Шульчева-Джарман Ольга Александровна : другие произведения.

Сын весталки главы 4-5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Прежде чем он подошел к входной двери, та распахнулась, и навстречу Кесарию вышел еще один Кесарий, только бородатый и в длинном белом хитоне. Каллист испугался, подумав, что перепил вчера у Митродора лесбосских вин. -Шлама, ахи! - закричал второй Кесарий, подбегая к первому. Каллисту стало нехорошо, и он прислонился к стене гостиницы.
  ГЛАВА 4. О СТАРШЕМ БРАТЕ И БРАТЕ МОЛОЧНОМ.
  Рабы опустили богатые носилки на землю, Кесарий резко откинул занавесь и легко спрыгнул на каменную мостовую. Каллист выбрался следом.
  - На постоялый двор? Зачем мы сюда приехали? Задумал съезжать от Леонтия архиатра? - удивленно спросил он. - Старик обидится, не вздумай!
  - Тс-с. Не задумал я съезжать. Мы в гости.
  - Я что-то устал от гостей, - проворчал помощник архиатра. - Вчера Митродор, сегодня мы снова в гости... Всю неделю таскаюсь по пирам, а у меня же и обязанности есть.
  - Леонтий позволил тебе отлучиться, я просил за тебя, - ответил ему Кесарий, направляясь ко входу в роскошную гостиницу.
  Прежде чем он подошел к входной двери, та распахнулась, и навстречу Кесарию вышел еще один Кесарий, только бородатый и в длинном белом хитоне.
  Каллист испугался, подумав, что перепил вчера у Митродора лесбосских вин.
  -Шлама, ахи! - закричал второй Кесарий, подбегая к первому.
  Каллисту стало нехорошо, и он прислонился к стене гостиницы.
  - Шлама! - закричал Кесарий, заключая своего двойника в объятия и подводя его к Каллисту. (Шлама, ахи! Здравствуй, брат! (сир., арамейск.) Благодарю за бесценнную дружескую помощь в переводе здесь и далее в повести фраз на арамейский (сирийский) язык Dr Siam Bhairo и Anne Burberry (Exeter University)
  - Это - Абсалом, или просто Салом, мой брат, - радостно сказал он.
  - Брат? - потрясенно переспросил Каллист, глядя то на безбородого, то на бородатого Кесария.
  - Молочный, - раздался негромкий голос за спиной Кесария.
  - Господин Григорий? - обернулся в тревоге Абсалом. - Вы же обещали в постели лежать и брата вашего дожидаться! Ну вот, видишь, ахи,2 он не слушает никого, что ты тут будешь делать! - и он в отчаянии хлопнул себя ладонями по бедрам.
  - Да, молочный, Грига, молочный, - сказал Кесарий, обнимая невысокого, тонкокостного человека с редкой бородой и ранней лысиной, которая уже отчетливо определялась и резко контрастировала с молодыми чертами лица. - Я приехал с Каллистом, будем вдвоем тебя осматривать, лечить и убеждать следовать правильной диэте.3
  - Я здоров, - отмахнулся Григорий. - Здравствуй, Каллист! Я очень рад тебя видеть. Ты не крестился еще? А я вот уже пресвитером стал... - он тяжело вздохнул. - И сбежал, - добавил он, криво усмехнувшись.
  - Сбежал? - удивленно спросил Каллист.
  - Хватит, право слово, во дворе разговаривать, пройдем в дом, наконец! - потребовал Кесарий.
  Они прошли в комнаты, где остановился Григорий и единственный сопровождавший его раб, Абсалом. Беглец расположился в самой лучшей части гостиницы, с видом на море, и обстановка снятых им комнат говорила, что Григорий не нуждался в деньгах. Правда, стол был накрыт скромный - местное вифинское вино, жареная курица, свежевыпеченный хлеб и луковицы.
  - Ешьте, друзья мои, ешьте, - сказал Григорий, опускаясь в кресло. - Я не в силах ничего проглотить, кроме хлеба, намоченного в вине. Что за ужасное потрясение! Зачем я согласился на это! Теперь приходится бежать, обманывать нашу несчастную мать и сурового отца, лгать, что еду на воды...
  - Так ты все-таки не на воды? - сдвинул брови Кесарий. - Я-то решил, что ты передумал ехать в пустыню к Василию, и занялся собственным здоровьем.
  - Василий ждет меня, - со вздохом проговорил Григорий. - Как ты не понимаешь, Кесарий! Молитва, уединение, книги! Он меня ждет!
  - Подождет, - веско ответил Кесарий. - Не девушка.
  - Он - мой друг! - вспылил Григорий. - Ты не понимаешь, что такое дружба!
  - Григорий, мне кажется, у тебя сильная дискразия, - вмешался в разговор Каллист. - Тебе не следует сейчас напрягать свои силы.
  - Слышал? Ты слышал? Каллист, к твоему сведению, врач гиппократовой школы, если ты мне не доверяешь, как атомисту безбожному! - закричал Кесарий.
  - Я никогда не называл тебя безбожным атомистом, - прошептал Григорий, вжимаясь в кресло и накрываясь по самый подбородок толстым шерстяным покрывалом.
  - Не ты, папаша называл! - рявкнул Кесарий. - Ему онки Асклепиада как кость в горле! Еще бы он и разбирался в том, что говорит, совсем хорошо было бы!
  На несколько мгновений воцарилось молчание. Его снова нарушил Каллист.
  - Мне кажется, благоразумно сначала восстановить гармонию желчи и флегмы на водах, хотя бы здесь, в Астаке, а потом отправиться в уединение философствовать. Не думаю, что такое избыточное смешение флегмы и особенно черной желчи могут способствовать философской жизни.
  Григорий с тревогой смотрел на Каллиста и на брата.
  - И сколько времени мне придется пробыть на водах, Кесарий? - спросил он умоляюще.
  - Два месяца, я думаю, - заявил тот.
  - Месяц! - с неожиданной твердостью возразил Григорий.
  Они начали спорить, но победил Кесарий.
  - Полтора, и ни неделей меньше! - с каппадокийским акцентом произнес он.
  - Хорошо, брат мой, - вздохнул Григорий. - Я не хочу тебя опечаливать непослушанием твоему врачебному искусству.
  - Не только моему, но и искусству Каллиста, - уже более умиротворенно сказал Кесарий и обратился к Абсалому: - Салом, иди сюда, что ты стоишь у дверей, садись с нами за стол!
  - Нет-нет, я пойду, посмотрю, как там наши лошадки, - быстро сказал раб-сириец и вышел.
  - У меня есть письмо для тебя, Кесарий, - проговорил Григорий, доставая из корзины со свитками две вощеные таблички. - Черновик. Само письмо тебе в Новый Рим отправлено. Я подумал, что будет лучше, если ты его сразу прочитаешь.
  - Давай его сюда. Это папашино? - спросил Кесарий.
  Григорий молча и печально кивнул.
  - Та-ак... "Погряз в нечестии и роскоши... питаешься рожками свиными... живешь с козлищами... вот до чего тебя довели твои платоны и безбожные атомисты эпикуры..."
  - А разве христианам свинину нельзя есть? - встрял Каллист. - Я думал, только иудеям.
