По-Матушке облегченно вздохнул, плотно закрыл крышку и поставил баночку на стол. Две или три секунды По-Матушке зачарованно глядел на дело рук своих, потом вспомнил, что пора идти.
Прикрыв за собой дверь и убедившись, что на лестнице никого нет, он быстро сбежал вниз, вырвался на улицу и веселым горным козлом побежал к остановке.
Там толпились и шумели люди.
Автобус вяло подъехал к остановке; двери отворились, людской поток устремился внутрь. По-Матушке зашел последним и полез во внутренний карман пальто за проездным билетом. Обыскав себя два раза, и ничего не найдя, По-Матушке сконфуженно огляделся, потом достал кошелек, попытался свободной рукой его открыть. В автобусе послышался недовольный гул пассажиров. Шофер терпеливо ждал. Виновато улыбнувшись, По-Матушке поставил свою ношу на панель.
- Пусть тут побудет. Секунду. Ничего?
Шофер молчал. Недовольный гул нарастал.
По-Матушке достал деньги, Шофер дал ему билет и отсчитал сдачу. По-Матушке, все так же конфузливо улыбаясь, забрал мешок с панели и двинулся по проходу меж двух рядов сидений, отыскивая свободное место. Со всех сторон на забывчивого пассажира глядели суровые укоризненные взгляды.
Свободное место нашлось на предпоследнем сидении у стены. Напротив сидела серьезного вида женщина, которая читала рекламный буклет со скромным названием "Программа выдачи срочных кредитов населению "Держи карман шире". Девочка лет семи, сидевшая рядом с женщиной, весело болтала ножками и с живейшим любопытством глазела на По-Матушке.
- Извините, - зачем-то сказал женщине По-Матушке. Та оторвалась от чтения, строго посмотрела на молодого человека, ничего не сказала и вновь раскрыла буклет.
По-Матушке уселся на свободное сидение и перевел дух. Не зная, что делать с мешком, он сначала поставил его рядом с собой, потом, испугавшись назойливых взглядов других пассажиров, убрал его под ноги. "Надо было взять коробку. - С сожалением подумал По-Матушке. - И почему я не взял коробку?" Убаюканный этими тревожными мыслями он задремал.
Очнулся он того, что автобус остановился. Большая часть пассажиров сгрудилась у выхода. Девочка дергала По-Матушке за рукав пальто и говорила:
- Дядя, все выходят. Дядя, все выходят...
По-Матушке встрепенулся, кинулся к выходу, увидел надпись на остановке: "Поликлиника имени пр. Крупа", и выскочил на улицу. Двери автобуса захлопнулись, и По-Матушке оказался один на один перед большим серым зданием. Неровной походкой он направился к входу.
Внутри было тихо и темно. Как в церкви, пронеслось в голове пациента. Он тут же отбросил глупую мысль, но, ступив в коридор, где стояла торжественная очередь в кабинет приема анализов, По-Матушке вновь почудилось, что он совсем не в поликлинике.
Публика в коридоре была разная. Те, которые стояли в очереди, сохраняли на лице печать важного таинства, должное произойти. Сидевшие на деревянных лавках у стены были более раскованы, как люди, которые уже прошли важнейшую процедуру, и дальнейшее от которых теперь не зависит. Вместе с тем, на их лицах лежала другая, более тяжелая печать. Это была печать арестанта на суде, который не знает, помилуют его, или осудят. Время от времени дверь кабинета приоткрывалась, произносилась чья-нибудь фамилия, человек с лавки вскакивал, семенил в кабинет, а уже через минуту вылетал оттуда на крыльях радости, или выходил с понуро опущенной головой и тяжелым взглядом, в зависимости от тяжести приговора.
Основная очередь двигалась достаточно быстро. По-Матушке заметил, что у многих стоявших в руке было по баночке с прозрачной желтой жидкостью (прозрачность оной варьировалась в пределах нескольких десятков оттенков разной насыщенности). Пациент уже хотел было поинтересоваться у впередистоящего - косматого усача - где взять тару "для дела", как увидел небольшой столик у двери в кабинет, на котором стройными рядами (правда, заметно поредевшими) стояли заветные баночки.
