Текст и подтекст. Прямой смысл и то, что меняется постоянно, в зависимости от эпохи, места, человеческой воли. Подтекст, как метод усиления восприятия той или любой другой темы уместен, если сама тема не достаточно сильна или в наличии отсутствие четкости понимания ее самим автором. Джойсовский подтекст - явление исключительное. Работа с языком на таком уровне подразумевает особое мировоззрение, что уже само по себе философия. В тоже время уходить от подтекста значит усекать второй, эмоциональный диалог читателя и текста. В этом тексте не будет чистых методов. Автор оставляет за собой право и на то и на другое, на прямоту и на неясность формулировок. Здесь не будет вопросов скорее это попытка обозначить ответы. Нестрогие определения не означают того, что автор плохо понимает, о чем говорит. Это сознательный отход от претензии создать что-то строгое. Границы размыты. Частично от того, что сами символы претендуют (в который раз) на универсальность, частично - нужно оставлять себе плацдарм для отхода и толкования, двойственность или тройственность смысла. Чтобы вовремя уйти с курса атаки.
Город. Этот город лежит на холмах. Так строили здесь две-полторы тысячи лет назад. Городище, деревянный частокол на правом крутом берегу реки. Гора и Подол. Когда из-за Оболонских болот начинало пахнут огнем, люди уходили на Гору. Андреевский узвиз. Андреевский подъем. Когда-то люди уходили по нему наверх. Теперь это спуск. Название и качество меняется в зависимости от того откуда считать, сверху или снизу и если двое встречаются, двигаясь навстречу друг другу, для них ситуация называется по-разному. "Мы по-прежнему говорим на разных языках, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются". Город мог быть построен ниже по течению. Или выше. Что заставило трех братьев и сестру остановится здесь - может об этом еще будут спорить, но вряд ли кто-то добавит что-то новое или узнает почему. Ткни пальцем в небо. Правила и названия улиц появляются потом, когда камни становятся домами и мостовой. Путь из пункта А в пункт Б, ранее бывший прямой линией, множится на улицы и переулки и для того, кто здесь впервые, город становится лабиринтом. Кносс не был лабиринтом. Для Минотавра. Для греков, попадавших сюда регулярно и также регулярно не возвращавшихся оттуда, он был темным местом на карте, путанной связкой улиц и площадей. Город. Светофоры, номера улиц, имена собственные, которые не совпадают с официальными, но позже узакониваются. Воскресенка, Соломенка, Русановка, Бессарабка, Борщаговка, Крест, Труба, Рулетка. Правила бывают абсурдны. С течением времени люди к ним привыкают и абсурд, став частью жизни, перестает удивлять. Так было всегда и так будет еще очень долго. Почему можно идти на зеленый? Почему он не синий или не темно-коричневый? Позднейшее оправдание правил дело постоянное и безнадежное. Логика возникает потом, когда улицы уже построены, когда уже есть по чему ходить. Города, имена, правила, законы. Они появляются, как продолжение традиции, но источник их един, это произвол личности, наделенной властью или являющейся простым мещанином. Произвол. Объяснения этому произволу появляются потом. Ткни пальцем в небо, а потом придумай причину, почему ты это сделал.
Нельзя полностью списывать все ситуации, в которых оказываются отцы-основатели на полный произвол. "Чистых" ситуаций в природе не существует. Проблема выбора слагается из двух частей и первая из них предопределенностьвариантов, из которых производится выбор. Ситуация "чистого" произвола, быть может, имела место только тогда, когда какой-то из наиболее сообразительных пращуров ткнул пальцем в кусок мяса и промычал что-то членораздельное. Потом была традиция. Наскальные рисунки, надписи, камни, выложенные в узоры. Санскрит, клинопись, иероглифы. Те, кто говорили, уже должны были выбирать. Произвол тех, кто делал традицию, основывал города, для тех, кто родился в городе, был законом. Их свобода заключалась в том, какой выбрать перекресток - этот или тот. Деконструктивисты пытались докопаться (в очередной раз) до корней, и наткнулись на штампы, которые заносятся в сознание вместе с азбукой. "Маша ела кашу". Деррида хотел очистить сознание от мусора, который заносится в мозги с букварем. Автор плохо знаком с историей вопроса, но если кто-то может, пусть подскажет, если у деконструктивистов исследование по поводу традиции, определившей их основной вопрос.
