В.Г. Шевченко
Доклад на конференции в Санкт-Петербурге 8-II ноября 1997 г.
"Достоевский и мировая культура"
Тема доклада: "Мистика и реальность в романе "Братья
Карамазовы".. Бог, "черт" и провидение в представлении героев
произведения."
Как я уже отмечал в своем докладе на конференции в "Старой
Руссе", никаких доказательств вины Смердякова в убийстве Федора
Павловича в тексте романа нет. Отсутствие реального физического
убийцы в романе "Братья Карамазовы" переводит роман из плоскости
криминальной бытовой драмы в совершенно иную область, в область
нравственно-философскую.
Стержнем своего доклада я хотел бы поставить слова Альберта
Эйнштейна. "Достоевский показал нам жизнь, это верно; но цель
его заключалась в том, чтобы обратить наше внимание на загадку
духовного бытия и сделать это ясно и без комментариев".
В "Подготовительных материалах" к роману "Преступление и
наказание Достоевский писал:
"Православное воззрение. В чем есть православие. Нет счастья
в комфорте. Счастье покупается страданием. Таков закон нашей
планеты. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание
и сознание приобретается опытом pro и contra, который нужно пе
ретащить на себе". Этот опыт pro и contra "перетаскивают на
себе" все герои "Братьев Карамазовых" Этот же опыт Достоевский
предлагает вместе с героями его произведения "перетащить на
себе" и читателю. В основе конфликта романа после убийства
старика Карамазова лежит глубокий внутренний психологический
конфликт между Алешей и Иваном.
"Убийца Дмитрий" - утверждает Иван. И это утверждение
является для него единственным способом самооправдания. Но,
обвиняя Дмитрия, он, сам того не подозревая, обвиняет в
сопричастности к преступлению Алешу, намеренно не выполнившего
наказ старца Зосимы: "Иди и поспеши. Завтра опять иди, может
успеешь что-нибудь ужасное предупредить". Убежденный в
неизбежности "катастрофы", Алеша вначале "Связался со
школьниками", потом "связался" в трактире с Иваном, затем с
Ракитиным, и трижды "забыл" о брате Дмитрии, трижды отрекся от
него.
"Убийца Смердяков"- утверждает Алеша. И это также является
для него единственным способом самооправдания. Но, обвиняя
Смердякова, он, сам того не зная, обвиняет в сопричастности к
убийству брата Ивана, не отложившего свой отъезд в Москву после
беседы со Смердяковым у ворот, и не рассказавшего отцу о том,
что о секретных стуках "Грушенька пришла" стало известно
Дмитрию.
Обвинение "главного героя" романа Алеши Карамазова сыграли
роковую роль и в судьбе Ивана, и в судьбе Смердякова. Именно это
обвинение вынудило Ивана отправиться на первое свидание с
лакеем. Именно оно послужило причиной второй встречи. И именно
оно заставило Катерину Ивановну самой пойти к Смердякову, а
затем бросить в лицо Ивану жестокую фразу". Это ты, ты убедил
меня, что он /Дмитрий/ отцеубийца. Я только тебе и поверила!",
послужившею причиной третьей встречи, трагически закончившейся и
для Ивана, и для Смердякова.
В подтексте романа внутренний, скрытый /по Бахтину/ диалог
взаимного обвинения Алеши и Ивана звучит как: "Не я, а ты; не я,
а ты!"
Огромное значение для Алеши имеет "странный афоризм",
произнесенный Иваном после второй встречи со Смердяковым:"Если б
убил не Дмитрий, а Смердяков, то, конечно, я тогда с ним
солидарен, ибо я подбивал его. Подбивал ли я его - еще не знаю.
Но если только он убил, а не Дмитрий, то, конечно, убийца и я".
Этот "странный афоризм" Ивана имеет для Алеши и обратный,
скрытый смысл: "Если только Дмитрий убил, а не Смердяков, то,
конечно, убийца и я".
