Шест Дмитрий : другие произведения.

Порочный абсурд

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Считаешь себя порочным человеком и думаешь, что изменить себя уже не возможно и непосильно? Ха-ха! Позволь тебя удивить, но это далеко не так... Погрузись в данную абсурдную историю и пойми, что есть люди, которых и в правду уже не спасти. Уж больно они пропитаны тем или иным грехом, и вовсе не стараются исправляться, вставать на светлый путь. Девушка, готовая сожрать своего отца, чтобы утолить голод, мальчик-плакса, впадающий в депрессии по пустякам, старый скупердяй, готовый удавиться от жадности, и другие необыкновеннейшие личности встретятся тебе в этой сатире. И чем же всё закончится?! Оу... А вот и узнай. Прочти, славно посмейся или горько поплачь, выбор за тобой, мой дорогой читатель... 💢Читать на Author Today: https://author.today/work/196683
  Всякий человек на Земле не без греха и порока. Кто-то жаден, кто-то вреден. Каждому нужно стремиться к избавлению от тех или иных недостатков, иначе грозит это далеко не счастливым и светлым концом. Сейчас поведаю вам одну невероятно абсурдную историю. Многим покажется она до слёз смешной, а кому-то станет не по себе от происходящего в ней. Но при всём этом несёт она в себе важный смысл. Пускай каждый решит, будет она для него поучительной или же нет.
  
  Неизвестно когда это было, на каких далёких землях, за какими морями и лесами, горами и реками. Знаю только, что село, где всё происходило, называлось "Гадюшка". Проживало в нём всего на всего не больше тысячи человек. И все они были разные по характеру, друг на друга не похожие.
  
  Одним тёплым деньком, когда ветер слегка щекотал лицо, небо было чистым, как стекло, солнце слабо пекло, устроили жители ярмарку весёлую. Все, кто мог, притащили на неё всё, что можно продать: овощи и фрукты, ботинки и рубашки, платья да сарафаны и всё тому подобное. Выстроились все в круг да давай зазывать покупателей: "Эй, Гадюшка, выходи, покупай да всё бери!", "Быстро, быстро выбегай, сразу в очередь вставай!" Всё звучало радостно, звонко, как соловьиные трели. Небольшие толпы людей сбегались в очереди, точно взбудораженные муравьи.
  
  У одного из домов плавно открывается дверь. Лениво и совершенно спокойно показывается чьё-то выпуклое пузо, а уж затем, немного продвинувшись вперёд, всё остальное. Это с очень довольной физиономией выходит Василий Антонович Карамельников - глава села. Медленно, не торопясь, стал обходить торговые ряды.
  
  Сам он был одет в пиджак и брюки зелёного цвета, светлую рубашку, подтянутую у воротника красным галстучком в белый горошек. Его русые, почти рыжие короткие волосы блестели на солнце, он шагал и изыскано наматывал на палец свои усики, внимательно разглядывая товары.
  
  ― А ну-ка! Почём-ка прянички розовенькие? ― наклонившись к лавочке, спросил Карамельников, облизывая свои румяные губки.
  
  ― Десять... ― неуверенно послышалось в ответ, ― Нет, пяток! Вам пяток, батюшка! ― испуганно переменился старичок, торгаш-Митька, увидев недовольный взгляд главы.
  
  ― А эти вот... жёлтенькие?
  
  ― Тоже пять, Василий Антонович! Тоже!
  
  ― Ну, давай мне, Митяй, тех штук пять, да тех так же! ― указав пальцем, повелел Карамельников.
  
  Мешкая, старик стал класть в коробок пряники.
  
  ― Пожалуйста, батюшка! Пятьдесят с вас, ― затихая, протянул он товар.
  
  Василий сделал медвежий взгляд, надув свои щёки, и строго начал:
  
  ― Митя... А ты покупал у меня торговую грамоту, чтоб продавать тут? ― специально надавил Карамельников.
  