Та сторона. Своя рубашка ближе к телу. Есть город и есть не-город. Все, что за крепостными стенами. Чужое, холодное, злое, дикое. Ад. Рай. Земля обетованная. Улица за окном. Мы и они. Мы и чужие. "Кто не с нами, тот против нас". "Друг моего врага мой враг". Крепостные стены обозначают линию, за которой начинаются район привидений, умерших предков и источник греха. Область героев, источник надежды на лучшее завтра. Дикий Запад. "Восток дело тонкое". Дебри Амазонки. В городе порядок за крепостными стенами - хаос. Лес, который надо вырубить и сжечь, чтобы потом разграфить выжженную землю на равные куски. "Каждому - свое". Общекультурная и общечеловеческая ситуация, когда есть "объясненное" и "необъясненное". Массивы данных, уже поработавших на подтверждение традиции и те, что еще не оприходованы. Сверхмиф, который переходит из века в век, привидение, которое всегда смотрит в затылок и заставляет оборачиваться. Миф о мировой гармонии. Гвоздь, который так или иначе вбивается в голову каждому, без разницы кто он, православный ортодокс или воинствующий физик-фундаменталист. Эта ситуация все время на полпути, то есть уже есть какие-то (пусть и не очень надежные) результаты, но они все еще не полны и ждут дальнейшего развития. Это постоянное движение. Граница между городом и той стороной двигается все время. Это называется прогрессом человеческой мысли. Та сторона - место где находится ответ. Он все время вынесен за скобки (или все время выносится человеком за скобки города). Первый признак той стороны - наличие тайны. Чужак в неизведанной земле. Stranger in a Stranger Land. Марко Поло в Китае. Афанасьев в Индии. Колумб, прущий через Атлантику. Та сторона всегда несет в себе хаос в виде тайны и поэтому она не всегда бывает дремучим лесом, иногда она бывает другим городом. Разрушенные города. Закрытые города. Брошенные города. Перед процессом смыслообразования всегда идет процесс тайнообразования. Сначала человек придумывает тайну, потом он ее разгадывает. Цитата: "Чтобы правильно задать вопрос, нужно знать половину ответа". Традиция определяет вопрос и половину ответа. Часто важно не то, о чем говоришь, а то как говоришь и, быть может, в некоторых ситуациях поиск ответа сводится к поиску правильного стиля выражения своей мысли. При таком подходе к традиции можно сказать, что традиция уже содержит ответ на вопрос. Разрушенный город - это та сторона для чужака. Ответы и вопросы находятся в одном месте. Это одно и тоже, если смотреть на это с очень высокого насеста. Для тех, кто продолжает прятаться за стенами, всегда будут существовать вопросы и ответы.
Есть те, кто строят города. Те, кто живет в них. Кто управляет ими. Кто разрушает их. Есть сценарии поведения для каждой группы в отдельности и для всех вместе. Создатели мифов - архитекторы городов. Они определяют основные направления. Есть те, кто доводит до ума мелочи. При такой постановке вопроса не важно кто ты, гений, талант или просто крепкий профессионал. Гений может работать на традицию, не разрушая ее. Крепкий профессионал может иметь "длинную волю", навык стратегического управления и поводок, на котором держит гения. Речь не о размере способностей делать дело. Речь о понимании самого дела. Недостаток иронии к тому, что делаешь, может довести гения до безумия. Развитые или природные навыки в любом случае будут запихиваться в рамки сценария, который является частью традиции и навязывается с малых лет. Недостаток трезвого цинизма к самому сценарию может свести на нет все рефлексы, как приобретенные, так и врожденные. Отсюда традиционный бунт. Сценарии определяются правилами движения по улицам. Бунт против них - то, через что в разной степени проходит каждый. Да, их можно игнорировать по лени или нарушать сознательно. Если ты не пешеход, а дальнобойный трак. Кто знает свои настоящие масштабы? Умение строить - равно умение определять свой сценарий. Человек, не умеющий уворачиваться от падающих камней, скажем так, сильно рискует. Гибкость при переходе из одной среды в другую, с одной улицы на другую - быть может, эта гибкость есть наиболее здравое применение творчества в повседневной жизни. Вместо создания новых "идеалов", которые потом обрабатываются профессиональными идеологами. Умение строить. С пустого места. Из любого хлама, который попадается под руку. Это плохой стиль, это не будет классикой, это неэстетично. Это агрессивно. Раньше, когда предки строили жилье из костей и деревьев - это было практично. Сначала жилища, потом сказки про ветры с той стороны. Для тех, кто рождался потом, это преподносилось как данность, которую нельзя изменить. Умение строить помогает выжить и остаться чистым посередине помойки, которой иногда неожиданно становится знакомая улица. Но умение строить несет в себе опасность. Миф гласит о том творчество это всегда созидание. Творчество состоит из двух частей. Сначала нужно что-то разрушить, потом что-то построить. Нежелание большинства "творить", менять сценарий, оставаясь в одних рамках подчас всю жизнь, скоротечность и заведомая обреченность бунта имеют корни не только в лености, которая есть ближайшее выражение закона сохранения энергии. Корни в другом, в инстинкте самосохранения, останавливающие систему, когда она приближается к точке возврата на пути к полному разрушению.
Зеркала, что направлены одно на другое. Бесконечность, рождаемая из пустоты. Бесконечная рефлексия. Самопознание. Саморазрушение. Саморазложение на составляющие. Где наступает момент, когда копание в себе становится невыносимым - дело каждого в отдельности. Кому-то достаточно осознавать, что он сделан из атомов, кому-то - в том, что его основа есть стремление к жизни. У кого-то главное мозг, у кого-то душа. И тот и другой не равнодушны к хорошему ужину. Саморазрушение тормозится инстинктом, когда личность начинает исчезать за символами и цифрами. "Истины", на которых произошла остановка, становятся определяющими на долгий срок. Если не до конца жизни, то до первого серьезного потрясения. Замена их на новые болезненна и требует таких условий, в которых со старыми жить невозможно. Добровольное повторение процесса "самоопределения" требует достаточно развитого мазохизма. Раскладывать себя время от времени на составляющие занятие опасное. Творчество это сначала разрушение, а уже потом созидание. Творчество это не только неудовлетворенность своей половой жизнью. Это неудовлетворенность "системой ценностей", "эстетикой" того или иного "культурного поля". Даже если это подвергается незначительной ретуши - сначала нужно убрать что-то и только потом домазать нечто незначительное новое.
