Огромный красный шар запутался в ветвях больших деревьев, стоящих на холме. Их было четверо, как в круглом красном киноэкране, похожие на контрабандистов, которые уже украли солнце и не могли между собой договориться - куда его спрятать. Фарадей смотрел на чудовищный красный глаз, который и не собирался моргать, лишь медленно и величественно погружался в ресницу далекого леса на засыпающем горизонте. Ничто не могло изменить этой свинцовой траектории, лишь превозмогая смертельную усталость, Солнце ждало смены караула, оно осматривало уже без особого желания окружающий мир, для того, чтобы передать его во власть, равноценную по значению. Серо-голубые тени и молочная дымка уже крались по соседним холмам, на которые свет заката уже не действовал. В этом неизбежном сгустке сумерек чувствовалось какая-то хулиганская сила, которая еще не могла из-за боязни быть рассеянной светом откровенно, подобно таможне, выйти и объявить свои права. Мрак тени еще репетировал после дневного сна перед выходом на авансцену.
Если бы не музыка и крики людей на берегу, то можно было бы поверить, что смотришь на фотографию.
Фарадей почувствовал себя настолько малым в этой немой громадине - раздвигать воображение было некуда, он уже даже боялся назвать этот мир своим, испуганный величием и безразличием, внезапно его окружившим. Но и отдать все это кому-то - тоже было невозможно, ведь глаза и уши принимали всю это блажь и главное - пульсирующая червоточина, которая когда-то далеко в детстве забралась в его нежную душу и сейчас отвоевывала все большую и большую территорию. А Фарадей позволял ей беспечно жить и творить, находя в этом хоть слабое, но утешение, неразделенной первой любви.
Он сидел в лодке в середине небольшого озера и уже был почти забыт своими новыми и старыми приятелями, которые расположились на холме перед деревьями - контрабандистами и праздновали чей-то очередной успех. Фарадею стало грустно, и он незаметно ускользнул от шума, взял лодку, сняв яркую рубашку, чтобы его нельзя было узнать с берега, и заплыл подальше от ненужных вопросов и глупой полемики.
Фарадей медленно смотрел вокруг. Вот это сцена! Противоположный от тополей берег уже почти сливался с зеркальной гладью озера. Красный широкий галстук заката автострадой пролегал по стальной коже засыпающей воды. Лодка, как заколка от бутафорского галстука, разрезала суженное отражение пополам. Облака над солнцем растянулись в огромные алые губы. Фарадей уже чувствовал их влажное прикосновение, их вялое здоровое дыхание, от них веяло спокойствием и загадочностью. Но это не были поцелуи жизни, они больше напоминали какой-то зашифрованный символ, тайный смысл которого вот-вот должен быть понятен. Да, это поцелуй Евы! Кроваво-красный, чужой, фальшивый и далекий! Вот именно, фальшивый! Очень далекое и забытое открытым нервом, сладко шевельнулось внутри, и сердце забилось, сознание затребовало что-то бесконечно утраченное и не прощенное.
-- Нет, не надо, нет, остановись - еле сдерживая слезы, умолял Фарадей. И он уже видел, как озеро превратилось в огромное фарфоровое блюдце, в середине которого плавала лодка, как щепка. Он беспомощно греб веслами стараясь удалиться от прикосновения ее алых губ. Рука Евы грациозно наклонила фарфоровую посуду - губы медленно втягивали жидкость. Лодка неслась к безумию. Фарадей уже прилип к ее губам, которые опускались и закрывались, облизывая сладким языком все его тело. Он закрыл от блаженства глаза. Теперь Фарадей слышал звуки фортепиано. Мелодия звучала чисто и нежно, где-то далеко и проникновенно, делала опять его вялым и беспомощным. Фарадей тихонько открыл глаза и увидел Еву, которая была больше солнца, и ее нежные любимые руки играли на белом рояле "К Элизе". Бетховен звучал опять, как в тот сказочный вечер, с которого все когда-то и началось.
