорт в наручниках.
  
  -- Откуда на фабрике барабанщики?
  
  -- Кадетов из военного училища заказали. Скоро дойдёт черёд и для Гразьки.
  
  -- И что с ней сделают?
  
  -- Ясный пан Вранецкий на подлости мастак.
  
  -- Тогда мне пора...
  
  -- На что -- пора?
  
  -- А это уже мой грех впереди, Мотя. За него отвечу. Тебе знать незачем.
  
  ГЛАВА. 5.13. ПОБЕГ
  
  Ядя плохо выспалась днём из-за утренних переживаний и на ночное дежурство вышла совсем больная. Тяжело подошла к телефонной будке, и ноги подкосились. Грузно осела на газон, потом медленно повалилась набок и прошептала еле слышно:
  
  -- Бибишка...
  
  Она-то уж точно знала, что ждёт несчастную на родине. Насмотрелась ужасов в лагерях на Востоке.
  
  Очнулась, когда кто-то нежно тронул её за плечо, словно кошечка коснулась лапкой. Открыла глаза -- Гражинка сидела над ней и пристально вглядывалась в морщинистое лицо старухи.
  
  Девчонка долго молчала, потом разомкнула губы:
  
  -- Ба...
  
  -- Что, милая?
  
  Дурочка прищурилась недоверчиво и пробормотала:
  
  -- Ба-ба
  
  Нескладно улыбнулась:
  
  -- Ба... бу...
  
  Ядя приподнялась.
  
  -- Очнулась, милая? В разумение входишь после утреннего потрясения.
  
  -- Ба-бу-шка.
  
  -- Да ты и говорить по-человечьи умеешь, а не только рычать по-звериному.
  
  -- Где та?
  
  -- Тю-тю твоя Биби, далеко-далёко!
  
  -- Тоже на цепи?
  
  -- На своей родине. Там и без цепей бабе доли не дадут.
  
  Девчонка ближе притиснулась к Яде и погладила старушку по руке.
  
  -- Я... я... здесь зачем?
  
  -- Потом... потом, милая, скажу. Нельзя тебя пугать.
  
  -- Я... кто?
  
  -- Вспомни, как тебя зовут.
  
  Девушка наморщила лоб и прошептала:
  
  -- Не помню.
  
  -- А как сюда попала?
  
  Гражинка промолчала, опустив глаза.
  
  -- И правильно. О таком лучше не вспоминать. Помыть бы тебя, да как?
  
  Подошёл управляющий Вацик.
  
  -- Ты что себе позволяешь, старая! Ты обходить двор должна, а не на травке валяться.
  
  -- Ноги занемели, пан Вацик. Простите уж старую развалину.
  
  * * *
  
  В полночь Ядя выключила на пульте всё освещение фабричного двора. Свет оставался только в казармах и на главных воротах, где сидела вооружённая охрана. Фабричный двор погрузился в непроглядную темноту.
  
  -- Девочка моя, вставай!
  
  Ядя осторожно протянула руку, чтобы отомкнуть ошейник ключиком со связки, а сонная Гражинка неожиданно прислонила её руку к щеке и заплакала.
  
  -- Не плячь, дитятко! Сейчас я тебя отпущу на свободу. Только тихо, не реви, пошли со мной.
  
  Привела в свою каморку. Гражинка услышала мощный храп и задрожала.
  
  -- Там... Там... Кто?
  
  -- Не бойся. Пьяную Мотю пушкой не разбудишь. Раздевайся и лезь в ванну. Я тебя помою и переодену. Всё для тебя купила, всё приготовила.
  
  * * *
  
  -- Теперь ты снова раскрасавица, полюбуйся на себя в зеркало. Одевайся поскорей.
  
  -- Вы ко мне как... мама.
  
  -- Как бабушка. Я своих внучек из-за ограды чугунной высматривала.
  
  -- Каких внучек?
  
  -- Дочерей пана Вранецкого.
  
  -- У ясного пана три дочки. Ещё был сын.
  
  -- Сына не видела, а дочки -- красавицы одна другой краше. А их детки - просто ангелочки.
  
  -- Счастливые они, -- вздохнула Гражина. - Богатые и знатные.
  
  -- Несчастные, как и ты, с таким отцом. И ты зря ты с моим Вовкой связалась. Не знала и не ведала, что он таким вырастет.
  
  -- Вы ясному пану, наверное, когда-то нянькой были?
  
  -- Мать я ему родная. Зачала, выносили и родила. Выкохала и выпестовала до пяти лет.
  
  -- Вы с его отцом в грехе жили?
  
  -- Законная жена я Вовкиному отцу была.
  