  - Это не та свинина, - коротко ответил Кесарий и продолжил пробегать глазами письмо: - "Подобает тебе, сын неблагодарный и блудный, слушаться отца своего, ибо в самой Троице Отец есть больше Сына по чести, достоинству божества и самому имени Отца..." Что это за ересь? - прервав чтение, обратился он к Григорию.
  - Ну ты что, отца разве не знаешь? - тяжело вздохнул Григорий, полудремавший в кресле. - Он всегда так пишет, если мне не поручает. Я-то тебе от его имени с условными знаками всегда пишу, как мы договорились...
  - Отца-то я знаю, - перебил Кесарий. - Дикая маслина, привитая к благородной, и разросшаяся так, что благородную своими ветками закрыла. А вот ты как не уследил за ним, богослов?
  - Что? - подпрыгнул Григорий, сбрасывая остатки сна. - Там разве богословие есть?
  Он схватил письмо и начал его перечитывать.
  - Папаша случайно не подписывал четвертое определение Сирмийского собора?4 - поинтересовался Кесарий. - Арианское. Это омии 5, если я не ошибаюсь.
  - При мне - нет, - растерянно произнес Григорий. - Я бы проследил.
  - Судя по этому тексту, он с ним познакомился и вполне одобряет, - заметил Кесарий.
  - О, святые мученики! - схватился Григорий за голову. - Он все-таки подписал его! То-то эти монахи вокруг него крутились! Что сейчас начнется! Да его низложат! Ехать домой, скорее ехать! - он порывисто выбрался из кресла, роняя шерстяное покрывало.
  - Стой! - схватил его за руку Кесарий. - Ты себя убьешь, потакая отцу!
  - Кесарий, брат мой, - проговорил Григорий, и на бледном лице его выступили алые пятна, - Кесарий! Вернемся вместе! Не оставляй меня одного!
  - Ты что, Григорий? - уже не горячо, а тихо и холодно проговорил Кесарий. - Не ради ли моего возвращения ты затеял этот театр с письмом?
  - Нет, клянусь тебе, нет, я не знал, что там, в письме! - заламывая руки в отчаянии, воскликнул несчастный пресвитер.
  - Точно? - остывая, но все еще с подозрением, спросил Кесарий.
  - Нет, клянусь, нет! - горячо воскликнул Григорий. - Умоляю, поедем! Неужели императорский двор тебе дороже брата?
  - Не дороже, - ответил Кесарий. - Поехали со мной в Новый Рим. Там не будет папаши, а твои блестящие риторские способности принесут тебе и славу, и, думаю, ты даже откроешь свою риторскую школу.
  - Я не могу ехать в Новый Рим, - резко ответил Григорий. - И вот что я тебе скажу - я вовсе не должен умолять тебя возвратиться в Назианз! Я могу тебе приказать, как старший брат! Я тебе вместо отца, когда он отсутствует!
  Кесарий остолбенел от таких слов брата и некоторое время молча глядел на Григория. Потом, громко ругнувшись по-каппадокийски, он выскочил за дверь и хлопнул ею так, что она чуть не упала с петель. Григорий рухнул в кресло. Он был близок к обмороку.
  Каллист склонился над ним и взял его за запястье.
  -Григорий, у тебя пульс быстрый и высокий. Я думаю, кровь надо пустить, - осторожно сказал он.
  - Давай, - неожиданно и с отчаянием согласился Григорий. - Если все близкие мне кровь пускают, то почему бы и тебе так не сделать...
  Каллист несколько растерялся, но все-таки достал хирургический нож и, подвинув глубокое медное блюдо, взял полулежащего Григория за левую руку и сделал точный маленький разрез на сгибе локтя. Густая, похожая на старое вино, темно-алая струйка побежала вниз, каплями застучала по меди.
  - Вот и все, - сказал Каллист, перевязывая страдальцу локоть. - Выпей-ка вина теперь.
  Он подал ему чашу, и Григорий послушно выпил разбавленного вина.
  - Спасибо тебе, прекрасный Каллист6, - слабо улыбнулся Григорий. Его бледное лицо слегка оживилось. - Тебе не зря дали это имя! Кесарий много рассказывал о тебе...
  - Кесарий? - встрепенулся Каллист. - Мне кажется, он прав, и тебе не стоит ехать домой, а лучше на воды... или в Новый Рим.
  - Кесарий очень добрый, - вздохнул Григорий.
  Каллист с удивлением уставился на него. Меньше всего он ожидал сейчас услышать такое от старшего брата Кесария.
  - Ну да, он же очень добрый человек, просто вспыльчивый. И меня он очень любит, поэтому так волнуется обо мне. Просто у него нрав, как у нашего отца. С этим ничего не поделать...
  Григорий вздохнул.
  - А ты не собираешься креститься? - неожиданно спросил он Каллиста.
  - Нет, - честно ответил Каллист. - Я - последователь божественного Плотина.
  Григорий закивал с пониманием.
  - Но я хотел бы узнать о христианстве побольше, - добавил Каллист. - Мне очень интересно, как вы учите о Триаде. Как я понимаю, Плотин и христиане в этом близки.
  - Триада... о, если бы я разрешился от оков этой плоти и оказался навсегда там, где моя Триада...- вздохнул Григорий. - Ведь кто сумел с помощью разума и созерцания, отвергнув это плотское облако, соединиться с Богом, насколько это возможно человеческой природе, тот безгранично счастлив - как восходя здесь, так и становясь богом там. И это - дар истинной философии! Мы становимся выше той двойственности, что характерна для материи, и приходим в единство, что зримо очами ума в Божественной Троице.
  - Клянусь Гераклом, Григорий! - потрясенно произнес Каллист. - Конечно, тебе надо в уединение... только сначала на воды, конечно. Здоровье поправить. Ты же ведь тоже последователь Плотина? А экстаз у тебя был хоть раз? Когда становишься из многого - единым, когда исчезает, как он пишет, всякая двойственность, и созерцая, становишься одним с созерцаемым, и уже не созерцаешь, но сливаешься с ним воедино, и великий Свет льется от Первоначала...
  - Да, Каллист! Свет! Бог есть свет, и свет высочайший, - Григорий приподнялся в кресле и простер в риторском жесте перевязанную у локтя руку. - И всякий другой свет есть лишь некая слабая Его струя и отблеск, достигающий земли. Он положил тьму покровом своим, чтобы нелегко было видеть омраченной природе сокровенную его красоту, которой немногие достойны, а только очищенный ум мог приближаться к Чистейшему... Христос назвал себя Светом мира, а мы - его ученики. Мы тоже должны светить всему миру, содержа слово жизни, то есть животворную силу для других.
  Каллист внимательно слушал Григория.
  - Вы считаете, как я понимаю, что надо стремиться очистить тело, а не отложить его совсем? - спросил он. - Это мне близко. Иначе бы я не стал изучать врачебное искусство.
  - Мы должны очищать себя целиком - мы приносим себя Богу целиком, словно жертву всесожжения. Око, осязание, вкус, гортань, голову, руки, ноги, чрево, нервы, чресла... Отдаем себя целиком, чтобы воспринять обратно целиком, чтобы священнодействовать собственное спасение.
