Аннотация: Детишки попадают в новый мир и оказываются Избранными.
Славный город Хиррот спал. Спали все его жители - от Пустоши Горького Пепла до сырых переулков нижней Паутины, от губернаторского дворца до борделей на берегу Благодатной. В такие ясные ночи накануне начала зимы не спят только дураки, стража и Острая-на-Язычок.
Где в эту ночь шатались дураки, только гору* знают. Стража же шаталась везде, а Острая-на-Язычок - нигде, как и положено трудолюбивой замужней даме. В доме своего мужа она перестирывала вещи, чтобы после заняться приготовлением пищи. Ее глаза хорошо видели в темноте, потому в свечах не было нужды.
Галахад, один из немногих, кому позволено иметь имя, спал в любимом кресле. Его профиль был виден за мутноватым оконным стеклом, и Острая-на-Язычок постоянно оборачивалась проверить, не проснулся ли возлюбленный муж.
Пока - не проснулся.
***
Четыре часа спустя, когда солнце только-только тронуло бледной зеленью грязно-черное небо, Острая-на-Язычок шла к воротам верхней Паутины. Глаза цепко примечали каждую из тех редких крыс, что еще не изловили мальчишки, но женщина не хотела ни есть, ни пустить вонючих тварей на фарш. Там, наверху, за крутой каменной лестницей и тяжелыми створками с запачканными грязью и помоями гербами, ее ждал заказ.
Этим путем она ходила каждые три дня. С тех пор, как Галахад оказался в милости у губернатора, трудиться у печи стали наемные работники, и не в помойке Хиррота, чертовой нижней Паутине, а в приличном районе.
До ворот оставалось совсем немного, не больше сорока ступеней, как Острая-на-Язычок остановилась, не доходя до площадки-улицы, поперек пересекающей лестницу и расходящейся в обе стороны темными подворотнями. Там, где-то в глубине, в паутине грязных и пропахших гниющими отходами тропок между домами, разговаривали четверо. Троих женщина слышала, про еще одного - догадывалась.
Она ступала тихо, привычно перешагивая лужи с нечистотами, чтобы не оставлять никаких следов. Она слышала позвякивание оружия. Дела стражи - это дела стражи, но нужно быть полной дурой, чтобы лишить себя удовольствия узнать свежую сплетню до того, как о ней станут трещать даже немые бродяжки.
Голоса дрожали и искажались, и Острой-на-Язычок приходилось прислушиваться к каждому звуку.
- Не будет больше покоя, - расслышала она после шумного вздоха, подобравшись едва не к самому повороту в проулок, где расположились губернаторские шавки. - Если проклятую книжонку расшифруют, старый козел с ума рехнется.
- Снова жечь будет...
- Вешать, - поправил его первый со смешком. - Лучше вешать, иначе весь сброд сползется к воротам на жареное мяско.
Острая-на-Язычок улыбнулась краем рта и пригнулась, подбирая юбки. Осторожно глянув за угол, она прищурила левый глаз, пытаясь разглядеть лица, но никого не узнала.
- Говорят, девка записала там откровения, - прерывая развеселый кулинарный разговор, дошедший к тому времени до тушения крыс, протянул горбоносый страж, поправляя молниевый браслет**. Его приятели не без зависти смотрели на новенькую модель, но делали вид, что старая книжка, найденная под губернаторским дворцом, их интересует не меньше. - Для перевода его мудачество велел освободить из тюрьмы Вшивого-без-Мозгов. Через пару месяцев придурок разродится пророчествами сумасшедшей иноземки, и будут нам и костры, и виселицы...
Острая-на-Язычок попятилась, стараясь не произвести ни единого лишнего звука.
- Слышал я его, - тише и тише звучал голос за поворотом, размываясь эхом. - Шустрый, ты вроде ж умный? Что значит "papa, idi nahuj"?
Женщина, зайдя за ближайший поворот паутины, развернулась и побежала на носочках к выходу из этой помойки. Она услышала даже больше, чем могла надеяться.
***
Восьмое апреля.
