Шульчева-Джарман Ольга Александровна : другие произведения.

Сын весталки главы 2-3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    - Дяденька, а вам здесь статую поставили, - вдруг раздался голосок невесть откуда снова взявшийся черноволосый Севастион. - Статую? - Кесарий как вкопанный остановился на пороге перед входом в кальдарий. - Вон там! - радостно воскликнул Севастион. - Святые мученики! - воскликнул Кесарий. - Каллист, что за шутки? Почему ты мне ничего не сказал? Зачем вы ставите мне статуи? Я что, по-твоему, на Митродора похож? Это ты подговорил никомедийцев? - Клянусь Гераклом! - воскликнул Каллист, раздосадованный упреком друга и позабывший, что плохая примета поминать Геракла, если ты под крышей дома, а не снаружи, тем более, что землетрясения в Вифинии нередки. - Зачем это мне понадобилось тебе статуи в бане ставить?
  2. О ЧЕМ МОЖНО УЗНАТЬ В НИКОМЕДИЙСКИХ БАНЯХ.
   - Даров источник многих в банях мы найдем:
  Смягчить мокроту могут, влагу тела взять,
  Избыток желчи гонят из кишок они,
  Смягчают зуд, - приятен и докучен он,
  И обостряют зренье; если ж кто-нибудь
  Стал плохо слышать, уши прочищают тем.
  Забывчивость уносят, память же хранят,
  Для размышленья разум проясняют вмиг,
  К беседе оживленной направляют речь...(1) СНОСКИ ВНИЗУ
  
  Митродор счастливо вздохнул, и подставил круглую и гладкую спину умелым рукам раба-банщика. В алейптерионе (2) было тепло, он находился рядом с горячими банями.
  - Да ты еще и поэт! - сказал Каллист насмешливо. - Тоже Асклепий вдохновил?
  - Я не обижаюсь на тебя, Каллист врач, - великодушно ответил страдалец, нежась в ароматах благовоний, которые хранились до этого, по меньшей мере, в пяти изящных сосудах, теперь безжалостно опустошенных и валяющихся под скамьей из розового мрамора, на которой и возлежал тучный Митродор. - Ты еще не пришел в возраст великого врача Галена, который сам посылал своих пациентов к Асклепию Пергамскому!
  - И который часто сетовал, что они слушаются более Асклепия, чем его! - продолжил Каллист, пригубляя прохладный напиток из чаши. - Все-таки здесь хорошо - я согрелся, наконец. Что за суровая зима в этом году! Кто тот мудрец, хотел бы я знать, что изобрел кальдарий, тепидарий (3) и догадался проложить эти трубы с горячей водой под полом! Гипокауст (4) - великое изобретение, воистину! Асклепиад был прав, когда предписывал лечение с помощью него!
  - Каллист, а ты видел мою статую? Там, в палестре, рядом с Махаоном и Подалирием? - вдруг заволновался Митродор уже под тремя парами рук массажистов. - Сходство поразительное, не находишь? Благодарные жители Никомедии поставили. За то, что интересуюсь их городом и обычаями... - тут он понизил голос, - обычаями старой веры!
  - Пришлось, наверное, какое-то из твоих имений продать, чтобы в казну города пожертвовать? - не сдержал желчного вопроса Каллист. Статую, на которой был изображен атлет-красавец, мало похожий на Митродора, он уже видел. Такие статуи в банях ставили при жизни не только императору, но и щедрым благотворителям, атлетам-олимпионикам, философам, риторам и известным врачам. Они стояли рядом со статуями древних великих философов и знаменитых врачей.
  Митродор не ответил ему, нежась под руками массажистов. Каллист огляделся - Кесария в алейптерионе уже не было.
  - Барин в холодный бассейн ушли, - услужливо подсказал ему Трофим, собирающий простыни.
   Помощник никомедийского архиатра встал с мраморной скамьи и прошелся пружинящей походкой по пустой палестре5. Вот Асклепий, вот Махаон с Подалирием, а вот и "благодетель Никомедии Митродор Каппадокийский". Красавец-герой, с диском для метания в руке! Каллист, несмотря на свое раздражение, расхохотался - так нелепо выглядела статуя рядом с тучным оригиналом, постанывающим от массажа на мраморной скамье. Кесарий говорил, что Митродор - его дальний родственник, троюродный или четвероюродный брат по отцу. Удивительно, как они с Кесарием непохожи! А вот Кесарию статую рано или поздно поставят, за великие врачебные дела, за тот же ксенодохий, если Кесарию удасться добиться разрешения на его отрытие за государственный счет...
  Каллист вздохул и продолжил прогулку по палестре. Обилие статуй - в основном, копий фигур греческих атлетов выполненных по заказу императора Адриана, восторженного любителя греческой старины, более двух веков назад, - делало почти незаметным отсутствие людей. Большинство сегодняшних посетителей грелись в тепидарии, горячих банях, пользуясь в эти студеные дни бескорыстным теплом подземных вод, по приказу того же Адриана заключенных в трубы и подведенных к этому храму здоровья.
  Здесь все - почти как на Косе, где он провел юность... О, знаменитый на всю Империю остров Кос, родина Гиппократа! Он каждый день ходил в клинику мимо дома с портиком, увитым плющом и повиликой - здесь когда-то сыновья Гиппократа Фессал и Дракон6 серьезно и сосредоточенно приводили в порядок записки своего великого родителя.
  Интересно, его незадачливого ученика Фессала с Лемноса - сероглазого, стройного, как девушка и боящегося даже в руки взять хирургический нож, назвали в честь сына великого коссца? Правда, иглу офтальмика он должен научиться держать - это искусство для молодых врачей, юношей, у которых ловкая и крепкая рука. Низдавить за считанные мгновения катаракту, введя иглу в глаз - большое искусство. Сможет ли Фессал овладеть им? На Лемносе все болезни лечат целебными грязевыми ваннами - зачем ему хирургия. Но речи говорит он хорошо. Лучше бы в риторы пошел. Хотя, впрочем - великий врач Асклепиад Вифинец был ритором непревзойденным, а с хирургией у него тоже были нелады, как говорят злые языки. Но, с другой стороны, мог бы не-хирург сделать правильный надрез на шее, открывая путь воздуху в трахею при стремительно развивающемся удушье, когда горло, миндалины и язычок покрываются грязно-серыми пленками, закрывая обычный путь для дыхания? Ведь именно Великий Вифинец первым не побоялся сделать такую смелую операцию, и спасал многих - и мужчин, и женщин и даже детей, для которых такая болезнь - приговор...
  Каллист жестом подозвал раба и потребовал новую сухую простыню - та, которую он накинул после омовения, стала уже совсем мокрой и неприятно холодила плечи. Бросив взгляд на нежащегося уже под двумя парами умелых рук Митродора (третий раб отошел за новыми маслами), он усмехнулся Дорифору. Местный скульптор-копиист наградил олимпионика-копьеносца не греческими, как у Поликлета, чертами лица, а широкими скулами и крупным носом жителя Никомедии, в жилах которого смешалась кровь греческих колонистов и фракийцев-варваров из племен вифинов. Дорифор, слегка улыбаясь, смотрел на земляка.
  "Как считает Хрисипп, красота заключается в соразмерности частей - таких, как соотношение между пальцами, а также ладони и запястья, предплечья и плеча, и прочей каждой части к любой из всех остальных частей, как написано в Поликлетовом "Каноне". Ибо обучив нас в своем трактате всей соразмерности пропорций тела, Поликлет создал и творение, чтобы доказать свое мнение; он изваял статую согласно принципам своих писаний и назвал ее, как и свой трактат, "Каноном", - пробормотал Каллист заученные с первого года обучения во врачебной школе на острове Кос слова великого врача Галена.
  Им, ученикам Косской врачебной школы, разрешалось ходить в бани только три раза в неделю. Правила во врачебных школах строгие, никаких товарищеских пирушек и даже на ипподром лишний раз не сходишь без личного разрешения архиатра. Не говоря уже о том, чтобы встречаться с девушками. За такие вещи попросту изгоняли из школы. Клиника, библиотека и комната в доме для учеников - вот три места для пребывания. Да, если есть желание, то храм. Храм Асклепия Пэана в асклепейоне. Учеников-христиан там не было - кто же из христианских родителей отпустит свое неразумное дитя учиться медицине на остров Кос, прямо в гнездо эллинского нечестия, где большинство эллинских храмов до сих пор не закрыто? Впрочем, если бы такие ученики и были, христианских церквей на Косе теперь стало не меньше, чем эллинских храмов.
