Меня давно интересовало, почему я веду себя так, а не иначе? Почему в общении я такой, а не другой? Что мне мешает быть другим? В чём причина моей чрезмерной смешливости, суетливости, беспокойства на людях, злоупотребления юмором, неуместных шуточек, голоса то и дело срывающегося в фальцет? Почему, когда я один, то веду себя так, а когда в кругу друзей - совершенно иначе? Это истинное моё лицо, или это маска? Если маска, могу ли я её сбросить и быть самим собой везде, или хотя бы одинаковым, что на людях, что в одиночестве? Со временем я понял, что многое из моего поведения объясняет моя трусость и неуверенность в себе. Мне кажется, что именно характер так или иначе определяет судьбу, именно он является тем стальным шестом, пилоном, вкруг которого она изворачивается, демонстрируя закономерности своего телосложения.
В моём характере, так уж сложились обстоятельства, главную скрипку несомненно играет трусость. Не жадность, не тщеславие, которыми я тоже страдаю, но страдаю умеренно, в гораздо менее очевидной форме, а именно трусость. Причём, трусость во всём многообразии её проявлений: и перед жизнью, и перед смертью, и перед женщиной, и перед мужиками. Трусость и связанное с ней малодушие, являются определяющими моментами моего бытия. Я в буквальном смысле этого слова "ссыкопехота" и, при всём нежелании, вынужден от этой отвратительной печки плясать. Я вынужден под это как-то подлаживаться, впрягаться в соответствующую манеру поведения, вести соответствующую игру. В чём смысл этой игры? Смысл в том, чтобы трусость моя не была столь заметна, чтобы она доставляла мне как можно меньше душевных хлопот, и чтобы на общем фоне меня, уж коли её совсем скрыть невозможно, она выглядела более-менее уместно, а не резала всем глаза. К сожалению, я не могу полностью проигнорировать свою трусость, так же как не могу проигнорировать наличие, например, рака поджелудочной; куда бы я ни пошёл, трусость постоянно о себе напоминает, она сидит у меня в голове и я обречён существовать с непрерывной на неё оглядкой. Если ты не в состоянии её преодолеть в первых актах вашего противостояния, то впоследствии она становится твоей второй натурой, неизменной подноготной твоего бытия. Ты подсознательно начинаешь подстраиваться под свою трусость, словно под климатические изменения в природе.
Конечно, если всё это проанализировать и как следует осознать, то как гипотетический вариант, ты можешь избрать для себя путь неприспособления. Что же будет если под трусость не приспосабливаться? А будет очень больно. Трусость сама по себе никуда не исчезнет, но жизнь превратится в сплошной кошмар унижения, ничем не смягчённого и безвыходного. Но, во-первых, вариант не приспосабливаться, это, прежде всего, ясно осознанный выбор, к которому приходят путём рефлексии, и поэтому для большинства людей он заказан. Саму эту возможность они зачастую просто не замечают, проходя мимо неё. Во-вторых, люди всегда движутся дорогой наименьшего сопротивления, и даже если кто-то адекватно оценил своё положение труса, не факт, что он выберет вариант не приспособления, ибо он гораздо труднее, поскольку ничего хорошего не сулит, кроме ощущения полноты свое унижения. Да, без сомнения, этот вариант более честный, ты не виляешь, не прячешься, хлебаешь свой позор без сахара, но именно поэтому подобная манера поведения не приемлема для большинства людей, страдающих трусостью. Разумеется, они неосознанно, наощупь становятся на другой путь, где со всевозможной ловкостью подлаживаются под главные свои недостатки. Они, возможно и скрипя сердцем, но ложатся под собственную трусость, словно под мужчину своей мечты.
Да конечно, как и всякая поза, подобная манера поведения есть игра, суть которой отыскать безопасную нишу, где бы ты, при всех своих нелицеприятных качествах, чувствовал себя как можно более комфортно. В данном случае играть, означает оставаться не вполне собой, чтобы оставаться собой. Это означает уворачиваться от истинного положения вещей, камуфлировать свою сущность, искусно выдавая себя за другого, за кого-то кем ты являешься лишь отчасти. В этом другом ты присутствуешь как основной, глубоко законспирированный элемент композиции, как центральная ось вокруг которой всё и вращается.