Папа, иди нахуй.
Ну... вот я это и сказала. Не ему, конечно, нет, я сама себя сдам в психушку, если решусь на такое. Но сделать это здесь - уже прогресс.
Я веду дневник полгода, и только сейчас смогла написать то, что действительно хотела. Мой психотерапевт пытается убедить меня, что я - такая же личность, как и отец, и имею право высказывать мнение, если это важно. Ха! Хотела бы я увидеть его перекошенную физиономию, когда папуля расскажет ему, кто он есть и кем станет, если продолжить забивать мою бестолковую голову такой чушью.
Завидую Соньке. У нее только мать. Лучше жить в однушке и ходить в одних джинсах весь год, чем при всех доступных ништяках бояться окончания школы.
Если бы мне предложили, то я бы уехала с Сонькой и ее матерью куда-нибудь подальше. Хоть сейчас, хоть без документов и до экзаменов. Сонька все равно их не сдаст, а мне плевать.
(далее - несколько листов с рисунками шариковой ручкой)
***
Семнадцатое мая.
Сдохнисдохнисдохнисдохни!!! Сдохни!! За что?!!
***
Восемнадцатое мая.
Я думала, что умру. Виталий Андреевич говорил мне, что гнев разрушает больше, чем крик, а молчание - больше, чем гнев. Наверное, это правильно, но я не могу говорить. У меня больше нет сил.
Если бы обо мне писали роман, он бы начался так: "Она едва могла дышать от гнева, боли и страха. В глотке костью застревало страшное желание: пойти против дела семьи, предать ее - все что угодно, лишь бы не выходить замуж. Дико подумать, что это ее мысли, той, что всегда была верной собачонкой своего отца. Она не позволит отнять свое право вдыхать свободу полными легкими. На этот раз она не улыбнется и не кивнет, и он - он, тот, кто был для нее хозяином от самого рождения - не сможет от нее отмахнуться.
Но она молчала - до поры. Хорошие, послушные дети сродни вещи и не причиняют своим владельцам неудобств."
Если бы я писала роман о себе, в нем через строчку повторялось бы "папа, прости, папа, я так больше не буду".
Знаешь, папа, ты ведь будешь очень рад, что я никогда его не напишу. Не знаю, кем меня видит сынок этого твоего Сергеича, но точно не сидящей на шее "бездельницей". Знаешь, папа, я даже сомневаюсь, догадываешься ли ты, что твоя никчемная дочь умеет писать не под диктовку. Знаешь...
***
Двадцать второе мая.
Приехал Славка. Если бы это был кто-то другой, я бы радовалась, что отец от меня отвязался. Все его внимание уходит на наследника и продолжателя рода, маменькиного сынка и патлатого задрота, которому я через силу улыбаюсь. Мое недовольство и ревность радуют отца больше, чем раздражение матери.
Он бы отгрыз себе руку, если бы знал всю правду.
(несколько пустых строчек)
Славка предложил прогуляться вечером, когда родители уедут налаживать отношения. Нас они не приглашают: уверены, что мы будем носиться между столами, плеваться в официантов и позорить их перед другими гостями. Интересно, они помнят, сколько нам лет? Хотя о чем это я... Будущая свиноматка и изнеженный "нимужык" мозгов иметь не могут по определению. Отец говорит, что природа отдыхает на детях гениев.
Не знаю, насколько он гений, но на мне она и правда отдохнула, раз я плачусь в записную книжку и дядьке, которому платит отец, вместо того, чтобы стукнуть по столу и...
***
Без даты.
Славка странный: вроде мелкий, а разумный и без заскоков. Это редкость для мальчишки. Когда он слушает меня и думает, мне становится спокойнее... а он говорит, что это плохо. Что я настолько не верю в себя, что ищу поддержки у всех подряд и что лучше бы дала леща жениху.
Смешно. Но ведь правда легче.
***
Без даты.
