Эпиграф, приводимый ниже, по сути является шуточным комментарием младшего сына к моему намерению написать несколько небольших рассказов о пребывании в Чикаго.
"Те, кто жил в Чикаго, меня поймут.
Остальные пусть думают, что это
художественный вымысел."
Утро
Я не помню, как попал в аэропорт Пирсон города Торонто. Помню только, что обнаружил себя сидящим в оцепенении в зале ожидания, уже пройдя контроль и таможню. Скорее всего, я приехал на такси. Хотя, может, и на своей машине, поставив её на забитую до отказа многоэтажную стоянку аэропорта. Если это так, то, выйдя из машины, я, наверное, по обыкновению машинально озирался по сторонам в полутёмном, насквозь промёрзшем и промозглом гараже, зябко подёргиваясь и крутя во все стороны головой - старался запомнить, на каком этаже и какой стоянке потом искать машину. В конце концов, как я добрался, не имеет никакого значения для нашей истории. Моей истории. (Что это я всё время должен себя поправлять, ещё толком не начав писать?..)
Да, так вот. Мне было холодно. За окном пространство захватила глухая темень. Аэропорт за окном жил какой-то невидимой жизнью, обозначаемой разнокалиберными движущимися огоньками и глухими звуками. От ночного подъёма меня потряхивал озноб. Я сжался в комочек и старался не шевелиться, чтобы не потерять такие дорогие и такие недостающие моему голодному телу калории тепла. (А какие ещё бывают калории, интересно? Холода, что ли...) Я припомнил, как Вова Азиатцев, мой сосед по общежитию семейных железнодорожников в Нахабино (хотя семей у нас не было), рассказывал о своей службе на границе и несении дозоров. Чтобы сохранить тепло, пограничники падали в снег и старались не шевелиться, тогда тепло якобы сохранялось значительно дольше. С точки зрения физики вполне логично. Находясь в прослойке воздуха, лучше не задевать наружные более холодные поверхности и таким образом не терять тепла.
Вылет моего самолёта в Чикаго задерживался на три часа. По хорошему надо было бы посмотреть документацию, свои предложения, полистать книги, одним словом, использовать время с пользой. Но я продолжал неподвижно сидеть в полузамороженном состоянии и не делал ничего такого правильного. Я сидел и просто тупо и обречённо, как-то очень медленно и мучительно убивал время ожидания. Из забитых таким незатейливым образом секунд складывались забитые минуты, потом десятки минут, потом часы. И ничего при этом не менялось, как ни странно. Это такое занятие, которым можно заниматься только в аэропорту, ожидая задержанный самолёт. ...Хотя нет, вру. Так мучительно время ещё убивается, когда лежишь где-нибудь высоко в горах в палатке и просто тупо пережидаешь ночь. На улице градусов сорок мороза, завывает ветер, тебе холодно и как-то не спится. Или лежишь в глухой тайге на снегу, подстелив сосновые ветки, смотришь в ночное небо и просто ждёшь рассвета, когда можно будет снова двигаться дальше. Мороз постепенно добирается до самого нутра, тело коченеет, но его температура не падает ниже какого-то биологического порога анабиоза. В таких случаях с утра потом всё тело, особенно суставы, скрипит как сухое дерево на ветру, пока не разогреешься.
Что-то похожее я испытывал сейчас, сидя на скамье в зале ожидания. Всё, что я чувствовал, это холод. На остальные явления жизни мои органы не реагировали.
Наконец за окном начало светлеть, и помаленьку наступил серенький тихий рассвет. За окном крупными редкими хлопьями шёл снег. "Так вот почему нас задержали", - медленно и скрипуче повернулись где-то в глубине мои мозги, впервые за последние несколько часов обнаруживая своё присутствие. К соседнему выходу медленно, как бы на ощупь, подрулил самолёт. Спустя несколько минут его немногочисленные пассажиры слегка нарушили дремоту нашего закутка. Потом снова всё затихло. Наверное, я в итоге заснул, несмотря на озноб.