Двойственность. Автор берет на себя смелость утверждать, что творчество является нормальной функцией любого здорового организма, сходной с функциями дыхания, пищеварения, выделения. Желудок выделяет желудочный сок, для разложения пищи. Во всех случаях вначале идет разложение, а потом синтез продукта. Это одна сторона, она не претендует на место постулата какой-нибудь новой теории. Вывод сделан не из обобщения, а из личного опыта автора. Вторая сторона - цели и формы творчества зависят от времени и места, часто они бывают просто навязаны местом и временем. Эпоха диктует правила, как в кулинарии и моде, так и в области творчества. "Идеалы красоты и гармонии", "создание эпического образа национального героя", "описание уклада жизни буржуазного слоя общества", "слияние с Абсолютом", "способствование прогрессу культуры", "определение новых моральных ориентиров", "переоценка ценностей" - все это вещи одного порядка, что и сервировка стола. Смотря для чего, для банкета на сотню персон или для обычного домашнего ужина. Работа в локальных (ограниченных как по "размеру" традиции, так и по количеству людей, вовлеченных в тему) знаковых системах, дающих цели, формы, инструментарий, возможность для диалога и, иногда, возможность существования, современниками воспринимается, как принадлежность к касте "избранных". На них молятся, им верят, их слушают. Их сбрасывают со счетов, пьедесталов, кресел. Валяют в грязи, меняют на других. Миф об избранности - одна из постоянных в любой системе ценностей. Тень той стороны. "Мы выше". Почему не "мы немного сбоку"? Может потому что это не совсем красиво звучит. Рождается новая иерархия. Как и любая иерархия, культурная среда не может не быть пирамидой, ибо нуждается в управлении. Нельзя отрицать высокую расположенность одного к этой функции и низкую у другого. Но можно отрицать "вечную ценность" создаваемого. Эта "вечность" тоталитарна по сути, она ставит границу между теми, кто делает и теми, кто не делает, не оставляя вторым, по сути, возможности для нормального функционирования организма. Это крайность. Такие формы творчества, как йога, кэмпо, даосиситское бессмертие, были доступны и сейчас доступны многим. Если видеть за символами только точки опоры для тела, а не "вековые непоколебимые истины", помнить об утилитарности этих систем, то подчас они бывают очень действенны. Вопрос доступности. Запад приучил к тому, что результатом творчества является что-то вне человека. Само тело, как объект творчества не рассматривается западной традицией, как достойная цель. Впрочем, эта цель также локальна, как и все создаваемые человеком.
Данный текст не ставит перед собой задачу назвать нечто новое. В любом случае эти цели будут продиктованы с одной стороны традицией, предшествовавшей автору, с другой - собственным личным опытом, ограниченным все теми же местом и временем. Не существует "вечных ценностей". Существует вечная претензия на исключительность, на "положительность" человеческого существования и на наличие его целей. Эти попытки продолжаются несколько десятков веков. Чего в них больше, осознанного страха перед пустотой или того базового инстинкта, не позволяющего системе не разрушаться до конца (желудок выделяет кислоту, но он не разрушает самого себя, процесс тормозится вовремя) и восстанавливаться как можно быстрее - суть ли это важно?. Вопрос не в том, откуда пришли и куда идем. Вопрос даже не в том, откуда вопрос. Важно другое - осознание возможности остановки этого вечного поиска. Того, что иногда его источник не откровение, посетившее избранного, а кривизна улиц, окружающих нас с детства. Когда человек оказывается на равнине, со всех сторон обдуваемый снегом, он начинает строить. И здесь нет ничего, кроме произвола в выборе места. Человек волен выбрать место. Человек волен продолжать. И волен остановиться.