Не знаю, когда вернется Славка. Мне он сказал ждать около "башенки", и пока есть возможность, я пишу при свете мобильника. В голове всего две мысли: про то, что папа будет в ярости за позднее возвращение, и про то, что если меня прирежет маньяк, дневник станет последним свидетельством моей жизни... и папа все равно будет в ярости.
Не знаю, как мы сюда забрались. Даже не понимаю, что это за часть города. Здесь воняет как (зачеркнуто) канализацией и вроде серой и гарью, асфальт убитый, дома деревенские. Никогда не видела такой древности.
А еще холодно. Синоптики, вы уроды!!
***
Без даты.
Я схожу с ума. Славка говорит, что тоже это видит, но теперь я сомневаюсь, правда ли он рядом! Потому что...
Мы оказались в Паутине. Это место (здесь говорят с ужасным оканьем, я понимаю через слово) похоже на какую-то злую сказку: ворота, за которые не пробиться, стена высотой в три моих роста и Славку в прыжке, люди мрачнее, чем утром в понедельник, крысы... Море мерзких грязных крыс!! Трущобы, короче.
Мы точно не дома. Ну нет у нас такого, нет и быть не может... Если бы не крысы, я бы решила, что мы забрели на место съемок или в сектантскую деревню поклонников дури и стимпанка. О таком не стоит рассказывать даже психотерапевту: Виталий Андреевич понимающий и не злой, но и не дурак. Скажет отцу, что надо бы мне анализов насдавать... и все, не то что замуж сплавят поскорее - на цепь посадят. Какой позор: дочка с галлюцинациями.
Славка говорит, что я должна писать дальше, так, мол, мы сможем "структурировать происходящее и найти точку перехода". Если Славка ненастоящий, то у меня очень сообразительный внутренний голос. Вот уж никогда бы не подумала.
***
Шестое минна (минно?)
Нерасторопный, Нежданная Напасть и Пустышка, приютившие нас, смотрят как-то странно. Перед тем, как выйти на улицу, Пустышка замотала мне голову платком чуть не по самые глаза и велела не снимать, пока не вернемся. Славке, чтобы не светиться среди местных, надо подстричься, а он нос воротит. Так что он теперь с Нежданной хозяйничает дома, пока не одумается.
На одной из улиц, где собираются торговцы, я увидела странного человека: почти чистого, в потрепанной, но не старой куртке. У него в руках был лоток с чем-то темным, а сам он громко пел:
"Я буду не я, коль тебе не продам
Кусок пирога. И совсем не беда,
Что в теплой начинке покоится кошка.
И, может быть, крыска. Но только немножко!
Отведай опарышей, милая леди,
А в будущем будет пирог из соседей!"
Пустышка сказала мне не смотреть на него слишком пристально. Она, как и многие из жителей нижней Паутины, старалась держаться от этого Галахада подальше и вместе с тем низко кланялась. Кто он такой, никто мне так и не сказал, но когда я спросила, почему его зовут по имени, а остальных - по прозвищам, рассердилась даже тихая Нежданная Напасть.
Славка рассказал мне (уже ночью, правда), что выпытал у Нежданной кое-что необычное. Кое-что о пророчестве.
***
Без даты.
Я видела, как шесть девочек лет десяти подрались за издохшую кошку. Рыженькая схватила конкурентку за волосы и принялась бить об стену дома, а затем схватила трупик и, отпинываясь от остальных, ушла вместе с сестрой.
Избитая девочка осталась лежать, и я хотела выйти помочь ей, но Нерасторопный не позволил. Через несколько минут девочку утащил за ноги один из заросших побирушек, ошивающихся около торговцев.
***
Двадцатое минна.
Пустышка снова привела меня в домик на берегу Благодатной и заставила слушать местное радио. Не знаю, чего она хочет добиться, но от шума помех меня только тошнит.
***
Тридцать второе минна.