Ева исчезла, а ее губы замерли, в них еще была жизнь, но уже не было намека на ее продолжение. Эту зафиксированную гармонию нарушали уже крики и шум людей на берегу. Природа показывала счастьем одного вечера, как в миниатюре, счастье всей жизни. Фарадей закурил и кто-то, заметив вспышку зажигалки, закричал его имя. Через мгновение его имя закричали тысячи голосов. Крик, как скальпель, резал обнаженную натуру природы. Все это казалось ему чудовищно нелепым. Он увидел людей на берегу, вместо рта у каждого из них стоял железный динамик. Динамики вибрируют и из растянутой дребезжащей пластмассы летят маленькие цветные шарики. Все шарики разные по цвету. Люди осыпают ими друг друга, как крупной дробью. Не услышанные, не нужные слова - шарики, как будто обидевшись, покружившись среди людей, чернеют и взрываются. Те, которые посветлее, обиженно собираются в маленькие тучки и летают рядом, внимательно прислушиваясь к разговору людей, чтобы в нужный момент оказаться рядом, и влететь в уши. Но люди кричат еще сильней, тогда из динамиков вылетают ножи, вилки, острые куски металла. Они режут мясо, разрывают на части озверевшие фигуры безумия, оставляя лохмотья беззащитной плоти.
Фарадей беззвучно скользнул к берегу. Темная вода нежно шептала:
-- Не надо, не надо, не убивай ее. Фарадей засмеялся:
-- Да, не убивай ее, Кэрол! - слышались слова песни Манфреда Мэнна с берега.
Фарадей уже видел ровные стволы молодых деревьев. Они стояли вдоль берега и терпеливо безмолвствовали. Странная очередь, в конце которой уже стояла Ева. Из далекой юности выплыла картинка, похожая на эту, только вместо почти исчезнувшего солнца, Ева стояла в проеме окна у себя дома на фоне луны. В ту ночь он стал мужчиной. В темном доме он искал ее и, испугавшись, спросил:
-- Ты где?
Не оборачиваясь, как статуя, глядя на луну, тихим чужим голосом она ответила:
-- Я повсюду.
Фарадей шел по аллее, прикасаясь к каждому дереву, понимая неизбежность будущего шага для каждого из них.
Она спросила:
-- Ты где?
И за Фарадея кто-то ответил:
-- Я повсюду.
Увидев Фарадея, она побежала и бросилась в объятия, дрожа и испуганно оглядываясь. Это была Люси.
-- Ты все помнишь? - спросил Фарадей.
Люси кивнула.
-- Да, не бойся, Люси. Я буду рядом.
Фарадей прижал ее к себе, и они пошли в разные стороны. Он шел на свет костра и шум своего эксперимента.
Он уже стоял за кустом и внимательно смотрел на языки пламени, которые плавно танцевали в сумерках и старались лизнуть людей, как будто что-то хотели сообщить им. Предательские намерения огня оставались непонятыми, как и все остальное. Фарадей осматривал пьяную компанию, яркий свет костра и ничего не находил во всем этом того, чтобы раскрывало его замысел. Он наблюдал органичность этой мизансцены и думал, что если бы на театральной сцене зажигали настоящий огонь, то он смог бы скрыть многие пороки недалекой режиссуры. Убедившись, что ничто не вызывает особых опасений, он вышел на освещенную площадку.
Увидев Фарадея, все эти наполовину незнакомые ему люди, заорали опять его имя. Голоса звучали уже не так пронзительно. Он устроился возле костра рядом со своей новой знакомой. Звали ее Лена. Фарадей незаметно поглядывал на Экватора.
Их взгляды встретились и Фарадей, взяв стакан с водкой, произнес тост:
-- Глядя вокруг, создается впечатление, что мир во всем своем величии и неописуемой красоте все же может быть хоть чуточку не таким уж благополучным до конца, если кто-то из нас несчастен, вернее, если он не влюблен. Итак, за Любовь! За Гармонию Мира!
Молчаливые слушатели заорали во весь дух, застучала посуда, все вокруг костра задвигалось и заговорило, каждое о своем. Фарадей прилег на колени Лены и посмотрел в красно-серое небо. Губы Евы растянулись еще шире, они стали тоньше и целовали уже половину видимого неба. Фарадей слышал, как губы сказали:
-- Пора, уже пора, накажи ее, отомсти ей, заставь ее ползать у твоих ног, мой мальчик!
Все тебе мало! - думал Фарадей. Лена, глядя на него в упор, посылала ему какие-то тайные сигналы, играя глазами.
