-Раненых везут! С поезда сняли! - прокричала Любка, пробежав по двору и нырнув в дверь госпиталя.
-Не кричи. Докладывай по форме... - голос главврача успел вылететь в ещё не захлопнувшуюся дверь на улицу.
Любка что-то звонко чеканила, но слов уже было не разобрать.
Маша в изнеможении облокотилась спиной о парапет. Минуту слабости, пока никто не видит, можно себе позволить. Силы духа у неё хватало, и физической выносливости - хоть отбавляй, а вот вид ран и крови, вид человеческих страданий до сих пор повергал её в ужас. Хотя на третий год войны и работы в госпитале уже можно было бы и привыкнуть. Но каждый раз это было преодоление. Любка её слабость знала и частенько зло над ней смеялась, обзывая барыней и чистюлей. Сильнее оскорблений она не знала. Маша порой ярилась, что-то доказывала, но против природы не пойдёшь. Любка говорила: вот окончится война, пойду на врача учиться. А Маша думала: вот окончится война, и всё, всё! Никаких бинтов, никакой крови, ничего не будет. И это будет счастье.
Раненых привезли, перевязали, разложили по палатам. Сестры ходили, проверяли. Кому лекарство, кому воды, кому бинты поправить. Маша пошла к тяжелым. Там один танкист лежал, весь в бинтах, как кукла, только лицо наружу. Он, как в себя пришёл, всё шутил: "у нас, у танкистов, самая опасная профессия. Танк горит, считай, пропал, особенно если под обстрелом, или ранен. Но самое главное - лицо. Оно если горело, всё, про девушек можно забыть. Поэтому лучше уж сгореть напрочь. А я везунчик. Попалился, как поросенок, а лицо, ну, прям как новое!".
Маша подошла к его койке, склонилась. Танкисту с утра похуже стало. Его даже от других отгородили ширмами.
Раненый на соседней койке приподнял голову, глянул на Машу, хрипло шепнул:
-Кончается?
-Лежите, - строго ответила Маша. - Вам нельзя подниматься.
Раненый опустился, прикрыл глаза. Его восковой бледности лицо осунулось, обострилось. Все они тут ждали: куда завтра? К выздоравливающим, или...
Маша зашла за ширму, взяла воду, стоящую на столике, достала из кармана бинт, смочила, поднесла к губам танкиста. Тот, едва губы намокли, с трудом облизнул их, открыл глаза.
-Ещё...
Маша послушно поднесла мокрый бинт к губам.
-Сядь...
-Тебе ж неудобно будет... - тихо сказала она.
-Сам знаю... Сядь...
Маша присела на краешек, заботливо смочила бинт, ещё попоила его. Потом другим влажным бинтом протерла лицо.
-Ничего, ничего... - прохрипел он. - Стану здоровый... И уж тогда... Тогда я такой красавицы как ты не упущу...
-Вот нахал! Сам еле дышит, а туда же! - пробурчала Маша.
-Да ты не обижайся, не обижайся... Маруся...
-Меня Мария зовут, а не Маруся... Дала б тебе за наглость, если б ты не раненый был...
-Маруся... - повторил он упрямо и тихо. - Самое красивое имя на свете.
-Много ты имен знаешь, - Маша поневоле посмотрела ему в глаза. - Какие красивые, а какие нет...
-Знаю... Знаю... Я до войны учился... Писателем хотел стать...
-Писателем? - Маша изумленно замерла. - Ну надо же...
-Думал, ничего красивее в жизни не видел, чем дома... в деревне... рассвет... когда в ночное ходишь... Ничего... А теперь вижу тебя и думаю... нет ничего лучше, чем вот так на тебя смотреть...
Ладонь танкиста шевельнулась, раскрылась.
-Дай мне руку, - попросил он.
-Нет, - Маша вдруг испугалась.
Танкист с трудом шевельнул головой, посмотрел на неё.
-А зачем ты пришла?
-Я?... Я пить принесла...
Танкист усмехнулся и, запинаясь, произнес:
-Мне не страшно и не больно... Я не чувствую ничего ...
-Неправда!... Тебе не может быть не больно!... Так не бывает...
-Эх ты, Марусенька... Всё так, но подумай... Я в бинтах, а рядом ты и поишь меня водой, и пожалела меня... Мне этого довольно... - танкист тихо-тихо рассмеялся и прикрыл глаза. - А ты иди, иди...
Маша, уставившись на него во все глаза, медленно поднялась и попятилась.
-Иди... - шепнул он.
Маша вышла, закрыла глаза, выдохнула. Пять секунд на слабость, не больше. И надо идти дальше.