|
|
||
АСПИРАНТКА
Ирэна Владиленовна Шефер любила Викентия Петровича уже давно.
Впервые она о нём услыхала, ещё будучи просто Ирэночкой Шефер - выпускницей детской музыкальной школы по классу скрипки при московской консерватории.
Из-за безумного увлечения общением со своим духовным отцом Сергием, усердных молитв и длительного весеннего поста, семнадцатилетняя Ирэночка настолько подорвала свои силы, что провалила выпускной экзамен по сольфеджио, и карьера скрипачки для неё была утрачена навсегда. Но Ирэночка, с присущим юности оптимизмом, решила, что такой поворот судьбы для неё, быть может, и к лучшему. Верная увещеваниям отца Сергия и других духовных наставниц в лице завсегдатаев одного из самых престижных в Москве приходов, Ирэна твёрдо решила для себя уйти в монастырь.
К счастью, она догадалась сообщить о своих намерениях маме - самому близкому для Ирэночки человеку (после отца Сергия, разумеется). Мама, вопреки её ожиданиям, поднялась на дыбы, наняла с десяток лучших репетиторов, которые за достаточно короткий срок обеспечили дочурке получение золотой медали в самой обыкновенной специализированной школе с углублённым изучением английского языка.
Усмотрев в получении золотой медали неотвратимую перспективу своего поступления в МГИМО, на филфак МГУ или в какой-нибудь ещё более страшный вуз, фабрикующий дипломированных невест для заинтересованных в этом особ, Ирэна уже почти решилась на побег.
Но случай спас её от столь необдуманного шага. В воскресенье к ним в гости заглянула мамина подруга - Марианна Витольдовна, жена известного кинорежиссёра, дочь не менее известного киносценариста, внучка дирижёра ГАБТа. С ней вместе посетил Шеферов прыщавый 18-и летний отпрыск кинематографической четы - Альберт, друг детства Ирэны.
Альбертик с малых лет радовал родителей отличными успехами в изучении иностранных языков и другими, как им казалось, дарованиями, которых у него, по большому счёту, и в помине не было.
Маленький, худой, некрасивый, похожий на кролика, Бертик (так его называли обе мамаши) не возбуждал в Ирэне совершенно никакого интереса, как мужчина. С Бертиком можно было легко болтать обо всём, иногда он даже аккомпонировал ей на старом расстроенном рояле, когда Ирэна, по просьбе маменьки, своим высоким сопрано исполняла романсы для увеселения гостей.
Марианна Витольдовна тешила себя надеждой, используя обширные связи известного мужа, пристроить сына в какой-нибудь престижный вуз с перспективой дипломатической или другой деятельности на благо государства.
Однако Бертик проявил неслыханное непослушание - год назад он самостоятельно, в тайне от вездесущей мамаши, поступил на факультет истории и политологии новообразованного на базе занюханного институтика университета. Предводительствуемый известным на всю страну ректором, университет тут же начал развиваться, захватывая новые территории, открывая престижные специальности, набирая студентов на коммерческую форму обучения. Такое начало сулило неплохие перспективы, и родители Бертика постепенно успокоились.
Теперь Бертик ходил гоголем, изображая из себя учёного мужа, гордо взирал на Ирэну, которой только предстояла процедура вступительных экзаменов в вуз. Он щедро раздаривал советы, необходимые каждому абитуриенту, и взахлёб рассказывал всем о Викентии Петровиче - своём декане и (в перспективе) научном руководителе.
По словам Бертика, Викентий Петрович являл собою светило возрождающейся русской науки. Петровичу ещё не было сорока, а он уже защитил докторскую диссертацию, вот-вот ему должны были присвоить звание профессора. Гениальный учёный совмещал пост заведующего кафедрой и декана факультета, любил своих студентов, как родных детей, дневал и ночевал в университете, искренне болея душой за судьбу своего дела и судьбу исторической науки.
Ирэна слушала речи Альбертика, раскрыв свой очаровательный, полудетский ротик. Забывая прихлёбывать чай из изящной фарфоровой чашки, во все глаза она смотрела на счастливого студента такого замечательного преподавателя. Ирэна уже влюбилась в Викентия Петровича, сама не отдавая себе в том отчёта. Она уже хотела во что бы то ни стало поступить именно в этот вуз, чтобы быть с ним рядом, чтобы самой каждый день видеть этого идеального человека, ходить с ним по одним коридорам, вдыхать один и тот же воздух, слышать его голос.
И в июне она подала документы в этот волшебный вуз, не взирая на недовольно насупившуюся физиономию маменьки, которая не разговаривала с ней на протяжении всех вступительных экзаменов. Только увидев фамилию Шефер в списках новоиспечённых студентов и побывав на помпезно обставленной церемонии выдачи студенческих билетов, мамаша, как и родители Бертика, несколько отошла.
Отец Ирэны, с которым мать уже почти десять лет была в разводе, вырвавшись из вихря захвативших его заграничных командировок, иногда случайно заглядывал в страну, звонил в обставленную, словно домик куклы Барби, квартирку бывшей супруги, осведомлялся об успехах любимой дочуры. Весть о поступлении Ирэночки в какой-то безызвестный университетишко, повергла его в шок. Но, услышав фамилию ректора, он уверил почти рыдавшую мамашу в том, что из этого, безусловно, будет толк. И та успокоилась окончательно.
Полузаграничный папа Ирэночки вскоре погиб в автомобильной катастрофе, но посеянная им в душе мамы уверенность в великом будущем её единственного чада, осталась.
Ещё не утратившая привлекательности, чрезвычайно ухоженная, но уже заметно стареющая дама - Луиза Львовна, мамаша Ирэны, вполне отдавала себе отчёт в том, что девочку необходимо как можно скорее удачно пристроить замуж. Сама она, благодаря всё более с годами сужающемуся кругу друзей семьи, а по большей части, своих личных друзей, сумела создать относительное материальное благополучие вокруг Ирэночки. Она готова была тряхнуть стариной и несколько расширить круг добровольных спонсоров, но с годами делать это становилось всё труднее. С годами накапливаемое раздражение по отношению к витающей в облаках высокой науки дочке стало прорываться наружу.
С первого курса, стараниями Бертика, влюблённая в своего декана студентка, и слышать не хотела о замужестве. Ещё бы! Викентий Петрович был так обворожителен, он так отличался от навязываемых маменькой годами стереотипов настоящих женихов с тугими карманами, каждому из которых было не меньше лет, чем её почившему папе, что Ирэночке иногда хотелось съесть своего кумира. Она млела, сидя, по обыкновению, в первом ряду на его лекциях, внимая неподражаемому красноречию новоиспечённого профессора. Ирэна наслаждалась безупречным внешним видом этого более походящего на женщину в своём ненавязчивом кокетстве, вечно молодого и подтянутого учёного мужа. На неё он действовал, словно удав, манящий к себе в пасть неопытного кролика, обволакивая его магией своего остроумия и интеллекта.
Вереница ходящих за Ирэной по пятам ухажёров из числа студентов политологического отделения, так же была Ирэночке (о, пардон, Ирэне Владиленовне) совершенно безразлична.
Да, Ирэночка постепенно, уже ко второму курсу, превратилась в Ирэну Владиленовну, ибо только до такого обращения к ней снисходил предмет её обожания. Пойдя на поводу у любимого преподавателя, мальчики-студенты так же важно величали едва достигшую возраста девятнадцати лет Ирэну по имени-отчеству. Постепенно это обращение закрепилось, как кличка, и иначе обращались к ней в глаза только самые избранные подруги, которых было немного, мама и Бертик.
За весь период её обучения в университете в качестве студентки, Петрович, без присущей ему тонкой иронии, часто оскорблявшей людей, столкнувшихся с ним впервые, не сказал Ирэне Владиленовне и двух слов. Он словно не замечал её среди своих любимых мальчиков, несмотря на то, что честолюбивая студентка из кожи лезла вон, чтобы привлечь к себе его внимание, как к женщине.
Здесь стоит сказать, что Ирэна Владиленовна и в ранней молодости была очень эффектной барышней, а с годами её красота приобретала всё более вопиющие черты. Греческая, еврейская и южно-русская кровь, смешавшись в её нежно-голубых венах, придавала всему облику Ирэны Владиленовны загадочность роковой брюнетки. Её излишне декольтированные, со вкусом подобранные наряды и яркая, но дорогая, косметика, выдавали в ней незаурядный темперамент, а взгляд тёмных миндалевидных греческих глаз на безупречно белокожем личике мог прожечь насквозь любого женоненавистника, навсегда сделав его рабом этой красоты.
Не заметить такую девушку мог разве слепой да ещё Викентий Петрович, раздаривающий как дань вежливости ни о чём не говорящие комплименты другим студенткам и аспиранткам своего факультета, которых он словно нарочно подбирал, сидя в приёмной комиссии, по принципу чем страшнее, тем умнее.
Ирэна Владиленовна не могла смириться с таким отношением. С детства она считала себя барышней неглупой. Ради того, чтобы получить один взгляд, одно слово одобрения своей деятельности из уст обожаемого Петровича, Ирэна Владиленовна достигла больших успехов в учёбе. Она постоянно выступала на всех научных семинарах, посещала все спецкурсы, глотала, днями просиживая в Ленинке, многочисленные тома научных трактатов, делала переводы, писала, совершенно неинтересные и ненужные лично ей, доклады и статьи.
На момент работы над дипломным сочинением в её активе уже значилось с десяток разнообразных публикаций в серьёзных научных изданиях, участий в межвузовских конференциях и семинарах по проблемам, которые должны были непосредственно соприкасаться с научными интересами Петровича. Но тот оставался глух и нем.