Именно трусость лепила меня по своему образу и подобию. То, что я не из храброго десятка, я знал уже давно, но одно дело знать, а другое - принять к сведению и пользоваться этим в качестве генеральной линии поведения. Незаметно для себя я принял свою трусость, согласился с ней, впустил её в свою кровь. Я всё время, при любых обстоятельствах, держал её в уме, хотя никогда себе в этом не признавался. Говоря себе, что с трусостью не всё так просто, что это дело ещё не решённое, я, тем самым, водил себя за нос - решённое, ещё как решённое. Всё решилось само собой, без моей сознательной половинки, без какой-либо рефлексии и видимых усилий с моей стороны, моё подсознание всё уладило полюбовно. Оно знало что я ссыкун, даже когда я себе в этом не признавался, и от этой аксиомы отталкивалось. С одной стороны, мне было стыдно за себя, а с другой я оказался бессильным что-либо изменить. Я сгорал от стыда и продолжал делать вид что ничего серьёзного не случилось - я раздвоился, стал лицедеем. Отсюда эта моя клоунада, смехотворчество, шутовство в компании, назойливое желание что-то сморозить, моя неумеренность в шуточках, переходящая порой в бестактность и откровенную пошловатость. Я не способен говорить о чём-то как взрослый человек, правильно рассуждать, быть здравомыслящим, вести диалог с умным выражением лица. Меня так и подмывает прикольнуться, поёрничать, съехидничать, опошлить и осмеять. В какой-то момент мы подписали с трусостью мировую и все как бы оказались довольны. У меня возникла потребность и зависимость от подобного рода поведенческих алгоритмов. Я стал в них нуждаться, как в подпорках. И причина тому очень проста: трус не может позволить себе быть серьёзным. Серьёзность никак не вяжется с его незавидным внутренним статусом, она идёт вразрез с его глубинным ощущением себя, она дисгармонирует с его кишками. Серьёзность обязывает относится серьёзно ко всему и к собственной трусости тоже, она её усугубляет, что для человека, оказавшегося в подобном положении, психически невыносимо. Весёлость же не усугубляет проблему, но наоборот сглаживает её, смягчает её контуры, делает менее резкой, менее выпуклой. Если ты не можешь одолеть своей трусости, она, в той или иной форме, начинает тобой заправлять. Клоун и есть одна из таких форм, сотворённых трусостью для собственных нужд, чтобы обслужить самое себя. При помощи клоуна трусость мимикрирует, она пользуется клоуном как ширмой, пытается через него адаптироваться к повседневности.
Серьёзность не вяжется с трусостью, хотя бы по той простой причине, что серьёзные люди обязаны всегда быть на высоте положения, держать во всём свою марку. Трус же держать марку неспособен, он постоянно срывается, его то и дело толкают носам в какую-то гадость. Удержаться на высоком уровне серьёзности ему просто не по плечу, рано или поздно, трусишка обязательно ударяет лицом в грязь и тут маска клоуна как нельзя более кстати. В отличие от шутовства, серьёзность будет очень невыгодно оттенять такое падение, ибо удар в грязь с серьёзной миной превращается в драму, если не в трагедию. На её фоне трусость заметна особенно впечатляюще. Этого нужно, по мере возможности, всячески избегать, то есть строить образ действий так, чтобы любой шлепок в грязь не выглядел трагедией, а был чем-то вполне тривиальным и не вызывал ненужного ажиотажа. Чтобы эта заляпанная грязью рожа стала естественной и неотъемлемой частью образа жизни. И такой образ жизни присущ именно клоуну.
Клоун - персонаж, который сросся со своим унижением самым неразрывным способом, эти унижения - насущная составляющая его бытия, на них зиждется вся неоднозначная клоунская сущность. Для него унижения органичны, он может их себе позволить, предаться им с лёгким сердцем, они для него ни в коем случае не трагедия. Если клоуна бьют, никто этому не удивляется, это никого не шокирует, посторонний воспринимает сие как само собой разумеющийся факт. Человек, играющий роль клоуна, тем самым как бы ускользает от своего унижения, нивелирует его у всех на глазах, делает из него ничем не примечательный пустячок, практически сводит на нет. Выставляя его напоказ и относясь к нему с нарочитым пренебрежением, клоун, тем самым, придаёт ему совершенно не свойственный статус, он опускает его на качественно иной уровень, камуфлирует под нечто другое, под нечто куда менее важное. Теперь над ним можно потешаться и откалывать уморительные номера. Эта уловка помогает трусу пережить унижения без особых проблем, отделавшись, что называется, малой кровью, не сползая по этому поводу в прожорливую воронку депрессии. Таким образом, клоун пытается зашифроваться, дезориентировать постороннего наблюдателя, заретушировать свою трусость до полной неузнаваемости. Он не желает в полной мере держать за неё ответ, он бежит этой ответственности, пытается от неё увильнуть, что было бы совершенно неприемлемо для человека "сурьёзного".
Таким обходным путём человеку-клоуну удаётся свести свои потери к минимуму, увернутся от неизбежных последствий, низвести свои страдания до уровня ординарной шуточки. Только клоуна можно пинать под зад ногой, а он в ответ будет предаваться юмору, самым задорным образом переживая свой позор. Его достоинство от этого как бы совсем не страдает, во всяком случае, на взгляд благодарного зрителя. Ради этого, собственно, и затеяна вся игра: свести позор к минимуму, перехитрить свои унижения, выдать страдание за бородатый анекдот. Всё обставлено именно с этой целью, и именно с этой целью ломается комедия.
Человек-клоун нарочно втискивает своё существование в иную систему координат, где унижения как бы совсем не унижения, их значение целенаправленно принижено, они становятся немного прозрачными, призрачными, у них отнимают львиную долю их могущества. Их, попросту говоря, таким ненавязчивым и весёленьким способом пытаются выставить за порог, нейтрализовать, умножить на ноль, вымести за скобки жизни. Клоун не прячет свою несостоятельность, наоборот, он публично её демонстрирует, но под удобным для себя кетчупом, пытается её обыграть в выгодном для себя свете. Клоун как бы говорит: да я трусишка, мелкая сошка, вы можете меня третировать сколько угодно, но всё что вы, сильные мира сего, со мной делаете не стоит и выеденного яйца. Все ваши потуги не больше чем шутка юмора. Человек-клоун бессознательно выносит себя за рамки серьёзных отношений, ибо в рамках серьёзных отношений невозможно выстроить подобную акробатическую конструкцию, где тебя дубасят, а ты преспокойненько поплевываешь себе в потолок. Чтобы быть на плаву в такой ситуации не нужно быть храбрецом, трусость более не вменяется тебе в вину. Любое унижение стекает с клоуна, как с гуся вода.