И вот я сижу в кабине самолёта. Напротив орудует какая-то аэродромная машина, сдувая снег с корпуса рядом стоящего самолёта. Трое рабочих в униформе внизу возятся у нашего самолёта. Вернее, возится один, а двое стоят рядом и весело разговаривают. Тот, который работает, стоит на стремянке и изо всех сил старается следить за разговором. Он постоянно поворачивает голову, видно переспрашивает, если что не услышал. Руки его как бы сами по себе ковыряются в крыле самолёта, а сам он всей душой и глазами участвует в разговоре.
Потом мы взлетаем, мне уже не холодно, и я наконец-то открываю свои листочки. В том году дела шли, наверное, слишком хорошо, чтобы так продолжаться дальше. Я просто зарвался. Это обычное явление среди людей. Сначала они хотят получить хоть что-то. Они это получают, и почти моментально начинают принимать эту благодать как должное. Потом фортуна поворачивается - так, немного, бочком. Но люди уже привыкли к хорошему, они не хотят что-то хуже. К хорошему быстро привыкают. И они отвергают неплохое и ждут хорошего. А хорошее не приходит. Оно вообще не частый гость, а люди думают, что его приход - это норма. Они ошибаются, и потом расплачиваются за эту ошибку. Как, скажем, Царевна - Несмияна. Народная мудрость придумала противовес такой неконструктивной жизненной позиции, например: "Дают - бери, бьют - беги". Или вот ещё, "курочка по зёрнышку", любимая присказка моего дяди. Но проблема в том, что знание не становится просто так руководством к действию. Оно должно быть ассимилировано с деятельной частью их обладателя, чтобы приносить ему реальную пользу. И у разных людей эта способность развита очень даже в неодинаковой степени, вплоть до того, что у некоторых она не развита вообще.
Так и я. В полном соответствии с законами природы, распространяющихся на большинство людей, закончил проект и не особо спешил искать другой. Почти сразу подвернулась неплохая работа, но я, избалованный к тому времени предыдущим проектом и выгодным обменным курсом американского доллара, как-то потерял чувство реальности и отпустил проект. А потом ничего такого больше не подворачивалось. Ну то есть я много ездил, разговаривал, но до проекта дело не доходило. Как-то всё срывалось в последний момент. То я начинал в чём-то сомневаться, то потенциальные заказчики в последний момент начинали сомневаться в моих талантах и способности решить их проблемы.
Один раз дело было совсем уж уладилось в одном из Нью-йоркских банков. Всех всё удовлетворяло. Но в последний момент один из вице-президентов (их в том банке было как собак нерезаных, кстати - а почему люди так говорят?..), попросил побеседовать со мной бывшего соотечественника по поводу знания одного из языков программирования, хотя там надо было больше знать математику, а программирование было сбоку-припёку. Ну, вот такой каприз пришёл в какое-то место тому вице-президенту. Я не уверен, что это был мозг или его правильная часть. Обязательно полагаться на специалиста, это болезнь развитых стран. Не то что самому всё надо делать, ни в коем случае. Мера утеряна, вот в чём проблема. Людей отучивают доверять самим себе даже тогда, когда это совершенно необходимо по ситуации, или вопрос, как говорится, выеденного яйца не стоит. Кто такие специалисты, по большому счёту? Люди, со всеми вытекающими, то есть способностью ошибаться, уставать, халтурить, лениться, не соображать и так далее и тому подобное. Что я знаю точно, так это что никакую ситуацию, в которую вовлечён, нельзя упускать из-под контроля. Иначе очень быстро наступает разочарование чем-то или кем-то. Самим собой, например. Как любят повторять мои дети, бесплатным бывает только сыр в мышеловке, да мясо в капкане. Устами младенцев...
Мой бывший соотечественник обрадовался поручению, и изо всех своих программистских сил или каких-то там верноподданнических чувств начал строить мне ловушки. Я попытался ему объяснить, что особой нужды так ретиво исполнять вообще-то формальное поручение нет, но он не внял моему разумному совету.