   Но Каллист не любил молиться в храме. Он уходил вглубь заросших кипарисовой порослью аллей, где воздух был резок и свеж, а на забытой всеми полянке среди одичалых маргариток стояла статуя Асклепия Сотера. Асклепий был без посоха и змеи. Он держал на руках тело погибшего юноши, вглядываясь с великим состраданием и любовью в его лицо, и словно вдыхал в его уста утраченное дыхание. Юношу звали Ипполит7... Хотя ноги умершего еще бессильно свисали, не находя опоры, веяние вернувшейся жизни сквозило в его чертах, словно скульптор запечатлел его за мгновение до пробуждения. Как-то Каллист пришел сюда рано утром, вскоре после того, как ему принесли печальные вести из Никомедии. Он плакал и не хотел, чтобы его увидали товарищи, пока он не сможет совладать с собой. Каллист помнит до сих пор, как луч восходящего солнца упал на лицо юноши, и ему показалось, что тот открыл глаза и изумленно смотрит на Асклепия, как будто одновременно узнает и не узнает его, и не верит тому, что с ним происходит...
  В памяти Каллиста вдруг встал его первый день на Косе - первый день, когда он сошел с корабля со своим скарбом, который тащил единственный раб. Солнце не палило, словно скрывшись в какой-то дымке, над морем была радуга. Где-то там, за морем, стоял на веранде дома в Никомедии его дядя Феоктист - ждал вестей.
  Неожиданно почувствовав ком в горле, Каллист резко встряхнул головой, и решительно направился к бассейну, в прохладный зал-фригидарий 8, над входом в который Атлант нес пламенеющий шар - восходящее солнце. С обеих сторон Атланта поддерживали две девы, судя по всему, тоже коренные вифинки - с высокими лбами, полными губами и удлиненными прямыми носами, над которыми сходились густые брови. Они словно были родными сестрами Антиноя, любимца Адриана - безутешный после смерти юного друга, император желал видеть дорогие черты во всех окружавших его изображениях. Одну из дев звали София, мудрость, и она носила серебряное одеяние, роднящее ее с луною, а вторую, в белых ризах, звали, согласно надписи, Арета, добродетель.
  Сверху, из огромных трехстворчатых окон лился дневной свет.
  
  ...Каллист прыгнул в бассейн - холодная вода обожгла его, словно огонь, смывая боль воспоминаний о прошлом, о Косе и о дяде. Задыхаясь, он проплыл до противоположной стенки и выбрался наверх по мраморным ступеням. Раб подал ему простыню, и он, переводя дыхания, завернулся в нее. Только сейчас он заметил, что Кесарий молча стоял рядом с ним и энергично растирал морской губкой свои длинные худые руки.
  - А, ты тоже искупался? - спросил его Каллист, окидывая взглядом пустой зал. - В уединении?
  Тот кивнул. Совершенно не расположен сегодня к разговорам, как видно. Молчит и молчит со вчерашнего дня, как приехал из Нового Рима. Бледный, усталый. Только от растирания губкой его кожа слегка порозовела.
  Кесарий накинул льняную простыню, как тогу. Уродливый шрам на правом бедре исчез под белоснежной тканью.
  - Скажешь речь? Сенату и народу римскому? А, Кесарий? - не удержался Каллист, хлопая его по плечу.
  - Тише, - нахмурился Кесарий. - Я не хочу, чтобы каждый в этой бане знал, что Кесарий Каппадокиец приехал из столицы.
  - Нас некому услышать, - повел плечом его друг, словно поправляя копье Дорифора.
  - А рабы? Они слышат все, что надо и не надо. Это Трофим мой не сплетник, но это просто моя удача и его добродетель... Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы по городу разнеслась весть о том, что я здесь. У меня есть второе имя - Александр, так меня и называй на людях.
  - Согласен...Александр. К чему только такая скрытность?
  - Я потом объясню тебе, не в банях же говорить об этом, честное слово...- проговорил Кесарий и крикнул двум рабам у двери, с любопытством пялившимся на него и Каллиста: - Эй, что вы там прислушиваетесь, лентяи? Одежду в аподитерии (9) как следует стерегите, там для вас работа, а не здесь!
  -Знаешь, Александр, здесь холодно, - Каллист продолжил разговор, намеренно употребляя новое имя друга, чтобы привыкнуть к нему и не подвести Кесария, случайно оговорившись в самый ответственный момент. - Как ты только решился плавать в бассейне? Такое впечатление, что вода подается сюда прямо из этого злополучного Сангария, где купался наш Митродор.
  - Нет, Сангарий холоднее, - уверенно заметил новоявленный Александр.
  - Может, проверим? - хохотнул Каллист.
  - Не надо, - слегка сдвинул брови его собеседник. - Ты не привык. Вода, действительно, холодная. Мне не понравилась.
  Повисла долгая пауза. Копье Дорифора беззвучно упало на землю с плеча Каллиста.
  - Ты что, искупался сегодня в Сангарии, Кес... Александр? - вовремя успел поправить себя потрясенный Каллист.
  - Да, на рассвете. Когда ты сладко спал на перине! - синие глаза Кесария задиристо блеснули.
  - Во-первых, я не сплю на перинах, во-вторых...
  - Не обижайся, не обижайся! Я знаю, что ты ведешь философский образ жизни! - засмеялся Кесарий. - В такой холод пошел со мной на реку следить за Митродором!
  - Ладно уж, - махнул рукой Каллист. - Не оставлять же тебя одного следить за этим тяжелобольным иерофантом Асклепия Пэана!
  - Спасибо, - серьезно ответил Кесарий и быстро добавил: - Ты не хочешь сыграть в мяч?
  - Давай, - кивнул Каллист, нагибаясь, чтобы достать со дна тростниковой корзины гладкий кожаный мяч. - Встанем по разные стороны бассейна - кто не отобьет, пусть лезет доставать.
  - Ты самоуверен, друг мой, - сказал Кесарий, ловко отбивая подачу. - Надеешься, что заставишь вместо себя лезть в этот бассейн несчастных рабов?
  - Вовсе не самоуверен, - возразил Каллист, ударяя мяч сцепленными руками - по-римски. - А лезть придется, возможно, совсем не мне...
  - Вот я и говорю - несчастным рабам! Заставишь их лезть в воду вместо себя!
  Мяч описал красивую дугу и Кесарий, подпрыгнув, послал его назад сильным ударом слева.
  - Ты не думай, что рост - единственное преимущество игрока! - заметил Каллист.
  - Нет, конечно. Еще и острый глаз, и природная выносливость, умение пользоваться обеими руками с одинаковым мастерством...
  - А так же философский склад ума!
  - И постоянные упражнения... Увы, жизнь члена сената не очень благоприятствует сохранению здоровья...
  - Для сенаторов холодные ванны чрезвычайно полезны, - заметил Каллист, уверенно отбивая мяч.
  - ...как и длительные пешие прогулки, Это гармонизирует движение онков, а также...
  - ...препятствует застою этих частиц, постоянно проходящих через тысячи канальцев тела. Знаю-знаю, ты сторонник Великого Вифинца!
  - Тем самым в теле не останавливается ход постоянный соединений и разложений, и для болезни не остается места, - продолжал Кесарий.
  - Так пишет Асклепиад в трактате "О частицах", - уточнил Каллист.
  - Кроме того, настоящий философ живет согласно своей философии, а не только ее проповедует. Это относится и к врачебному искусству. Я стараюсь следовать Асклепиаду и в этом.
  Мальчишки, сидящие на теплом полу рядом со статуей Асклепия - как раз над трубой с горячей водой из подземного источника - вполголоса переговаривались.
  - А ты мог бы так отбить?
  - Я-то? Да запросто.
  - Я, когда вырасту, буду тоже бороду брить.
  - А я буду отращивать. Это только римляне бреются. Вон, смотри, какая у бога Асклепия борода! И там, у врача Гиппократа. Видел?
  - Ну и что, что у бога Асклепия и врача Гиппократа. Вон, они оба греки, а без бороды.
  - А они тоже сегодня на Сангарий ходили на этого толстого дядьку смотреть. Тот, кстати, с бородой.
  - Он в соседнем зале, ему массаж делают. Трое рабов. Два банщика, один его собственный. С собой привез.
  - У Асклепия собака - на твоего Мохнача похожа, Севастион!
  - Который сейчас нижний боковой отбил - помощник архиатра Леонтия.
  - А второй - каппадокиец. Хорошо ему - с его ростом любой мяч взять можно.
  - Он левша, гляди!
  - Вот и нет - он левой, как и правой может подавать! Смотри!
  - А наш отбил! Молодец! Бей каппадокийцев!
  - Тихо ты, Ксен!
  - Я - Поликсений, понял, дурак?
  - Может, он не каппадокиец.