Конечно, с точки зрения нормального члена общества, такая реакция на унижение недостойна и неадекватна, но в том-то и дело, что клоун не есть нормальный член общества - он другое. Серьёзный человек до такого никогда бы не опустился, обыватель в таких случаях всегда действует адекватно, но для человека трусливого подобная манера поведения - самое то что нужно. Клоун - это возможность вести себя неадекватно самым естественным образом, не афишируя свой нетрадиционный метод действия, свой вывернутый наизнанку подход. Это своего рода нетрадиционная ориентация, только в области не половых, а экзистенциальных понятий. И лишь в этом плане можно сказать, что клоун голубой, то есть вступивший с действительностью в нетрадиционные сексуальные отношения. Клоуны возможны только в таких перевёрнутых, на взгляд обывателя, "гомосексуальных" отношениях с действительным положением вещей. Они голубые в плане всего того на чём настаивает серьёзность и самолюбие. Клоуны бравируют своей гомосексуальной связью с миром.
Человеку мягком, боязливому, безвольному, издёрганному комплексами легче всего существовать в форме клоуна. Надевая на себя клоунскую личину, ты отказываешься противится насилию, ты ему потворствуешь, подставляешь вторую свеженькую щеку. Сие есть прерогатива лишь клоунов и христиан. Клоуны в этом отношении вполне христианская форма существования. Они примеряют на себя религиозный постулат о непротивлении злу - трусам сие очень кстати. Но клоуны - не христиане, вовсе нет. Если христиане, не противясь злу, делают это на полном серьёзе, то для клоунов это очень уместная, хотя и вынужденная игра. Клоуны ею пользуются для совсем других целей, они решают совершенно иные задачи. Если христиане, таким образом, пытаются зло преодолеть, перетянуть его на свою сторону, то клоунов наличие зла ни капельки не волнует, они его попросту игнорируют, делают вид, что это никакое не зло, а так - какашка на палочке. Клоуна совершенно не колышут вопросы нравственности и если он не противится злу насилием, то это не потому что он согласен с этикой христиан, а потому что ему так легче существовать. Он боится дать сдачи, боится за себя постоять и поэтому в данном вопросе невольно принимает сторону религиозного учения. Он случайный попутчик христианства, а на самом деле клоун - фигура сугубо безнравственная, интересующаяся вопросами исключительно собственного выживания, и не претендующая на роль морального авторитета. Он не гуру и всякое назидание претит ему в принципе.
Да, клоун - это всего лишь способ выжить, ни больше, ни меньше, а на всё остальное ему плевать. Он смешит людей, потому что ему это выгодно, это не его категорический императив, смех - всего лишь побочный продукт его методики быть, способ приспособиться. Трусость ставит человека в позицию, когда он вынужден быть весёленьким, шустрить на каждом шагу, но это не делает его изначально добрым и нравственным. Смех позволяет ему, во-первых, хоть как-то самоутвердится, а во-вторых, белее-менее мирно сосуществовать со своим малодушием, по-хорошему с ним ладить. Вполне вероятно, что, если бы выпала такая возможность, клоун не преминул бы ответить злом на зло, ибо клоун - это не моральная высота и не нравственное убеждение, клоун - уловка трусости, слабость, которая пытается принять жизнеспособную форму. Во всяком случае никакие этические императивы не мешают клоуну быть злым, для этого внутри клоуна не существует никаких препон. Клоун волен творить насилие, подобно любому другому, не обременённому грузом морали человеку. Он к этому даже более предрасположен в сравнении с иным рядовым обывателем, и тут мы подходим к оригинальной проблеме "злого клоуна", но об этом позже.
2
Клоун во многом выбрал путь добровольной жертвы, он сам отдаёт себя на заклание и поэтому есть смысл говорить о его склонности к мазохизму. Обвинение в мазохизме вполне естественно для того, кто избрал нишу мальчика для битья. Вернее, здесь речь не столько о мазохизме, сколько о склонности человека-труса блуждать у кромки патологии. Клоуна постоянно тянет в эту сторону, в жирную воронку патологического. Трусливый человек плохо уживается с реальностью здорового образца, нормативной и нейтральной, такая реальность непрерывно тычет ему в больное место, афишируя его несостоятельность. Здоровая реальность его не устраивает, любой трус в ней всегда только трус, но в реальности патологически деформированной есть шанс улизнуть от подобного положения дел. Зачастую, это не патология в полной мере, но постоянное балансирование на её краю. Клоун не порывает с этим миром, миром здоровых представлений, он желает в нём существовать, но так как будто этот мир немного тронут сумасшествием, самую малость крейзанулся. Это мир лёгкого сдвига по фазе. Клоун хочет быть ка бы здесь и как бы там, его паясничанье смещает две реальности, он вроде бы тут, но не совсем, какая-то его часть находится не с нами, ускользает от нас, и мы это чувствуем. Клоун говорит с нами вреде как из другого мира, который мы видим, но до которого никогда не можем дотянуться, загребая рукой пустоту. Его клоунада как бы провоцирует сдвиг по фазе, реальность расслаивается и начинает двоится, словно в глазах пьяницы. Абрис вещей, людей и их отношений точно начинает вибрировать и не совпадать с их реальным абрисом.