За эти годы Петрович очень изменился: он более не заигрывал со студентами в перерывах между лекциями, всё чаще отказывался от разговоров с глазу на глаз вне своего кабинета. Когда-то демократичный и простой в общении декан, отгородился от всех верным и послушным только ему, словно Цербер у ворот преисподней, мальчиком-секретарём (!) и делал карьеру, изо всех сил стараясь попасть в ректорское, или, хотя бы, для начала, в проректорское кресло.
Про него ходили гадкие слухи. Одни говорили, всерьёз намекая на его не вполне традиционную сексуальную ориентацию, что у него теперь новый друг, имеющий на него негативное влияние. Другие посмеивались над его честолюбивыми устремлениями, заранее уверяя всех и себя, что проректорского кресла ему не видать, как своих ушей. С факультета Петровича, сначала по одному, потом группами, начал разбегаться преподавательский состав. Уходили талантливые, любимые студентами, и любившие своё дело люди, недавние соратники Петровича в борьбе за престиж его факультета.
Но моложавый и энергичный в свои неполные сорок пять лет декан не унывал. Он набрал новых, верных себе людей, приманив их более высокой зарплатой. Он мог себе это позволить, так как на его факультете за последние годы обучалось достаточно много студентов на коммерческой основе. С согласия ректора, он отделил свой факультет в отдельный институт в рамках университета и решил, что теперь он на своём месте - царь и Бог.
Все эти небезынтересные события совпали по времени с работой Ирэны Владиленовны над её гениальным дипломным сочинением. Викентий Петрович согласился быть научным руководителем талантливой студентки, но с тем расчётом, чтобы она написала диплом сама, а он получил бы только лавры на защите, не приложив к этому никаких усилий. Тем не менее, Ирэна Владиленовна считала согласие небожителя своей огромной победой.
С присущей ей, до сей поры нерастраченной ни на какие другие удовольствия энергией, студентка взялась за дело. Ей казалось, что вот теперь-то всё и должно решиться: если Петровичу понравится её работа, он возьмёт её в аспирантуру и ещё три года она будет с ним неразлучна.
Ирэна Владиленовна по-прежнему, как в детстве, смотрела на предмет своего обожания, не снимая розовых очков. Все слухи о его похождениях считала клеветой жалких завистников, а на грязные внутриуниверситетские интрижки, неизменным действующим лицом которых всё чаще и чаще становился её любимый профессор, не обращала внимания. Даже слова Бертика, за последние годы значительно разочаровавшегося в своём кумире, не могли посеять в чистой душе Ирэны и тени сомнения в безупречности Петровича.
Её некогда довольно близкие отношения с Бертиком в последнее время практически сошли на нет. Бертик вырос, но стал ещё более безобразен - его кроличьи зубы и короткая верхняя губа теперь, на фоне греческого профиля и благородных седин Петровича, казались ещё более смешными, чем раньше. Щуплое, амёбоподобное, довольно неуклюжее тельце, не шло ни в какое сравнение с точёной, словно из мрамора вырезанной, фигурой греческого бога, которой природа наградила профессора.
А как только Бертик открывал рот, чтобы сказать что-то, на его взгляд, чрезвычайно умное, Ирэна Владиленовна испытывала ни с чем несравнимое доселе желание, едко высмеять, уничтожить, утопить этого мыслителя в потоке его же заумно выстроенных фраз. Она давно переросла Бертика и всё, что было с ним связано. Всё, кроме Петровича. О нём ей хотелось говорить, хотелось говорить именно с Бертиком, как с человеком, очарованным, подобно ей самой, необыкновенным обаянием любимого преподавателя.
Потому Ирэна терпела возле себя это амёбоподобное существо, ходила с Бертиком в театры, позволяла провожать домой, поила чаем из фарфоровых чашек и предавалась своим мечтам.
Однажды, возвращаясь вечером из театра, они с Бертиком застряли в лифте. Ирэна Владиленовна увидела на лице своего провожатого такой неподдельный ужас, что ей самой стало страшно. Неужели он подумал, что такой девушке, как Ирэна, сейчас придёт в голову наброситься на его тщедушное тельце в полутёмной кабине разрисованного на все лады лифта, придушить своим бюстом и лишить Бертика его несомненной девственности?
Бертик, желая вырваться из замкнутого пространства, лихорадочно жал на кнопки, тоненькими, словно верёвочки, лишёнными мускулов ручонками, делал безуспешные попытки раздвинуть двери лифта. К счастью, его мучения длились не долго. Лифт поехал вверх, и они оба облегчённо вздохнули.
Клаустрофобия, - выдавил из себя, потрясённый до глубины души столь незначительным происшествием, Бертик. - Боязнь замкнутого пространства.
Ирэна сделала вид, что поверила.
Больше они в лифте вдвоём не ездили.
Ещё раз Ирэна Владиленовна стала свидетельницей столь же необъяснимого ужаса в глазах Бертика, когда они, держась, по детской привычке, за руки, шли по университетскому коридору. Совершенно неожиданно из двери своего кабинета вышел Петрович. Стоя на пороге, он отдавал распоряжения секретарю, даже не глядя в их сторону, но Бертик уже вырвал свою в миг запотевшую ручонку из прохладных пальцев своей спутницы, отскочил в сторону и прошипел: Держи дистанцию!
После чего, Бертик, как ни в чём ни бывало, любезно поздоровался с Петровичем, обнажив в широкой улыбке крупные кроличьи зубы. Петрович тоже улыбнулся, отечески потрепал Бертика по плечу, поцеловал в щёку, и, не удостоив Ирэну Владиленовну даже взглядом, проследовал дальше.
Этот случай заставил нашу героиню призадуматься. Она долго пытала Бертика, расставляя на его пути самые замысловатые интеллектуальные ловушки, но тот умело, как стреляный заяц, их обходил или весело отшучивался. Так ей ничего узнать и не удалось.
Ситуацию прояснил один из неудачливых, но особенно настойчивых, ухажёров Ирэны аспирант-историк Володя. Истеричный, с вечной сексуальной озабоченностью во взгляде маленьких сальных глаз, Володя поведал ей под большим секретом то, что было давно известно всему университету. Да, предмет её обожания женщинами совершенно не интересовался! Свои гомосексуальные наклонности он почти не скрывал, их видели или замечали все, кроме по уши влюблённой Ирэны Владиленовны. Любовь, как известно, слепа.
По дороге от университета к метро Володя долго посвящал Ирэну в яко бы известные ему до мелочей подробности похождений её кумира. Упомянул, между прочим, что сейчас у Петровича сменился фаворит - Бертик близок к отставке. А на червёртом курсе учится его новая пассия - некий Владик Баронс, сирота, которого Викентий вытащил из Риги, принял как родного и чуть ли не поселил в своей квартире.
Ирэна Владиленовна смутно припоминала, что неоднократно видела любимого профессора в компании миловидного, беленького, розовощёкого, словно сладенький фруктовый зефирчик, прекрасно сложенного мальчика. Широко открыв небесно-голубые, обрамлённые тёмными ресницами глаза, мальчик смотрел в рот предмету её обожания, внимая каждому его слову.
Однажды Ирэна случайно видела, как они стояли в полутёмном коридоре, возле туалетной комнаты. Петрович, с присущим ему изяществом, обнимал за талию стройного юношу и что-то отечески-наставительно вещал ему почти на ухо. При этом пальцы его нервной белой руки опускались ниже и ниже, пока не остановились на упругих ягодицах воспитанника. Мальчик даже не сделал попытки ему помешать.
Эта сцена так живо пронеслась перед глазами Ирэны Владиленовны, что она и сама не заметила, как всепоглощающая ревность охватила её существо, щёки запылали, сердце стало падать куда-то вниз, и инстинктивно, желая найти опору, она покачнулась в сторону Володи. Тот, словно только того и ждал, услужливо подставил свою руку, ловко приобнял Ирэну Владиленовну, как бы желая уберечь её от падения, и незаметно коснулся своей неровно выбритой щекой пышных волос девушки.
Если бы вся эта сцена происходила в каком-нибудь более укромном месте, чем вестибюль метро, Володя, пользуясь случаем, имел все шансы продвинуться на пути своих безрезультатных ухаживаний хотя бы до лёгкого поцелуя. Но, увы! Ирэна Владиленовна очень быстро пришла в себя и оттолкнула незадачливого ухажёра, наотрез отвергнув его стремление проводить её до дома.
Володя ещё долго бухтел о том, что в таком состоянии она не может идти одна, что он её всё равно будет идти рядом, ползти, следовать по пятам из соображений её личной безопасности, потому что не простит себе никогда, если с ней что-нибудь случится.
Ирэна Владиленовна, вопреки ожиданиям Володи, не оценила искреннего порыва новоиспечённого телохранителя. Она, не говоря ни слова, быстро вскочила в вагон метро. Двери тут же закрылись, а Володя остался на платформе, искренне не понимая, что он сказал или сделал такого, что настолько энергичная девушка едва не хлопнулась в обморок на его руках?..
Когда Ирэна Владиленовна перешагнула порог своей кукольной квартирки, она едва оправилась от потрясшего её разочарования.
Луиза Львовна, к счастью, болтала по телефону, а потому ничего странного в поведении дочери не заметила. Но ей Ирэна и не хотела ничего говорить. Ей был нужен человек, который смог бы спокойно выслушать, понять и дать совет в данной ситуации, а не предаваться истерике и кричать о необходимости скропостижного замужества.
Такого человека в окружении Ирэны не было. Ни одной из подруг она бы никогда не решилась поведать свою тайну, ставшую, правда, давно уже секретом пыли шинели для всех в университете, кроме неё. Да и мнение подруг о Петровиче и его сексуальных предпочтениях было ей известно.