  - То есть вы тоже готовитесь на смерть? Но вы же отрицаете самоубийства? - спросил Каллист.
  - Нет, мы не лишаем жизни себя, но следуем за Христом, - произнес Григорий. Глаза его стали светлыми. - Для тебя не секрет, да и ни для кого ни секрет, что Он умер как преступник, жестокой смертью - принося себя в жертву за нас. И для него я и живу, для него я говорю, Он - Бог мой, Свет Отца, Слово великого Ума, превосходящий всякое слово!
  Григорий, словно почувствовав в себе силы, привстал, и, опираясь на стол, на котором стояли наполненные чаши с вином (Кесарий и Каллист не успели к ним притронуться) заговорил горячо, словно молясь у жертвенника:
  - О, высочайший Свет от высочайшего Света, образ бессмертного Отца и печать Бога безначального, податель жизни, создатель, все, что есть и будет - все живет для Тебя! Ты, Сын Божий, Премудрость, Слово, Сила, Пастырь, Агнец и Жертва, Бог, равный Отцу, Человек и Первосвященник, приходящий к чистым и делающий человека богом! Приди к нам! Исцели, о великий Спаситель!
  Он простер руку и взял вставшего с благоговением рядом с ним Каллиста за запястье.
  - Прииди к нам и исцели, - проговорил Каллист, повторяя слова Григория, касаясь своей щеки, как делал при молитве его дядя.
  Они молча сели и, склонив головы, пребыли в молчании.
  +++
  Кесарий в гневе выскочил наружу и, не зная, куда направиться, пошел быстрым шагом в сторону реки. Было холодно, дул пронизывающий ветер, и разгоряченный от спора каппадокиец быстро остыл. Кесарий вспомнил, что оставил плащ у Григория, но он был слишком разозлен, чтобы сейчас возвращаться туда.
  - Рыбки не хотите купить? -спросил кто-то и добавил: - Свежая рыбка, только что из реки.
  - Фотин?! - удивился Кесарий.
  - Я самый, - сказал молодой человек без бороды, которого в насмешку в Никомедии звали "кибелиным жрецом" - скорее всего, он был евнух. - Встретились с братцем? Он на постоялом дворе остановился. Но я никому не сказал, я - могила.
  - Уф, догнал, - Абсалом накинул на плечи Кесария плащ. - С ума сошел, ахи, так выскакивать на холод? Зима ведь!
  Кесарий промолчал.
  - Рыбу давай, я всю твою рыбу куплю, - деловито сказал Абсалом, обращаясь к Фотину. - Господину Григорию ухи приготовлю, а то он совсем ничего не ест. Только молится. И ты, ахи, зря его обижаешь, - продолжил он, беря за плечо Кесария. - Отец на него кричит, теперь ты кричать стал. А он и правда тебе старший брат. Все-таки нужно уважение проявлять.
  Кесарий молчал.
  - Ладно, пошли назад, - промолвил он, наконец, поворачиваясь спиной к реке. - И правда, холодно. А ты, Салом, старше нас всех, даже Григория.
  Абсалом улыбнулся.
  - Я пойду уху готовить, - сказал он. - И с Фотином рассчитаюсь.
  Провожая взглядом Кесария, спешащего в гостиницу, Фотин спросил Абсалома:
  - Ты брат ему?
  - Молочный, - не сразу ответил Абсалом.
  - Молочный... - повторил со странной интонацией Фотин, то ли сочувствуя, то ли возмущаясь. - Вот то-то и есть... Так ты - раб, выходит? А мать твоя - сириянка?
  - Да, - отвечал Абсалом. - Ее Мирьям зовут. Я - раб мар Григория, и она тоже. А Кесарий и Григорий младший - сыновья мар Григория.
  - Ни то, ни это особенно не сладко, как вижу, - присвистнул Фотин. - Я-то - бывший раб, я все понимаю.
  - Пойдем, ухи поедим, я тебе лошадок покажу, славные у нас лошадки, - сказал Абсалом, и они пошли с Фотином в сторону кухни, откуда доносились голоса рабов и валил густой дым от топившейся печи.
  ... Кесарий вошел в комнату и осторожно закрыл за собой дверь.
  - Грига, я вернулся, - заявил он, и, встав позади кресла брата, шутливо схватил Григория, словно не давая тому встать. - Как ты, больше не хочешь власть отцовскую надо мной употребить?
  - Кесарий, самый лучший из братьев! - радостно воскликнул Григорий. - Давай же, наконец, садись за стол!
  - Погоди, а что это у тебя с рукой? Каллист? Что здесь случилось? - взволнованно произнес Кесарий, заметив пятна крови на хитоне Григория.
  - Искусство врачевания Каллиста придало мне новые силы, - заметил Григорий.
  - Григорию стало нехорошо, я кровопускание небольшое сделал, - нехотя ответил Каллист. Рабы уже все убрали, и он не хотел, чтобы Кесарий узнал о происшедшем. Последователи Асклепиада имеют свое мнение о том, как и когда проводить кровопускания.
  - Каллист... - Кесарий растерянно перевел взгляд с брата на друга.
  - Со мной все хорошо, я уже и вина выпил, и Триаду с Каллистом обсудил, - торопливо перебил его Григорий. - И на воды я поеду. На две недели. За это время отца не низложат, я надеюсь. Напишу ему письмо.
  - Да, ты говорил, что найдешь, с кем мне поговорить о христианстве, Кесарий, - поспешно подхватил Каллист. - Уже не надо искать, беседа с Григорием убедила меня, что христианское учение заслуживает большого внимания.
  Кесарий рассмеялся, как человек, с плеч которого неожиданно упала тяжелая глыба.
  - Так я Григория и имел в виду! Мы с ним договорились тайно встретиться в Никомедии, поэтому я свое имя и скрывал.
  - Чтобы нашему отцу не донесли, - добавил, пряча в бороде улыбку, Григорий.
  - И еще омовение Митродора в честь Асклепия, и пир, и все такое... ну, ты ведь уже понимаешь, что у нас дома творится, Каллист?
  - Понимаю, - кивнул тот. - Боюсь, что тебя узнали все-таки. Ты заметный.
  Григорий расхохотался первым, потом к нему присоединился и Кесарий. В это время вошел Абсалом, сопровождаемый рабами, и несущий свежую уху и жареную рыбу. Все четверо весело принялись за еду - Кесарий уговорил молочного брата сесть с ними за стол, а потом предложил сыграть в сенет, египетскую игру странными фигурами со звериными головами. Григорий и Каллист отказались, и начали снова обсуждать Плотина, свет и Триаду, а Салом и Кесарий начали сражение на большой расчерченной доске. Они сыграли вничью и были очень рады. Можно было бы продолжить, но уже становилось поздно, а завтра Григорий должен был выехать в Астак на воды.
  - Кесарий, - сказал Григорий, когда друзья прощались, - я хочу попросить тебя сходить на огласительные беседы вместе с Каллистом. Ему будет непривычно отправиться туда одному, он совсем не общался с христианами... ну, ты меня понимаешь...
  - Попросить? Не приказать, как старший брат и отец? - засмеялся Кесарий. Григорий виновато улыбнулся в ответ.
  - Ладно, схожу, - ответил Кесарий. - А ты папаше скажешь, что я катехуменом8 стал. И мама тоже будет рада, я думаю.
  