  - Как же - "не каппадокиец", держи карман. Ты слышал, как он гамму и каппу выговаривает?
  - "Кгаппадокия!"
  - "Хгкаппадокия"!
  - У вас все равно так не получится. Видели, какой у него шрам на правом бедре? Он, наверное, олимпионик.
  - Да он не олимпионик, а врач.
  - Откуда ты знаешь?
  - А он друг нашего помощника архиатра.
  - Врач с кем угодно дружить может.
  - Будет наш никомедийский архиатр с кем угодно дружить.
  - Ты же сказал, что он помощник.
  - Какая разница! Он потом будет архиатром вместо старого Леонтия. Вот увидишь, Ксен.
  - Я Поликсений, дурак!
  - Будешь драться? Будешь?
  - Отпусти моего брата, ты!
  - А он тебе не брат, Севастион! У вас отцы разные!
  - Вон пошел отсюда, слышал? Он мне самый что ни на есть брат!
  - И Севастиан мне старший брат!
  - Ну беги, жалуйся ему! Севастиону своему!
  - Он Севастиан, это я Севастион, понял? Он в соседнем зале, понял? И вообще, он будет на следующей неделе в церкви мученика Анфима Исайю пророка читать. Так отец Пистифор сказал.
  - Ну и не хвастай.
  - А у каппадокийца "ихтюс" на груди! Видишь, рыбка серебряная? Не то что ваши дельфины!
  - Он христианин!
  - Смотри, каппадокиец левый нижний опять взял! Спорим, он олимпионик?
  - Спорим, у него шрам от копья? Спорим, он на войне с персами был?
  - А вот пойди, спроси!
  Мяч, просвистев над головой Кесария, вылетел в окно.
  - Не отбил, - весело сказал константинопольский архиатр. - Хорошая подача!
  - Вот так-то, - сказал Каллист. - Рост - не всегда преимущество. Жаль, нас только двое - в "треугольник"10 нельзя сыграть.
  - Позовем Митродора? - предложил Кесарий, ища глазами другой мяч.
  - Да ну его, - махнул Каллист рукой. - Сделаем перерыв, пока раб мяч принесет. Что ты там про Гиппократа говорил?
  - Что его система неправильна. И Асклепиад это вполне убедительно доказал.
  - То, что Великий Вифинец недолюбливал Гиппократа, всегда заставляло меня сомневаться в правильности е г о системы, - заметил Каллист, беря с подноса у раба кубок с напитком.
  - Недолюбливал? Мягко сказано, - неожиданно оживился Кесарий, протягивая руку за смоквами. - Знаешь, как он называл его учение? "Thanatou meleten" - "Размышление о смерти" - ни больше, ни меньше!
  -Он высмеивал тех, кто придерживается гуморальной философии - нахмурился Каллист. - "Фанату мелетен", учение о смерти - цель любой настоящей философии. А он высмеял врачей, считая, что они, философствующие о четырех жидкостях человеческого тела, как учил Гиппократ, не о здоровье философствуют, а о смерти! Вот мне совсем не по сердцу такое зубоскальство.
  - А те слова, что, дескать, "природа - врач болезни" как древний "фессалиец, рожденный на Косе"11 любил повторять, Асклепиад великолепно опроверг в своих "Комментариях на Афоризмы Гиппократа". Он пишет, что излечивает только врач, а природа может действовать на болезнь и вредно и благотворно. Я считаю, что он прав. Врач - человек, который желает выздоровления больному и сострадает ему, а природа никому не сострадает, да и не может. Она в вечном беспечальном круговороте, как говорил еще Гераклит. Не надо ставить ее выше человеческого милующего сердца!
  В запальчивости Кесарий повысил голос.
  - Да я и не спорю с этим, - сказал Каллист.
  Но его друг уже стал по-прежнему сдержан и немного грустен.
  - Мы так стремительно побежали спасать Митродора от грозящих ему судорог, что и не успели толком поговорить. Ты надолго в Никомедию? - продолжил сторонник Гиппократа.
  - Хотелось бы остаться на неделю. Я потом тебе все объясню...Позволишь воспользоваться твоим гостеприимством?
  - О чем ты спрашиваешь! После всего того, что ты для меня сделал...
  Кесарий болезненно нахмурился.
  - Оставь это.
  - Вот ваш мяч, дядя! - раздался мальчишеский голосок. Перед ними стоял худенький черноволосый мальчик. Каллист узнал в нем хозяина мохнатого пса. На его шее был надет болтающийся на грубой льняной нитке медный, простой работы дельфин. Мальчик протягивал мяч Кесарию. Тот взял его, потрепал ребенка по щеке.
  - Спасибо, дитя мое.
  Из-за статуи Асклепия вынырнул второй мальчик, поменьше ростом, коренастый и русоволосый и подошел к первому. На его шее тоже был дельфин.
  - Дельфос - адельфос, - пошутил Кесарий. - Вы - братья?
  - Да, у нас еще есть старший брат Севастиан. Он уже крестился.
  - Он чтецом недавно стал. Он уже совсем взрослый.
  - И еще у нас есть маленькая сестра, Поликсена. Она месяц назад родилась.
  - Его Поликсений зовут, а сестричку - Поликсена. А меня - Севастион.
  Черноволосый мальчик не сводил с Кесария глаз.
  - Дяденька, - выпалил Поликсений, набравшись смелости. - А у вас шрам - от персидского копья?
  - Нет, дитя мое, - Кесарий немного грустно улыбнулся и взъерошил его жесткие волосы. - Идите, поиграйте в мяч с ребятами.
  Он высыпал в ладони Поликсения горсть засахаренного миндаля, взяв его с блюда, что было в руках стоящего рядом раба и отдал мяч Севастиону.
  - А правда, Кесарий, откуда у тебя этот шрам? - спросил Каллист, когда дети убежали, весело отбивая мяч от мраморного пола.
  - Александр, - слегка раздраженно поправил его Кесарий. - Я же просил тебя. Потом как-нибудь расскажу...не теперь.
  Они молча направились к залам горячих и теплых бань. На пути им встретилось несколько человек, которые сетовали, что кальдариум сегодня очень многолюден.
  - Дяденька, а вам здесь статую поставили, - вдруг раздался голосок невесть откуда снова взявшийся черноволосый Севастион.
  - Статую? - Кесарий как вкопанный остановился на пороге перед входом в кальдарий.
  - Вон там! - радостно воскликнул Севастион.
  - Святые мученики! - воскликнул Кесарий. - Каллист, что за шутки? Почему ты мне ничего не сказал? Зачем вы ставите мне статуи? Я что, по-твоему, на Митродора похож? Это ты подговорил никомедийцев?
  - Клянусь Гераклом! - воскликнул Каллист, раздосадованный упреком друга и позабывший, что плохая примета поминать Геракла, если ты под крышей дома, а не снаружи, тем более, что землетрясения в Вифинии нередки. - Зачем это мне понадобилось тебе статуи в бане ставить?
  С этими словами он решительно потянул дверь кальдария на себя.
  - А Евдоксий епископ на Соборе сказал, что Сын подобен Отцу! - раздался из-за приоткрытой двери чей-то звонкий голос. Из-за теплого банного пара лица говорящего было не различить.
  - Ну уж да, это просто удивительно, если знать, у кого он учился, - возразил бас.
  - У кого? - запальчиво спросил тот же звонкий голос.
  - Да у Аэтия Софиста! Ты и этого не знал? Тебе бы, Севастиан, сначала разобраться, что на земле твориться, а потом только на небеса лезть и рождение Сына изучать! - заметил другой мужской голос, менее басовитый, но с неприятной хрипотцой.
  - Аэтий учит, что Сын вовсе не подобен Отцу, - раздалось слева. - "Аномиос"(12)! Так он восклицал на Соборе.
  - Вы там или входите, или дверь закройте - дует! - раздраженно крикнул кто-то Кесарию и Каллисту.
  - А мне кажется, что он в чем-то прав, - заметили справа. - Если и Сын, и Отец одинаковы, то это значит, что между ними нет различий. А это уже возрождается древний Савеллий.
  - Дверь закройте! Что за привычка - на пороге стоять! - раздался нестройный хор недовольных голосов.
  - Сам император Констаций считает, что истинное исповедание - это считать Сына подобным Отцу, а о прочем не распространяться. Все эти слова о "подобен по сущности" - уклонение от простоты, яже во Христе, от чего нас предостерегал великий в апостолах Павел.
  - Да закройте же дверь! Фотин! Эй, Фотин! Скажи им, чтобы они дверь закрыли. Куда этот бывший Кибелин жрец запропастился...
  - Павел велик был тем, что спорил, когда дело того заслуживало, и уступал ради мира, когда уступить было возможно, - неожиданно услышал Каллист ровный голос Кесария.
