Сразу после пляжа я замёрз и натянул на себя свитер. Наверно, я глупо выглядел в свитере в такую жару, да ещё после пляжа. Но мне было не до того, как я выгляжу. Мне становилось всё холоднее. В горле першило. Я едва притопал на обед.
С трудом пропихнул в себя суп. Только потому, что хотелось горячего. На второе и даже на компот мои глаза уже не глядели.
После обеда я свалился на кровать, радуясь тихому часу, хотя никогда ему не радовался. Мне стало совсем холодно. Я закутался в простыню и покрывало.Пожалел, что нет тёплого одеяла. Лето же!
- Да ты, кажется, заболел, - вожатая Аня положила руку мне на лоб. - Ступай-ка в изолятор! Сам дойдёшь?
- Дойду!
- Я его провожу! - вызвался Саня.
- Давай, провожай! Только до изолятора, и назад! А то знаю я вас, провожальщиков!
Мы с Саней направились к изолятору. Меня уже просто колотило. Подбородок трясся помимо моей воли...
Наш лагерь находился в Крыму, на берегу Чёрного моря. Под старой, древней горой - потухшим вулканом. Сама гора давно превратилась в заповедник. Лагерь стоял как раз на границе заповедника и старинного курортного посёлка.
Изолятор располагался в стороне от всех лагерных построек, на возвышенности, под самой заповедной горой. Маленький беленький домик с верандой. В середине - процедурный кабинет. Три палаты для больных, а в четвёртой палате жила наша молодая врачиха, Вера Петровна, или Верочка.
Верочка собирала на горе какие-то травки, собирала их в пучки и сушила на веранде. Мы частенько прибегали в медпункт. То царапину зелёнкой помазать, то ещё чего-нибудь, то просто так.
Верочку все в лагере любили. Она была молодой, симпатичной и доброй. Чего ещё надо?
Верочка встретила нас на веранде. Она сразу поняла, кто болен.
- Ох-ох-ох! - всплеснула она руками. - Чего же ты раньше не пришёл?
Я отвечать уже не мог. У меня зубы стучали.
Мне сунули градусник. Я едва сидел.
- Тридцать девять и семь! - торжественно объявила Верочка, глядя на градусник. - Ну-ка, рот открой!
- А-э-э, - чуть не подавился я.
- Так и есть! Ангина начинается! Перекупался!
- Ничего я ни пере... ку... - попытался возразить я.
Зубы не дали мне договорить.
- Иди, ложись на кушетку, да то самое место готовь!
Верочка уже доставала шприц и ампулы с лекарствами.
- Может, не надо? Может, таблетку какую-нибудь?
- Да, - поддержал меня Саня. - Чего дырявить человека?
- Сочувствующих просим удалиться! - Верочка уже стояла со шприцом наготове.
Я закусил губу.
- Ой! Ой-ой-ой!
- Да ладно тебе! Ничего страшного.
- Ага, - не согласился я с докторшей. - Вам хорошо говорить...
Верочка потрепала меня по волосам.
- Терпи! А ты ещё здесь? Марш в спальню! - повернулась она к Сане.
Саня испарился. Не факт, что Саня отправился в спальню. В лагере было немало мест, достойных Саниного внимания.
Через секунду я уже не думал о Сане.
Я лежал на койке в изоляторе, на чистой, белой простыне, укрытый одеялом в белом пододеяльнике. Мне становилось тепло, и я потихоньку проваливался в сон.
Но я ещё не спал... Я смотрел.
Прямо за широким окном, рядом со стеклянной дверью моей палаты, располагалась гора. Она была так близка... мне показалось, что моя белая постель стоит прямо на горе.
Я уже не понимал, наяву или во сне вижу эту гору, покрытую желтоватой выжженной травой. Гора была наполнена Крымским сонцем. Я не понимал, наяву ли слышу стрёкот кузнечиков и жужжание пчёл, или это в моей голове что-то гудит и стрекочет, унося меня в светлую, солнечную даль. Всё вокруг переливалось, блестело, жужжало и стрекотало... Неправдоподобно синяя полоска моря вдалеке казалась нарисованной.
