Предметом рассмотрения предлагаемой работы является общая теория этики. На эту вечнозелёную тему за все длинные времена было написано великое множество текстов, авторы которых прочно ассоциируются с различными общественными классами, поскольку они совершенно явно выражают их интересы. Таковыми классами являются, например, духовенство, аристократическая верхушка общества, политическая партия или олигархический клан. Иногда это может быть даже диктаторская клика, или мафиозная семья, или военная хунта. Этические правила, формулируемые человеком, напрямую зависят от того, к какому общественному классу он принадлежит. Так например, Иисусу приписываются слова "возлюби ближнего своего", а Аль Капоне принадлежит изречение "доброе слово и пистолет убеждает человека гораздо лучше чем просто доброе слово".
Когда некие люди создают или меняют стандарты общественных отношений, особенно такие важные как моральные нормы, перед ними неизбежно встаёт вопрос: должны ли они быть построены так, чтобы в обществе достигалась наибольшая справедливость, или прежде всего необходимо добиться наивысшей степени благоговения общества перед самими разработчками моральных норм? Как правило, вторая цель всегда оттесняет первую. То есть, люди, предписывающие обществу правила поведения, озабочены гораздо больше не выяснением истины и не достижением наивысшей справедливости, а сохранением и упрочением статуса и повышением степени влияния своего ареопага. В таком положении дел легко увидеть элемент вынужденности. Действительно, разве будет кто-то подчиняться моральным нормам, не трепеща перед их создателями?
Традиционно вопросы этики рассматриваются либо с религиозных, либо с общефилософских позиций. Несмотря на всю первоначальную разницу в подходах, сущность которой будет рассмотрена в одной из глав данной работы, эти представления являются в некоторой степени взаимопроникающими и не имеют чёткой границы. Размытость границ связана с очевидной неполнотой человеческого опыта, который, тем не менее, не может не являться отправной точкой для построения мировоззрения. В виду того что ограниченность научного, житейского, социального и духовного опыта не позволяет создать исчерпывающую модель мира, которая отвечала бы на все вопросы (и прежде всего, на главный вопрос о предназначении человека и о смысле жизни), мыслителю по необходимости приходится обращаться к воображению. Эта спекулятивная, мистическая часть модели, основанная не на реальном практическом опыте, а на фантазии, как раз и является той областью, где философский и теологический подход к проблеме смыкаются настолько, что зачастую их трудно различить между собой. Из других известных подходов к этической проблеме можно назвать гораздо реже встречающийся культурологический подход, а также социально-психологический, прикладной (профессиональный) и ситуационный подходы.
В вопросах этики, как нигде более в философии и в религии, сильно преклонение перед авторитетами и следование традициям. Ереси здесь никогда не возникают в виде совершенно новых, отдельно стоящих теорий, как это зачастую бывает в науке. Как правило, оспаривается не вся догматическая система, а лишь определённая её часть. Этическая ересь - это не стремление к свободе, а попытка перехода от одной несвободы к другой, несколько отличной. Что же касается сохранения традиций - то здесь, как короля делает свита, так и традицию зачастую делает школа, то есть некоторое количество добросовестных идиотов, которые не в состоянии понять даже первоначальных мыслей отца-основателя, не говоря уже о том чтобы их развить. Да и сами мысли такого отца-основателя, как правило, представляют собой набор банальностей. Оригинальный философский ум, умеющий находить неожиданные метафоры и выписывать нетривиальные тавтологии, не может оставить после себя школы. Таких людей либо почитают как пророков, либо побивают каменьями, либо просто не замечают, что они вообще есть, поскольку не в состоянии их понять (как это произошло, например, с Г.П.Щедровицким).
Чтобы не повторять тысячелетние ошибки, заморочки, догмы и предубеждения, произрастающие на этической почве, я предпочёл дистанцироваться от своих далёких и близких предшественников, не полемизировать всерьёз с мыслителями прошлого и настоящего, и вообще - обходиться с традициями и верованиями безо всякого почтения. По моему мнению, здоровый сарказм вернее всего убивает добросовестные заблуждения, которых человек не замечает в виду трепетного к ним отношения, освящённого большим количеством бездумно проведённого времени. Сон разума рождает вовсе не чудовищ, а заурядных ублюдков. Чудовищ, как правило, рождает бодрствующий, мощный и эффективно действующий разум подлеца.
Когда я пишу об эгоизме и альтруизме, о боге и вере, о бессмертной душе, о разуме, чувствах, морали и нравственности, то я имею в виду не религиозные представления об этих предметах, и даже не общефилософские воззрения на них, а простые и интуитивно всем понятные представления здравого смысла. Такая тактика позволяет мне восстановить изначальные, позабытые родовые свойства простых понятий человеческой жизни, намеренно искажённых пристрастными идеологами. Чтобы пробудить в людях нравственность, необходимо сперва убить тенденциозную мораль, предельно очистить разум человека от догматических влияний и научить его не бояться нравственной свободы.
Я исхожу из того, что нравственные критерии формируются на основе рефлексивного анализа впечатлений от реальных жизненных ситуаций, но ни в коем случае не наоборот. То есть конкретные этические установки не могут появиться на основе неизвестно откуда взявшихся моральных критериев, которые возникли непонятно по какой причине ещё до того как человек повидал жизнь и что-то в этой жизни сам сделал. И даже если человек имеет опыт житейский, его нравственный опыт ничего не стоит, если человек не возвращался многократно в мыслях к своему прошлому, если во время бессонных мучительных ночей он не передумывал по много раз и не спрашивал себя, правильно ли он поступил в том или ином случае. Итак, сперва следует поведение, направляемое изначальными чувствами, затем происходит дальнейшая чувственная рефлексия над опытом, дифференциация чувств и впечатлений, индивидуальная ценностная маркировка вещей и событий, и наконец следуют разумные выводы, основанные на облагороженных размышлениями и приведённых в систему чувствах - такова, в общих чертах типичная последовательность действий, на основе которой создаются нравственные предпочтения личности и нравственные основы мировоззрения.
Любая реалистическая модель мира, в котором живёт человек, включает в себя природу, человеческую душу и тело, социальные отношения, государство, науку и технику, искусство, светскую идеологию, религию и веру и множество других вещей. Отличие моей модели мира от корпоративных моделей заключается в первую очередь в мотивации её создания. Моя мотивация очень проста - прояснить для самого себя, а также для заинтересованных читателей определённые аспекты современной общественной жизни, социальной психологии и идеологии, для обозначения которых мы используем слова "этика", "мораль" и "нравственность". Важность независимого анализа этой сферы общественной жизни особенно велика, потому что многочисленные корпоративные модели мира и человеческой души специально уводят нас от реальности и дают ложное, намеренно искажённое представление о ней. Таковы, например, религиозные догматы, которые духовенство предлагает принять на веру, истребить в себе всякие сомнения по поводу их истинности и щедро жертвовать на церковь. Такова государственная идеология, в которой благополучие каждого человека, как исходная цель нравственного выбора, подменяется интересами государства, под которыми подразумевается охрана государственных структур и личного благополучия властной верхушки.
