Шмиэл Сандлер : другие произведения.

Туркменский парадокс

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Два​ российских попаданца прибывают в Ашхабад 80-х с секретной​ миссией. В стране запрещено инакомыслие и секс для развлечения. Жениться иностранцу можно, если внести в казну 50 тысяч долларов. Полное обнищание народа, националистический пафос и золотые унитазы для вождей. А что если это часть плана мировой элиты, заинтересованной​ в модернизации человека как биологического вида. Почему русские зомбирует туркменский истеблишмент и готова ли Россия к наступлению эры искусственного интеллекта или она застряла в социальном хаосе и отброшена на обочину истории?
  От автора
  
  Все персонажи книги вымышлены, совпадения случайны, ассоциации беспочвенны. События, описанные в ней - это попытка открыть завесу тайны над ближайшим будущим.
  Автор далек от идеи разжигания межнациональной розни и почтительно относится к культуре, традициям и обычаям всех этнических групп, которые представлены в книге.
  
  Когда вы не осознаете происходящее
  внутри вас, снаружи это кажется судьбой.
  Карл Густав Юнг
  
  1
  
  Было утро, когда мы прилетели.
  Видя, как я страдаю от холода, Скот взялся нести тяжелые баулы. Это не было актом великодушия c его стороны. Я знал: позже он вспомнит о своем благородстве и взвалит на мои плечи что-нибудь потяжелее дорожных баулов.
  Поздняя осень полыхала на улицах Ашхабада, бодрящий утренний морозец пощипывал уши и нос. Согнувшись под тяжкой ношей, Скот шаркал армейскими ботинками по мерзлому асфальту, сметая сопревшую листву и сочиняя тезисы для своей будущей книги, которую он условно назвал "Размеры значения не имеют".
  Я зябко втянул голову в меховой воротник куртки, стараясь дыханием согреть лицо и уши.
  На улице Сапармурата Ниязова мы подошли к стоянке такси. Расторопный водила услужливо открыл перед нами дверцу старенькой "Волги" и сказал по-туркменски:
  - Хуш гельдингиз! (Добро пожаловать!)
  В салоне тачки было тепло. Я с наслаждением вытянул замерзшие ноги и расстегнул отсыревшую куртку.
  Таксист, мужик с красной рожей и хитрыми глазками, смотрел на нас в зеркальце и приценивался, "кинуть" ли нас на трешку или включить счетчик и потерять на этом два рубля; маршрут был нам знаком и больше чем на рубль не тянул.
  - Ну, - обернулся водила к Скоту, - куда едем, брат?
  Скот в тепле заметно повеселел, и в нем проснулось чувство юмора.
  - Шеф, - сказал он, - а есть тут у вас приличный бордель?
  Таксист оценивающе оглядел Скота.
  - Я француски не панимаю, - сказал он с легким восточным акцентом.
  Скот пояснил ему значение слова "бордель".
  - А, - сказал водитель, - так у нас вся страна бардель, тавариш.
  - Хм, - со значением хмыкнул Скот, - ну, тогда жарь на проспект Туркменбаши. Трешку в зубы, если доставишь с ветерком.
  Таксист ему понравился, Скот ценил людей с чувством юмора. Водилу он отнес к таким остроумцам, хотя большого остроумия в ответе таксиста я не нашел, равно как и в вопросах Скота. Однако оба они чувствовали удовлетворение от удавшейся "перестрелки" и с уважением взирали друг на друга.
  Скот не был великим юмористом и шутил на уровне пациента, страдающего лобным синдромом (Гипоманиакальное состояниями с чертами детского поведения). Однако мое скептическое отношение к своим шуткам он расценивал как отсутствие понимания комического дара у отдельно взятой личности.
  - Тот, кто смеется последним, - утверждал Скот, - возможно, не понял шутки...
  Таксист доставил нас на площадь Сапармурата Ниязова и помог извлечь из багажника баулы, рассчитывая на то, что мой партнер раскошелится на чаевые, как и обещал в порыве театрального великодушия. Его расчеты оправдались: на Скота вдруг накатило вдохновение, и он широким жестом кинул водителю на чай целый рубль.
  Не часто можно было видеть такой феномен природы, как бросание Скотом денег на чай, и я с интересом наблюдал за представлением, которое разыгрывал мой компаньон.
  Таксист, привыкший к импровизациям загулявших командировочных, почтительно вытянулся, поблагодарил Скота и, лихо развернув тачку, растаял за поворотом. Я подхватил тяжелые баулы, и мы пошли к дому нашей бабули.
  По дороге Скот прятал нос в теплый шерстяной шарф и глухо ворчал. Видимо, вдохновение оставило его, и он злился, что дал таксисту слишком много на чай; не мог же он дуться на мороз - не в правилах Скота было злиться на абстрактные вещи. Он шел легко и пружинисто, пиная модными ботинками желтые листья и сухие ветки под ногами.
  Иней лежал на выцветшей, пожухлой траве по краям арыков и на лысеющих ветвях деревьев, которые, прикрываясь редкой, еще не успевшей опасть листвой, смотрелись сиротливо, будто их обидели и насильно раздели.
  До бабкиного подъезда баулы нес я, а на третий этаж поднимать их решил Скот. Еще не взявшись за дорожную ношу, он бурно задышал, испуская из широких ноздрей густой пар, чтобы показать мне, как непросто ему нести груз и как много он вкладывает в копилку нашего партнерского союза.
  А вот и бабкина обитель. Здесь мы жили в наши редкие наезды в Ашхабад.
  Бабушка открыла нам двери. Она, похоже, была со сна - вся сиплая и злая. Седые космы нечесаны, на лице глубокие морщины много повидавшей в жизни женщины.
  - Какого хера надоть? - деликатно спросила она Скота.
  Бабуля нас не признала, смотрела недобро, и было видно, что ей очень хочется погавкать.
  В этом доме кухня была общая, и женщины по утрам, выясняя отношения, поливали друг друга бранью в духе холодной войны между СССР и США. Для жильцов дома привычный незлобивый утренний лай был сродни первой программе туркменского радио, по которому беспрерывно крутили новости о великом и непревзойденном туркменбаши (Глава туркмен) Сапармурате Ниязове - государственном деятеле и выдающемся руководителе Туркменистана. Между тем вздорный характер старушки выдвигал ее в первые ряды мастеров художественного лая и отнюдь не способствовал дружбе народов и взаимопониманию между соседями старого дома.
  Скот, зная склонность бабушки к многоэтажным матерным конструкциям, не дал ей размяться:
  - Бонжур! - сказал он по-французски, внес баулы в прихожую, поставил их в угол и, тяжело отдуваясь, выпрямился во весь рост.
  Только теперь бабуля узнала его.
  - Банжур! - радостно проскрипела она, не замечая, что приветствует нас также по-французски. Мы щедро платили ей за постой, и старая готова была приветствовать дорогих гостей хоть на японском.
  Бабка поставила на плитку чайник, и через минуту он зашипел, словно кот, пытающийся выяснять отношения с более удачливым в любви соперником.
  Мы разделись, сели за стол, и Скот в ожидании завтрака продолжил развивать тезисы своей будущей книги, согласно которым ценность мужчины идентична размерам его полового органа. Он полемизировал со мной на том основании, что я был дальним родственником итальянского еврея и криминального антрополога Чезаре Ломброзо и с честью носил его фамилию. Мой далекий предок утверждал, что черты лица и строение черепа человека определяют, станет ли он законопослушным членом общества или быть ему по жизни насильником и уркой.
  Я, разумеется, поддерживал теорию своего знаменитого предка, а Скот активно возражал мне, доказывая, что именно размеры члена влияют на модель социального поведения человека в частности и этноса в целом.
  - Вот, к примеру, возьмем грузин, - сказал он. - Статистически установлено, что средний размер полового органа мужского населения Грузии достигает семнадцати с половиной сантиметров. Этим объясняются их самоуважение, гордость, независимый дух и симпатия, которой они пользуются у женщин. Если брать во всесоюзном масштабе, то на одного грузина приходится три целых и пять десятых поклонницы.
  - У Гитлера и Наполеона поклонниц было побольше, - парировал я, - а размеры поменьше - семь и четыре сантиметра, то есть на двоих они не тянули даже на одного среднестатистического грузина!
  Но Скот уже принялся громко напевать тирольские песни, звонко поигрывая голосом, шевеля густыми усами и положив свой большой аргумент на мои серьезные доводы. Он был в хорошем настроении сегодня, потому что на несколько дней уехал от жены, которая изводила его пустыми упреками за то, что другие, "нормальные" мужья, зарабатывают побольше и живут поприличнее, а он только и умеет, что распевать тирольские песни и шевелить тараканьими усами.
  Шаркая старыми тапками по скрипучим лакированным половицам, бабка принесла нам чай и вчерашнюю гречневую кашу.
  Комната была тесной, завалена рухлядью и пахла чердачной пылью. Потолок по углам затянут паутиной. Из одной стены торчал репродуктор - радио в виде тарелки, а на другой криво висела картина с изображением подстреленного оленя. В глазах умирающего зверя билась напряженная мысль и, казалось, вот сейчас он решит теорему Пуанкаре и помрет, не оставив Перельману никакого шанса на разгадку гипотезы французского математика (Гипотеза, сформулированная в 1904 году Анри Пуанкаре, была доказана российским математиком Григорием Перельманом в серии статей, опубликованных в 2002-2003 годах)
  Неподалеку от умирающего оленя стоял могучий дуб, за которым прятался круглоголовый охотник. На поляне более ни души, так же, впрочем, как и за ее пределами, но стрелок, хоронясь за раскидистым деревом, выглядывает оттуда с опаской, будто ждет от оленя неадекватных действий. Глаза охотника, на голове которого пестрая бухарская тюбетейка, подозрительно поблескивают в темной чаще леса, где и травинки-то не видно живой, и непонятно, что в этой дикой глуши искал несчастный олень.
  В руках у незадачливого стрелка советский самозарядный пистолет Макарова, что наводит на мысль о том, что он, возможно, не охотник, а сотрудник милиции, с перепоя принявший оленя за агента иностранной разведки, тем более что в глазах у животного - полное отрицание постановлений Двадцатого съезда КПСС.
  По замыслу автора полотна, мигрант из Центральной Азии был заброшен в Брянскую область для борьбы с демографическим кризисом в России. Картину создавал художник, живший у бабки и страдавший от запоев. Платить за постой ему было нечем, вот он и рассчитался шедевром.
  Кроме прочего обветшалого скарба, в комнате были старинный комод с зеркалом, ржавый умывальник и расписное полотенце на крючке. Скот утверждал, что вышитые красной нитью каракули на полотенце - это библейская заповедь: "Не возжелай жены ближнего своего".
  Бабка налила нам чаю в пиалы, а к постной каше подала сухари и огурцы слабого посола.
  - Ешь, милок, - сказала она Скоту. - Чай, проголодался с морозу-то.
  Было очевидно, что между ними установились взаимопонимание и симпатия.
  Старушка не стала вмешиваться в нашу беседу, а пошла на кухню, откуда вскоре послышался ее скрипучий старческий голос:
  - Клавка, б...ть, опять спалила мою кастрюлю!
  Клавка, или тетя Клава, была соседкой бабки по коммуналке и каждый раз без спросу пользовалась чужой посудой на общей кухне.
  Расправившись с постной кашей, мы приступили к чаепитию. Скот, не любивший стеснять себя светскими условностями, шумно втягивал в себя теплый чай и составлял программу сбора денег за фотки, которые мы раздали детям в прошлый заезд.
  - Сначала - дело, - сказал Скот. - Надо объехать пять садиков и зайти в школу за бабками. На это откинем полдня.
  - Не в деньгах счастье, Синицин, - раздался вдруг ворчливый женский голос за стенкой.
  Это была та самая тетя Клава - соседка, которая жила в смежной комнате и часто встревала в семейные разговоры жильцов. Каждое утро она начинала с уроков финансовой грамотности, в которых никто не нуждался, включая саму Клаву.
  - Нельзя гоняться за деньгами, - наставительно сказала она, - надо идти к ним навстречу.
  - Заткнись, тетка, - отмахнулся Скот, - тебя не спрашивают.
  Он загнул мизинец левой руки, отпил чаю из пиалы и приготовился загнуть безымянный палец, но тетя Клава не унималась:
  - Деньги сравнивают любое неравенство, - важно заявила она и наконец заткнулась, как и было предложено Скотом.
  Скот, верный своей привычке игнорировать неразрешимые вопросы, не удостоил Клаву ответом.
  - По моим подсчетам, мы соберем пять кусков, - сказал я.
  - Три куска на план, - подтвердил Скот, - значит, две тыщи рэ левые, по куску на нос.
  - А социалистические обязательства? - напомнил я. - Два куска сверх плана обещали Барбосу.
  - Я не намерен пахать на Барбоса, - заявил Скот, - у меня другие задачи.
  - Какие еще задачи? - сказал я.
  Скот печально возвел очи к небу и благоговейно произнес:
  - "Когда я закончил писать первую и вторую книги "Рухнама" ("Рухнама́" - главная книга туркменского народа, написанная президентом Туркмении Сапармуратом Туркменбаши. Состоит из нравственных наставлений и философских размышлений), я попросил Аллаха о том, чтобы тот, кто сможет эту книгу прочитать трижды, у себя дома, вслух, час на рассвете, час вечером, - чтобы он сразу попадал в рай".
  Это была знаменитая цитата президента Туркмении Сапармурата Ниязова, которого Скот ценил и часто цитировал, порою без всякой связи с повседневной реальностью.
  - Согласен, - сказал я, - если сам президент договорился с Аллахом, это надежный способ туркмену попасть в рай. Однако данный факт ни в коей мере не подтверждает твою гипотезу о том, что ценность хомо сапиенс определяется размерами его полового органа.
  - Ты опять про Наполеона? - с усмешкой спросил Скот.
  - И про Гитлера тоже. Каждый из них имел параметры, не превышающие десяти сантиметров.
  - Не вижу противоречий, - сказал Скот. - Личность с физическим дефектом прилагает титанические усилия, чтобы реализовать себя в политике и бизнесе, я уж не говорю о военном поприще. Светлейший князь Голенищев-Кутузов, например, любил малолетних девочек, которые сопровождали его в походах, одетые в казачью форму.
  - Ну и что? - сказал я. - Это что, повлияло на ход войны?
  - Не знаю, - осторожно высказался Скот, - но русская армия отступала почти до самой Москвы.
  - Не вижу связи, - сказал я, - а при чем тут забавы Кутузова?
  - А при том, - воодушевился Скот, - что их сиятельство граф Голенищев-Кутузов вряд ли вошел бы в историю как полководец и победитель Наполеона, если бы не комплекс малых величин.
  - Заблуждаешься, - сказал я. - Сам Лев Николаевич Толстой с уважением отзывался о Кутузове.
  Но упоминание о Толстом не впечатлило Скота: он тупо продолжал настаивать на том, что лишь размеры известного органа определяют судьбу и достижения исторической личности:
  - Антропометрические данные педофилов всегда скромны, - настаивал он. - Для Фрейда это стало поводом открыть Эдипов комплекс, а для меня - закон малых величин...
  Скромное упоминание Скота об открытии им нового закона означало, что мы слишком высоко парим и пора спускаться на грешную землю.
  - А скажи-ка ты мне, Синицын Скот, - сказал я с намерением отвлечь товарища от темы, - а мозги, согласно твоему закону, являются ли аргументом успешности человека?
  - Отнюдь, - возразил Скот, - наличие мозга - это дополнительная нагрузка на позвоночник. Я утверждаю, что только сантиметры известного органа служат важнейшим фактором успешности человека в социуме и вне его.
  - То есть жизнь не удалась, если член короче, чем ум? - сказал я.
  Мы покончили с чаем и вернулись к обсуждению предстоящей коммерческой операции.
  Скот подцепил вилкой сморщенный огурец на блюдечке, надкусил и зачавкал.
  - Работу закончим в пять, - сказал он. - Что дальше?
  - А дальше можно развлечься, - ответил я.
  Скот, оказывается, ждал, когда я об этом заговорю.
  - Вечером мы устроим бал с полковыми дамами, - сказал он, дрогнув левым оком.
  - Где ты возьмешь дам? - поинтересовался я. - В каком полку?
  - Будет вечер, - беспечно заявил Скот, - будут и дамы.
  - Не говори "гоп", - возразила тетя Клава за стенкой, - пока не прыгнешь...
  От неожиданности вилка с огурцом в руках Скота застыла в воздухе.
  - Что это было? - сказал он, дрогнув правым оком.
  - Идиома, - пояснила тетя Клава. - "Гоп" - это поощрительный возглас при прыжке. Так говорят тому, кто преждевременно радуется успеху, когда еще неизвестно, хорошо ли все кончится.
  - Не умничай, тетка, - сердито бросил Скот.
  Он прожевал огурец, позвал нашу бабку и торжественно вручил ей сто рублей:
  - Купи закусь, бабуль. Ну там колбасу, консервы - сама знаешь, сдачу можешь оставить себе.
  Старушка бережно приняла деньги, сухо кашлянула в детский кулачок и зачастила скороговоркой, ласково заглядывая Скоту в глаза:
  - А есть ли у тебя новые матерные слова, касатик? А то старые уж не справляются с ситуацией.
  Я подивился странной прихоти бабки, но из уважения к ее сединам черканул на бумажке пару матерных выражений.
  Скот по-своему уважил старуху и предложил ей крупную желтую таблетку, которую неспешно извлек из склянки, лежавшей в его правом кармане.
  - Прими анальгин, бабуль, - заботливо сказал он и услужливо поднес ей стакан воды.
  Бабка послушно приняла таблетку, запила водой и разразилась вдруг пикантным афоризмом в стиле русского постмодернизма:
  - Стратегическая цель русского мата, - сказала она, - ошарашить оппонента, приведя его в состояние смятения, из которого можно выйти только после многолетнего посещения психиатра.
  - Ну ладно, бабуль, успокойся, - сказал Скот и сунул склянку с таблетками обратно в карман.
  Затем он подошел к зеркалу и стал расчесывать свои пышные усы.
  Скот имел бравые мушкетерские усы и по настроению зачесывал их концами либо вверх, напоминая тогда испанского кабальеро, ведущего тайный список соблазненных им женщин, либо вниз, и тогда походил лицом на младшего сына Тараса Бульбы, которого тот застрелил за предательство и измену родине.
  Лицом номер один Скот пользовался, ухаживая за девушками. Лицо номер два придавало его физиономии грозный вид, и он напускал его на себя, когда в условиях советского дефицита надо было достать что-нибудь без очереди.
  Жеманно поигрывая деревянным гребешком, мой партнер бросил взгляд на свое отражение в зеркале и хитро подмигнул мне.
  - Усы джигита украшают, - сказал он, как бы соглашаясь с общепринятым мнением о своей впечатляющей внешности.
  Скот не считал меня джигитом, усы у меня росли в разные стороны, и каждая усинка торчала жестко, как шило в попе.
  К своей внешности я был равнодушен, так же, впрочем, как и к красоте Скота, отличительной чертой которой было то, что у людей подчас возникало спонтанное желание набить ему морду.
  - Сначала пойдем в школу за баблом, - сказал я.
  - Чао, бамбина, - весело воскликнул Скот, прощаясь с бабкой, и мы вышли на улицу, где он по памяти начал декламировать мне главу из своей книги "Уроки бытового хамства".
  Вводная часть его сочинения состояла из краткого обращения к читателю:
  "Дорогой читатель, лучший способ осадить хама - это дать ему в тумблер, ибо сказано: "Сначала ударь, потом подавай голос".
  Но поскольку мы согласны с моральными авторитетами, полагавшими, что "В начале было Слово", согласимся также, что слово это должно нести в себе моральный заряд, способный разрушить хама".
  Такова в целом была методология Скота, и она не убеждала меня в эффективности борьбы с торжествующим хамом, поскольку не наблюдалось в ней того остроумия и изящества, которое придает вкус ответке реагирующего на хамство.
  Вот несколько образчиков академических рекомендаций моего компаньона:
  1. Поставить женщину на место следует галантно, но строго:
  "Какие у вас длинные ноги, мадам, особенно левая".
  2. Бабушкам в очереди подходит резкий окрик:
  "Ну ты, клизма, знай свое место!"
  3. Уладить спор можно добрым старым компромиссом:
  "Иди приляг, желательно на рельсы".
  4. Огромную ударную силу имеют следующие комбинации:
  "Правильно делаешь, что хихикаешь, с такими зубами не смеются".
  "Я бы послал вас, сэр, да вижу - вы оттуда".
  "Бьюсь об заклад, что вас зачали на спор!.."
  Скот продолжал выкладывать свои иронические перлы, но я уже не слушал его.
  По бурой земле стелилась поземка, и студеный пронизывающий ветер игриво пытался сорвать с нас меховые шапки. После чая и в теплом исподнем, которое мы извлекли из набитых баулов, нам не страшна была поздняя туркменская осень. Скот шел в пальто нараспашку, пар валил у него из носа, скапливаясь капельками на усах, и те гордо тянулись к небу. Скот был неотразим с мокрыми усами, смелым взором и размером пениса в тридцать четыре сантиметра.
  