  
  ГЛАВА 5. О БОГОСЛОВИИ, КАПУСТЕ И НИКОМЕДИЙСКОМ РЫНКЕ.
  Никомедийский рынок гудел, словно тысячи бубнов в руках у фригийских танцовщиц. Верблюды и мулы, навьюченные мешками и корзинами всех видов и размеров, возвышались над суетой торговых рядов, а ослы увеличивали эту суету, то и дело упрямо преграждая путь мужчинам и женщинам, свободным и рабам, грекам и варварам, христианам и эллинам, и издавая при этом торжествующий рев.
  В шумной, пестрой, многоголосной и многоязычной толпе были и вифинцы из приморских деревень, и греки, по особому покрою хитонов которых было невозможно не угадать в них жителей острова Кос, и большеглазые высокие сирийцы в цветной одежде, и молчаливые тонкокостные и смуглолицые египтяне, и болтливые критяне, и жутковатые аравийцы, похожие на больших невеселых обезьян. Порой в толпе мелькал и римский профиль.
  Темнокожие нубийцы, верхом на пегих толстоногих лошадках, с бичами у седел, следили за порядком на столичном базаре. На их лицах было спокойствие, делающее честь любому индийскому гимнософисту. Как видно, они от утробы матери уже имели то блаженное и покойное состояние, к которому стремились мудрецы их белокожих соседей, эпикурейцы и стоики - им не нужно было прилагать усилия, чтобы достичь атараксии или апатии.
  Не поколебался их покой и тогда, когда в овощных рядах раздались истошные крики:
  - А я говорю: не было, не было, не было!
  Народ, привлеченный неистовым криком, заторопился к лавке зеленщика. Высокий, сухопарый грек намертво, подобно парфянскому псу, вцепился в покупателя своей капусты. Тот лишь беззвучно раскрывал рот и был похож на вытащенную удочкой из воды рыбу. Судя по профилю и одежде, эта незадачливая рыба была из реки Тибр.
  - Не было! Не было! - верещал продавец капусты. - Понял меня? Не было!
  - Да отстань ты! - неожиданно забасил римлянин с сильным акцентом, и в нем сразу пропало сходство с рыбой, зато появилось что-то, роднящее его с капустными кочанами, попадавшими на землю с прилавка. - Что ты привязался? - он добавил в свою коверканную греческую речь несколько крепких латинских словечек. - Ego dicere quantum pretium caulis tuum? Я говорить - сколько цена капуста твой?
  (Благодарю за бесценную помощь в переводе здесь и ниже фраз на латинский язык Александрову Татьяну Львовну (ПСТГУ)).
  