Сегодня это произошло снова. Славка не стал кричать на Нерасторопного только потому, что в их домике от стен одно название, и на шум сбегутся соседи. Он говорил тихо, но так злобно, что я начала просить его успокоиться, а он зарычал уже на меня. По его словам выходило, что за приют, данный нам добровольно, мы с лихвой платим помощью, и они не имеют права ставить на нас опыты. "Сашка еще немного - и тронется! Не скажете, что это за (за такие слова отец бил бы меня по губам) - я пойду к ближайшему стражнику или этому вашему Галахаду и расскажу, что вы укрывали нас вопреки закону!"
Он продолжал рычать, болтая патлатой головой, а я думала, что в чем-то он прав. Мои кошмары нельзя назвать нормой, а сидеть и ждать, когда они пройдут - неправильно. И все же говорить таким тоном, да еще и со старшими...
Сонька тоже такая: тихая, но нипочем не отступится, если знает, что права. А я даже этого не понимаю. Пока Славка болтает кулаками и молотит воздух, я (вроде лицо заинтересованное) сижу и думаю, имею ли вообще право открывать рот.
(далее несколько страниц изрисованы решетками и завитками)
Нерасторопный и Пустышка сдались.
***
Третье тьерра.
Нас привели к заговорщикам. Нас!
Это все меньше похоже на безумные глюки. Не знаю, легче ли от этого или наоборот.
Местный Че Гевара, колоритный дядечка лет пятидесяти по прозвищу Дрянные Мысли, а по имени - Хейрет, заявил, что мы Избранные. Пророчество о воительнице с глазами-изумрудами и пепельной головой и юноше-девице ходит по Хирроту последние сорок лет и обещает свержение диктатуры губернатора и его приспешников, переход механиков на сторону угнетенных, снесение стены, отделяющей трущобы нижней и верхней Паутин, и всеобщее блаженство.
По этому же пророчеству выходило, что воительница обладает даром слышать голоса гору - их местных божков или вроде того - в "шепоте тишины". Для того, чтобы убедиться в моей избранности, они выкрали радиоприемник у кого-то в верхней Паутине. А мои кошмары, значит, канал связи.
Славка загорелся идеей переворота и чуть ли не прыгает, стараясь удержать суровое лицо в разговоре с Че.
А я не знаю, как объяснить, что ношу линзы.
***
Тридцать третье тьерра.
Сны стали спокойнее, теперь я даже иногда запоминаю, что именно мне снилось. Когда я рассказала об этом Нежданной Напасти, она обрадовалась до слез и угостила меня тушеной вороной.
Еще пара недель, и меня перестанет тошнить от здешней кухни... я надеюсь. Или я научусь разговаривать с городскими призраками и уговорю их показать мне склад с нормальным, не червивым хлебом.
***
Восьмое коррина.
Середина осени в Хирроте немного лучше, чем лето. Мы здесь четыре месяца, если можно так называть здешние меры исчисления времени.
Хейрет сумел сделать то, на что Виталий Андреевич убил полгода: я "научилась говорить" и, кажется, даже начинаю возражать, а не сидеть клушей. Наверное, мне не хватало только ощущения Избранности.
***
Без даты.
Хейрет научил меня здешним "тайным знакам". Например, указательный и средний пальцы к подбородку, а затем сразу большим к щеке, значит "за тобой слежка", а тремя пальцами от глаза по щеке вниз - "начинаем". Есть еще большой палец на губах, приложенный особым способом, и мизинец у кончика носа - "маги" и "дело сделано".
Обещал научить стрелять из молниевого браслета, но пока не вспоминает.
***
Сороковое коррина.
Глаза болят. Не знаю, как долго протянут линзы, это была последняя пара.
***
Двенадцатое карра.
Когда в Хирроте идет дождь, вонь почти исчезает. Здесь воздух такой же грязный, как у нас: заводы в верхней Паутине выбрасывают отходы и в воздух, и в реку, откуда набирает воду для питья и готовки половина города. Но когда идет дождь, смог прибивает к земле и камням, и можно дышать полной грудью.
Гору все же есть. Во время дождя, когда я заснула под шум радиопомех, они впервые заговорили со мной. Славка, узнав об этом, почему-то забеспокоился, хотя уж он-то должен радоваться: революция ему запала в душу.