  2
  
  В школе нас ждали.
  - Здравствуйте, товарищи фотографы! - встретил нас старший пионервожатый, которого звали Гераклит Понтийский, или Грек в узких школьных кругах. Ему мы поручили собрать с детей деньги за фотографии.
  - Ну, все фотки раздал? - начальственным тоном спросил его Скот.
  - Все, - ответил Гераклит и поправил алый пионерский галстук на тощей жилистой шее.
  Шея у него росла из нескладного тела с тонкими руками и длинными ножками. Когда вожатый ходил, он делал гигантские шаги. Мы едва поспевали за ним, у нас ноги были все же покороче.
  Грек привел нас в ленинскую комнату с портретами членов Политбюро ЦК КПСС. Здесь из утробы пионерского горна он извлек две тысячи рублей, протер запотевшие очки, насадил их на греческий нос, линия которого, если верить каноническим трактовкам, должна плавно переходить со лба - в точности как у нашего главного пионера.
  Своей кличкой - Гераклит Понтийский, которая закрепилась за ним в миру, - наш вожатый был обязан именно этой характерной особенности. Вообще, по жизни он был Гера, но благодаря правильному носу взрослые звали его Понтийский, а дети, не заморачиваясь, просто "понтовщик".
  Грек, или Гера-понтовщик, стал считать бабки. Он делал это так неумело и скучно, что Скотом овладела ярость: Скот считал физическим недостатком неумение красиво считать деньги.
  - Дай сюда, пионервожатый, - грубо сказал он, выхватил мятые купюры из тонких рук Гераклита, и деньги-денежки замелькали в его ловких пальцах, издавая волшебное шуршание. Глаза Скота излучали нежность, и казалось, что он не считает, а ласкает любимую женщину.
  - Всё! - Скот положил деньги в портмоне и для порядка выписал Понтийскому квитанцию. - Держи, - сказал он, - магарыч с нас за работу.
  Грек густо покраснел.
  - Я не пью, товарищ, - пробормотал он.
  - А тебе никто не предлагал, - сказал Скот. - Я подарю тебе книгу о мужском здоровье: хватит жить по мифам Древней Греции, пора брать женщину за п...ду.
  Он выразил сожаление по поводу целомудренной жизни Понтийского, и мы пошли дальше собирать бабки.
  При этом Скот пребывал в замечательном расположении духа, что побудило его прокомментировать успех нашей коммерческой сделки еще более удачным примером из греческой мифологии:
  - Однажды, - сказал он, - философ Плутон в дружеской беседе сказал философу Сократу: "Я тебе так скажу, братец Сократ, все средства хороши в этом лучшем из миров, но... наличные все же лучше".
  - Платон, - поправил я его. - Греческого философа звали Платон.
  - Это не принципиально, - отмахнулся от меня Скот, - главное в данной дефекации - наличные.
  - Дефиниции, - снова поправил я его (Дефиниция - определение, истолкование понятия).
  Сегодня мои придирки Скот оставлял без внимания: он чувствовал свою правоту и прекрасно знал, что деньги не приносят человеку счастья, но очень помогают без него обойтись.
  В детский сад имени Сапармурата Ниязова мы попали к обеду.
  - Это весьма кстати, - сказал Скот. - Представляется возможность бесплатно пожрать за счет скромного бюджета городского отдела народного образования.
  В садике нас встретили приветливо. Мы выпили пустого горохового супа, проглотили тощую котлету неизвестного происхождения, пожевали пирожки с картошкой и запили угощение компотом, отдающим мочой. Потом Скот игриво полюбезничал с воспитательницей Люсей, и усы у него при этом вздыбились к небу - ну чисто Альварес Толедо де Хамон.
  Недолго ему, однако, пришлось строить из себя испанского гранда: явилась заведующая садиком и принесла ожидаемую тысячу рублей.
  - Вот, стало быть, наличка, - сказала она.
  - А, тити-мити... - ласково встретил ее Скот, радушно принимая наличные из ее белых рук.
  Мы выписали женщине, опять же для порядка, квитанцию, попрощались и отправились было восвояси, но тут оказалось, что в дверях нас поджидает одна из родительниц.
  - Кто из вас главный? - вопросила она.
  Концы усов у Скота мигом опустились вниз.
  - Ну, я главный, - сказал он.
  - Жулик ты! - закричала женщина.
  Она костерила Скота с привлечением всех наиболее выразительных прилагательных в русском и туркменском языках. Ей было наплевать, что он похож на сына Тараса Бульбы, она была не прочь сама пристрелить его вместо героического казака. Скот прекрасно знал причину недовольства этой женщины, однако вежливо спросил ее:
  - А в чем дело-то, товарищ?
  Собственно, дело было в том, что он сфотографировал троих сыновей этой тетки так, что один получился с закрытыми глазами, другой вошел в кадр наполовину, а третьего она и вовсе не могла признать, хотя Скот убеждал ее, что ребенок, скорее всего, подрос за время, пока мы проявляли и печатали пленку.
  - Отдай деньги взад, - потребовала женщина, - не то буду жаловаться в органы.
  Органы, которые имела в виду эта гражданка, не имели ничего общего с половой гипотезой Скота, и он по опыту знал, что деньги лучше вернуть.
  - И откуда берутся такие лярвы? - удивлялся мой компаньон, когда мы вышли из детского сада.
  Он злобно плюнул на театральную афишу, вспоминая о сумме, которую пришлось вернуть. С театральной афиши на него с осуждением посмотрела оплеванная заезжая знаменитость.
  В другом садике мы пробыли недолго и к пяти часам уже собрали большую часть прибыли. Рублей пятьсот нам должны были еще в яслях имени Сапармурата Ниязова. Родителям фотографии не понравились, и они неохотно вносили деньги, но воспитательницы, которым Скот по старой дружбе демонстрировал длину своего кукана, который он, как ценный артефакт, бережно погружал в кожаный чехол и обнажал только в особых случаях, обещали собрать деньги до завтра.
  Обычно он прибегал к демонстрации своего достоинства только после того, как извещал публику, что параметры данного артефакта зарегистрированы в книге Гиннесса - ежегодном справочнике, регистрирующем информацию о рекордных достижениях людей и животных. Дамская аудитория, разогретая любопытным научным фактом, проявляла живой интерес к скотским причиндалам, и он, как бы уступая женскому любопытству, представлял дамам свое зачехленное сокровище. Возможно, это был первый мужской стриптиз на просторах Туркменской Республики, и он явно был по душе женщинам Востока. Но ни одна из них не выказывала желания пофлиртовать с недобитым сыном Тараса Бульбы, не говоря уже об интимной близости. Та же добродушная Люся, которая поила нас компотом, с деревенской прямотой выразила сомнение по поводу того, что такая бандура может пригодиться в хозяйстве.
  - Рад дурак, что х...й велик, - сказала она.
  В шесть вечера мы устроили все дела и приготовились к вечернему балу.
  - План выполнен, - торжественно объявил Скот. - Барбос будет доволен.
  Барбосом мы называли бригадира разъездных фотографов. Барбос был нашим начальником и устроителем всех социалистических соревнований в городском комбинате бытового обслуживания.
  - Настало время предаться культурному досугу, - сказал мой партнер и процитировал одно из самых замечательных высказываний президента республики: -- "Я не понимаю балет, - заявил туркменбаши в одном из громких своих выступлений, - зачем он мне?.. Нельзя привить туркменам любовь к балету, если у них в крови его нет. А танцору балета лучше бы выступать не в балетном трико, а надеть сверху туркменский национальный халат, а то девчата смеются".
  Скот был вполне согласен с мнением Туркменбаши и решил при случае накинуть на себя национальный халат, чтобы выглядеть достойно в глазах туркменских девчат.
  Мне тоже нравились туркменские девушки, но гулять с ними с серьезными намерениями нам было не по карману: иностранцу, желающему жениться на туркменке, высочайшим указом предписывалось внести в государственную казну калым в пятьдесят тысяч долларов.
  До дому бабули было недалече, и мы решили пройтись пешком. Мы звонко шлепали по лужам, затянутым тонкой кромкой льда, с удовольствием втягивая в себя пахнущий печным дымом воздух, и составляли программу банкета с дамами.
  - А еще надо бы водки, - сказал Скот. - Нехорошо идти в дом к ближнему без выпивона, кроме того, Искандер ведь любит водяру.
  Я согласился со Скотом, и мы купили водку для Искандера и шампанское для его жены, потому что у нее были светские манеры и она любила тонкие напитки.
  В довесок к напиткам гражданам Туркмении предлагалось купить портрет президента республики. Мы не были гражданами, но портрет купили - на всякий случай и в полном соответствии с теорией Блеза Паскаля, который сказал: "Я не верю в существование Бога, но на всякий случай не стану утверждать это".
  Вряд ли туркмены интересовались теорией вероятностей Блеза Паскаля, но прагматизм французского философа был им не чужд: верить в Бога, так же, как и всякого рода вождям - мелким и помасштабнее, в принципе не опасно, хотя и затруднительно из-за множества ограничений, связанных с этим.
  - Обрати внимание, Ломброзо, - заметил Скот, когда мы входили в бабулин дом, - классики научного коммунизма утверждают, что война есть продолжение политики, а я говорю, что секс есть продолжение экономики, ибо женщин в первую очередь интересует размеры нашей шишки.
  - Да, но еще больше их интересуют размеры твоего кошелька, - возразил я. - Чем больше у мужчины денег, тем сексуальнее он в глазах женщины.
  - Это как в Польше, - поддержала меня тетя Клава за стеной. - У кого больше, тот и пан.
  - Именно! - оживился Скот. - Устами женщины глаголет истина.
  
  3
  
  Искандер был нашим общим знакомым, будущим архитектором, а ныне студентом с большими амбициями. С женой Полиной он жил напротив бабкиной комнаты. Полина была постоянным партнером бабки по утреннему лаю. Если бабку мы считали гроссмейстером одиночного лая, то Полине без преувеличения можно было присвоить звание абсолютной чемпионки Средней Азии.
  Скот знал, что у Полины есть подружка, а сам Искандер не прочь заложить за галстук. Если Скот любил бесплатно поесть, то Искандер любил "на шару" выпить и, когда ему это удавалось, становился покладистым и добрым малым: выпьет рюмку "Столичной" - и рассказывает про архитектурные памятники Неаполя, выпьет другую - и засыпает. И тут уже можно было спокойно строить конструктивные отношения с его женой Полиной - свободной женщиной и поклонницей классического балета.
  У этих жизнерадостных супругов мы и решили провести банкет.
  О дамах, по расчетам Скота, должна была позаботиться Полина.
  У бабули мы принарядились и побрились. Скот обильно мылил пухлые щеки и подшучивал над старушкой:
  - А что, старая, помирать-то не страшно?
  - Как же не страшно, - оживилась бабка. - Клавка вон опять мою кастрюлю пожгла, кобыла шалая!
  - А пожить-то еще хочется? - интересовался Скот.
  - Все мы умрем, - отвечала бабка, - и ты, милок, помрешь. - Она ткнула ему жестким пальцем в грудь.
  Такой поворот беседы Скоту явно не пришелся: он не верил, что человек с таким членом, как у него, может быть простым смертным. Скот отмахнулся от старушки и полез с философским вопросом ко мне:
  - Джордж, - сказал он, - просто не верится, что мы когда-нибудь покинем сей бренный мир.
  Ему хотелось, чтобы я утешил его, вселил надежду.
  - А ты спроси у Клавки, - сказал я, - она все знает.
  Клава была собутыльницей нашей бабки и считалась в городе лучшей гадалкой по вопросам судьбы и случая.
  - Судьба капризна, а случай пагубен для нас, - убеждала она своих клиентов и для пущей убедительности декламировала Чацкого, героя комедии Грибоедова "Горе от ума":
  "Ах! Как игру судьбы постичь?
  Людей с душой - гонительница, бич!"
  Именно Александр Андреевич Чацкий был в понимании Клавы жертвой случая и обстоятельств.
  - Его историческая роль в комедии скучна и прозаична, - утверждала она. - Ну потерял чувак предмет юношеского увлечения - велика ли потеря? Зато попал в школьную программу и вдоволь поиздевался над нравами высшего общества.
  Сам же Александр Сергеевич Грибоедов, по авторитетному мнению Клавы, поплатился жизнью и карьерой аккурат в результате бессмысленной и вздорной зловредности судьбы.
  Грибоедов, гениальный русский поэт и блистательный дипломат, в свои прекрасные тридцать пять взял в жены пятнадцатилетнюю грузинскую княжну Нину Чавчавадзе.
  Интересна история знакомства поэта с будущей супругой. Будучи на короткой ноге с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе, Грибоедов подвизался давать уроки музыки юной Ниночке Александровне. История умалчивает, как долго музицировал автор "Горя от ума" со своей подопечной, кроме того обстоятельства, что в промежутках между вальсами ми минор и ля-бемоль мажор собственного сочинения он совершенно очаровал девочку, после чего сделал ей предложение. Спустя несколько месяцев счастливого брака Грибоедов, пребывая с дипломатической миссией в Персии, был растерзан религиозными фанатиками в Тегеране.
  Оставим в стороне педофильские соображения Скота, но заметим вскользь, что знаменитые военачальники и литературные гении были далеки от пуританской морали и вовсе не чурались юных прелестей. Милейший Федор Михайлович Достоевский был замечен за клубничкой. Льюис Кэрролл, автор повести о приключениях Алисы, любил делать развратные снимки маленьких девочек. Тончайший эстет Набоков грезил о нимфетке, кувыркающейся в постели с преподавателем французской литературы.
  В своей классической серии "Этюды сексуальной психологии" Генри Хэвлок Эллис, британский врач, стоявший у истоков сексологии, пишет: "Педофилия, то есть влечение к малолетним девочкам, встречается либо у сверхутонченных интеллектуалов, либо у психически больных людей". Набоков объединил в себе и своем герое Гумберте обе эти категории.
  Зададимся вопросом: кто же был повинен в трагедии четы Грибоедовых - судьба или случай?
  Тетя Клава по первости воздерживалась от ответа на этот вопрос, но публика в лице Скота и многочисленных клиентов настаивала, и ей пришлось озвучить эпитафию на надгробии русского дипломата, оставленную его опечаленной вдовой: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?"
  - В этом риторическом вопросе юной девы, - утверждала Клава, - и проявляется зловредность судьбы русского поэта.
  И все же тетя Клава не была столь категорична в вопросах судьбы как совокупности всех событий, которые якобы предопределены. Напротив, она всячески уверяла всех своих поклонников, что постичь или предугадать судьбу вполне возможно, если точно определить суть и категорию, к которой она относится.
  - В русской народной традиции судьба, - утверждала Клава, - представлена в следующих трех ипостасях: индейка, злодейка, копейка.
  Сам туркменбаши пытался определить, к какой категории относится его судьба, но, когда выяснилось, что ему досталась "копейка", отказался от услуг Клавы.
  После первого стакана водки тетя Клава обыкновенно предрекала клиенту беду в индивидуальном порядке, после второго ее пророчество возрастало до масштабов социальных катаклизмов, не предусмотренных классиками марксизма-ленинизма.
  Но бывало и так, что, опрокинув в себя стакан мутного первача, Клавдия впадала в непонятный транс и несла сугубую ересь в недопустимом троцкистском духе:
  - Может быть, - глухо вещала она бойким голосом Льва Давидовича, - самое худшее в реакционной эпохе - это то, что в общественном сознании она насаждает царство глупости.
  - Что ты имеешь в виду, бабушка? - обычно спрашивал колдунью какой-нибудь местный аналитик-туркмен.
  - Воцаряется единомыслие без мысли, - угрюмо отвечала тетка, и туркмен, почесывая буйную черную бороду, умолкал, потрясенный глубиной суждений автора перманентной революции.
  Но чаще всего предсказания безумной соседки сбывались, и в Туркмении к ней относились как к божьему человеку, несущему святую истину в массы.
  В воскресные дни к дому пророчицы съезжался народ со всей республики. Желающих узнать свою судьбу было так много, что милиция выставляла конные наряды на подступах к площади Сапармурата Ниязова, а рядом с домом Клавдии дежурили армейские патрули и бронетехника.
  В наши редкие наезды к бабке Скот был первым клиентом Клавки и строил жизнь по ее причудливому гороскопу. Находясь за стеной, Клава часто вмешивалась в наш неприхотливый кухонный треп, и случайные, порой неуместные реплики роковой колдуньи Скот воспринимал как судьбу и путеводитель по грядущим событиям.
  - Можешь быть покоен, Синицин, - отвечала тетя Клава, - ты умрешь, вне всякого сомнения.
  Скот огорчился, умолк на мгновение и вдруг, словно осененный случайной догадкой, вскричал с диким энтузиазмом:
  - И ты ведь тоже умрешь, Джордж?
  - И он умрет, - примирительно согласилась тетя Клава.
  Скоту заметно полегчало.
  - Вот видишь, Георгий, - сказал он, разглядывая в зеркале свой выбритый массивный подбородок вора-рецидивиста, - смерть неизбежна, как "Закат Европы" (Книга немецкого публициста Освальда Шпенглера о динамике и упадке цивилизаций) и потому, мой друг, спешите чувствовать и радоваться жизни, как завещал нам светлейший князь Голенищев-Кутузов, заигрывая с девкой, переодетой в мундир подъесаула.
  Впрочем, ролевые игры, которым предавался великий полководец, Скот нашел недостойными главнокомандующего русской армии.
  - Туркменбаши все же был более сдержан в своих сексуальных запросах, - с укором говорил он мне, как будто это я был повинен в том, что Кутузов предавался старческому эротизму.
  Возразить мне было нечего: народный лидер Туркмении действительно не одобрял любовные авантюры своих соотечественников, если они не были продиктованы соображениями производства будущего потомства.
  Мы надушились крепким солдатским одеколоном, Скот придал своим усам позицию номер один, прилепил к пестрой рубашке ярко-красную бабочку в стиле бэтвинг (Batwing - узкий галстук-бабочка в форме крыльев летучей мыши) и нацепил на лацкан пиджака значок "Член общества "Знание"".
  - Высокая эрудиция мужчины пробуждает сексуальное желание женщины, - сказал Скот, когда, расфранченные, мы вышли с бутылками из бабкиной коммуналки.
  - Серёжа, не верь ему, он враг, - вдруг явственно и зловеще прозвучало из-за стенки.
  Мы остановились как вкопанные. Это была тетя Клава.
  - Чего это она? - с удивлением спросил я.
  - Совсем завралась, старая, - махнул рукой Скот. - Серёжу какого-то выдумала, хахаль, видать, ейный. Бывший.
  