  Все обернулись к ним.
  - Ты не из Афанасьевых ли? - звонко спросил вынырнувший из банного тумана прыщавый юноша, названный Севастианом.
  На щеках Кесария выступили алые пятна, но он ничего не ответил, только слегка прикусил губу, сделал шаг назад и захлопнул дверь - они с Каллистом так и остались снаружи, в прохладных банях, а разочарованные спорщики за дверью и в тепле вернулись к своему разговору и сразу забыли о непрошенных гостях, желавших погреться.
  - Мне следовало промолчать, - раздосадовано проговорил Кесарий. - Теперь мерзни здесь из-за этих банных богословов.
  - Это ваши христианские споры порой такие смешные! - заметил Каллист.
  - Постыдные более, чем смешные, - ответил ему Кесарий, снова болезненно хмурясь. - Брат и его друг Василий делают все возможное, чтобы они прекратились... но у меня мало надежды. Человеческая природа склонна к спорам и разделениям.
  Кесарий посмотрел на друга и тот увидел, что в его глубоких синих глазах было страдание.
  - Не печалься так, - возразил Каллист неожиданно мягко. - Расскажи, как твой брат Григорий?
  - Григорий? Нечем похвалиться...Отец взвалил на него непосильную ношу!
  Кесарий с размаху ударил ладонью по мраморной колонне.
  - Ты что! - перепугался Каллист. - Так и пальцы сломать недолго.
  - Думаешь, повешусь, как философ Зенон? - спросил Кесарий, морщась от боли и быстро растирая пальцы.
  - Жаль мне твоих рук. У тебя в них крот умер, как еще наш старый Евлампий говаривал.13 Он бы предрек тебе славную карьеру хирурга и не ошибся!
  - Крот, да...- кивнул Кесарий. - Именно что так. Аполлонов зверек. Помер, не выдержал. Так и Григорий, боюсь, надорвется. Здоровье у него слабое для того, чтобы быть пресвитером, даже в Назианзе.
  - Григорий - пресвитер? - ужаснулся Каллист. - Ты шутишь. А как же его уединение, философия?
  - А как же помощь престарелому отцу-епископу? О, почему Григорий не может хоть иногда не уступить! - воскликнул, почти застонал, Кесарий. - Он всю жизнь уступает - то друзьям в Афинах, то Василию, то отцу... Они словно рвут его душу на части, отвлекают от философии, которая милее всего его сердцу. Жестокие, бессердечные люди - они только пользуются им, его даром слова, всеми его талантами! Он мечтал об уединении - а отец взваливает на него это огромное поместье в Арианзе, это жало в плоть, а потом еще и священство!
  - Дяденька, пойдемте, покажу вам статую вашу! - снова, как из-под земли, вырос неугомонный Севастион. - Во-он она, там, в углу, рядом с Демокритом!
  Кесарий резко зашагал к статуе, меря пол кальдария своими гигантскими шагами. Каллист обеспокоенно поспешил за ним.
  - Слушай, Кесарий, я, честное слово, не знаю, кто ее поставил... - начал смущенно Каллист, подойдя к бюсту. - Но здесь ты старше своих лет.
  - Да что это за шутки? - воскликнул Кесарий. - Распорядись, чтобы ее убрали! Вылитый мой папаша! Не хватало еще таких статуй в Никомедии! И еще надпись - "величайший из врачей, не имеющий равных"!
  - Конечно, распоряжусь, - растерянно проговорил помощник архиатра. - Но, мне кажется, сходство поразительное.
  - А тут еще какая-то надпись есть, - сказал Ксен. - Севастион, ты прочитал ее?
  - Не-а, - ответил довольный Севастион.
  Разгневанный Кесарий, еще продолжая, подобно Зевсу, метать громы и молнии, вперил орлиный взор в надпись и неожиданно смолк. Смолк и оправдывающийся Каллист. И тогда в тишине Ксен, встав на цыпочки, без запинки прочел надпись на основании бюста:
  - "Асклепиад Вифинский, величайший из философов и величайший из врачей".
  Кесарий, не находя слов, махнул рукой и снова, на этот раз случайно, задел по колонне.
  - Да, это царские термы! И дали им это названье
  Те, кто в былые года были в восторге от них.
  Ведь не обычным огнем здесь прозрачная греется влага.
  Право, сама по себе здесь горячеет вода.
  Да и холодная льется вода для тебя в изобилье, -
  Всякой, какой захотел, можешь омыться струей!(14)
  раздался издалека знакомый голос, полный трагических обертонов.
  - Что за докучливый человек этот твой Митродор! - раздраженно выдохнул Каллист. - И зачем мы с утра ходим вокруг него, как адепты вокруг храма Исиды? Только что не на коленях...
  - Я понимаю, ты устал от него...Он шумный, - понимающе сказал Кесарий, хмуря лоб и отчаянно растирая ушибленные пальцы. - Но я не хотел оставлять его одного во время этого Асклепиевого омовения. Такие ребяческие прихоти могут свести нашего Митродора в могилу, как его отца. Тот умер от сердечного приступа, войдя в холодную реку в знойный день. Они ведь внешне очень похожи - у него склонность к плеторе, такая же, как и у его родителя...
  - Конечно - столько жрать, - пробормотал Каллист. Кесарий сделал вид, что не услышал.
  - Его мать, Элевсиппа, просила мою, чтобы я присмотрел за ним при омовении в Сангарии, - продолжал Кесарий. - Знала, кого попросить. Отца бы я и слушать не стал. Хотя Элевсиппа из его родственников, дочь его брата, но к нему боится и подступиться, после того, как он христианином стал. Ну, там сложности были с родней всегда. Они, если им что-то надо от меня, всегда через маму просят.
  Каллист знал, что своей матери, Нонне, Кесарий никогда не мог отказать. Когда она приезжала посещать его в Константинополь - маленькая, худенькая и стремительная, в покрывале диаконисы, всегда накинутом будто наспех, так что две-три седые пряди неуместно оказывались рядом с юными и теплыми голубыми глазами - Кесарий становился совершенно другим человеком. Он, обычно спокойный и невозмутимый, начинал смущаться и суетиться, раздавал противоречивые приказания рабам, и словно уменьшался в росте, склоняясь к Нонне, чтобы услышать в очередной раз: "Ох, Александр, как я рада, что тебя вижу! Я привезла тебе твоих любимых лепешек с тмином!" "Александр, ты опять переутомляешься! Не отворачивайся - я все вижу по твоим глазам!" или: "Александр, а это твой друг Каллист? Тот самый, чей дядя?.." - и ее большие глаза становились печальными и глубокими, она брала Каллиста за руку, так, словно видела не помощника архиатра Никомедии, а маленького мальчика из никомедийского поместья, которого надо было приласкать, накормить и убаюкать на коленях, чтобы он позабыл все свои злоключения.
  Каллист неожиданно словно услышал торопливую скороговорку Нонны: "Александр, сладкий мой, пожалуйста, присмотри за Митродором...Элевсиппа очень просила меня...Он ведь такой неосмотрительный!" - и засмеялся.
  Кесарий-Александр неожиданно покраснел, как школьник, не выполнивший урок из Гомера.
  - Ну и что, - сказал он с вызовом, обращаясь не то к Каллисту, не то к Асклепию, шепчущемуся с дочерью Гигиеей. Асклепий и Гигиейя не ответили, продолжая беседу о чудесных исцелениях, непонятных смертным, только священный уж усмехался, глядя на друзей-врачей с вершины посоха странствующего врача-периодевта с поперечной перекладиной.
  - Митродор - твой брат, выходит? - спросил Каллист.
  - Да уж, какой брат, просто дальняя родня, - усмехнулся Кесарий. - Вон, шагает, умащенный и омытый!
  - Вот и я! - радостно воскликнул приближающийся Митродор. - Тепло, которым Асклепий Великий одарил меня, продолжает оживлять мои члены.
  Он почесал волосатую, как у Пана, грудь.
  "Тебе бы побриться, варвар", - подумал Каллист. - "Киника из себя строишь".
  - Ты знаешь, Кесарий, - обратился Митродор к натягивающему на плечи льняную простыню троюродному брату, - я нашел человека, который был свидетелем чуда Асклепия.
  - Мы уже видели сегодня одно чудо. Довольно с нас - я боюсь злоупотребить благостью богов, - заметил Каллист.
  - Мне горько слышать это от тебя! - воскликнул Митродор, разворачиваясь к нему, как боевая триера. - В то время, как Кеса...
  - Называй меня, пожалуйста, Александр, как мы условились!
