Я не был никогда в застенчивом Кашмире,
но помню, "Лед зеппелин" мне говорили,
что в Кашмире живут, но не тёлки, а пери
и что оным неведомо чувство потери,
особенно ночью, в коей мускусом пахнет,
и в которой скрипят незастёгнутым пахом.

Что в Кашмире Восток куда, как приятней,
что чем горше судьба, тем теснее объятья,
что куда не пойдёшь, тебя непременно догонит
милицейский тюрбан верхом на священной корове.
Прорастают сквозь кожу здесь синие жилки
и трепещет вишнёвый язык во рту у кашмирки.

Что в Кашмире нельзя быть ни резким, ни грубым,
что от сладкого здесь улыбаются зубы,
ударяет в лазурь голубиная местность,
что в Кашмире живёт бородатая нежность,
хитро загнутый нож вырезает вам сердце,
что Кашмир есть любовь - вы только поверьте.

Что в Кашмире нельзя отвернуть занавеску,
обругать бирюзу, потерять свою детскость,
выйти в розовый сад и (о, Боже) не удивиться,
как колеблется жизнь на иголочке шприца,
за который ни ты, ни тебе, никто не заплатит.
Мусульмане несут на плечах золотой наркотрафик.

Что в Кашмире любовь шелковистей и мягче.
Залетает в траву белый теннисный мячик.
Англичане давно закопали здесь якорь:
пьют густой шоколад и вгрызаются в мякоть,
их плетёную лёгкую мебель качает пассат.
Джимми Пейдж будоражит и поёт Роберт Плант.

Нам уже никогда не понять: кто? куда? и откуда?
направляет душистый корабль мусульманского чуда.
Здесь легко потеряться в орнаменте книги,
реактивно рисуют лазурь постсоветские МиГи.
Всё, что видишь, ты видишь, как будто сквозь дымку.
Машут сикхи тебе (оглянись) саблезубой улыбкой.

С Пакистана сюда долетают кривые узоры,
бьются горы в стекло, расширяются поры,
острый месяц висит на ковре, словно гнутая сабля.
Провожают в Кашмир дирижабль мужики из Пенджаба.
Здравствуй, здравствуй, гибкий Восток, полусонное царство:
шоколадный живот и песчаные бёдра пространства.