  4
  
  У Искандера нам обрадовались. Хозяин дома разлил водку по рюмкам.
  - Ну, будем, друзья! - сказал он.
  Тост был хорош: за друзей почему бы и не выпить?
  Мы дружно выпили, закусили докторской колбасой, и хозяин дома по традиции завершил тост словами духовного лидера туркмен:
  - "Соотечественники, - воззвал он к воображаемому народу, - давайте построим ледяной дворец, величественный и большой, способный вместить тысячи человек. Наши дети будут кататься там на лыжах, а мы будем отдыхать в кафе и ресторанах".
  - Отличный проект, - одобрил Скот идею президента. - Вот за лыжи и за дворец я бы тяпнул дважды.
  Но мы тяпнули трижды: сначала за лыжи, потом за детей и, наконец, за дворец с его ресторанами и кафе.
  У Искандера были гости: Тамара, высокая красивая дама в синем платье, на котором радужно сверкала бриллиантовая брошь, и ее кавалер, Хачатур Карапетович, дяденька средних лет с комковатым носом, изброжденным ветвистыми лиловыми прожилками.
  Хачатур Карапетович важно протянул мне два толстых пальца, унизанных перстнями, и сказал:
  - А вы знаете, что живописец Айвазовский был армянином?
  Я мало интересовался армянской живописью, но из вежливости поддержал нового знакомого:
  - К сожалению, я не знал его лично, но, судя по фамилии, он искусно скрывал это.
  Скот, обычно равнодушный к вопросам искусства, надменно отвернулся от Хачатура и обратился к Тамаре, выказав при этом светский лоск и джентльменские манеры:
  - Разрешите представиться, мадам: Скот Соломонович Синицин!
  Хачатур опешил:
  - Кто, простите?
  - Скот Соломонович Синицин, - повторил мой партнер и по-гусарски щелкнул каблуками, томно поглядывая на Тамару.
  Хачатур с усмешкой оглядел Скота.
  - Что смотришь, ара? - сказал мой партнер. - Раз я Скот, значит, крупный рогатый? Я же тебе в штаны не заглядываю - а вдруг ты гермафродит индейский?
  Улучив минуту, жена Искандера шепнула нам, что Карапетыч - начальник строительного управления.
  - И если у вас есть дача, то это к нему...
  Скоту это известие не понравилось. Он разделял человечество на две категории: героев, которым есть что показать дамам, и средний люд с большими претензиями в жизни и маленьким пенисом в штанах.
  Скот шепнул Полине что-то на ушко, та вышла из комнаты и через минуту пришла с подружкой, которую звали Людмила Степановна.
  Скот недвусмысленно подмигнул мне: займись, дескать, друг любезный - вишь как я забочусь о тебе.
  "А как же ты, мучачо?" - спросил я глазами.
  Скот ответным взором показал мне на полупьяную Тамару: вот, мол, мой сегодняшний интерес, - и распушил свои мушкетерские усы, изображая испанского гранда.
  Тамара прошлась взглядом по Скоту. Скот прошелся взглядом по Тамаре, и усы у него при этом победно вздыбились к потолку. Старичок Хачатур заметил эту эротическую перестрелку, и у него появилось настроение сделать Скоту пакость.
  Люда была такая миниатюрная, что даже я со своими ста шестьюдесятью восьмью сантиметрами роста чувствовал себя перед ней Алёшей Поповичем. Она сидела с таинственной улыбкой Моны Лизы и выглядела весьма эротично. Я присел напротив в позе китайского болвана и не знал, о чем говорить.
  По расчетам профессора Ломброзо, она не тянула на проститутку или воровку, а, напротив, показалась мне тихой серой женщиной, которая хорошо понимает свою задачу - услаждать мужа сексом и кормить его котлетами на пару́.
  Люда первая стала рассказывать мне, что она из Новосибирска, работала в академгородке, а в Ашхабад прибыла в рамках крупного научного сотрудничества.
  Не зная, как приступить к светской беседе, я спросил ее с некоторым официозом в голосе:
  - Какова ваша научная специализация, Людмила Степановна?
  - Я эксперт по химии и молекулярной биологии, - сказала она. - А вы?
  - Я тоже эксперт, - неожиданно для себя сказал я, - но по экваториальной Африке.
  - Какой, простите, Африке? - удивилась она.
  - Центральной ее части, - снова невпопад ответил я.
  Мы помолчали. Она пыталась вспомнить, в чем отличие экваториальной Африки от центральной ее части, а я соображал, с чего это вдруг меня занесло на материк, который я и на карте-то не найду, и что я там, собственно, делаю, если она спросит меня об этом.
  Заметив, что наше африканское молчание затянулось, Люда сказала:
  - В кино я не бываю, а по вечерам сижу дома и читаю Виктора Осиповича Пылевина.
  К стыду своему, я не интересовался современной прозой и на интеллигентный вопрос Скота: "Какое твое любимое печатное издание?" - всегда отвечал: "Денежки". Но о Пылевине я слышал и даже читал критикессу, которая уверяла публику, что он "великий трикстер и главный шутник современности".
  Критикессу звали Гавриэла Юсипович. Я не очень доверял ее литературному вкусу, и не потому, что критически отношусь к российским критикам, а потому, что иные из них переоценивают свою роль в истории, не задумываясь о том, а был ли в этой самой истории случай, когда какому-то критику поставили памятник? Но Гавриэла, судя по монументальности, которую она демонстрировала в своих трудах, не оставляла надежд на бюст из бронзы или гипса, который используется в строительной, фаянсовой и керамической промышленности, не говоря уж о медицине.
  С Пылевиным, однако, она не промахнулась. Тот действительно поразил ее тем, что в одном из своих великих романов - "Печальный вид на Кудыкину горку" - снабдил много повидавшую вагину своей героини магическими способностями управлять реальностью и тайными силами природы.
  О том, что мысль материальна, веками говорят философы, а в последнее время и британские ученые. О чем вы думаете, утверждают они, то и получаете в жизни. Более того, почти все серьезные английские исследователи убеждены в том, что думающий орган у мужчины - это голова.
  Пылевин, однако, не отрицая британских ученых, стихийно пришел к выводу, что у женщин все наоборот: думающий орган - это вагина. (Отче! Прости ему, ибо не ведал, что творит.) Исходя из этой креативной идеи, он наделил вагину своей немолодой уже главной героини способностью думать и жить по своим вагинальным законам. Совершая ряд нехитрых действий, вагина стареющей пылевинской дамы могла читать мысли своих поклонников и производить с ними различные манипуляции на расстоянии.
  Увы, я не британский ученый, но вагина господина Пылевина поразила меня своей уникальностью: в одно и то же время она могла уложить в постель олигарха и, например, ограбить банк при отсутствии собственно грабителей и стрелкового снаряжения. Зачем, если можно сделать все это без крови, перестрелок и полицейских?
  Не знаю, как Пылевин дошел до столь поразительного озарения, но полагаю, что не обошлось без буддийских источников.
  Загадочная вагина пылевинской героини представляла, конечно, интерес для инопланетных читателей, но не подходила для светской беседы с дамой при первом знакомстве.
  Я попытался вспомнить какого-либо яркого представителя современного постмодернизма, но, кроме Владимира Сракина, признанного мастера языковой стилизации, тяготеющего в своем творчестве к художественным описаниям каловых масс, никого не вспомнил и был вынужден задать даме крайне постыдный вопрос:
  - Вам, наверное, скучно, Людмила Степановна?
  Контакта, увы, не получалось: мы сидели за столом с напряженными спинами, пили дешевое вино и вспоминали российских постмодернистов, которые не подозревали о своем постмодернизме, пока мадам Юсипович не открыла им на это глаза.
  Вконец разочарованная моим молчанием Люда разрядила обстановку удачным армейским анекдотом:
  - Ржевский с Наташей сидят в лодке. Долгое молчание. Наконец, Ржевский спрашивает: "Наташа, а вас никогда не били веслом по п...де?" - "Н-н-нет, поручик, - отвечает ошеломленная Наташа. - А что?" - "Ну, надо же как-то поддерживать беседу..."
  Анекдот моей новой подружки разрядил обстановку, и наше общение стало более свободным.
  Я любовался милым личиком Люды: высоким лбом, прямым носом и полуоткрытыми губами, готовыми к страстным поцелуям. Было в ней что-то эротическое и томное. Неожиданно я вспомнил поэта Брюсова, и мне захотелось прочесть вслух его знаменитый однострочный стих, написанный трехстопным анапестом:
  "О закрой свои бледные ноги".
  Вряд ли она знала Брюсова, но ее милый образ - хрупкая девушка с доверчивым взглядом и копной льняных волос - соответствовал моим представлениям о советском научном сотруднике.
  Скот предложил Хачатуру и Тамаре выпить на брудершафт. После этого надо целоваться. Тамара была не против, но Хачатур возражал.
  - Ара, - сказал он. - Не нада на будерштраф. Не хачу, дарагой.
  - А я тебе не предлагал, - сказал Скот. - Ты пей молоко, это полезно в твоем возрасте.
  - Послушай, земляк, - сказал Хачатур Карапетович, - а можно я буду называть тебя просто Скотина?
  - Нет, - сказал Скот, - нельзя, я не люблю панибратства, называй меня просто Скот Соломонович Синицын. Или по-испански - сеньор Скот, это подчеркивает мои венесуэльские корни.
  Хачатур Карапетович сжал толстыми пальцами горлышко бутылки из-под шампанского, и лиловые прожилки на его носу набухли, приобретая кирпичный оттенок.
  - Искандер-джан, - сказал он хозяину, - если ты меня уважаешь, пусть этот человек уйдет.
  Искандеру было все равно, кто и зачем должен уйти, он уже добрался до той кондиции, чтобы завести долгий разговор об архитектурных памятниках города Геркуланума, погребенного в результате вулканической активности, под Неаполем.
  Хачатур Карапетович, кавказское терпение которого иссякло, порывисто поднялся с места, презрительно одернул полы своего перламутрового пиджака, и при этом мелко задрожал его второй подбородок.
  - Женщына, встань! - сказал он тоном английского лорда, отдающего команды собаке, названной в честь английского короля Чарльза Второго (Порода кинг-чарльз-спаниель - любимая собака британского монарха Чарльза Второго, предназначенная для прогулок с тростью).
  Тамара послушно поднялась со стула, и мы увидели, что Хачатур - мужчина в самом расцвете отсутствия сил: лысый, плюгавый, обрюзгший, - а у нее ярко-голубые глаза, роскошные плечи и исключительно пышная, красивая, безукоризненно женская... менее всего армянский читатель ждет теперь от меня, что я произнесу слово "прическа", но я таки произнесу его в силу своей еврейской принципиальности, потому что именно это грандиозное сооружение на прелестной головке Хачатуровой подружки, вкупе с ее тугим, вызывающем бюстом, являло собой сильный контраст с внешним видом ее невзрачного кавалера.
  - Хади за мной, - властно приказал ей кавалер.
  Тамара покорно двинулась за Хачатуром, который с такой силой хлопнул за собой дверью, что по правилам чести Скоту ничего не оставалось, как объявить Армении третью мировую войну. Однако Скот ограничился нейтральным замечанием:
  - Ишь Дон Гуан выискался, - сказал он, - купил женщине бриллианты, понимаешь, и понукает ею.
  В коридоре за дверью послышались странные звуки: кто-то крикнул "вай", потом крикнул "вах", затем послышался удар и глухой стук падения.
  - Что такое? - спросил я.
  - Это она его бьет, - грустно сказала Полина.
  Я выглянул в коридор: и в самом деле, мощная полупьяная Тамара устроила Хачатуру мордобой с прелюдией под названием "Танец с саблями". Хачатур, уйдя в глухую защиту, громко ругался по-армянски, изредка вставляя в общий поток проклятий русские нецензурные выражения
  - Прасти-тутка ты не-бля-гадарная...
  - Так ему и надо, - злорадствовал Скот. - Испортил, понимаешь, вечер, гамадрил хренов!
  Полина сообщила нам, что Хачатур женат, имеет взрослых детей, а Тамаре он купил машину, боится ее и задаривает подарками.
  Возня в коридоре стихла. Тамара сбила с ног чувствительного Хачатура и унесла его безмолвное тело на своих роскошных плечах.
  Тем временем набравшийся Искандер принялся рассказывать нам, что город Геркуланум засыпало пеплом, залило лавой и жидкой грязью, хлынувшей с неба вместе с дождем.
  - Большей части населения удалось спастись, - сказал он, - и только благодаря стараниям Карла Третьего мы можем судить о величии дворцов этого древнего города.
  Глубокие познания студента в античном зодчестве впечатлили Скота, и он предложил Искандеру выпить за здоровье Карла Третьего, по инициативе которого начались раскопки погребенного города.
  Искандер не остался в долгу и предложил Скоту выпить за ледяной дворец спорта, где предполагалось учить туркмен кататься на лыжах. Дворца еще не было в помине, но он уже носил имя Сапармурата Ниязова, и правительство заказало первую партию лыж, в которых можно было прыгать с трамплина. Туркменам, с детства привыкшим гарцевать на породистых лошадях, предстояло еще учиться этой нехитрой науке.
  Любовь туркмен к скакунам общеизвестна. Лошади ахалтекинской породы в Туркменской Республике - это национальное достояние. Туркмены ежегодно празднуют День лошади, проводят конкурсы красоты для ахалтекинцев и пишут диссертации, посвященные этой породе. Президент лично курирует санитарное состояние лошадок и не упускает случая погарцевать в седле.
  