Недоброй памяти классики марксизма показали, что идеология и мораль - это продукт, создаваемый определённым общественным классом, который служит интересам этого класса. Доказав этот неоспоримый факт, коммунисты не придумали ничего умнее как истребить мораль "эксплуататорских классов" вместе с самими этими классами, разорвав общественную жизнь и разбив многовековую культуру. Затем они наспех сляпали из попавшихся под руку обрывков мораль класса-гегемона, оружием которого является, как известно, булыжник, и объявили применение этой булыжной морали обязательным и повсеместным. Коммунистическая мораль оказалась ублюдошной лживой стервой, загубившей множество честных и нечестных людей. Она не взывала к пониманию и сопереживанию, а требовала лгать и повиноваться. Под её истошные вопли через рупор государственной пропаганды, под её неослабевающее бубнение и бухтение на собраниях и заседаниях происходила дегенерация нравственности "гомо советикуса", завершившаяся полной её атрофией.
Расставшись с нравственностью, "гомо советикус" забил на коммунистическую мораль огромный хуй и перестал с ней считаться, став подлым, угодливым, лживым и двуличным. Общество скурвилось и ссучилось под воздействием этой морали, и став аморальным, отторгло всякую мораль. Не имея более возможности найти пристанище в душах ею же созданных советских мутантов, коммунистическая мораль быстро одряхлела и ополоумела. На семидесятом году своего постыдного существования эта престарелая блядь прилюдно обосралась и издохла. Одновременно с её кончиной рухнул и коммунистический бордель, в коем она содержалась престарелыми сутенёрами из ЦК КПСС.
Урок, преподнесённый человечеству постыдной и печальной историей пролетевшего со свистом пролетариата и его "рабоче-крестьянской" быдлократической империи, ещё раз подтвердил очевидные истины:
--
мораль в обществе не должна узурпироваться каким-то одним общественным классом, она должна принадлежать всему обществу;
--
этические решения и озвученные моральные императивы не могут быть безличными, они не должны начинаться со слов "есть мнение": за каждым нравственным решением должен стоять живой человек, берущий на себя всю полноту ответственности за него; при этом никто не может брать на себя ответственность за решение, принятое другим человеком, вынужденно или добровольно;
--
мораль, которая обязывает или принуждает общество принести в жертву человеческую жизнь или благополучие только ради соблюдения буквы этой морали, уже не является моралью;
И наконец, самое главное:
--
ни при каких обстоятельствах никакая власть не должна быть генератором или источником моральных постулатов и этических правил - ни законодательная, ни исполнительная, ни судебная.
Новейший опыт современности заставляет также всерьёз задуматься о роли "четвёртой власти" в тотальном изменении морального климата общества. Так например, демонстрация на экранах телевизоров изуродованных трупов с операторским смакованием жутких деталей, сопровождаемая "жареными" комментариями, есть не что иное, как сознательное шокирование зрителя. Человека, находящегося в состоянии шока, можно очень легко убедить в чём угодно. При этом работа индивидуальных защитных психологических механизмов, спасающих телезрителя от шока, никем не контролируется. Процесс выхода из шока, наведённого СМИ, может изменить личность человека далеко не лучшую сторону. Чувство безразличия, обречённости, хронический страх, агрессия, цинизм, озлобленность, желание мстить обществу в целом, наркотический, компьютерный и "толкиенистско-матричный" эскапизм - вот далеко не полный перечень изменений личности, вызываемых бесконтрольностью масс-медиа.
Средства массовой дезинформации становятся национальной кузницей невротиков и психопатов, а также источником тенденциозной морали, которая не приносит обществу ничего кроме вреда. Подача обществу моральных стимулов должна проводиться в предельно корректной форме, в то время как масс-медиа, превратившаяся в пиаровкий придаток могущественных корпораций и мафиозных кланов, никакой корректностью не страдает. Уж кому-кому, а журналистам, этому сучьему племени, морализировать должно быть строжайшим образом запрещено. Пусть они сперва научатся достоверно освещать события, не перевирая их вдрызг и не сочиняя целенаправленную чернуху по заказам вёртких людишек с бегающими глазками и липкими ручонками.
Ещё Сен-Симон высказал разумную идею, что творцы этических правил должны быть частными лицами, не выражающими интересы какого-либо класса, а отражающими интересы всего общества в целом. В противном случае мораль приватизируется отдельной группой лиц, после чего в отдельно взятой стране побеждают "моральные нормы строителя коммунизма", которые затем стремительно и плавно перерождаются в "понятия правильных пацанов". Этику должны делать отстранённые от общества мудрецы - а не жрецы, не аристократы, не чиновники, не политики, и уж тем более не бандитская шлоебонь, на которой пробы ставить негде.
Если не считать отживший своё коммунистический период, то почти все тексты, посвящённые этике и ориентированные на массовое чтение, так или иначе связаны с религией, и поэтому носят отчётливо гипнотический, авторитарный характер. Эти тексты написаны с расчётом на то, чтобы подавить волю читателя и подчинить её воле тех, кто использует этот текст как средство воздействия на массы. Вместо того, чтобы начать от самой печки, то есть, со скромного предположения о том, что же из себя представляет духовный мир человека, для чего человек живёт, чего боится, чего жаждет, и какими путями он может достичь желаемого, читателю тут же дают понять, кто есть высший господин, как ему возносить молитвы, как располагать барана на жертвенном камне, и в какую сторону направлять жертвенный дым. Читатель ещё не понял, зачем убивать барана, и почему дым от его сжигания кому-то может быть приятен, а его уже запрягли в лучших традициях. Все духовные тексты корпоративных религий построены на этом "рауш-наркозе": ничего не объясняй клиенту, а сразу дай ему "по кумполу", подави его волю и повелевай от имени сверхъестественных сил. И не слезай с клиента ни на минуту, чтобы не очухался. Например, вот так:
--
Ибо велик и ужасен Абаллон, и глаз и коготь его всегда будет над твоею спиной.
--
И пойдёшь на гору и убьёшь там белого винторогого козла и отделишь его мясо от костей
--
Его же внутренности соберёшь в жертвенный лоток, и туда же спустишь всю кровь
--
Из шкуры же сделаешь сыромятный ремень, и тем ремнём препояшешься дважды
--
И возожжёшь костёр на голой скале у реки Абермеи и все внутренности отдашь Абаллону
--
А лучшую часть мяса принесёшь мне и оставишь с поклоном у входа в храмовую пещеру
--
И положишь у ног своих оружие своё, которым убил, и возблагодаришь жизнь, которую ты отнял
--
И поднимешь обе руки вверх и воскричишь хвалу Абаллону и будешь стоять так долго как только сможешь
--
Дым же костра твоего должен стлаться над рекой так далеко как может видеть глаз
--
И внутренности жертвы дымом перетекут в чрево Абаллона и насытят его гнев, и утолят голод его
--
И тем спасёшь от гнева Абаллона себя и своих жён и детей.
Как ни странно, подобная галиматья работает. Она повергает человека в священный трепет , отключает здравый рассудок и активирует в сознании инстинкт далёких предков, включая иррациональный страх перед чем-то ужасным и неведомым. Несмотря на все достижения цивилизации (а может быть именно по причине этих достижений), человек по-прежнему на удивление слаб духовно и продолжает бояться всего на свете. Человек беспомощен перед своими страхами в особой степени потому, что он боится, в основном, того, чего бояться вовсе не стоит, и не боится того, чего в действительности надо бояться.