Его проблема была довольно типичной. (И живи он с этой проблемой сколько угодно, мне бы и дела не было, но она вскоре породила другую, теперь уже мою, как инфекция набросившись на мой вообще-то здоровый организм.) Он не пытался понять, знаю ли я предмет, но страстно желал найти мои пробелы в знаниях. Что уж его там двигало изнутри, я не знаю, но только кто ищет, тот всегда найдёт. Он и нашёл, причём в том месте, которое я, можно сказать, исползал вдоль и поперёк. Мой ретивый экзаменатор знал теорию, а я знал теорию и практику, в своё время хорошо повозившись с межпроцессорными коммуникациями. Ну, где там... Он же был вроде как начальник, ему же поручили (как в своё время Балаганову, а не Паниковскому). В общем, радостный, он убежал к своим боссам и уж так, по-видимому, там распинался, что всё дело расстроилось в итоге. Напрасно тот вице-президент в данном случае положился на специалиста. И мне хуже сделал, и себе плохую услугу оказал. Я потом стороной узнал, что долго они ещё искали, кто бы мог работать сделать. Думаю, в итоге взяли кого попало, когда сроки совсем прижали и уже нельзя было дальше тянуть. Стереотипы вещь дорогая...
Что движет такими людьми, как мой бывший соотечественник, кто его знает... Они, соотечественники, вообще материя неоднозначная, с ней надо осторожно, особенно с той, что недавно прибыла - представление о новой среде не совсем адекватное и соответственно происходит неадекватная трансформация того, что принято называть сознанием.
Мне вообще неизмеримо легче договориться с каким-нибудь главным исполнительным директором или президентом компании, чем с представителями так называемого славного среднего звена. Большинство первых смотрят в первую очередь на человека и его потенциал, вторые замкнуты в тесном закутке своих профессиональных представлений. Как раз человека они не видят, зачастую не могут видеть, они просто не знают что это такое, заменив познание людей расхожими стереотипами и слепленными с самих себя мерками. Они не понимают, что мне не надо знать какой-то конкретный оператор, чтобы выполнить работу. Я или знаю, что он есть и за пару минут найду его в описании, когда он мне понадобится, или знаю что такой или похожий оператор должен быть, и я точно знаю, где его надо искать. Мне нужно "поймать" концепцию и то основное, что её поддерживает, а остальное, как говорится, дело техники, в смысле тренированного и дисциплинированного ума. Каждый работает на своём уровне...
У американцев есть такой подход к подбору новых работников, который я называю "отбором методом круговой поруки". Снаружи всё выглядит вполне пристойно и очень даже демократично. Прежде чем поручить проект или просто взять кого на работу, кандидата запускают на целый день по кругу работников. Каждый на своё разумение разговаривает с взбудораженным и несколько неуравновешенным из-за этого претендентом, задавая ему каверзные вопросы и пытаясь найти слабые точки. Потом в отделе кадров все полученные таким образом отзывы суммируются и ставится общий диагноз. В итоге все довольны. Ответственность за принятие решения размыта на элементарные частицы и развеяна во Вселенной, так что никаких следов никогда уже не найти. Все вовлечённые в процесс каудальные части прикрыты, можно сказать, бронёй и неуязвимы для каких бы то ни было последствий. Кандидат чувствует значительность всего мероприятия и переживает минуты (вернее часы) как бы настоящей жизни и высокoго подъёма. К концу эпопеи он измотан до последней степени, разговоры и волнение высосали из него все силы. Он еле стоит на ногах, но продолжает что-то говорить и говорить, уже заплетающимся языком, и совсем плохо соображая. Всё, чего жаждут его тело и измученная душа, чтобы этот марафон когда-нибудь закончился. Но забег всё не кончается, и он снова заходит в очередной "кюбикл" или кабинет и пытка начинается сначала.
Я почему так хорошо знаю это состояние, что мне тоже когда-то доводилось быть "пропущенным сквозь строй". Но я человек слабый и "ломался" уже на втором рукопожатии. Мне уже не хотелось видеть эти искусственные приветливые улыбки, а тем более улыбаться самому. Где-то в глубине души как прилив поднималось могучее желание выругаться и оставить за спиной весь этот цирк.