Так, глядя на эту гору, я и заснул.
Вечером Верочка снова колола меня, но я опять находился словно в полусне.
По-настоящему я проснулся только на следующее утро. Мне полегчало. Меня перестало знобить, но голова гудела и горло болело.
Вера Петровна ещё разок меня уколола и дала какие-то таблетки. Потом принесла мне в кружке что-то тёплое и душистое.
- Полощи горло! Можешь и попить.
- А что это? - поинтересовался я.
- Это я тебе здешних трав заварила. Чудо, а не травы. Завтра здоров будешь. Давай, полоскай. Я тебе вечерком ещё заварю.
Отвар я, в основном, выпил. Он был терпким и сладковатым. Казалось, что он ощутимо разливается по телу, доходя до самых дальних его уголков.
До обеда я снова дремал.
Саня принёс мне обед из столовой. Налетел, как ветер:
- Как дела?
Я только открыл рот, чтоб рассказать, как дела, но Сани уже и след простыл.
- Ты выздоровливай! - крикнул он с крылечка веранды. - Посуду я в ужин заберу! У нас подготовка к футболу, сегодня с третьим отрядом играем! Жаль, что ты заболел! Вместо тебя Витька в нападении!
Есть мне не хотелось. Странное что-то творилось со мной. Наверно, на меня подействовала эта гора...
Раньше я бы сильно расстроился, узнав, что не буду играть в футбол. Тем более, что Витьку поставят за меня, на моё любимое место правого крайнего.
А теперь...
Я лежал на изоляторской кровати и смотрел на гору. И на море. Ничего не было вокруг. Только я, эта гора и море вдалеке. Да, ещё синее, высоченное небо. И где-то там - невидимое, но ощутимое солнце.
Мои мысли текли как бы помимо меня.
Я никогда... Я никогда раньше так не думал...
Гора была тёплой и живой. Она жила своей, отдельной жизнью, не связанной ни со мной, ни с моей болезнью. Ни с Саней, ни с Витькой, ни с футболом, ни с изолятором, ни с Верой Петровной.
Удивительное дело! На поверхности горы, среди пожухлой от жары травы цвели маленькие разноцветные цветочки. От того, что я не знал их названий, цветочкам было ни холодно, ни жарко. Они просто цвели... независимо от меня. Независимо от меня жужжали пчёлы, цвиркали кузнечики. Над горой летали разноцветные, непуганные бабочки. По своим, только им известным маршрутам.
Вдали, вообще неподвластное моему разумению, располагалось огромное море, тоже наполненное жизнью, совершенно не зависящей от меня.
Вверху простиралось небо. Оно было от меня так далеко... так... как небо... Ослепительно жарко сияло солнце. Я не мог бы даже описать, как...
Вот уж что от меня никак не зависело!
Неужели совсем не зависело?
Нет, думал я, такого не может быть, чтобы я оказался совсем не причём! Несомненно, я как-то ко всему этому относился! Было бы слишком несправедливо, если бы я оказался в стороне!
Но как? Где находилась та самая точка пересечения меня и горы? Меня и моря, меня - и неба? Меня - и солнца? Меня, и всех этих жучков-паучков, кузнечиков, птичек, цветочков?
Я закрыл глаза. От таких странных мыслей у меня защемило в груди. Я слушал пчёл и кузнечиков, как торжественную музыку. В горе была такая сила... Такая мощь... Такая торжественность...
Гора сияла. Гора переплеталась с солнцем, небом и морем. Гора...
- Спишь? Как дела?
Пришлось открыть глаза. На фоне горы, в проёме стеклянной двери стояла Вера Петровна. Её белый халат отблескивал голубизной. Светлые волосы просвечивали на солнце.
- Что делаешь? - спросила она.
- Смотрю на гору.
- А...
Вера Петровна присела на мою кровать.