История развития религий выявила очень важную особенность человеческой психики: когда человеку не дают времени самостоятельно испугаться проблем жизни и смерти, а начинают систематически пугать его с самого детства, по утверждённому и отработанному сценарию, то он, как ни странно, боится жизни гораздо меньше, чем будучи оставлен наедине со своими страхами - страхом смерти, страхом сверхъестественного, страхом физических лишений, страхом духовных мучений, являющихся результатом нравственной свободы. Человек тяготится своей свободой, страшится неопределённости, связанной с этой свободой, и стремится отдаться в духовное рабство, чтобы духовный повелитель взял на себя его страхи и указал ему путь. Поэтому, когда человека, сперва порядком испугав, затем ободряют и берут его волю под контроль, то он безоговорочно подчиняется и испытывает мистическое благоговение перед теми, кто его запугивает всю жизнь. Исключение составляют немногие сильные духом.
Писать священные тексты довольно несложно, а звучат они весьма убедительно. Но дело даже и не в качестве текста, а в квалификации тех шарлатанов-гипнотизёров, которые его используют. Хорошо бы, если бы у человека был один замечательный инстинкт: читая книгу, в которой от читателя категорически требуют вести себя определённым образом, и при этом вместо разумного объяснения своих требований грозят небесными или подземными карами - сразу швырять такую книгу в огонь, а автора и распространителей отлавливать, обмазывать дёгтем, обваливать в перьях и катать на шесте. В этом случае человек был бы избавлен от очень многих неприятностей. Всё дело, однако, в том, что слабый человек не верит в силу своего разума, и поэтому никакие обращения к разуму не избавят человека от его страхов. Чтобы заставить слабого человека почувствовать себя более или менее в безопасности, его надо сперва хорошенько испугать, а затем приободрить. Эта процедура должна быть периодической и непременно платной. Заплатив за исполнение шаманского ритуала, человек чувствует себя в большей безопасности, чем если бы этот ритуал был исполнен для него бесплатно.
Если бы моей задачей было написать священный текст в духе уже существующих, я бы говорил не о теоретической модели, необходимой для исследования взаимоотношений в реальном мире, а декларировал мораль, по которой следует жить, - кому и как поклоняться, когда и какие возносить молитвы, а главное - почему я сам, пишущий этот текст, ближе к богу чем все остальные. В этом случае я провозгласил бы себя пророком и не анализировал факты, а вещал притчи и откровения, извергал шаманскую пену изо рта и гипнотизировал публику. Однако, я считаю ниже своего достоинства тратить драгоценное время на дешёвые трюки. Клоунада с притчами и проповедями и ярмарочные фокусы с исцелениями, крестами и воскресениями из мёртвых - не по мне. Кого интересует именно этот цирк, пусть он читает тору, библию, коран, Экклезиаста, Заратустру, Блаватскую, Рериха, Кастанеду, Павку Корчагина, Дейла Карнеги и наклейки на бутылках от Кока-Колы. Меня же интересует не пропаганда морали, а поиск чётких, убедительных и универсальных принципов её обоснования.
Я предлагаю читателю священный текст для духовносильного человека, в котором его не будут пугать чертячьими рогами и волчьей подхвостницей, а потом гладить по головке и обещать сладкую жизнь навечно. Этот текст не гипнотический. Он не вызывает мистического страха и не убивает разум. Он взывает к разуму и к самым высоким человеческим чувствам, заставляя их работать одновременно и согласованно, и поэтому при внимательном прочтении он поможет читателю обрести духовную самостоятельность и укрепить его разумную веру. Этот текст описывает факты душевной, духовной, религиозной и светской жизни с позиции здравого смысла, с привлечением научных теорий. Выводы из прочитанного читатель должен сделать сам. Сделанные читателем выводы могут в той или иной степени повлиять на его мировоззрение и поведение. Однако, я вновь почёркиваю, что я лишь строю модель реальности, а задача читателя - разобраться в предлагаемой модели, и возможно, скорректировать свои представления о реальности. Замечу, что я не предлагаю читателю полной модели мироздания, как это делают религиозные философы. Моя модель не полна и фрагментарна. Собрать фрагменты воедино и заполнить недостающее - это задача самого читателя.
Хуи
Русская речь без мата превращается в доклад.
anekdot.ru
Я довольно значительное время испытывал колебания в плане выбора наиболее подходящих выразительных приёмов. Мне были крайне необходимы мощные лексические средства, которые могли бы эмоционально оживить текст и придать ему остроту. С самого начала мне казалось, что слово "хуй" может принести гораздо больше пользы в священном тексте, чем дурацкое слово "аллилуйя" или "аминь". Я не мог найти какого-либо морального возражения против того, чтобы использовать хуи в священном тексте. В конце концов, ведь это просто слова. Если какой-то припиздон испытывает моральные затруднения при прочтении определённых слов, то это либо ханжа, либо слабый и тщедушный недопиздок, и за это я его в рот ебал.
Вопрос заключался для меня не в соображениях ханжеской цензуры, которую я, разумеется, тоже в рот ебал, а в том, насколько адекватным инструментом могут быть хуи для экспликации авторских чувств, которые являются не только не менее важными, чем мысли автора, но зачастую, гораздо более важными. Точная и сильная передача чувства первостепенно важна в этом тексте по той причине, что этическая мысль вырастает не из отстранённого познания мира, но из познания, опосредованного чувством.
Чтобы быть вполне уверенным в правильности выбора, я пробовал различные варианты текста - с хуями и без хуёв. Несколько раз я проходился по всему тексту и вымарывал подряд все хуи. Потом перечитывал и возвращал большинство хуёв на старое место. Потом, когда я стал выпалывать и рассаживать хуи выборочно, я окончательно понял, что дело вовсе не в самих хуях, а в контексте их применения. В этом плане лишний хуй, торчащий в неположенном месте, в такой же степени вредит тексту, как и очень важный смысловой хуй, не воткнутый а нужное место, где он исключительно важен для передачи чувства и настроения. В тех местах, где хуи не могут выразить требуемых чувств, но требуется исключительно жёсткое сакральное давление, я использую другие "нецензурные" слова, адекватные ситуации.
Помимо смысловой и экспрессивной функции, хуи в моём тексте исполняют роль фильтра читательской аудитории. Наименее ценные людишки - сраные чистоплюи, ханжи с куриными мозгами, ебанутые на всю голову христиане-сектанты, унылые ревнители чистоты русского языка, благочестивые пидоры, чинуши-долбоёбы, онанисты-разрядники и прочий мусорный народец-уродец споткнётся о мои непоколебимо стоящие хуи, разобьёт свои позорные ебальники и съебётся отсюда на хуй, где им самое и место. А умные люди подумают: "Ну и хуи. А нам поебать!" - и спокойно продолжат чтение, словно это и не хуи вовсе, а карандаши фирмы "Кохинор".
Краткая предыстория данной работы и авторские замечания
Ветер ли старое имя развеял
Нет мне дороги в мой брошенный край
Если увидеть пытаешься издали
Не разглядишь меня. Друг мой, прощай!