Произвол. Pulp Fiction сделано на отрицании сюжета. Это не значит, что его там нет. Логика цикла (начальные кадры являются частью последнего эпизода, причем дважды, сцена в кафе и цитирование Изекииля) отрицает направленность, а значит конец и начало. Pulp Fiction похоже на сильно минимизированную модель "1001 ночи", где на сказке за номером шестьсот-не-помню-какой Шахеризада начинает рассказывать историю про царя, каждую ночь требующего девственницу, которую казнят на следующее утро. После повторения сцены, где Ринго вскакивает и начинает орать, размахивая пистолетом, можно начинать все сначала. Стоит только завершить диалог Джулиуса и Винсента, диалог о законе и случае. И можно начинать все сначала. Винсент будет убит еще сто раз и еще столько же будет читать pulp fiction, сидя на унитазе. Борхес был бы в восторге. Но сюжет отрицается не только по общей концепции и не она главная в отрицании. Центр лежит на связках, в особенности во второй новелле. Да, Тарантино переврал классический американский action с "плохими парнями" и "хорошими парнями". За кого болеть непонятно. Марселлос бежит за Бучем по улице, стреляет и вначале мы болеем за Буча. Но через десять минут они уже оказываются по одну сторону и нам, всем, дружно ненавидящим извращенцев, как и Бучу, становится жаль местного крестного отца, которого трахает в зад полицейский-голубой. Логика сюжета грубо прерывается по крайней мере в четырех местах. На перекрестке, когда Марселлос узнает Буча, через полминуты, когда Буч в дребезги разбивает "Хонду" Фабианы, и дважды в магазине. Хозяин вызывает полицию, но полиция имеет совершенно другие приоритеты. Буч спасает Марселлоса, хотя перед этим убивает Винсента, хотя мог бы, руками Зеда, прикончит и его. Вторая новелла не имеет логики. За час с небольшим человек может стать палачем, жертвой, жертвой и снова палачем, каждый раз стоя на краю и в этом нет ни его вины, ни заслуги. Есть произвол. Третья новелла говорит об этом прямым текстом. Джулиус, верующий в руку провидения, а значит и в Закон Божий и Винсент, для которого пять пуль в стене - случай, а значит произвол. Гангстер, рассуждающий о Боге. Почти Дмитрий Карамазов. Критики, работающие в одной системе с Тарантино, усмотрели в Pulp Fiction пародию на американское кино, кино, не имеющее под собой никакой другой основы кроме кино. Тарантино не был ни полицейским, ни гангстером, его личный опыт ограничен традициейкинематографа за последние пятьдесят лет. Но недоучившийся видеофан, с кинематографическим именем, создал нечто большее, чем оригинальный хит сезона, претендовавший на семь Оскаров. Любая драма, любая мелодрама или психологический триллер до этого следовали сюжету, с жесткими ролями, завязкой, развитием, кульминацией и выводом. Все, что претендовало на глобальное обобщение жизненных устремлений и нахождения смысла самой жизни имело направленность и конец. Сюжет. Причина, предшествовавшая завязке. Причина, приведшая к кульминации. Развязка, как причина для следующей завязки. Двойная петля, завязанная Тарантино, очень грубо, так, что в это сразу не хочется верить, говорит очень простую фразу: жизнь бессюжетна. Ничего, кроме произвола в ней нет и если есть какой-то закон, то гангстер, цитирующий перед убийством Библию, и есть этот закон (...and you will know - My Name is a Lord!...). Возможно, сам Тарантино делал одно, а сделал другое. Он разрушил сюжет, по-другому склеив то, что сделали до него. До него делали смысл жизни. Из той же традиции, из того же материала он смонтировал отсутствие этого смысла. Жизнь бессюжетна. Признать это, прочувствовать это может каждый. Долго жить с этим может позволить себе не каждый. Дело не в количестве мата и насилия, есть фильмы похлеще. И не в том, создаст Тарантино еще один хит или нет. После Pulp Fiction он может со спокойной душой уйти на покой. Шокирует не равнодушие и жестокость героев. Это первое, за что можно ухватиться, чтобы отвести душу, дав разгромную рецензию. Шокирует перспектива быть покаранным без причины. Осознание, что все может прерваться в любой момент, что прошлые заслуги и планы на будущее не в счет и по какому счету приходится платить тоже неизвестно. После осознания этой перспективы может быть два решения. Первое: самоубийство. Жить в мире, суть которого непознаваемая бессмысленность, беспричинность наказания, страдания в котором не объяснимы. Зачем? "Жизнь говно, после нее - смерть". Второе: создание новой религии, строительство новых стен, защищающих от необъяснимости той стороны. Стены нужны. Без них тяжело, подчас невыносимо. Только стоит ли путать способность стен к защите от хаоса и "величие вечных истин". Защита от неприятностей и высокая идея об избранности человечества - не одно и тоже.
Тщеславие не самый лучший, но наиболее распространенный двигатель. Оно есть в каждом, в более-менее развитом виде. Ощущение себя, как чего-то особого и заслуживающего лучшей жизни. Искажение восприятия, неверное представление своей натуры, своих способностей и возможностей. Раздутое и находящееся на втором плане. Почти всегда осуждаемое всеми. What makes you think, you are something special, then you smile? Являясь одним из самых мощных двигателей человеческих мотивов, оно порождает артефакты и изменяет границы. Оно ущербно, так как по сути несет в себе зерно неполноценности. "Я заслуживаю лучшего". Являясь основным мотивом, оно, где-то на рассвете человеческой истории создало "вечные вопросы" и представления о конечных целях человека. Апофеоз человеческого тщеславия.
Следующие несколько абзацев будут содержать некое подобие антикосмогоний и антитеогоний. Эта часть текста может показаться человеконенавстнической. "Вы вообще-то животных любите? - Да я и людей-то не очень..." Но это ни в коем случае не "окончательный приговор" человечеству и тем более не точка опоры автора. Это очередная попытка поставить себя на место. Это очередная попытка сказать о том, что тщеславие не самый лучший мотив для создания нового свода религиозных догматов.