Мы помним переживания Алеши после последнего перед судом
свидания с Дмитрием, случившегося непосредственно перед встречей
с Иваном в главе "Не ты, не ты!": "Алеша вышел весь в слезах,
... все это вдруг раскрыло пред Алешей такую бездну безвыходного
горя и отчаяния в душе его несчастного брата, какой он и не
подозревал. Глубокое, бесконечное сострадание вдруг охватило и
измучило его мгновенно. Пронзенное сердце его страшно болело.
"Люби Ивана!" - вспомнились ему вдруг сейчашние слова Мити. Да
он. и шел к Ивану".
Вот это "бесконечное сострадание" к обоим горячо любимым
Алешей братьям, и к Дмитрию, и к Ивану, пронзило его сердце.
Обвинение Смердякова, а значит и Ивана, в убийстве отца
становится для Алеши невозможном. Такова реальность, и Алеша
инстинктивно ищет выхода в мистических откровениях, объясняющих
ему смысл происшедших событий.
Решающее значение для понимания мистических ощущений Алеши
и Ивана имеет встреча братьев, описанная в главе "Не ты, не
ты!". Нельзя не заметить, что эта весьма многозначительная
беседа, братьев Карамазовых происходит во мраке ночи, при свете
фонаря. Мелочей или случайностей в романах Достоевского нет. И
окружающий братьев мрак, и тусклый искусственный свет - все это
имеет в высшей степени символическое значение. Смысл беседы под
фонарем - "Не ты, не ты!", имеет и взаимооправдывающее значение:
"Не ты, но и не я; не ты, но и не я!". Братья говорят об одном и
том же, о том Кто убил отца - и не понимают друг друга.
"Не он /Дмитрий/ убил отца, не он!" - с отчаянием восклицает
Алеша в ответ на сообщение Ивана о "математическом"
доказательстве вины Дмитрия, его письме к Катерине Ивановне.
"- Кто же убийца, по-вашему,- как-то холодно спросил Иван.
- Ты сам знаешь кто,- тихо и проникновенно проговорил Алеша.
- Кто? Это басня-то об этом помешанном идиоте эпилептике? Об
Смердякове?
Алеша вдруг почувствовал, что весь дрожит.
-Ты сам знаешь кто,- бессильно вырвалось у него. Он
задыхался".
И далее: "Вдруг Иван весь затрясся и крепко схватил Алешу
за плечё.
-Ты был у меня! - скрежущим шепотом проговорил он.- Ты был
у меня ночью, когда ОН приходил ... Признавайся... ты его видел,
видел?
Про кого ты говоришь... про Митю? Кто ОН? я не знаю, про ко
го ты говоришь,- пролепетал Алеша уже в испуге.
- Нет, ты знаешь... иначе как же бы ты... не может быть, чтобы
ты не знал".
Ходил по ночам к Ивану Карамазову "черт". И именно этот
самый "черт" является в мистическом сознании Ивана убийцей отца.
И сам "черт" говорит об этом Ивану в главе "Черт. Кошмар Ивана
Федоровича? "позволь, я тебя уличу: давеча у фонаря, когда ты
вскинулся на Алешу и закричал ему: "Ты от него узнал! Почему ты
узнал, что он ко мне ходит?" Это ведь ты про меня вспоминал".
Фактически пояснение роли "черта" в романе "Братья
Карамазовы" Достоевский дал в письме к Ю.Ф. Абаза от 15 июня
I880 г.: "Фантастическое должно до того соприкасаться с
реальным, что бы должны почти поверить ему. Пушкин, давший нам
почти все формы искусства, написал "Пиковую даму" - верх
искусства фантастического. И Вы верите, что Германн
действительно имел видение, и именно сообразное с его
мировоззрением, а между тем, в конце повести, то есть прочтя ее,
Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природа
Германна, или он один из тех, которые соприкоснулись с другим
миром, злых и враждебных человеку духов".
Это пояснение безусловно требует уточнения. И мы найдем
это уточнение в "Подготовительных материалах" Достоевского к
роману "Преступление и наказание":
"СУЖДЕНИЕ ЕГО /в романе Свидригайлова/ О ЯВЛЕНИИ ПРИЗРАКА.