Внезапно она вспомнила об отце Сергии, её духовном наставнике во времена музыкальной юности, которого она не видела уже более двух лет. Он оставил, в силу одному ему известных обстоятельств, престижный приход в центре Москвы и теперь обретался на окраине, в одной из новых церквушек, выстроенных на деньги верующих. Ирэна решила ехать к священнику, несмотря на то, что день близился к концу, а путь ей предстоял неблизкий.
Она застала отца Сергия уже у выхода из храма. Это был мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, с высоко посаженной красивой головой, не растерявшим юношеского благообразия лицом и добрыми усталыми глазами. Его приятный окающий говорок выдавал в нём жителя Поволжья, обстоятельная речь всегда действовала на Ирэну успокаивающе.
Она бросилась к старому другу, едва не наступив на его длинную, полностью закрывавшую обувь, рясу. Приникнув к его руке, Ирэна, как заблудшая грешница, стала просить исповедать её, осыпая тяжёлую, пахнущую ладаном, кисть священника поцелуями.
Отец Сергий сразу узнал её, ласково потрепал по щеке, но исповедывать отказался - дескать, поздно уже, храм закрывается, матушка дома заждалась совсем. Но Ирэна настаивала.
Хорошо, - сдался священник. - Я вижу, исповедь тебе необходима. Пойдём, поговорим, дитя моё.
Он провёл Ирэну в каморку церковного сторожа, предварительно шепнув хозяину, чтобы он подал чаю и исчез на некоторое время. Сторожу выслушивать такие просьбы, очевидно, было не в первой. Он принёс горячий чайник, вышел на улицу и за время их двухчасовой беседы ничем не напомнил о своём существовании.
Ирэна Владиленовна рассказала отцу Сергию всю свою историю, не утаив ни одного из своих чувств или побуждений, ни одной из своих греховных мыслей, преследовавших её на протяжении последних лет безрезультатной охоты за Петровичем. Она была прекрасна в своих откровениях - чёрный платок, уродливо закрывавший её великолепные волосы, упал на плечи, щёки зарделись восхитительным румянцем, глаза блестели возбуждённо, губы начали пересыхать. Она отхлебнула чаю, взглянула на отца Сергия. Тот сидел, мрачнее тучи, перебирал в руках простенькие чётки, казалось, внимательно слушал.
Когда она закончила свой рассказ, он ещё долго молчал, словно подбирая слова для утешения, но не нашёл их. Его обычно добрые, в лучистых морщинках глаза, теперь источали великий гнев, едва сдерживаемые эмоции готовы были захлестнуть священника, вырвать из его уст площадную брань и крик негодования. Но он сдержался.
Дитя моё, - начал он свои наставления в обычном стиле, - я человек старый, я жизнь свою уже почти прожил. Мне лестно, что ты ищешь совета у друга, слова которого теперь для тебя ничего не значат...
Она хотела возразить, но отец Сергий метнул в её сторону полный суровости взгляд и продолжал:
Я сейчас говорю с тобой не как священник, не как духовный наставник. Я говорю с тобой как человек, как давний друг твоего погибшего отца и... друг твоей ныне здравствующей матери. Я говорю с тобой, как пожилой человек, который много грешил в жизни. Да, дитя моё - я грешил! К греху плотскому присовокуплялся грех гордыни и честолюбия. Теперь я жалею об этом. Но я не о том хотел сказать...
Он покашлял, сделал глоток из давно остывшей чайной чашки и внезапно спросил, глядя Ирэне прямо в глаза:
Разве этому я учил тебя долгие годы, девочка? Разве ненавистью и постыдными мыслями я питал твою душу? Разве такую любовь я хотел поселить в твоём сердце? Молчи! Ты презрела всё, чему я наставлял тебя. И не ты одна... Неделю назад ко мне приходил Альберт. Он рыдал у меня на руках в этой сторожке, будучи не в силах рассказать мне то, что ты с такой лёгкостью только что обрушила на мою седую голову. Он каялся и плакал, совершенно искренний в своём стремлении порвать с этой грязью и встать на путь, достойный мужчины и уважающего себя человека. Он поведал мне такие подробности, от которых кровь моя, кровь мужчины, и поверь мне, довольно опытного человека, стыла в жилах. Вы связались с Дьяволом, дети мои. Он погубит вас, если вы будете слабы. Я не могу, не имею права нарушить тайну исповеди, иначе бы давно рассказал обо всём вашим родителям...
Ирэна отшатнулась в испуге. Где-то под рясой батюшки запищал сотовый телефон. Он вытащил трубку, сказал несколько ласковых слов своей матушке, заждавшейся его к ужину, и засобирался домой.
Точка зрения священника была для неё ясна. Более того, ей сразу стали ясны все странности в поведении Бертика. Ирэна поразилась собственной слепоте и новому для неё чувству почти физического отвращения к недавнему другу детства. Ревности к нему у неё не было. Чего стоит отставленный, но не вполне отпущенный любовник, когда на горизонте маячит более серьёзное увлечение её чуть поблекшего после слов отца Сергия кумира - красавчик Баронс, с которым не так-то просто смириться?
Сохраняя полное молчание, священник довёз её до дома на своей видавшей виды Волге, передал благословление её матушке и уже хотел уехать. Но Ирэна почти закричала, нарушив вечернюю тишину уже засыпавшего двора: Я люблю его, батюшка, люблю! Даже после всего, что Вы мне сказали, я люблю его ещё больше! Простите меня, но я не могу, я не в силах сама с этим справиться! Помогите!
Отец Сергий тяжело вздохнул, взял её крепко за руку, притянул к себе, размашисто перекрестил и сказал: Бог простит тебе, если так. Я прощу тебе, если так. Но сама себе этого ты не простишь, девочка! И помогать не стану. Не могу. Прости.
Она выкарабкалась из машины, поцеловала в последний раз руку батюшки и побежала домой - писать диплом в тайной надежде заполучить если не тело, то хотя бы душу своего возлюбленного.
В середине июня, перед самой защитой, Ирэна Владиленовна узнала от мамы, что Бертик пытался покончить с собой - разрезал себе вены в ванной. Родители были на даче. Его спасла случайно пришедшая на час раньше новая домработница. Девушка успела вызвать скорую и теперь, по просьбе мамы Бертика, навещает его в психиатрической клинике, куда помещают всех неудачливых самоубийц.
Ирэна тут же, отбросив все дела, купила цветы, конфеты и два килограмма апельсинов. Она мчалась к Бертику, забыв в порыве благородной жалости всё, что некогда отвращало её от этого заигравшегося мальчика. Она хотела утешить его, прижав к груди, словно любящая мать. Она знала, что именно этого Бертику всегда не хватало в жизни. Именно на отцовские ласки Петровича купился маленький Бертик, брошенный с раннего детства своими чрезвычайно занятыми кинематографическими родителями на попечение нянек и домработниц.
Ей было жаль Бертика, она готова была целовать незатянувшиеся раны на его тоненьких запястьях, припадая к ним, словно к язвам Спасителя, пострадавшего за людей.
Но этот благородный порыв Ирэны Владиленовны тут же прошёл, как только она переступила порог психиатрической клиники. На лавочке окружённого высоченным забором зелёного скверика, который служил местом для свидания больных с посетителями, она увидела Бертика. Он был не один. Рядом с ним сидела та самая молоденькая домработница.
Ирэна опознала её сразу. Весь вид девицы говорил о полном отсутствии каких-либо, хотя бы самых простейших, извилин в её незамутнённом размышлениями мозгу. Кожаная мини-юбка не закрывала ничего, что могло бы показаться нескромным демонстрировать всему миру уважающей себя девушке. Ярко-алая губная помада была размазана по всему её незамысловатому веснушчатому лицу и шее. Полустёртые следы недавних поцелуев явно просматривались так же на губах и покрытых юношеским пушком щеках глупо улыбавшегося Бертика. Эта глупая счастливая улыбка так и не сошла с его лица, когда при появлении подруги детства, Бертик стыдливо запахнул полы своего махрового халатика и вежливо привстал навстречу Ирэне Владиленовне.
Да, она мчалась через весь город к маленькому Бертику, а встретила на этой лавочке, судя по всему, уже не мальчика, но мужа. Более Ирэне здесь делать было нечего. Место возле новоиспечённого мужчины крепко держала в своих пухленьких ручонках его спасительница, ни за какие коврижки теперь не подпустившая бы к Бертику даже родную мать.
Как всё просто! - подумала Ирэна, трясясь на обратном пути в полупустом троллейбусе, увозящем её от Бертика и его новой жизни. - Может, мне тоже стоит попробовать? Может, я не так слаба, как кажется?..
Но она тут же прогнала от себя эту пагубную мысль, вспомнив о предстоящей через два дня защите диплома. Сердце её радостно забилось. После завтра она увидит Петровича! Может быть, он оправдает её надежды, похвалит диплом и...
Нет, волшебное слово аспирантура не давало ей покоя всё оставшееся время до защиты. Она повторяла его на разные лады, как неизбежность. Она уже любила это слово, как связующую нить между собой и любимым научным руководителем. Она уже предвкушала их научные беседы в закрытом кабинете или у неё дома, в интимной обстановке, под тихий шорох осеннего дождя за окном...
Аспиранткой она могла себе позволить на равных общаться с профессором, ходить на все заседания кафедры и совета института, участвовать во всех аспирантских семинарах под руководством Петровича, сотрудничать с ним в качестве преподавателя в университете.
Защита её, как того и следовало ожидать, прошла на ура. Ирэна Владиленовна была на вершине блаженства. Масса восторженных отзывов, рекомендаций к публикации всего текста дипломной работы, предложения поступать в аспирантуру МГУ, РАН, ГУАН вскружили ей голову.