  - Капуста?! Мне ли продавать капусту нечестивому савеллианину?!- завопил пуще прежнего продавец. - Убирайся отсюда!
  При этом он не выпускал рубаху покупателя из своих худых и жилистых рук.
  Нубийцы, наслаждаясь атараксией, смотрели в сторону горизонта, где за Иерусалимской пустыней и желтыми песками дельты Нила лежала их знойная родина.
  - Что здесь происходит? - любопытствовали новые зеваки у стоящих в первых рядах. - Нам не видно! Вы посмотрели, уступите место!
  - Он дал ему за капусту четверть динария, и хотел сдачи. А тот говорит - не было четверти динария! Вообще ничего не было!
  - Не было! - донеслось от корзин с капустой. - Было, когда не было! Было, было, было, было!
  - О, это ужасно, - вздохнула пожилая римлянка в темной столе, обращаясь к своим рабыням, несущим корзины с покупками. - Как хорошо, что завтра мы уезжаем из этого варварского места! О чем они спорят, Фото?
  - Он говорит, госпожа Туллия, что было, когда не было, - с готовностью начала объяснять хозяйке молоденькая рабыня.
  - Безумие! Как это называется у греческих врачей - френит! Безумцам разрешают здесь торговать на рынках! Omnes Graeculi in controversias  morbosi sunt. Omnes loquuntur, nemo laborat. Homines ineptissimi! 3
  - Не было! - тем временем кричал владелец капусты, которого добровольцы из толпы уже смогли оттянуть от покупателя.
  - Не было, прежде чем произошел! Было время, когда Сына не было! А ты сливаешь! Сливаешь! Как Савеллий нечестивый! Не смей сливать! Пустите меня! Я ему покажу, как сливать Божество!
  - Эй, почтенный! - обратился к нубийскому философу-диогмиту высокий черноволосый молодой человек. - Ты что, не видишь, что у тебя под носом делается? Смертоубийство!
  - Не извольте беспокоиться, - пробасил нубиец-диогмит сверху на прекрасном греческом языке. - Здесь такие споры - дело привычное. О богах христианских спорят. Об отце и сыне. Поспорят - и разойдутся. Никакого смертоубийства. Сами-то как изволите думать - было или не было?
  - Не твое дело, - отрезал молодой человек, и хотел идти, но его уже обступили.
  - Пусть каппадокиец скажет нам, было или не было! - сурово загнусавили слева.
  - Пусть скажет! - язвительно протянули справа.
  - Они хитрые, каппадокийцы!
  - Змея, говорят, одного каппадокийца укусила - и померла. Отравилась!
  - Так было или не было?
  - Да, скажи нам! Скажи! - подбежал к растущей заново толпе какой-то вертлявый человек с длинными, по-женски уложенными волосами.
  Его товарищ в пестром плаще мима запрыгнул на прилавок и запел:
  Не всегда был Бог Отцом,
  Было время - был один Он,
  Не был Он еще Отцом,
  Позже стал Отцом.
  Не всегда с ним был и Сын,
  Сын был создан из не сущих,
  Все, что есть, что Бог создал,
  Из не сущих создано.
  Даже Слово Божие
  Из ничто Им создано!
  Было, когда не было,
  Было - Слова не было,
  Прежде, чем Он начал быть,
  вовсе Сына не было.
  Сын был Богом сотворен,
  Из не сущих создался,
  Он начало возымел
  Бога изволением.4
  - Александр! - раздался голос из толпы. - Наконец-то я тебя нашел! Эти треклятые верблюды...
  Каллист, подобно непутевому ученику Сократа - Алкивиаду, спасающемуся от погони, отчаянно прокладывал себя проход в толпе. В руке у него, в отличие от Алкивиада, не было копья, но выглядел он более чем внушительно. Плечами врезавшись в плотно обступивших Кесария людей, раздвинув мясника и женоподобного мима, он схватил товарища, как Зевесов орел - Ганимеда, и утащил его от рыночных богословов.
  Через несколько минут они оказались в тихом месте рынка, где никто уже не спорил о времени рождения, а на черном бархате прилавков лежали золотые и серебряные украшения.
  - Давненько я не был на базаре, - вытер пот со лба Каллист.
  - Надо было нам взять носилки, по шесть рабов на каждые. И еще с глашатаем - чтобы оповещал благочестивых жителей Никомедии о том, что Каллист и Кесарий, врачи, направляются на беседы для катехуменов в храм святого мученика Анфима! - язвительно сказал Кесарий.
  - Что это там они кричали, эти безумцы? - спросил Каллист.
  Кесарий откинул волосы со лба, и ничего не сказал.
  - Это христиане? - продолжал Каллист.
  - Ты спросил, чтобы мне еще стыднее стало? - резко ответил каппадокиец.
  - Нет, что ты, - смутился его друг. - Я просто очень путаюсь во всех этих учениях... Это кто были? Никейцы?
  - Нет, что ты...Ариане, - смягчившись, ответил Кесарий. - Судя по всему, аномеи. Они учат, что Сын неподобен Отцу, совсем другой. Между ними пропасть... Хотя кто их на рынке разберет, может, они и омии...
  - А что сливал этот капустник-латин?
  - Не знаю, что он там слил, но продавец обвинял его в том, что он не делает различия между Отцом и Сыном, следовательно, сливает Троицу в одно. Как Савеллий Ливиец сто лет тому назад, - обреченно продолжал Кесарий.
  - Да...Как это ты в этом разбираешься...А мим кто?
  - Омий. Наверное. Они говорят, что Сын - подобен Отцу, но не полностью, как творение может быть похоже на создателя. Вообще-то омии уклоняются от определений. Шут с ним, с мимом. Скорее всего, он просто мим и не более того.
  - А еще кто есть?
  - Омиусиане. Говорят, что Сын - подобен по сущности Отцу. Омиусиос.
  - А никейцы? Это вы с Григорием?
  - Ну, не только мы с Григорием...- улыбнулся Кесарий. - Мы молодые еще...Есть старшее поколение. Самый старший - Афанасий, епископ Александрийский. Осий Кордубский - он уже умер... Аполлинарий... Был еще Александр Александрийский - в его доме воспитывался молодой Афанасий. Меня мать Александром в его честь назвала.