Суд свершился еще до пришествия Христа. Приговор вынесен - смерть. История последних десяти тысячелетий есть медленное сползание к пропасти, которое ускоряется с каждым новым столетием. Господь создал человека, потом ужаснулся созданному и решил исправить ошибку. Что такое десять тысяч лет для вечности? И что такое человек в череде тварей, уже созданных им? Суд свершился, последние десять или сто веков - это агония, изгнание из Рая не есть грехопадение с возможностью возврата к прошлому состоянию. Господь перепаял пару проводников и включил механизм самоуничтожения. Процесс пошел. Быть может сознание и разум есть только признаки (или побочные эффекты) идущего разложения. Самопознание есть саморазделение человека на "часть познающую" и "часть непознанную". Стремление к познанию часто сопровождается разрушением исследуемого объекта. Антропогенная деятельность человека несет разрушение, и только потом строительство. Изрытая карьерами и шахтами земля, опустошенные скважины, вырубленные леса, загаженные равнины. Многое из созданного идет на разрушение самого человека. Суда не будет. Господь покинул это место, нажав на клавишу "STOP". Он отойдет на несколько веков и, услышав взрыв, вернется. Он принял решение. По нашим жилам течет пластиковая взрывчатка, которая разъедает нас изнутри и выплескивается наружу. Кто знает, может Христос был простым экспертом, который был послан, чтобы подтвердить текущее состояние дел. Апокалипсис - настроение последних двух тысяч лет для европейского мироощущения. Апокалипсис, Суд и Царство Небесное. Небольшая поправка: Суда не будет. Апокалипсис пройдет при полном молчании неба.
Красные муравьи. От этого бегут все. Поток, который сжирает на ходу все, оставляя изглоданные пни и кости. Поток, который не может остановить ни вода, ни горящая нефть. Тупая мощь гонит первые ряды в воду и огонь, создавая мост из трупов, по которым идут остальные. Идут и смотрят только вперед. По поколениям, чьи жизни прошли во тьме невежества, в поисках, бесплодных и плодотворных, они бегут, попирая устаревшие знания, мораль и представления о мире. Человечество - бульдозер, единственная цель которого - смести на нет все, что было создано до него. Подготовить почву кладбищами, которые обозначают ход поколений. Для чего-то более лучшего, что придет после нас. Или просто для нового эскиза Создателя, он хочет нанести новый штрих на полотне Вселенной и стирает неверную линию. Человечество - ластик, ползущий по бумаге. Еще несколько мгновений (тысячелетий) и будет нанесен новый узор, более совершенный. Человечество, как ржа сожрет все, что есть. Божественная миссия, порученная нам свыше, состоит в сотворчестве. Но почему со-творчество это обязательно созидание? Молоток и зубило разрушают мрамор. Быть может наша помощь Господу и заключается в том, чтобы перетереть все созданное в пыль. Человечество - ассенизатор, кислота, удаляющая следы неудавшегося опыта (мира, последней/первой, второй попытки, возможности реабилитироваться в глазах сил еще более мощных). Разрушение наша суть. И не надо ограничивать себя.
Никого нет. Но мир действительно был создан. Как разметаются семена по равнинам. Ветер уносит их, но они падают на землю и растут. Летом зеленые, осенью желтеющие и опадающие. Но за ними никто не смотрит, как за розами в саду. Они растут сами по себе, без садовника. Как сорняк, не требующий ухода, дикий, колючий, ни на что не годный. Он засохнет осенью и тогда зимой им можно будет растопить дрова. Мир создан и оставлен без присмотра. Беспризорник. Бродяга. Есть чистые, приличные люди, в галстуках и пиджаках, которые хорошо пахнут и хорошо себя ведут. Есть бомжи, ночующие на вокзалах. У всех есть руки, ноги, голова. Организмы работают одинаково. Но кто-то может присмотреть за собой, а кто-то нет. Мир оставлен без присмотра. "А хоть трава не расти...". Или быть может Создатель действительно умер. Почему все решили, что за этим крохотным клочком земли должен присматривать Вседержитель? После Бруно заговорили о множественности миров на Западе. До этого это говорили на Востоке. Несовершенный демиург гностиков предполагал совершенный мир где-то далеко. Где-то, где нас нет. Под другими солнцами. Созданные более опытными подмастерьями. Этот покинут. Здесь никого нет. Небеса были полны, но всему приходит конец. Аппарат сократили и всех перебросили в другой офис. Законы управляющие этим миром есть. Они обладают достаточной инерционностью, для того чтобы этот мир шел в определенном допуске еще пару миллионов лет. Брошенные города. Быть может, ангелы спасали себя от какой-то заразы и покинули это место. Брошенные села в зоне Чернобыля. Катастрофа галактических масштабов, затронувшая суть и качество времени или пространства, сделавшая их жизнь невыносимой. Но христианство тщеславно, оно переназначило приоритеты и черни это понравилось. Пусть в грязи, но в божественной.
Наверное, хватит на первый раз. Дальше можно начинать детальную разработку. Придумать действующих лиц, создать новый ритуал и иерархию. На основе этого можно создать новую идеологию и необязательно антигуманного направления. К "канону", содержащему мрачные откровения о покинутом мире и отрицательной можно присовокупить комментарий противоположной направленности. Да, мир покинут и скоро развалится. Так давайте в эти последние дни жить дружно. Что-то вроде этого. Написать новые десять заповедей. Будда создал концепцию полного отрицания ценности человеческой жизни. Она есть только звено в череде сотен воплощений. Жизнь есть страдание, только бездеятельная и безболезненная нирвана есть спасение и единственный выход. Если идти прямо, до конца, то первый вывод какой можно сделать, это объявить абсолютную ценность самоубийства. Если бы Будда сделал это, то его учение не было бы столь популярным. Был сделан другой комментарий. Другой. О необходимости избавления от груза кармы. Жизнь как средство. Утилитарно, но не столь разрушительно. Признать полную бесцельность жизни и завязать с ней - такова была прямая от канона к комментарию. Но было добавлено лишнее звено, дорога немного удлинилась, но поменялось качество. Правда, при этом пришлось обосновывать, а точнее пользоваться традицией, для того чтобы подбить ее под новую схему. Лишнее звено в цепи рассуждений, лишний абзац в тексте.