Говорит, что призраки являются только в нездоровом
состоянии, стало быть нелепость. Неправильное логическое
суждение: отчего не сказать так, что они МОГУТ только являться в
привычном неорганическом состоянии и совершенно мы с ними
соприкасаемся, когда разрушается наш организм. А что здоровому
не являются, так это понятно: тут сама природа противится
призракам, ибо для порядка, нужно, чтоб мы жили одной жизнью, а
не двумя /за 2-мя зайцами/, так что тут природа себя защищает и
отстаивает от другого мира, то есть от призраков. Чуть же
расстроен организм, и мы способны становимся тотчас
соприкасаться с другими мирами".
Для Достоевского /также, как и для Пушкина, Гете, Шекспира/
призраки безусловно существуют. Есть другие миры и есть связь с
другими мирами.
Об этом Достоевский писал в "дневнике писателя" за 1880 г.
в ст. "Две половинки": "При начале всякого народа, всякой
национальности идея нравственная всегда предшествовала
зарождению национальности, ИБО ОНА ЖЕ И СОЗДАВАЛА ЕЕ. Исходила
же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из
убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное,
а связан с ДРУГИМИ МИРАМИ И ВЕЧНОСТЬЮ.
В "Черновых набросках" к роману есть запись Достоевского об
Алеше: "Он понял, что знание и вера - разное и противоположное,
но он понял - постиг, по крайней мере, или почувствовал даже
только, что если есть другие миры и если правда, что человек
бессмертен, то есть и сам из других миров, то, стало быть, есть
и все. Есть связь с другими мирами. Есть и чудо и он жаждал
чуда. Но тут Старец в святость, в святыню".
Первоначальные убеждения Алеши, как мы видим, совпадают
и с записями Достоевского и с его письмом к Ю.Ф. Абаза. Но
rsr Старец! В святость, в святыню!
Итак, в мистическом сознании Ивана Карамазова виновником
гибели отца является не "идиот и эпилептик" Смердяков и не
"изверг" Дмитрий, а призрак, которого Иван /Иван, а не
Достоевский/ называл "лакеем" и "чертом". Об этом призраке он и
говорит Алеше в главе "Не ты, не ты!".
О ком же говорит Алеша? Почему об убийце отца /"ты сам
знаешь кто"/ он говорит "тихо и проникновенно"? Совершенно
очевидно, что в беседе с Иваном Алеша, также, как Иван, не винит
ни Дмитрия, ни Смердякова. Он имеет ввиду нечто совершенно иное,
нечто грозное, таинственное и непостижимое.
Мы не можем не вспомнить здесь переживаний Алеши после
странного события, случившегося с телом старца Зосимы и
предупредившего естество: "И вот тот, который должен был бы, по
упованию Алеши, быть вознесен превыше всех в целом мире,- тот
вместо славы, ему подобавшей, вдруг низвержен и опозорен! За
что? Кто судил? Кто мог так рассудить? - вот вопросы, которые
тотчас же измучили неопытное и девственное сердце его. ... Вот
отчего точилось кровью сердце Алеши".
Итак, за что? Кто судил? Кто мог так рассудить? Возможно
ответ Алеша нашел в словах самого старца: "Послал я тебя к нему
/Дмитрию/ Алексей, ибо думал, что братский лик твой поможет ему.
Но все от Господа и все судьбы наши".
В главе "Не ты, не ты!" в беседе с Иваном Алеша говорит о
Том, перед Кем он так же в страхе трепетал в своем мистическом
видении у гроба старца Зосимы: "А видишь ли солнце наше, видишь
ли ты его? - спрашивает старец.
- Боюсь ... не смею смотреть ... - прошептал Алеша.
- Не бойся его. Страшен величием своим пред нами, ужасен высо
тою своею, но милостив бесконечно."
Алеша вспомнил рассказ Федора Павловича об издевательствах
над его матерью: "Думаю, дай-ка выбью я из нее эту мистику!