  -- Покойный старый пан Вранецкий вас выгнал?
  
  -- Я его зарезала, внучка.
  
  -- За что?
  
  -- Тебе не надо знать чужого горя, своего хлебнула злее злого.
  
  -- А потом?
  
  -- Вовку моего у меня отняли по суду, Людочку тоже, доченьку мою. Душа детская крепнет лишь к пяти годам, а я была плохая мать - не смогла укрепить детскую душу Вовчика-Вовчёнка. Подавалась дьявольским соблазнам, не устояла, вот и терплю муку адскую
  
  -- Пани Люцинда в прошлом году умерла.
  
  -- Упокой, Господь, её душу! - перекрестилась старушка.
  
  -- Почему всё так, бабушка?
  
  -- Нечего тебе про чужое горе дознаваться, ты со своим в душе разгребись... Не ходи больше в содержанки. Рожай детей, будь мужней или незамужней мамкой. Детки с тебя любые грехи смоют, если при тебе вырастут. Бог дал тебе красу, ты должна передать её детям и внукам.
  
  Ядя осторожно вывела Гражинку из Мотиной служебки. Даже не заметила, что Мотя перестала храпеть, раскрыла глаза и хитровато улыбнулась. Перевернулась на другой бок и снова раскатисто захрапела.
  
  * * *
  
  Фабричный двор утопал в полном мраке. Ядя отворила самую дальнюю калитку.
  
  -- Беги, Гражинка! Капюшон пониже на глаза опусти, никто тебя не узнает.
  
  -- Куда бежать?
  
  -- Домой.
  
  -- Родители боятся пана Вранецкого. Вернут меня ему.
  
  -- Спрячься у подружек.
  
  -- Подружки тоже меня выдадут.
  
  -- Тогда затеряйся на улице в круговерти ночных бабочек. Их полиция не гоняет, потому что сутенёры за них платят. Любой сутенёр тебя скроет с великим удовольствием, чтобы на тебе заработать.
  
  -- Не хочу большей грязной жизни. От неё свихнёшься.
  
  -- Не время думать о грехах, думай о своей будущей жизни с детками.
  
  Зазвонил телефон у Яди на груди.
  
  -- Что с освещением, сторожиха?
  
  -- Видать, сработал автомат, выбило на время свет. Неполадки на линии. Сейчас же включу, пан Вацик. Зазевалась я.
  
  ГЛАВА 5.14. ТРОЙНАЯ КАЗНЬ
  
  Наутро подкомиссар полиции Дупчинский привёз Гражинку на фабрику с закрытым клейкой лентой ртом, руки в наручниках. Ядю разбудила Мотя:
  
  -- Теперь берегись, дура старая. Конец тебе вместе с Гразькой!
  
  Невыспавшаяся Ядя помотала головой:
  
  -- Мне сон полагается после ночной смены.
  
  -- Вставай, Вацик проводит общее построение всех работяг и мастеров.
  
  -- В честь чего?
  
  -- В честь прибытия ясного пана Вранецкого. Такая честь нам нечасто выпадает.
  
  * * *
  
  На дворе уже выстроились неровными рядами недовольные гастеры и обслуга. Только охранники в форме при дубинке и кобуре чётко держали строй с боевой выправкой.
  
  Разошлись автоматические ворота. Въехала машина пана Батуры, хозяина фабрики.
  
  -- Смирно! - скомандовал управляющий Вацик, когда высокие паны вышли из машины.
  
  -- Пан господарь, личный состав построен по вашему приказанию! - отрапортовал управляющий Искандеру Батуре.
  
  Батура был в матерчатой косметической маске, как привидение из мультика. В руках держал палку с рогачом на конце. Был какой-то весь дёрганный, а вот ясный пан Вольдемар Вранецкий смотрел на всё безразлично, лениво позёвывая. Стоял в сторонке, как бы ни при чём. В тень сторонился -- день выдался жаркий.
  
  -- С тобой, бабка, ещё разберёмся, -- бросил Батура на ходу Яде, переминавшейся с ноги на ногу вне строя. - А тебе, Вацик, ясный пан Вранецкий велел беглянку напугать так, чтобы до смерти заикалась.
  
  -- Я не палач из карательной команды.
  
  -- Ты палил туземные деревни, когда служил в миротворцах.
  
  -- Она не туземка, а шляхтенная хелицерачка. Моё дело - блюди порядок и держи в ежовых рукавицах работяг.
  
  -- Давай сюда эту сучку, сам накажу.
  
  Два охранника подвели Гражину к хозяевам.
  