-- Сейчас все поиграете в мой спектакль. Есть даже подходящее название: "Невинная жертва".
Раздался выстрел и через несколько секунд прозвучали еще два. Все испуганно замерли. Были слышны только веселый девичий смех и музыка. Звучавшая из машины. Фарадей вскочил и побежал к молодой парочке. Дочь Лены Наташа, держа в руке пистолет, собиралась стрелять дальше по пластмассовой бутылке на кустах у самого берега. Экватор стоял рядом и из-за плеча Наташи корректировал огонь. Фарадей забрал пистолет из рук девушки и, злобно глядя на молодого парня, закричал:
-- Я тебе тысячу раз говорил - не брать его в руки!
Фарадей шлепнул его ладонью по уху и вернулся к костру. Он сел на свое место, держа в руках пистолет, и молчал. Холодная темная сталь пистолета, отливаясь в свете костра, наводила тупой ужас на онемевшую компанию.
-- А это еще что такое?
Фарадей встал и показал рукой на лодку, которая медленно выплыла из-за куста, по которому стреляли. Свет костра, как днем, и, еще не успевшее скрыться солнце, освещали лодку и, лежащее в ней, тело убитой девушки. Лицо незнакомки было в крови и на белой майке было видно огромное красное пятно. Тело лежало полусидя, откинувшись на небольшой ящик за ее спиной. Все теперь узнали девушку, которая раньше тут проплывала, как и многие другие отдыхающие из санатория в пол километре отсюда.
Фарадей медленно пошел по темной воде и подтянул лодку почти к берегу, чтобы все увидели реальную смерть.
-- Пульса нет. - Сказал он, держа ее руку.
Затем он выскочил из воды:
-- Никому ничего не делать! Сядьте на свои места! Я сейчас что-нибудь придумаю.
Лена обнимала свою юную дочь, которая уткнулась лицом в ее грудь.
-- Какая трогательная мизансцена!
Если бы я был художником, то правдивость и драматизм композиции глубоко удовлетворили бы меня - рассуждал про себя Фарадей. Он уже открыл багажник своей машины и взял подготовленный заранее большой аккумулятор. Поставив его поближе к костру, принес буксировочный трос и начал обвязывать им батарею, нервно дергая каждый узел.
Взяв двумя руками груз, пошел к лодке. Свободный конец тянулся по песку, как смея. Повернувшись лицом к каменным статуям добавил:
-- Если кто-то из вас подумает поделиться об этом еще с кем-то, то с ним будет тоже самое. Экватор, взрывай петарды. Веселимся дальше.
Все смотрели, как лодку забирала темнота озера, которой управлял Фарадей. Он энергично греб подальше от берега. Заплыв на середину, остановился и сказал:
-- Можешь уже открыть глаза, я и сам поверил в твою погибель. Молодец, Люси! Сыграно блестяще!
В небе летали цветные петарды.
-- Молодец, Экватор! Вы, оба молодцы! Люси тихонько хихикала, снимая кровавую майку. Затем вымыла голову водой. Фарадей взял свой старый армейский бинокль и они оба смотрели на берег. Музыка зазвучала громче. Фарадей рассматривал береговую линию. Все происходило так, как и предполагал. На берегу были видны Лена с Наташей и Экватор. Остальные из массовки поспешно уехали на второй машине.
-- Ну, теперь ты довольна?
Губы еле заметно заулыбались и тень Евы уже летала где-то рядом с лодкой. Стало совсем темно. Лодка поплыла туда, где были спрятаны вещи Люси. Теперь Люси лежала на дне лодки, покрытая пледом, почти до самого берега. Фарадей перестраховывался. Он опустил аккумулятор в воду. Конец буксировочного троса резко ушел в глубину. Фарадей толкнул Люси. Она бесшумно нырнула за борт, уже в ластах и маске, и исчезла во мраке.
Лодка причалила в полкиллометре от происшествия. Фарадей смыл краску и привязал ее цепью к берегу. Он пошел опять по молодой аллее и увидел в конце тень Евы. Он сел и оперся спиной о ствол. Тень летала между деревьями и шептала:
-- Я повсюду. Я повсюду.