"Видишь, говорю, видишь, вот твой образ, вот он, вот я его
сниму. Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас
на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!" Как она
увидела, господи, думаю, УБЬЁТ ОБА МЕНЯ ТЕПЕРЬ /я выделяю эти
слова/, а она только вскочила, потом вдруг закрыла руками лицо,
воя затряслась и пала на пол...так и опустилась... Алеша, Алеша!
Что с тобой!"
С Алешей после этого рассказа случился приступ точь-в-точь
как тогда с его матерью.
В главе "Не ты, не ты!" в беседе с Иваном Алеша говорит о
Том, перед Кем он так же в страхе трепетал в своем мистическом
видении у гроба старца Зосимы: "А видишь ли солнце наше, видишь
ли ты его? - спрашивает старец.
- Боюсь ... не смею смотреть ... - прошептал Алеша.
- Не бойся его. Страшен величием своим пред нами, ужасен высо
тою своею, но милостив бесконечно."
Алеша вспомнил рассказ Федора Павловича об издевательствах
над его матерью: "Думаю, дай-ка выбью я из нее эту мистику!
"Видишь, говорю, видишь, вот твой образ, вот он, вот я его
сниму. Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас
на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!" Как она
увидела, господи, думаю, УБЬЁТ ОНА МЕНЯ ТЕПЕРЬ /я выделяю эти
слова/, а она только вскочила, потом вдруг закрыла руками лицо,
воя затряслась и пала на пол...так и опустилась... Алеша, Алеша!
Что с тобой!"
С Алешей после этого рассказа случился приступ точь-в-точь
как тогда с его матерью.
Вспомнил Алеша и о "сейчашних" словах Дмитрия, сказанных о
Смердякове только что, перед его встречей с Иваном: "Что же мне
о смердящем этом псе говорить, что ли? Об убийце? ... Его Бог
убьет, вот увидишь, молчи!". Вспомнил все это и в своем
мистическом озарении "тихо и проникновенно, весь дрожа"
прошептал брату Ивану: "Ты сам знаешь КТО."
В самом начале романа Достоевский называет Алешу
"реалистом", а затем пишет : "Истинный реалист, если он не
верующий, всегда найдет в себе силу не поверить чуду, а если
чудо станет пред ним неотразимым фактом, то он скорее не поверит
своим чувствам, чем допустит факт. Если же и. допустит его, то
допустит как факт естественный, но доселе ему лишь бывший
неизвестным. В реалисте вера не от чуда рождается, А ЧУДО 0Т
ВЕРЫ. Если реалист раз поверит, то он именно по реализму своему
должен непременно допустить и чудо".
Алеша поверил и допустил ЧУДО: отца покарал Бог.
Мистика Зосимы: "Все от Бога и все судьбы наши", и чудеса,
творимые старцем "Божьим соизволением" соединились в мистическом
сознании реалиста Алеши с неотразимым фактом. Есть исцеление,
значит есть и наказание. "Все от Бога".
Для Ивана слова Алеши: "Ты сам знаешь КТО... Но убил не ты,
me ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это
сказать", - звучат не оправданием, а страшным обвинением,
поскольку в его мистическом сознании "черт" - это и есть он сам,
Иван.
Разгадка Алешей тайны, терзающей Ивана в последнее время,
производит на него ошеломляющее впечатление. "Он стоял и как бы
что-то обдумывал. Странная усмешка кривила его губы.
"- Алексей Федорович,- проговорил он,- я пророков и
эпилептиков не терплю, вы это слишком знаете; посланников божиих
особенно. С сей минуты я с вши разрываю и, кажется, навсегда".
Нет, "посланник божий" Алеша ничего не знает, он не мог
видеть "черта", и говорить с ним не о чем. Так заканчивает свой
разговор с Алешей Иван, оставаясь наедине со своей тайной.
Смердяков не поверил в Бога /"нет-с, не поверил"/. При первом
свидании с Иваном он говорит ему: "Вот теперь этого нашего с
вами разговору никто не слышит, кроме самого этого провидения-
с". И повторяет при третьей встрече: "Идите домой, НЕ ВЫ УБИЛИ.
