Я плюю на ладони и затем посыпаю их кристаллами талька. Гора уходит далеко вверх, но я вижу ее игольчатую вершину. Камень ждет меня. Я совершаю церемониальный поклон и подталкиваю его руками. Нелегко, как всегда, камень поддается. Он лениво катится вверх. Как будто опровергать закон тяготения.
Я не раз пытался обмануть этот камень, но все приходилось начинать снова. Как наливать воду в сосуд без дна.
Камень стал почти таким же, как шар. Только в некоторых местах еще остались вмятины, за которые я цепляюсь. Каждые десять шагов я останавливаюсь и подпираю его своей спиной. Камень хочет спуститься вниз, но я собираю волю в кулак и вкатываю его наверх.
Несколько лет назад я отвлекся, чтобы смахнуть пот, и камень сразу же ушел вниз. Я не мог наступать на левую ногу целую декаду. Сейчас он нескользкий, негорячий, шершавый. Обычная скала.
Последний рывок. Вечно острая вершина, на которой несимметричный камень не удержится. Подозреваю, что это - одна из шуток ловкого Гермеса. Но я ведь и его смог провести. Едва ли я еще раз вернулся бы в мир живых. Здесь гораздо тише.
Камень на мгновение успокаивается на вершине горы, кренится на бок и начинает падение. Он разгоняется, летит все ниже, перепрыгивая через скальные пики, и с грохотом падает в выдолбленное ложе.
Бьют в медный гонг. Сегодня короткий день. Я могу разогнуть спину и растереть уставшие члены. Вчера говорили, что у Аида очередной пир. Не знаю, что в других областях, но в Тартаре ожидается веселье.
Раньше в моей работе был какой-то смысл. Камень служил затычкой от потоков воды, потом от ручья лавы. Когда Архимед поставил свой винтовой насос, мои мучения прекратились.
Спрашиваете, зачем я это делаю?
Хороший вопрос.
Это - обычный персональный Ад. Я - его штатный сотрудник. Моя работа стала бессмысленной. Просто как наказание. Если раньше меня стегали плетьми, то теперь в щель воздуховода никто не смотрит.
Я словно дрессированная собака. Удар в гонг как свисток. И я бегу вниз по склону к своим хозяевам за подачкой.
В честь праздника кормят вкусно. Но есть не хочется. Какая еда, когда в общем-то ты уже мертв. Это всего лишь привычка. Плацебо.
Соленая брынза, солонина, амфора вина, хлеб с оливковым маслом - ради праздника.
Ко мне подошел Тантал. Жует виноград, мясистый, как его жирные короткие пальцы. Говорит, что давно так вкусно не ел.
Еще бы. Он стоит по горло в воде всю рабочую неделю. Над головой - виноградная лоза. Немного сыро, зябко. В первое время его вообще не кормили. Когда правила наказания смягчились, он стал получать паек, как все заключенные.
Масляные руки. Он опять объелся. Он много говорит. Ему одиноко стоять по горло в воде. А у меня есть камень.
Гермес стукнул его жезлом по макушке ради шутки. Он приглашает его на пир к Вакху и Аиду. Меня как будто бы нет. Тысячи теней безразлично смотрят на счастливцев, которые получили шанс выпить и погорланить. Я ни разу не был на пиру и даже не знаю, о чем можно поговорить со своим тюремщиком. Точно не о своем досрочном освобождении.
Снова ноет спина. Завтра я не смогу пройти и стадии. Добрый Гиппократ опять говорит, что во мне слишком много флегматической слизи. Он давит на больной бок, втирает целебную мазь, и боль вроде бы отпускает. Проклятый ревматизм.
Что в Тартаре делает Гиппократ?
Врачует. То, что мы мертвы, не значит, что мы не чувствуем боль. Смертный рано или поздно избавляется от нее. Нас же она преследует вечность.
Я отправляюсь в свою жалкую коморку с низким потолком и коптящей масляной лампой. Я умею писать и читать, но в моих записях нет смысла. Я не умею выражать свои мысли.
Невыносимо тяжелый труд заставляет мозг трудиться во много раз больше. Пифагор подтвердил мои догадки и удивился, что я дошел до выводов быстрее, чем он. Я посоветовал ему помочь постройке храма. Не знаю, согласился ли он. Мертвые не строят для живых. Все с точностью до наоборот. Злая ирония.