Клоун всегда стоит одной ногой в здоровой области, а другой - в области патологического, он как бы промежуточное звено между этими непростыми реальностями, своего рода посредник между нормальным и не очень. Он вроде как шлёт нам вести оттуда, с обратной стороны нормальной жизни. Нельзя с твёрдой уверенностью сказать, что клоун сумасшедший, но даже его внешний вид нас невольно толкает на эту мысль. Клоун всегда находится в пограничной зоне, всегда вызывает сомнения насчёт его душевного здоровья, он вроде не сумасшедший, а вроде как и сумасшедший. Клоун сеет в обывателе сомнение, ставит его перед неразрешимой дилеммой, заставляет чувствовать себя неуверенно, сомневаться в собственной правоте, в правоте трезвой нормы. Он усиленно колеблет под ним почву. Клоун ведёт себя вразрез общепринятому стандарту; как уже говорилось, он хочет выглядеть неадекватным, чтобы таким образом немного подсластить горечь своего положения. Причём, он хочет быть неадекватным совершенно безнаказанно и даже со всеобщего милостивого соизволения, быть неадекватным под гром оглушительных аплодисментов. Но выглядеть неадекватным и быть оным, далеко не одно и то же. Сумасшествие клоуна ненастоящее, оно вызвано искусственно, оно полностью наигранно и не имеет ничего общего с истинным положением дел. Это всего лишь его имитация, позволяющая на какое-то время выпасть из общего поля унифицированных суждений и понятий. Клоун прибегает к ней намеренно и таким способом, избегает осуждающих экивоков в свою сторону. Он пользуется сумасшествием в своих целях как будто оно какой-то дешёвый парфюм.
Клоун в принципе не может отстаивать свою честь, сражаться за своё достоинство - это из другой оперы. Клоун, который печётся о своей чести, борется за свой статус, перестаёт быть клоуном. Он кто угодно только не клоун. Клоуну свойственна совсем другая политика: он загоняет своё достоинство ниже плинтуса, придавая этому характер весёлой забавы. Он как бы в шутку лишает себя всех высоких человеческих качеств, остаётся в чём мать родила, так что шокированный свидетель перестаёт замечать его истинные недостатки. Клоун - это существо которое корчит из себя ничтожество, с тем чтобы скрыть своё настоящее ничтожество. Он старается скрыть свою трусость за трусостью наигранной, одевает поверх жилетки ещё одну жилетку, наслаивает на себя недостатки, чтобы избежать обвинения в недостатке, старается скрыть своё дерево в искусственных джунглях.
Клоун всегда переигрывает, в этом и состоит суть его роли, весь её цимес. Ведь если он будет играть хорошо, то многие и впрямь могут поверить в его игру и принять её за чистую монету, а это ему никак не нужно, наоборот, люди должны ему не верить, понимать, что это неправда, видеть в этом условность, схему, которая не имеет ничего общего с действительностью, а для этого как раз и надо играть бездарно, переигрывать. Ты вроде как говоришь правду, совершенно искренне обнажаешь душу, а люди смеются и ни капельки этому не верят. В этом и сокрыт метод клоуна. Он специально играет плохо, изливает свою душу так, чтобы ему не поверили, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что это враньё. Мол рассказывай, рассказывай, но нас не проведёшь, мы-то знаем, что ты не такой, а клоуну именно это и надо. Парадокс в том, что он именно такой и есть, что он не врёт, но не врёт особым образом, с умыслом, чтобы всё это выглядело как ложь. Он говорит правду и всех клятвенно заверяет что это правда, но заверяет так, что все невольно утверждаются в обратном. Он одной рукой крестится, а другой делает рожки, одним глазом проливает слезу, а другим - нам подмигивает. Клоун стоит перед нами голый и мы видим, что он голый, но не верим своим глазам, убеждая себя, что это трико телесного цвета.
Мы не верим, что клоун такой какой он есть, какой стоит перед нами сейчас, мы усматриваем в этом подвох, чувствуем, что нас водят за нос. И нас таки водят за нос, но совершенно не там, где мы думаем. Нас водят за нос в том плане, что пытаются внушить, что водят за нос. Нас водят за нос тем, что за нос не водят. Никакого второго дна нет, вернее оно есть, но совсем не там, где мы предполагаем. Нам просто намекнули на возможность обмана, дальше мы всё сделали сами. Мы сами обманули себя. Нас обвели вокруг пальца с помощью нас же. Мы просто повелись на якобы "плохую" игру клоуна, который сознательно переигрывает, деликатно добиваясь от нас нужного чувства и оставляя всех в дураках. Но клоун не плохой актёр, вовсе нет, наоборот, как актёр он очень даже хорош, раз внушил нам обратное. Чтобы сыграть плохого актёра, надо иметь большой талант.