Иван вздрогнул, ему вспомнился Алеша. ...
- Знаешь что: я боюсь, что ты сон, что ты призрак предо мной
сидишь? - пролепетал он.
- Никакого тут призрака нет-с, кроме нас обоих-с, да еще
некоторого третьего. Без сумления, тут он теперь, третий этот,
находится, между нами двумя. ... Третий этот - бог-с, самое это
провидение-с, тут оно теперь подле нас-с, только вы не ищите
его, не найдете".
Нельзя не заметить, что слова Смердякова: "Идите домой, НЕ
ВЫ УБИЛИ", выделенные Достоевским курсивом, в мистическом плане,
безусловно, связывают в единое целое беседу Алеши с Иваном НА
УЛИЦЕ под фонарем с третьим свиданием Ивана со Смердяковым. Эта
связь более откровенно звучит в "Черновых набросках" к роману:
"В третьем свидании Смердяков ему прямо говорит, КАК И АЛЕША
/выд. курсивом/:"Вы несколько раз себя спрашивали, вы ли убили?
/Иван вздрогнул/!".
Мы помним восклицание Дмитрия на следствии: "Но кто же убил
отца, кто же убил? Кто же мог убить, если не я? Чудо, нелепость,
невозможность!". Вопросы, вставшие перед Алешей и Дмитрием,
неизбежно встают и перед Смердяковым: "Кто же мог убить, если не
Дмитрий? И кто судил? Кто мог так рассудить? И кого винить?".
"НЕ ВЫ УБИЛИ" - относится в плане мистическом и к Ивану, и к
Алеше, а значит виновником гибели Федора Павловича является не
Anc и не "черт". Провидение - вот та сила, которая в мистическом
сознании Смердякова решила судьбу Федора Павловича.
"Я знаю, что не я", - отвечает Смердякову Иван, повторяя
свои слова, сказанные Алеше под фонарем: "Да я и сам знаю, что
не я, ты бредишь?
Но если Алеша безусловно оправдывает и Ивана и себя,
ссылаясь при этом на Бога: "Меня бог послал тебе это сказать",
то в словах Смердякова звучит решительное обвинение и себя и
Ивана: "Зна-е-те?... Ан вот вы-то и убили, коли так, - яростно
прошептал он Ивану. ... Вы убили, вы главный убивец и есть, а я
только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по
слову вашему дело это и совершил.
- Совершил? Да разве ты убил! - бешено завопил Иван,- ты или
сумасшедший, или дразнишь меня, как и в прошлый раз!"
Традиционно этот диалог объясняется так, что именно в этот
момент благородный, но несколько наивный Иван вдруг осознал свою
вину в соучастии с лакеем в убийстве отца. И именно после
"признания" Смердякова наступает, наконец, прозрение Ивана.
Ну, а если бы убил Дмитрий, то никакой вины в соучастии у
Ивана нет? Он, также как и Алеша, не знал о неизбежности
"катастрофы"? И не было его слов, сказанных Смердякову у ворот:
"Э, черт! ... Что ты все об своей жизни трусишь! ... Не убьет он
тебя, убьет, да не тебя? Или соучастие Ивана, несомненно
выразившееся в том, что втайне убежденный в том, что отец будет
убит, и явно предупрежденный об этом Смердяковым у ворот, он не
отложил свой отъезд в Москву, и не рассказал обо всем Федору
Павловичу; то есть соучастие в убийстве с Дмитрием было бы делом
простительным, а соучастие с лакеем - дело низменное, позорное и
преступное?
Жалкая попытка самооправдания Ивана Карамазова, прозвучавшая
в главе "Второй визит к Смердякову": "Значит, убил брат, а не
Смердяков. Не Смердяков, то, стало быть, и не он Иван", - это
попытка самооправдания только в мире реальном, где можно "играть
в благородство, себя надувая". В мистическом сознании Ивана отца
убил "черт", а значит и он сам, Иван. Вот это мистическое
ощущение Ивана и подтверждает своим "признанием" Смердяков.