  - Вот как! А я подумал про Великого, Македонского. А что говорят никейцы?
  - Что Сын - единый по сущности с Отцом. Омоусиос.
  - То есть, как Савеллий?
  - Нет, - замотал головой Кесарий, разбрасывая густые пряди своих темных волос. - Совсем нет! Усия - что, забыл - у Аристотеля - это сущность. Сущность - да, у них одна. А сами они - разные. Савеллий, наоборот, говорил, что Отец и Сын - одно и тоже.
  - Что ты сердишься? Тебе понятно, а мне нет.
  - Да уж, мне кажется, тебе зато с христианами все понятно...
  - Мне непонятно знаешь что? Мне непонятно, что вы этим друг другу доказываете, и откуда знаете, что является правильным. Вам вестники приходят, или вы философствуете? Ну, станешь ты верить, что Сын - лишь подобен, и что? Или что было время, когда его не было? Что в твоей жизни изменится? Ведь Сын - это Иисус? Так?
  - Так.
  - Человек?
  - Не только.
  - Потом Богом стал?
  - Богом Он всегда был. Человеком - стал...А, вот мы пришли - сейчас послушаешь Пистифора, говорят, он хорошо объясняет. Не на рынке же христианство изучать!
  Над тихой городской улочкой возвышалась каменная церковь мученика Анфима. На ее кровле был позолоченный крест, а над распахнутыми дверьми - тоже позолоченные изображения креста.
  - Григорий так возмущается этими уличными спорами! Знаешь, он же такой ранимый, и потом - он ко всему прочему, поэт. Он как-то в Новый Рим приезжал меня навестить - якобы уговаривать вернуться в Назианз. Папаша только под таким видом его отпускает. Простудился, как всегда, по дороге. Пошли мы в Констанопольские бани. Входим в кальдариум, а банщик ему: "Сын - тварь, как и прочие твари! Ктисма!" Аномей попался. У нас в Константинополе полно омиев обычно... Мой Григорий взвился на дыбы. Раскраснелся весь, охваченный справедливым возмущением и риторским пылом. Чуть его удар не схватил. Пришлось пиявки ставить. Думал, кровь пускать придется, хоть я и не люблю эти кровопускания... но ты правильно ему кровь пустил тогда, - поспешно добавил Кесарий, и продолжал: - Григорий терпеть не может, когда простолюдины с умным видом при нем чушь городят. Пришлось вести его в императорский зверинец, чтобы отвлечь. Смотрели на дрессированных слонов и медведицу. Он радовался, как ребенок, потом слово написал, о высоте человеческого разума и достоинстве человека перед прочими творениями. Могу дать почитать - я переписал себе. Там такое есть:
  "Страшная медведица ходит на открытом воздухе,
  Сидит на судейском троне, словно некий умный судья,
  Держит в лапах, как можно подумать, весы правосудия,
  И зверь кажется имеющим ум.
  А ведь это человек научил его тому, чему не научила природа!"5
  - Он прирожденный ритор, твой брат.
  - Его же в Афинах насильно удержали, хотели, чтобы он преподавал там.
  - А почему он не остался?
  - Он любит уединение, размышление, молитву...Он никогда не хотел быть ритором. Василий уговорил. А сам сбежал.
  - Как?
  - Уехал тайком на корабле. Уговорил Григория остаться, и уехал. Такое впечатление, что он от брата моего с его факелом дружбы попросту устал. Поэтому я против, чтобы он в Понт ехал к Василию... Что это мы все стоим у входа? Все вошли уже, а мы все про медведицу, да про Василия. Ты же сам хотел узнать, в чем заключается наше учение о сотерии6.
  - Послушай, - заколебался Каллист. - А ты уверен, что мне можно в ваш храм? Туда же, бывает, не пускают нехристиан?
  - Ну да, но только на Евхаристию. А сейчас не Евхаристия. Евхаристия по утрам в воскресенья и дни памяти мучеников. На Евхаристии и мне нельзя присутствовать.
  - Как так?! Ты же христианин!
  - Я же не крестился еще. Считается, что я катехумен. Оглашенный. И долго им буду еще. Крещусь, когда помирать буду, не раньше. Здесь как раз для таких беседы проводятся. Основы вероучения, подготовка ко крещению. Называется - "оглашение". Как раз, что нам с тобой нужно.
  - А я кто?
  - Ты...интересующийся. Внешний, это называется. Заходи же, пожалуйста.
  Они нырнули в полумрак базилики. Там уже было полно народа - кто-то сидел на скамьях, кто-то - на полу, на подоконниках. Несколько матрон и юных девушек чинно расположились поодаль. Одна из девушек оживленно что-то объясняла своей подруге, показывая на изображения молодого пастуха с овцой на плечах и дельфина в морской пучине. Из-под ее светлого покрывала выбивалась огненно-рыжая прядь.
  - Окиронея, дочь кентавра, - пробормотал Каллист. Ему показалось, что где-то уже ее видел.
  - Впишите ваши имена, - передал список кто-то из переднего ряда.
  Ах да - она тоже была на берегу Сангария во время купания Митродора. Он вписал свое имя и передал вощеную дощечку Кесарию. Они сидели на полу, от масляного светильника над их головами бежали по бесконечному кругу тени. Было холодно.
  - А когда все начнут молиться, мне что делать?
  - Мы же говорили об этом - раз ты не можешь сказать, что искренне веришь во Христа, то зачем тебе притворяться, что ты молишься? Будешь спокойно сидеть, и все.
  - А если меня кто-то узнает, Кесарий?
  - А если меня кто-то узнает?
  - Извини, Александр... Кто эта рыжая девушка там, слева? Не знаешь?
  - Ты за этим разве сюда пришел, а? - повернулся к нему заросший бородой сосед. - Держи глаза долу и обуздывай плоть.
  - Я не с тобой разговаривал, кажется, - ответил Каллист.
  Бородач смерил его взглядом и, отвернувшись, забормотал что-то.
  - Не знаю, - шепотом ответил Кесарий. - Разве это я в Никомедии живу?
  - Тише! - зашипел ему в ухо кто-то сзади. - Отец Пистифор идет!
  