Забив у Космача-Усача место, По-Матушке стыдливо взял одну из них и удалился в уборную, откуда минуты через две вернулся со значительно облегченным видом.
Очередь неумолимо продвигалась вперед. Вот уже и Космач-Усач с шумом скрылся за дверью-сезамом. Через минуту в кабинет осторожно заглядывал По-Матушке.
За столом, среди различных баночек, сосудов и пробирок для анализов, как пустых, так и занятых, восседала миловидная женщина в белом чепчике и халате. По-Матушке был удивительно догадлив и сразу понял, что это врач. На стенке скотчем был приклеен плакат, говоривший о пользе сдачи анализов. "Сдай на анализ кровь - результат не в глаз, а в бровь!", бодро уверяла надпись.
Миловидная женщина обернулась, и взгляд ее стал жестко-напряженным. Несколько мгновений она строго смотрела на По-Матушке, как врач смотрит на безнадежного больного, который сам же запустил свою болезнь. Мы не знаем, что лаборант хотела узнать этим тревожно-цепким взглядом. Может быть, ее интересовало, правильно ли питается пациент, соблюдает ли он режим сна. Может, она хотела определить, нет ли у больного глистов, или иных паразитов. В конце концов, возможно, она хотела узнать некоторые тайны интимного характера. А именно, не болеет ли больной нехорошими болезнями, и не собирается ли заболеть ими в будущем? Но т.к. больной, который по виду совсем не напоминал больного
(хотя цвет его лица во время этой сцены несколько и изменился от натурального в сторону бледно-зеленого), и, вероятно, правильно соблюдал режимы питания и сна, не страдал паразитами и, не менее важно, нехорошими болезнями (насчет будущего мы не можем утверждать с полной уверенностью), то женщина лишь быстро и равнодушно спросила:
- Анализ крови? Мочи? Кала?
- Мочи, - пролепетал По-Матушке, краснея. - И кала тоже, - добавил он и зашатался от страшной мысли, которая ударила его в самое темя. Он вспомнил, что злополучный мешок, тот самый мешок, в котором лежало дело рук его (или не рук?), остался под сидением автобуса. В спешке он выскочил на улицу, даже и не вспомнив о мешке. Это же надо быть таким растяпой, сокрушенно думал По-Матушке. Нет, теперь все пропало! Неужели придется начать все с самого начала?
- Вам плохо? Не бойтесь, голубчик, мы здесь не кастрируем, успокойтесь. Лучше давайте сокровища, что принесли и не задерживайте других.
- Так я это... - По-Матушке резко поднял вверх банку с жидкостью, чем чуть не расплескал ее. - Забыл...
И он уныло показал на единственное сокровище в своей руке.
Лаборант вздохнула, полезла куда-то в стол и достала оттуда пластмассовую коробочку, видно, предназначенную специально для таких неожиданных случаев.
- Идите, и сделайте все, что нужно, - сказала лаборант, протягивая По-Матушке коробочку.
У По-Матушке отлегло от сердца. Прижимая к груди спасительную коробочку, он вышел из кабинета и, не обращая внимания на очередь, скрылся в дверях уборной.
Однако все надежды на быстрый конец хлопотного дела, каким, безусловно, был поход в поликлинику, скоро улетучились. У По-Матушке решительно ничего не выходило. Утром он выпил лишь немного черного кофе с хилой булочкой, потом со старательностью пионера в месте, идентичном по своему назначению этому долго жался, пока натужные усилия его не ознаменовались шумным успехом. И вот теперь, когда плоды успеха были похоронены в каком-то автобусе, По-Матушке чувствовал, что он не сможет повторить утреннего подвига.