Стремление к оправданию. В этой ситуации человек похож на плохого студента. "А сколько вам нужно?". У него есть исходные и ответ, который он хочет получить, а не тот, который получается, если сложить два и два. В случае философских рассуждений это всегда пять (навязчивая идея Шестова). Человек готов нагромоздить кучу слов, придумать десяток новых мифов, которые будут красиво звучать, сотню новых знаков, чтобы выехать на другую дорогу. Стремление к оправданию. Не к истине, а к противовесу собственным слабостям, собственным недостаткам. Вопрос, как "жало во плоти". Ответ, как то, что уже готово и нуждается в подкреплении. Создание новых символов между вопросом и ответом - сценарий, который чаще всего разыгрывается человеком. "Поиск истины".
Локальность и глобальность. "Нет ничего нового под луной". Старые песни о главном. Каждое поколение пытается решить глобальные проблемы об общих направлениях пути, о том, что было и что будет. Делается это на локальном материале, ограниченном местом и временем, локальными методами, обусловленными эпохой, традицией, местным жаргоном и личным опытом. В каждом втором тексте есть претензия на философию и решение проблемы. Чаще - указание на новое направление. Или еще чего-то, что прячется за лесом из ассоциаций, аналогий, метафор, подтекста, бесконечной кодировкой и интеллектуальной игрой. Локальные способы реализации могут привести к "провинциальности" ответа. Сколько было написано текстов о "природе человека", но кто может дать сколь-нибудь вразумительный ответ - почему в русле государственной политики людей убивать можно, а есть их нельзя? Цитата (полковник Куртц, "Апокалипсис сегодня"): "Они запрещают нашим солдатам писать матерные слова на вертолетах. Но посылают убивать людей". За точность не ручаюсь, но что-то вроде этого. Попытки найти конец нити в этом запутанном клубке заканчиваются еще одним узлом или петлей на чьей-нибудь шее. Вокруг "убивать можно, есть нельзя", "убивать можно, есть можно" или "низзя" ни то, ни другое можно придумать десяток оправданий в пользу того или иного. Окончательного "ответа" дать нельзя. Каждый раз прогнозировать ситуацию невозможно. Полностью отрицать возможности прогноза тоже, в особенности относительно вещей, создаваемых самим человеком. Прогнозирование самого человека - дело безнадежное. Попытки определить "цели" человека почти всегда отдают местной кухней. Они могут быть продиктованы идеологией, могут быть высказаны авторитетами текущей эпохи, переданы интерпретаторами авторитетов предыдущей. В большинстве своем они претендуют на "истину откровения", на то, что направляет людей из некоего первоисточника. Само творчество приобретает черты "богоданности", некоего дара, а его плоды становятся идолами. Но всеобщая провинциальность этих идеалов, попытки решить старые задачи новыми методами остается в любом случае. Можно замахиваться на небо топором, можно стрелять из ружья или автомата Калашникова. Можно запустить пару ракет стратегического назначения. Небу будет все равно. Создание нового мифа вряд ли приблизит человека к нему. Игра в слова, картины, скульптуры, лазерные диски, в стихотворные размеры - все это, безусловно, имеет право на существование. Как повод пообщаться в приятной компании. Как возможность блеснуть на приеме. Как способ удовлетворить тщеславие и обрести вес в обществе. Как возможность выжить людям, которые не приспособлены к нормальной жизни. Как способ очистки организма от шлаков навязчивых идей. Но может быть пора попробовать посмотреть на творчество и его продукты претензию на причастность к чему с той стороны, чему-то "вечному". Есть предложение успокоится, сесть, немного помолчать и сказать себе не очень приятные вещи, которые, заставят изменить курс движения и перечеркнуть, быть может, не один год жизни. Немного здорового цинизма, иронии, уместной и не глупой, отсутствие громких слов. За обычной застольной беседой. И необязательно быть светилом науки или культуры. Каждый из нас имеет како-то личный опыт, позволяющий с уверенностью говорить о вещах. Хорошее знание традиции не есть обязательное условие, для того чтобы избавиться от амбиций и трусости.