  -...Александр понимает мои искания божественного, ты не перестаешь отпускать язвительные замечания. Это удивительно - ведь он из семьи христиан, и разделяет во многом их взгляды, в то время как ты происходишь из семьи...
  - Оставь в покое мою семью! - неожиданно крикнул Каллист, сжимая кулаки.
  На мгновение повисла тишина. Митродор осторожно кашлянул и продолжил:
  - У меня сегодня будет отличный ужин. Тот повар, которого я купил в Риме у Люциллия, творит чудеса, почти так же, как Пэан! Я приглашаю вас, друзья мои!
  Он простер руки в театральном жесте в стороны, словно пытаясь обнять обоих. Заметив, что губы Кесария дрогнули, он опередил его ответ:
  - Нет-нет! Приглашены только вы! Полная секретность! Как я и обещал тебе, о несравненный Александр! Любуетесь статуей Асклепиада Вифинского? Старинная, еще времен Адриана! Там у входа большая есть, но эта, как говорят, сделана с его прижизненного портрета.
  "Верна, я решила стать или весталкой, или моряком, или гетерой!"
  "Я тоже буду... весталом или моряком!" - вскричал маленький раб, друг Леэны, дочери Леонида. - "А гетерой - даже не знаю..."
  "Ты не сможешь стать гетерой", - засмеялась Леэна. - "Это особые смелые женщины, которые дружат с мужчинами и им помогают!"
  "Тогда я буду дружить с тобой!" - сказал мальчик-раб. - "Можно?"
  "Конечно! Мы вместе будем весталками! Или гетерами, ладно уж. А теперь мне надо выбрать платье - завтра меня поведут к самой императрице Валерии. Хорошо бы, чтобы она меня взяла к себе жить - я терпеть не могу противную мачеху... и этого маленького противного нового братика Протолеона. Папа теперь не отходит от него, а обо мне совсем забыл".
  
  3. О ДЕЯНИЯХ АСКЛЕПИЯ ПЭАНА И ЕГО ЖРЕЦОВ.
  - Где же теперь твой брат Григорий? - спросил Каллист Кесария, после того, как они возлегли на пиршественные ложа в доме Митродора. У богатого здоровяка были дома и в Новом Риме, и в Никомедии, и в Кесарии Каппадокийской - но туда он редко наведывался, проводя большую часть времени при дворе и приезжая в древнюю языческую Никомедии за древней мудростью и благочестием. Вифинцы быстро смекнули, что Митродор платит за старинные благочестивые истории золотом, и всякий раз к его приезду таких историй ему представляли на выбор несметное количество.
  - Григорий сначала поехал к Василию в Понт - за поддержкой. Сказал, что от меня ведь он вряд ли ее получит - я все время твержу ему одно и то же, без риторических ухищрений. "Надо стремиться к свободе, Григорий! Надо быть тверже!" Отец ведь тоже возмущался тем, что младший сын, подумать только, остался при дворе, а не вернулся в родной Назианз. Метал громы и молнии, не хуже Зевса из трагедий. Мне удалось сбежать в Новый Рим от его тирании, а Горгония, наша старшая сестра, вышла замуж. В заложниках у папаши осталась только наша бедная мать, чью статую как раз надо бы изваять, и из чистого золота, и несчастный сын-первенец Григорий.
  Кесарий поставил кубок на стол и подул на ушибленные пальцы. После удара о колонну там, в банях, они распухли.
  - Приложи компресс из бараньей травы, - посоветовал Каллист.
  - Знаю, приложу, - слегка раздраженно ответил Кесарий и продолжал уже спокойнее:
  - Василий, конечно, сможет его утешить. Так Григорий все время мне говорил, - недовольно произнес Кесарий. - Григорий ценит его дружбу, как ничью другую. Кажется, что это Василий - его брат, а вовсе не я. Представляешь, когда они учились в Афинах...
  - Василий тоже учился в Афинах? - удивленно спросил Каллист.
  - А что в этом странного?
  - Он же, как ты говоришь, очень искренний христианин, а Афины - эллинская школа. Ваши же учителя ненавидят нашу мудрость.
  - "Наши учителя", как ты выразился, бывают очень и очень разные, Каллист, - серьезно сказал Кесарий. - А что до Афин, там не смотрят, эллин ты или христианин, только деньги плати и будь достаточно разумным, чтобы понимать то, что тебе преподают. Там среди учителей много христиан, кстати. Проэресий софист, например. Он - армянин из Каппадокии.
  - Как-то не верится, - пожал плечами Каллист. - Судя по большинству пресвитеров и епископов, они совершенно далеки от философии, риторики и софистики, но только и знают, что ее ругают, ибо ничему подобному не учились. Даже ваш беспокойный египтянин Афанасий, который тебе по душе, не учился у философов.
  - В Египте жил и Ориген, в присутствии которого стеснялся говорить сам Плотин философ.
  - Я читал про него в "Жизни Плотина" Порфирия. Но ваш Арий, который теперь зовется великим мудрецом, изобличил этого последнего разумного последователя Христа в каких-то грехах и ересях, так что надежды на то, что я встречу христианина-философа, кроме тебя, все меньше и меньше.
  - Я не совсем христианин, - заметил Кесарий. - Я еще не крестился.
  - Видимо, поэтому мне так легко с тобою общаться! Не крестись, прошу, как можно дольше - я не вынесу, если ты начнешь ужасаться и затыкать уши при словах Гиппократовой клятвы!
  - Я ее не давал. Я не клялся богами. Моим пациентам достаточно слов "да, да" и "нет, нет", как говорит Христос в Евангелии.
  - Это я знаю. Но уши ты не зажимаешь?
  - А что может повредить моим ушам? Имя Аполлона? - усмехнулся Кесарий. - Но мы говорили про Василия.
  - Да, - кивнул Каллист.
  - Так вот, в Афинской школе у старших учеников был такой обычай - с насмешками и непристойными танцами вести нового ученика в городскую баню, а потом, к тому же, не входить в нее, а вламываться, как дионисийствующие безумцы, в запертую дверь. При этом они не скупятся на острые слова, и это все называется у них Афинской мистерией. Если новичок выдержит все это варварство, то они принимают его в свой круг, если нет, то горе ему!
  - Диомид рассказывал, что такое есть в армии, но я никогда не думал, что в философской школе... - растерянно проговорил Каллист, воображению которого предстала вдруг безумная и устрашающая картина дионисийствующих врачей-асклепиадов, тащащих его, новичка Каллиста, и вламывающихся в двери косской бани. Он потряс головой, чтобы согнать наваждение, радуясь, что не стал учиться на философа, а посвятил себя целомудренному искусству врачевания.
  - Ну, наш Григорий прошел через все это, покорно вломился в баню, а когда приехал Василий, мой благородный брат сумел уговорить весь этот философский сброд сделать для Василия исключение. Оратор он искусный, и это был первый его успех. Василий ведь почти императорских кровей, больше, чем племянник императора. Юлиана ведь в баню водили, а Василия - нет.
  Угол точеного рта Кесария дернулся в судороге. Он смолк.
  - А какие у него были неприятности, когда он стал на сторону Василия в софистическом состязании с армянами? - продолжал он. - Глупее ничего было нельзя и придумать! Сначала поверить, что эти ученики искренне хотят поупражняться в науке и обещать им поддержку, чтобы и они поразились мощи мысли Василия. Василий только-только прибыл в школу, но мой брат сразу счел его совершенным, как будто встретил платоновскую идею, а не человека из плоти и крови. С чего бы Василию знать софистику лучше Григория, проучившегося более года в Афинах? Конечно, армяне едва не заклевали его, как неоперившегося птенца, и поделом ему было бы. Но мой брат, как он с гордостью мне сказал, "развернул корму", когда понял, что соревнование приведет не к славе Василия, а к противоположному. И тогда мой Григорий с легкостью, - скажу как Марк евангелист, потому что его слово порой грубо, но живописует события в точности - надел на них намордники. Нажил себе врагов на оставшиеся восемь лет, зато, по его же словам "возжег факел дружбы". Факел факелом, но Василий сам живет так, как сам выбирает, а Григорий...
  - Уже пришел рассказчик, - возвысил голос Митродор, возлежащий во главе стола. - Внемлите ему.
  - Мой дед, - неторопливо сказал старец в белом хитоне, - был дарован родителям самим Пэаном. Было это так. Мать его долго не имела детей, и отец хотел разводиться с нею. Однако его тесть был человек зажиточный и влиятельный, и это останавливало отца от такого решения. Наконец, по настоянию тестя и особенно тещи, они решили отправиться в благочестивое паломничество к Асклепию Пэану Сотеру, Целителю и Спасителю. Тогда еще не взошел на престол император Константин, и многое было иначе... Но времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, - торопливо прибавил он, глядя на Кесария, отодвигающего подальше от себя блюдо с сырыми перепелиными яйцами.
