По какой-то нелепой, странной, до идиотизма глупой причине я сейчас стою возле самого края крыши. И ладно бы просто стою. Я поднес к виску пистолет и собираюсь выстрелить. Кожа уже почти занемела от холода дула. Или от страха? Не важно. Сейчас главное - поярче представить, как порох вытолкнет пулю, как свинцовая синица клюнет мой череп, как голова разлетится на мелкие части. И даже лучшие врачи не смогут собрать ее.
И уж потом, после моей трагической смерти, все вспомнят обо мне. Пожалеют, простят. Но никогда не поймут. Так и будут спрашивать, приходя к моей отвратительной статуе: "Зачем ты это с собой сделал? Ну, скажи, зачем?"
***
Сухие фиолетовые листья весело шуршали под ногами. Словно здоровенная куча скомканных старых бумажек, облитая бледными чернилами. Листья веселились, они почти дожили свой век. Знали, что скоро умрут. Почему бы не порезвиться напоследок?
Деревья же не то чтобы грустили, но и повода для радости у них не было. Ведь столетним исполинам надо было готовиться к зимней спячке. Им немного листьев осталось сбросить. Так что день-другой, и можно будет в последний раз смотреть на зеленое небо. Потом еще неделька, и настанет время прятать глаза подальше в красную кору. Затем придет такой долгожданный отдых.
Но глаза еще висели на ветках, а значит, можно было любоваться кучами сине-лиловых листьев, поросшими мхом человекоподобными могилами и двумя странными молодыми людьми, которые гуляли в тот день по кладбищу.
- А я сегодня себе вены резала, - сказала Саша и подняла понравившийся ей треугольный листок.
- Резать - глупость. Крови много. Мне такое не нравится, - ответил Олег. Он посмотрел на яркое зеленое небо. Осеннее небо. Чистое, словно изумруд. И такое же холодное.
- Хм, крови ему много. А стреляться - так совсем мало. Да? Ты же две минуты назад говорил...
- Да, говорил. Да, стрелялся. Но это я просто так. Для пробы, - сказал Олег. Он задумчиво глядел на могилу, приютившуюся у самого края дорожки. Старый человек-памятник сидел и смотрел на ноги прохожих. Газету читал, наверное. Только газета давным-давно истлела. Бумага, ведь, штука неживая, она не может окаменеть как человек.
- Что ты на этого старпера смотришь? Или завидуешь? - прочирикала Сашка улыбаясь. - Все-таки, дед своей смертью умер. Как жизнеутверждаа-а-а-ающе.
- Нет. Не завидую. Думаю просто, - отозвался Олег мрачно. Поддерживать Сашкин шутливый тон не хотелось. - И чего мы сюда вообще приперлись? Можешь нормально сказать?
Сашка поправила красную спортивную сумку, висевшую на плече.
- Увидишь. Скоро уже, - промурлыкала девушка все так же весело, - А что это ты кладбищ не любишь? Может, и смерти боишься? Или ты уже не суицидник? А? Решил присоединиться к конформистской толпе?
Олег хотел было огрызнуться. А потом заявить, что сама она конформистка и жизнелюбка. Но парень представил бестолковый спор, полный взаимных подколов и полусерьезных обвинений, и решил промолчать.
Несколько минут шли молча. Дорожка, выложенная разноцветным камнем, вела молодых людей по кладбищу. С каждым шагом, с каждой увиденной могилой настроение Саши только улучшалось. Да и как иначе? Почти все жмурики были одинаковыми. Кто-то с ужасом смотрел в глаза убийцы, кто-то опустил веки и спокойно дождался смерти. А кто-то и не заметил, что умирает. Как тот дед с газетой. Даже представить можно. Позавтракал старик, решил посидеть на лавочке у дома. А когда жена его нашла, он уже начал окаменевать.
Саша смотрела в лица мертвецов и понимала свое превосходство над ними. Ведь она не станет потакать обществу. Она не будет стараться умереть красиво. Подыхать так, чтобы твой окаменевший труп вселял умиление в сердца окружающих - глупость. Нет. Никто не скажет: "Смотрите, какой молодой и хорошенькой она умерла!".
Наоборот. Все будут с отвращением таращиться на окаменевшие Сашины мозги, вышибленные пулей, или на изрезанные ржавим лезвием руки, или на переломанную веревкой шею. Посмотрев на это люди поймут, какое они на самом деле говно. На Сашином фоне они особенно четко осознают свою ничтожность. Храбрая девушка, не побоявшаяся бросить вызов смерти. И они. Быдло, всеми конечностями держащееся за презренную жизнь.
Вот это красиво! Вот это настоящий протест против грёбаной реальности!
"Еще месяц-другой подурачусь, суну пару раз голову в петлю, постою на краешке карниза. Потом найду лучший способ себя грохнуть, и, наконец, вырвусь из этого дерьма. А на том свете лучше будет.
Или вообще ничего не будет. Тоже неплохой вариант"
Саша настолько увлеклась фантазиями о будущем суициде, что чуть было не пропустила нужный поворот.