Рабиндранат Тагор
Настояший труд написан по следам, и под впечатлением прочтения блестящего философского меморандума немецкого мыслителя Франца Кнудлера, незаслуженно обойдённого вниманием со стороны истории философии. Работа Кнудлера представляет собой сборник философских заметок и методологических рассуждений, поражающих глубиной мысли их автора, которая надолго опередила его время. Меморандум Кнудлера пролежал многие годы в безвестности в Кёльнской библиотеке, никем не читаемый. Однако наступили новые времена, и в библиотеки мира пришли передовые технологии. Сперва текст меморандума был отсканирован и перекочевал в электронном виде в архив библиотеки Конгресса США. Затем, в рамках проекта "Гутенберг" Меморандум Кнудлера был переведён на английский язык и опубликован на гутенберговских сайтах, где я его и прочитал. Много дней подряд я увлечённо перелистывал виртуальные электронные страницы, восхищаясь величием человеческого духа и поражаясь прихотливости случая и трагизму человеческой судьбы. Одновременно с этим я читал капитальный труд под названием "Культура и этика" другого немецкого философа, культуролога и гуманиста Альберта Швейцера.
Философские идеи и трагическая судьба забытого всеми немецкого мыслителя произвели на меня огромное впечатление, и неожиданно у меня родилась и окрепла решимость написать мой собственный "Меморандум Кнудлера", посвящённый развитию идей Франца Кнудлера. Наибольший интерес из его интеллектуальных наработок вызывает проведённый им внимательный анализ европейской христианской этической мысли, а также пусть незавершённые, но достаточно ясные попытки очищения этических принципов от предубеждённости и пристрастности любого рода, и перевода их на взвешенный и беспристрастный путь прагматизма и позитивизма. Я решил в меру сил и способностей продолжить дело, начатое выдающимся европейским философом, а именно, изложить современным языком его идеи, развить их по возможности и привести в систему, попутно обогатив их примерами из современной жизни.
Пусть Интернет размножит этот труд, сохранит его и донесёт до читателя. Пусть он не принесёт своему автору не единого доллара гонорара, но пусть он зато принесёт признание и популярность его великому, незаслуженно всеми забытому предшественнику Францу Кнудлеру. Да будет раз и навсегда посрамлена пристрастная и капризная правда, и да восторжествует навеки беспристрастная и строгая Истина! А может быть, как раз наоборот. Как получится. А ещё лучше - пусть никто ни над кем не торжествует. Пусть лучше истина и заблуждение, правда и ложь прекратят извечную свою вражду и по доброй воле вступят в прочный и плодотворный союз, к удовольствию и к великому удобству всех и каждого.
Данная работа не является ни научной, ни философской, ни искусствоведческой. Это не монография и не публицистический очерк, а чисто художественный текст. Поэтому в данном тексте нет ни точных цитат, ни исторических справок. Автор также не стремился к фактологической точности использованного материала. Последняя художественному произведению более вредит чем помогает. Художественый текст обязан содержать сплошное враньё, а публицистика - голую правду. В жизни, однако, дело обстоит как раз наоборот. Хотя тематика, затронутая в тексте, предполагает упоминание нескончаемой вереницы имён, а также названий стран, эпох и философских и религиозных течений тех, кто в течение долгих веков внёс свою лепту в копилку мыслей, в этом тексте вы их не найдёте. В отличие от работы Швейцера, мой текст стоит особняком, и в историко-философской подкладке не нуждается. И вообще, библиографические ссылки нужны беллетристике как кошке блохи: они только нарушают быстроту чтения и гладкость мысли и заставляют читателя яростно чесаться и тоскливо выть в потолок.
В первоначальном варианте книга состоит из трёх основных частей: это (i) Краткая биография Франца Кнудлера и изложение его основополагающих идей, (ii) Венок памфлетов по этике и (iii) Замечания по общей теории абсолютности. Автор сохраняет за собой право вносить дальнейшие правки в текст, изменять его компоновку, добавлять новые главы и изымать старые, и вообще делать с собственным текстом всё что угодно, не спрашивая ни у кого абсолютно никакого разрешения. Меморандум Кнудлера - это не догма, а руководство к действию. А действие зависит от обстоятельств.
1. Введение
1.1. Биография Франца Кнудлера.
Франц Вильгельм Элеонора Кнудлер родился в Кёльне в 1791 году в семье часового торговца, третьим ребёнком в семье. О его детских годах известно очень немногое, однако сохранились некоторые записи, сделаные его отцом, которые позволяют утверждать, что Франц Кнудлер родился на свет философом, как Вольфганг Моцарт родился музыкантом. Так например, маленький Франц поделился с отцом мыслями, которые пришли ему в голову после того как он понаблюдал за минутной стрелкой часов и за дворовой белкой, поедающей орех. Движения стрелки были слишком медленны для восприятия глазом, а движения белки были для этого чересчур быстры. Из своего наблюдения Франц сделал вывод, что не все процессы, происходящие в мире, могут быть зафиксированы человеком как механическое движение, видимое глазом и понимаемое умом. Таким образом, пришёл к заключению юный Франц, движение не может считаться атрибутом внешнего мира и соотноситься исключительно с ним одним. Логичнее предположить, что движение как субъективный психический феномен является специфическим способом восприятия человеком объективных процессов, происходящих в природе. Мы принципиально не можем знать, что представляет из себя объективный мир сам по себе, вне его связи с субъектом восприятия, потому что человеческая мысль проистекает не из самой сути вещей, а из их восприятия чувствами, которые ограничены и субъективны. Мысль всегда надстраивается над чувствами. Ограниченность чувств не позволяет мысли добраться до самой сути вещей. Эту важную мысль маленький Франц добросовестно изложил в своёй первой философской работе, которую он назвал "Белка и Стрелка". К сожалению история не сохранила для нас этот любопытный труд.
Первоначально мировоззрение молодого философа формировалось на основе христианского понимания истории как целенаправленного процесса становления и античного пантеизма, модифицированного немецкой классической философией. Вслед за великим Гегелем, он рассматривал историю человечества прежде всего как историю развития человеческого духа, в котором осуществляется самосознание "Мирового Разума". Он обстоятельно изучал работы Гегеля, пытаясь как можно точнее уяснить для себя идею диалектического развития ума как части религиозного процесса в отдельном человеческом сознании - процесса, посредством которого человеческий дух обретает свободу и тем самым позволяет раскрыться в нём Мировому Духу. Однако довольно в скором времени проблемы гносеологии заинтересовали Франца Кнудлера значительно сильнее чем вопросы религии. Гносеологическая интуиция Франца Кнудлера не позволяла ему с готовностью принять субъективно-идеалистическую парадигму Гегеля. По этой причине он не мог отыскать в работах отца диалектики и философского историзма удовлетворительного концептуального решения волновавших его проблем.
В апреле 1809 года молодой Франц Кнудлер пришёл к Гегелю, чтобы задать ему ряд вопросов, которые мучили его на протяжении долгого времени. В частности, Кнудлер поинтересовался у своего именитого земляка, кому и зачем нужен многотрудный процесс раскрытия Мирового Духа в человеческом сознании. Ведь если Мировой Дух уже существует, если он совершенен и велик, то для чего ему изыскивать способы, как раскрыть себя в несовершенной человеческой душе? Да и зачем существует сама эта душа? Разве не является она избыточной, ненужной в своём несовершенстве, если мир уже пронизан вечным, совершенным и благородным Мировым Духом?
Гегель молчал, набычившись, глядя на молодого философа, и его лицо постепенно наливалось пунцовой краской.