Трусоватость и неуверенность в себе чаще всего склоняют к дуракавалянию, бессознательно выводя на стезю шутовства. Трус вынужден придуриваться инфантильным, ибо в этой ипостаси он чувствует себя более защищённым и более оправданным - более в своей тарелке. Именно паясничанье и связанная с этим инфантильность, помогают держать равновесие в условиях, в которых любая серьёзность давно бы обрушилась к чертовой матери. Несерьёзность позволяет держаться на плаву в экстремальных обстоятельствах, в условиях близких к боевым, ибо для человека-труса всякая проблемная ситуация приобретает характер почти военных действий. В силу своей несостоятельности, трус всю жизнь живёт как на войне, он всегда в эпицентре боевых действий, всегда пытается приспособится к жизни на линии фронта, и именно в шкуре клоуна сделать это оказывается легче всего.
По большому счёту, клоун неуязвим: вы можете до потери пульса избивать его ногами, а он всё равно будет как новенький. В плане выносливости он даст форы любому серьёзному чуваку. Клоун несерьёзен и нездравомысящ, он не добропорядочен и в этом его сила. Недобропорядочность - важнейшее условие его существования. Нельзя быть добропорядочным и клоуном одновременно. Клоун не может быть таковым, поскольку это сразу выбьет почву у него из-под ног, сделает уязвимым, то есть кем-то другим - неклоуном. Недобропорядочность это его родовая черта, родинка, которую не вытравишь. Быть обывателем - это не для него, в мещанстве он не способен обрести точку опоры. Собственно, клоун не способен обрести её вообще. Всегдашняя трусость и страх всего на свете не позволяют ему утвердится на какой-то более-менее внятной позиции. Любая стабильность ему претит, ибо любая стабильность предполагает какой-то минимум усилий по её сохранению, а для клоуна - это удар ниже пояса. Он настолько не уверен в себе, что боится быть кем угодно, даже мещанином; человеку-трусу сие не по зубам. Быть нормальным для труса - непосильный труд, поэтому клоун в его исполнении - антиобыватель, нонконформист, то есть человек, который игнорирует общепринятые нормы поведения. Правда он выбрал эту позицию не из-за высоких прогрессивных соображений, а потому что ему так легче. Попросту говоря, он туда скатился, его туда отсеяли. Клоун - это единственная более-менее комфортная ниша для человека-труса. Выбирать не приходится. Клоун - это не призвание, точно также как и трусость, а свойство характера. Не бывает клоунов идейных, ибо быть в себе неуверенным это не идея, а качество личности.
3
Клоун вообще лишён какой бы то ни было твёрдой почвы, прочное основание не для того, кто не может за себя постоять, клоун зыбок в каждом своём движение. Его удел - манёвр и балансирование. Клоун практически всегда находится в взвешенном состоянии, он держится в этом мире на счастливо подвернувшихся точках случайно сгустившегося воздуха, по сути, он держится на честном слове, целиком и полностью положившись на волю судьбы. Клоун не руководит своей жизнью, он отпустил себя в свободное плавание, весь отдавшись в руки стихии. Он ничего не планирует, а просто планирует в восходящих потоках абсурда. Он - некий атом в броуновской катавасии окружающих его событий. Он надеется не на себя, а на теорию вероятности, вся его жизнь - сплошное "авось". Клоун - существо вероятностное, сугубо тактическое и поэтому не заглядывающее далеко вперёд. Будущее его мало колышет, он полностью сосредоточен на настоящем моменте, здесь и сейчас для него - всё. Он бабочка однодневка. Ему нужно очень быстро двигаться чтобы удержаться на весу. Он весь в поисках сиюминутного равновесия, он близорук и не видит ничего дальше своего круглого красного носа.
Именно поэтому клоун не историчен, он живёт одним днём, ему неинтересна перспектива, история над ним не довлеет. По большому счёту, он лишён всякого развития, идея прогресса ему чужда. Он не отвергает идею времени, но живёт так, точно его не существует вовсе. Клоун живёт как будто он бессмертен, как будто время над ним не властно, как будто они не знакомы; он живёт в вечности. Как существо, лишённое почвы и чувства времени, клоун всегда находится в процессе становления и никогда не оформляется окончательно. Непрерывный процесс брожения является внутренней сутью клоуна. Он отвергает формы окончательные и приемлет только промежуточные состояния, которые ни к чему его не обязывают и могут длится по его желанию сколь угодно долго. Клоун - это перманентная трансформация, пожизненная метаморфоза, вечное превращение в самое себя. Как всякий трус, клоун зависает в неопределённости, он всегда находится в аморфном состоянии, никогда не застывает во что-то конкретное, заранее определённое. стандартное.
Во что может превратится клоун? Только в такого же клоуна, он принципиально не способен развиться во что-то другое, ибо для этого ему нужно на что-то решиться, сделать выбор, принять на себя ответственность, а вся конструкция клоуна выстроена специально чтобы этого избежать. Если ты трус, то я боюсь, что это навсегда. Клоун - это отказ от определённости, это дилемма, уходящая в даль, подобно рельсам железной дороги, и в идеале длящаяся до конца жизни. Состояние клоуна позволяет не решать эту дилемму вплоть до самой смерти. Клоун - это один из самых радикальных способов бежать ответственности, отдалять момент выбора в бесконечность. Это инфантильность, которую узаконили и приняли на регулярную службу.