  
  "Какая холодная эта зима! Так сказала нянюшка сегодня, и велела одеть теплую тунику, а не ту, что подарил папа... Папа велел говорить, что это подарок от него и новой мамы - но она-то знает, что новых мам не бывает! Это только какая-то глупая девочка из одной истории спросила подружку - почему у них теперь стали такие вкусные пироги? И добавила - у вас теперь кухарка новая или мама новая?
  
      Эту историю она читала в каком-то учебном свитке, тогда она была совсем маленькой, еле доставала до скамьи. Папа тогда ждал к обеду своих гостей, и отдавал распоряжения кухарке, а она теребила его за длинную тогу и спрашивала - "Где мама? Где мама?" Чтобы она не плакала, папа дал ей поиграть каким-то старым свитком. Она тогда быстро угомонилась и потом кто-то из гостей случайно наткнулся на нее в саду - и удивленно воскликнул: "Боги! Леонид! Твоя дочь умеет читать! Ей нет еще и пяти!".
  
  Но свиток начинался не с этой истории. Она помнила наизусть слова, с которых он начинался. Слова сложились из непонятных значков сами, и она так и не поняла, как она научилась читать.
  
  "...благородством и возвышенностью духа он настолько превосходил и Леонида, и чуть ли не всех царей, правивших после Агесилая Великого, что, не достигнув еще двадцати лет, воспитанный в богатстве и роскоши своей матерью Агесистратой и бабкой Архидамией, самыми состоятельными в Лакедемоне женщинами, сразу же объявил войну удовольствиям, сорвал с себя украшения, сообщающие, как всем казалось, особый блеск и прелесть наружности человека, решительно отверг какую бы то ни было расточительность, гордился своим потрепанным плащом, мечтал о лаконских обедах, купаниях и вообще о спартанском образе жизни и говорил, что ему ни к чему была бы царская власть, если бы не надежда возродить с ее помощью старинные законы и обычаи".
  