Только Петрович сидел, вопреки обыкновению, мрачный и отмалчивался, предоставляя своим коллегам рассыпаться в комплиментах и петь дифирамбы Ирэне Владиленовне и её гениальному творению.
Дипломантка искренне не понимала, что происходит. После церемонии оглашения оценок, получив самый высокий балл, она решилась подойти к своему научному руководителю и поинтересоваться его мнением.
Петрович внезапно вышел из состояния глубокой задумчивости, галантно взял Ирэну Владиленовну под руку и удалился с ней к себе в кабинет, объяснив всем присутствовавшим при их разговоре студентам и преподавателям, что он их покидает ради конфиденциальной беседы с этой молодой особой.
Такое начало сулило самые обнадёживающие перспективы. Ничего не подозревающая дипломантка проследовала за своим учителем в кабинет, где уселась в предложенное им кожаное кресло, и вся обратилась в слух.
Но Петрович не спешил приступать к экзекуции. Старательно растягивая удовольствие, он запер дверь, закурил сигарету, долго искал пепельницу, но, не найдя её, уселся на подоконник, придвинул поближе к себе цветочный горшок, несколько раз нервно стряхнул в него пепел.
Ирина... Гм... Ирэна... э-э-э... Владиленовна,- начал он, непривычно растягивая слова и попыхивая стремительно таявшей сигаретой буквально в лицо своей собеседнице. - Видите ли, дорогая... Вас интересовало моё мнение о вашем произведении, насколько я мог понять из вашей удивительно бессвязной фразы, не так ли?
Ирэна заволновалась. Тон Петровича становился всё более уничтожающе-ироничным. Он подбирал слова так, словно у него во рту, вместо языка, сидит озлобленный колючий ёж, который безошибочно угадывает, как и куда побольнее можно уколоть собеседницу, чтобы доставить ей наибольшие мучения и навсегда излечить от ещё теплившихся надежд и иллюзий.
Смысл его получасовых наставлений, выполненных в самых ярких и волшебных красках беспощадно-вежливого красноречия, сводился к тому, что дипломная работа Ирэны Владиленовны разочаровала её научного руководителя до глубины души.
Все эти дифирамбы и похвалы, обрушенные на голову вчерашней студентки недалёкими, на взгляд Петровича, членами, так сказать, комиссии, гроша ломаного не стоят. Он ожидал от своей дипломницы большего, а она не оправдала его надежд.
Горькое разочарование отразилось на его ни на минуту не потерявшем серьёзного выражения лице. Петрович курил уже третью сигарету, сотрясал воздух проклятиями, готовый покатиться в истерике на пол, но не делал этого. В конце своей пламенной речи оратор совершенно спокойно заявил, что руководить Ирэной Владиленовной в её дальнейших научных изысканиях он не имеет никакого желания. Он так же добавил, что ноги её не будет у него на кафедре и в институте в качестве аспирантки, и что он будет очень счастлив, если она проявит свою незаурядную энергию на более подходящем для женщины поприще - выйдет замуж и займётся домашним хозяйством, мужу в облегчение, науке - в утешение.
Закончив на этом свой блистательный монолог, Петрович услужливо распахнул перед несостоявшейся аспиранткой двери своего кабинета, и столь же услужливо запер их, как только Ирэна Владиленовна оказалась в коридоре.
Когда она брела домой, отрешённая от всего, готовая ко всему, не зная, как она посмотрит в глаза ожидавшей её с триумфом Луизе Львовне, Ирэна внезапно подумала, что её диплом, действительно, оставляет желать лучшего. Она села на лавочку в замусоренном сквере, вынула из сумки своё довольно упитанное сочинение и стала читать.
Перелистывая страницы диплома, всё более убеждаясь в справедливости слов Петровича и некомпетентности высокой комиссии, Ирэна просидела до вечера. Когда начали сгущаться сумерки, она заторопилась домой - не хотела расстраивать маму. И вечером должны были быть гости...
Ирэна пожаловала в самый разгар веселья. Вокруг большого круглого стола в гостиной сидели мамины друзья в полном составе. Ещё на пороге, открывая дверь своим ключом, Ирэна услышала звонкий голос Марианны Витольдовны - мамы Бертика, которая в самых невыгодных для сына выражениях описывала его избранницу-домработницу, раздувая до неимоверных размеров её недостатки и приуменьшая неоспоримые достоинства. Её явно устраивало то обстоятельство, что сынок более не помышляет лезть в петлю, прыгать с десятого этажа или травиться снотворным. Но его возможный брак с этой девицей, как именовала её не в меру сердобольная мамаша, лишал Мариану Витольдовну возможности породниться с семейством Шефер, а Ирэночку - послушного, воспитанного мужа из хорошей семьи. Одна капля свежей плебейской крови грозила испортить целую бочку выдержанного веками благородного ультрамарина, наполняющего вены их рафинированного семейства. Этого спокойно пережить Марианна Витольдовна не могла...
Заметив, наконец, явление виновницы торжества, гости Луизы Львовны приумолкли и все обратились в слух. Ирэна Владиленовна быстро овладела собой, растянув губки в очаровательной улыбке. Она молниеносно запаковала свою прелестную мордашку в непробиваемую маску, которую всякий раз доставала на людях, чтобы скрыть то, о чём они не должны догадаться и что каждому из них, по большому счёту, не интересно.
Ирэна Владиленовна знала, что именно хотят услышать от неё в данный момент маменька и её гости, поэтому не замедлила удовлетворить их любопытство. Она подробно рассказала о своём триумфе, ни словом не упомянув о последовавшим за ним разговоре с Петровичем.
Гости радостно зашумели, потянулись к бокалам, дабы произнести тост за новоиспечённого дипломированного специалиста. Веселье шло своим чередом.
Раскланиваясь со знакомыми, Ирэна Владиленовна остановила свой взгляд на лице несколько располневшего, но всё ещё не утратившего былой солидной привлекательности мужчины лет пятидесяти. Она могла поклясться, что раньше никогда не видела этого человека в компании своей матери и вообще в их доме. Он сидел на самом почётном месте, во главе стола, по левую руку от Луизы Львовны и со скучающим видом теребил в пальцах рыхлой белой руки край открахмаленной салфетки.
"Очередной ...жених!"- пронеслось в мозгу догадливой девушки и она, только им двоим понятным, укоризненным взглядом открыла "огонь на поражение" в адрес своей доброжелательной маменьки.
Луиза Львовна, не в силах противостоять её натиску, засуетилась более, чем того допускали приличия:
"А это, - она даже вскочила с места, готовая облизать незнакомого гостя с ног до головы, - это вот, Ирэночка, познакомься - Сергей Сергеевич. Мой бывший сослуживец. Очень интересный человек..."
Сергей Сергеевич оторвал на несколько сантиметров от стула своё грузное тело, поклонился, показав тройной подбородок и уже значительно продвинувшуюся со лба к затылку лысину.
Где новопредставленный гость мог сослужительствовать с Луизой Львовной, Ирэна понять не могла, да и не хотела. Ей это было неинтересно. Настроение в миг испортилось: она знала, чем заканчиваются все эти встречи с "интересными" людьми. Сейчас происходят ненавязчивые "смотрины". Когда гости разойдутся, Сергей Сергеевич задержится поболтать с маменькой и Ирэночкой. Потом маменька отлучится под каким-либо предлогом, а Сергей Сергеевич изложит свои намерения...
Этот сценарий Ирэне Владиленовне был знаком с первого курса университета. Уже пять лет Луиза Львовна где-то добывала для взрослеющей дочки "подходящих" женихов, приводила их в дом под видом своих гостей, знакомила с Ирэной. Как правило, все её начинания заканчивались скандалом со стороны дочери и истерикой со стороны в очередной раз потерпевшей фиаско в своей нелёгкой борьбе мамаши.
Но Луиза Львовна не унывала. "Женихи" всё сыпались и сыпались. Благодаря с годами только набирающей силу красоте дочери, их поток был неиссякаем. Некоторые из претендентов на руку Ирэны Владиленовны задерживались в тесном семейном кругу Шеферов в качестве личных "друзей" мамаши. Но не более!
С годами таковых становилось всё меньше. Маменька, как всякая стареющая женщина, завидовала красоте и молодости своей 23-х летней дочери. Однако более всего Луизу Львовну раздражало, что это сокровище лежит нетронутым, на поддержание его "товарного вида" уходит масса денег, а Ирэночка (как подсказывало ей материнское сердце) несчастна в своём одиночестве.
Увы, самые любящие матери, искренне желающие счастья своим дочерям, иногда и не подозревают, какие травмы они наносят своим вмешательством, на какие муки обрекают едва начавшие жить чистые и неопытные создания!
Именно это и происходило в течение последних пяти лет с Ирэной Владиленовной. Именно такой ад из самых лучших побуждений был создан стараниями мамы в их уютной квартирке. Выносить его и дальше у Ирэны просто не было сил.
В тот вечер, после пережитых волнений, ей хотелось забиться в свою комнату, лечь в постель и уснуть. Ирэна очень устала от событий. Их было слишком много.
Гости начали расходиться в десятом часу. Ирэна провожала всех, стоя в дверях, чмокалась с женщинами в щёчки, мужчинам подавала руку для поцелуев.
Сергей Сергеевич, не замечая особого внимания к своей персоне, тоже стал прощаться. Луиза Львовна вполне искренне уговаривала его посидеть ещё. Он о чём-то пошептался с ней в дверях, и уже, казалось, готов был вернуться в комнату, но внезапный телефонный звонок оторвал Луизу Львовну от её добычи.
Незнакомый мужской голос просил к телефону Ирэну Владиленовну. Удивлённая мама сунула дочери трубку, кинулась к потенциальному жениху, но время было упущено.