  5
  
  Вскоре Искандер заснул. Мы бережно уложили его на раскладушку и включили магнитофон. О стены комнаты ударились хриплые завывания Джона Леннона. Я пригласил Люду танцевать, а Скот стал рассказывать Полине, что он попал в книгу Гиннесса как обладатель самого длинного пениса в Европе и что его в качестве почетного гостя пригласили на антропологический конгресс в столицу Индии, где он покажет все свои тридцать четыре сантиметра деятелям культуры этой страны. Он говорил Полине, что не раз обнажал свое сокровище перед звездами советского экрана и что в Индию они могут поехать вместе, а там он обещает ей особую развлекательную программу по всем канонам Камасутры.
  Полина смотрела на Скота с интересом, и было видно, что в душе она завидует Тамаре, которую Хачатур регулярно возит в Сочи. А на стипендию Искандера купишь разве что пару бутылок вина и пачку вермишели, которые продают по госценам и при условии, что народ не будет сбиваться в очередь, чтобы не позорить президента в глазах международного сообщества.
  Все очереди в стране в связи с этим были отменены, и единственной очередью, которая дозволялась в общественных местах, была очередь в туалет. Руководство республики пришло к выводу, что естественные надобности граждан не могут порочить имя президента.
  Скот был великолепен в своих мушкетерских усах, кроме того, он хорошо знал, какое впечатление производит на дам то, что он фигурирует в книге Гиннесса. Мужчина в таких случаях кажется загадочным и сильным. Скот был в ударе, и ему хотелось блеснуть парочкой ярких цитат из своей будущей книги, но на ум ничего не приходило, кроме сомнительного Клавкиного афоризма: "У кого больше, тот и пан".
  На меня тоже снизошло вдохновение: я обнимал Люду за плечи и представлял себе, как она будет смотреться ночью в позе наездницы (Поза, когда девушка садится на партнера и делает все сама).
  Я казался ей благородным и загадочным кабальеро.
  Чтобы усилить эффект, я нежно нашептывал ей на ушко набор самых цветистых и ярких прилагательных из произведений Дианы Рупиной - русской писательницы еврейского происхождения, которая умела давить на гипоталамус сентиментальных дам с постменструальным синдромом. Бурное извержение прилагательных госпожи Рупиной произвело сильное впечатление на Люду, и вскоре мы уже кружили в стремительном пасодобле.
  Аромат ее волос слегка туманил мне голову. Я прочел ей письмо Онегина к Татьяне, но не решился признаться в авторстве данного послания. Тем не менее стихи Пушкина придали обстановке этакий романтический флер, и Люда, закрыв глаза, внимательно слушала пустой треп Онегина. Похоже, ей нравилось, что я немножечко Ленский.
  Я долго приценивался, собираясь поразить ее своей эрудицией, и наконец выдал фразу в стиле Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха:
  - Извините, - сказал я, - но я должен арестовать вас за превышение уровня красоты в общественном месте.
  Это был ветхий французский комплимент второй половины семнадцатого века, но в городе, где по статистике на одного туркмена приходится ноль целых восемь десятых женщины, он считался тонким и пробуждал в девушках смутные надежды.
  В самый разгар бала в комнату без стука и приглашения вошла тетя Клава. Глаза у нее были пустые, лицо бледное. В руках она держала бабкину кастрюлю, в которую механически повторяла одну и ту же бессвязную фразу:
  - Профессор, я нуждаюсь в смазке. Профессор...
  Меня охватила оторопь: я не мог взять в толк, о какой смазке идет речь и что понадобилось бедной старушке в нашем обществе.
  Все растерялись, кроме Скота, который тотчас решил ситуацию в свою пользу, предложив бабке партию превосходных смазок для анальных утех:
  - Изготовлены в Турции, бабуль, - сказал он с присущей ему природной сметливостью, - и для турецких гаремов.
  Щеки бабушки зарделись румянцем, брови удивленно взлетели вверх, а вдохновленный успехом Скот немедля собрался было представить ей лубрикант из Саудовской Аравии, но я вовремя вмешался в беседу и убедил бабку, что для анальных утех более практично использовать наш отечественный вазелин.
  Скот стал публично возражать мне, утверждая, что вазелин - это прерогатива советских зэков, в то время как арабы знакомы с культурой анального секса с древних времен и не понаслышке.
  - Они не пьют водку, - рьяно доказывал нам Скот, - религия им запрещает, но махаться в дупло мастера.
  Пока мы со Скотом препирались относительно качества и консистенции советских технических смазок, к старушке подошла Людмила и протянула ей стакан воды с крупной желтой таблеткой.
  - Пей, бабушка, - сказала она, - это анальгин.
  По цвету и конфигурации таблетка ничем не отличалась от той, которую Скот предложил утром нашей бабке.
  Тетя Клава механически проглотила лекарство, запила водой и, используя кастрюлю в качестве мегафона, сурово изрекла очередное пугающее пророчество:
  - Грядет, грядет конец света, братья и сестры во Христе! - сказала она и дважды ударила ложкой по кастрюле, притопывая при этом и подвывая на манер жрецов в храме Аполлона, изгоняющих злых духов из тел юных девственниц путем плясок, возлияний и безумных оргий.
  В комнате воцарилось молчание.
  Неожиданное заявление прорицательницы прозвучало не очень корректно в обществе, где кроме православных - Полины и Людмилы, находились один мусульманин в лице Искандера, один буддист в лице Скота и частично иудей в моем скромном исполнении.
  - Ладно, баб Клав, ты иди отдыхай, - заботливо сказала Люда и, взяв тетку за руку, бережно проводила ее до дверей. - Не забудь вернуть кастрюлю хозяйке.
  - Слушаюсь, профессор, - сказала присмиревшая пророчица и тихо вышла в коридор.
  - Жалко ее, - произнесла Люда, - у нее сын помер недавно, с тех пор она пьет и заговаривается.
  Мы помолчали. Люда пытливо посмотрела на меня и сказала:
  - У нас в Сибири все пьют и дерутся. А ты пить не будешь?
  - Нет, - сказал я, - не буду.
  Алкогольные проблемы Западной Сибири не входили в сферу моих интересов.
  - А бить?
  - С какой стати? У нас в Африке это непопулярно.
  Она улыбнулась: ей понравилось, что африканцы не дерутся.
  Скот отвел меня в сторонку и сказал:
  - Полина говорит, что "твоя" живет одна. Смотри не зевай.
  - А ты?
  - А я с ней, - он показал глазами на Полину.
  - А Искандер?
  - Он спит и видит во сне ледяной дворец имени Сапармурата Ниязова.
  - Брось, - сказал я, - она же замужем.
  Скот вытолкал меня в коридор со словами:
  - Я дважды читал "Рухнаму" Сапармурата Ниязова.
  - Ну и что?
  - Каждый, кто читал эту книгу, может надеяться на свободный доступ в рай...
  Мысль о жизни после смерти не оставляла его.
  Я тоже читал главную книгу Туркменбаши и знал, что жизнь после смерти гарантирована каждому туркмену высочайшим соглашением Сапармурата с Аллахом, но при чем тут был Скот, который не доверял высшим силам и верил лишь в могущество мужского полового органа?
  - Мужчины всегда были озабочены размерами своего пениса, - горячо убеждал он меня. - В Древней Греции, например, воспевался культ фаллоса: на площадях и скверах греческих полисов возводились гигантские мраморные фаллосы, символизирующие первичность и силу плоти. А само плотское наслаждение считалось у сластолюбивых греков главным даром богов. В древней Спарте новорожденных девочек сбрасывали в пропасть. Мальчиков с маленькими пипками постигала та же участь. Считалось, что величина пениса свидетельствует о мужественности и силе будущего воина. В Китае - уж на что, казалось бы, практичные люди - молодым отрокам рекомендовалось ходить с подвешенной на члене гирькой. Это чтобы вырос подлиннее. В Африке в некоторых племенах и поныне на писюн младенца ставят камень, чтобы под действием тяжести он пошел в рост...
  В этот раз я не стал с ним дискутировать.
  - Пойдем погуляем, - предложил я Люде.
  - Не хочу.
  - Пойдем, - настаивал я. Мне хотелось продолжить удачный опыт с прилагательными мадам Рупиной, но не здесь же, на глазах Скота и Полины.
  Когда мы уходили, я услышал, как Скот цитирует Полине статью Зигмунда Фрейда, согласно которой любое достижение художника является сублимацией сексуальной энергии личности в творческую. Меня удивила не сама цитата, а то, что он приписывал ее себе.
  - Она была опубликована в английском медицинском бюллетене, - скромно заметил Скот, - и премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер выразила желание посмотреть на мое мужское достоинство.
  Скот был нынче в ударе и внес в список женщин, желающих лицезреть его зачехленного монстра, новое имя. В прошлый раз это была премьер-министр Израиля Голда Меир.
  Коридор в коммуналке был узкий и длинный. В темноте я уложил Люду на лавку и поцеловал в губы.
  - Знаешь, что мне больше всего нравится в тебе? - сказал я.
  - Что?
  - Уголки губ...
  Я нежно целовал уголки ее губ легким, почти воздушным касанием.
  У меня, конечно, не было в штанах такого героического аргумента, как у Скота, но я знал: когда говоришь вычурно и с некоторым налетом трагизма, то вполне можешь сойти за француза, и это нравится женщинам. Кроме того, надо казаться немного поэтом и отрешенным чудаком, как Эйнштейн, который по рассеянности сварил себе на завтрак будильник вместо яиц, а потом вывел из этого теорию относительности, в которой никто не мог разобраться, кроме него самого, но все дружно согласились, что это великое открытие.
  Нет, с женщиной не обязательно варить яйца и утверждать, что Айвазовский был армянином, просто надо говорить образно и узнаваемо, как в картинах Гогена или других художников барбизонской школы:
  - Знаешь, Люда, у тебя волосы пахнут лесом, а глаза такие бездонные, что в них можно утонуть.
  Этот комплимент был не лучше других его французских аналогов, но я знал, что в моем случае он достигнет цели. Особенно если произносить его с придыханием и легким парижским прононсом.
  - Я поцелую твои глаза?
  - Можно, - сказала она и тихо засмеялась, то ли потому, что я говорил как Гоген, то ли потому, что я действительно был хорош, и ей казалось, что я немножечко Бальмонт, который сочинил моностих про чьи-то бледные ноги.
  - Это Брюсов сочинил, мудак, а не Бальмонт, - поправила меня тетя Клава.
  Вот те на! Даже в мысли мои влазит эта бесцеремонная старуха. Да и откуда этой деревенской дуре знать про Бальмонта?
  - Ты не оригинален, Джордж, - возразила мне тетя Клава. - Вот уже много лет эта девушка слышит пошлые метафоры про бездонные глаза, леса, луга и поляны среднерусской возвышенности.
  "От кого слышит?" - хотел спросить я, ощутив острый укол ревности, но выяснять у старой столь прозаические детали в минуту, когда Люда доверчиво положила ноги на мои плечи, не очень дипломатично, согласитесь.
  - Да от тебя и слышит, Жорж, - отвечала ехидная Клавка, но уже вслух.
  - Совсем спятила тетка, - сказал я Люде, конфузясь за бесцеремонную бабку.
  - Надо ей еще таблетку анальгина дать, - отозвалась Люда.
  Мне стало неловко, и я спросил, не вреден ли анальгин для сердца и как его следует принимать.
  - Через рот, - просто сказала Людмила, - несмотря на название...
  Интересно, почему ее не удивляет, что Клава общается с нами телепатически, пребывая от нас за четыре стены и дубовой дверью, за которой наша бабка прячет свою кастрюлю.
  Уловив настороженность в моем взгляде, Люда понимающе коснулась моей левой руки.
  - Кастрюля в надежном месте, - шепнула она мне, - не парься, Жорж...
  Я и не думал париться за чужую-то посуду, но понял, что Люда тоже обладает телепатическими способностями, раз она читает мои и Клавкины мысли.
  Между тем Люда угадывала не только мои мысли, но и намерения. Я понял это, услышав ее следующий вопрос:
  - А когда мы займемся с тобой сексом, Сергей?
  Вопрос был явно не к месту, поскольку я уже завис над дамой в гусарской позе, хотя и намеревался предложить ей что-нибудь более экзотичное - например, позу наездницы.
  - Я не Сергей, - обиженно сказал я. - Вы ошиблись, Людмила Степановна.
  - Да? - с ехидцей сказала она. - Но я вас не об этом спрашивала.
  Это прозвучало как инсинуация, к которой прибег однажды президент Клинтон, выступая перед коллегией присяжных заседателей. "Я готов кровно поклясться перед американским народом, - сказал он своим суровым судьям, - что не имел оральных контактов со стажеркой Белого дома Моникой Левински".
  - У меня отличная память на имена, - надменно произнесла Люда, - просто я не помню, какое из них твое...
  Я тоже мог торжественно поклясться перед туркменским народом, что у меня не было оральных контактов с мадам Левински, но, в отличие от американского президента, я хорошо понимал, что мы с ним, увы, стали жертвой пылевинского феномена, когда мозг женщины, плавно перетекая в вагину, продолжает как будто мыслить, но уже в искаженном, так сказать, шаблонном варианте. Не знаю, как управляется в подобной ситуации сам Пылевин (судя по видам с Кудыкиной горки, ему не довелось видеть живой вагины), но мне хорошо известно, как можно вправить мозги женщине, не травмируя в целом ее психику.
  - А ведь у меня было к тебе чувство, Людмила Степановна, - горько посетовал я.
  - Какое? - она вопросительно подняла бровь.
  - Собственного превосходства, - сказал я и вперил в нее суровый взгляд альфа-самца.
  Это было первое правило Скота, вытекающее из его уроков бытового хамства: "Женщина либо подчинится вам согласно зову своей природы, либо пошлет вас в жопу по всем канонам феминистского движения, направленного на расширение политических, экономических, личных и социальных прав женщин в современном мире".
  Критик Юсипович, осуждая шовинистские взгляды Скота, назвала его сочинение "скотским", а его самого - "ханжой и распутником с противоестественными наклонностями".
  Синицин не остался в долгу и дал понять ей, что "критиковать, по сути, может любой дурак, и многие из них именно этим и занимаются".
  Не выдержав моего взгляда, Люда сменила тон (сработала первая сигнальная система Павлова) и перевела все в шутку:
  - Милый, - сказала она, - я хотела отвлечь тебя от бабкиной кастрюли. Пойдем ко мне пить кофе...
  В квартире была открыта форточка, гостиную наполнил промозглый холод, он хозяйничал здесь уже давно.
  - Я думала проветрить, - сказала Люда, - и забыла закрыть.
  Она прикрыла форточку и поставила на плиту чайник.
  В комнате было почти пусто: кровать, столик и стопка книг на полке, все по теории автоматизированных систем
  - Ты ведь химик, кажется?
  - Я с детства люблю технику...
  Мы пили турецкий кофе без сахара. Она сделала мне бутерброд с сыром и колбасой - ей казалось, что я голоден.
  Мы молча поели, и в комнате стало теплее.
  - Ты читала Владимира Сракина? - спросил я Люду с прицелом на позу наездницы.
  - Нет, а ты?
  - А я первый спросил, - сказал я и потянулся к ней целоваться. Она отодвинулась.
  - Нет, ты скажи, пожалуйста, что ты думаешь о творчестве Сракина?
  - Думаю, что это писатель, который ассоциирует свою фамилию с глубинной сущностью России.
  - Какова его идейно-художественная концепция? - завелась вдруг Люда.
  - Мрачная, - сказал я, - как у всех русских классиков.
  - Можно поконкретнее?
  - Можно. Азиатско-византийская деспотия с населением, ведущим мазохистский образ жизни.
  - Как это понимать?
  - Его герои любят жарить детей на сковородке и ворошить чужие фекалии.
  - Грустно, - сказала Люда. - Грустно, что русская литература так депрессивна и вот уже второе столетие судорожно занята поисками выхода...
  - Какого выхода? - поинтересовался я.
  - Заднепроходного, - уточнила она.
  Я счел кощунственным такой подход к великой литературе, но Люда сразу поправилась:
  - Ничего личного, Джордж, просто в России испокон веков все идет через одно место...
  Я смущенно закашлял в кулак.
  - Великая страна, великий народ... Зачем же все сводить к одному месту, дорогая?
  - Прости, - сказала Люда, - но правду говорить приятно: это именно то самое место, куда никогда не заглядывает солнце.
  Я не стал уточнять, о каком месте идет речь, но выдвинул свою версию, объясняющую пессимизм русской литературы:
  - Видите ли, Людмила Степановна, суровый климат, войны и евреи вконец испортили русских литераторов.
  - Что общего между русскими и евреями? - удивилась Людмила.
  - Загадочная душа, - сказал я, - плюс национальная идея...
  - Ну, душа - это больше для русских, - сказала Люда, - еврейское же мировоззрение базируется на алгоритме (Система последовательных операций для решения какой-либо задачи).
  - И все же разница между ними существует, - вставил я свои пять копеек. - Первые считают себя народом-богоносцем, а вторые - богоизбранным, хотя это не исключает дружбы и взаимопонимания между ними. Писатель Солженицын, например, утверждает, что, живя бок о бок вот уже двести лет, они не нарадуются один на другого.
  - Солженицын кривит душой, - возразила Люда. - Вместе русскому с евреем хуже горькой полыни, а друг без друга - скучно до рвоты. Вот и выделываются друг перед другом, чья идея национальнее, а душа загадочнее...
  Мы помолчали, удрученные негативным отношением Сракина к России и евреев к русским. Первой снова не выдержала Люда:
  - А вдруг ты меня разлюбишь и будешь бить? - спросила она.
  Вопрос не вписывался в наш литературный диспут и напрочь отрицал русскую национальную идею о возможности трезвой и благонравной жизни в Сибири.
  Я засмеялся: видимо, в далеком Новосибирске академики тяготели к насилию. Она сказала, что отец ее был литератором и бил мать, а мама плакала, ласкала ее, маленькую девочку, и говорила, что все писатели козлы - пьют и колотят своих жен.
  Меня поразило отношение сибирских писателей к русской женщине, так же, впрочем, как и утраченная русской женщиной способность дать в пятак пьяному мужу, как завещал поэт Некрасов, утверждавший, что русская женщина "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет".
  - Я тебя никогда не буду бить, - сказал я. - У нас в Таджикистане писатели не пьют, а поют, используя палку с минимальным количеством струн. С таким инструментом бабу не обидишь, ну разве шлепнешь нежно по попе по завершении любовного акта.
  За окном шел снег, легкие белые пушинки весело кружили в свете уличного фонаря.
  Я поднял ее на руки, она была такая воздушная. Я носил ее по комнате, целовал и говорил поэтические глупости в духе Ленского и Онегина одновременно.
  
  6
  
  Часа в три ночи я проснулся. Из коридора доносились грохот, визг и проклятия: кого-то били, кто-то кричал, и я совершенно точно знал, что это кричит Скот.
  Люда тоже проснулась.
  - Не уходи, - сказала она.
  Я ласково коснулся губами ее плечика.
  - Я еще успею тебе надоесть, зая...
  - Ты никогда не надоешь мне.
  Она обвила мою шею теплыми руками, но я мягко выскользнул из ее объятий.
  Действительно, в коридоре били Скота, и он отчаянно орал, будто ему делали обрезание без наркоза. Надо было выручать товарища.
  Я быстро оделся и вышел из комнаты.
  Архитектор Искандер пинками гонял Скота по узкому, слабо освещенному коридору. Тетя Клава стояла поодаль и стучала ложкой в бабкину кастрюлю.
  - Цитрамон, пирамидон, швейное масло! - кричала она. - Профессор, выходь, наших бьют!
  Сонные соседи пытались оттащить взбешенного студента, но он вырывался и мутузил Скота смертным боем. Я обошел Искандера с тыла и обхватил руками его широкую спину. Соседи помогли мне затащить его, страшного и пьяного, в комнату. Мы привязали архитектора к раскладушке, и он лежал в позе зарезанного Цезаря, периодически задаваясь вопросом:
  - И ты, Брут?
  Спьяну он спутал Синицина с убийцей римского диктатора, и его гневные упреки звучали необоснованно.
  Полина, босая, в одной застиранной комбинашке, с растрепанными волосами, подошла к связанному мужу и ткнула кулаком в его пьяный фейс.
  - Педераст! - сказала она. - Сам не ам и другим не дам.
  Искандер всхлипнул, заплакал и, заливаясь крупными слезами, начал декламировать проникновенные слова президента Ниязова о тягостном прошлом туркменского народа:
  - Чуден Днепр при тихой погоде, - начал он в стиле Гоголя, описывающего одну из первых рек в Европе, и тут же продолжил, сменив тональность на более мелодичное и величавое течение Амударьи - главной реки Средней Азии: - "Чего греха таить, господа, в годы, что мы провели в составе СССР, мы мирились с ярлыками. Тех, кто имел иное мнение, объявляли врагами народа. Сотни тысяч наших сограждан были репрессированы, а миллионы, снявшись с насиженных мест, унесены ветрами далеко от родного дома. Оставшиеся, забыв о своем происхождении, влились в общность под названием советский народ и забыли родной язык и религию. Семьдесят четыре года тоски, уныния, безверия в завтрашний день".
  Последние слова Искандер произнес глухо и почти с надрывом. Соседи, тихо внимавшие его речам, стояли смирно, словно прислушиваясь к полноводному течению Амударьи, которая безмятежно и беспрерывно впадала в Аральское море, не считаясь с мнением Сапармурата Ниязова.
  Мы оставили супругов наедине с тяжелым прошлым Туркмении и тревожным будущим Аральского моря.
  Я помог Скоту подняться и потащил его, безучастного, к бабке. Снял с него армейские ботинки и уложил в постель. Скот был странно молчалив и безучастен.
  - Это тебе за то, что ты нарушил библейскую заповедь и трахнул жену ближнего, - назидательно сказал я.
  Скот, по примеру правонарушителей в США, хранил гордое молчание, хотя никто его об этом не просил. Усы у него сникли и подрагивали от обиды. Он едва сдерживался, чтобы не расплакаться.
  Втаскивая товарища в комнату, в темноте я наткнулся на стул, опрокинул его, и тот издал пушечный грохот. Бабка проснулась и пробурчала сквозь сон:
  - Клавка, б...ть, опять кастрюлю пожгла...
  Клавка за стеной не преминула ответить:
  - Ночью жди гостей, Ломброзо.
  Я не обратил внимание на пьяный бред полоумной соседки и заботливо укрыл друга байковым одеялом.
  Скот, к моему удивлению, быстро заснул, а меня еще три часа мучила бессонница.
  В четыре утра раздался нервный стук в дверь.
  - Кого там еще нечистая принесла? - заворчала спросонья бабка.
  Я с неудовольствием поднялся с ложа, открыл дверь и увидел перед собой трех эсэсовцев, вооруженных пулеметами МП-16, предназначенных для танкистов и командиров пехотных частей Вермахта.
  - Юде? - сказал один из них и жестко ткнул меня пальцем в плечо.
  - Юде, юде, - радостно подтвердила за стеной тетя Клава. - Он самый настоящий жид и есть! Ты в пачпорт ему глянь, Фриц.
  Пораженный подлым предательством соседки, я наблюдал за нежданными гостями и молчал, что не очень понравилось плюгавому эсэсовцу. Лицо офицера показалось мне знакомым, да и голос я где-то уже слышал.
  Фриц долго изучал мой паспорт и вдруг спросил резким, лающим голосом:
  - Вас из дас?
  Он показал мне на две заглавные буквы "И+И" на лицевой стороне документа. Я не знал, откуда взялись эти мистические символы, но тетя Клава угодливо просветила немца:
  - Это значит "интеллектуальный идиот", Фридрих, - сказала она. - Термин, обозначающий советского диссидента в органах безопасности Таджикской ССР.
  Плюгавый Фридрих не очень удивился странной формулировке таджикских чекистов и даже согласился с необходимостью существования идиотов на территории братской республики.
  - Комиссарен? - спросил он подозрительно. - Коммунистен?
  - Нет, - поспешно выдохнул я, - я даже пионером не был.
  Немца это совсем раззадорило.
  - Унд руссише швайн, - сказал он. - Понимайт? Шиссен! Пу-пу!..
  Тут в голове у Фридриха явно что-то не складывалось, он никак не мог понять, кто перед ним. И снова Клавка пособила немцу:
  - Да не русская он свинья, Фриц, а еврейская! - досадливо сказала она.
  В глазах немца появилось осмысленное понимание предмета.
  - Не вижу принципиальной разницы, - сказал он на чистейшем русском. - Ленин и партия - близнецы-братья: мы говорим "русский" - подразумеваем "еврей" и наоборот...
  Сказавши это, Фриц сделал профессиональное боксерское движение и коротко треснул меня набалдашником трости в лоб.
  Я потерял сознание.
  ...Другой долговязый немец, с лошадиным лицом, в круглых очках и металлической каске на лысом черепе, осторожно совал мне под нос ватку с нашатырным спиртом.
  - Битте, - сказал он. - Пожалюйста, не бойся, Иван...
  В просторном кабинете за тяжелым письменным столом сидел статс-секретарь министерства внутренних дел Германии обергруппенфюрер Эрнст Кальтенбруннер. То, что это был именно он, я понял по глубокому шраму на его лице и тихому шепоту тети Клавы в моей гудящей от удара голове:
  - Кальтенбруннер это, Ломброзо, напрягись...
  Абсурд какой-то. Откуда этой туркменской алкоголичке знать шефа имперской безопасности и третьего человека в рейхе?
  - Вы должны подписать документ, - вежливо сказал мне человек со шрамом. - Ваш друг Скот Синицин не должен упоминать в своей будущей книге национальность Ивана Константиновича Айвазовского.
  Я хотел спросить, чем же это гениальный русский художник так смущает непобедимую великую Германию, но в кабинет вошла секретарша с пышной прической и в черной элегантной форме эсэсовки. Я готов был поклясться, что это была Тамара.
  - Соглашайся, иудей, - снова услышал я тихий голос тети Клавы в своей таджикской голове.
  - Я согласен, - обреченно выдавил я и послушно подписал бумагу.
  В ту же секунду в кабинет вошел плюгавый эсэсовец с тростью, и я признал в нем Хачатура Карапетовича.
  - Ара, - сказал он, - хади за мной, пажалста.
  Я обреченно зашагал следом за ним.
  Уже за дверью он неспешно зашел мне за спину и снова ударил набалдашником трости по затылку.
  "Сука!" - хотел сказать я ему по-армянски, но потерял сознание.
  