Фарадей старался точно вспомнить ее лицо и не мог. Только шрам у ее левого виска, который Ева искусно прятала. Лицо являлось в постоянном движении, то, зовя и улыбаясь, то нервно оправдываясь.
Именно так - середины не было. Вот такая она и осталась в его памяти - влюбленная до безумия и чужая, агрессивная в моменты своих оправданий. Зачем она так со мной поступила? Именно из-за нее в его жизни и происходит все так, как она заранее хотела. Фарадей уже сам стал деревом в этой ровной аллее в ночной тишине. Тень материализовалась, и легкий шорох ее шагов уже был слышен среди нарядно одетых юношей, стоявших в три ряда на огромной сцене актового зала средней школы. Было тихо и немного страшно в этой таинственной атмосфере ожидания взгляда любимой всеми Евы. Фортепиано озвучило первые аккорды и хор в три партии запел:
-- Купалiнка, Купалiнка, цемная ночка...
Попасть в школьный хор было нелегко. Ева сама выбирала достойных, договариваясь с их родителями. К ней попадали наиболее способные и одаренные. Фарадей до сих пор не смог понять чего было в ней больше - добра или зла? Скорее новины, индивидуализма - вот чего она хотела от нас, и покорности. Хор находился в постоянных гастролях, смотрах, сводных репетициях с другими коллективами. Все это не оставляло времени опомниться. Ева забирала все. И отдавала все.
После вечерних репетиций всегда находились желающие проводить ее домой. Жила она одна в небольшом домике на окраине города. Все участники вечерней демонстрации у нее дома пили чай и счастливые расходились по домам. И обязательно кто-то из парней постарше возвращался обратно. Прячась и крадясь в темноте, чтобы познать тайну первой любви. Потом пришла очередь Фарадея.
Однажды Ева сказала ему:
-- У тебя хорошие данные, ты мог бы стать пианистом.
Она взяла его руку и водила по каждому пальцу.
-- Видишь, какая у тебя длинная кисть. Тебе будет намного легче играть, чем мне.
Она положила свою маленькую ладонь в горячую руку Фарадея.
-- Я хочу, чтобы ты стал знаменитым. Вот здесь я написала дни и время занятий. Я тебя жду у себя дома.
И все закружилось в этой многозначительной фразе, которая заняла теперь уже все свободное пространство в голове юного пианиста. На третий вечер руки просто и случайно коснулись друг друга, и фортепиано больше не звучало. Оно стало немым свидетелем любовного преступления. Фортепиано, как Золотой Ключик, открыло дверь в другую жизнь, намного раньше, дерзко и так прекрасно, что до сих пор лежит на сердце открытой раной великолепия.
-- Я хочу от тебя ребенка. Об этом никто не узнает.
Эту фразу можно было повесить над входом в ее спальню. Фарадей встал и сказал вслух:
-- Когда же, наконец, ты отпустишь меня?
Ева появилась в глубине аллеи и пошла навстречу, обнимая каждое дерево, шепча что-то понятное только тому, для кого это звучало. Остановившись в середине, она заговорила вслух.
-- Ваши матери сами захотели, чтобы я вас всему научила. Я отдавала вам все. Благодаря мне вы и стали тем, кем вы есть. Я слишком много вам отдала. Я отдавала за всех женщин мира, даже то, чего у многих никогда и быть не могло. За свои ошибки я заплатила своим бесплодием. Вместо того я получила намного больше. Вы - мои дети!
Фарадей закричал от многолетней боли:
-- Дети? Ты украла нашу юность, ничтожная шлюха! Ты украла мои первые поцелуи, не подаренные цветы, первые признания в любви. Ты сделала всех нас холодными, влюбленными только в тебя, жеребцами. Жаль, что я тебя тогда не убил. В чем вина всех женщин, которых я не сделал счастливыми? Ты зомбировала нас. Ты все рассчитала, особенно возраст и благоприятные условия для легальной инфекции зла, которое ты породила в каждом юном сердце изначально. Как ты могла спать сразу со всем хором? Может от тебя и произошло это выражение "Всем хором".
Фарадей обессилено упал в траву и заплакал. Ева легла рядом и, положив его голову к себе на грудь, приговаривала:
-- Не бойся, мой любимый, я радом с тобой.
Фарадей отбросил ее в сторону.