Сергей Сергеевич поцеловал ручку Луизе Львовне, раскланялся с прилипшей к телефону Ирэной, и сунув в руку маменьке какую-то карточку, скропостижно удалился.
Когда за ним закрылась дверь, несколько озадаченная таким поворотом событий, Луиза Львовна даже не обратила внимания, что Ирэны уже нет в прихожей. Дочь перебралась в комнату. Волоча за собой шнур от аппарата, она расхаживала из угла в угол, молча слушала своего телефонного собеседника, и давала чёткие, краткие, но, по-видимому, исчерпывающие ответы. Такой серьёзной научной дамой Ирэна ещё никогда не представала перед взором Луизы Львовны. Мама поняла, что случилось что-то важное, и вся обратилась в слух. Но Ирэночка скоро распрощалась, повесила трубку и, как ни в чём ни бывало, занялась уборкой посуды.
Кто это был? - забыв о своём фиаско со сватовством, спросила сгорающая от любопытства мамаша.
Так, заведующий кафедрой исторического факультета нашего университета. Алексей Иванович Безносов, - словно нехотя ответила Ирэна. - Зовёт к себе в аспирантуру.
А как же Викентий Петрович? - не унималась мать. - Почему ты его сегодня не пригласила к нам? Я же просила тебя познакомить нас!
И Ирэна, не в силах дальше скрывать своего горя, рассказала маме всю правду об обстоятельствах своей защиты и реакции Петровича. Под конец её повествования на глазах девушки блестели слёзы.
К удивлению дочери, мама оценила ситуацию по-своему. Она успокоила Ирэну, заявив, что её диплом не так уж плох, а Петрович, очевидно, имел причины, чтобы не брать её к себе на кафедру, к качеству дипломной работы отношения не имеющие. Луиза Львовна посоветовала Ирэне идти в аспирантуру на другую кафедру, приобрести там сильных покровителей, если они так в ней заинтересованы, что сами звонят домой. Теперь Ирэна должна была написать кандидатскую диссертацию так, чтобы никакой Викентий Петрович не посмел и пикнуть что-нибудь на её блестящей защите.
В Ирэну Владиленовну словно вдохнули новую жизнь. Впервые за много лет она признала за мамой её неоспоримую правоту. В тот вечер она легла спать счастливой.
Аспирантура родного вуза распахивала перед ней свои двери, предлагая просто войти в неё с подачи других людей. Упускать такой шанс утереть нос Петровичу и его любимым мальчикам было бы просто глупо. И Ирэна решилась.
Лето она провела в Гаграх, в доме своей любимой тётушки, которая давно приглашала её в гости. Вернулась - счастливая, отдохнувшая, пахнущая морской свежестью и сладкими ароматами юга.
Словно мотыльки, к её возвращению слетелись к телефонным трубкам заскучавшие по её неотразимым прелестям ухажёры.
В числе прочих позвонил и Володя. Осведомился о здоровье Ирэны Владиленовны и Луизы Львовны, рассыпался в любезностях и пригласил будущую аспирантку поучаствовать в межвузовской конференции, организатором которой он, яко бы, является. Ирэна поинтересовалась, кто от их вуза будет среди участников. Услышав имя Петровича, она с радостью согласилась.
Уже через день Ирэна Владиленовна с готовыми тезисами примчалась на свидание к Володе, который предложил встретиться на нейтральной территории, а именно - в метро. Для деловой встречи организатор конференции почему-то выбрал ту самую станцию и то самое место, на котором он, может быть, впервые испытал ни с чем несравнимое эротическое впечатление. Не смотря на все искренние старания Володи, почти случайное прикосновение к строптивому предмету обожания, когда Ирэна чуть не хлопнулась в обморок на его руках, не могло стереться в предательской памяти.
На протяжении нескольких месяцев это мгновение абсолютного счастья питало воспалённое воображение молодого человека самыми откровенными эротическими фантазиями. Он жаждал повторения этой сцены, поэтому решил создать и соответствующую обстановку, наивно полагая, что случится чудо. Но оно не случилось.
Ирэна Владиленовна налетела, словно вихрь, обдав размечтавшегося аспиранта запахами сладковатых духов, солнца, тёплого южного моря и желанным запахом красивой молодой женщины. Она быстро всучила почти парализованному от неожиданности захвативших его чувств Володе аккуратно исписанные крупным уверенным почерком листы тезисов и, молниеносно попрощавшись, собралась уходить.
Володя, совершенно неожиданно для себя, проявил незаурядную сообразительность: произнёс вслух спасительное имя Викентия Петровича. Ирэна Владиленовна осталась...
Призывая на помощь всё своё красноречие, Володя долго разливался в комплиментах предстоящему докладу обожаемого Ирэной профессора, настойчиво внушал девушке ту мысль, что и ему, Володе, не чужды интересы, связующие Петровича и Ирэну Владиленовну в их научных изысканиях.
Ирэна, поддавшись сладким речам аспиранта, на какое-то время утратила присущую ей неусыпную бдительность в общении с Володей и подобными ему типами. Она бесстрашно уселась на скамейку под бронзовыми статуями, в опасной близости от своего обольстителя. Внимая его словам, которые, подобно бальзаму, проливались на её, едва затянувшиеся за несколько месяцев, душевные раны, Ирэна забыла обо всём на свете...
Идиллия длилась недолго. Володя, прервавшись на полуслове, быстрым движением крепких рук с короткими, словно обрубленными пальцами, притянул Ирэну Владиленовну к себе и жадно поцеловал в заманчиво блестящие в искусственном свете метро коралловые губки.
Совершив это преступление, он быстро отпрянул и, не давая Ирэне Владиленовне опомниться, стал, довольно коряво, по сравнению с предыдущей одой Петровичу, объясняться ей в любви. Володя путался в словах, припадал к рукам обалдевшей от его натиска девушки, с бессильной надеждой и острым чувством всё более и более прорывающегося сексуального голода заглядывал ей в глаза.
Когда герой-любовник закончил свои излияния, Ирэна увидела рядом старушку, примостившуюся на краю лавочки в ожидании поезда. Она укоризненно качала головой, повязанной, несмотря на летнюю жару, чёрной косынкой и приговаривала речитативом: Эх, молодёжь! Эх, молодёжь! Другого места им нет, нету другого места!
Девушка вскочила, в очередной раз оттолкнув незадачливого воздыхателя. Гордо подняв голову, она пошла прочь, не удостоив и словом почти бежавшего за ней Володю. Возле эскалатора она резко обернулась, едва не налетев вздымавшимся от быстрой ходьбы бюстом на плечо своего преследователя.
Отдайте мне тезисы, - совершенно неожиданно заявила она. - Я не стану участвовать в вашей конференции. А Вас, Владимир, (она презрительно смерила его коренастую фигуру уничтожающим взглядом) я прошу мне больше никогда не звонить и не докучать своим оскорбительным для меня присутствием!
Краска моментально сошла с перекосившегося в бессильной злобе лица аспиранта. От недавней неуверенности и нежной пылкости влюблённого юноши не осталось и следа. Перед Ирэной стоял агрессивный самец, которому не удалось по первому велению вопиющей плоти, овладеть выскользнувшей из его рук, благодаря своему вероломному коварству, самкой.
Прошипев сквозь зубы что-то невразумительное, Володя расстегнул браслет, удерживающий на его широкой кисти массивные часы. С силой, способной разорвать Ирэну Владиленовну на тысячу мелких кусков, он грохнул часы о каменные плиты затоптанного миллионами ног пола и, быстрыми решительными шагами, перемахивая через две ступеньки, помчался вверх по спасительному эскалатору.
Вскоре он скрылся в толпе, а Ирэна Владиленовна отправилась по своим делам и в течение этого дня более не вспоминала ни о Володе, ни о конференции, ни о сцене в метро. Единственное, о чём она сожалела, так это об утраченной, как ей казалось, навсегда рукописи тезисов. Из представленного в них материала могла бы получиться неплохая статья для университетского журнала. Она помчалась в библиотеку - восстанавливать свой труд и домой возвратилась только к вечеру.
Подойдя к двери, Ирэна Владиленовна застыла в ужасе: на цветном коврике, предворяющем вход в её квартиру, красовались аккуратно сложенные листочки её тезисов...
Он точно - ненормальный!- пронеслось в её мозгу, когда она заметила, что бумаги были сначала беспощадно смяты, даже надорваны, а потом разглажены, очевидно, при помощи утюга, заботливо сложены необходимом порядке и даже скреплены степлером. В том, что Володя их читал, не было никаких сомнений. Не было никаких сомнений так же и в том, что организатор конференции хотел отдать их автору лично в руки, за тем и притащился через всю Москву к ней домой. Но, никого не застав, ретировался.
Ирэна искренне порадовалась, что избежала ещё одной встречи с этим психопатом, но тут же поняла, что он от неё просто так не отстанет.
Её опасения относительно Володи подтвердились уже осенью, в период вступительных экзаменов в аспирантуру. Неизвестно зачем, воздыхатель приходил, к началу каждого экзамена, торчал в коридоре, ожидая его окончания, и напропалую кокетничал с подругами Ирэны, желая вызвать её ревность или хотя бы внимание.
Но Ирэна была поглощена совершенно другими проблемами.
На экзамене по специальности Петрович присутствовал лично. Он раздавал вопросы поступающим, сидел в комиссии, внимательно слушал ответы.
Увидев Ирэну Владиленовну в числе абитуриентов, Петрович недовольно поморщился. Он удалился в угол, где восседал Безносов и другие члены комиссии, взял Безносова под руку и вышел с ним в коридор.