А действительно ли существует Мировой Дух? - усомнился Кнудлер, вопросительно глядя на мэтра. - Ведь если таковой существует, он в силу глобальности своего существования должен иметь абсолютную власть над материальной Вселенной. Кроме того, все иные проявления духа в универсуме с необходимостью должны быть неотъемлемой частью Мирового Духа уже в силу определения, данного последнему. Они непременно должны быть соединены с ним, и через него - между собой. И если всё же мы, люди, чувствуем полную отделённость нашего индивидуального сознания от сознания каждого другого человека, и мысли и чувства всех людей до сих пор не объединены в единое и гармоничное целое в лоне Мирового Духа, это может означать только две вещи: либо Мировой Дух абсолютно бессилен, либо он попросту не существует, что в общем-то, по сути одно и то же.
При этих словах Георг Вильгельм Фридрих Гегель неожиданно впал в неописуемую ярость. Он ударил юного философа головой в живот, встряхнул за шиворот, развернул его лицом к двери и наподдал ему по заду ногой со всей силы. Франц Кнудлер пулей вылетел из аудитории. Но и на этом Гегель не успокоился. Он гнался за Кнудлером по коридору, осыпая его непристойной бранью и отчаянно колотя по спине тростью. Напоследок Гегель погрозился, что если Кнудлер ещё раз осмелится показаться в департаменте философии, то он велит кафедральному дворнику гнать его прочь дубиной и метлой.
Таким образом Гегелю удалось защитить Мировой Разум от бритвы Оккама в нечестивых руках юного нигилиста, прибегнув к самой короткой и эффективной теодицее. Твёрдая длань, тяжёлая трость и непреклонный характер помогли ему сохранить свой авторитет в мире философии. Для Кнудлера же эта столь печально окончившаяся беседа оказалась роковой. Юноша не бросил заниматься философией, но сильно замкнулся в себе и стал чрезвычайно угрюмым, желчным и раздражительным. Имени Гегеля Кнудлер с тех пор не произнёс ни разу, предпочитая использовать с этой целью слово nachtigal. Это оскорбительное словечко из жаргона немецких студентов переводится на русский язык не иначе как "пидарас". Периодически Кнудлер вступал в философские диспуты с другими студентами, с тем чтобы в очередной раз обругать и высмеять Гегеля, и прежде всего, его религиозно-этический оптимизм и объективный идеализм. В пылу этих споров часто возникали ссоры и потасовки. Франц Кнудлер изрезал шпагой на дуэлях множество младогегельянцев и сам был дважды ранен. Такое поведение лишь усиливало степень изоляции Кнудлера в университете и в философском мире. У него не было друзей ни среди преподавателей, ни среди ровесников-студентов.
Нам достоверно не известно, насколько сильно повредился в уме Франц Кнудлер после беседы с Гегелем, и какого рода психическим расстройством он страдал впоследствии, но его замкнутость и отрыв от реальности становились всё сильнее и заметнее для окружающих. В Европе полыхали наполеоновские войны, Америка взяла под свой протекторат весь Новый Свет, граф Анри де Сен-Симон призывал учёных заменить священников и советовал богатым делиться своим имуществом с бедными... Кнудлер не обращал никакого внимания на политику, не интересовался женщинами, не вёл частную жизнь, проводя свои дни в затворничестве, наедине с пером и бумагой. Из своего добровольного заточения он выходил только затем чтобы помочь стареющему отцу в торговле и ведении дел. Старший брат Иоганн-Кристоф ушёл с Великой армией Наполеона покорять Россию и пал в Бородинском сражении. Это печальное известие принёс в дом Кнудлеров одноногий солдат-инвалид, сослуживец погибшего брата, родом из Эльзаса, потерявший свою ногу под Ватерлоо, в последнем сражении своего императора. Франц даже не вышел из своей комнаты, чтобы оказать почтение ветерану и услышать рассказ о том, как погиб его брат. Известие о гибели брата его также нисколько не огорчило.
Осенью 1815 года, сразу после установления во Франции Июльской монархии, Франц Кнудлер, не сказав никому ни слова, поехал в Париж, чтобы представить на рассмотрение французской Академии наук написанный им фундаментальный труд, носивший название "Меморандум о философской полезности и целесообразности или Анти-Гегель". Это было капитальное теоретическое исследование, в котором предлагалось построить новую философию, религию и этику на основе нового критерия, который в философии последующих времён получил название прагматизма. Современники утверждают, что в Париже Кнудлер встречался с Сен-Симоном, и граф был чрезвычайно экзальтирован его идеями, но решительно посоветовал ему воздержаться от посещения Академии. Неоднократно битый жизнью основатель социализма оказался прав. Идеи Кнудлера были чересчур смелыми и революционными. Во времена революции они были бы очень хороши, и их автор мог быть моментально возвеличен, после чего столь же незамедлительно отправлен на гильотину. Но в период реакции такие идеи не могли расчитывать на поддержку ни в Германии, ни во Франции. Французская академия наук отклонила философский проект Кнудлера, посоветовав последнему воздержаться от занятий философией и подыскать себе практическое ремесло, более соответствующее его талантам.
Разгневанный Кнудлер обрушил на французских академиков потоки немецкой и французской брани. Исчерпав свой запас площадных слов на обоих языках, отвергнутый философ напился вдребезги пьян в придорожной таверне, переоделся в женскую одежду и принялся разгуливать по Монмартру, вопя непристойные куплеты и приставая к прохожим. Прибывшие жандармы усадили его, предварительно связав, в карету для душевнобольных и увезли в Сальпетриер. Пьяное переодевание Кнудлера в женскую одежду сыграло роковую роль в его судьбе. Как известно, Сальпетриер - это психиатрическая лечебница для умалишённых женского пола. Франц Кнудлер был привезён жандармами, введёнными в заблуждение его одеждой, в женскую больницу-тюрьму и там оставлен на попечительство персонала. Увидав в приёмном отделении буйнопомешанного немца в женском платье, местные надзиратели приняли его за гомосексуалиста-трансвестита и решили хорошенько поиздеваться над извращенцем и насильно заставить его спать с женщинами. Кнудлер был оставлен в заведении, невзирая на мужской пол, поставлен на довольствие и помещён в одиночную палату, где его приковали цепями к огромной железной кровати. Много месяцев подряд угрюмые пьяные санитары, почти все из бывших уголовников, приводили к нему в палату физически крепких обитательниц этих мест и развлекались от души, смотря во все глаза через наблюдательные окна, как огромные грязные женщины, исстрадавшиеся от полового голода и напоминающие более животных чем людей, жестоко насилуют несчастного философа.
Первые месяцы своего пребывания в Сальпетриере Кнудлер жестоко страдал физически. Умалишённые насильницы били его, царапали ему шею и лицо, принуждая удовлетворять их снова и снова, а когда он выбивался из сил и терял эрекцию, они заставляли его лизать и сосать их неподмытые, дурно пахнущие гениталии. Когда он отказывался это делать, или его рвало, они мочились и испражнялись на него, после чего по очереди садились гениталиями прямо ему на лицо и мастурбировали. Особенно свирепствовала небезызвестная сальпетриерская садистка по кличке Большая Берта. Чтобы добиться многократной повторной эрекции, она до крови натирала половые органы Кнудлера, заставляя его совершать с ними половой акт снова и снова, до тех пор пока он не падал в обморок от изнеможения.