  7
  
  Утром я проснулся в своей кровати разбитый и почти не чувствуя тела. По радио передавали третью главу из "Рухнамы" Сапармурата Ниязова:
  "Я - дух Туркмении, возродившийся, чтобы привести вас к золотому веку, - громко завывал диктор. - Я ваш спаситель... У меня зоркий взгляд - я вижу все. Если вы честны в своих поступках, я это вижу; если же вы совершаете грехи, и это не укроется от меня".
  Я, разумеется, не имел столь зоркого взора, как у Туркменбаши, и мне не удалось разгадать тайну ночного визита эсэсовцев.
  "Все это мне, конечно, приснилось", - подумал я, но красочный кровоподтек на лбу и внушительная шишка на затылке, куда крепко приложился Фридрих, свидетельствовали о том, что я действительно побывал в гостях у нацистов. Или армян. Судя по тому, что бил меня Хачатур, трудно было теперь разобрать.
  А может, я просто упал с кровати?
  Я встал со своего мятого ложа и увидел Скота в окружении двух набитых баулов и спортивной сумки Puma.
  Он пил кофе из большой фаянсовой кружки и одним ухом слушал откровения народного лидера по первой программе туркменского радио. Бабка сидела рядом и сокрушенно смотрела на огромный фонарь под его левым глазом.
  - Где ж тебя так угораздило, милок? - участливо спросила она.
  Скот украдкой поглядывал в зеркало и тяжело вздыхал.
  - Это Искандер дал мне пинок в зад, - сказал он.
  - В зад? - с недоверием переспросила старуха.
  Скот, не любивший вдаваться в подробности, стал нехотя объяснять ей все непредвиденные последствия пинка в зад.
  - Видишь ли, старая, - сказал он, пытаясь представить ситуацию в более героическим свете, - когда этот гомик поднял ногу, желая достать меня сзади, я в самую последнюю секунду ловко извернулся...
  - И результат ты видишь под глазом, - заключил я вместо товарища, поднимаясь с кровати.
  - А, проснулся, Джордж, - обрадовался мне Скот.
  - Синицин, - сказал я, - ты, пожалуйста, не упоминай в своей книге о размерах члена Гитлера, это может плохо для тебя кончиться.
  - Какая книга? - наигранно удивился Скот. - Какие члены? Ты о чем вообще говоришь?
  Я пожал плечами:
  - Как знаешь, я тебя предупредил, потом будет поздно...
  - Пошли скорее отсюда, - сказал он. - Заберем деньги и поедем домой.
  Он боялся, что Искандер станет преследовать его.
  Я умылся, оделся и наскоро позавтракал. Мы оставили бабке деньги за постой и окольными путями вышли на площадь имени Сапармурата Ниязова.
  - Странно, - сказал я, - почему это ты с параметрами, превышающими средние показатели по Грузии, не можешь дать сдачи Искандеру, член которого не тянет даже на средние показатели по Туркмении?
  Скот проигнорировал мой вопрос.
  В другое время я бы не торопился покидать Ашхабад - интересно было узнать, чем закончится скотская ссора с Искандером, но теперь я хотел уйти по-английски. "Ведь эта глупышка всерьез все приняла", - думал я о своем ночном приключении с Людмилой. Кроме того, под утро снова могли вернуться армянские автоматчики, если, конечно, это не было сном.
  На улице шел снег, за ночь его навалило изрядно. Многочисленные памятники Сапармурата Ниязова надели белые шапки. Заборы, здания, деревья и ветви с налипшим снегом уже не казались сиротами и не стыдились нового одеяния.
  Скот был непривычно желчен, раздражался по мелочам и торопил меня скорее убраться из Туркмении. Мы прошли первый квартал имени Сапармурата Ниязова и повернули на центральную площадь имени Сапармурата Ниязова. Здесь Скот неожиданно провалился в арык, забитый снегом, и я долго вытаскивал его из ямы. Скот пыхтел, бранился и упрекал местных бюрократов, затянувших с покупкой лыж, о необходимости которых упоминал Туркменбаши. Сейчас бы они вполне пригодились.
  На лбу моего партнера отчетливо синел след от Искандерова ботинка. Цветом и рисунком он напоминал гигантский монумент в виде золотого башмака, установленный в центре Ашхабада, который должен был символизировать семимильное продвижение туркмен в содружестве мировых наций.
  - Так что там у вас вышло? - спросил я.
  Скот сделал вид, что не расслышал вопроса.
  Мы взяли пятьсот рублей у воспитательниц детского сада, и на прощание Скот показал им свой зачехленный пенис, но уже без энтузиазма.
  На вопрос заведующей садиком: "А почему он у вас в коже?" - Скот резонно заметил, что, в сущности, это революционная символика.
  - Первые чекисты, - сказал он, - тоже все ходили в коже, а оружие носили в кобуре.
  Свое интимное оружие Скот считал стратегическим и способным обуздать любой сексуальный вызов со стороны дам не старше бальзаковского возраста.
  Мы направились в аэропорт имени Сапармурата Ниязова, купили билеты и ждали, пока рабочие очистят взлетную полосу от снега. Самолет делал промежуточную посадку в Ташкенте. Здесь он добирал пассажиров, и мы летели дальше, в солнечный Таджикистан.
  В самолете Скот заметно повеселел. Он бойко заигрывал со стюардессами и перезнакомился со всеми соседями.
  - А как насчет пожрать? - кричал он вслед девушкам в униформе.
  Скот резвился до самого Ташкента и быстро стал любимцем пассажиров и стюардесс.
  - Слушай, - сказал я Скоту, - у кого из великих исторических деятелей был маленький половой орган?
  - Наполеон, Кутузов, Аль Капоне, - живо откликнулся Скот.
  - Имей в виду, Синицын, каждый из них набьет тебе морду, если ты станешь писать в своей книге про их размеры.
  - Не отравляй мне жизнь, Ломброзо, - отмахнулся Скот. Слово "набьет", которое я неосторожно употребил, испортило ему настроение. Но ненадолго, вскоре он снова воспрял духом и стал душой общества.
  Высоко в небе гудели турбины лайнера. За иллюминаторами проплывали пепельные облака, над нами разверзлась пронзительная синь неба, а внизу - покрытая снегом земля и темные перелески на склонах унылых гор.
  Я закрыл глаза и представил Люду обнаженной. Я вспомнил, как мы лежали на кровати, которая была короткой и узкой. Даже ей, такой миниатюрной, она была не по росту, я уж не говорю о своих несуразных конечностях: пять сантиметров моих ног свободно прошли сквозь спинку кровати. Именно такую кровать использовал мифический разбойник Прокруст, отрезая и вытягивая ноги своим несчастным жертвам.
  Но нам не было тесно. Люда прижалась ко мне горячим телом, уютно спрятала лицо у меня на шее и шептала трансцендентальные термины из толкового словаря Ожегова, а заодно и бестолкового - под редакторством Иосифа Сталина, увлекшегося языкознанием перед самой своей кончиной.
  Скот читал статью вождя народов "Марксизм и вопросы языкознания", ничего в ней не понял и пришел к однозначному выводу, что "люди, увы, подобны словарям - не все толковые".
  В постели Люда была бабец что надо. Меня восхищали ее русские прелести. Она же всецело доверилась мне и я, желая оправдать ее ожидания, был в эту ночь образцом романтической рыцарственности. Я пыжился от удовольствия и мужского тщеславия, потому что в то мгновение напрочь опровергал пресловутую теорию Синицина о том, сколь важны для женщин сантиметры мужского достоинства.
  Моя первая жена говорила со мной только о бизнесе. Вторая требовала, чтобы я в постели перечислял всех ярких представителей русского имажинизма (Имажинизм - литературное направление в русской поэзии XX века, представители которого заявляли, что цель творчества состоит в создании образа), включая Бориса Эрдмана и Георгия Богдановича Якулова.
  Моя вторая жена была дирижером областной филармонии, и довести ее до оргазма могло лишь творчество вышеупомянутых Эрдмана и Якулова. Когда я разводился с ней, то был настолько сыт еврейскими модернистами, что решил: лучше быть свободным и периодически менять половых партнеров, чем использовать в качестве эротической стимуляции стихи несчастных имажинистов, среди которых был Сергей Есенин. Читал ли сам поэт Айседоре Дункан стихи господина Эрдмана - неизвестно, скорее всего, нет, поскольку неудовлетворенная женская чувственность Айседоры тяготила ее после разлуки с поэтом, и она погибла, затянутая шалью, попавшей в спицы автомобиля.
  Теперь, после встречи с Людой, я не искал личной свободы на стороне и готов был ночами напролет читать ей вслух всех еврейских поэтов, только бы она была рядом.
  Я сидел в салоне пассажирского лайнера и думал, как быстротечна жизнь, как незаметно уходят годы и как прав был, в сущности, Сапармурат Ниязов, сказавший: "Я как-то ходил с женой в Ленинграде на оперу "Князь Игорь" и ничего не понял".
  Это была абсолютная истина в устах солнцеликого вождя, потому что я тоже ходил на эту оперу в Душанбе и также ничего не понял, кроме сцены, где жена князя - Ярославна, княгиня Новгород-Северская, в ожидании мужа, погубившего свою дружину в сражении с половцами, горько стенает: "Ах! Плачу я, горько плачу я..."
  Диссонансом к горестным стенаниям героини звучит речитатив тамошних поселян, которые, резво маршируя на валу под крепостными стенами, тянут мощное крещендо: "Ох, не буйный ветер завывал..."
  Все это, разумеется, под маршевую музыку композитора Бородина, который в данном эпизоде явно попутал либретто, поскольку князь в это время весело проводил время с дочерью половецкого хана Кончака, и бравая маршировка на плацу была преждевременной.
  Между тем Ярославна, отнюдь не впечатленная оптимизмом идущих в ногу поселян, продолжает исполнять мрачное ариозо в ожидании пропавшего мужа: "Ах, как уныло все кругом, как уныло..."
  Тут автор "Слова о полку Игореве" был недалек от истины: весело на Руси, так же, впрочем, как и в Туркмении, никогда не было.
  Зададимся вопросом, кто же был автор данного литературного памятника, который столь нелестно изобразил русского полководца? Скорее всего, еврей, ибо только еврей мог позволить себе столь ироническое отношение к доблестному русскому князю. С другой стороны, как этого еврея занесло в половецкие степи? И это ли не свидетельство, что уже в те далекие времена евреи бойко приступили к колонизации русской литературы, чем немало озаботили позже Федора Михайловича Достоевского и Александра Ивановича Куприна, который с болью в сердце писал своему близкому другу Федору Батюшкову следующие проникновенные слова:
  "Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд... Вы его обоссали, потому что вечно переезжаете на другую квартиру, и у вас нет ни времени, ни охоты, ни уважения для того, чтобы поправить свою ошибку... Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе свои вопли. И оставили бы совсем-совсем русскую литературу..."
  Подкупает высокий слог автора божественного "Гамбринуса" и нежнейшей "Суламифи". С удивительной простотой ему удалось показать, как можно еще более обогатить и без того великий и могучий язык Тургенева и Толстого элегантной пошлостью и бытовой завистью к еврейским коллегам по цеху.
  Впрочем, горький сарказм Куприна можно было понять: евреи сами давали русским классикам повод для раздражения и попреков своим извечным нытьем и умничаньем, которое продолжается и поныне в лучших образцах русско-еврейской прозы господ Юлицкой, Рупиной, Вельера, Сандлера и других многочисленных авторов на просторах великой державы, за которую было так обидно Александру Ивановичу Куприну. Достаточно заглянуть в опусы крупных российских литераторов иудейского вероисповедания, чтобы задохнуться в тончайших миазмах еврейского сарказма, источаемого в адрес русских братьев. Да что там русское еврейство, даже такие титаны, как Фейхтвангер, не избежали этого порока.
  Вы не найдете под луной более-менее известного еврейского литератора, в котором не сидела бы эта вековая саднящая обида на то, что вот мы-де, такие маленькие и милосердные евреи, творим добро и сеем разумное, вечное, а эти проклятые гои не понимают нас, несправедливо травят и обижают. Но спросите вы об этой якобы травле заурядного русского интеллигента, и он непременно скажет вам, поправляя сползшее с носа пенсне и гулко сморкаясь в несвежий платок: "Не бывает дыма без огня, дорогой товарищ Сандлер. Вспомните, какую роль играли евреи в первом советском правительстве и в карательных органах этого правительства".
  Но с другой стороны, дорогие русские интеллигенты, разве не о вас сказал славный советский философ-диссидент А. Зиновьев: "Нельзя верить нашей советской интеллигенции, ибо с моральной точки зрения советская интеллигенция - наиболее циничная и подлая часть населения, поскольку думает только о себе".
  "Кому же верить?" - сказал бы Гамлет в подобной situation.
  Я, как автор еврейского происхождения, склоняюсь к мнению Вильяма, понимаете ли, нашего Шекспира, поскольку Куприн в данном случае несколько подмочил свою репутацию.
  Понятно, что сцена позорного побоища, устроенного половцами великому князю, мне не понравилась: жалко было пять тысяч дружинников, погибших вследствие применения Игорем Святославовичем своих полководческих талантов.
  Позже Скот, узнав о военном провале русского князя, заподозрил у него пресловутый дефицит сантиметров интимного органа, хотя документальных подтверждений данному факту не нашлось, или они закрыты в архивах еще лет на триста. Также, впрочем, как и сведения об антропометрических параметрах маршала Жукова и его грузинского патрона И. Сталина, положивших немало людских душ на полях сражений Второй мировой войны.
  Мне не понравилась опера "Князь Игорь", зато все больше нравились Люда, ее научные интересы, книги, которые она читала, и бутерброд, который она наспех приготовила мне из сыра, колбасы и пучка вялой редиски. Как всякая русская женщина, Люда будет предана еврейскому мужу, и котлеты, приготовленные ею на пару, будут самыми вкусными в Центральной Азии.
  Мы молча лежали на кровати и были одни во всей Туркмении. Как трогательно красивы были ее бледное лицо и большие карие глаза. Мне вдруг захотелось жить, любить, лелеять и гордиться моей маленькой научной лебедью. С нею нетрудно было вообразить себя загадочным Бальмонтом, который писал про чьи-то потные ноги.
  - Брюсов это был, мудак, а не Бальмонт, - снова поправила меня тетя Клава. - И не потные ноги-то были, а бледные...
  На сей раз Клава была за тысячи километров от меня, но я отчетливо слышал в голове ее скрипучий голос.
  Я вспомнил, как Люда проснулась ночью и прикрыла одеялом все пять сантиметров моих озябших ног за спинкой кровати, а я шептал ей на ушко самые драматические эпитеты из произведений Дианы Рупиной. Особенность стиля этой замечательной писательницы заключалась в том, что рябиновые и малиновые прилагательные в ее сочинениях извергались с таким диарейным напором, что в конце предложения читатель напрочь забывал, с чего, собственно, оно начиналось.
  - Слушай, - сказал я Скоту, - а ты свою жену бьешь?
  И снова я испортил ему настроение: он вспомнил жену, взгрустнул и не ответил мне. Да и что тут было отвечать: я прекрасно знал, что жена Скота истеричка, что она изводит его упреками и что от хорошей семейной жизни он однажды едва не покончил с собой, а это при его страхе перед смертью было почти фантастическим поступком.
  Скот с детства подвергался моральным унижениям в семье и в школе: при рождении его нарекли неудачным именем. Отец Скота был поклонником американского писателя Скотта Фицджеральда, и когда у него родился сын, он решил назвать его именем любимого автора. Однако паспортистка в сельсовете имела смутные представления об американской литературе и при выдаче метрического свидетельства написала имя с одним "т", на что счастливый отец вследствие присущей ему беспечности не обратил внимания. Когда Скот, повзрослев, подал апелляцию с требованием вписать в имя второе "т", суд отказал ему под тем предлогом, что данная поправка вряд ли что изменит, поскольку американского писателя в Таджикистане знают немногие.
  Одна отдушина в его жизни все же была - это заветные тридцать четыре сантиметра, благодаря которым он чувствовал свою особенность и превосходство над прочим населением Союза Советских Социалистических Республик.
  В Ташкенте наш рейс задержали на два часа из-за снега. Чтобы скоротать время, мы засели в кафе "Табассум" (Улыбка. Узбекский)
  Скот ел холодный суп и рассуждал на тему "Все они хороши". Он имел в виду прекрасную половину человечества, но при этом, запивая свои соображения горячим кофе, бросал жгучие взоры на девушку за соседним столиком.
  Я слушал пустую болтовню Скота и смотрел в запорошенные окна терминала.
  - Что ты такой кислый, Ломброзо? - спросил Скот.
  - Дай мне пятьдесят рублей из кассы, я поеду обратно, - сказал я.
  - Зачем?
  - Я поеду к ней.
  - Не натрахался еще? - хмыкнул Скот. - Я найду тебе путану прям щас.
  - Как тебе не стыдно, - сказал я. - Секс как средство увеселения в Туркмении запрещен, ты ведь знаешь об этом.
  И я напомнил ему проникновенные слова туркменбаши из священной книги "Рухнама":
  "Каждый истинный туркмен должен отождествлять себя со страной, ее культурой и бытом. Совокупление полов всегда было и остается для подлинного гражданина делом детопроизводным, исключительно государственным. Личное удовольствие не распространяется на прогрессивную культуру туркменского народа".
  "Вероятно, у вождя была вялотекущая эрекция", - подумал я про себя, а вслух сказал:
  - Дело не в сексе, Синицин. Просто она мне нравится как ученый, микробиолог и специалист по автоматизированным системам.
  Скот захохотал на все кафе. Люди заулыбались, женщины обратили внимание на его щегольские усы, а буфетчица постучала копейкой по прилавку, призывая Скота к порядку.
  - Хочешь правду? - сказал Скот. - Я нарушаю библейскую заповедь с чужой женой, а ты предаешь друга, оставляя меня в чужой стране, с чужими людьми. Нехорошо это, Ломброзо!
  - Дай мне пятьдесят рублей, - повторил я.
  Скот поковырялся в портмоне и отсчитал деньги.
  - В последний раз еду с тобой, - сказал он. - Твой стояк мешает выполнению социалистических обязательств.
  Я взял спортивную сумку и вышел из кафе.
  
