Шершень не самое милое из созданий Божиих. Кому доводилось близко с ними столкнуться, тот меня поймёт. Для тех же, кто видел это животное только на картинке, могу уверить, что они не много потеряли, не пообщавшись вживую.
В природе шершень гнездится в дуплах, ближе к людям - на чердаках и в других укрытиях. Гнездо большое, скорее шарообразное, из грубой растительной бумаги серо-коричневого цвета. Охрана на входе и поверхности бдит, но ввиду относительно слабого зрения и невысокой агрессивности, реагировать начинает на пришельцев не дальше полутора-двух метров.
Вспоминается первая ещё детская встреча нос к носу. Взбираюсь по металлической лестнице по делам на чердак, откидываю крышку чердачного люка. На чердаке полумрак. Влезаю и тут же натыкаюсь на шершинник. От неожиданности он мне показался размером с автомобиль, контуры терялись где-то во мраке. Боевые шершни - неусыпная охрана гнезда - по команде приняли оборонительно-агрессивную позу и дружно загудели. По этому гудению я и определил, что шершинник от меня в полуметре, и я в него чуть головой не влез. В какой-то мере повезло. Чердак меня не видел целый год после встречи с его обитателями. А через год гнездо обнаружилось брошенным и выглядело совсем не страшным маленьким, сморщенным и сиротливым.
На чердаке в изобилии гнездились осы. Самые обыкновенные, злые и вездесущие. Подозреваю, что осы служили основой мясного рациона шершней. Растительный белок и углеводы они получали от последовательно созревавших груш-скороспелок, алычи, яблок, винограда и сладкого сока на месте сгрызенной коры пикантного ореха. Грызли шершни и любую другую молодую кору - гнездо строили.
Каких-то прямых столкновений человека, то есть нас мальцов-удальцов, и шершней на моей памяти никогда не было, в отличие от ос. Ос ненавидели все за их прожорливость, агрессивность и вездесущность. А шершней просто боялись и уважали.
С тех времён много воды утекло. Шершней занесли в Красную книгу. В просвещённой, но беднеющей на Природу Европе даже штраф назначили за разорение шершинников. В моём доме осы безвозвратно исчезли. Пропали даже земляные жёлто-чёрные разбойницы. Их место занял другой вид одиноких чёрных стройных красавиц с тонкой длинной талией, которые норовят строить свою индивидуальную кубышку на одну личинку с запасом парализованного насекомого мяса.
А шершни остались. Вряд ли они стали чистыми вегетарианцами, но кого-то они продолжают охотиться. На Юге вообще мелкотравчатой живности хватает. На место выбывших по экологическим обстоятельствам тут же приходят другие.
Мне хорошо виден двор, заросший смешанной флорой. Чего тут только нет. Сажали давно и совсем недавно, с целью и без. Напротив балкона сидит в земле мутант. Вряд ли у того кто его создал, был злой умысел. Просто человек решил посадить дерево. О видовой и родовой принадлежности саженца он не задумывался, но, на мой взгляд, лучше бы это оказался клён или, на худой конец, сосна. Но человек посадил грушу, это он так думал, что это груша. Потом человек умер. А груша или растение, которое все принимали за неё, осталось. Вымахало выше дома, щупальца зелёные раскинуло. У неё трижды посередине срубали ствол, прыть животворную уменьшить. Дерево заново возрождалось, давая побеги, "волчки", выбрасывая дополнительные корни. Листва на груше шумела по-прежнему, а вот с плодами дело не пошло. Нет, они-то созревали, как и раньше, в срок и даже очень обильно. Только сильно измельчали для своей породы, потеряли вкус и стали представлять интерес только для дворников, которым приходилось выметать падалицу, да для шершней, которым выродившаяся груша пришлась по вкусу.
Маленькие, круглые и очень твёрдые плодики, язык не поворачивается назвать их грушами, достигали степени сахарной зрелости на ветке, причём зрелость за какой-то день-два переходила рубеж съедобности, и зелёный плодик тут же начинал коричневеть и гнить. Шершни безошибочно ловили нужный момент перехода и лакомились бесхозными грушами. И Бог бы с ними, не жалко. В конце концов, каждая тварь божия имеет право на жизнь, а значит, на свой способ добычи пропитания.
Казус состоял в другом. Плод, именуемый грушей, при переходе из состояния зелёной отверделости к мерзкому коричневому гниению на короткое время становился "пьяным", то есть перезрелым, бродящим. Груша внутри себя бродила прямо на ветке. И шершни об этом прознали.
