Море смеялось у самых границ моего сознания. Не давало ни малейшего повода заподозрить его присутствие, и в то же время однозначно заявляло: я - здесь! Ты не посмеешь меня забыть.
Море смеялось на грани разумного и безумия, вместе с ним выдавил вымученную усмешку и я. Оно проснулось, и, как капризный младенец, требовало внимания. Тот факт, что родителей сейчас рядом нет, и внимания можно требовать лишь у настырного чужого дядьки, его раздражало еще больше.
Оно не оставляло мне выбора.
Оно не оставляло меня. Ни на секунду.
Ни на секунду...
2.
Воспоминания ускользают; я знаю, что они есть, и в то же время не могу понять, о чем они пытаются мне намекнуть, чего они от меня хотят. Те обманчивые обрывки, что льнут ко мне в поисках внимания, лишь еще больше сбивают с толку. Они тоже заставляют чувствовать себя безумцем.
Ранние предутренние часы не таили в себе ничего примечательного. С моря дул прохладный ветер, звезды были разросаны неряшливыми брызгами соленых капель, которые облака пока еще не успели стереть со столешницы неба.
Мысль о столешнице вызывала еще одну, не менее кухонную, мысль: кто у нас сегодня на обед? Ну? Кто?!
Если морские крабы не удовлетворят небесного едока, останется лишь одна кандидатура - моя. Для отдыха я выбрал самый отдаленный уголок мира, язву вулканических скал на холодной, мокрой туше. Франтоватое ожерелье водорослей, усыпанное бусинами крабов и выброшенных на берег раковин, составляло единственную мало-мальски примечательную часть здешнего интерьера.
Ну и, разумеется, шатер габаритами со средних размеров комнату, на данный момент сверкающий рыбьей чешуей, холодным лунным серебром. Цвет паучьего шелка улавливал тончайшие колебания моего настроения даже раньше, чем я сам. Вот и сейчас он гармонично вписывался в гобелен синевы и серебра, сотканный ночной хозяйкой, откликаясь на холод моей души.
Мне не спалось. Через два дня за мной должна была прийти Мажен; пора было возвращаться. Я же за луну, что здесь провел, так и не успел сделать... Что? Не помню.
Это было что-то важное. Настолько важное, что от этого зависел целый мир, мой мир, мир, замкнутый на мне.
Я не помню.
Сейчас я даже не помню своего имени.
А тогда...
Тогда мне не спалось. Шаг за шагом, по темной, поскрипывающей под моими сапогами, гальке. Мерный плеск волн, лениво накатывающих на берег, шелест ветра, запутавшегося в шелковых нитях шатра. Скрип гальки. Шаг, еще шаг.
Куда я шел? Что ожидал увидеть?
И что увидел? Что?!
Великая мать, спаси и сохрани безумца-сына твоего, ибо не им был сделан этот выбор...
3.
А может, это был просто сон.
Вот так вот. Сон.
Ведь на самом деле у меня есть имя. Лицо. Статус. Цель. И - нет роскошного шатра из паучьего шелка, даже сапог нет. Я никогда в жизни не видел моря, а там, Снаружи, не был уже, наверное, лет десять.
Рабов не выпускают из Замка.
Рабам даже на нижние ярусы путь заказан. Разве что самым лучшим, самым талантливым, самым редким - поэтам, музыкантам, художникам, актерам... И те могут прислуживать лишь низшим семьям. Семьи, у которых есть хоть какое-то положение в Замке, согласны исключительно на слуг из Тех, что ниже. А высшие семьи Тех согласны видеть рядом с собой лишь чистую кровь.
Они никогда не спускаются на минусовые ярусы. А если спустятся, я слышал, будут неделю страдать, верные слуги будут обмахивать их шелковым платочком и утешать, а потом по приказу коменданта яруса всю злосчастную артель рабов предложат на обед Богине Мах. Просто за то, что попались на глаза Высшим.
Я - Валль, Валль, у которого один глаз зелен, как воды протухшего Арлль-Наарка, а другой сер и прозрачен, как ледяная вода в храмовой чаше. Валль, храмовый раб минус четвертого яруса, счастливчик, которому досталась самая легкая работа; самая грязная и отвратительная. Валль, которого презирают люди-рабы, Валль, на которого смотрят с отвращением Те. Я знааю Их богов в лицо, я умею управлять ими, как умела моя мать, еще когда мы жили Снаружи. Я никогда не видел моря и не готовился непонятно к чему в уединении отдаленного острова, я просто Валерих. Валль.
Мне не нужны чужие сны и чужое безумие!
Натянув одеяло повыше, я провалился в тревожную дрему.