  8
  
  Обратно я поехал поездом, самолета на Ашхабад не было. Я прибыл к месту через день, в десять утра. Холод стоял собачий, куртка моя почти не грела. Снег на дорогах расчистили, серое небо прояснилось, показалось даже солнышко, но оно было тусклое и обиженное - глядело на землю мутно, не грело и не радовало людей.
  Я приехал в Институт химии имени Сапармурата Ниязова. Во дворе стоял бюст вождя, покрытый золотом и снегом. Старик вахтер в проходной сначала не пускал меня в здание.
  - К жене мне надо, дедушка, проститься, уезжаю в командировку.
  В фойе института висел гигантский плакат с изречением Сапармурата Ниязова: "Женщины, а иногда и мужчины, - утверждалось в нем, - покрыты слишком толстым слоем пудры. Это недопустимо".
  В душе я был солидарен с народным президентом, но это ничего не меняло: женщины в Туркмении и мужчины далеко за ее пределами упорно продолжали пудриться, вопреки мнению политика.
  Я огляделся: вокруг стояли аккуратные алюминиевые стеллажи, на которых были бережно сложены трухлявые деревянные куски и множество пятнистых булыжников. Непонятно, какое отношение к химии имели камни, пудра и эти трухлявые поленья.
  - Как найти Людмилу? - спросил я пожилую женщину, назвавшуюся лаборанткой.
  Люда вышла ко мне в белом халате, строгих очках и с чужим лицом.
  - Ну вот я и приехал, - сказал я тоном метрдотеля, который театрально объявляет: "Кушать подано!"
  Люда коротко провела рукой по каштановым волосам, взгляд у нее был безучастный, лицо печально-усталое.
  - Люда, - сказал я, - а что это за место в России, куда никогда не заглядывает солнце? Помнишь, ты говорила об этом в связи с русской литературой?
  - Неправда, - сказала она, - ты не за этим приехал.
  - Вообще-то, я приехал жениться, - обиженно сказал я, чувствуя, как медленно уплывает от меня айсберг с женщиной, которая могла бы стать для меня единственной в этом холодном, бездушном мире, но предпочла молекулярную биологию. - Ты не думай, - добавил я, - я внесу в казну пятьдесят тысяч долларов.
  В глазах ее сверкнул насмешливый огонек.
  - Зачем вам это, Ломброзо? - сказала она. - Я ведь не туркменская девушка, а вы не иностранец.
  - Мы же с тобой хотели... - попытался возразить я.
  - Ничего я не хотела, - сказала она и стала смотреть на стенды с камнями и трухлявыми поленьями.
  Я спросил ее про поленья, что в них такого ценного и химического, но она не ответила.
  Перед нами нарисовался вдруг рослый тип в белом халате и роговых очках, уютно сидящих на крупном носу. Судя по углу наклона лобной части лица и легкой кривизне носа, мужчина этот мог быть только насильником или убийцей с отягченной наследственностью. Очечки же у него были круглые и, скорее всего, младшего научного сотрудника.
  Я признал в нем доброго немца в каске, который совал мне под нос нашатырный спирт в кабинете Кальтенбруннера.
  Надо было спасать Люду от этого криминального типа, и я решил: закрою ее своим телом, если что.
  Но тип опередил меня.
  - Прафессор, - сказал он с легким немецким акцентом, - Лудмил Степьяновна, пожалюйте в аудиторий, кролики ждут вас.
  Я даже не удивился тому, что Фриц величает Люду профессором. Кажется, тетя Клава уже называла ее так.
  - Я пошла, - сказала Люда, - у меня лекция.
  Она повернулась ко мне спиной, и полы ее белого халата долго еще развевались на ходу. Халат был профессору явно великоват.
  Я хотел остановить ее, сказать важные, нужные слова, но немец решительно заслонил мне дорогу.
  - Солнца в Россия никогда не повидает сфунктер, - доверительно сказал он мне.
  - Что есть сфунктер? - спросил я немца, безотчетно подражая его акценту.
  - Сфунктр есть жоп, - просто и понятно отвечал немец, - географический мест, куда вам нада хадить...
  - Сфинктер, герр Фриц, - вежливо поправил я немца и добавил: - Мне бы поговорить с фрейлейн профессор...
  Но Фридрих не пожелал даже слушать:
  - Вот эта жопа ви должен хадить! - жестко повторил он и вытащил из кармана набалдашник чугунной трости.
  Я спустился на первый этаж. Вахтер увидел, какой я пришибленный, и озабоченно спросил:
  - Ты кролик, что ли?
  - Какой кролик, батя? - уточнил я.
  - Из экспериментального, - отвечал вахтер, но вдруг спохватился и торопливо поправился: - Командировка - это хорошо, молодым разлука на пользу.
  Небо заволокло свинцовыми тучами, хлопьями повалил обильный пушистый снег. Началась пурга.
  До аэропорта я добирался два часа. Полеты отменили до утра.
  Мне захотелось есть. Привокзальный буфет оказался закрыт, а в соседнем ларьке выдавали буханку хлеба на семью. Семьи у меня не было, и я остался без ужина, утешая себя тем, что чувство голода, по сути, это психология, и если в Туркмении нет чая и хлеба с сахаром, то горячую воду, юмор и воображение никто не отменял.
  Всю ночь жгучий холод лез мне под одежду. Под утро в зал ожидания решительным шагом вошла группа странных, подозрительных людей. Они были в длинных плащах, фетровых шляпах и темных очках, которые наполовину скрывали их лица.
  Один из них грубо поднял меня на ноги и с явным армянским акцентом сказал:
  - Хади за мной, ара!
  Меня привели в просторную, обставленную красной мебелью комнату, в центре которой стоял бильярдный стол, затянутый плотным зеленым сукном.
  На столе лежал русский карабин образца 1949 года.
  Аль Капоне встретил меня любезно. Я узнал его по неизменной сигаре во рту и нахальной ухмылке на толстой морде. Он предложил мне выпить шотландского виски, угостил дорогущей сигарой и сказал с хитрым прищуром глаз:
  - Марк Аврелий не еврей ли?
  Я замешкался на секунду, но ответил твердо:
  - Вряд ли, сэр, все-таки римский император - еврею туда не пробраться.
  Гангстер задумчиво затянулся сигарой Bolivar и произнес:
  - Твой приятель Скот Синицин собирается обнародовать сведения об интимной жизни Ивана Константиновича Айвазовского. Читал ли ты этого мариниста, Жорж?
  - Нет, - сказал я, - но я читал Дмитрия Львовича Пыкова.
  - О чем он пишет? - поинтересовался Капоне.
  - Он фантаст, сэр, - сказал я, - называет Евангелие плутовским романом, а Иисуса - трикстером (Три́кстер - комический архетип, наделенный чертами плута и озорника, совершающий противоправные действия).
  Но Капоне не проявил интереса к противоправным поступкам Иисуса.
  - Я вот все думаю про книгу Синицина, - сказал он. - Ты должен остановить его, Джордж, иначе будешь наказан.
  Я тотчас выразил желание выполнить все, что он прикажет, но Капоне любезно продолжил:
  - Знаешь, какая смерть тебя ожидает, Ломброзо?
  - Нет, не знаю.
  - Это известная казнь, к которой часто прибегают итальянские мафиози: человека ставят раком к Стене Плача и стреляют ему прямо в очко из карабина с перекосом затвора вниз и секториальным прицелом вглубь (Стена плача - часть древней стены в Иерусалиме, уцелевшая после разрушения Храма римлянами. Величайшая святыня иудаизма).
  - К чему эти баллистические подробности, сэр? - поинтересовался я.
  - Они существенно улучшают перспективы анального обзора, - резонно заметил он.
  Я встрепенулся и вытер холодный пот со лба: перспектива анального расстрела не прельщала меня.
  - Ты будешь жить еще минут пятнадцать, - утешил меня гангстер, - но это будут самые страшные минуты в твоей жизни. Вот карабин, а вот туалетная бумага. Она имеет более грубую текстуру в отличие от древесной бумаги, зато использование вторсырья в гигиенических целях позволит туркменам меньше вредить окружающей среде. Таково распоряжение Гурбангулы: экономика должна быть экономной.
  За время, пока мы загорали в Ташкенте, власть в стране переменилась и новым президентом Туркмении стал Гурбангулы Бердымухамедов - дантист, музыкант и генерал армии, который напрямую унаследовал бразды правления у туркменбаши.
  Я был тронут заботой нового президента об экологии Туркменистана, но это никак не отражалось на судьбе моей несчастной задницы.
  - Либо через минуту, - сказал Капоне, - на ней будет стоять твоя гребаная подпись, либо этот самозарядный русский карабин нарушит сладостную девственность твоего пышного, элегантного и безукоризненного зада...
  Он засмеялся сладострастным смехом Хачатура Карапетовича, а я поспешил оставить свою подпись на бумаге с пониженным комфортом, живо представляя себе, что эти армяне сделают с моим анусом в случае моего принципиального несогласия.
  - Маладец, дарагой! - сказал Капоне голосом Карапетыча.
  Я хотел спросить его: "А почему, собственно, Капоне хочет поставить меня раком к Стене Плача?" Но задавать подобные вопросы Карапетычу было неосмотрительно: эта поза вызывает нездоровые ассоциации у его соотечественников.
  После недолгих раздумий я догадался, в чем изюминка итальянцев, решивших поставить меня спиной к главной святыне еврейского народа. Такая остроумная идея могла означать лишь то, что Стена Плача, куда ежедневно устремляются толпы паломников, могла стать для иудеев прекрасным поводом лишний раз всплакнуть над еврейской жопой, павшей в результате нетрадиционной казни гангстеров, а для израильтян - признать наконец геноцид армянского народа 1915-1923 годов...
  Я проснулся на скамейке в терминале ашхабадского аэропорта. От холода и голода я чувствовал неприятное покалывание и жжение в желудке.
  "Сон. Ну конечно, это был сон!" - обрадовался я и почувствовал смущение оттого, что там, в бильярдной, сказал Капоне неправду: глубоко ценимый мною литератор Пыков был вовсе не фантастом, а скорее критиком и учителем жизни эпохи путьенского безвременья ("Учитель жизни" - ироничный термин, который ввел в эссеистику Лев Николаевич Толстой, хотя сам всю жизнь методично учил людей жить не сопротивляясь злу насилием).
  Неясно, почему Пыков вдруг вообразил, что знает все законы мироздания и его миссия - отвечать на вопросы отдельных представителей общественности, охваченных моральной тупостью и тягой к сталинизму. Такие учителя появляются и густо процветают повсеместно в смутные времена, окрашенные мрачными предчувствиями русской интеллигенции.
  Среди современных русских учителей, имеющих ответы на все случаи жизни, сияли такие звезды, как блистательный Глеб Неврозов, отважная последовательница Веры Засулич - Юлия Латунина и знаменитый насмешник Гендервович. Прочие носители идеологических ценностей - господа Пометов, Компотов, Велюр, Сагинян и другие лизоблюды, приближенные к императорскому двору, - не представляли интереса для серьезного исследователя.
  Как критик Пыков страдал общим пороком всех критиков - пустословием. Как постмодернист был изрядно плодовит, и это, пожалуй, было единственным достоинством его многословной прозы.
  Я ценил его за фантазию и полет мысли, который порою уносил автора в такие дебри самоидентификации, что извлечь его оттуда (учитывая его вес в литературе) даже с помощью тягловых механизмов, существующих в Туркмении, было невозможно.
  Скот, который под влиянием мадам Юсипович углубился в творчество Пыкова, заметил, что полет мысли критика - это как татуировка на жопе: красиво, но не всем доступно.
  Понятно, что мой компаньон был далек от литературных процессов современности, но к творчеству Пыкова подошел беспристрастно:
  - К писателю, который проецирует фабульные механизмы из "Гарри Поттера" на внешнюю политику, - утверждал он, - нельзя подходить с мерками классического психоанализа.
  Я не был так категоричен, как Скот, и некоторые пикантные обороты Пыкова мне нравились. Он утверждал, например, что "Мертвые души" Гоголя - это высокая пародия, которая переводит текст классика в другой смысловой регистр. Пытаясь уяснить, в чем суть такового регистра, я и, полагаю, любой туркменский читатель внезапно теряли логическую нить, которая и без того не очень ясно проглядывалась в суждениях критика, но сам он, к счастью, удерживал ее (нить) в дерзком полете мысли, утверждая, что упомянутый регистр создает, конечно, комический эффект в поэме Гоголя, но на самом деле переносит все его тексты в другой смысловой пласт.
  Столь необычный скачок от регистра к пласту был выше моего понимания, но не бывает худа без добра: благодаря тому и другому я наконец нашел разгадку мистической истории, которая произошла с прахом Николая Васильевича в 1931 году.
  Когда советские литераторы вскрыли могилу Гоголя на погосте Свято-Данилова монастыря в Москве, чтобы перезахоронить на Новодевичьем кладбище, обнаружилось, что классик лежит в гробу не так, как положено покойнику - чинно и смирно, а с чуть повернутой головой и в напряженной позе, будто радовался тому, что, "в гроб сходя", успел-таки сжечь второй том поэмы и не дал Пыкову повода сравнить структуру гениальной комедии с "Илиадой" Гомера, как тот сделал с первым томом, сравнив комедию Гоголя с "Одиссеей" того же легендарного поэта.
  Никто не мог понять, в чем причина необъяснимого поворота Николая Васильевича в могиле, хотя было очевидно, что это тот самый пресловутый случай, когда классик перевернулся в гробу, услышав оценку "Мертвых душ" из уст господина Пыкова.
  