"Милые мои!" - мысленно взмаливался я перед своими благодетелями. "Вам надо сделать работу, какие проблемы? Вы меня увидите за всё время раз пять, самое большее, а потом мы разбежимся и никогда больше скорее не пересечёмся. Вы ничем не рискуете! Деньги вам платить по окончании всей работы, вы меня уже на этот счёт уговорили, ладно. Я что-то не пойму, кто кого должен проверять. Может всё-таки я, который будет полгода делать работу, не зная, что там ещё может приключиться с вашей конторой за это время или какая вожжа вам под хвост попадёт..."
В итоге для себя я свёртывал это мероприятие и начинал развлекаться, вполне справедливо полагая, что балаган по сути должен иметь соответствующую форму. Если я видел, что с человеком можно просто поговорить о том, о сём, посмеяться, я это и делал. Нащупывал интересную для него тему и далее разговор плыл в этом русле, плавно перетекая в другие увлекательные направления. Если попадала какая-нибудь зануда, я быстро переводил стрелку и начинал задавать вопросы сам, ставя того в тупик. Потом я доброжелательно объяснял заданный вопрос, результатом чего обычно было хорошее расположение, а иногда даже заискивание. То ли интервьюируемый мною боялся, что я накапаю начальству о его некомпетентности, то ли так, на всякий случай на будущее. Разумеется, такая творческая стратегия не всегда работает. Например, за редким приятным исключением с индийцами такие трюки ставить не следует. Их кастовый менталитет, встроенный тысячелетиями уже в гены, и объективно нормальная для них неразборчивость в средствах препятствуют воплощению такого невинного замысла. Они изо всех сил лезут из кожи вон, чтобы занять господствующее положение на местности. Это выражается в страстном желании быть начальником, калифом на миг в любой ситуации, или взять верх при купле-продаже. Неважно что и как, в них запрограммировано это неукротимое движение выбираться наверх, наступая на что угодно. Разумеется, не у всех, но что-то такое присутствует.
В итоге такое развлекательное времяпровождение не тяготило. Я знакомился с хорошими людьми, узнавал много нового, а зачастую и интересного. И потом, всё это протекало без напряжения и весело. Жизнь надо украшать, как и новогоднюю ёлку. Но если хочешь, чтобы ёлка была красивой, сам о том и позаботься. И о дереве, и об игрушках, и как их развешать.
В итоге после всех мох проколов и пролётов к концу февраля я приподнялся и начал уже нажимать на все кнопки, то есть звонить знакомым начальникам отделов, с кем раньше работал, пытаясь найти хоть какой-нибудь проект. Мне уже было не до жира и не до самокопаний. Я созрел как какое-нибудь яблоко "белый налив", до степени рыхлости разваренной картофелины, и готов был свалиться орлом на любую подвернувшуюся работёнку. Не то чтобы жить было не на что, но мне как-то приелось безделье, и я хотел заняться чем-нибудь созидательным. Наконец в Чикаго заинтересовались моей скромной персоной, а вернее тем, что из неё можно выжать, используя в качестве тягловой силы.
Одновременно аналогичный интерес проявила не так чтобы большая, но совсем не маленькая контора из Питсбурга. В Питсбург я уже съездил на машине. Там мы быстро договорились насчёт того, что надо сделать, но по деньгам всё ещё утрясали окончательные условия. Контора жмотилась, а я дожимал их до той цены, которую считал справедливой с моей точки зрения. Они, похоже, тоже понимали, какой должна быть реальная цена, но чисто по-американски, упёрто, защищали свои финансовые рубежи. Раньше я думал, что они просто не могут допустить, что кому-то с акцентом вот так, за здорово живёшь, надо платить нормальную цену. Но я быстро понял, что американцы в этом плане подлинные интернационалисты. Деньги, это настолько святое божество, что национальность не имеет никакого значения. Объясняйся хоть на пальцах.