Как честные трудяги, они, не покладая крыльев, весь день работали на благо общего гнезда, таская строительный материал и пищу личинкам и матке. Зато вечером, строго после захода солнца позволяли себе расслабиться и собраться тёплой компанией на пресловутой груше. За неспешной беседой о том, о сём, напивались, пардон, наедались "пьяных" груш они, наверное, до розовых богомолов. Говорю со знанием дела, поскольку сам наблюдал, как два подвыпивших шершня ввечеру атаковали весьма крупного богомола. Богомолу пришлось спасаться бегством, точнее, он предпочёл улететь. Но это из области редких хулиганских эксцессов.
Богомолам, на мой взгляд, вообще не повезло. Их вид, с одной стороны весьма грозный, для своего размера, конечно, может привести в смятение весьма крупное млекопитающее. С другой стороны, они просто комичны. Двое работяг, побросав в канаве инструменты и выставив из неё носы, с огромной заинтересованностью наблюдали, как третий из их трудовой непьющей бригады исполнял какой-то африканский танец перед пятнистым от возмущения богомолом, вызывая его на ответное содрогание тела. Зрелище достойное потери даже получаса рабочего времени: здоровенный детина, подбадривая себя непристойными выражениями, отплясывает джигу так же непристойно вертя задом, а в двух шагах от него, случайно приземлившийся отдохнуть на стройплощадке богомол, вынужден синхронно повторять па своего визави. Инстинкт у него так устроен. У богомола, не у детины.
Но я о шершнях. Обычно ближе к девяти вечера, причём в весьма короткий промежуток времени, шершни покидали грушевый бар и спешили домой в гнездо. Но, затуманенный винными парами и так-то невеликий мозг, не мог справиться с непосильной задачей. И шершни летели на ближайший свет, то есть, ко мне на балкон, а оттуда в комнату прямо к люстре. Видимо это единственное, что в пьяном безобразии они различали.
Люстра - творение мастеров соцреализма семидесятых голов - никак на гнездо не тянула, да и промахивались шершни мимо неё, впечатываясь в противоположную стену. Низко жужжащая полосатая торпеда, как пуля летела исключительно по прямой и так же, как пуля, рикошетировала и делать могла это достаточно долго. Чаще всего грушевое дерево дружбы шершни покидали тёплой компанией, и тем же составом прибывали к люстре. Нетрезвый полёт трёх-четырёх, а иногда и пяти шершней зрелище впечатляющее, особенно для прочих мелких насекомых, которых вечером под лампами всегда вьётся предостаточно. Однако, при появлении пьяных насекомых тут же, как по свистку тренера все клопы-черепашки, плодожорки и прочие мухи куда-то резко прятались и вновь начинали кружиться, когда горизонт очищался.
Трезвеют шершни долго. Иногда поутру на балконе обнаруживался поздний гуляка, отставший от своих и требующий продолжения банкета. Хотя, возможно, это были из тех, кого домой в гнездо не пустили.
А время шло, груши загнивали и осыпались, кончилось тем, что распивочная закрылась. Но привычка-то осталась. Испытывая нечеловеческие муки завзятых алкоголиков, шершни к вечеру, не найдя на дереве заветных плодов, всё равно летели к моему балкону. Они очень вежливо гудели, тыкались во все балконные щели, в надежде поживиться хоть чем-то пусть отдалённо, но напоминающем благословенные груши.
Я сжалился и открыл на балконе распивочную. В плошке (я не мог нарушить традицию) шершней ждала сладкая перезрелая груша. В благодарность за доброту и сочувствие шершни в дом на люстру больше не летели, а сразу всей компанией чинно отправлялись домой на чердак.
Поначалу их было довольно много, на моей груше за раз копошилось с дюжину гигантских ос. Но дни становились короче, ночи холоднее. Жизненный цикл шершинника проходил стадию отмирания. Собутыльники редели с каждым днём. Мне как-то не удалось выяснить у ближайших соседей, посещали ли их шершни, или это ко мне они так благоволили всё лето. Мало жильцов осталось в нашем доме, да и те озабочены чем-то своим, не шершней им.
И грустно встречали меня утром хладные трупики грозных полосатых убийц, застрявшие в недоеденной груше. Впрочем, на улице, скрючив лапки, валялись и вполне непьющие шершневые особи.
Ближе к Рождеству я проверил чердак. Шершинников там было несколько. Все, кроме одного, обветшавшие старые, потрёпанные. Один свежий, но пустой, покинутый. Вокруг гнезда дохлых шершней не было. Что трезвенники, что горькие грушевые пьяницы одинаково с приходом холодов закончили свою жизнь в миру.