Штыров Валерий Яковлевич : другие произведения.

    Это совершенно разные вещи: думать о чем-то, к чему-то на основании этих мыслей как-то относиться, и это же самое почувствовать, или прочувствовать на собственной шкуре. Потому что только почувствовав что-то на себе приходишь к пониманию того, что в действительности стоит за мыслями, потому что в этом случае то, что есть в тебе, оно так или иначе выплескивается наружу.
    В Филадельфии поднимаюсь в общественный транспорт, покупаю билет, прохожу в конец автобуса и усаживаюсь. Через несколько остановок в транспорт входят трое черных полицейских, молодых парня, настолько черных, что кожа у них от черноты блестит, и начинают проверять билеты. И вот тут со мной происходит нечто, свойство чего  я уже знаю. Это можно было бы назвать непроизвольным, независящим от меня запрограммированием. Я уже знаю за собой это свойство, и я уже знаю, что дальше будет. Оно может проявлять себя в различных ситуациях. Но самым показательным примером в этом отношении является забывание слова в тот самый момент, когда его нужно срочно вспомнить и ты осознал, что  его нужно вспомнить. Если осознания  необходимости воспоминания  нет, слово автоматически из тебя вылетает, но если осознание необходимости опережает автоматизм, то воспоминание слова блокируется, так как возникает страх: я не вспомню этого слова, и этот страх замыкает всё сознание на себя, и воспоминание слова становится невозможным. В подобного рода состояние опережающего  осознания необходимости предъявить билет я пришел, увидев вошедших полицейских. Бессознательно я уже знал, что дальше произойдет и внутренне покорился неизбежности.
    Полицейские, проверяя билеты, потихоньку подвигались во мою сторону, а я в это время ковырялся у себя в карманах брюк, в руках у меня оказывались какие-то бумажки, но билета, к моему удивлению, не оказывалось, хотя какое - то представление говорило мне, что я положил билет в карман брюк. Кстати, забегая вперед, замечу, что совершенно то же самое происходит и со словами: всегда, когда нужно вспомнить слово и оно не вспоминается, в голове существует нечеткий образ слова, заключающийся в том, что слово начинается с таких-то букв, или похоже на какие-то такие-то другие слова, или характеризуется какой-то такой звуковой мелодией. А в  действительности, как  правило, оказывается, что представление о слове не имеет ничего общего со словом. И точно также теперь мной владело представление, что билет я положил в правый карман брюк, и в нем-то я его и искал, а  не найдя билета в нём, начал искать в другом, хотя был убежден, что в нём билета нет. Но это уже от безнадежности.
    Наконец, полицейские, довольно долгое время препиравшиеся с кем-то неподалеку от меня, подошли ко мне. И вот дальше все происходило так, словно я был одновременно и деятелем и зрителем. Словно во мне был не один человек. Я наблюдал за одним человеком и за его чувствами, и этот человек был я. Этот человек испытывал чувство унижения и пытался оправдаться, уверить полицейских, придавая своему голосу возможно более искренние интонации, что билет у меня есть, что просто он куда-то завалился. И в это же самое время другой человек во мне наблюдал за полицейскими, и перед глазами его стояла их черная кожа, и их усмешки, впрочем, беззлобные, и подначивание. Они очевидно испытывали удовольствие от того, что я поставил себя в такое униженное положение, и моё оправдание, и их насмешка надо мной затягивались, и чем дальше, тем больше я испытывал отвращение к себе, и чем дальше, тем больше я читал откровенное удовольствие на их лицах, и я расшифровывал для себя их удовольствие  тем, что я, белый, так унижаюсь перед ними. В это время кто-то в передней части автобуса окликнул полицейских и они оставили меня в покое. Я сидел раздавленный. И я сидел раздавленный потому, что, когда я увидел вошедших черных полицейских, во мне сработало вытесненное в бессознательное  чувство превосходства белого над черным, и именно потому, что это чувство было вытеснено, у меня и произошла блокировка, связанная с билетом. Это вытесненное чувство говорило: я, белый, должен предъявлять билет каким-то черным?! А моё сверх-Я возмущалось моим инстинктивным поведением, и оно заставило меня униженно  вести себя в соответствии с моей виной перед ними.