Мистические видения Ивана Карамазова, в которые он мог и не
верить, соединились с жуткой, неправдоподобной реальностью, в
которую пришлось поверить неотвратимо. Вот этого соединения и.
не смог вынести Иван. Как и герой "Пиковой дамы" Германн, Иван
jnmw`er сумасшествием.
В своем откровении на следствии Дмитрий восклицает: "Понимаю
теперь, что на таких, как я, нужен удар, удар судьбы, чтоб
захватить его как в аркан и скрутить внешнею силой. Никогда не
поднялся бы я сам собой! Но гром грянул!"
Вот этот "удар судьбы" каждый из героев романа
представляет, в своем мистическом видении соприкасаясь с
ДРУГИМИ МИРАМИ, именно в соответствии СО СВОИМ СОБСТВЕННЫМ
МИР0В033РЕНИЕМ.
В cвязи с посещением Воспитательного дома для брошенных детей
Достоевский писал: "И почему это я раздумался об самоубийцах в
этом здании, смотря на этот питомник, на этих младенцев? Вот уж
несоответственная-то идея. Несоответственных идей у нас много, а
они-то придавливают. Идея падает вдруг у нас на человека, как
огромный камень, и придавливает его наполовину,- и вот он под
ним корчится, а освободиться не умеет. Иной соглашается жить и
придавленный, а другой не согласен и убивает себя".
Найдя в себе "нового человека" Дмитрий Карамазов уходит
на каторгу "пострадать за всех", указав при этом как на
убийцу на ближнего, возможно брата своего, Смердякова.
Иван гибнет в ненависти, "мстя себе и всем за то, что
послужил тому, во что не верил", в свою "диалектику".
Алеша соглашается "жить и придавленный", сочинив удобную
теорию "всепрощения", В основе этой теории лежит мистическое
видение Алеши у гроба старца Зосимы. Но также, как и в случае с
Иваном, мы не можем решить, вышло ли это видение из природы
Алеши, или он один из тех, кто соприкоснулся с другим миром.
"Царство Божие" в видении Алеши устроено хорошо и удобно. В нем
нет места главному завету Христа: "Будьте совершенны, как
совершенен Отец ваш Небесный". В этом "Царствии" все просто:
"Веселимся, - продолжает сухонький старичек /Зосима/,- пьем вино
новое, видишь, сколько гостей? ... Я луковку подал, вот я и
здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только
маленькой луковке. Что наши дела?". Луковка - вот цена билета в
рай Алеши Карамазова. Подал луковку - и ты за свадебным столом,
и новое вино несут, и так вечно...вечно.., вечно.... Нe человек
восходит к Богу в мистическом видении Алеши, а Бог нисходит к
тем, кто по одной только луковке подал "воду в вино превращает,
чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых
беспрерывно зовет и уже на веки веков".
Смердяков не соглашается "жить придавленный" и убивает себя.
Во мраке ночи, при тусклом искусственном освещении
происходит беседа под фонарем Ивана и Алеши Карамазовых. Во
мраке ночи, при свече, происходит третья беседа Ивана со
Смердяковым. Во мраке ночи видится Иван с "чертом". Во мраке
ночи происходит последняя беседа Алеши с Иваном в главе "Это он
говорил", закончившаяся мыслью Алеши: "Да,- неслось в голове
Алеши, уже лежавшей на подушке,- да, коль Смердяков умер, то
показанию Ивана никто уже не поверит; но он пойдет и покажет! -
Алеша тихо улыбнулся: - Бог победит! - подумал он." Во мраке же
ночи привиделся Алеша старец Зосима, после чего "какая-то как бы
/КАК БЫ! - я подчеркиваю/ идея воцарилась в уме его - и уже на
всю жизнь и на веки веков".
Мистические идеи ВСЕХ героев романа - это идеи
"несоответственные". Все герои находятся во мраке этого мира.
Они только в начале пути к идее "соответственной", к истине, к
"Свету" и к Богу.