- Я тоже иногда на неё смотрю. Когда больных нет. Удивительная гора. А воздух! Ты чувствуешь, какой здесь воздух? Его можно ножиком резать, и на хлеб намазывать. Даже в лагере такого воздуха нет, как здесь, рядом с горой.
Я хотел было спросить у Верочки про то, о чём думал. Но как я мог это произнести? Как я отношусь к горе? Смешно! Да никак я к ней не отношусь! Ещё неизвестно, думают ли вообще взрослые о чём-нибудь подобном. Им бы сразу бутерброд...
Вечером пришёл Саня, а с ним полотряда. Наши выиграли! По этому поводу все кричали и веселились, за что были благополучно выставлены Верой Петровной за пределы изолятора.
Мне действительно становилось легче. Я порадовался вместе со всеми.
Но потом я снова остался один. Наедине с горой. Я смотрел, как сначала розовеет, затем темнеет небо. Как растворяется в сумерках полоска моря.
Сначала затихли пчёлы, за ними - кузнечики. Началась иная, вечерняя музыка. Зазвенели цикады. Я их и раньше слышал, но не обращал на них внимания. А тут... Я не слышал ничего, кроме цикад, не видел ничего, кроме сумеречной горы.
Эй, гора! Расскажа мне, кто ты...
Гора молчала, кутаясь в сумерки. Она уходила в тень, но сила её не убывала. От этой силы во мне всё пело. Кажется, я сам звенел, как цикада.
Гора молчала. Она слушала меня. Она была со мной. Во мне...
Моё одиночество опять нарушила Вера Петровна. Послышались голоса, зажёгся свет на веранде. Гора расстаяла. Вера Петровна пришла не одна.
С ней притопал наш физрук Серёжа. Разговор взрослых был слышен мне, до последнего словечка.
- Вера, - приставал физрук. - Ну сколько я могу ходить за тобой! Что ты ломаешься?
- Серёжа, отстаньте! Вон сколько молоденьких вожатых вокруг! Зачем я Вам нужна!
- Нужна!
Тут, видимо, физрук попытался обнять Верочку, потому что послышался звук упавшего стула.
- Нет! Сергей, оставьте меня! Я сейчас закричу!
- Здесь никто не услышит.
- Но Вы! Вы же меня слышите? Неужели Вам не понятно, что Вы не нравитесь мне! Что я не хочу! Не хочу! Подите прочь!
- То же мне! - проворчал физрук. - Была бы девочка! Я же знаю, что ты разведёнка! Чего ломаешься?
- Подите прочь!
Дальше в речи физрука появились слова непечатные, но, видимо, ему пришлось всё же уйти, так как звук затихающих шагов я слышал уже вперемежку с Верочкиными всхлипываниями.
Мне стало жаль Верочку. Я поднялся с кровати и выглянул на веранду. Верочка сидела на крылечке и вытирала слёзы.
Я потихоньку вышел из палаты и сел рядом с докторшей на крыльце.
- Не расстраивайтесь, - сказал я.
- Ты чего это вышел? Ну-ка, в кровать! - возмутилась Верочка.
- Да мне легче... я посижу, ладно?
Верочка поднялась, зашла в мою палату и вынесла покрывало. Она положила покрывало мне на плечи.
- Ладно, посиди. Закутайся только.
Верочка погасила свет на веранде. Только окно моей палаты квадратом освещало подступы к сумеречной горе.
Звенели цикады. Гора потемнела, но от неё ощутимо веяло теплом. И ночью гора была не менее величествена и не менее таинственна, чем днём. Море сливалось с небом на горизонте. Первые звёздочки уже сияли.
Я никогда... Я нигде ещё не видел ничего подобного. Казалось, я мог раствориться в этой горе. Полностью...
Но рядом со мной сидела Вера Петровна, и она ещё немного всхлипывала. Не всхлипывала - так, сопела.
- Не расстраивайтесь, Вера Петровна, - мне очень хотелось успокоить Верочку. - Этого Серёгу никто у нас не любит. Вот Виктор Иванович - тот хороший физрук. Бывший футболист.