Саша как будто танцевала вокруг десятка статуй-могил.
Минуту назад молодые люди вышли на незаметную с дорожки поляну. Олег все пытался расспросить, отчего да зачем его сюда привели. А Саша не отвечала. Она деловито расстегнула сумку, вытряхнула все содержимое на голубоватую траву поляны и принялась танцевать.
Олег еще пару раз попытался разобраться в ситуации, но девушка пояснять не хотела. Она вообще не замечала парня. Оставалось только ждать. Олег закурил и посмотрел на выпавшую из сумки груду тряпья. Разноцветные ленточки клубком змей выделялись на голубоватой траве.
Внезапно Саша прекратила танцевать и подбежала к ближайшей статуе. Быстро, будто стесняясь, девушка поцеловала мертвеца. Олег посмотрел на эту статую. Парень как парень. Только руки исполосованы бороздками глубоких порезов. И еще один разрез на горле. Чтобы, значит, наверняка.
Олег перевел взгляд на соседнюю статую. Еще одни парень. Только руки в этот раз целы, а вот в брюхо вспорото. Улыбался жмурик. Улыбался разрезанный живот. И только внутренностям покойного некогда было улыбаться. Они изо всех сил пытались удержаться внутри.
А Саша уже присела возле кучи цветных тряпок. Словно белка, глядящая на орех, девушка повертела в руках ветошь, выбрала желтую ленточку и вернулась к могиле парня с изрезанными руками. Саша повозилась секунду возле статуи, вернулась обратно к тряпью.
И снова. Выбрала ленточку, подбежала к жмурику, поцеловала, прикрепила ему на грудь ленточку.
Происходящее начало забавлять Олега. То, что на поляне собраны суицидники, он понял уже давно. Оставалось выяснить, каким боком к ним относится Саша. И в чем смысл ленточек.
А девушка все не переставала мотаться между могилами.
Только одно смутило Олега. Саша проделывала все это уж слишком буднично. И танцевала она без радости. А теперь вот эти ленточки. Олег подумал, что Саша похожа на продавца, прикрепляющего к манекенам ценники. Вот только продавцы не целуют пластмассовые куклы.
С последней могилой Саша возилась дольше обычного. Закончив, девушка отошла на несколько шагов и принялась любоваться своей работой.
- Нравится?
Олег не сразу понял, что Саша обращается к нему.
- Кто они?
- А это все мои парни, - ответила Саша. По тону было заметно, что рабочее настроение девушки вновь сменяется весельем. - Они все суицидники. Видишь?
- Вижу, - ответил Олег. - А цирк этот нахрена?
Саша повернулась и посмотрела на Олега.
- А давай ты тоже будешь моим парнем!
- И потом ты мне будешь носить разноцветные ленточки? Да? - Сашина улыбка начала раздражать Олега. - Ты же меня в конформизме обвиняла. А сама-то и не суицидница на самом-то деле. Парни ее. Да они же тут черт знает сколько стоят. Что? Все никак не соберешься прибить себя? А танцы, ленточки эти нахера, я спрашиваю?
- Почему это не соберусь. Я всегда готова. Хи-хи, - Саша подошла к Олегу. - А они все тут умерли. Все-все. Давай и ты. Прямо сейчас. Прямо здесь. И я сразу же, за тобой.
Девушка положила руки Олегу на плечи. Она попыталась заглянуть в глаза парня, но тот оттолкнул ее и сделал шаг назад.
В общих чертах Олег уже все понял. Никакая Сашка не суицидница. Он уж точно никогда не умрет. Девочке просто интересно думать о смерти, ей нравиться ощущать себя частью чего-то большего. Толпы умных, красивых, но презираемых обществом людей. Олег улыбнулся.
"Так она всех сюда приводит. Даже ритуал придурковатый придумала. Решила, что эти ребята - ее герои. Люди, поддерживающие нашу Сашеньку в ее борьбе с жизнью. Вот и украшает их. Воздает славу героям.
На самом деле им слава не нужна. На самом деле они уже ничего не чувствуют. И наплевать им на Сашкины преклонения.
И разве это плохо?
Да это же здорово!
Ладно. Хватит разводить этот цирк с этой дурой...."
Страшный грохот разорвал небо. Земля качнулась, резко приблизилась и больно ударила Олега. Вдалеке с остервенением голодного младенца завыла сирена.
***
Вот уже полчаса я сижу и смотрю на упаковку таблеток, стоящую передо мной на столе. Представляю, как я открою ее, достану десяток капсул. Потом еще несколько минут посмотрю на них и выпью. Затем, пара секунд дикой боли, и смерть. Так мне нравится больше всего.
Хотя, нет. Ни черта мне теперь не нравится. Это вчера я еще стоял на крыше, стрелялся, и чуть было не ссался от восторга и собственной крутизны. Теперь все чуть-чуть по-другому.
Я все еще смотрю на упаковку яда. А потом вспоминаю все произошедшее вчера. Как я тащил уже мертвое, начавшее превращаться в камень, тело Сашки. Нужно было бы бросить ее на кладбище и уносить ноги. Но вот, почему-то тащил.