Человек, который взваливает на плечи бремя решений, непроизвольно становится серьёзным, твёрдым, неподатливым, утверждает себя в окончательной форме, обеими ногами становится на почву - делает всё то что является неорганичным для клоуна. При этом, само собой, серьёзный человек рискует и становится очень уязвимым. Он невольно подставляется под удары судьбы, то есть серьёзному человеку не чужд пафос геройства, что совершенно немыслимо для тех, кто находится в парадигме клоуна.
В какой-то мере, клоун является антиподом героя, он находится с обратной стороны всего пафосного и героического. Клоун - антигерой. Оно и понятно: трус никоим образом не претендует на роль спасителя, у него аллергия на всё выдающееся. Он вечно попираем, вечно находится в пыли у подножия общепризнанных титанов духа, кривляется и делает уморительные рожи под их сенью. Можно сказать, что клоун издевается над всем что имеет претензию, зубоскалит над любым величием, ёрничает по поводу всякого самолюбия. И в этом заключается тёмная сторона клоуна, он не приемлет всего, что серьёзно относится к себе, что позиционирует себя как сложившееся явление, что претендует на значительность и на окончательный вариант. Клоун сверхкритичен ко всему что ведёт себя "правильно", добропорядочно, "адекватно", он едок как кислота, он смотрит рентгеновскими очами на всё то, что обожает обыватель. Более того, в последней своей инстанции он враг всего успешного; то к чему стремится, так называемый, человек нормальный для него, словно кость в горле. Оказывается, клоун - асоциальный элемент, подспудно подтачивающий устои общества. Ему претит любая стабильность, поскольку она увековечивает его в форме клоуна, узаконивает его ничтожество. Опасная это штукенция - клоун.
Сознанию клоуна противна идея благородства, любой аристократизм чужд ему в априори. Он не бюргер и он не аристократ духа, он - нечто третье. И то и другое взывает у него отторжение, ровно как и наоборот. С мещанской и аристократической точек зрения, клоун - человек падший, без чести и достоинства, находящийся вне границ общественных отношений, о которого не стоит и мараться. Клоуну можно не подать руки, как можно не подать руки какому-нибудь подлецу, то есть человеку лишённому совести, безнравственному типу. И действительно клоун не имеет чести и не имеет достоинства, откуда оно может взяться у труса. Клоун вообще не имеет никаких ярко выраженных нравственных убеждений, для человека боязливого нравственные убеждения - непосильная роскошь. В этическом плане клоун никакой; он может быть, как плохим, так и хорошим, в зависимости от того как ляжет карта, в своём существовании он пытается нивелировать эти два понятия, сделать их неразличимыми, сделать их одним. Как бог на душу положит таков он и есть. Клоун пытается выйти за рамки простых чёрно-белых отношений и, разумеется, первой жертвой этого становится мораль. Как сделать так, чтобы трусость казалась не совсем трусостью, и даже вовсе не трусостью. Очень просто, для этого нужно всё хорошенько взболтать, встряхнуть как следует. Клоун не отрицает морали, нет, он просто всё смешивает, делает из морали гоголь-моголь и это тоже своего рода мораль. Этика клоуна эклектична, она не этика хорошего и плохого, она - этика всего понемногу, синтетическая, слепого случая. И этот гоголь-моголь из моральных принципов предполагает всеядность. Это как шляпа фокусника, никому неизвестно что клоун из неё извлечёт, даже самому клоуну. Плох ли клоун или хорош, зависит не от клоуна, ему сие глубоко по-барабану. Для него что хорошо, что плохо - один хрен.
Конечно мораль клоунов не имеет ничего общего ни с моралью мещан, ни с моралью господ. Если благородные монсеньёры считают себя выше закона, как бы парящими над оным, то клоуны по отношению к закону приняли позицию диаметрально противоположную. Они не над законом, они гораздо глубже его, они его раньше, они до закона. Клоуны как бы существуют в сырой донравственной среде, бултыхаясь в этом мутном сперматическом киселе. В нём понятия нравственности находятся в неразборчивом текучем состоянии.
Мораль клоунов инфантильна и бескостна, такая мораль гнётся в любую сторону, у неё нет позвоночника, она - протоплазма. Клоун не имеет яиц и его мораль ему соответствует. По большому счёту клоун - существо бесполое и в нравственном отношении тоже. Принять чью-то сторону, определится с полом было бы для клоуна заранее проигрышной стратегией. Он всякий, и он никакой - это аксиома его бытия. Его мораль - это мораль ребёнка, чьи мозги ещё не вправили взрослые. Он не ведает ни закона, ни пола, ни норм поведения и поэтому на каждом шагу обречён их преступать, такова природа клоунов. Также как и благородные господа, клоуны находятся вне закона, но в отличии от последних, монсеньёры сами пишут законы, собственно, они и есть закон, поскольку желают привнести в мир порядок, как-то его структурировать, установить в нём иерархию. Клоуны же наоборот, эту иерархию колеблют, деструктурируют мир, привносят в него дуновение хаоса, делают ставку на абсурд, с которым веселье очень часто идёт плечом к плечу. В этом главное отличие между этикой монсеньёров и этикой клоунов, между установкой сверхнравственности и установкой донравственности - у них разное основоположение, они смотрят в противоположные стороны. Разумеется, они не могут быть соратниками, поскольку то что на полном серьёзе возводит монсеньёр, клоун с хохотом обрушивает, но и тот и другой не желают подчинятся одномерной морали обывателей, одни чувствуя свою силу, другие из-за своей слабости. Отрицая этику большинства и привнося в мир элементы хаоса, клоуны автоматически становятся революционерами этого мира, его ниспровергателями. Это не является их задачей, но характер существования клоунов таков, что они независимо от своей воли этому всемерно способствуют. Хохоча и подтрунивая, они потихоньку подталкивают мир к бездне, веселье клоунов носит деструктивный характер. Клоуны - революционеры поневоле, причём самые радикальные из всех возможных. Шутовство и паясничанье непременным образом подгрызает устои общества, клоун всегда ему противостоит, и, наверное, в этом смысл такого явления как "злой клоун". Злой клоун - это клоун, который реализует своё клоунское Я в полной мере, он впадает в крайности своей парадигмы, идёт до конца самого себя. Злой клоун подпиливает общественные установления, словно ножки циркового стула, чтобы однажды это общество под всеобщий хохот обрушилось на свой зад.