Разговор в их масштабе шёл о копейках, но для них это сути дела не меняло. Они цеплялись за каждый десяток тысяч долларов и с болью уступали очередную линию своей глубоко эшелонированной обороны. Каждый виток таких тактических маневров завершался большими заказными письмами. Их приносил курьер. Я расписывался, вскрывал конверт, и смотрел договор. Там всегда была поменяна только одна строчка, насчёт цены. В сопроводительном письме стандартно выражалась оптимистичная уверенность, что теперь наконец-то все препятствия для совместной работы ими устранены, и я могу засучивать рукава и начинать работать. Я садился за компьютер и сочинял нудное письмо, почему меня не устраивает предлагаемая сумма, перечисляя объём работы и упирая на трудности. Проект у них зашёл в такую стадию, что хорохорься, не хорохорься, кому-то надо его вытаскивать из его нынешнего плачевного состояния. Мне звонил один из руководителей проекта, Питер, по национальности немец, и возмущался, что начальство тянет резину. Мы с ним вели задушевные беседы насчёт концептуальных подходов в системном дизайне. Нашли очень много общего и понравились друг другу. Питер был в одиночестве со своим здравым смыслом и очень обрадовался, что может найти в моём лице поддержку. Но пока я занимался этой дурацкой перепиской, а Питер терпеливо ждал подкрепления.
В Чикаго я летел в подразделение одного из финансовых монстров. Чем они занимаются, я толком так и не понял. Из сумбурного разговора с каким-то начальником я выяснил, что мне надо будет разработать часть автоматизированной торговой системы для торговли опциями. Система перерабатывает большие объёмы данных, и надо, чтобы она делала это как можно бодрее. Это была как раз та работа, которая мне всегда нравилась. Я любил штучные нестандартные поделки, когда надо было выворачиваться как уж на сковородке, всё время придумывая оригинальные эффективные решения. Но что точно надо было сделать, я так и не понял. Тем не менее, я подготовил несколько листочков с предложениями. Никакая заранее разработанная выигрышная стратегия не выживает первого столкновения с противником, это факт истории человечества. Однако что-то надо было написать. Ну, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать серьёзность своих намерений.
Мы подлетали к Чикаго. Самолёт вынырнул из облаков. Внизу в дымке поплыли городские кварталы. По дорогам медленно ползли маленькие автомобильчики. Даже сверху Чикаго производил впечатление рабочего города. А может, и не производил, а я это всё вообразил. Я же знал, что Чикаго не курортный городок. А тогда чем ему ещё быть, как не рабочим городом?
В аэропорту я сел в такси и назвал адрес. Таксист был какой-то ну просто огромный индиец-сигх в тюрбане. Я спросил, как долго ехать. Он нехотя и не очень-то дружелюбно ответил. Я уставился в окно. Мы ехали вдоль железнодорожной ветки, с платформами не то пригородных поездов, не то метро. Было утро, самое время, когда народ перемещается из постелей на работу. Небо было затянуто серыми тучами. Сильный ветер бросал на ветровое стекло быстрые снежинки. На дорогах снег был перемешан с водой и солью. В Чикаго была такая же противная склизкая слякоть, которую я оставил в Торонто.
Через полчаса мы приехали. Я высадился у своего здания. Рядом возвышалась тёмная громада Сиэрс-Тауэр, самого высокого здания в Америке. Я узнал его по фотографиям. С пересадкой на промежуточном этаже я поднялся высоко наверх, на пятьдесят седьмой этаж. Вход в компанию находился недалеко от лифта. Ещё не видя надписи, я каким-то чутьем безошибочно понял, что мне сюда. Зашёл и представился секретарше. Она как-то уж очень быстро и проворно, практически мгновенно, набрала номер и коротко бросила в трубку: "Крис, к тебе ", - и тут же положила трубку. Похоже, даже не удосужившись убедиться, что её поняли. После этого она забыла обо мне. (У Шоны было много дел. И не только связанных с работой в этой компании.) Какая-то быстрая контора, отметил я про себя. Так оно и оказалось потом. Первое впечатление важное, к нему надо прислушиваться.