Кнудлер быстро слабел и чах. Заметив это, сальпетриерские тюремщики стали заставлять своего пленника есть огромные кровавые бифштексы, мясо битой птицы, варёных улиток, острые блюда из овощей, поджаренный хлеб с чесноком, а для утоления жажды давали ему пить красное вино, приправленное имбирем и другими пряностями. Несчастный узник пытался отказываться от обильной, острой и возбуждающей пищи, и тогда санитары избивали его, после чего кормили и поили насильно. Вследствие усиленного питания Кнудлер физически окреп, стал силён, жесток и злобен. После еды ему обычно давали отдохнуть пару часов, после чего надзиратели отмыкали цепь, вталкивали в его палату озверевшую от жизни под замком и от полового желания безумную женщину, и начиналось представление. Два зверя в человеческом облике с рычанием набрасывались друг друга, вцеплялись один в другого и жестоко терзали друг друга, свирепо совокупляясь раз за разом. Надзиратели веселились и заключали разнообразные пари. Теперь, когда санитары по какой-то причине забывали про Кнудлера, он ревел диким голосом, сотрясая кровать, и бил своими цепями об кирпичную стену, неистово требуя женщину.
Родители Франца Кнудлера сумели разыскать сына в Сальпетриере только через четыре с половиной года и с большим трудом забрали его оттуда домой. К тому времени его душевное состояние уже ничем не отличалось от такового у местных обитательниц. Бывший философ полностью потерял рассудок и связную речь, стал неопрятен, свиреп и необычайно прожорлив. Кроме того, он сделался брутален, жесток и похотлив и с рёвом набрасывался на всех без исключения женщин. Привезённый домой в Германию, Кнудлер не узнавал даже свою мать, и она с трудом избегала насилия. После того как безумный Франц в третий раз жестоко изнасиловал свою младшую сестру, и последняя пригрозила своей семье самоубийством, родители Франца Кнудлера вынуждены были отправить несчастного сына в местный пансионат для умалишённых на постоянное проживание. Он пробыл там до самой смерти, которая последовала в 1833 году в результате двухсторонней пневмонии.
1.2. Парадоксы Кнудлера и его этическая мотивация.
Из всего множества ярких и остроумных идей Меморандума, мне хотелось бы в первую очередь пересказать описанные Кнудлером парадоксы, из которых наиболее важным является парадокс существования.
Рассуждая так или иначе о существовании универсума как такового и всех составляющих его вещей, - пишет Франц Кнудлер, - мы апеллируем к данной нам возможности эти вещи видеть, слышать, испытывать разнообразные воздействия со стороны этих вещей, воздействовать на вещи самим, и при этом фиксировать результаты этих воздействий. Человек погружён в пучину вещей и происходящих с ними событий, и знает о том, что они существуют, соприкасаясь с вещами познающим умом через посредство собственного тела. Человек обнаруживает, что свойства вещей не зависят от того, кто из людей с ними соприкасается, а зависят только от самих вещей. Стало быть, заключает человек, вещи как будто бы бытуют в этом мире, независимо от сознающего ума. Однако по мнению Кнудлера, одно только это всеобщее правило не даёт достаточно оснований считать существование вещи в том виде, как её себе представляет человек, независимым от самого человека.
Согласно Кнудлеру, феномен "существования" не есть нечто оторванное от человеческого ума и существующее вне зависимости от человека. Существование как самое универсальное свойство мира обеспечивается равно совокупностью объективных вещей в мире и совокупностью субъектов познания, то есть человеческих умов, познающих эти вещи, и соприкасающихся друг с другом через посредство этих вещей. При этом, физические тела, заключающие в себе эти умы, также являются объектами воспринимаемого нашим сознанием универсума. Если в некий момент изъять все человеческие тела из универсума и обратить их в ничто, то обратятся также в ничто и все без исключения сознания, или субъективные миры, которые являются функцией материи. Можно ли говорить, что феномен существования сохранится и после того как это произойдёт?
Кнудлер отвечает на этот вопрос отрицательно.
Логика его такова: когда человек говорит о том, что нечто в мире существует, то он заявляет об этом на том основании, что это нечто проявляет себя определёнными частными свойствами. В то же время никто не знает подлинной сути того единственно общего свойства, которое стоит за конкретными свойствами вещей и является их первопричиной. Ни одни ум ещё не добрался до первоосновы, рождающей все без исключения свойства универсума - того самого свойства-первоосновы, которое можно было бы отождествить с тем фактом, что универсум есть, и проявляет себя в бесконечном многообразии свойств, и мы сами являемся его частью. Коль скоро эта первооснова, эта quint essentia не может быть обнаружена, и нет даже никаких предпосылок к тому, что она может быть обнаружена в принципе, сам феномен существования становится весьма уязвим, гораздо более субъективен, и парадоксален.
Парадокс существования заключается в том, что термин "существование" не обозначает, как это принято считать, необходимости материи или мирового духа существовать в определённой форме, вне зависимости от сознания человека. Идея существования - это плод абстрактного мышления, обобщающего всё многообразие свойств окружающего мира до одного единственного свойства - свойствабыть, то есть иметь возможность проявляться, когда есть, перед кем проявляться. Возможностью измыслить такую абстракцию как "быть" человеческий разум обязан предметности мира, то есть неким взаимосоединённым качествам внешнего мира и сознания, в результате которых мир воспринимается сознанием в виде множества взаимораздельных предметов, обладающих относительно постоянными, узнаваемыми свойствами. Предмет не проявляет все свои свойства сразу, а лишь некоторые из них, в зависимости от того, как на него воздействовать. Говоря о том, что предмет существует, человек указывает этим словом не только на все известные свойства предмета, но также и на неизвестные, потенциальные свойства, в которых он может себя проявить при каких-то условиях. Слова "быть", "существовать" функционируют в языке с той целью, чтобы один человек мог указывать другому человеку на некоторый предмет в его отутствие. То есть, я сейчас не вижу объект нашей беседы, и ты не видишь, но если ты сделаешь то-то и то-то, то ты этот объект обнаружишь по таким-то его свойствам. Сказать о чём-то, что оно существует, не назвав при этом решительно никаких свойств этого предмета - всё равно что не сказать ровным счётом ничего.
Философская мысль покупается на декларативность абстракции существования, упуская из виду её первоначальную процедурную основу. Другими словами, философский термин "существование" есть не только обозначение особого свойства универсума, которое даёт ему возможность проявлять себя нашему сознанию в виде вещей или явлений, но сверх того, утверждение, что это свойство самодостаточно и независимо от человеческого сознания. По какой-то смешной лингвистической несуразице, когда мы говорим слово "проявляться", то всем понятно, что ничто не может проявляться в отсутствии наблюдателя, который может заметить это проявление. Но почему-то когда мы говорим слово "быть" и "существовать", все забывают, что оно означает всего лишь возможность проявить себя наблюдателю тем или иным способом. Если первый шаг абстрактного мышления, который абстрагируется от специфики бесчисленных свойств окружающего мира и считает любое свойство конкретным проявлением абстрактного свойства "существовать", то второй шаг философской мысли - отрыв абстрактного свойства существовать от наблюдателя, который необходимо наблюдает любое конкретное свойство, этот шаг абсолютно никак не обоснован. Философия варварски разорвана грубым умом европейца на онтологию и гносеологию/эпистемологию, хотя на самом деле, это единое целое. Если убрать из гносеологической схемы наблюдателя, то немедленно рушится вся онтологическая парадигма. Ничто не существует без наблюдателя, лишь Кантовская "вещь в себе", которая "ни существует, ни несуществует".