-- Все, царица, на этот раз тебе не увильнуть.
Фарадей начал бегать среди деревьев и кричать;
-- Да очнитесь Вы, наконец!
Он бил руками в молодые стройные стволы и умолял о помощи. Деревья одно за другим оживали. Знакомые молодые парни становились в линию хора и внимательно смотрели на Еву. Хор уже стоял и ждал первого взмаха руки дирижера.
Ева внимательно осмотрела каждого и взмахнула рукой. Был слышен один общий набор воздуха в грудь и через секунду из огромных динамиков - ртов полетели железные шарики и мелкие иголки, которыми начиняют противопехотные снаряды. Тело Евы спокойно парировало всю эту стальную лавину.
Она еще раз взмахнула рукой и хор запел в три голоса:
-- Купалiнка, Купалiнка...
Фарадей после второго куплета вышел из своего места во втором ряду и побрел к костру. Он шел и плакал, а хор пел и пел:
-- Купалiнка, Купалiнка...
Лена, увидев Фарадея, прижалась к нему. Она дрожала и плакала:
-- Что же с нами будет?
Фарадей, посмотрев через ее плечо на Экватора, который обнимал Наташу, сказал: Поведешь машину - и бросил ему ключи. Они сели вчетвером в машину и уехали в город.
VI. Последняя жертва
или
Все Боги были бессмертны
Глэм стоял у огромного окна. Его взгляд остановился на самой высокой точке горизонта, Высотное здание гордо торчало, как гигантский меч, среди плавных форм городской архитектуры, на крыше гиганта была непонятная надпись, которая в ночной темноте светилась множеством огней. Иногда там работал лазер: два луча, как глаза пришельца, в хаотичном беспорядке рыскали по темным дворам и переулкам и так испуганного до смерти небольшого приграничного города. Сейчас в золотистой надписи преломлялись лучи утреннего солнца. Глэм условно отбросил все, что находилось ниже, и теперь видел лишь два предмета - красное солнце и монолит небоскреба, надписью обращенного к Глэму. Два предмета и голубая бесконечность июльского неба. "Природа не фиксирует мелочей!" - звучало в голове Глэма.
Несколько лет назад он точно также стоял и смотрел на простую геометрию в бесконечном пространстве. Тогда он не мог согласиться со многим в своей жизни. Он тогда и не видел этого символа, который явно и каждодневно являлся перед ним. Ему тогда было некогда, слишком он был занят устройством собственного благополучия. В то время шла настоящая война. Прежде чем стать Боссом, нужно было спать с пистолетом под подушкой и оставлять на ночных улицах кучи трупов. А что сейчас? Глэм хотел остановить надвигающуюся лавину, которая будет сейчас терзать его душу. Терзать самым гадким способом, тыкать и рвать бесцельно, не указывая на какие-то конкретные недостатки, уничтожать его в целом. Глэм уже был готов к очередному вторжению.
За многие годы Глэм научился способам борьбы с этим демоном, который приходил последнее время все чаще.
-- Все - вранье, я - борец за правду!
-- Неужели?
-- Да, и ты это знаешь не хуже меня.
-- Я это уже слышал - говорил невидимый чужестранец.
-- Но я люблю слушать тебя. Хочу заметить, что ты стремительно растешь, как философ, разумеется. О чем мы поговорим сегодня?
Глэм видел, как огромный красный шар, развеяв туманную дымку, приблизился почти вплотную к застывшему в голубом небе железобетону. Небоскреб вытянулся как солдат. И надписи на его крыше превратились в сверкающую кокарду на фуражке. Взлетевший из аэропорта самолет пролетал как раз в том месте, где могла бы быть рука, отдававшая честь.
Чужестранец уже заполнил огромную комнату. Он был похож на джина. Правда. Одет в дорогой, слегка блестящий костюм и темную рубашку. В общем, он выглядел как Глэм. Лицо закрывали огромные темные очки. У Глэма захватило дух от такого превращения. Его все устраивало. Он выглядел даже лучше, чем ожидал Глэм.
-- Этого стоит уважать, - думал гангстер -- Теперь мне будет легче тебя победить.