  -- Не поумнела, в психушку захотела? - сорвал со рта девушки липкую плёнку Батура. - Сейчас ясный пан с тобой за всё расквитается.
  
  Он хлестнул девчонку наотмашь по лицу. Она устояла, потому что её с двух сторон держали дюжие охранники.
  
  -- Бей аккуратней, не попорть товар, -- хихикнул ясный пан Вранецкий. - Девку ещё можно задорого продать.
  
  Батура теперь дал ей лёгкую пощёчину.
  
  -- Что ты вытворяешь, нехристь! - кинулась Ядя к Батуре с кулаками.
  
  -- Бабушка, не помогай! - крикнула Гражинка. -- Этот зверь и тебя убьёт, а я всё равно пропащая.
  
  -- Гражинка не виновата!!! - крикнула Ядя, вырвавшись из лап охранников. - Это мой Вовка-Вовчёнок её с ума спихнул.
  
  Ядя заковыляла к ясному пану Вранецкому, но его загородил от греха подальше высоченный управляющий Вацик.
  
  -- Уйди, старая!
  
  Но Ядя не унималась
  
  -- Вова, Вовочка... Вовчик-Вовчёнок... А как умерла моя Людочка?
  
  -- Кто-кто? - презрительно скосился на неё Вранецкий.
  
  -- Твоя сестричка.
  
  -- Мою сестру звали Люцинда.
  
  -- А я называла её Милочкой, Люсенькой. Забыл?
  
  Вранецкий повернулся к Батуре:
  
  -- Я же приказал выгнать старую ведьму. Это она тебя сглазила на красоту лица.
  
  -- И всем брешет, что твоя мать, -- ухмыльнулся Батура под марлевой маской.
  
  -- То-то что брешет... Избавься от старухи.
  
  -- Завтра, Вольдик. Теперь займусь маленькой гадючкой, как ты приказал... Вацик, убери бабку с глаз долой.
  
  -- Работать! - рявкнул управляющий охранникам.
  
  Яде хватило одного удара дубинкой, чтобы рухнуть без сознания.
  
  -- Мотя, оттащи эту падаль подальше!
  
  -- Я тебе не грузчица, Вацик, чтобы тяжести тягать.
  
  Два охранника по кивку командира отнесли Ядю к железной лестнице, ведущей на вершину скипового подъёмника.
  
  -- Отдохни в тенёчке, старая, -- схохмил один из них.
  
  По неровному строю гастарбайтеров пронёсся приглушённый шепоток, а потом гортанный ропот:
  
  -- Старую мать бить нельзя, хозяин!
  
  -- Вас я ещё не слушал, -- отмахнулся Батура.
  
  * * *
  
  -- Гразька, стань на колени перед твоим благодетелем ясным паном и моли о прощении за всё зло, что ему причинила.
  
  Гражинка вся содрогнулась, как от удара электрическим током, и ткнула пальцем на Батуру в матерчатой маске.
  
  -- В тебе зло!
  
  -- Посмотрим, чьё зло злее. На землю её!
  
  Охранники повалили девушку, Батура придавил ей шею захватом для зверей и попытался поставить на колени. Гражина вертелась, как змея, но на колени не стала. Нежное личико горело, глаза пылали жгучей ненавистью. Прищуренные взоры наблюдавших эту жуть гастарбайтеров становились всё озлобленней.
  
  Батура подустал, вспотел под маской, поднял Гражину на ноги с земли рогачом.
  
  -- Ну хоть стоя умоляй ясного пана о пощаде!
  
  Девчонка показала ему неприличный жест.
  
  -- Ах-ты, засранка мелкая, тогда пошли со мной!
  
  Батура был мужик крепкий. Схватил девушку за волосы и поволок, как кошку за загривок, по стальной лестнице на вершину башни, откуда мусор из самоопрокидывающейся бадьи падал по наклонному жёлобу в измельчитель. Там поставил её на самый край площадки и сделал вид, что хочет столкнуть Гражину в дробилку.
  
  -- Эй, мастерюги, запускайте шредер! А ты проси прощения у ясного пана, падлюка! Громко проси, чтоб отсюда услышал.
  
  От шума и грохота электродвигателя Ядя под лестницей очнулась, поднялась с земли и глянула вверх. Солнце слепило глаза. Старуха прикрыла их рукой, прищурилась и всё поняла.
  
  -- Батура, сукин сын, не смей!
  
  Принялась неуклюже карабкаться по металлическим ступенькам, иногда на четвереньках, если оступится.
  
  -- Задержите эту ведьму! - заорал ясный пан Вранецкий, заметив, что старая бабка хоть с трудом, но всё же вскарабкалась по крутой лестнице на башню опрокидывателя.
  