  - Кесарий врач, - раздался шепот.
  - Что такое? - Кесарий привстал на ложе. Рядом с ним стоял безусый человек в длинном хитоне, с деревянным крестиком на шее, скуластый - наверное, фригиец.
  - Вам письмо от брата... и еще - вот катаплазма, приложите к руке.
  Кесарий растерянно смотрел то на письмо, то на вестника.
  - Мне указала на вас Лампадион, - сказал Фотин. - Она сейчас не может подойти, она петь готовится. Я никому ничего не скажу, я - могила.
  Кесарий быстро написал что-то на вощеной дощечке и отдал Фотину, добавив золотую монету.
  - Спасибо за хорошую весть, - сказал он.
  - Эй, Кибелин жрец, здесь не для христиан собрание! - раздались тем временем голоса - пирующие заметили Фотина
  Фотин ничего не отвечал и бесшумно удалился.
  - Что это странное собрание у вас? - спросил Каллист Митродора. - Почему вы жреца матери богов прогнали? Они хотя и скопцы, и вообще странные, но ведь тоже - древнее благочестие...
  - Ах, Каллист, - покачал головой Митродор. - Позволь мне самому разбираться, кого звать, а кого нет. Ты даже не понял, что этот молодой скопец - христианин.
  - В софронистерий2 бы тебя, Митродор, - раздраженно пробормотал Каллист, так ничего и не поняв.
  - Асклепейон в Эпидавре был - да и есть по наши дни - самое священное местопребывание Асклепия...Пелопонесская земля Арголиды хвалится, что он был там рожден от Аполлона-Иатроманта Коронидой, дочерью Флегия, и вскормлен козой пастуха Аресфана, а пастушья собака охраняла его на Миртовой горе Титион! Эпидавр, стоящий на море, божественный Эпидавр, знавший времена запустения и славы! Великий благочестивый император Адриан отстроил его и обновил - и с тех пор его статуи из золота и мрамора украшают святилище Асклепия! Туда-то они и отправились - с пением, с молитвой, ведя жертвенных животных и надеясь на испытавшего смерть и возвращенного к жизни сына бога Аполлона, целителя смертных и облегчителя злых страданий...
  Он кивнул музыкантам, и под нежные звуки лютни и флейты девичий голос вознесся ввысь, через крышу особняка, к звездному небу, где на небосклоне Змееносец, Офиухос, воскрешенный и вознесенный в сонм богов Асклепий, держал обеими руками своего верного спутника - ужа. Лампадион пела прекрасно.
  - "Рыжая как-то пришла, с волосами, покрывшими плечи,
  Дочь Кентавра; ее когда-то нимфа Харикло
  Около быстрой реки родила, и имя дала ей
  Окиронея. Она постиженьем отцова искусства
  Не удовольствовалась: прорицала грядущего тайны.
  Так, исступленье едва пророчицы дух охватило,
  Только зажглось божеством в груди у нее затаенным,
  Лишь увидала дитя, - "Для мира всего благодатный,
  Мальчик, расти! - говорит, - обязаны будут нередко
  Смертные жизнью тебе: возвращать ты души им сможешь.
  К негодованью богов, однажды, на это решишься -
  Чудо тебе повторить воспрепятствует молния деда.
  Станешь ты - ранее бог - бескровным прахом, и богом
  Станешь из праха опять, два раза твой рок обновится".
  - Я не думал, что нас позвали на Пэанову мистерию, - прошептал Каллист Кесарию.
  - Красивый голос у Лампадион, правда? Митродор дорожит ею, больше чем своим ученым рабом-секретарем Мамантом.
  -Она ведь фригийка? - спросил, не зная отчего, Каллист, всматриваясь в широкоскулое лицо девушки.
  - Да. Прошлый раз она пела о Кибеле и Аттисе. У нее приступы меланхолии, тоскует по родине. Красный перец ей в первый раз хорошо помог, а теперь она снова начала таять...Говорит, у нее где-то есть брат, а может, был - их корабль захватили пираты и всех продали в рабство...
  - Так! Эпидавр - место явлений Асклепия! Оттуда его священную змею передали в Афины, на Кос и в царственный Рим! Недаром поэт сказал:
  "Привет тебе, Пэан-владыка, царь Трикки,
  Обитель чья - и Эпидавр, и Кос милый!"
  - В Афинах его почитание ввел Софокл, который и удостоился его видения, и стал его жрецом, а в Рим он отправился, милостиво вняв мольбе посланцев, прибывших за ним на корабле и, в виде огромной змеи, поднявшись на их корабль, - продолжал старец, полузакрыв глаза.
  Каллист сладко зевнул, отпил из кубка, и откинулся на бархатное ложе. Голос благообразного старца становился все более и более неразборчивым, сливаясь с шумом ночного ветра, пока не исчез совсем.
  
  ...Ветер затих. Высоко на цветущих ветках весело щебетали птицы. Перед Каллистом стоял старик в жреческом хитоне и льняных сандалиях - обувь из кожи убитых животных считалась нечистой, оскверняющими ритуальную чистоту храма. Человек говорил, поглаживая благородную седую бороду:
  - Нет, я не могу тебя взять. Иди в другое место, пусть тебя примут там.
  - Священнейший Иасон - мне некуда идти...Я же рассказал вам! Неужели мне нельзя остаться здесь даже младшим помощником младшего лекаря? Неужели Асклепий Пергамский...
  - Ты дерзок, юноша. Ступай!
  Каллист в отчаянии схватился за край безупречно белого хитона, но жрец брезгливо оттолкнул его.
  - Если ты не понимаешь, я скажу тебе прямо. Я не собираюсь вызывать недовольство императора Констанция. Твой дядя сослан за государственное преступление, его имение конфисковано - зачем мне в асклепейоне врач с таким прошлым?
  - Священнейший Иасон! Но дядя был осужден несправедливо! Он увлекался философией, читал божественного Плотина...
  - ...занимался теургией, чтил богов. Все это похвально. Непохвально то, что его судили и сослали. Извини, Каллист, но сейчас власть в руках христиан. Я не могу их злить. Тем более, если главный христианин - император. Не задерживай меня. Я не могу ставить под угрозу существование асклепейона в Пергаме. Это ты можешь позволить себе думать о своей жалкой судьбе, а у меня под началом - сотни людей.
  - Но вы же знали моего дядю! - простонал Каллист.
  - Возьми себя в руки. Знал. Так что, мне тоже сдать имение в казну и ехать вслед за ним? Уезжай из Пергама как можно скорей.
  - У меня нет ни гроша, я все истратил на дорогу сюда...
  Лицо жреца Иасона мгновенно побагровело, бородавка на благородном крупном носу затряслась.
  - А это уже кара богов за твое расточительство. Ты что, вздумал у меня денег клянчить?! Вон отсюда! К христианам иди клянчить!
  Каллист пошатнулся, как пьяный, закрыл лицо руками и пошел назад, в цветущую весеннюю рощу храма Асклепия Пергамского.6 Он шел долго, не разбирая дороги, потом упал на землю. Ветер нес запах кипарисов и роз.
  Он приподнялся на локте и вытер кровь из разбитой губы. Внезапная догадка осенила его, и он усмехнулся.
  "Боишься осквернить асклепейон моим присутствием, Иасон? Ну подожди...Посмотрим, что ты будешь делать, если я и в самом деле оскверню его..."
  Он снял с плеча запыленную дорожную сумку и, достав буковый пенал, вынул оттуда два хирургических ножа. Деловито потрогав лезвия, он выбрал один из них, а другой спрятал.
  Теперь надо найти место, где его нескоро найдут...Надо, чтобы его тело увидели паломники - тогда слухи мгновенно распространятся по городу. А если его увидят, когда он будет еще жив, и успеют вытащить за пределы асклепейона?
  Мысли стремительно неслись в голове Каллиста, словно охваченной бешеным суховеем из нубийской пустыни. Он поднял взор - сверху на него презрительно смотрел кто-то, с носом, поразительно похожим на нос главного жреца. На постаменте было написано - "Гален, врач, любимец Асклепия Сотера".
  Он вдруг, совершенно не к месту, вспомнил, что Гален молился Асклепию, чтобы стать врачом, а не архитектором, как желал его отец, сам богатый и знатный архитектор. И Асклепий явился во сне отцу Галена, и изрек, что его сын должен поступить на обучение жрецам Пергамского асклепейона - храма Асклепия. Но Иасону Асклепий не явился и не велел ему, чтобы тот принял в асклепейон нищего племянника сосланного философа Феоктиста...