    Т.о., одно моё,  вытесненное бессознательное столкнулось с другим, положенным  бессознательным.
      Через минуту после того, как полицейские вышли из автобуса и я начал приходить в себя, моя рука, как ни в чем не бывало, словно дразня меня,  залезла в карман рубашки и вытащила билет, и в этом не было ничего удивительного: я всегда знал, что он именно там лежит, потому что я сам же и положил его туда.
    А вот у полицейских вытеснения расового чувства не было. Они осознавали, что они - черные. И они принимали это осознание. И им было приятно моё унижение, и моё унижение не могло не вызывать в них насмешку надо мной: мол, что же ты, белый, "высшая раса", так унижаешься перед нами, низшими. И уж не в этом ли унижении всё твоё величие?!
    Расовое чувство, как и всякое другое чувство, не бывает односторонним. Расовое чувство одной стороны встречается с расовым чувством другой стороны. Они встречаются и соизмеряются друг с другом. И если у одной из сторон это чувство вытеснено, то это ничего не меняет в сути дела. Во Франции живут и мусульмане, и негры, и французы могут говорить о политкорректности. Но в чем она заключается, в чем её суть, и в чем её приятность для французов? - В том, что это обстоятельство позволяет французам уважать себя благодаря тому, что они чувствуют себя выше приезжих. И до тех пор, пока приезжие ведут себя как низшие, как люди второго сорта по отношеию к французам, последние их пребывание приветствуют, и уже потому, что приезжие используются на работах, которыми брезгуют французы. Но пусть попробуют приезжие поставить себя, свою культуру на один уровень с французами - тогда уже идет иной разговор, и прощай политкорректность.
    Француз, славный парень, совершенно дружески относящийся к тебе, но в то же самое время в его голосе звучит: "Ну, ты, русский!" -ты не ровня мне. Действительно, ведь ты пришел в его дом, значит, ты нуждаешься в нём, и, значит, он, француз, твой благодатель, и поэтому может смотреть на тебя снисходительно.
    Или что, вы скажете, в России не то же самое отношение, хотя бы даже и "от чистого сердца". Сердце-то оно чистое, да только чистое за счет грязи, которую оно вводит в себя.
    Всё это - закон природы, а те, кто нарушает законы природы, наказывается.
    Я выползал из моего раздавленного состояния медленно, и вместе с этим выползанием потекли одна за другой мысли, связанные со случившимся. Я подумал, что американский ку-клукс-клан - это реакция белых на осознание того, что они - такие же люди, как черные, это месть белых черным за то, что они, белые, превратили в своё время черных в рабов, а рабы смеют с этим не соглашаться быть рабами.  Это -  способ удержания черных в рабстве и посредством этого -  попытка белых доказать себе, что они выше черных. Потому что человеку мало одного факта, ему непременно нужно, чтобы факт был оправдан. Вот и создает человек для себя духовную ложь, полезную ему, которая обслуживает его чисто материальные потребности.
    Или возьмите расу семитов, людей, изгнанных из своей родины и принужденных жить в чуждой среде "из милости" и лебезить перед нею, потому что иначе презирающая чужаков среда их не приняла бы. И это их  унижение не могло же не компенсироваться ненавистью к тем, перед кем они  принуждены унижаться. Ибо человек нуждается в равновесии в себе. И человек не может уважать себя, если не может обеспечить в себе соответствие, равенство самому себе.
    Чувство расы - это частное проявление гораздо более широкого чувства. Для чего Александру Македонскому потребовалось осознать себя богом, то есть существом, высшим сравнительно с другими людьми? Ясно же, для того, чтобы осознать себя высшим сравнительно с окружающими, и чтобы окружающие признали это. Почему воины фаланг Александра были преданы ему? - потому, что в качестве воинов, одерживающих победы, они чувствовали себя выше других. Они раскрывали свои воинские способности, в которых могли проявить себя, и через это утверждали себя, своё уважение к себе.