Их не было довольно долго. Время, опущенное на подготовку к ответу, шло, а Ирэна Владиленовна сидела, покинутая всеми, даже ещё не получив вопросов. Никто из хорошо знакомых членов комиссии не решился прийти к ней на помощь. Да, эта психологическая атака, рассчитанная на неопытность поступающих, могла бы сослужить неоспоримую службу на благо воплощения коварных замыслов Петровича. Но он просчитался: Ирэна была готова ко всему.
Наконец, Викентий и Безносов возвратились. Петрович, как ни в чём ни бывало, рассыпая по дороге искромётные шутки в адрес абитуриентов, водворился на своё место. Безносов сам дал Ирэне Владиленовне вопросы.
На мгновение Ирэна, потеряв самообладание, почувствовала, как почва уходит у неё из-под ног. Вопросы были совершенно не по программе экзамена. Ответ на каждый из них мог бы составить несколько томов докторских диссертаций. Но, мгновенно взяв себя в руки, она начала подготовку.
Вступительный экзамен в аспирантуру был сдан, не смотря ни на что, блестяще. На фоне остальных поступающих, Ирэна блистала эрудицией и выработанным за долгие годы выступлений на конференциях неподражаемым красноречием.
Викентий Петрович, правда, пытался подкидывать по ходу её ответа коварные вопросики, к делу, правда, совершенно не относящиеся, но под строгими взглядами остальных членов комиссии, замолкал и снисходительно улыбался. Ирэна торжествовала: Петрович ничего не мог с ней поделать!
Так Ирэна Владиленовна стала аспиранткой.
Первый курс очной аспирантуры близился к концу. Диссертация была написана уже на треть. В перспективе у Ирэны Владиленовны была заграничная командировка и досрочная защита. Позади - целый год упорной работы в библиотеках и архивах, педагогической практики в родном университете, выступлений на конференциях и научных семинарах.
Учившийся на втором курсе аспирантуры Бертик так же почти успешно завершал работу над своей диссертацией. Он начал было подумывать о защите, но его неожиданная официальная женитьба на экс-домработнице, которая уже прочно обосновалась в их кинематографическом семействе в качестве потенциальной невестки, непоправимо расстроила его планы.
Бертик Ирэне Владиленовне давно был неинтересен, его жизнь протекала теперь отдельно, никак не соприкасаясь с событиями её жизни, если не считать продолжавшихся визитов в квартиру Шеферов Марианны Витольдовны.
Она приходила, плакалась Луизе Львовне и Ирэночке в жилетку о горькой судьбе Бертика, на которого возлагались такие надежды. От неё Ирэна узнала о том, что Бертик не хотел до защиты официально жениться на своей избраннице, но та просто загнала его в угол, предъявив непонятно откуда, по мнению Марианны Витольдовны, взявшуюся беременность.
Об отношениях Бертика с Петровичем не было сказано ни слова, но незамедлительно последовавшие за бракосочетанием аспиранта и домработницы события прояснили всё.
Проходили месяцы, но готовая диссертация Бертика не допускалась кафедрой к защите. Чувствовалась во всём этом жёсткая рука всесильного Петровича, чинившего козни на пути несчастного отступника.
Бертик заметно нервничал, ещё больше похудел, выглядел затравленным зверьком, нервно снующим по когда-то столь гостеприимным для него коридорам царства Викентия Петровича.
Вскоре до Ирэны дошла весть, что вместо диссертации Бертика, в очередь на защиту поставлена диссертация Владика Баронса. Красавчик Влад только полгода назад поступил в аспирантуру, загадочным образом уже успел сдать все экзамены, а теперь гордо представил на обсуждение кафедры в мгновение ока ниоткуда родившуюся двухтомную кандидатскую диссертацию.
Всё это выглядело подозрительно, но только не для Ирэны Владиленовны. С подачи Петровича, который теперь стал относиться к ней несколько снисходительнее, признавая её неоспоримые заслуги на поприще высокой науки, Ирэна познакомилась с Баронсом поближе.
Петрович официально представил их друг другу и предложил совместную работу над редактированием сборника, выпускаемого кафедрой к юбилею родного университета. В процессе работы над сборником, Ирэна Владиленовна оценила отличные качества Влада как толкового аспиранта, начинающего учёного и непринуждённо-лёгкого в общении человека.
Ирэну Владиленовну искренне удивляло то обстоятельство, что Викентий привлёк к такой незамысловатой деятельности и её силы. Фактически Влад, при поддержке Петровича, мог и сам отредактировать и представить к печати этот никому, кроме узкого круга ограниченных людей, как он сам именовал научную общественность родного университета, ненужный сборник.
Но совместная работа позволяла чаще общаться всем троим на небезынтересные для Ирэны Владиленовны темы, вечерами подолгу засиживаться на кафедре или в кабинете Петровича, пить кофе и предаваться критике научных изысканий менее удачливых коллег.
Это времяпрепровождение никак не способствовало дальнейшему продвижению Ирэны в написании её диссертации, отнимало массу времени, но расстаться с Петровичем и Баронсом хотя бы на один вечер у неё не хватало сил. Она так осмелела, что часто без приглашения позволяла себе входить в святая святых - заваленный книгами и бумагами кабинет Петровича, ставить чайник, варить для него кофе. Её не останавливали даже укоризненные взгляды секретаря, у которого отобрали его неоспоримую до сих пор прерогативу.
Однажды она пришла в приёмную Петровича ранее обычного времени их вечерних свиданий. Двери кабинета были открыты, секретарское место пустовало. Ирэна Владиленовна уже хотела пойти за водой для традиционного чаепития, но из дверей кабинета донёсся почти переходящий в визг крик Викентия Петровича. Потрясённая услышанным, она едва не выронила из рук чайник.
Аспирантка никогда не слышала ни таких интонаций хорошо знакомого голоса любимого профессора, обычно очаровывавшего всех своей любезностью, ни таких слов, с удивительной лёгкостью вырывавшихся из уст интеллигентного учёного, которыми он награждал теперь невидимого собеседника. Петрович выплеснул на голову этого несчастного, скрытого в глубинах его кабинета, массу отрицательных эмоций, перемешанных с истерикой брошенной единственным ухажёром старой девы.
Никогда, слышишь, никогда не приближайся со своей г...диссертацией ни к одному из советов в Москве ! - бесновался профессор. - Я сделаю так, что тебя, не смотря на всех твоих заслуженных дедушек и бабушек, на порог никуда не пустят! Будешь в каком-нибудь Мухосранске защищаться, дебил-переросток! Иди, тебя супруга дома дожидается! Только на это ума и хватило...
Петрович сделал паузу, зачиркал зажигалкой, пытаясь, очевидно, закурить сигарету. Его голос приобрёл официальную холодность, обычную при разговоре с неугодными ему подчинёнными:
Идите! Идите, я больше не имею никакого желания Вас здесь видеть!
Ирэна инстинктивно присела на корточки, скрывшись за тяжёлой крышкой секретарского стола. Ей было страшно от одной мысли, что Петрович обнаружит её в приёмной и подумает, что она нарочно подслушивала этот, несоответствующий создаваемому долгие годы имиджу профессора, разговор.
Из кабинета пулей выскочил бледный, как полотно, Бертик. На ходу он вытирал рукавом пиджака проступившие слёзы. За ним высунулась голова Петровича, окинув взглядом приёмную, убедилась, что, кроме Бертика тут никого нет, и скрылась в дверях кабинета.
Только когда шаги изгнанника из рая затихли в гулком пустом коридоре, Ирэна Владиленовна решилась покинуть своё укрытие. Первой её мыслью было сбежать, а потом вернуться, как ни в чём ни бывало, и приступить к работе над сборником в столь милом ей обществе Петровича и Баронса.
Бертик и его дальнейшая судьба её нисколько не интересовали. Она всегда считала друга детства бездарностью, и даже в тайне порадовалась, что Петрович так во время его раскусил. Кроме того, Ирэна с удовольствием восприняла то известие, что профессор отрицательно отнёсся к женитьбе Бертика на этой полупроститутке-домработнице, так нахально отобравшей у неё безобидного мальчика для битья.
Ирэна Владиленовна уже хотела выйти из приёмной, но в дверях неожиданно появился Баронс. Он широко улыбнулся ей навстречу, показав ряд ослепительно белых зубов. В безупречно отглаженной шёлковой сорочке и узеньких серых брючках, Влад походил на голливудскую картинку. Ирэна даже поразилась тому, насколько он напоминает по стилю одежды её обожаемого Петровича, как схожи их манеры говорить и двигаться, как кокетлив, не в пример другим неуклюжим аспирантам, этот привилегированный любимец.
У себя? - спросил Влад, кивнув на закрытую дверь профессорского кабинета.
Звук знакомого голоса вытащил Петровича в приёмную. Профессор был вновь подтянут, весел, любезен. Отпустив в адрес Ирэны Владиленовны пару-тройку комплиментов, он потрепал по плечу Баронса, взглянул в окно и сказал:
Погода-то какая замечательная! Весна на дворе, птички поют, а мы тут с какими-то пыльными бумажками возимся! Подите-ка, детки, погуляйте! Нечего со мной, стариком, пыль глотать. Я и сам уже справлюсь, немного осталось. Через два дня сдаём сборник в печать.
Это известие огорчило Ирэну Владиленовну: закончились их совместные посиделки в кабинете Петровича, она вновь остаётся одна и будет проводить вечера в библиотеке или в обществе маменьки и её многочисленных друзей.
Однако предложение Влада пойти прогуляться с ним в Александровский сад ей понравилось. С трудом оторвавшись друг от друга, профессор и ученик попрощались до вечера. Нежно приобняв Владика за талию, Викентий Петрович тоном строгого родителя предупредил:
И не поздно возвращайся! Вечера ещё холодные - барышню простудишь!