Моя философия осталась непонятой. Мыслители, пьющие вино и возлежащие у стола, разжирели. Хуже Тантала. Мозги ворочают медленно.
Я записывал все на пергамент, но он сохнет от адского жара. Копотью от лампы чертить удобнее. Камня в Тартаре сколько душе угодно.
Я растянулся на жестком ложе, укрытом истершейся овчиной. Она сальная, но другой не выдадут. На потолке пляшут тени. Мысли роятся в голове, как стая светляков. Где-то сверху пируют и беснуются вакханки.
Моя тюремная камера озаряется небесным сиянием. Прекрасная Елена нарушает мой покой. Ее волосы спутались и стали, как пакля. Кожа под туникой светлая, как козье молоко. Она расстегивает брошь и говорит, что хочет провести со мной ночь.
Я говорю, что не хочу ее. Мои руки дрожат, а тело сгорбилось. Я плохой любовник.
Она не понимает и подходит ближе. Пламя играет в ее глазах.
Я говорю, что не хочу ее. Пусть идет к своему Парису.
Елена называет меня последним неудачником и говорит, что я хуже Вакха и Пана. Уходит, раздосадованная.
Да, я хуже их обоих. Меня не окружают кровожадные менады и робкие нимфы. У меня нет никакого особого дара. Есть моя вечная работа.
Какой от нее толк, спрашиваете вы?
Хороший вопрос.
За эти долгие годы непосильного труда я взрастил мускулы. Я был архитектором Коринфа при жизни, и навыки строителя пригодились мне. Обустройство Тартара под началом Архимеда смягчило мое наказание. Мои мускулы стали такими же крепкими, как камень, который я толкаю.
Снова пришел Тантал. Совершенно пьян. В таком состоянии болтает еще больше. Смотрит голодными алчными глазами грифа на гроздь винограда.
Говорит, что узнал, кто заостряет гору каждую ночь.
Я отвечаю ему, что и без него знаю, что каменотесы успевают как раз к началу рабочего дня.
Спрашивает, почему же гора не уменьшилась за столько лет.
Я говорю, что меня это не волнует.
Тантал снова спрашивает, не надоело ли мне заниматься толканием камня.
Я посылаю его спать. Приходится провожать его до комнаты. Как отбившийся баран от стада.
Сегодня я могу отдохнуть чуть больше. Завтра начнутся полдекады нового труда.
Утром меня будит гонг. Глаза привыкли к вечному мраку. Я легко нахожу путь по туннелям к месту заточения. Дверь больше никто не запирает.
Наша работа - дело привычки. Больше нечем занять вечность. Вначале ты носишь в себе зерно надежды сбежать, пока не понимаешь, что некуда. Но надежда умирает последней. Глупая Пандора испытала это на собственной шкуре.
Кажется, что камень стал чуть меньше. Будто бы незримая часть истерлась за вчерашний день. Я отчетливо вижу вершину горы. Снова ритуал: посыпать руки тальком, согнуться, подложить руки под камень и толкнуть его. Сегодня камень поднимается легче.
Пот льется ручьем. Чешется лоб, но нельзя опускать рук. Десять шагов. Двадцать шагов. Острые скалы впиваются в ноги, но мне все равно. Каждый тридцатый шаг подпираю спиной камень и делаю передышку.
Вот она, вершина. Венец божественного озарения и моих мук. Плоская вершина.
Они забыли заточить ее. Камень ложится своей выпуклостью в углубление.
Я могу разогнуть спину, раскинуть руки. Сверху падает рыжеватый свет магмы из колодца. Я свободен.
Иллюзия свободы. Разжиревшие философы со своей игрой слов.
Я залезаю на камень. Мне все равно не достать до колодца. Пещера сужается кверху, сжимается вокруг кольцом, как змея.
Я чувствую себя совершенно никчемным. Как будто отняли частицу души.
Я знаю, что делать.
Я провожу рукой по теплой поверхности камня. Любимого камня. Ненавистного камня. Вот он - смысл. Мне не больно. Я не боюсь.