4
Клоуны как существа донравственные, то и дело выбиваются за рамки обывательской морали. Простоватая, одноплановая нравственность им не к лицу. Стоило ли его размалёвывать, чтобы вести себя подобно синему чулку? Ради более широких, нетрадиционных возможностей люди и ломают комедию. Да, будучи клоуном, при более открытом нравственном горизонте, легче существовать в условиях униженности, клоунская мораль позволяет это делать наименее трагическим образом. Но, будучи клоуном, также легче и причинять людям вред, более размытая, релятивистская мораль клоунов также этому способствует. Отсюда пришествие такого колоритного героя ка Джокер; клоун как главарь криминального мира, неуязвимый и легкомысленный босс, чья несерьёзная карта бьёт все остальные карты общественной колоды. Оставаясь несерьёзным, легче не только сносить несовершенство этого мира, но и его усугублять. В ровной мере, без особых душевных треволнений, можно не только претерпевать людские обиды, но и самому их причинять. И Джокер их причиняет, с самым невинным видом привнося в мир зло и делая его более непредсказуемым, более разноцветным, более абсурдным и более весёлым, с точки зрения Джокера.
Оказавшись в клоунской шкуре, человек чувствует себя менее зашоренным, менее в рамках, не подвластным чёрно-белым обывательским оценкам. Клоун чувствует себя СВОБОДНЫМ, независимым от мнения большинства, а это прекрасная питательная среда для произрастания разного рода компенсаций. "Злые клоуны" и есть частный случай такого положения дел. Они (злые клоуны) осознают свою неподзаконность, их свобода действий ничем не ограниченна, им как бы вручили карт-бланш на зло. Трусость и слабость, свойственная клоунам вообще, в данном случае оборачиваются в свою противоположность, меняют свой знак, и клоуны вдруг обретают незаурядную мощь, которая, опять же, как всё клоунское, граничит с патологией. Тот, кто был унижаем, получая в руки хорошие карты, начинает унижать, улыбка превращается в ухмылку, добро - в зло, мазохизм - в садизм. Клоуны оказываются в положении близком к абсолютной свободе, когда в принципе позволительно всё, когда ты спокойно можешь дать себе волю в полной внутренней уверенности, что за это тебе ничего не будет. Да и сам обыватель находится в полной растерянности и не знает, как к этому относится и что, собственно, предпринять: тот, кто должен его веселить, к кому он относился с долей пренебрежения, вдруг оказался зубастым исчадием ада. Тот, кто смешил, начинает внушать ужас. И злой клоун чувствует это несоответствие и на это несоответствии старается построить свою игру, в полную силу эксплуатируя данный контраст. В сознании обывателя, абрис злого клоуна всегда растворяется в сумерках, он вечно в области нравственного сфумато, перехода из света в тень и обратно.
Злой клоун - это прежде всего мститель, он жаждет компенсации и его шутовское обличие к этому располагает, оно потакает его подавленной натуре, оно её подначивает, высвобождает пружину сжатых под обстоятельством комплексов. Клоун обижен судьбой и это прекрасный повод выказать свои дурные качества. Своё паясничанье, ставшее ему прибежищем от жизненных невзгод, он болезненно афиширует как главное своё достоинство. Он начинает им злоупотреблять и впадает дикую чрезмерность. Теперь это уже не прибежище от житейских невзгод, не просто клоунада, а свирепый упрёк миру. Злой клоун начинает терять берега и очень часто становится жертвой безвкусицы. Он провоцирует безвкусицу, вызывает её огонь на себя.
Клоун - это глухой угол, в который загоняют человека. Загнанный туда человек в какой-то момент понимает, что ему более нечего терять - это день рождения злого клоуна. Общество большинства, успешных уверенных в себе людей, загоняет в клоунов всех неудачников, не подозревая, что загоняет себе на голову. Злые клоуны возвращаются чтобы отмстить. Неудачники обретают зубы и спешат обратно в образе злых клоунов. Они всегда возвращаются, рано или поздно. Наряд шута горохового, взывает к отмщению. Ибо все клоуны, несмотря на кажущуюся лёгкость своего характера, в последней своей глубине всё же недовольны собой и своей жизнью. И в этом ещё один аспект клоунского бытия - надрыв и отчаяние. Не бывает клоуна без надрыва, отчаяние - это обратная сторона его весёленькой медали.