  9
  
  Только через несколько часов в самолете я немного отогрелся, и мне снова захотелось есть.
  Я попросил стюардессу принести мне бутерброд с колбасой и сыром.
  - Потерпите, - сказала она, - скоро садимся.
  Я накричал на нее. Стюардесса обиделась и ушла вся в слезах. Через минуту ко мне подошел стюард в синем галстуке и с золотой кокардой на аэрофлотовской фуражке.
  - Можно вас, мужчина? - сказал он официальным тоном.
  Легко ступая по мягкой ковровой дорожке, мы прошли в хвост самолета. Он пригласил меня в туалетную кабину, закрыл за собою двери и вежливо поинтересовался:
  - Вам с колбасой, товарищ, или с редиской?
  - Желательной с тем и другим, - ответил я.
  Стюард ударил меня по виску, а я заехал ему прямо в глаз. Мы устроили в туалете такую битву, что Бородинское сражение в сравнении с нашим мордобоем было детской игрой в пятнашки.
  В русской истории этой битве придают большое значение: Лермонтов воспел ее в своих стихах: "Скажи-ка, дядя..." Толстой превознес мудрую стратегию Кутузова в "Войне и мире". Да и сам Михаил Илларионович умер в благостном убеждении, что он выиграл это историческое сражение.
  Наполеон, к сожалению, не оставил своей оценки этой битвы, поскольку не допускал мысли, что она могла быть им проиграна. С другой стороны, все мысли французского императора были заняты в ту пору Марией-Луизой, которая все время его русского похода успешно наставляла ему рога, как и прежняя его супруга Жозефина Богарне.
  И только Скот, согласно своей половой теории, трактовал достижения обоих полководцев с точки зрения комплекса малых величин...
  Нас услышали в салоне самолета, пассажиры забеспокоились, а заплаканная стюардесса вызвала второго пилота. Второй длинным ключом открыл двери туалета и строго сказал стюарду:
  - Болван, иди встань на место.
  На пилоте был национальный халат туркменского народа - более просторный и не стесняющий движения в условиях долгого перелета.
  Я порвал на стюарде синий галстук и успел засветить ему пару фонарей с гирляндами. Пассажиры с любопытством смотрели на нас. А когда самолет садился, второй пилот принес мне бутерброд с колбасой и двумя кустиками вялой петрушки.
  - С продуктами в стране дефицит, - сказал он, - администрация президента приносит вам свои извинения.
  Я хотел попенять ему за отсутствие редиски: обладая третьими в мире запасами природного газа, уж можно было найти в Туркмении пучок зелени с колбасой, но мои упреки могли привести к другой, уже Куликовской битве (во главе с великим князем владимирским и московским Дмитрием Ивановичем), и я решил благоразумно отступить, как это сделал герой отечества Кутузов, оставивший Москву на разграбление французам вместе с погруженным в раздумья Наполеоном и его имеющими основание тяжелыми подозрениями на предмет легкомысленного поведения его жен.
  В Ташкенте мы стояли два часа.
  Я вышел из самолета купить в буфете пирожки с повидлом и у стойки с кассой, к своему удивлению, увидел Скота.
  - В чем дело? - воскликнул я пораженный. - Почему ты здесь? Где деньги, ара?
  Скот осунулся, был небрит, скучен и безлик, как президент Путьен, который, несмотря на свое пристрастие к спорту и спортсменкам, чувствовал себя в жизни весьма одиноким и покинутым. Он все чаще отсиживался в правительственном бункере, рассуждая о судьбах несистемной оппозиции и роли своей личности в имперском возрождении России.
  Его не очень привечал народ, у него почти не было друзей, но была собака с корейским именем Пак, которая одна, в отличие от людей, питала к нему привязанность и дарила ему тепло.
  Русскому президенту приписывают пронзительные до слез слова: "Очень неприятно осознавать, что с тобой готова гулять только одна собака. Да и то потому, что хочет по-большому".
  - Со мною произошел несчастный случай, - сказал Скот, - вчера я подвергся хулиганскому нападению. Какие-то странные люди сказали мне, что они гвардейцы Наполеона, и отобрали у меня портмоне с финансами.
  Скот боялся, что я ему не поверю, и торопливо начал показывать мне синяки и ссадины на руках и ногах.
  - Деньги, что мы собирали на план, накрылись, Ломброзо, - горестно сказал он.
  - А Наполеон - был ли он похож на Хачатура? - спросил я.
  - Нет, он был похож на Искандера. Ты знаешь, Джордж, они меня долго били, пытаясь узнать, был ли Айвазовский армянином.
  - И что ты?
  - Я сказал им, что художник был турком, согласно исследованиям турецких ученых. За это они врезали мне в глаз, и я совсем запутался.
  - Он был армянином, - сказал я, - армяне это вполне доказали.
  Я попытался сопоставить факты последних дней, и реальная картина происходящего стала отчетливо вырисовываться передо мной: то, что я до сих пор считал навязчивым видением, оказалось банальным ограблением. Ну что ж, благодаря великому армянскому художнику мы, по крайней мере, живы и здоровы, хотя и остались у разбитого корыта.
  - Ты знаешь, Джордж, я говорил с самим Наполеоном.
  - И о чем вы говорили?
  - Представь, он пригласил меня в баню, а потом спросил, есть ли у меня последнее желание перед расстрелом. Я сказал, что хотел бы умереть в чистых носках и пусть мне позволят постирать их. "Хорошо, - сказал Наполеон, - но сначала скажи мне, а дома кто стирает тебе носки?" - "Я сам их стираю, сир". - "А жена почему не стирает тебе?" - "Она эмансипированная женщина, сир, и считает, что мужчина сам должен заботиться о себе", - с горечью отвечал я. Наполеон рассмеялся ироничным смехом и сказал: "Знаешь, в чем между нами разница, ара?" - "Нет, не знаю, сир". - "Ты со своим замечательным х...ем сам стираешь себе носки, а мне с моим крошечным петушком готовы стирать все женщины мира".
  Скот облокотился на стойку бара, и в глазах его заблестели слезы.
  - А ведь он прав, Джордж! Выходит, пресловутые размеры не столь и важны в реальной жизни.
  - Выходит, что так, - сказал я, - раз ты сам с таким замечательным х...ем стираешь себе носки.
  Скот сел на стул, он впал в прострацию и больше не задавал мне исторических вопросов.
  Я поднял его с места, взял под руку и осторожно повел в накопитель для пассажиров, ожидающих рейса на Душанбе. Скот не сопротивлялся, ему было все равно.
  В самолете я кормил его пирожками, а он занимался бухгалтерией.
  - Если пять тысяч рублей пополам, значит, по две с половиной на нос. С зарплаты будут удерживать сорок процентов. За год можно расплатиться.
  - Вот видишь, - сказал я, - не так страшно, всего за один год из собственной зарплаты, но если бы твои носки стирала жена, то сейчас мы были бы при бабках.
  Лицо Скота скривилось, второй подбородок задрожал, пальцы судорожно стали теребить ворот рубашки. Он вспомнил свою жену, Искандера, побои и, задыхаясь, закричал на весь салон:
  - Все из-за тебя, морализатор, Айвазовский, Ломброзо...
  Скот заплакал. Это было печально и неожиданно; впрочем, еще более неожиданным было то, что со стюардессами в течение всего полета он уже не шутил, не похвалялся сантиметрами в штанах и не порывался выставить на всеобщее обозрение свой зачехленный пенис.
  Скот плакал, а я не мешал ему облегчить душу. Слезы обильно мочили его мушкетерские усы, они отсырели и плачевно свисали вниз.
  Утром мы приземлились в Душанбе, но Скот, кажется, не был рад этому. Он окончательно впал в депрессию, и мне даже стало жалко его. Я решил проводить друга до дома и всю дорогу как мог утешал его. Прощаясь со мной, Скот протянул мне руку, и из просторов его командорского плаща выпал сверток с деньгами. Это была выручка, которую мы собрали в Ашхабаде.
  - А это что? - спросил я в недоумении. - Наполеон вернул тебе ночью деньги?
  Скот отпрянул от меня, ожидая вспышки гнева.
  - Только не бей, Жорж, - сказал он и напомнил мне слова президента Ниязова, призывающие к милосердию: -- "Каждый человек имеет право на жизнь. Никто не может быть лишен жизни. Я выступил с предложением об отмене в Туркменистане смертной казни. Народ меня поддержал. Наш решительный шаг в этом направлении нашел горячую поддержку в мировом сообществе".
  Я знал, что миру в принципе фиолетово, как туркмены решают проблемы жизни и смерти, но был вполне солидарен в этом вопросе с президентом.
  Нет, я не злился на Синицина, но мне просто было интересно, до какой степени низости может пасть человек, которого я считал другом и разделял с ним взгляды великого туркменбаши, а он нагло присвоил государственные деньги и сдал Айвазовского туркам, хотя это в корне противоречило фактам армянских ученых.
  - Да, - с горечью сказал я, - художника может обидеть каждый.
  - А ты что, художник? - с удивлением спросил Скот.
  - Нет, - с не меньшим удивлением ответил я, - я про Айвазовского.
  И тут его прорвало:
  - Я не был у Наполеона, - покаянно произнес Скот, - это все Людка. Прости меня, Джордж. Это она сказала мне, что я должен делать и о чем говорить с тобой.
  Я не поверил своим ушам.
  - При чем тут Люда? - сказал я. - Что она могла сказать тебе обо мне?
  Скот суетливо вытащил из кармана скомканный конверт и дрожащими руками передал мне.
  "Серёженька, милый!" - писала Людмила.
  - Но это письмо не мне, - сказал я, - тут какой-то Серёжа...
  - Это тебе, тебе, - вдруг преобразившись лицом и широко улыбаясь, сказал Скот. - Тебе, Сергей Леонидович, это твоя жена Людмила.
  "Серёженька, милый, я должна бы обидеться на тебя, ты снова изменил мне со мною же... Прости, родной, за неудачный каламбур. Я смеюсь, потому что приемы и лексикон обольщения у тебя из раза в раз не меняются. Их не стирает даже дибазан - врезались в подсознание на века. Завтра едем в Кремль - представить отчет хозяину.
  Все прошло хорошо, эксперимент удался. Скорее приходи в себя, соскучилась по тебе жутко. Все подробности расскажет Алексей".
  - Кто такой Алексей? - спросил я.
  - Да я же это, Серёга, - улыбнулся Скот доброй, понимающей улыбкой. - Мы проверяли на тебе манипулятор-два, который стер твою память и наложил на подкорку сценарий HO-43. Сопровождала и корректировала ошибки манипулятора вся наша группа: Карапетыч, Тамара, Полина, Искандер и твоя жена - профессор Степанова.
  - А бабка что же?
  - Бабка - это манипулятор номер один. Мы с ее помощью зомбировали глав государств Украины, Белоруссии и Туркменистана, а последнюю республику также изолировали от мирового сообщества и превратили в испытательный полигон образца восемьдесят восьмого года, куда ты и был отправлен в рамках испытания.
  - А кто же манипулятор номер два?
  - Клавка-прорицательница. Первый и второй манипуляторы - это роботы, работающие на втором уровне подсознания.
  - А у тебя что, действительно член тридцать четыре сантиметра?
  - Да нет же, Серёга, - засмеялся Скот, - вполне нормальный, как у всех. Подобными нелепостями мы проверяем глубину погружения зомбируемого объекта. Ты ведь в Туркмении ни разу не удивился тому вздору, который мы проецировали на твой мозг: туркменбаши в девяностых только еще начинал свой карьерный забег, а ты воспринимал его как сложившегося диктатора...
  "А ведь он прав", - подумал я и вспомнил, как Клавка с Людой звали меня Сергеем, как бабка просила Скота расширить свой матерный лексикон, а на деле - жесткий диск...
  Да, несомненно, Скот говорил правду: все это было со мной наяву или во сне - теперь уже не разберешь... В душе я, конечно, понимал, что все идет не так, но ничего не мог с этим поделать: меня словно заворожили, я стал моделью, штампом, матрицей для проекции чужих снов... Сколько раз ночами я просыпался и думал про себя: ведь у туркмен деньги давно уже в манатах, а я почему-то рассчитываюсь советскими рублями...
  Скот дал мне время подумать и освоиться с новым статусом кролика. Но ненадолго. Умел он все-таки тихой сапой, подобно Клаве, вклиниваться в чужие мысли.
  - Все путем, Серёга, - дружеским тоном приободрил он меня. - Ты вспомни еще, что русские вскрывали могилу Гоголя в двадцатом веке, а доводы Пыкова о том, что классик следовал модели Гомера в "Мертвых душах", прозвучали в двадцать первом.
  - Выходит, зря я грешил на Пыкова?
  - Конечно, зря, - огорошил меня Скот. - Поворот русского писателя в могиле никак не был связан с Гомером и его творчеством.
  - Но кто же тогда я: объект, ложная личность, наложенная на модель девяностого года?
  - Нет, Сергей, ты не модель и не объект, просто на сей раз Центр запретил использовать кроликов со стороны, а ты вызвался добровольцем. Иди отдыхай, Сергей Леонидович, тебе забронирован номер в гостинице "Шахзод" (Шахзод - принц. Таджикский). Завтра первым рейсом в Москву, там тебя встретит твоя жена, профессор Степанова.
  - Так моя фамилия Степанов?
  - Нет, твоя фамилия Полетаев, полковник ФСБ Полетаев, Герой России.
  - А ты со мной летишь?
  - Я отвечаю за доставку Клавы в Штаты. Мы начинаем масштабную операцию по зомбированию президента США в Белом доме. Скоро благодаря нашей операции он станет черным.
  - Кто, президент или дом?
  - Состав администрации, - сказал Скот. - Впервые в истории человечества будет покончено с гегемонией белых, и к власти придут истинные черные хозяева страны.
  