- Я и не расстраиваюсь из-за Серёги, - улыбнулась Верочка.
- А чего же Вы плачете?
- Сказать? Ладно... Плачу от того, что опять одна... как эта гора...
- Не надо плакать... Гора... хорошая...
Я не знал, как сказать о том, что я думал о горе! Я не знал!
- Гора... она... - промямлил я.
- Да, гора прекрасна. Конечно, это я себе польстила. Мне до этой горы... как до Луны. Люди ведь отличаются от гор.
"Интересно", - подумал я.
- Вера Петровна! А чем люди отличаются от гор?
Верочка чуть помолчала. Потом посмотрела на меня, как бы проверяя, может ли она мне сказать то, что думает.
- Понимаешь... - начала она. - Гора - она гора. Море - это море. Небо - это небо. В них нет колебаний, нет сомнений. Гора ведь не сомневается в том, как ей поступить, что сделать, кого выбрать. Она - просто есть. Она здесь поставлена... Богом, наверное. Поставлена, и стоит. Зима, лето, солнце, дождик, день, ночь - а она стоит. Она не думает о том, куда бы ей убежать. Куда бы смыться... И море...
- А море не думает, куда бы испариться! Или выплюхаться!
- Да, - усмехнулась Вера Петровна. - Точно! Но человек... Он всё время колеблется. Надо - не надо, хорошо - плохо, бежать или стоять, дать или забрать. С кем встречаться, кого прогнать. Как жить...
Верочка помолчала.
- Про сильного человека иногда говорят: "непоколебим, как гора". А слабый - как травинка на ветру... Слышал такие выражения?
- Слышал. Только я не думал, о чём они.
- Гора выполняет своё предназначение. А человек бьётся головой о стену и никак не может определить, зачем он здесь находится... здесь, на Земле.
- Гора не зависит от человека, - сумел сказать я.
- Гора - терпит человека. Наверное, терпеть нас входит в её обязанности.
- И помогать, - вставил я. - Вы же травы на ней собирали.
- Травы, полезные ископаемые... да. Но это всё так... прилагательно к человеку. Видимо, это не главное.
- А что главное? - не удержался я.
Верочка молчала.
Цикады звенели. Звёзды набирали яркость и силу, и как бы опускались всё ниже, к самой горе. Ясно был виден Млечный путь.
Я никогда... Я нигде не видел таких крупных и близких звёзд...
Казалось - протяни руку, и звезда окажется у тебя на ладони.
Ну, пусть не с крылечка... Залезть на гору, протянуть руку, и...
- Разве мы в городе помним о море, небе и горах? - вздохнула Верочка. - Если помним, то только применительно к себе... к очередной своей суете: к купанию, оздоровлению, к престижу, к самолётам, пароходам, к отелям, к любовникам... Ох, извини!
- Да я не маленький.
- Не маленький... Я тут, рядом с этой горой, сижу иногда... Одна... смотрю на неё... и всё думаю, как бы мне не забыть её, эту гору. Не забыть её, когда в город вернёмся. Гора свободна. Она здесь поставлена, но она свободна! Понимаешь?
- Понимаю.
Я понимал.
Или не понимал...
Через полчаса я лежал на своей изоляторской кровати, и думал о том, что мне тоже нельзя её забыть, эту гору. Мне нельзя её забыть...
Ангина от меня отступила, так и не начавшись, как следует. Вера Петровна через пару дней отпустила меня из изолятора.
Я вышел и сразу окунулся в лагерную жизнь.
Права была Верочка. В суете думать о горе было сложно. То купание, то спорт, то девчонки, то танцы. Подготовка художественной самодеятельности, праздник Нептуна, смотр строя и песни... Да мало ли чего ещё!
Но что-то изменилось во мне. Гора... она была там, внутри.
Я знал, что она там есть!
Падая после отбоя на кровать в своей спальне, я просил её: "Не уходи, гора. Не уходи. Останься со мной. Я вернусь к тебе! Обязательно вернусь... Не позволяй мне забыть про тебя, гора..."