Михаил Булгаков. В девятнадцатом он написал "Грядущие перспективы". Потом десять лет войны с режимом, печка, в которой горят рукописи и шесть редакций "Мастера и Маргариты". Дневник поражений. Личная точка зрения автора. Мастер - это живой труп. Главу "Явление героя" можно было бы назвать "Явление мертвеца". Человек пишет роман, публикует его, подвергается гонениям, ломается и в конце концов приходит в психбольницу. У него нет имени, дома, он отказывается от любви женщины, от возможности изменить будущее. Это поражение. Концовка романа двойственна. Дом покоя, который он заслужил. В контексте начала эры среди евреев это означало склеп. Мастер заслужил склеп. Призрак перестал бродить с ключами по дому сумасшедших и рассказывать историю о несчастной любви. Булгаков хоронит своего героя дважды. Жизнь самого автора после 30-го года - протоколирование поражения. Война с режимом бесполезна. государство оперирует статистикой. Чем руководствуются по отношению к человеку мировые законы - не знает никто. Но признание своего бессилия перед ними не есть конец (жизни, культурного прогресса, научного прогресса, и т.д. и т.п.). Булгаков описал своего рода жизнь после смерти, он запротоколировал свою войну и свою жизнь после поражения в этой войне, свою судьбу и литературную карьеру. Пять или шесть редакций, двенадцать лет работы. То, что было в начале, едкая антисоветчина, с вполне типичным дьяволом и традиционной для Булгакова сатирой, переродилась в последних редакциях в продолжение книги Иова. Воланд не больше не дьявол, он посланник той стороны, он не вершит суд, он просто живет по законам той стороны. Мещане отделываются без особых вывертов, просто и понятно. Для тех, кто способен думать встреча с Воландом превращается в испытание. "Он не заслужил света, он заслужил покой". В этот раз Иов не вынес испытания. Его похоронили с миром. "Мастер и Маргарита" рождены бессилием сопротивляться законам общества и государства, они написаны на коленях, человеком, бросившим вызов и потерпевшим поражение. Он не заслужил света, он заслужил тихий склеп, вдали от шумных мавзолеев, в которых покоятся мужи, которых потомки назвали воинами духа. Был рожден текст, странный, местами страшный в своей слитности той и этой сторон, реальности и мира, в одинаковой степени содержащей рай и ад. Кривые зеркала, болезненные и жестокие фантазии. Текст, с расщепленной, так и не завершенной, концовкой. Единство той и этой стороны - это жизнь после смерти. Или, быть может, новой рождение. Кто знает? Тот, кто сможет придумать достаточно красивую и убедительную сказку (комментарий) для этого. Он не рассчитывал на то, что этот текст когда-нибудь дойдет до людей. От этого он получился откровенным. Воланд не есть дьявол в обычном понимании. Он не справедливый судья, наказывающий и дарующий. Он проходящий мимо. Наблюдатель. Когда-то в Палестине, заключив контракт с Господом, он обезобразил Иова. Еще один сценарий для богохульников: Земля - огромный инкубатор, где выращивают кандидатов, для более высоких миссий. Процент выхода полезного продукта - полтора десятка за весь жизненный цикл Земли. Истории Иова и Мастера - только фиксация неудач. Дьявол работает по контракту, он только выполняет грязную работу, которую ему поручает Господь. Вопрос не в новой сказке. Признание непознаваемости мира может перевести силы в другое русло, открыть новые, менее утомительные для народов пути. Новые миры, в которых коты не только говорят, но и закусывают. Бесконечный долбеж одних и тех "вечных" (последние две-три тысячи лет) вопросов ни к чему не приводят. "Напрасно совершать движение по кругу... Оставь это солнцу!...".
Мир не познаваем. Это можно прочувствовать, а можно продолжать дело предков и пытаться ухватить истину за хвост. Можно пройти через отчаяние и отказаться от опыта нескольких поколений, бывших до. И посмотреть, что получится. Обрести гибкость и начать все с начала. С другого начала. Не обязательно с верой в последующий конец. В его неизбежность. Быть готовым к переменам, как снаружи, так и изнутри. Перестать думать о прогрессе, о движении с определенным направлением. Движение имеет направление, только если имеет ориентиры. Это раз. Ориентиры часто становятся гвоздями, иногда обязывающими нас делать то, что противоречит нашему личному опыту. Это два. В этом абзаце нет намека на бунт и свержение того, что было установлено два или три поколения назад. Это три.
Бунт. То, что давно стало традицией. Поколение, не бунтовавшее в свое время или шумевшее слишком мало, или "потеряно" или "невыразительно". Конфликт "отцов и детей" - это уже классика. Шум, которым сопровождается очередное ниспровержение основ, теми, кому от пятнадцати до двадцати стал почти привычным. Еще один пик на кривой. Когда адреналина становится меньше, появляется семья и из-под кровати достают домашние тапки. Кто-то шумит, кто-то нет. На светофор все равно приходят вместе. У кого-то за этим "бунтом" стояло желание "людей посмотреть, себя показать". У кого-то просто хорошо провести время. Сколько было тех, кто шкурой прочувствовал несправедливость и нелогичность мира. Сейчас это похоронено и вряд ли кто-то из них признается в том, что было в пятнадцать или восемнадцать. Битва проиграна и каждый по-своему прячет концы. Или не прячет, считая опыт юности чем-то в порядке вещей ("вначале было неприятно, а потом прошло"). Молчание. Сам бунт обречен, сотрясание основ стало традицией. Ставить новых идолов вместо старых - этот цикл не закончится никогда. И всегда будут находится те, кто будут представлять эти всплесков тенденциями человеческого развития. Мир безразличен к человеку. В масштабах круговорота веществ все бессмертно. Бунтовать против этого бесполезно.