  Ни гастарбайтеры, ни охранники не шевельнулись.
  
  Ядя вцепилась в Батуру.
  
  -- Подонок, отпусти её! Довольно она от вас натерпелась.
  
  -- Пошла вон, старая, а то сама слетишь вместе с ней по жёлобу в жерло измельчителя.
  
  Старой Яде ещё хватило сил оторвать девчонку от мучителя.
  
  -- Беги дурочка!
  
  Толкнула её к лестнице. Гражинка кубарем скатилась по ступенькам, только почти у самой земли успела ухватиться за перила спутанными рукам, а то бы наверняка разбилась насмерть. Батура за шиворот подвёл Ядю к самому краю жёлоба.
  
  -- Смотри, Гразька! - крикнул Батура сверху. -- С тобой будет то же самое, что с бабкой. Смотри и ужасайся. Смотри и ты, мой благодетель Вольдик! Я выполняю твой приказ - избавляюсь от старой ведьмы.
  
  Этот ужас разыгрался на глазах озлобленной толпы работяг у скатного жёлоба скиповой загрузки.
  
  -- Скандрик, кончай со старой ведьмой! - крикнул снизу ясный пан Вранецкий.
  
  На миг все подняли голову - это с шумом взнялись в небо четыре лесных голубя. Птенцы ужу стали на крыло. Мах крыльев упругий, широкий и плавный. Голуби закружились над мусорной фабрикой, снижаясь над башней, где Батура сжимал за шею Ядю.
  
  -- Милые голубки, попрощаться прилетели? Унесите с собой мою грешную душеньку.
  
  -- Заткнись!
  
  Батура попытался пинком столкнуть Ядю в жёлоб, но она цепко ухватилась за шею мучителя и повисла на нём, пристально глядя ему в глаза. Сорвала с него марлевую маску и ахнула -- у Батуры на лице не кожа, а шкурка лесной жабы, на которой проступают белёсые крапинки яда. Лицо вытянулось в злобную личину. Завертелись дурноцветные огоньки в глазах, за рваными, как у прокажённого, губами хищно ощерились жёлтые зубы.
  
  -- Володя, снова ты?
  
  -- Я ж говорил, хоть из-под земли тебя достану! В хорошенькое тело я вселился, а? Отцепись от меня, грешная, и сама сигай вниз - это настоящее самоубийство и погибель для души.
  
  -- Только с тобой, злыдень. Говоришь, что вошёл в меня навечно и сгинешь только со мной? Так сгинь же, нечистик. Жизнь моя окаянная дана мне в покаяние перед смертью.
  
  -- Ха, силёнок маловато меня с места спихнуть! Ты последняя русская душа, а русские давно выдохлись. С твоей гибелью исчезнет всякой упоминание о них. Русские больше не возродятся.
  
  -- Чем русские твоей нечистой силе досадили?
  
  -- Уже только тем, что злу не покорились даже под гнётом правящей выруси.
  
  -- Ваши сатанинские идолопоклонники приносят человеческие жертвы. Так пусть я буду последней жертвой ради искупления грехов моего народа и моей родной земли, которую накрыл ваш чёрный морок с перепончатыми крылами. Сгинь же и ты со мной за погибель мою и народа нашего!
  
  Ядей овладело беспощадное отвращение и отвратная безжалостность. Намертво вцепилась в шею Батуры и всей тяжестью располневшего к старости тела увлекла его за собой вниз по жёлобу к измельчителю. Снизу раздался гортанный рёв гастарбайтеров. Дробилка - это просто зубчатый ротор-барабан с острыми ножами, дробящий дерево и кости в мелкую щепу. Она в один миг проглотила и эту порцию мусора.
  
  У каждого в жизни был свой чёрный миг, который перечеркнул ненадёжное счастье человеческое. Этот миг у счастливой Яди был короткий, как взмах стального лезвия. Никто не увидел, какими глазами встретила она свою смерть. В двух крохотных руслицах от слез на её щеках, в её глазах, лишь на мгновение отразились искры, летевшие из-под ножей шредерной добилки. Последние слёзы словно смывали неизбывный грех.
  
  -- Не снимать! Запрещаю! - орал пан Вранецкий работягам с поднятыми телефонами. - Управляющий, загони скот в казармы.
  
  Блёклый Вацик в застиранной армейской форме понуро отвернулся и скомандовал:
  
  -- Бойцы! Нас тут не было, запомните.
  
  Потом штык-ножом освободил девчонке руки от липкой ленты. Всхлипывающая Гражина поднялась, на нетвёрдых ногах подошла и отвесила пощёчину по холёному лицу ясного пана Вранецкого.
  