  Слова были сложными и цеплялись друг за друга. Она читала неделю первую строчку. Надо же, у кого-то были и мать и бабушка одновременно. Наверное, греки. У них красивые греческие имена, как и у нее. Может быть, это их родственники, которые могут скоро приехать? К папе приезжает так много разных людей. Может быть, Агесистрата и Архидамия похожи на ее греческую нянюшку, которая так смешно выговаривает латинские слова, но печет такие вкусные лепешки? Ведь этот кто-то уже достиг двадцати лет и хочет жить по-спартански.
  
  Про Спарту папа часто говорил. Не ей, а своему управляющему и секретарю. "Вот у нас в Спарте было так..." - начинал он, и они почтительно кланялись, пряча улыбки. Наверное, они рады, что есть Спарта. Там цари ходят в потрепанных плащах и спят на голой земле, а их матери с бабушками не говорят им одеться потеплее. Потому что они все понимают.
   "Выслушав сына в первый раз, Агесистрата испугалась и стала убеждать его бросить начатое дело - оно, дескать, и неисполнимо, и бесполезно. Но Агесилай внушал ей, что начатое будет успешно завершено и послужит общему благу, а сам царь просил мать пожертвовать богатством ради его славы и чести. Ведь в деньгах ему нечего и тягаться с остальными царями, раз слуги сатрапов и рабы наместников Птолемея и Селевка богаче всех спартанских царей, вместе взятых, но если своею воздержностью, простотою и величием духа он одержит победу над их роскошью, если установит меж гражданами имущественное равенство и введет общий для всех образ жизни, то приобретет имя и славу поистине великого царя. Обе женщины зажглись честолюбивыми мечтами юноши и настолько переменили свое мнение, были охвачены, - если можно так выразиться, - столь неудержимым порывом к прекрасному, что сами ободряли и торопили Агиса; мало того, они созывали своих друзей и обращались к ним со словами убеждения, они беседовали с женщинами, зная, что лакедемоняне издавна привыкли покоряться женам и больше позволяют им вмешиваться в общественные дела, нежели себе - в дела домашние".
  
  - Что ты делаешь здесь, Леэна? Разве госпожа Теренция не запретила тебе лазать по деревьям?
  - Госпожа Теренция занята с малышом Протолеоном, он все время плачет и хочет кушать. Она велела мне не мешать.
  - Так что ты делаешь на дереве?
  
  - Жду, учитель Каллисфен!
  
  - Чего же ты ждешь, дитя? Спускайся скорей!
  
  - Я жду гонца из Рима!Может быть, они передумали, и решили взять меня в весталки? Бывает же такое? Ведь я не виновата, что у меня мама умерла?
  - Вот как!
  
  Учитель расхохотался и почесал лысеющую голову свинцовым стилем.
  
  - Уже темнеет. Сегодня гонцы не придут. Спускайся и иди ужинать.
  
  - Сейчас! Я должна рассказать еще немного.
  
  - Что же ты рассказываешь там наверху, на дереве?
  
  - Я себе рассказываю. Я еще сегодня не закончила.
  
  - Ну, смотри, я дойду до той беседки и вернусь - постарайся успеть все рассказать. Я должен привести тебя к ужину.
  
  "Эфоры немедленно отправили к Арату Агиса, гордившегося честолюбивым рвением и преданностью своих воинов. Почти всё это были люди молодые и бедные, недавно избавившиеся и освободившиеся от долгов и полные надежд получить землю, когда вернутся из похода. Они беспрекословно повиновались каждому распоряжению Агиса и являли собою замечательное зрелище, когда, не причиняя никому ни малейшего вреда, спокойно и почти бесшумно проходили через государства Пелопоннеса, так что греки только дивились и спрашивали друг друга, какой же был порядок в лаконском войске под водительством Агесилая, прославленного Лисандра или древнего Леонида, если и ныне воины обнаруживают столько почтения и страха перед юношей, который моложе чуть ли не любого из них. Впрочем, и сам юноша - простой, трудолюбивый, нисколько не отличавшийся своей одеждой и вооружением от обыкновенных воинов - привлекал всеобщее внимание и восхищение. Но богачам его действия в Спарте были не по душе, они боялись, как бы народ, последовав этому примеру, не изменил установившиеся порядки повсюду".
  
  -"Не изменил установившиеся порядки повсюду". А кто у нас сейчас царь, учитель Каллисфен?
  
  - У нас не царь, малышка. У нас император. Он зовется dominus.
  
  - Ну хорошо, а кто у нас сейчас император?
  
  - Великий Диоклетиан.
  
  - Он тоже был с Леонидом? Против Агиса?
  
  Учитель склонился к ней, глядя в глаза Леэне сурово и пристально.
  
  - Какого Агиса?
  
  - Царя. Из Спарты.
  
  - А! - у раба-учителя вырвался вздох облегчения. - Нет. Этот Агис жил очень давно.
  
  - И моя бабушка его не знала?
  
  - Думаю, нет. Идем быстрее, Леэна. Холодно".
  
   [за латинский перевод я сердечно благодарю Татьяну Александрову, к.ф.н, преподавателя Свято-Тихоновского Университета, за перевод на сирийский (арамейский) приношу благодарности Dr Siam Bhairo и Anne Burberry (Exeter University, UK)]
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"