  Асклепий тоже был неподалеку. Он стоял, обнажая правую половину торса в величественном жесте. Его плащ опадал на постамент легкими, невесомыми складками, у ног сидел верный пес, а верный уж обвивал дорожный посох бога - целителя и странника. Печально глядел он на Каллиста - он не мог ничем помочь молодому вифинцу, и только опирался на свой посох с поперечной перекладиной наверху.
  Не может и Асклепий помочь... Человеческая злоба сильнее благости вознесенного Асклепия, сына бога. Рядом с этой статуей Каллист молился вчера. Здесь же он и убьет себя - кровь от мрамора будет долго не отчистить. Главное - чтобы правильно перерезать жилы, так, чтобы никто не успел перевязать, даже если и заметят, и не успели вытащить за ограду.
  Он посмотрел - до ограды было далеко. Рядом проходит аллея для паломников. Рано или поздно сегодня на ней кто-нибудь покажется. Его заметят. Асклепейон будет осквернен.
  Он решил привязать себя к статуе - чтобы его подольше не могли освободить и выбросить прочь, пока он еще будет жив.
  "В асклепейоне нельзя умирать!" - цедил он себе под нос, прикручивая веревку к посоху Асклепия. - "А обманывать и предавать друзей можно? Да, Иасон?"
  Вдруг до него донесся разговор - кто-то шел по аллее.
  "Ни раньше, ни позже!" - раздраженно подумал он.
  - Вот уж спасибо тебе, сынок, - дребезжал голос. - Вот уж спасибо! Увидела я свет великого Феба! Да у тебя в руке, воистину, его крот подох! Ты уж возьми, возьми петушка-то! Не гнушайся! Мы с дедом небогатые, но петуха-то, петуха Асклепию Спасителю позволить можем!
  - Ты, бабушка, отдай петуха-то бедным. Пусть похлебку сварят, - раздался молодой веселый голос.
  - Ах ты, сынок! Как можно! Бедным! Скажешь тоже! Асклепию надо петуха в жертву, а не бедным в похлебку! Не кощунствуй!
  - Бедным нужнее, бабушка, а мне и Асклепию петух ни к чему. Иди с миром, я тороплюсь очень.
  - Сынок, ты вот послушай меня - я хоть и дура старая, как ты думаешь, но всегда Асклепию молилась, и петуха на все-все праздники приношу сюда. И когда слепнуть стала, всегда приносила, и по два петуха в год приносила. Только вот припаду к его статуе, зажмурю глазоньки да и молюсь, молюсь: "батюшка Асклепий-Целитель, отец родной, дай здоровьичка! Дай моим глазонькам свет видеть! Прими петуха этого!". И Гигиейе, матери нашей милосердной, тоже завсегда лампаду возжигала. И не оставили, благодетели, тебя послали! Как ты ловко иголкой-то эту...как ты ее назвал...катаракту енту...Здешние врачи дорого за катаракту берут, а ты и петуха взять не хочешь.
  - Да зачем мне петух, бабушка? Я уезжаю сегодня! - начал раздражаться ее собеседник.
  - Асклепию в жертву! Чтобы дольше прожить, не болеть, и большим человеком стать, может, ко двору к императору попадешь! Даром, что император христианин, наш батюшка Асклепий Пергамский все может! - хитро подмигнула бабка, всовывая корзину с петухом высокому молодому человеку в легком золотистом плаще.
  - Да не буду я приносить петухов Асклепию, бабушка! Я христианин! - отмахнулся он от старухи.
  - Что это ты, сынок, такое говоришь?! Ой, горе-то... Ой, нечестие какое...Ой, бедные твои родители...Что ж ты хулишь-то Асклепия Сотера? Вот увидишь, помянешь мое слово - покарает тебя Аполлон, отец его! Стрелу огненную пошлет в грудь! Он за сыночка своего знаешь, как стоит?
  Она погрозила молодому врачу толстым коричневым пальцем.
  - Хорошо, бабушка, хорошо. Пошлет стрелу. Уже послал. Иди с миром.
  - Умен, да уж, умен! Насмешник! Будешь ли счастлив, поглядим! Нечестивец! Срамник! А петуха возьми! - заключила она, и решительно поставив к его ногам корзину, быстро, не оборачиваясь, заковыляла прочь, то и дела что-то шепча и сплевывая в сторону.
  Ее собеседник раздосадовано махнул рукой и повернулся к Каллисту.
  - Эй, а что ты там делаешь? - крикнул он. - Ты служка храмовый? Забери этого петуха.
  - Заберу, - процедил тот и тихо, сквозь зубы, добавил: - Проваливай.
  Но молодой человек уже подходил к нему.
  - Погоди, а я тебя видел сегодня. Это ты с рассвета Иасона ждал?
  Каллист не ответил.
  - Поговорил с Иасоном?
  - Поговорил...- процедил Каллист.
  - Ты откуда? - быстро спросил незнакомец. - Не вифинец?
  - Вифинец, - с вызовом ответил Каллист.
  - А что сюда приехал? От Никомедии до Пергама путь неблизкий.
  - А ты каппадокиец? - злобно спросил в ответ Каллист.
  - А как ты догадался? - рассмеялся его собеседник. - По акценту? "Кгхаппа"!7 - засмеялся он, нарочито гортанно произнося название первой буквы имени Каллиста.
  Взгляд его упал на хирургический нож в руке Каллиста, и вифинец в замешательстве выронил его в траву.
  Лицо незнакомца сделалось серьезным.
  - Что, Иасон тебя не принял? - уже другим тоном спросил он.
  - А тебе какое дело? - голос Каллиста сорвался.
  - Ты где учился?
  - В Никомедии, а потом - на Косе, - неожиданно для себя ответил Каллист незнакомцу.
  - А почему не вернулся в Вифинию?
  - Ты любопытен сверх меры. У вас, христиан, это пороком не считается?
  - А ты не хочешь назад в Никомедию?
  - Знаешь, что? - Каллист сжал кулаки.
  - Мне кажется, лучше быть помощником архиатра в Никомедии, чем младшим кадиловозжигателем в Пергаме, - спокойно ответил незнакомец.
  - Мне нельзя в Никомедию, - сумрачно ответил Каллист.
  - Почему? Император запретил?
  - Я племянник теурга8! Понял? - крикнул Каллист в лицо незнакомцу. - Понял? Теперь иди отсюда! Я - эллин, язычник, пес, свинья! Мне с обрыва в бездну броситься надо! Ясно? Я - не хрис-ти-а-нин! Ты слышал?
  - Слышал, - невозмутимо продолжил таинственный путник. - И что теперь? Не жить? У тебя же лично нет запрета на проживание в Никомедии? Так?
  - Ну... нет, - уже тише ответил Каллист.
  - Ну, вот и поехали обратно в нее. Как тебя зовут, племянник теурга?
  - Каллист.
  - А я - Кесарий. Тоже "Кгхаппа"! На одну букву имена - добрый знак. Ведь так вы, эллины, говорите?
  Он весело рассмеялся. Рассмеялся и Каллист, пожимая протянутую руку Кесария.
  - Не забудь свой нож...Вон он валяется. Ты голоден? Сколько дней не ел? Два? Три? Скоро в обморок падать начнешь...
  Кесарий говорил быстро, то и дело отбрасывая темные волосы со лба.
  - В баню, жаль, не успеем, сегодня уже надо ехать. Не могу ждать. И так задержался с этой бабулькой. Поешь по дороге, рабы соберут нам что-нибудь...Ты что любишь? Петухов жареных?
  Он нагнулся, поднимая корзину.
  - Кесарий, послушай, я должен тебя сразу все сказать...
  - Вареных?
  - Мой дядя был сослан за теургию9 , его имение конфисковано...У меня нет ни гроша.
  - Ты не раб, я надеюсь?
  - Нет, конечно.
  - Значит, выкупать из рабства тебя не надо. Уже меньше сложностей и большая экономия.
  - Кесарий, император может быть недоволен, что племянник теурга...
  - При чем тут племянник? Хотя про твоего дядю, и то, что его имение несправедливо прибрали к рукам, знают очень многие. Император велел мне найти хорошего помощника архиатра в Никомедию. Я его нашел. В Пергаме.
  Каллист онемел.
  - Император? Тебе? - вымолвил он.
  Кесарий, по всей видимости, наслаждался произведенным эффектом. Потом он сказал с деланной небрежностью:
  - У меня поручение от императора Констанция - составить отчет о проверке Пергамского асклепейона. Постоянно стоит вопрос о его закрытии, так как это не только лечебница, но и действующий храм Асклепия. Я проверил. Везу отчет. А заодно налог с храма. Так что у нас будет сопровождение из легионеров. Эскорт.