  10
  
  В Москве вовсю бушевал ковид, и все ходили в масках (Коронавирусная инфекция - COVID-19).
  Встретить любимую женщину без шампанского и букета роз - большей бестактности я не мог себе вообразить. Я купил цветы на Мичуринском проспекте и позвонил Люде.
  - Алло, дорогая, - сказал я, - я в Москве и в магазине, что брать?
  - Ты в маске? - весело спросила Люда.
  - Да.
  - Бери кассу, - шутливо ответила она.
  Я накупил в "Ашхабаде" всякой снеди. Это был единственный ресторан в Москве, где можно было постоять в очереди, не боясь скомпрометировать туркменского президента.
  Мы встретились на явочной квартире на Никольской. Ее податливые губы, взгляд, полный любви, и колбаса с травкой... Как я мог забыть такое? Каюсь.
  Я необыкновенно счастливый человек: эта замечательная, красивая женщина - моя жена, профессор Степанова. Ведь именно этого я добивался всеми силами души, пытаясь склонить ее к позе наездницы в ту памятную ночь в Туркмении.
  - Ты знаешь, как приятно, когда за тобой ухаживает собственный муж, - сказала Люда, поднимая бокал искристого напитка. - А я все боялась, что ты узнаешь мои ласки. Клава хорошо поработала с твоим подсознанием. А помнишь, как у нее был сбой и она пришла на дозаправку с кастрюлей в руках?
  - Да, помню. У Искандера.
  - У тебя еще автоматически включилась сеть, и ты лихорадочно искал в "Гугле" виды анального крема для пожилых партнеров.
  - Помню.
  - Я тогда боялась, что ты угадаешь вазелин, которым пользуемся мы с тобой, но все обошлось, слава богу!
  Ночью я спал у нее на плече, как в последний раз в Ашхабаде, и она шептала спросонья про пудру, камни и автоматизированные системы второго поколения.
  Утром я нашел на столе записку: "Серёжа, в девять у подъезда тебя ждет машина, в десять встречаемся у президента".
  За рулем внедорожника Land Rover сидел парень с лицом боксера-профессионала: расплющенный нос, рваные брови и настороженный взгляд исподлобья. Увидев меня, боксер вышел из машины и открыл передо мной дверцу:
  - Прошу вас, товарищ полковник.
  Я кивнул ему, но не успел войти в салон, как раздался хлопок и водитель-боксер с простреленным глазом упал на тротуар. Странно, но глаз его лопнул, как воздушный шарик, и из него полилась не кровь, а масло - кажется, швейное. Кто-то сзади грубо пихнул меня в машину. Я резко подался вперед и упал на заднее сиденье. Толкнувший юркнул за мной в салон и сел рядом. В руках он держал пистолет, в ствол которого был ввинчен глушитель. За руль машины, кряхтя и матерясь, взгромоздилась маленькая сморщенная старушка, в которой я без труда узнал нашу бабку. На ней был мундир штаб-майора русского флота с парадными эполетами и орденской планкой на груди.
  - Ну, здравствуй, коллега, - сказала она.
  - Почему "коллега"? - спросил я.
  Вместо ответа она чертыхнулась:
  - Клавка, б...ть, опять мою кастрюлю пожгла.
  - Ну, кончай, ваше благородие, я это уже слышал в Туркмении. Кто ты?
  - Не знаешь? А я, между прочим, знаю, кто ты.
  - Я полковник Полетаев.
  - Не-е, милок, ты робот. Машина, манипулятор третьего поколения, а потому, стало быть, мой коллега и прямой родственник...
  - Чего несешь, бабушка, какой еще робот?!
  - Робот, милок, робот. Автомат, натасканный на убийство. Манипулятор-три твое погоняло. Ты хоть знаешь, зачем тебя везут в Кремль?
  - Не знаю.
  - Сегодня ты должен хлопнуть русского президента.
  - Так я киллер?
  - Запрограммирован на убийство, так сказать.
  - Кем запрограммирован?
  - Резидентом американской разведки Людвигой Стэп Ан.
  - Но я не чувствую себя роботом. Я ем, пью, отправляю естественные надобности...
  - Когда-то ты был человеком, Джордж, белковым существом, но подвергся технической обработке. Твой мозг оцифрован и управляется семейством Ротшильдов, а сам ты перешел в категорию "И+И", на айтишном сленге - Иван Иваныч, то бишь искусственный интеллект с человеческим лицом и биологической функционалкой.
  Я вспомнил, как Фридрих в Ашхабаде спрашивал меня про буквы "И+И", и у меня защемило сердце. Впрочем, было ли у меня сердце вообще, в свете последних сведений, представленных Скотом.
  - Я не верю тебе, бабка! - с горечью сказал я. - Неужто я стал послушной механической куклой?
  - Для Ротшильдов это уже не имеет никакого значения, - утешила меня бабуля, - а для тебя даже престижно, Джордж. С одной стороны, ты, можно сказать, теперь вечен - любую твою часть можно заменить имплантом, а с другой, ты являешься - гордись этим - искусственным помощником весьма авторитетных людей планеты.
  - Что тебе надо от меня, старая?
  - Мы предлагаем тебе сыграть свою игру.
  - Кто это "мы"?
  - Два манипулятора - я и Клавка.
  - Которая кастрюлю жгла?
  - Кастрюля - это пароль и средство мобильной связи через спутник с координационным центром в Вашингтоне.
  - Что вам от меня надо? - повторил я.
  - Если мы объединимся, милок, ты станешь третьим манипулятором, и у нас появится шанс подмять под себя русских. Привести народ в стадное состояние для нас троих - дело пустяковое.
  - Русские не те люди, которых можно выбросить на свалку истории, - сказал я.
  - Заблуждаешься, коллега, на этот случай отработан сценарий SV-46, предусматривающий опцию русского бунта, о котором упоминал А. С. Пушкин. Я ознакомлю тебя с проектом...
  - Ты говоришь, я натаскан на убийство. Я уже убивал?
  - Жертвы твои многочисленны, паря. Я перечислю лишь самые известные: ты убил Джона Леннона, президента Кеннеди, Бориса Березовского, Бориса Немцова, Ицхака Рабина, и была еще неудачная попытка отравить Навального.
  - А это еще кто?
  - Оппозиционер эпохи Путьена.
  - Он-то чем не угодил президенту?
  - По сведениям ЦРУ, Навальный раскопал факты о кровосмесительной связи президента с его корейской собакой, которую ему подарили на экономическом саммите.
  - Господи, бедная собачка... Надеюсь, он использует лубрикант?
  - Президент принципиально не покупает западные аксессуары, лубрикант ему поставляют сирийские спецслужбы...
  Участие Сирии в кремлевской политической игре убедило меня в том, что Навальный, скорее всего, прав и у стран большой восьмерки есть повод наложить санкции на Россию в связи с несоблюдением собачьих прав в Кремле.
  Бабка тем временем продолжила свой невеселый сказ:
  - Конечно, убивали и тебя, Жорж... Дантес... - Она сделала многозначительную паузу, приписывая мне грехи порочного француза. - Но каждый раз русские запускали твою резервную копию.
  - Ломброзо я, а не Дантес, - сказал я, - убийца Пушкина умер в своей постели в возрасте восьмидесяти трех лет...
  Бабке не понравилось, что я отрицаю факт своего участия в ликвидации великого поэта.
  - Боже, - сказала она и поехала на красный свет светофора.
  Я усмехнулся, услышав призыв к Господу в устах манипулятора номер один, превращающего людей в послушных кроликов.
  Последовал резкий свисток инспектора транспортной полиции, и бабка ударила по тормозам.
  - Вот сучара! Мент не вовремя...
  Полицейский подошел к машине и представился:
  - Инспектор дорожного патруля, сержант Багдасарян Нахапет Ашотович.
  Он не спеша вытащил из планшетки дверной звонок и направил его на глаз моего провожатого.
  - Так вы утверждаете, уважаемый, что Айвазовский был турком? - спросил он, пытливо вглядываясь в моего спутника.
  - Нет, - поспешно отвечал провожатый, - он, несомненно, был армянином.
  Постового не удовлетворил ответ, и он выстрелил моему конвоиру в глаз. Затем хладнокровно навел звонок на старушку, и та мгновенно признала факт, что все лауреаты Нобелевской премии последнего столетия были только армянского происхождения. Но это ей не помогло: полицейский бесстрастно нажал на кнопку дверного звонка.
  Звонок был продолжительным и громким. Я по старой туркменской привычке гостеприимно пригласил стрелявшего в дом:
  - Открыто, уважаемый, заходите, пожалуйста...
  Но армянин лишь улыбнулся мне и сунул оружие в кобуру.
  - Этот квартирный звонок стреляет без промаха, - сказал он и добавил: - Роботу всегда надо целиться в глаз, там у них центр управления, или мозг, если по-нашему. - Багдасарян заговорщицки подмигнул мне.
  Из простреленного глаза старухи, булькая и пузырясь, вытекало вязкое коричневое масло, но старуха все еще двигалась, скрипела и бранилась, вспоминая сожженную Клавкой кастрюлю в Ашхабаде.
  - Господин полковник, - сказал Багдасарян, - профессор Степанова просила вас пересесть в свою машину.
  Армянин помог мне выбраться из испачканного маслом салона и почтительно проводил до автомобиля Людмилы.
  - Так, выходит, я армянин? - спросил я Люду, усевшись рядом в уютном кресле казенного "мерса".
  - Ты хотел сказать, не робот ли ты? - усмехнулась она.
  - Да, конечно, - с облегчением произнес я, ведь и Люду тоже могло интересовать происхождение Айвазовского, а назови я его теперь армянином - мигом последует нота протеста со стороны Эрдогана (Реджеп Эрдога́н - турецкий государственный деятель, президент Турции).
  - Нет, милый, ты не робот, ведь ты ешь, пьешь и чувствуешь, как все мы, а они манипуляторы - бабка и Клава: груда синтетики, проводов и полупроводников, так сказать...
  - Но бабка сказала мне, что вы можете сделать робота из человека.
  - Можем, но только не из тебя, милый. Стала бы я любить автомат, работающий на дибазане! Нет, полковник, ты покорил меня Бальмонтом и его бледными ногами (Дибазан - технический сорт швейного масла).
  "Стоп, - подумал я про себя, - она-то уж точно не русской сборки, иначе знала бы, что я путаю Брюсова с Бальмонтом".
  - А теперь иди к президенту и убей его, - сказала Люда. - Ты действительно натаскан на убийство, Сергей, и только ты способен пройти все слои президентской охраны.
  - А зачем мне убивать президента?
  - Он самодержец, Серёжа, деспот и вождь, который обворовывает свою страну и нарушает права корейской собаки.
  - Это нонсенс, дорогая, - сказал я, - тысячи российских собак вообще не имеют никаких прав.
  Но она будто не слышала меня.
  - Пойми, Сергей Александрович, мы призваны возродить свободную Россию и не допустить произвола на манер Сапармурата Ниязова.
  Это была вторая ошибка Люды: судя по предыдущему эпизоду, я был Леонидовичем, а Сапармурата давно уже сменил Гурбангулы Бердымухамедов.
  - Кто это "мы"? - спросил я, уже не сомневаясь, что передо мной американская машина второго поколения с поврежденной картой памяти.
  - "Свободная Россия", - отвечала Люда.
  - Но президент является членом партии "Свободная Россия". Я не стану убивать его.
  - Почему, полковник? - голос у нее стал чужим и официальным.
  - Если я человек, Людмила Степановна, то у меня есть право отказаться от убийства, а если ты робот, дорогая, то это легко проверить.
  - Серёжа, что это пришло тебе в голову? Это приказ, полковник Полетаев!
  - Вот тебе иголка, дорогая, уколись, пожалуйста, я хочу видеть твою кровь.
  - Урод! - сказала Люда и вытащила пистолет с глушителем ПП-12.
  - Ты не целишься мне в глаз, дорогая, - значит, я человек.
  Выхватив у нее пистолет, я спросил ее с пристрастием:
  - Был ли Айвазовский армянином?
  Мне хотелось еще раз убедиться, не является ли она двойным агентом азербайджанских спецслужб, заинтересованных в установлении контроля над Физулинским, Джебраильским и Зангеланским районами Нагорного Карабаха.
  Она сняла темные очки и дерзко посмотрела мне в глаза:
  - Стреляй, Иуда, - сказала она, - и ты увидишь, как умирает американский генерал Людвига Стэп Ан...
  Я выстрелил ей в левый глаз.
  - О йес! - театрально сказала Людмила, и глаз ее рассыпался на тысячу маленьких солнц. В груди профессора Стэп Ан послышался слабый металлический скрежет, а из позеленевших уст вырвались шипящие звуки зажигательной лезгинки.
  Это был трехчастный темпераментный танец, характерный для юго-восточной части закавказского региона. Первая часть этой пляски проходила в стремительном ритме и представляла собой движение по кругу, где танцор держит корпус строго и горделиво. Вторая часть заключалась в лирическом застывании на месте. Стоять надо было на манер памятника Пушкину или человека, который отказался от противостолбнячного укола. И наконец, третья часть танца предполагала новый ход по кругу - уверенный, стремительный и торжественный.
  Я немного разбирался в танцах народов Кавказа и с уверенностью мог сказать, что речь в данном случае идет о вариации бакинской лезгинки "Шахдаг" в сопровождении барабана, дудука и антивирусного укола, который проводится троекратно с интервалом в сорок пять дней.
  Я был почти уверен, что Стэп Ан напрямую связана с азербайджанскими военно-воздушными силами, однако ошибся: лезгинка оказалась обычным прикрытием ереванских спецслужб, а взломанный звуковой файл был всего лишь вульгарным армянским анекдотом. На всякий случай я скопировал его и записал на хард-диск: а вдруг это закодированное послание Центра?
  Я дважды прослушал анекдот, пытаясь найти код к разгадке текста, но тщетно: сообщение звучало пошло и без очевидных ссылок на контекст. Перезагрузив систему, я еще раз запустил файл и услышал все ту же версию анекдота:
  "Выслал Бог Адама и Еву на Землю, а там под деревом сидят армяне и заворачивают долму. Адам говорит:
  - Господи, кто это?
  Господь отвечает:
  - Не знаю, они до меня здесь были..."
  Через полчаса я входил в здание внешней разведки. Меня встретил генерал-полковник Андрей Гаврилович Артемьев, начальник научных подразделений ФСБ.
  Он был в сером мундире с двумя рядами золотых пуговиц и красными лампасами на брюках.
  - Ну, здравствуй, Николай Георгиевич, - сдержанно сказал он. - Рад тебя видеть, Колюша!
  В течение суток я уже трижды, как апостол Пётр, сменил имя, но не отрекся от родины и "Свободной России".
  Видать, и у этого персонажа не все в порядке с картой памяти.
  - Товарищ генерал, - сказал я, стараясь не показать, что заметил технический сбой в его софте, - задание по ликвидации сети интеллектуальных роботов врага выполнено: Туркменистан очищен от вируса и информационных диверсантов.
  - Знаю, знаю, брат, наши дипломаты уже в работе - на днях состоится встреча туркменского и российского президентов, но сначала тому и другому трансплантируют мозг: Путьену - его собаки, а Бердымухамедову - ахалтекинского коня.
  - Для какой цели затеян этот обмен мозгами?
  - В первом случае - чтобы улучшить нюх русского президента: все-таки корейские собаки лучшие полицейские ищейки в мире. А во втором исследователи ставят перед собой цель доказать, что туркменский высокопородный конь может конкурировать с лучшими мозгами Туркменистана.
  Генерал крепко пожал мне руку и добавил:
  - Спасибо тебе за все, Николай Георгиевич.
  - Служу России! - рявкнул я и вытянулся в струнку.
  - Да погоди же ты, полковник! - Взгляд Артемьева потеплел, и сквозь добрые искорки глаз я разглядел глубокую озабоченность старшего товарища.
  "Может быть, я ошибаюсь и он-таки человек", - подумалось мне, но следующие слова генерала поставили все на место:
  - Противостояние держав приняло радикальную форму, - сказал Андрей Гаврилович, подрагивая левым оком. - Ты понимаешь, о чем я?
  - Понимаю, товарищ генерал! - сказал я, хотя не совсем представлял себе, о чем идет речь.
  - Американцы используют информационный террор как инструмент управления покорными массами людей. Ты понимаешь это, Джордж?
  - Понимаю, - сказал я.
  Назвав меня Джорджем, он развеял все мои сомнения.
  - Я должен сказать тебе, Николай, - торопливо поправился он, - Билл Гейтс и другие евреи не дремлют в своих высотных офисах, и, если наш президент уколется завтра ихней вакциной, нам всем полный абздольц, братишка, и трансплантация не понадобится. Остается только пустить себе пулю в глаз. Ты ствол-то при себе держишь, Колян?
  Я хотел спросить, почему это президент должен колоться американской вакциной, когда успешно разработана и надежно провалилась наша, российская? Но генерал стал повторяться, сбиваясь и вставляя в текст отрывки из другой оперы:
  - Я разочарован в загадочной душе русских, - сказал он вдруг с сильнейшим британским акцентом, - с ними трудно иметь дело... Эти бесконечные разговоры там, где требуется действовать, колебания, апатия, ведущая прямым путем к катастрофе, напыщенные декларации партийцев, неискренность и вялость, которые внедрились в стране повсеместно. Все это оттолкнуло меня и Запад от России и от русских.
  Я попытался вспомнить, где я уже слышал эту цитату. Беглый запрос в "Гугле" сразу же выдал источник: Сомерсет Моэм, агент британской разведки, сотрудник МИ-5. Прибыл в Россию с целью не дать ей выйти из Первой мировой войны. Пребывал в Петрограде с августа по ноябрь 1917 года. Неоднократно встречался с Александром Керенским и Борисом Савинковым.
  Так, стало быть, Артемьев - английский шпион.
  Генерал нервно теребил пуговицы на своем кителе и дважды сделал попытку оторвать пуговицу на моем.
  Я понял, что начальство исчерпало уже все свои технические возможности и, кроме как рвать пуговицы на чужой одежде, ни на что более не способно.
  Лихо козырнув Артемьеву, я вышел из кабинета в приемную.
  У аппаратной стоял Скот и на плохом туркменском хрипло кричал в трубку:
  - Алло, это Смольный? Девушка, позовите, пожалуйста, к телефону Моисея Соломоновича Урицкого!
  "Ну, началось! - подумал я. - Опять евреи играют в революцию".
  Скот бросил трубку в аппаратное гнездо и обратился к молодому светловолосому старшему лейтенанту, сидевшему на коммутаторе:
  - Урицкий застрелен, - взволнованно сказал он. - Путьен объявил всех граждан России иностранными агентами.
  Скот все еще не замечал меня в приемной, хотя должен был засечь мое присутствие с помощью локационной системы, помещенной в заднем проходе комиссара Урицкого, однако из-за ликвидации последнего произошел сбой в опознании.
  Я включил режим переводчика и прислушался.
  - Пойдешь за полковником прямо до гостиницы "Россия", - сказал Скот лейтенанту. - Там в туалетной холла спросишь его на иностранном: "Вот из ё нейм, сэр?" Это пароль. Если он ответит по-русски "Путьен вор" или "Путьена в отставку", мочи его прямо в сортире. Но запомни: стрелять надо только в глаз, чтобы повредить программный блок, с роботом иначе нельзя.
  - Так точно, товарищ майор! - по-туркменски отчеканил старлей, и я понял в эту минуту, что я самый обыкновенный кролик и человеком уже никогда не стану. (Кролик - белковое существо, используемое для экспериментов в научных целях). Скот говорил обо мне как о роботе с кучей синтетики и полупроводников в башке.
  Да, но как при этом мне удавалось любить женщину и даже испытать оргазм? Впрочем, я не могу с уверенностью сказать, что во время любовного акта с Людмилой я испытал истинный оргазм, скорее это был многократный сарказм на тему жизнеописания предводителя всех туркмен Сапармурата Ниязова.
  Наконец заметив меня и сообразив, что я слышал, как он натаскивает лейтенанта, Скот с ужасным русским произношением вскричал:
  - Фак ю! - и картинно потянулся к наплечной кобуре.
  Но я опередил его, выстрелив ему прямо в глаз, из которого струйкой брызнуло швейное масло марки И-21.
  Скот потянулся к аппарату, чтобы связаться со Смольным, но что-то в брюках мешало ему двигаться.
  - Это конец, - смутившись, сказал он и вытащил из ширинки объемный металлический штуцер длиною в тридцать четыре сантиметра. - Закопай его с почестями, Джордж, - сказал он слабеющим голосом, - это моя последняя просьба.
  - Непременно, - сказал я старому другу, - я приведу взвод итальянских карабинеров, чтобы произвести салют.
  Побледневший лейтенант испуганно поднял руки вверх и сказал по-русски:
  - Не стреляйте, товарищ полковник, я человек.
  Я приказал ему лечь на пол лицом вниз и уколоться иголкой. Убедившись, что в жилах его течет обычное масло, я вышиб проводники из его черепной коробки.
  В это время дверь кабинета со скрипом отворилась и на пороге появился генерал Артемьев. Он шел ко мне лунной походкой Христа, явившегося народу в пойме реки Иордан, чтобы благословить обряд крещения, производимый Иоанном. В руках он нес образ с изображением апостола Никиты Михайловского ("Явление Христа народу" - картина русского художника Александра Ива́нова, написанная в 1837-1857 годах).
  - Президент Путьен привился, - сказал Артемьев с трагическими интонациями в голосе.
  - Надеюсь, русской вакциной? - спросил я, полагаясь на патриотизм первого лица в государстве.
  - Нет, - сказал Артемьев, - он привился к яблоне...
  Поначалу я не понял генеральского месседжа, но потом догадался, что речь идет о компании "Эпл".
  "Ахтунг, - удивился я, имея в виду русского президента, - этому иноходцу и мыла не надо - влезет в любую глубинку".
  Генерал бился в конвульсиях и все пытался оторвать пуговицу на моей куртке. Глаза его заволокло серой мутью, а уголки губ пузырились белой пеной. Чтобы прекратить физические страдания старшего офицера, я выстрелил ему в глаз. "Совсем с катушек слетел, дядя. Вот что значит производить манипуляторы с синтетической оснасткой "made in Russia"".
  
  11
  
  Я вышел из здания ФСБ и огляделся. Был прекрасный солнечный день. Ветер слегка шумел зелеными листьями на деревьях. Весело щебетали птицы в соседнем парке, и над головой ярко сияло голубое небо.
  Я чувствовал необыкновенный подъем в душе (хотя откуда ей взяться у робота?), хотелось прыгать, дурачиться оттого, что наступила весна и я снова полечу в Ашхабад, чтобы увидеть Люду. Я уже скучал по ней безумно.
  Люда, Людмила Степановна, ты оставила мне лишь тоску и разбитое сердце...
  Где-то здесь меня поджидают тетя Клава и Карапетыч. Я долго присматриваюсь к столичному люду: у всех прохожих стеклянные глаза и разноцветные маски на лицах.
  Ни тетки, ни Карапетыча я нигде не увидел, хотя включил навигатор, который работал по алгоритму "На ловца и зверь бежит".
  Я знал, что навигатор Клавы работал по еще более сложному алгоритму: "Дурак дурака не видит издалека, но почувствует" (Пословицы В. Сорокина).
  Что касается меня, то ничего особенного я не почувствовал, пока колдунья сама не вышла мне навстречу на Тверском бульваре.
  Она была одна и без навигатора.
  - Шалом, хавер (Здравствуй, друг! Иврит), - приветливо сказала старуха. - У нас много дел, Абрам Моисеевич...
  "Ну вот, - подумалось мне с грустью, - теперь я Моисеевич. Наверное, директор ГУМа или "Детского мира", а может, гинеколог и спец по овуляции..."
  - Нет, ты не гинеколог, - как всегда читая мои мысли, сказала тетя Клава, - отныне и до первой оказии ты генерал Артемьев в его новой модификации. Мне вот только надо пересадить тебе печенку, а тебе - свыкнуться с мыслью, что ты более не русский.
  - Почему печенку?
  - Национальность робота, голубчик, - модель, производитель - в определенной степени связана с внутренними органами.
  Я сардонически хмыкнул: все так просто, оказывается, с пресловутым национальным вопросом.
  - Но это только у простейших механизмов, - хитро улыбнулась мне тетя Клава. - Мы с тобой, например, работаем на швейном масле, а аппараты нового поколения будут... на рыбьем жире.
  - А как же люди? - разочарованно спросил я.
  - Что касается людей, то там совсем запутано. В случае постсоветских стран понятие национальности в подавляющем большинстве случаев подразумевает принадлежность человека к определенной этнической общности.
  - Таким образом, - иронически воскликнул я, - в сообществе роботов невозможен апартеид, а имеет значение лишь сорт масла?!
  - Твоими бы устами... - отвечала тетка.
  - Кем же в таком случае я был прежде, теть Клав?
  Как всякого бывшего человека, меня интересовала моя бывшая генеалогия.
  - Сэр, вашу мать, - отчетливо прочеканила Клава, - в Тель-Авиве вы можете увидеть по этому адресу.
  Она передала мне флешку с информацией о моей биологической маме.
  Увидев мою кислую рожу, колдунья дружески похлопала меня по плечу.
  - Обратной дороги нет, сынок, - сказала она на манер американского шерифа, убеждающего маньяка сдаться властям. - И это к лучшему, поверь. Впереди у нас масштабная операция по внедрению информационного вируса на территории Восточной Европы. Мировой элите нужны новые кролики, и наша задача - настроить народные массы на аморфное поведение. Запиши себе в дневник, Абраша: в четверг в Москве будет поставлен первый золотой памятник Владимиру Самодержцу и бриллиантовый - его собаке, которую третьего дня съели неизвестные лица.
  - Не может быть! - вырвалось у меня.
  - Может, - с холодным упорством чекиста сказала тетя Клава.
  - Есть предположения, кто это мог сделать?
  - Возможно, пенсионеры, которые протестуют против собачьих условий жизни.
  - Значит, преступник не пойман?
  - Нет, но подозревают Навального.
  - Так ведь он не пенсионер.
  - Не важно, отсидит на зоне до пенсии - и ответит за собаку по полной... Не отвлекайся, Абраша, записывай дальше. В пятницу всем улицам Минска надо присвоить имя белорусского президента...
  - А кто будет работать с народом, теть Клав? - занудил я, вспомнив, что в моем новом статусе еврея положено нудить, умничать и раздражать русских литераторов.
  - Вейзмир, - ворчливо отозвалась тетя Клава, - кадры решают все, забыл?
  - Нет, не забыл, но я не буду заниматься агитацией плебса, у меня другой профиль.
  - Чтобы ты был у меня здоров, - сказала тетя Клава, - первичную агитацию граждан берет на себя русский поц по имени апостол Михайловский.
  - Никита? - неуверенно спросил я. - Давно ли он апостолом стал? И не агент ли он западных спецслужб?
  Тетя Клава по-старушечьи покачала головой и произнесла классическую фразу:
  - Пусть вас не волнует этих глупостей, уважаемый Абраша, он махровый монархист и умеет вовремя лизнуть булки высшему начальству. Нам удалось устроить локдаун в Туркмении и Белоруссии. Впереди Австралия и Южная Африка. Это трудная, но выполнимая задача, Моисеич.
  В конечном счете мы заменим мозговой субстрат человека на скоростные чипы интегральных автоматов, после чего наступит новая эра русско-армяно-туркменского интеллекта с еврейской начинкой, и каждый индивид мировой федерации получит сертификат с заглавными буквами латинского алфавита: Artificial Intelligence - то бишь искусственный интеллект.
  Вот только бы запасов швейного масла хватило до того времени, пока цивилизация технических интеллектуалов изобретет новые, альтернативные источники энергии. Но, говорят, из сибирской нефти можно уже спокойно гнать омегу-3, которая пригодна для аппаратов третьего поколения, - значит, есть еще надежда на полное внедрение технологий, основанных на искусственном интеллекте.
  - Барэв! Горцерт вонцен? - услышал я за спиной знакомый голос (Привет! Как дела? Армянский).
  Это был Хачатур Карапетович.
  В правой руке он держал изящную трость с чугунным набалдашником, которым не раз угощал меня в Туркмении. Мы обнялись, тетя Клава раздала нам по наперстку и налила из походной фляжки чудный армянский коньяк, который прихватил с собой Карапетыч.
  - Ну, лехаим, хаверим! - сказала Клава ("Выпьем, друзья! Иврит).
  Мы дружно чокнулись и освежили гортань за будущие запасы сибирской нефти и туркменского газа.
  
  Ашкелон
  Июль, 2021
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"