    Почему Наполеон,  с именем которого связано столько смертей самих же французов, почитается великим человеком во Франции? - потому что он был победителем, и вместе с ним были победителями французы. Они были победителями, и они поэтому уважали себя. 
    И на чем сыграл Гитлер? - на том, что немецкий лавочник почувствовал себя сверхчеловеком,  и от этого "очень сильно зауважал себя".
    Чкалов говорил: "Если быть, то быть лучшим" - то есть раскрывать, реализовать  в себе способности, которыми человек обладает, делать всё возможное, на что только ты способен, что заложила в тебе природа, для того, чтобы  быть победителем в своей области. Человек, реализовавший себя, может уважать себя. Человек, не реализовавший себя, не может уважать себя. Он - лишь плесень на теле планеты.
    Когда сегодня Запад бомбит Ливию, он считает, что он в своём праве. И он считает, что он в своём праве, потому, что он может позволить себе это сделать. Запад, конечно, не Александр Македонский, который побеждал меньшими силами большие, запад разумен, мелочен и копеечен, как мелка и копеечна буржуазия: он побеждает слабых. Но он не опускается до слабых. Напротив, он сильных опускает до слабых, и в этом, в частности, заключается сила Запада. Сила Запада - в его деньгах, в его копеечности. Запад не мог преодолеть СССР в боях чести. Но он преодолел его, купив его за 30 серебряников Иуды.
    Что на это можно сказать? - вот какой подлый, нехороший запад? Но он победил, а победителей не судят. И победил бескровно, единственно посредством денег, и даже не столько посредством денег, сколько соблазна ими. Но в конечном счете все же посредством денег! Зачем бросать на страну бомбу, если можно соблазнить деньгами её элиту?
    9 мая - это день памяти великой победы коммунистов над гитлеровской Германией. Войну выиграла Коммунистическая партия Советского Союза - организатор победы над врагом. А сегодня предатели великой страны, миллиардные счета которых лежат в иностранных банках,  примазываются к Великой победе, старательно  уничтожая её путем её опошления. А чего вы хотите- пришли к власти другие люди,  другой - копеечной- цивилизации. И они пришли потому, что оказалось, что копейка сильнее чести, соблазн сильнее духа, и победа оказывается на той стороне, у которой больше денег. Это - логика денег.
    И невольно думаешь- почему так произошло? Существует мысль о том, что итальянцы, наследники великой Римской империи, во всей своей последующей истории не отличались воинственностью, что падение Римской империи связано с тем, что нация надорвалась. Не это ли произошло и с Россией, не надорвалась ли русская нация в результате великих свершенных ею побед?
    Во всяком случае, в конце 80 годов прошлого века мы слышали: вот придут капиталисты, они будут о нас заботиться. То есть не мы что-то сделаем, а придет кто-то, и будет делать за нас. И за этим стоит мысль: мол, им вершки, а нам корешки. Но в жизни так не бывает.
    "Ишь, какие японцы умные, смотри ты, какая необыкновенная нация!" - говорил в девяностые годы Витя Сорокин. И сегодня говорят: "А давайте отдадим в аренду японцам Дальний восток - они придут, принесут нам свои высокие технологии, наведут порядок". А в начале прошлого века японцы, победители в русско-японской войне, говорили: "Россия - страна большой, но дурной, а Япония - страна маленький, но умный". Это - слова победителей, слова людей, которые уважают себя, и уважают себя потому, что дело делают. А слова Вити Сорокина - это слова халявочника,  который станет что-то делать только после того, как его кто-то в задницу толкнет.
    И еще призывает: "Сам я ни к чему, ни к какой созидательной деятельности не способен. А посему придите и владейте мной"   Это ли не болезнь нации?!
    Это ли не надрыв, это ли не слова африканского негра: "вот приедут белые, и отвезут нас в Америку, и будут о нас заботиться, и станет нам жить очень хорошо." 
    Если это не болезнь, если это не национальный надрыв, то тогда что это?

    05.05.11 г.