Коварные глаза убийцы пристально разглядывали свою проекцию из другого измерения. Чужестранец из-за огромных размеров мог стоять только на коленях. Затем он улегся на живот и подпер подбородок двумя руками. Глэм увидел свое отражение в линзах огромных очков, похожих на тонированное бронезащитное стекло своего лимузина. Чужестранец сменил позу. Теперь он лег по всей длине комнаты, опершись щекой на руку. Вторая рука достала огромную трубку, и он затянулся, дохнув и выпустив облако дыма. Глэм мгновенно опьянел, но сразу пришел в себя.
-- Продолжим, сказал Чужестранец.
-- Твое первое преступление - любовь, а именно любовь к женщине. Зачем ты убил Еву?
Глэм ходил туда-обратно, не отрывая взгляда от стекла очков. Он видел себя в них. Это обстоятельство, точнее одно единственное обстоятельство, которое вынуждало его, Босса, заставляющего дрожать целый город, находиться в роли жертвы.
-- Моя мечта - беспечность, безмятежность духа.
-- Гениально! сказал Чужестранец.
-- Гениально! Какой текст! Это после стольких злодеяний! Конечно, это логично. Человек без эмоций.
-- Да, именно так! Я знаю, ты любишь излишнюю театральность. Все люди этого ждут. Но театр, как известно, как, впрочем, и многое другое, не считая официальной науки, есть составная часть так называемого искусства, т.е. хорошо отрепетированной лжи. Отсюда следует, что ложь - это наше обычное состояние... Так вот, женщина, как мать, подчинена особой цели. Я перестал любить женщин именно поэтому. Мужчины вторичны по своей природе. Мы - средство, которым пользуются в период размножения. Разве мог я после этого унижения относиться к ним иначе? Нам не суждено понять вообще суть их хитроумной внеземной конструкции. Мне остается их только уважать за то, что понять их я не могу из-за примитивности заложенного в меня разума.
Было видно. Что Чужестранец задумался. За темными витринами очков нельзя было рассмотреть его взгляд.
Если бы я мог посмотреть в его глаза, - думал Глэм, - если бы я мог.
В этой вполне человеческой позе угадывалась все же некая растерянность. Глэм чувствовал, что сказанные слова попали прямо в точку. Глэм на миг даже пожалел его. Чувство жалости, такое забытое, хихикнуло в его душе, как ребенок, и сразу исчезло.
-- А Бог? Что ты скажешь о нем?
Чужестранец опять выпустил облако дыма и, снова опьянев, некоторое время молчал.
-- Неужели ты думаешь, что я поверю в то, что кто-то в простынях и с бестселлером в руках меня будет ублажать после того, как меня начинят свинцом? Я -- прагматик. Здесь будут уместны слова Уотсона: "Феномен жизни невероятно сложен, но его можно полностью объяснить с помощью законов химии и броуновского движения".
Глэм взял пульт управления телевизором и нажал на кнопку. Экран засветился.
--Человек родился.
Глэм выключил телевизор.
-- Человек умер. Остальное - груда деталей.
-- Все Боги Были бессмертны. Чужестранец произнес последнюю фразу и исчез.
Глэм подошел к окну и посмотрел на небоскреб. Солнце застряло на его крыше, и Глэм отчетливо увидел огромные буквы. Они плыли друг за другом бегущей строкой: "Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Эту точку надо достичь".
На следующий день ровно в восемь часов утра Глэм спустился вниз. Черный лимузин стоял с открытой дверью у крыльца. Он поднял на ходу руку, захлопали двери машин, и колонна направилась к месту казни. На лесной поляне к специальному столбу были привязаны жертвы. Глэм ходил по кругу и смотрел каждому в глаза. Ужас предстоящего испытания уже бездействовал в их взглядах - пред Глэмом стояли живые покойники. Последним оказался человек в темных очках. Глэм недовольно оглянулся на телохранителей и достал пистолет. Он внимательно разглядывал смельчака. Что-то удерживало его от ярости. Он замешкался. Затем решительным движением снял очки с лица жертвы и увидел свое лицо, дерзко смеявшееся ему в глаза. Глэм подошел ближе. Теперь лицом к лицу стояло зеркальное целое, разделенное лишь непониманием. Жертва произнесла: "Все Боги Были бессмертны". Глэм, не открывая глаз от собеседника, добавил: "Вот именно - были", -- и нажал на курок.