Его смущало все. И то, что кабинка гораздо шире, чем у него дома. И то, что под рукой не было газет, столь любовно им просматриваемых во время длительных заседаний. Газеты отвлекали его, расслабляли разум и тело, и может быть, именно поэтому По-Матушке никогда не страдал запорами. По-Матушке любил смотреть, как отрывки газет медленно намокают и тонут в унитазе, а после спускания воды образуется водоворот, который засасывал не потонувшие кусочки и все остальное.
Здесь же не было не только газет, но даже и маленького листочка с каким-нибудь текстом. Вначале, желая расслабиться, По-Матушке читал надписи на двери и стенах кабинки. Это были разные надписи. Одни из них были написаны ручкой и приглашали в гости к какой-нибудь Лене или Тане. По мнению писавших, эти особы обладали выдающимися достоинствами. Самое главное достоинство было в их безотказности. Об этом ярко и красочно говорили нелитературные эпитеты, чаще всего стоявшие тут же, рядом с именами Лен и Тань. Другие писавшие, видимо, не были счастливыми обладателями шариковых ручек. Поэтому были тут надписи губной помадой, что немало удивило По-Матушке; были надписи, которые кто-то выцарапал ножом, или даже нацарапал ногтями. Содержание тоже было разным. Кто-то называл неизвестного Колю доисторическим животным с двумя рогами и покрытым шерстью. Другой писавший отзывался о Коле (правда, непонятно, о том ли самом Коле шла речь) более нелицеприятно. В целях цензуры мы не будем упоминать это слово, скажем лишь, что оно служит просторечным выражением одной из половых маний, которой нередко подвержены мужчины. Были тут и простреленные сердца, и другие органы человеческого тела. Одна же надпись особенно поразила По-Матушке, потому что выполнена она была очень просто и непритязательно, из подручного материала, коим богаты любые уборные. Правда, о чем гласила эта надпись, к нашему рассказу не имеет никакого отношения.
Рассматривая туалетное искусство, По-Матушке не заметил, как пролетело несколько счастливых минут (не это ли счастье, когда человек не замечает течения времени?). Однако к выполнению задачи, ради которой он был здесь, это нисколько его не приблизило. Расслабиться не получалось; По-Матушке попробовал усесться удобней но, учитывая специфику и деликатность, а также некоторые мелкие, но немаловажные нюансы предстоящего дела, об этом можно было только мечтать. Приходилось стоять гусем, из-за чего ноги быстро затекали, отказываясь повиноваться, и держать в неудобном положении руку.
Уповая на силы небесные, По-Матушке, совсем ослабев, но, все еще стойко держась, чтобы не упасть на пол, сделал последнее титаническое усилие (если бы на такое был способен небезызвестный Сизиф, то он бы одним рывком закатил злополучный камень на вершину горы), и, когда показалось, что дело на мази, что все сейчас пойдет хорошо и легко, как по маслу, когда уже сам По-Матушке уверовал в это, и ему даже почудилось, что он чувствует начало процесса, кто-то вошел в уборную, громко стукнув дверьми. Это была катастрофа.
Автор не побоялся применить это грозное и неумолимое слово, потому что плоды всех трудов тяжких, уже готовые увенчаться успехом, были вмиг перечеркнуты. Расслабление исчезло в мутном водовороте боли и оцепенения, которое захватило По-Матушке. Не в силах больше удерживаться на белом возвышенном друге, он свалился на пол. Удар получился глухим, а ощущения неприятными. По-Матушке тихо застонал от боли.
Незнакомец же, казалось, не собирался уходить. Сначала он с шумом умывался, при этом мерзко напевая известную народную песню, в которой говорилось про весну, плодовые деревья и легкомысленную девушку Катю, любившую гулять одной на высоких и крутых берегах (все мы знаем, чем заканчивается подобная беспечность в наше время).
После, вместо того, чтобы удалиться, Незнакомец, скрипя ботинками о кафельный пол, направился в соседнюю кабинку и, продолжая напевать, принялся за дело.