Он что-то ещё шепнул на ухо своему воспитаннику, любезно раскланялся с Ирэной Владиленовной и удалился в свой кабинет.
Ирэна и Влад прогуляли до позднего вечера, не в силах оторваться от пьяных запахов захватившей Москву весны. Ирэна давно уже никуда не выходила, она совсем не знала, что такое бродить ночами по гранитным набережным мутной Яузы, встречаясь с такими же, как они, парочками ночных романтиков, которые не могут разойтись по домам и лишить себя этой волшебной ночи, закрывшись в клетушках душных квартир.
Ирэне нравилось то, что Баронс за всё время, проведённое ими вместе, ни разу не попытался, подобно другим её ухажёрам, распускать руки, говорить какие-нибудь глупости, признаваться ей в любви, рассказывать пошлые анекдоты. Правда, её несколько смутило, что в кафе, куда они заглянули перекусить, Баронс взял для неё на свои деньги только кофе, который она, из скромности, просила ей заказать. Себе Влад набрал кучу всевозможной еды и с аппетитом принялся уплетать пирожные, глядя на то, как Ирэна Владиленовна размешивает ложечкой сахар в своей одиноко стоящей на столике чашке.
Конечно, - подумала она, - Влад считает меня богатенькой девочкой, которая сама может себе всё купить. Но ведь у него есть деньги. Он мог бы и предложить что-нибудь, кроме кофе.
Однако Баронс весело болтал, даже не замечая, что его дама чем-то недовольна.
Маленький он ещё, не умеет ухаживать, - решила Ирэна. - Петрович бы обязательно предложил.
И она стала фантазировать на тему той же ситуации, примеряя фигуру Викентия на маникен Баронса. Сравнение оказалось не в пользу последнего.
Владик многое рассказал ей в этот вечер о Петровиче. Она узнала, что отец Баронса умер, когда Владу не было и восьми лет, мать, русская по происхождению, долго не могла найти в Риге работу, стала пить, фактически пошла на панель. Владика воспитывали чужие люди. Бездомным абитуриентом он приехал в Москву, поступать в университет. Шансов на честное поступление в их вуз у него было немного.
Петрович фактически вытащил его, когда Влад плавал на вступительных экзаменах, дал ему шанс, взяв к себе на политологическое отделение, при вечной нехватке мест в общежитии поселил студента-первокурсника одного в комнате.
С первого же курса профессор начал опекать Владика, воспитывал его, словно сына. Чтобы парень не чувствовал себя стеснённым в средствах приживалом, устроил на хорошую работу. Через два года Петрович предложил Баронсу временно, для помощи ему в какой-то неотложной работе, пожить в своей квартире. Назад в общежитие Владик уже не вернулся.
Теперь, по словам юноши, они жили вдвоём, как любящие отец и сын, делясь своими радостями и горестями, помогая друг другу в учёбе и работе.
Эта идеальная картинка настолько растрогала неопытную душу Ирэны Владиленовны, что она едва не расплакалась от умиления. Да, Петрович предстал перед ней именно таким, каким она всегда его себе представляла: талантливый профессор был не просто научным сухарём, не способным видеть вокруг себя ничего, кроме книг, рукописей и архивных документов.
Петрович подобрал на улице способного мальчика, приютил, обогрел, сделал из него настоящего учёного, своего приемника и фактически сына.
Ирэна Владиленовна готова была на край света бежать за таким человеком. Она, как всегда, поверила чьим-то словам, которые укладывались в идеализированную концепцию её восприятия любимого Петровича. То, что она видела собственными глазами в приёмной профессора всего несколько часов назад, в эту концепцию не укладывалось. Поэтому история с Бертиком прошла для неё, как сон, как утренний туман, не запятнав благородного образа, лелеянного годами в её воспалённом воображении.
Ирэна Владиленовна готова была на всё, лишь бы быть рядом с Викентием Петровичем. Она поверила словам Влада, не заметив, что он, подобно когда-то Бертику, чего-то не договаривает, скрывает от неё истинную суть вещей, старается представить свои взаимоотношения с профессором как родственные и деловые - не больше. Ирэна более не ревновала Петровича к Баронсу. Влад стал ей даже симпатичен своей бескорыстной близостью к предмету её обожания, своей бесконечной преданностью учителю, готовностью всегда говорить о нём и прославлять его имя.
Бертик, по совету отца Сергия, у которого были связи в новосибирском академгородке, уехал защищаться в Новосибирск. Жена родила ему ребёнка, и Марианна Витольдовна, поглощённая заботами о внуке, перестала навещать Шеферов.
Ирэна Владиленовна с присущим ей упорством работала над диссертацией. К началу третьего курса аспирантуры, текст диссертации был уже написан.
Баронс, стараниями Петровича, давно защитился и уехал в длительную заграничную командировку, связанную с его приносящей деньги работой. Казалось, он отошёл от науки и всерьёз занялся бизнесом. Вскоре Влад снял себе отдельную квартиру и покинул столь гостеприимный кров своего наставника. Он продолжал встречаться с Ирэной Владиленовной, но делал это, словно нехотя, без особого желания выполняя чью-то просьбу. Он редко ей звонил, ещё реже приглашал в театр или на концерт, повинуясь долгу приличия, провожал до дома и никогда не приглашал её к себе домой.
Ирэна Владиленовна тоже встречалась с ним без особой охоты. Влад был выгоден ей как повод доказать маменьке, что у неё есть молодой человек, что она не одна и искать ей какую- либо выгодную партию необходимость отпала. Кроме того, встречаясь с Баронсом, она словно встречалась с Петровичем, который по-прежнему не давался ей в руки, избегал общения наедине, отшучивался и уходил от всяких серьёзных разговоров, которые не касались науки.
В отсутствие Баронса ей несколько раз звонил так и не защитившийся, работающий учителем в какой-то гимназии Володя. Он предлагал встретиться, поболтать, будил воображение Ирэны Владиленовны рассказами о своих несостоявшихся любовных похождениях с её подругами, но Ирэне всё это было не интересно.
Аспирантка ждала чего-то важного, что должно было, наконец, перевернуть её застоявшуюся, словно вода в бочонке, жизнь, поставить точку в затянувшемся романе с давно опостылевшей наукой и таким недостижимым на протяжении стольких лет Петровичем. И она дождалась...
Оставалось всего несколько коротких месяцев до защиты. Неотвратимо приближалась ежегодная межвузовская конференция, в которой Ирэне Владиленовне предстояло принять участие.
В то воскресное утро она вся была погружена в работу над тезисами. Накануне несколько раз звонили из редакции солидного исторического журнала, требовали поторопиться с предоставлением рукописи очередной статьи. Ирэна спешила изо всех сил - даже не поехала на майские праздники с мамой на дачу. Она сидела в пустой квартире, не отрываясь ни на минуту от экрана монитора своего домашнего компьютера и строчила тезисы, надеясь успеть сегодня ещё поправить текст статьи, чтобы завтра бежать с ним в редакцию.
Неожиданно запищал заброшенный хозяйкой на подоконник мобильный телефон. Обычно дома она отключала аппарат, чтобы не позволять черезчур навязчивым поклонникам и беспечным подружкам тратить деньги мамаши, ставшей в последнее время ставшей очень прижимистой. Сейчас она про него просто забыла.
В рассеянной задумчивости Ирэна Владиленовна, вместо того, чтобы нажать кнопку отказа от ответа, поднесла аппарат к уху и услышала знакомый голос. Звонил Петрович. Ирэна чуть не села на пол от счастья. Желанный голос приглашал её к себе домой, отметить его назначение проректором университета, так сказать, в узком семейном кругу.
Об обстоятельствах назначения Петровича проректором по науке в университете ползали самые гадкие слухи. Говорили, будто предприимчивый профессор в результате целой сети интриг подсидел занимавшую долгие годы это кресло серьёзную научную даму пенсионного возраста. С его подачи она была отправлена на заслуженный отдых, а умасленный чем-то ректор согласился сделать проректором Петровича, принимая во внимание его великие заслуги в деле создания нового института.
Теперь Петрович уже месяц праздновал это событие в разных кругах.
Наконец, очередь дошла и до семейного.
Чему приписать такую любезность по отношению к себе со стороны новоиспечённого проректора, аспирантка просто не знала. Петрович никогда в жизни сам не звонил ей, да ещё по сотовому телефону, никогда в жизни не приглашал её ни на дни рождения, ни на какие-либо другие торжества. Она никогда не была у него дома. Перспектива показалась ей заманчивой. Но Ирэна вспомнила о недописанных тезисах и предстоящей правке статьи... Долг перед наукой призывал её не двигаться с места.
Она уже открыла рот, чтобы поблагодарить Петровича и отказаться от приглашения, но тот уверенно заявил, что ждёт её с нетерпением и обидится, если она не придёт. Тем более, Владик уже выехал за ней на машине и домчит Ирэну Владиленовну до места в секунду.
Придётся ехать, - подумала с неожиданной для самой себя радостью Ирэна и побежала к зеркалу - одеваться.
Баронс явился через десять минут. Он был одет так, словно собирался отправиться в ЗАГС или на званный обед к королеве. Влад приподнёс растерявшейся до неприличия без поддержки маменьки Ирэне Владиленовне огромный букет кроваво-алых роз. Бесстрастно, без каких-либо предварительных фраз и объяснений, словно приглашал выкурить сигарету, Баронс предложил Ирэне выйти за него замуж. По привычке, Ирэна Владиленовна тут же отказалась, мотивируя свой отказ вполне уважительной причиной - сначала, по её мнению, нужно было защитить диссертацию.
Владик, словно и не сомневался в её ответе, любезно согласился подождать.