  ― Так я...
  
  ― А где ты взял эти пряники? Небось, как обычно украл у бабки Надьки-пекарши? А? ― не давая Мите сказать, сердито продолжал он.
  
  Бедный торгаш скорчился, поджался, точно при обстреле.
  
  ― Д-да-дарю, батюшка, дарю милый! Кушай, кушай на здоровьице! ― сморщившись от страха, заикаясь, выкрикнул старик.
  
  ― То-то же, негодник!
  
  Карамельников широко ему улыбнулся, как ни в чём не бывало, и мерзким подлецом пошагал обратно к дому. "Третий раз уже! Подавись ты ими!" ― проворчал Митяй, когда тот скрылся из поля зрения. Митя и в правду в последнее время занимался не очень честным заработком. Довольно часто продавал он не принадлежащую ему выпечку, а потому и не ходил к главе приобретать грамоту на легальную продажу, ведь как-никак его товары далеко не с чистой репутацией. Однако, как бы ни было это странно, Василию это нравилось, поскольку именно так он мог совершенно бесплатно получать желаемые вкусности.
  
  Идёт Василий Антонович по заросшей травой тропинке да безбожно теребит коробок, представляя, как вот-вот будет лакомиться его содержимым. Живот издаёт звуки, словно грозовая туча. Короткие пальчики его, незаметного для самого Карамельникова, приоткрывают упаковочку и слегка дотрагиваются до пряничной глазури.
  
  Облезшая скамейка, которая стояла вблизи от него, так и манила его к себе. Он торопливо уселся, всецело открыл коробочку, превратившуюся на тот момент из-за его вспотевших ладоней в нечто скомканное, и осторожно кончиками пальцев взял один пряничек. Его наливные губки отварились, словно ворота. Василий, чуть ли не захлёбываясь собственной слюной, медленно тянет ароматное изделие к своему рту. Передние зубы его нежно коснулись заветного лакомства, Карамельников собрался сделать первый невероятно смачный надкус, как вдруг:
  
  ― Папаша! ― послышалось со стороны его дома.
  
  От неожиданности он чуть было не проглотил пряник целиком, вовсе не пережёвывая. Василий молниеносно положил сладость обратно в коробок и тут же бросился к дому.
  
  ― Да как же это она меня увидела-то? ― сам себе в панике задал он вопрос.
  
  Василий Антонович вошёл в своё жильё и, торопясь, принялся раздеваться. Вокруг был полный кавардак: на полу валялись старые газетки, книжки, бумажки, в углах красовались паутины, почти с рыболовную сеть, у стен стояла, точно одетая в серую шубу, запылённая мебель, под ногами лежал грязный, затоптанный ковёр.
  
  ― Это где же моя крошечка милая? Это где же моя маленькая? ― спрашивал он тоненьким голоском, ― Дашуля! Дашуля-яя-я, я тебе вкусненького принёс, моя сладенькая, ― ласково протягивал он.
  
  Из своей комнаты еле, перебирая ногами, выходит его шестнадцатилетняя дочь ‒ Даша Карамельникова, чуть ли не застряв в дверном проёме из-за своих размеров. На ней были натянутые зелёненькая маечка, которая почти разрывается на теле хозяйки, и красные шорты до колен. Кое-как втянув брюхо и, наконец, выпав на другую сторону дверной рамы, она начала:
  
  ― Ну, наконец-то! И что же ты там ел без меня, папашечка? ― неразборчиво из-за пухлых и дряблых щёк проговорила она.
  
  ― Прянички, душенька! Да я только нюхнуть, не пропали ли. Это... Это я тебе взял! Попробуй, ― нервно приврал он.
  
  ― Я уже оголодала, пока ты там шлялся. Давай сюды! ― схватив коробку, развернулась она и поковыляла обратно в комнату.
  