Незнакомец был, надо признать, неблагодарным юзером уборной. Может быть, он был одинок. Скорее всего, дома не ждала его жена с дымящимся супом, наваристым деревенским. А потому, никуда не надо было ему спешить, и он спокойно восседал на белом и гладком троне противно напевая, чтобы отвлечься от своего одиночества.
В другое время По-Матушке обязательно окликнул бы его, поговорил бы, спросил, что его мучает и заставляет так гадко петь. Но теперь он мог лишь лежать на холодном полу, замерзать, боясь лишний раз пошевелиться, чтобы не напугать случайного соседа, и молча ждать.
Все когда-нибудь кончается, и хорошее, и плохое. Наконец, по прошествии неизвестного количества времени, раздалось характерное шуршание туалетной бумаги, потом ласково, аки влюбленный, заурчал унитаз, хлопнула крышка и была застегнута ширинка.
Но даже после того, как неблагодарный юзер удалился, дело вперед двинуться не смогло.
Стоило По-Матушке занять утраченные позиции, как в уборную снова кто-то вошел. По-Матушке затаил дыхание. Кто-то подошел к двери его кабинки и взялся за ручку. Подергал, хмыкнул. Подергал снова.
Кто-то шмыгнул носом и, как и в прошлый раз, занял кабинет по соседству.
После этого мужество полностью покинуло По-Матушке. Он лишь сиротливо сидел на, уже успевшем стать теплым, друге, время от времени впадая в тяжелую забывчивость, лишь изредка ругаясь про себя и по матушке, и по батюшке. Счет времени был утерян. Люди входили и выходили, По-Матушке уже не обращал на них внимания. Иногда кто-нибудь пытался войти в его кабинку, зверски дергал ручку, некоторые даже угрожали. По-Матушке неизменно отвечал "Занято!" и вновь забывался. Ломавшиеся, догадавшись что, раз занято, значит так надо, оставляли его в покое.
И лишь тогда По-Матушке пришел в себя, когда все стихло. Никто не стучал к нему, не угрожал и не обзывал неприличными словами. Не было слышно ни шуршания бумаги, ни урчания унитаза. Стояла
полная тишина. По-Матушке с такой ясностью ощутил это, почувствовал всеми клеточками своего утомленного тела - ему никто не мешает! - что дальнейшее получилось самой собой. Желудок призывно заворчал и По-Матушке за несколько коротких мгновений сделал то, чего не мог добиться от себя в течение долгих и мучительных часов.
Вновь зашуршала бумага, и этот звук показался По-Матушке даже чем-то приятным. Вновь заурчал унитаз, на этот раз особенно любовно и ласково. Захлопнулась крышка, была застегнута ширинка и закрыта дверь кабинки. Оставалась только дверь в коридор и в кабинет к доктору. Скорее, скорее, вдохновлено торопил себя По-Матушке.
Но в коридоре было темно и пусто. Не стояли там смиренные приговоренные, не сидели они на скамейках у стены. Стол, на котором утром стояла тара, тоже был пуст. Дверь кабинета негостеприимно глядела на блудного пациента.
По-Матушке сиротливо подошел к кабинету, взялся за ручку, робко повернул ее. Ручка щелкнула, дверь была заперта.
Несколько секунд По-Матушке заворожено глядел на дверь, потом осторожно поставил на пол свое детище и попятился к выходу из коридора. Утром найдут, узнают, что мое, решил По-Матушке.
Но только он вышел из безлюдного коридора в еще более темный и безлюдный, и сделал несколько шагов вперед, как сзади его властно окликнули. По-Матушке обернулся - это была уборщица.
- Тебе говорю, балда! - Уборщица хорошо знала, кто здесь хозяин после окончания рабочего дня. - Забрал свои какашки, и быстренько!
По-Матушке потух, смиренно вернулся к дверям кабинета, поднял коробочку и, бормоча не то извинения, не то проклятия, двинулся к выходу.