Мне снились катакомбы под городом. Я помнила каждый поворот, каждую нишу, в которой можно укрыться от обхода стражи, каждую дверь, на которой висел слабый замок. Помнила, как попасть в губернаторский дворец...
Хейрет заставил меня перечертить карту поверх карты города. Мне на пару секунд показалось, что он хорошо знает, куда нужно идти - с такой мрачной решимостью он следил за чернильной ручкой. Может, Славку тоже водили на "сеансы ясновидения", и он уже все рассказал?
Вернувшись домой, я заметила, что мой рюкзак лежит не на том месте. Нежданная Напасть прятала глаза до вечера, а Пустышка рявкнула на меня, что заговоры заговорами, а живу я у них под крышей. Никогда не думала, что смогу огрызнуться.
***
Семнадцатое карра.
Мы уходим. Через полчаса мы уходим, чтобы покончить с диктатором, а я надеваю очки и джинсы. Будет холодно, но у Хейрета и его банды не нашлось штанов моего размера.
На вопрос, что стало с моими глазами, я ответила: "Гору научили". Вроде пронесло.
Славка, упрямо собирающий свои волосья в косичку, по секрету сообщил мне, что у него есть теория: когда мы поможем мятежникам разобраться с угнетателем, то вернемся домой. Он говорил об этом так же жарко, как прежде о своих игрушках, а в этом мире - о механиках-колдунах и ремесленниках, живущих в Пустоши.
Он говорил, а я вспоминала свой последний сон.
Мы не были первыми, кто потерялся в темноте и вышел в узкие улочки этого грязного, насквозь пропитавшегося гнилью и кровью города. Кто-то, кому не повезло иметь волосы, не подходящие под определение "пепельный блондин", умирали на улицах. Некоторые, с более подходящей внешностью, но менее удачливые, чем мы, заканчивали точно так же, не найдя приюта. Один из "везунчиков", редкий лапушка, скончался в доме Никого-не-Ждущей после нападения крыс. А остальные...
За последние полвека их было девять. Две пары, как мы со Славкой, и одиночки. Последние были еще до пророчества, поэтому их прикармливали ради рабочей силы, а когда узнавали, что чужеземцы слышат "шепот тишины" - втягивали в темные делишки. Один из таких послал ко всем чертям борцов за справедливость и стал слушать гору, чтобы знать, в какие двери можно зайти без опаски, а за какими зреет недовольство.
У этого человека были короткие светлые волосы, похожие на отбеленный лен, и глаза цвета молодой листвы.
Духи города Хиррот показали мне много чего. Я видела даже себя, бегущую среди остальных по темным коридорам, провонявшим отходами и плесенью. Мы выбрались из нижней Паутины прямиком на территорию губернаторского дворца. Хейрет где-то раздобыл молниевые хреновины, по которым так сохнет Славка, и кучу склянок с варевом местных химиков. Горело оно не хуже "коктейля Молотова", и революционеры прорвались во дворец.
Я помню все до последней секунды. Помню, как прожаренное крохотной молнией лицо Хейрета оказалось совсем рядом с моим и как подергивалось его тело. Помню Пустышку, разрубленную наискось от ключицы до паха. Помню незнакомую женщину, которую волокли куда-то с простреленной ногой. Помню Славку...
На меня смотрели глаза цвета молодой листвы. Губернатор говорил что-то, как сейчас говорит мой славный, смелый, глупый младший брат, а я молчала.
Революция случилась, как предсказало запоздалое пророчество, почти пятьдесят лет назад. Не понадобилось ни бунта, ни жертв - только золото, удача вора и покровительство гору.
Здесь, наверное, все же есть магия: нельзя без нее остановить старение. Даже с их странными технологиями - нельзя. Иначе сын губернатора давно занял место отца, а не развлекался в ссылке, распевая мерзкие песенки и подкармливая бедняков...
Одного я не помню: что меня убило. Только боль в левом глазу.
Я знаю, что сны могут быть просто снами, как знаю и то, что гору не желают мне зла. Они хотели только предупредить.