В "Записной тетради" за I880-I88I г.г. есть запись
Достоевского! "Карамазовы". Мерзавцы дразнили меня
НЕОБРАЗОВАННОСТЬЮ и ретроградною верою в Бога. Этим олухам и не
снилось такой силы отрицание Бога, какое положено в Инквизиторе
и в предшествующей главе, которому ответом служит весь роман. Не
как дурак же, фанатик, я верую в Бога. И эти хотели меня учить и
смеялись над моим неразвитием. Да их глупой природе и не снилось
такой силы отрицание, которое перешел я".
"Не как дурак, фанатик" верил Достоевский в Бога. А как?
Идею "соответственную", которую Достоевский "перетащил на
себе", он изложил в своей "Записной книжке" в связи со смертью
своей жены Марьи Дмитриевны: "Возлюбить человека, как самого
себя, по заповеди Христовой - невозможно. Закон личности на
земле связывает. Я препятствует. Между тем после появления
Христа, как идеала человека во плоти, стало ясно как день, что
высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до
того /в самом конце развития, в самом пункте достижения цели/
... это как бы уничтожить это Я, отдав его целиком и каждому
безраздельно и беззаветно. ... Это-то и есть рай Христов. ...
Следовательно, есть будущая райская жизнь. Какая она, где она,
на какой планете, в каком центре, в окончательном ли центре, то
есть в лоне всеобщего синтеза, то есть Бога? - мы не знаем. ...
Итак, человек стремится на земле к идеалу, ПР0ТИВ0П0Л0Ж0МУ его
m`rspe. Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, то
есть не приносил ЛЮБОВЬЮ в жертву своего Я людям или другому су
ществу...., он чувствует страдание и назвал это состояние
грехом".
Итак, Бога, управляющего на земле действиями конкретного
человека, Бога карающего и вознаграждающего, "черта", дьявола,
Провидения, по Достоевскому нет. Есть другие миры и связь с
другими мирами. Бог - это цель, к которой стремится, при всех
ошибках и падениях своих идеал, и все человечество и каждое Я в
отдельности. Исполнение этого закона стремления - это значит
добровольно уничтожить свое Я, то есть принести ЛЮБОВЬЮ в жертву
свое Я людям или другому существу.
А теперь мне хотелось бы обратиться к предсмертной записке
Павла Смердякова: "Истребляю себя своею волей и охотой, чтобы
никого не винить".
Традиционно со времени опубликования романа "Братья
Карамазовы" критика так или иначе связывала Смердякова с
"чертом" олицетворяющим все "низкое, подлое и презренное" в
душе Ивана. Ю. Кудрявцев, например в книге "Три круга
Достоевского" прямо пишет:"Черт - часть самого Ивана,
смердяковское в нем. И сам Иван это понимает". Эта же мысль
проводится /"Черт Смердяков"/ в статье В.А. Недзвецкого
""Мистириальное начало в романе Достоевского" Альманах Љ9. В
главе "Смердяков", между тем, говорится: "Созерцателей в народе
довольно. Вот одним из таких созерцателей был наверно и
Смердяков". Так что же, "чертей" в народе довольно, что ли? К
Достоевскому это никакого отношения не имеет.
В романе "Братья Карамазовы" черт действительно несет
некоторую смысловую нагрузку. "Черта" по всякому поводу со
злобой к ближнему упоминают и Федор Павлович, и Дмитрий, и Иван.
"Черт" как бы постоянно присутствует в карамазовском семействе.
Сказано Христом /Матфей 18; 19, 20/: "И еще скажу вам, что
если двое из вас на земле согласятся на чем либо, и оба будут
молиться об этом, то это будет исполнено для них Моим Небесным
Отцом. Ибо там, где двое или трое соберутся вместе во имя Мое,
буду с ними и Я".
Двое или трое братьев Карамазовых собрались вместе в
Скотопригоньевске во имя Антихриста, согласились на убийство
отца, и был Антихрист с ними и было исполнено для них. Отец был
убит. То, кто конкретный физический убийца - значения не имеет.