Сбылась мечта идиотки. Наконец-то она умерла. Хотя, она не сильно то и хотела. Да и сдохла совсем не так, как планировала. Ни тебе изуродованной молодости, ни вышибленных мозгов, ни социального протеста. Просто поскользнулась и ударилась головой о статую-могилу своего бывшего парня. Так она никого и не шокировала. Голова, раздробленная благодаря несчастному случаю никак не всколыхнет общественность. Только самоубийц выставляют на всеобщее обозрение. В назидание потомкам, так сказать. А все прочие неприглядные трупы зарываются.
Впрочем, теперь впечатлить никого не получится. Да и зарывать ее никто не будет.
На улице барабанной дробью стучат выстрелы. Жутко сидеть одному в пустой темной квартире. Электричества нет, окна вылетели от взрывов. Только белые занавески, подсвеченные заходящим солнцем, трепыхаются в темнеющих оконных проемах.
Да еще и родители все не возвращаются. Скорее всего, они уже мертвы.
Где-то далеко хлопают веселые выстрелы. Чуть ближе кричат совсем не веселые люди. Видимо, это и есть война.
Я беру пластиковый пузырек в руки. А перед глазами галопом проносятся вчерашние картины. Огонь. Ужас. Армагеддон.
Еще живые дети, вплавленные в черный асфальт возле детского садика, и уже мертвые статуи детей. Все так же вплавленные в мягкий как масло гудрон. Стерлась грань между живыми и мертвыми? Может быть.
Следовало бы остановиться и помочь еще живым. Но я пробежал мимо. Для протеста обществу сил хватало, а стойкости духа для элементарной помощи оказалось не достаточно. Дидактичный пример, не правда ли?
Только мне плевать на мораль и милосердие. Мне даже красота смерти уже безразлична. Я хотел сдохнуть первым из нашего класса. Чтобы все смотрели и восторгались моей храбростью. Чтобы все жалели меня, такого одинокого и не понятого обществом.
Для изменения жизненных векторов хватило всего нескольких минут прогулки по охваченному войной городу.
Я сжимаю таблетки в руке и иду в сортир. Там я вскрываю пластиковый пузырек. Несколько секунд напряженно изучаю содержимое и высыпаю гадость в толчок. Нажимаю кнопку слива. Без интереса смотрю, как таблетки засасываются голодным сортирным водоворотом.
И что теперь?
Я стою на краешке крыши и смотрю на город. Умирающий, разлагающийся дымом костров город. Ведь в этом придурковатом мире только человеческие тела окаменевают после смерти. А все остальное гниет.
Гниют души и ума людей. Гниют города. Гниет мир.
Вечернее небо прошивают светящиеся иглы трассированных выстрелов. Деревья ближайшего парка недовольно шумят. Интересно, они смотрят, как все вокруг гниет?
Хотя, что деревьям. Они глупые. Если бы захотели, могли бы увидеть много интересного.
Например, даже я с крыши вижу, как в ближайшем парке солдаты насилуют девочку. А в десяти метрах от них такие же вояки расстреливают кого-то. Наверное, мирных жителей. Таких как я?
Теперь я суицидник? Черт его знает. Весь мир - суицидники. Все хотят двинуть копыта. Причины только разные.
Например, как я утром. Хотел сдохнуть, чтобы хоть кто-то обо мне подумал. Или Сашенька, якобы желающая смерти. Для чего? Для того чтобы шокировать мир.
Но все это вздроч. Галиматья на палочке.
А все вокруг тоже хотят загнуться. Только они этого еще не знают.
И сейчас я хочу умереть. Только совсем по другим причинам. Я не хочу, чтобы мое еще живое тело погружалось в расплавленный асфальт. Я не хочу, чтобы меня оттрахала в ближайшем парке кучка вояк-гомиков. Я не хочу, чтобы меня расстреляли.
Могу я что-то сделать?
Ничего я не могу. Значит надо самому заканчивать всё это дело. По ту сторону будет много лучше. Во всяком случае, будет шанс начать все сначала.
Я еще раз смотрю на землю внизу и делаю шаг.
***
Я почувствовал удар?
Я почувствовал боль?
Не знаю. Я просто лечу.
Лечу над странным миром. Здесь голубое небо и белый снег. У деревьев нет глаз. Они, бедняги, не могут смотреть на зеленую траву и бурые листья.
А еще здесь тоже есть люди.
Я пролетаю над огромным полем. Везде люди. Мертвые люди. Не окаменевающие, а разлагающиеся. Неужели тут даже тела гниют?
Я лечу, и знаю, что через секунду я выйду из утробы матери. А пока, я понимаю все на свете. Я вижу, как какие-то люди убивают новорожденных младенцев. Я вижу, как грязные подростки роются в кучах дерьма, добывая себе еду. Я вижу, как все вокруг грызут друг другу глотки, пытаясь выбить себе место под солнцем.
Хороший мир?
Плохой мир. Гораздо хуже предыдущего.
Но ничего. Нужно и здесь убить себя, а следующий мир будет лучше.