Франц Кнудлер дополнительно поясляет эту мысль следующим остроумным рассуждением: природа вокруг нас в принципе не меняется. Поэтому в окружающих человека природных явлениях уже заключены все мыслимые знания о природе вещей. Однако человеческий ум не может вычерпать эти знания из природы непосредственно. Человек может черпать знания из природы только посредством всей совокупности разнообразных средств, которые он создаёт в процессе развития цивилизации - теории, формулы, эксперименты, технические устройства, школы, университеты, лекции, учебники, наглядные пособия. Человек отделён от природы и общается с ней, нацелив на неё жерло цивилизации, и через это жерло он видит картину мироздания. Эта реальная картина немедленно смешивается с многочисленными легендами, мифами и поверьями, существующими в сознании каждого человека, и таким образом создаётся квазиреальная, полумифическая картина мира, которую человек считает настоящим миром, в котором он живёт.
Человек отпрепарировал природу посредством цивилизации, и его знания о мире удерживаются культурой ровно до той поры, пока часть природы находится в отпрепарированном состоянии, специально подготовленной для извлечения знаний. Лишь очень немногие люди слизывают (Кнудлер употребляет здесь немецкое слово "lecken") действительные знания с обнажённой кровоточащей плоти природы и облекают их в форму, доступную для усвоения другими людьми. Эти другие, получают свои знания в кабинетах, порой ни разу не увидев воочию и не ощутив действительный предмет своих знаний. Таким образом, представление о мире, которое существует в сознании человека - это миф, нечто сродни наскальному рисунку. Другая культура без сомнения создаст совсем другую картину мира, не имеющую ничего общего с той, которая сложилась в процессе развития нашей цивилзации. Так как же можем мы после этого говорить, что мир существует сам по себе, если мы не знаем, что же именно существует? Люди другой культуры, которая содаст новую картину мира, неведомую нам, тоже будут думать, что их мир существует, и они будут так думать, потому что существует их мысль. Сознание, мысль - вот что неоспоримо и подлинно существует для каждого мыслящего, пока он мыслит. Всё остальное - неизвестно.
Существование не является имманентным атрибутом объективного мира, имеющим место быть до наблюдателя. До наблюдателя и прежде наблюдателя вообще ничего нет, потому что только с него всё и начинается. Объективный мир вне связи с наблюдателем трансцендентен: представленный в этом качестве он не имеет никаких атрибутов вообще. Существование не есть качество объективного в отрыве от субъективного. Напротив, это есть феномен, возникающий на стыке объективного и субъективного. Универсум и его объекты и явления не существуют просто сами по себе (сами по себе они есть неизвестное ничто), а с необходимостью существуют для наблюдателя, который может зафиксировать это существование в своём сознании. Если обратить в ничто всех без исключения наблюдателей, то мир, разумеется, останется на месте, он никуда не денется в плане своей трансцендентной, лишь на себя замкнутой бытийности (о которой нам ничего не известно), но он, тем не менее, перестанет существовать, потому что ему больше не для кого будет существовать. Таким образом, мир как бы и существует, и не существует одновременно.
Следующим по важности следуют назвать парадокс ментальной разобщённости.
Ни для кого не секрет, что человек не может чувствовать чувства других людей, как свои собственные. Однако, к каждому нормальному человеку приходит естественная догадка о том, что чувства и мысли есть не у него одного, но также и у всех прочих живых людей. Этой догадкой человек обязан процедуре сравнения и экстраполяции. Человек интуитивно считает, что раз у других людей, как и у него самого, есть две руки, две ноги, туловище и голова, и они так же едят и пьют и спят и разговаривают и выражают свои чувства похожим образом, то наверное, у них тоже есть чувства и мысли, как и у него самого. Догадка эта никогда не достигает сколь нибудь заметного уровня рефлексии, оставаясь у простых людей естественным и бессознательным допущением здравого смысла в течение всей жизни.
Весьма симптоматично, что чем меньше сходства между объектами, тем меньше оснований для экстраполяции. Так например, человек считает, что женщина, в силу своей меньшей телесной похожести на нормального человека, думает и чувствует несколько иначе чем полноценный человек, и это, в основном, подтверждается. У некоторых народов это обстоятельство даже зафиксировано в языке. Например, в украинском языке слово "чоловiк" означает не просто человека, но мужчину, в отличие от слова "жiнка". Таким образом, возникает иногда и религиозный вопрос, а есть ли у женщины душа.
Тем не менее, в конечном итоге, человек всё же признаёт принадлежность женшины к человеческой породе, потому что он разговаривает с ней, создаёт с ней семью и совокупляется с ней для продолжения человеческого рода. Черепаха похожа на человека значительно меньше чем женщина, поэтому человек не пытается разговаривать или совокупляться с черепахой, или доверять ей ведение домашнего хозяйства и воспитание детей. Вместо этого человек ловит черепаху и варит из неё черепаховый суп. Суп из женщины человек варит значительно реже чем из других домашних животных.
В древности человека, говоряшего на чужом непонятном языке, могли посчитать человекоподобным животным, которое не умеет говорить, а способно только издавать странные блеющие звуки. Это животное заслуживало лишь одной участи: быть проданным в рабство. Из всех чувств раба хозяина интересовало только его чувство преданности, а также чувство боли и страха, необходимое для удержания раба в повиновении и стимуляции к труду.
Существует общая закономерность, по которой чем менее поведение и внешний облик живой твари напоминают человеческие, тем меньше у неё шансов на то чтобы к ней отнеслись как к собрату по разуму и чувствам. В то же время при проявлении симпатии к чему бы то ни было, человек антропоморфизирует симпатичный ему объект, то есть, относится к нему как к существу, обладающему родственной человеческой душой. Так например, противники абортов, вероятно, представлют зародыш человека уже сформировавшимся человеком, и поэтому они яростно требуют положить конец убийствам этих маленьких существ размером менее салатной креветки. При этом противники абортов могут питаться мясом и рыбой, и их не заботит, что животное, прежде чем попасть на стол в качестве пищи, испытывает несравненно больше мучений, чем зародыш в процессе аборта. Взрослое животное со сформированной психикой испытывает мучения не только в момент смерти, а гораздо раньше. Оно понимает, что его собираются убить, и испытывает острейшую тоску и страх смерти, то есть, страдает не только физически, но и нравственно.
Никому не известно, кто нуждается в большем сострадании, и в какой форме оно должно проявляться. Симпатия и сострадание проявляются людьми не в результате достоверного знания о чувствах объектов сострадания или симпатии, а в результате случайной пристрастности, не имеющей никакого рационального обоснования.
Всему виной разобщённость душ, разделённость субъективных миров, мыслей и чувств. Никаких шансов узнать, что творится в чужой душе, кроме как через редкие содрогания грубой материи. Отсутствие в мире необходимости и возможности каждого болеть болью всех остальных людей и радоваться их радостью, невозможность прямого сопереживания чужих чувств делает жизнь человечества чередой нескончаемых страданий, огорчений и обид, мелко расфасованных по отдельным человеческим душам.