  -- Гразька, не смотри на меня так... Пожалеешь.
  
  Девушка с отвращением сплюнула на землю.
  
  -- Ты убил свою мать.
  
  -- Не мать мне она была. Я незаконнорождённый.
  
  -- Тогда какой же ты аристократ? Ты дегенерат...
  
  И неторопливо пошла к выходу с фабричного двора. Мотя замахала руками.
  
  -- Гразька... зайка... постой-ка.
  
  Девчонка остановилась и повернулась к ней. Мотя не подошла вплотную, а бросила ей в руки розовый рюкзачок.
  
  -- Там еда с рынка. Сама купила для тебя, покойная Ядва и знать не знала. Ещё внутри кошелёк с грошами да твой паспорт. Мёртвый бес Искандер дал мне его на сохранение. Беги из Хелиции куда хошь! Тут тебе жизни не дадут.
  
  Девушка, как слепая, с вытянутыми руками побрела к выходным воротам.
  
  -- Взять её! - крикнул ясный пан.
  
  Охранники у выезда не двинулись с места. Ворота стали медленно раздвигаться. Охранник, тот самый, что привёл покойную бабку к комендантше для приёма на фабрику, прищёлкнул каблуками и отдал честь. Ворота тут же закрылись.
  
  Пан Вольдемар забрался в машину и рванул к запертым воротам, но толпа разъярённых работяг перекрыла путь к бегству и грозно надвигалась на автомобиль.
  
  Сотни лиц смотрели на него. Он их видел, они его нет - из-за тонированных стёкол. Их взгляды были пострашней, чем тот взгляд, каким на своего мучителя глянула Гражина. Никто ещё не знает, отчего в толпе случается поголовное помешательство, когда она превращается в стаю кровожадных зверей, готовых растерзать любого. Тут и неосознанная злоба, жажда мщения, распалённые обиды и всплеск бессознательной ярости.
  
  Ясный пан Вольдемар от страхе сжался в комок в перевёрнутой машине. Страшно, если люди в толпе выходят за пределы разумного поведения, когда человек ещё в состоянии оценивать свои поступки и сдерживать потаённое животно-зверское зло, казалось бы давно забытое.
  
  Никто не хочет вспоминать, что наши пещерные предки были злостными хищниками и очень долго потом - людоедами. Человек в толпе теряет разум, срывает с себя тонкую оболочку человечности, нанесённую на людей верой и культурой за долгие тысячи лет, и остаётся обнажённым в своей неприглядной сущности. Самый лютый зверь по сравнению с человеком из озверелой толпы покажется безобидным хомячком.
  
  Охрана открыла ворота. Гастарбайтеры разбежались по городу. О судьбе ясного пана Вранецкого можно и не спрашивать. Судьба для всякой выруси давно предначертана. Лесных голубей на фабричном дворе больше никто и никогда не видел.
  
  ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
  Роскошный автомобиль с кортежем из двух джипов остановился у бывшей фабрики по утилизации твёрдых бытовых отходов. Сторож осторожно выглянул в окошко.
  
  Из машины вышел отец с пятилетней девочкой и десятилетним мальчиком.
  
  Вход в сгоревшую фабрику преграждали не ворота, а оранжевая лента.
  
  -- Проход запрещён! Запретная зона, -- крикнул сторож. - На фабрике никого нет. Всё сгорело.
  
  -- Мне только посмотреть на место гибели моей бабушки.
  
  -- Зачем?
  
  -- Отдать последний поклон.
  
  -- Так вы и есть тот самый пан Владислав Вранецкий, наследник по мужской линии из Сибири?
  
  -- Да, только для вас я господин Владислав Владимирович.
  
  -- Это звучит не по-европейски.
  
  -- Мне всё равно, как для вас звучит.
  
  -- Хелицераки - европейцы. У нас нет отчества.
  
  -- Я русский.
  
  -- Русских давно нет.
  
  -- А это кто?
  
  Отец положил ладони на русые головки своих детей.
  
  Сторож всмотрелся в господина и сказал с подковыркой:
  
  -- В народе поговаривают, покойный пан Вранецкий выгнал вас из дома и проклял.
  
  -- Вас не касаются дела чужой семьи.
  
  -- Ну и за что выгнал, скажите хотя бы?
  
  -- Я тайно принял православную веру.
  
  -- А я тут теперь за сторожа на пепелище, а был главноуправляющим. И веры у меня никакой нету больше. Вам, пан наследник, тут придётся всё заново отстраивать.
  
  -- Понадобится, так мы и погорелую Хелицию отстроим.
  
  КОНЕЦ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"