Да, клоун полон отчаяния, ему изначально свойственен надрыв, он личность исковерканная и недовольная, которая хочет изменить существующее положение вещей, перетасовать карты. Клоун хочет быть кем-то другим. Он алкает простейших обывательских радостей, но сбросить токсичную клоунскую шкура он не может, ибо это значит перестать быть трусом и перестать быть слабаком. Только в форме злого клоуна он чувствует себя достаточно сильным, готовым противостоять поползновениям мира, в любой же другой ипостаси он всё тот же трусишка и рядовой ссыкопехоты. Клоуна засосала воронка, из которой он может выбраться только совсем иным человеком, кардинально на себя непохожим. Это должна быть качественная перестройка себя самого, преодоление своей исконной сути, собственной заячьей подноготной.
Со стороны может показаться, что злые клоуны её успешно преодолели, но это не так. Ощущение безнаказанности развращает, но ни в коем случае не делает тебя храбрецом. Внутри злого клоуна прячется всё тот же неудачник, снедаемый детскими комплексами, именно прячется, поскольку не способен выйти за пределы данного образа - кишка тонка. Отчаяние его только гальванизировало, но даже понимание того, что ему нечего больше терять, чаще всего, бессильно перекристализировать внутреннюю структуру труса. Злой клоун только придуривается смельчаком. На самом деле он не способен переступить через самого себя, и поэтому вынужденно прячет свою трусоватость за чрезмерными шутовскими эффектами. Злые клоуны всегда страдают гигантоманией, они громоздят вокруг себя непропорционально грандиозные декорации и выдают на-гора какие-то совершенно нелепые и бесталанные шуточки. Надо сказать, что им всегда отказывает чувство юмора. Они уходят в форму и цвет, ныкая за этим развесистым, пёстрым и масштабным свою сокровенную никчемность. Они отрекаются от чувства меры, чтобы оставаться неузнанными. Злые клоуны, как правило, это всегда апофеоз безвкусицы. Безвкусица помогает им хоронится от посторонних глаз, скрывать свою истинную суть. И поскольку никому из смертных изменить себя не по плечу, злые клоуны впадают в иную крайность - они пытаются переделать под себя окружающий мир. Как уже говорилось, они становятся такими себе горе-революционерами, колебателями, практикуемых между людьми, отношений.
Любой клоун, хочет он того или нет, - преобразователь в априори, генератор изменений. В любом общественном строе, даже в самом толерантном он буде недоволен, поскольку в обществе этом изначально предусмотрена незавидная ниша для клоунов. Мир где есть место для клоуна - не для клоуна, такой мир воспринимается им как ущербный. Хотя мы и говорили, что клоунами становятся на добровольных началах, но это верно лишь отчасти, поскольку клоун - это производная от человеческой несостоятельности, от слабости и трусости индивида, а трусами, как известно, по доброй воле не становятся. Клоун всегда будет чувствовать себя ущербным и несправедливо попранным. Поэтому любой общественный строй, в котором возможна парадигма клоуна, для него неприемлем. Клоун познаёт качество мира по наличию в нём клоуна. Он сам как таковой является этому миру позорным клеймом и приговором. Мир не может быть гармоничным если в нём существует гороховые шуты - такова аксиома клоунского сознания. По большому счёту, клоун - это последний из возможных революционеров, и он останется таковым даже если все остальные антагонизмы будут сняты. Клоуну плевать на изменения политического и социального характера, он ни хрена не общественный деятель, его интересует преобразования гораздо более фундаментального свойства, экзистенциальные и онтологические, касающиеся самой ткани человеческих отношений. Но именно эти преобразования есть по сути своей неосуществимыми, во всяком случае в обозримом будущем, ибо изменить природу человека, это уже взятие Зимнего на значительно более глубоком уровне.
Мир, на котором бессознательно настаивает клоун, это мир без клоунов и даже без самой возможности подобного способа существования. В нём нет необходимости корчить из себя весельчака и рядится в феерическую клоунскую упаковку. Это мир принципиально не человеческий, то есть он невозможен ни с биологической, ни с психологической точек зрения, ибо люди всегда только люди и ничего более. Но клоун требует от людей большего, гораздо большего, клоун требует от них невозможного - не быть людьми, не быть самим собой. Клоуны - есть адепты такого немыслимого нечеловеческого мира, они его первые ласточки, побеги иного, нового и во всём нам чуждого Миропорядка. И в этом, наверное, ещё один аспект, ещё один слой многослойной клоунской сущности - его принципиально негуманный характер, ставка на расчеловечивание, страстное желание это человеческое преодолеть, выпорхнуть за его рамки. Но в отличие от коммунизма и фашизма, чьи установки также выводят за рамки человеческого и которые есть, прежде всего, идеологии, клоуны - явление не идеологическое, а экзистенциальное; они приходят к дегуманизации не через силу, а именно через слабость, не от преизбытка воли, а от трусости, не торжествуя, а скабрёзничая, не на полном серьёзе, а метая юмористическую икру, не через главное парадное, а через чёрный ход. Но и этот извод поисков чего-то большего чем человек опасен не меньше чем тоталитаризм, и не меньше чреват адскими последствиями.