Приехав к Викентию Петровичу, Ирэна с удивлением обнаружила, что, кроме неё и Владика в квартире никого нет. Стол был накрыт на троих и более, как оказалось, никого не ждали.
Весь вечер Петрович являл собой саму любезность, отечески-добродушно посмеиваясь над детишками, рассказывал занимательные истории о своей жизни, о начале своей карьеры, о том, какие ему нравятся женщины, и почему он так до сих пор и не решился связать себя семейными узами.
Ирэна выпила Шампанского и, утратив контроль над собой, пялилась на хозяина дома широко раскрытыми влюблёнными глазами, ловя каждое его слово, подмечая каждый кокетливый жест, стараясь проникнуть в тайну его очаровательной и полной загадочности улыбки, не сходящей со столь милого её сердцу лица.
Оторвав на мгновение свой замутнённый вином и близостью столь желанного общения взор от внезапно снизошедшего до неё небожителя, аспирантка заметила, что Баронс смотрит на Петровича с не меньшим обожанием. Ирэне внезапно припомнилась та холодность, с которой Влад всего несколько часов назад предлагал ей руку и сердце. Теперь, в присутствии Петровича, он вообще не смотрел в её сторону, словно её и не существовало. Баронс буквально облизывал взглядом своего учителя, не в силах оторваться от его божественной персоны ни на секунду.
К концу вечера Ирэна Владиленовна совершенно сомлела от выпитого Шампанского, которого Петрович за разговорами вылил в её бокал не менее бутылки. Столько она никогда не пила. Голова её опасно закружилась, ноги стали ватными, встать из-за стола не было сил...
Ирэна не помнила, как добралась домой, как оказалась в своей постели, и что происходило той весенней ночью в её квартире. Когда она утром открыла глаза, перед ней стоял замотанный в розовое полотенце ниже пояса Баронс, держал поднос с кофе и радостно улыбался.
К ужасу своему Ирэна обнаружила, что под одеялом она лежит абсолютно голая, волосы распущены, разбросаны по подушке. На её белоснежной груди лиловым пятном безобразно выступал несомненный плод ночного приключения - здоровенный засос, оставленный устами первого в её жизни мужчины.
Свершилось! - обречённо подумала Ирэна и отхлебнула из фарфоровой чашки горячий кофе. Солнце радостно пробивалось сквозь шторы, возвещая о начале нового дня её жизни.
...С той эпохальной ночи прошло два месяца. Защита диссертации, по независящим от Ирэны Владиленовны причинам, отодвигалась на осень.
Сама Ирэна переехала в квартиру Баронса, оставив у маменьки все свои бумаги и необходимые для работы вещи. Она сейчас не могла думать ни о диссертации, ни о неизбежном, в свете происходящих событий, замужестве.
Викентий Петрович бывал у них в доме каждый день, обедал и ужинал, общался с Ирэной, как с дочерью и ни слова не говорил ни о науке, ни о предстоящей защите. Правда, Ирэночка, или как теперь отечески-фамильярно называл её Петрович, Ириша, написала для него уже три статьи, которые в скором времени должны были быть напечатаны с указанием авторства В. Баронса и самого Викентия.
Вечером Владик отвозил Петровича домой на своей машине, задерживаясь у него почти до утра, приезжал домой, быстро завтракал и убегал на работу. Ириша его почти не видела неделями. Они более никогда не спали вместе, потому что никак не могли остаться одни. Днём Владик был на работе, вечером и ночью - с Петровичем.
Если Ириша и Баронс куда-то выбирались по выходным, Петрович неизменно был рядом. Он сопровождал их всюду. Его незримое присутствие преследовало их обоих на протяжении всего проведённого вместе лета.
В редкие часы, когда оставались вдвоём, Ирэна и Баронс неизменно заводили беседы о Петровиче, или о чём-нибудь, что было непосредственно связано с его делами. Владик говорил только о Петровиче, Ирэна вторила ему, и они были счастливы, сознавая, что с полуслова понимают друг друга. Призрак Петровича не отпускал их ни на минуту.
В конце августа Ирэна Владиленовна и Баронс, в неизменном сопровождении своего учителя, переступили порог ЗАГСа. Дата их бракосочетания странным образом совпала во времени с предполагаемой датой защиты кандидатской диссертации Ирэны. Викентий Петрович долго шутил по этому поводу и решил, как председатель учёного совета, перенести защиту на день раньше, чтобы его воспитанник пошёл под венец уже с новоиспечённым кандидатом исторических наук.
В последний вечер перед защитой Петрович уговорил Владика переночевать у него, дабы не мешать будущему кандидату наук готовить свою вступительную речь. Утром Ирэна так и не дождалась возвращения профессора и Баронса. Рискуя опоздать к началу заседания, в университет аспирантка пошла одна.
Давно уже пробил час, назначенный для начала защиты Ирэны Владиленовны. Петрович и Баронс безобразно опаздывали. Из-за Петровича церемонию не начинали.
В течение часа Ирэна ловила на себе вопросительные взгляды остальных членов совета, недоумевающих по поводу столь длительного отсутствия председателя. Аспирантка начала не на шутку волноваться. Её воображению уже рисовались картины страшных автомобильных катастроф, пожаров, наводнений, землетрясений и других стихийных бедствий, которые могли задержать в пути самых желанных её гостей.
Наконец, двери конференцзала отворились, Петрович и Баронс показались на пороге. Их лица светились таким неподдельным счастьем, что этого не могли не заметить окружающие.
Баронс, вопреки обыкновению, был небрит, одет, явно наспех, рубашка помята, брюки и пиджак явно провели ночь не на вешалке, а, в лучшем случае, на спинке стула. Петрович, напротив, выглядел, как обычно, блестяще. Извинившись за опоздание перед членами совета и всеми присутствующими, кроме Ирэны Владиленовны, он водворился на почётное место проректора по науке и предложил начать.
Защита прошла на удивление спокойно. Члены совета и оппоненты, словно сговорившись заранее, были настроены очень благожелательно. Обошлось даже без чёрных шаров.
Ирэну Владиленовну поздравляли все, кроме Баронса и Петровича. Во время банкета, организованного по поводу защиты любимой дочки Луизой Львовной, учитель и ученик сидели рядом за столом, весело перемигивались, трогательно подкладывали друг другу на тарелки салатики, непринуждённо болтали. Они были настолько поглощены собой, словно Ирэны Владиленовны не было на свете.
Она чувствовала себя особенно глупо, когда речь зашла о предстоящем завтра её бракосочетании с Баронсом. Луиза Львовна суетилась, раздавая приглашения на свадьбу, а Влада это как будто не касалось. Он продолжал болтать с Викентием, который всё ближе и ближе придвигался за столом к своему любимцу, а потом и вообще увёл его в коридор под предлогом перекура.
Больше их никто не видел.
Когда длительное отсутствие близких людей виновницы торжества всеми было замечено, Ирэночка выглянула во двор: машины Баронса на месте не оказалось. Они уехали, предательски бросив её на растерзание маменьки и ничего непонимающих коллег.
Ирэна растерялась. Ни один из телефонов в квартирах Баронса и Петровича не отвечал. Мобильник Влада был отключён. Полная зловещая тишина окружила Ирэну Владиленовну в её ни с чем несравнимом одиночестве.
Не поддавшись на уговоры маменьки ехать к ней домой и отменить свадьбу, Ирэна открыла своим ключом двери пустой квартиры Баронса. Весь вечер и часть ночи она металась от двери к окну, от окна к телефону. То ей чудилось, что она слышит звук въезжающей во двор машины Владика, то казалось, что пищит телефон, то шаги и голоса в подъезде напоминали родные шаги и голоса самых дорогих ей теперь людей на свете. Она готова была простить им всё, сделать для них всё, что угодно, лишь бы они вернулись.
На исходе ночи, обессилев от бесплодных дум и метаний, Ирэна Владиленовна рухнула на диван в гостиной, и уснула мёртвым сном.
В десятом часу утра её разбудил здоровый мужской храп, доносящийся из дверей спальни. Она открыла глаза: по всему полу комнаты были разбросаны в беспорядке пиджаки, брюки, ботинки. На столе, художественно задрапировав собою хрустальную вазочку, валялась велюровая рубашка Владика. Чуть поодаль, на спинке стула, пристроился, поблёскивая в лучах позднего осеннего солнца, дорогой заграничный галстук Петровича.
Терзаясь всё ещё смутными догадками, Ирэна открыла дверь в спальню.
Посреди огромной двуспальной кровати, на которой хватило бы места и шестерым, лежали два её Бога. Петрович спал на спине, разрывая ужасным пьяным храпом утреннюю тишину квартиры. Его красивая голова запрокинулась назад, подушка свалилась на пол. Обнажённое тело, напоминающее, благодаря обильной растительности, тело спящего фавна, выглядело довольно дряхлым и худым на фоне пышущего здоровьем мускулистого тела его молодого воспитанника. Владик лежал вниз лицом, прислонившись щекой к волосатому бедру учителя, и едва слышно посапывал во сне.
При появлении Ирэны, он проснулся, стыдливо укрылся ниже пояса простынёй, испуганно посмотрел на часы.
Кеша! - не обращая никакого внимания на застывшую в ужасе в дверях спальни Ирэну Владиленовну, Баронс стал толкать своего любовника в бок. - Петрович! Проснись же! Уже десять часов! Нам к двенадцати в ЗАГС!
Петрович, открыв глаза, с озабоченным видом стал шарить на тумбочке в поисках сигареты. Наконец, он нащупал пачку, не спеша закурил и чуть хриплым со сна голосом, произнёс:
Ириша, ты ещё не одета? Сделай два кофе, и надо собираться. В ЗАГСе ждать не станут!..
|