К истории войн. Взлеты и падения государств и культур. Подсчитать количество "культурных" и "научных" революций пытались не раз. Сейчас мы переживаем еще одну, компьютерную. При желании это можно покрасить как в белое, так и черное или быть "достаточно критичным" и раскрасить это в полосочку. Не в этом дело. Только одна деталь, без претензий на обобщающие выводы. Деньги есть общий знаменатель для всего, что существует в мире. Человек меряет, делить, отрезает, отдает. Потом берет что-то себе. Деньги могут быть эквивалентом всего. Деньги меряют мир. Информацию меряют байты. Отрывок из Священного Писания равен чуши, которая загружается с сервера новостей на адрес e-mail. Это не очередная претензия на революционную мысль. Тот, кто просечет эту тему первый, сможет низко стартовать и убежать достаточно далеко в тех новых условиях, которые только сейчас начинают формироваться. Для откровения, "отражающего ход вечности" и бредом каждого дня изобретен жирный знаменатель, который может становится знаком равенства - размер файла. Быть может это преувеличено, но цинизм по отношению к тому, что произносят и кто произносит уже нашел себе опору. Глобальная информационная сеть, гипертекст, WWW и множество других примочек, вроде NetScape Navigator, пользование которыми станут в следующие десятилетия такими же привычными, как телефон. Это не очередное пророчество, это констатация факта. Люди всегда делились на тех и других. На тех, кто имеет и тех, кто не имеет. Есть те, кто создает мифы, есть внимающие им. Есть те, кто пользуется ими. За последние пятнадцать лет технология выросла до уровня, когда их производство можно поставить на поток. И это относится не только к массовой культуре. Грань между оригиналом и копией стирается, возможности создания сколько угодно длинного ряда комбинаций увеличиваются с каждым новым поколением рабочих станций и настольных систем. Тех, кто пользуется мифами, всегда будет меньше. Те, кто хотят быть лучшими в этом деле, сначала должны потерять веру. Ад и рай на той стороне монитора и теперь мы можем создавать его по своему образу и подобию.
Человек вовлечен во множество игр. "Зуд телефонов, связки ключей". Работа, дом, круг знакомых, интересы. Системы координат, особенно в большом городе, меняются ежечасно и ощущать себя причастным к какой-то одной - значит рисковать набить себе шишку в другой. Кто знает, может гибкость при переходе из одной системы в другую есть одна из реальных задач, решаемых творчеством. Технарь, который не волочет в культуре, который видит в компьютере очередной кульман. Гуманитарий, который не хочет немного напрячься и отойти от старой формы работы видит вариант печатной машинки. Узкие спецы, не замечающие других людей. Нестыковки, от этого - колебания. "Хвала поэту и великая! А человек был дрянной..." Николай I по смерти Пушкина. Стоит ли работа на вечность того беспокойства, что причиняют гении окружающим? Стоит, скажут потомки, те, которые не были рядом. Может и стоит и может этот вопрос от зависти, но Лермонтов погиб из-за своего неумения уживаться. При всей своей гениальности.
Большие игры в большие цели. Не стоят выеденного яйца. Время съест половину краски и контекст и те, кто будут позже, придумают новый смысл для старых вещей. Виток искажений повторится снова и снова и ничего не будет изменено в общих рамках. К чему это? Жить где-то и когда-то не самое лучшее, что может случиться с человеком. Жить здесь и теперь чревато меньшими неприятностями.
Говорят, что новое время начинается, когда человек хочет этого. Новые времена, новые правила. Новый стиль жизни, может не новый, но уже порядком подзабытый.
Никто и никогда не узнает, зачем мы здесь. Нет веры, нет надежды и нет причины.
Величина, которая может иметь как плюс, так и минус, которая может менять направление, массу и силу вне зависимости от законов, господствующих в окружающем пространстве, отличающаяся полной непредсказуемостью поведения, способная как создавать, так и разрушать, как создавать свое, так и разрушать созданное в следующий момент.
Величина, способная к воспроизведению себе подобной.
Величина, способная к самоуничтожению.
"Хаос и страх. Я видел это в глазах других, что сновали туда и обратно, как и я, но я перешел рубеж и, остановившись, стал строить замок из грязи.
Они не замечали этого, а те, кто видели, смеялись, но когда пришло время долгой ночи, я открыл врата и они, увидев убежище посреди поля битвы, полного опасностей, устремились туда, чтобы найти успокоение в стенах сотворенного мной лабиринта.
Они поселились в стенах этого города и стали жить в нем, найдя покой. До тех самых пор, пока к ним не пришел страх от законов, направляющих их движение. Не в силах постигнуть их, они начали кричать о зле и несправедливости и дошли они до того, что объявили все лежащее вокруг делом рук Божьих.
Слышал я тех, чьи крики были криками бездомных детей, что искали пути к счастью на улицах, по которым ходили их деды.
Слышал я тех, кто, смирившись, шептали молитвы и шли в места удаленные, в те куда их деды не осмеливались ходить и заповедовали сынам не ступать туда.
Слышал я грохот обвалов старых домов, на месте которых сильные, разобрав старое до основания, строили башни, с которых потом взирали на остальных.
Слышал я и других, коих были единицы.
Горе вам, идущим до конца, в одиночку, познав бренность жизни и забвение живущих рядом. Горе идущим до конца, ибо там за стеной нет ничего и разобрав это последнее, не сможешь ты вернуться назад в затхлость, воняющую потом сгинувших в темноте невежества и высокомерных знаний поколений, мужчин и женщин. Горе тебе, ибо впереди тебя ждет то, от чего ты будешь спасать свой рассудок до тех самых дней, когда потухнет он, никому не осветивший дорогу.
В призывах пройдет вся их жизнь и жизнь их потомков. Я слышал их крики и буду слышать крики их детей и детей их детей, но ничто не сможет меня вернуть, ибо я уже на пути к тому месту, где будут стоять новые стены для тех, кто еще пребывает страхе неведения".