Я могу остаться. Мы не Избранные, и я знала об этом с самого начала, поэтому даже думать глупо о том, что мы справимся и спасем этот город.
И все же...
Все же почему-то я верю глупой фантазии Славки. Если мы поможем, то вернемся домой. Можно забить на это, можно... Но тогда мы навсегда останемся здесь, среди детей, дерущихся за еду под грохот заводских цехов, плюющихся в небо едким дымом.
Подумав еще немного, я запретила Славке идти с нами. Он закричал, и я его ударила. Я не рассказала ему о своем сне, но приказала ждать - и искать путь обратно: родители переживут потерю бесполезных, позорных и не единственных детишек, а вот Сонька... Кто-то должен ей рассказать. Все. Особенно то, что я так и не смогла.
***
Без даты.
Это последняя запись. Если нам повезет, я вернусь за дневником, но не думаю, что гору мне наврали. Я сейчас в подвале, прячусь в одной из ниш, в которой пахнет чем-то копченым. Еще есть возможность уйти, но я никуда больше не побегу.
Там, наверху, уже пылает огонь, и мне слышно, как кричат люди. Большая цена за наше возвращение, которого может и не быть. Пусть тогда это будет платой за мою смелость.
Смешно, что в такую минуту я снова вспоминаю об отце. Он бы точно смог здесь прижиться. А я не хочу. И не буду.
(далее идут плохо различимые торопливые записи, предположительно - описания снов, переданных "гору", так называемыми городскими призраками, расшифровать которые пока не удалось)
***
День выдался на редкость ясным: в честь праздника губернатор велел остановить заводы и открыть ворота нижней Паутины. Те, кому повезло поднакопить деньжат, спешили по борделям, магазинчикам ремесленников и трактирчикам, где подавали собачатину и иногда конину.
Заклятые враги, принарядившиеся в лохмотья почище, раскланивались друг с другом, фальшиво улыбаясь гниющими зубами, дети дразнили стражу, кидаясь в их щегольские крепкие куртки крысиными косточками и сухим пометом.
Никто из них не удивился, услышав одинокий хриплый голос Острой-на-Язычок.
- Пирожки и слойки! С самой свежей начинкой в наше голодное время! Вашему вниманию крысятина и кошатина, воронятина и фарш из опарышей и... только никому ни слова - ваш племянник в собственном соку! Кушайте, не обляпайтесь. Что, мой сладкий? Не видела ли я твою матушку? Держи плюшечку - узнаешь!
Румяная, то и дело хитро щелкающая механическим глазом женушка торговца поднималась все выше и выше, обходя каждую улицу. Ее дражайшего супруга, веселящего толпу куплетами собственного сочинения, не было видно уже неделю - приболел, бедняга. Возраст уже не тот.
Кое-кто шутил, что за восемь-то лет Острая-на-Язычок, поди, все соки из него выпила, и женщина хохотала, грозя пальчиком. Она улыбалась - кривовато, чуть насмешливо, но каждому, - огибая побирушек, злобно поглядывающих на нее снизу вверх, не замечая протянутых рук и отлаиваясь на похабные шутки. Она шла дальше, с удовольствием перекатывая в мыслях подслушанную недавно тайну.
Ее улыбка угасла, когда среди столпившихся впереди стражей она заметила стриженную светловолосую голову. Когда мужчина обернулся, Острая-на-Язычок ловко присела, кланяясь.
Ее мизинец, измазанный в растопленном жире, на краткую секунду коснулся кончика носа. Три пальца лениво скребнули по щеке.
______________
*Гору - духи-хранители города. По легендам, гору слышат каждый шаг, пройденный по улицам, и каждый шепот, прозвучавший в домах, поэтому суеверные горожане стараются не топать и не слишком много говорить после захода солнца.
**Молниевое оружие - браслеты, ножи, редко мечи, генерирующие шаровые или линейные молнии. Из-за дороговизны материалов и создания выдаются только командирам отрядов городской стражи и охране губернатора.