Почему нельзя чувствовать чувства других людей? - патетически вопрошает Франц Кнудлер. - Почему мир устроен так, что свои чувства я чувствую, а чувства остальных людей - нет! Я не думаю, что столь драматическая разобщённость такой важной субстанции как чувства и мысли - это нормальное положение дел. - пишет Кнудлер далее. - Я бы мог скорее поверить в то, что я не чувствую чувства остальных людей непосредственно внутри себя, как свои собственные чувства, не потому что наши чувства разобщены, а просто потому, что у остальных людей их попросту нет. Для меня было бы гораздо менее болезненно полагать, что чувствами и мыслями наделён только я, а все остальные люди живут и действуют бессознательно как живые механизмы, чем сознавать, что они обладают такими же чувствами, и мой внутренний мир отделён от их мира несокрушимой стеной - навсегда, навсегда.
И если я всё же отказываюсь от мысли о единственности моего сознания, близкой к солипсизму, и верю в то, что другие люди тоже обладают сознанием, то это только потому, что я не в силах игнорировать тот факт, что внешний вид других людей и их поведение чрезвычайно сильно напоминают мои собственные. Врождённая интуиция и жизненный опыт подсказывают мне, что вещи, подобные во многих проявлениях, будут скорее всего подобны и в иных своих проявлениях. Хотя мои ощущения отказываются улавливать непосредственные проявления одного их самых важных качеств других людей - их мыслей и чувств - наличие мыслей и чувств у меня самого и моя похожесть на всех других людей как чисто внешняя, так и по происхождению, образу жизни и поведению, заставляют меня верить в то, что другие люди испытывают внутри себя чувства, подобные моим, хотя я и не могу чувствовать эти чужие чувства непосредственно, как я чувствую мои собственные.
Кнудлер считал, что парадокс существования и ментальная разобщённость людей имеют теснейшую взаимосвязь. Человеческая мысль отрезана в значительной степени от внешнего мира, и этот мир является человеческим чувствам и мыслям лишь в ограниченном числе форм, достаточном, чтобы выжить биологически и построить мифическое представление о мире, но недостаточном, чтобы разум возобладал над материей. Логично предположить, что мысль каждого отдельного человека отрезана от мыслей других людей по той же самой неведомой причине, по которой она отрезана от истоков материального мира, от глубины материи. Гегель перенёс человеческое мышление вовне и поставил знак равенства между процессами, происходящими в мышлении и процессами, происходящими в материальной природе. Кнудлер же считал мышление процессом, ограниченным символикой чувств, за пределы которых оно принципиально не может выйти. Напомню, что это было сделано задолго до появления лекций Дюбуа-Реймона о познаваемости мира. В отличие от Гегеля, Кнудлер не считал человека венцом творения природы. Напротив, он был уверен, что человек и человеческое общество - это лишь временный этап на пути эволюции материи, стремящейся породить Великий Дух, который преобразует материальный мир и создаст гармонию мысли и одухотворённости на месте бездушного и бездумного хаоса.
По мнению Кнудлера, природа сперва создала одно-единственное существо, способное мыслить, возможно случайно. Затем это существо размножилось, и таким образом возникла парадоксальная ситуация, когда с увеличением количества мыслящей материи, то есть, числа людей, одновременно увеличивается и разобщённость между мыслями и чувствами, ибо чем больше людей, тем меньше возможность контакта между каждым и каждым другим, то есть, тем в большей степени проявляет себя человеческая разобщённость. Кнудлер полагал, что это положение является сугубо временным в процессе развития мыслящего духа. Раньше или позже разобщённые сознания людей непременно объединятся в одно супер-сознание, которое, в свою очередь, станет не ограниченным по времени процессом, заключенным внутри оболочки смертного человека, но постоянным, вечным атрибутом всего материального мира. И когда это произойдёт - вот только тогда и возникнет Мировой Разум, который одновременно будет являться и Мировой Душой.
Этот будущий Мировой Разум будет обладать осознанием всей глубины и сложности материального мира, отождествлясь с ним, и безмерно погружаясь в него, и таким образом феномен существования будет проявляться в самом широком аспекте, когда вся глубина материального мира будет имманентно, постоянно и единовременно открыта этому безграничному разуму. Мировой Разум будет полностью изоморфным материи и сольётся с ней в единое целое, породив организованную, мыслящую и чувствующую материю. В настоящее время Мирового Разума ещё не существует, потому что если бы он существовал в настоящий момент, он бы уже инкорпорировал в себе все человеческие сознания и объединил их между собой внутри себя.
Состояние ментальной разобщённости человечества Кнудлер считает начальной фазой развития Мирового Духа и его слияния с материей. Человечество в его настоящем виде не несёт в себе самостоятельной сути, но является лишь несовершенным временным носителем сознания и необходимым этапом развития и становления Мирового Духа. Однако, эта фаза развития Мирового Разума успешно перейдёт в следующую, высшую фазу лишь в том случае если человечество осознает свою ответственность за грядущие метаморфозы и будет стремиться к тому, чтобы не упустить свой уникальный шанс.По мнению Кнудлера, именно этот пафос духовного развития должен определять человеческую этику и воздействовать на все сферы человеческого бытия, формируя мораль и нравственность человека, который заботится о сохранении, и совершенствовании духовного мира, своего и других людей, чтобы человечество с честью донесло свою эстафету до финиша и перешло на новый, более совершенный уровень бытийности.
В своём описании конечной, завершающей фазы объединения материального и духовного Кнудлер приводит замечательный пример грядущего слияния духа и материи. Он говорит о всепоглощающем, бушующем пламени. Огонь способен жечь человеческое тело, доставляя человеку невыносимые мучения и смерть. Но при наблюдении с безопасного расстояния огонь прекрасен в своём неукротимом и разнообразном движении. Представим же теперь, что все человеческие души объединились в единое чувствующее, переживающее начало и наслаждаются всей массой огня, бушующего во Вселенной, проникая в него изнутри и следуя всем прихотливым изменениям его формы, предвосхищая их и управляя ими.
Прагматизм философии Кнудлера проявляется прежде всего в том, что он пытается обосновать необходимость сильного этического начала в философии и в культуре не велением божьим, но задачей воссоздания человечеством Мирового Духа в будущем. Этот постулат является центральной вехой в философской системе Франца Кнудлера, и он же является догматом его религиозного верования. Можно провести определённые параллели между рассуждениями Кнудлера о будущем объединении сознаний в единое вечное и гармоничное целое и рассуждения блаженного Августина о Царстве Божием. Абстрагируясь от исторических и религиозных аспектов, можно интерпретировать обе эти столь несходные работы Франца Кнудлера и блаженного Августина, как освобождённое от ограничений реального мира самоисследование этического духа. Дух пытается подсказать разуму, что же есть для человеческого рода наивысшее и вечное благо, и как оно будет выглядеть. Разум пытается услышать дух, нарисовать земными красками картину, наиболее близко соответствующую духовному видению и облечь эту картину в земные слова. Блаженный Августин пишет о Царствии Божием, а Франц Кнудлер рассуждает о победе Мирового Разума над хаосом материального мира, победе, которая будет достигнута путём соединения воедино всех человеческих разумов, но при этом оба исследователя говорят о наивысшем благе, о наивысшем блаженстве, которое ждёт нас в будущем, и об ответственности человечества за то, чтобы это будущее наступило.