  В глазах Каллиста появилось сомнение. Кесарий, заметив это, откинул свой золотистый плащ. На его тоге была сенаторская кайма.
  - Веришь теперь?
  Каллист судорожно сглотнул.
  - Бери свои вещи, и идем. Петуха тоже бери - не оставлять же его здесь...Бабушка так радовалась, что стала видеть хорошо, после того, как я низдавил у нее катаракту...Все видит, сказала, лучше прежнего!
  - Погоди, - сказал серьезно Каллист.
  - Что? - встревожено обернулся Кесарий.
  - Хорошо видит, говоришь, теперь?
  - А ты сомневаешься?
  - Это не петух, а курица, - торжественно сказал Каллист, и через мгновение оба расхохотались.
  ...
  - Какая курица? Ты что, уснул? Митродор тебя не простит!
  - Кесарий? Далеко еще до Никомедии?
  - Дружище, ты уже два года, как здесь!
  - А, точно...приснилась какая-то ерунда. Я подумал, давай ты меня сводишь на христианскую мистерию какую-нибудь.
  - На мистерию нельзя. Могу на огласительные беседы. Только так, чтобы нас не узнали, - сказал Кесарий, правда, без особого энтузиазма.
  - Давай, - согласился Каллист. - Это как подготовительные беседы перед Элевсинскими мистериями? Думаю, что это тоже интересно. Прямо завтра и сходим. Спрошу у Фессала, он интересуется всем этим.
  - Погоди спрашивать Фессала, я кое-что другое придумал, - сказал Кесарий.
  - Что?
  - Потом, - шепнул Кесарий.
  -У тебя на каждый вопрос это "потом", - несколько раздраженно произнес Каллист.
  - Угу, - ответил Кесарий немногословно.
  Каллист протер глаза и изо всех сил уставился на старца в хитоне.
  - ...и тогда мать моего деда отвели на абатон 10 - все ли вы знаете, что такое абатон?
  - Расскажи, благочестивый старец! - кто-то пискнул из угла.
  - Это особая галерея храма Асклепия, где жаждущие исцелений погружаются в священный сон...Со времен Константина выросло уже поколение, которое не знает, что такое абатон!
  - Но-но, - сказал Митродор, косясь на Кесария.
  - Я знаю, что такое абатон, - сказал Кесарий. - Приглашали туда консультировать...как-то раз...в Потамее...сложный случай катаракты.
  Он зевнул и странно замолчал.
  - ... отвели на абатон. И там она увидела сон, как будто к ней Асклепий подвел маленького мальчика, едва научившегося ходить, белокурого, как младенец Аполлон Летоид. И Асклепий Мегалос посадил этого ребенка к ней на колени и сказал: "Это твой сын, Ксенофаниана!" А когда она проснулась, маленький белокурый мальчик сидел на ее коленях и улыбался.
  Каллист хмыкнул. Митродор укоризненно посмотрел в его сторону.
  - Отец моего деда сначала не поверил, что Асклепий мог совершить такое чудо. Но жрец, который был поблизости, упрекнул его в неверии и показал ему мраморную табличку, в котором точно такое чудо было описано и засвидетельствовано много лет назад, а так же вотив - статую маленького мальчика на дельфине. Родители чудесно рожденного таким образом ребенка отблагодарили Асклепия Пэана, заказав у лучшего скульптора статую для украшения храма.
  - Как мальчика-то назвали? Палемон? - спросил набожно Митродор.
  - О нет, хозяин - ибо не из вод он был спасен богами, умерший, но подарен Асклепием и создан как бы из ничего...Назвали его Асклепиад, потому что его вторым отцом словно был сам Асклепий...И Асклепиадом назвали моего отца, а потом и меня, и я так назвал своих сыновей, а они назовут внуков...
  Митродор о чем-то усиленно размышлял.
  - Как вы там не путаетесь, - пробормотал Каллист. - Номера даете?
  - Моего старшего сына зовут Асклепиад Рыжий, второго сына - Асклепиад Долговязый. Мы привыкли чтить традиции, - с благородным упреком в голосе обратился к Каллисту, расслышав его вопрос, старец в хитоне.
  - Пэан воистину дал тебе хороший слух! - ответил Каллист. - Налей мне еще красного вина, мальчик, - обратился он к рабу.
  - А как же правило, что в асклепейоне нельзя рожать? - спросил, наконец, Митродор.
  - Благороднейший и благочестивейший Митродор прав, - нараспев продолжил старец. - Роды и смерть оскверняют храм Асклепия. Но здесь было рождение не как одно из рождений! Мой дед родился по воле великого Асклепия Пэана.
  - Радуйся, Пэан! - грянули певцы из тьмы, и зазвенели струны невидимой арфы.
  Митродор прижал к уголкам глаз кусочек тончайшего полотна.
  - Как милостив ты, Пэан! - умильно вздохнул он.
  - Хорошее вино! Передать тебе, Кесарий? Да ты спишь?
  
  Леонта взял за руку Вассиана и произнёс: "Пойдём со мной в сад - скоро рассвет!"
  "Я много лет не видел рассвета, Панталеон врач", - невесело засмеялся Вассиан. - "Но откуда ты знаешь, что я люблю встречать рассвет? Я надеюсь, что однажды Асклепий Пэан исцелит меня, солнечным светом на рассвете, и я увижу его - благого, милостивого, бога, любящего людей... Я слышу щебет птиц, встречающих солнце, и доли мгновения надеюсь, что сейчас, сейчас он отверзет мне очи..."
  "Расскажи мне о себе! Я так мало о тебе знаю, Вассиан!" - попросил Леонта. - "Ты образованный человек - говорят, что ты учился в асклепейоне?"
  "Говорят... - усмехнулся Вассиан. - "Что ж ты не договариваешь? Я был иеревсом, жрецом Асклепия, но был изгнан из Эпидавского асклепейона, когда стал терять зрение, и не мог оперировать катаракты, так хорошо, как в былые времена".
  "Изгнали больного?!" - возмутился Леонта.
  "Ты искренний и добрый юноша, - вздохнул Вассиан. - Или... уже научился очень хорошо притворяться при дворе Диоклетиана. Неужели ты не слыхал, что я оскорбил Пэана Асклепия ложью, и он меня наказал? Наказал не сразу, нет... Я думаю, Леонта, что это не его наказание, это просто Тюхе-Судьба. Но, когда я стал терять зрение, другие иеревсы мне припомнили мою хитрость - тогда-то они ничего не могли сделать, да и за ребёнка родители внесли большие деньги... они-то, родители, были рады... А потом иеревсы решили на всеобщем совете, что я поплатился зрением за свой обман, и изгнали меня, как нечистого, как оскверняющего своим присутствием храм Асклепия".
  "Разве иеревсы в асклепейонах не лгут людям? - спросил Леонта. - Разве не устраивают там представлений, в которых людям являются и Асклепий, и Гигиейя, дочь Пэана, словно живые - а на самом деле переодетые иеревсы со своими дочерьми?"
  "Это - священное действие, а не обман, - отвечал Вассиан. - Обман - это то, что сделал я. Принёс годовалого ребёнка женщины-вдовы, умершей в ту ночь в гостинице от фтизы, и посадил его на колени другой женщины, Ксенофанианы, бесплодной, пришедшей со своим мужем изделека..."
  "Ты совершил благое дело", - в трепете произнёс Леонта.
  "Но Асклепий покарал меня, - покачал головой Вассиан. - "Наверное, ему виднее. Я не знаю, почему Асклепий, человеколюбивый Асклепий, так поступил со мной!"
  
  
   СНОСКИ
  Даров источник многих в банях мы найдем... -'Похвала баням', неизв. римский поэт. Цит. по: Медицина в поэзии греков и римлян / Сост., вступит. слово и примечания Ю.Ф. Шульца. - М.: Медицина, 1987. - С.64
  
Алейптерион - помещение в римских банях, где специально обученные рабы проводили массаж и натирание маслами посетителей.
Помещения в римских банях (термах) - кальдарий (caldarium) - лат. горячая баня, тепидарий (tepidarium) - теплая баня.
Гипокауст -использовавшаяся в римских банях система центрального отопления с подогревом пола и стен.
Фригидарий - холодное посещение в римских банях с бассейном.
Аподитерий - раздевалка в римских банях.
Аномиос - неподобный (термин христиан-ариан, обозначающий неравенство Бога Сына Богу Отцу)
"У тебя в руках крот умер" - Античная поговорка о высоком мастерстве хирурга.
  
"Да, это царские термы! И дали им это названье Те, кто в былые года были в восторге от них..." - Леонтий Схоластик. Там же Шульц Ю.Ф.. С.56
   иеревс - жрец
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"