  Карамельников выдохнул. "Чуть меня не съела, дочка-то, ей-богу!" ― прошептал себе под нос он.
  
  "А есть и самому хочется", ― думал он. Мужчина быстренько подбежал к своему холодильничку и обнаружил, что тот пуст. "Всё сожрала..." ― отчаянно осознал. Карамельников поправил картину с изображением свиноматки и её поросят на стене, которую когда-то задела и своротила своими громоздкими плечами дочь, проходя здесь, и осмелился войти в комнату к ней. Когда он заглянул в неё, то перед глазами его раскрылся необыкновенный вид: повсюду пыль, грязь, объедки, фантики. На столе лежала расческа, полностью покрытая толстым слоем пыли. В доме никому не было дела до уборки и иной работы.
  
  ― Дашуленька, солнышко! Изволишь дать своему любимому папуле попробовать пряничек? Мне тоже сильно хоч... ― начал он и тут же остановился от удивления, когда увидел в комнате постороннего.
  
  ― Что говоришь, папашь? ― чавкая, спросила Карамельникова.
  
  Голос отца с ласкового слегка переменился.
  
  ― Доченька, а что же ты не говоришь, что у нас гости? ― поинтересовался он и при этом своими маленькими глазками рыскал коробок с пряниками.
  
  Гостем был ровесник Даши ‒ Алёшенька Грустилов. Он тихо сидел рядом с Карамельниковой на бордовом диване, заляпанном различной едой, боясь сказать слово. В руках он держал большую стеклянную банку малинового варенья, из которой демонстративно столовой ложкой ела Даша, вприкуску поедая принесённые отцом пряники. Стало ясно - все десять пряников ею съедены, причём меньше чем за десять минут.
  
  ― Эх... ― сделал долгую паузу, ― Здравствуйте, Василий Антонович, ― тяжело вздыхая, очень тихо и слабо сказал Алёша.
  
  Карамельников не знал правды о том, как Грустилов оказался в их доме. На самом деле, пока Василий бродил по ярмарке, Даша, захотев, есть, увидела, как Алёшенька несёт оттуда варенье. Недолго думая, она подозвала его к своему окошку. "Что это у тебя?" ― делая вид непонимания, говорит она. "Варенье", ― уныло ответил мальчик. "Не дашь его мне, съем тебя вместе с ним!" ― строго сказала Даша, точно какое-то правило, протягивая свои руки. "О, Господи! Я пропал. Какой ужас!" ― опешил он. И нет чтобы убежать оттуда куда подальше, он встал как вкопанный у её окна, как фонарный столб. "Давай сюда!" ― пригрозив кулаком, стала тянуть варенье к себе. "Нет, оно... оно. М-мо... Моё...", ― обомлел он. Тогда Даша взяла его за воротник и, практически не прилагая усилий, затащила прямо через окно к себе в дом. Тот, совершенно не сопротивляясь, пластом проскользил сквозь оконную раму. Карамельникова одним нажатием мясистого пальца быстро вскрыла банку прямо в руках Алёши и принялась поедать сладость.
  
  ― Здравствуй, здравствуй, Алексей, ― огорчившись, что пряники съедены, проговорил Карамельников.
  
  ― Так, что ты там спрашивал, папаша? ― переспросила Даша, облизывая ложку, так как варенье уже закончилось.
  
  ―Да, так... Дашуленька. Ничего, солнышко! ― сказал он и вышел из комнаты.
  
  Прожевав остатки пищи, Карамельникова на весь дом крикнула: "Хочу ещё!"
  
  ― Можно я домой пойду? ― с опаской спросил Грустилов, вжавшись от страха в спинку дивана.
  
  ― Иди, да принеси мне мёду! И конфет! ― строго ответила Даша, схватив мальчика за горло.
  
  Алёша боялся пошевелиться, хотя он очень желал сбежать из этого дома.
  
  ― Ну?! Что сидишь? ― агрессивно гаркнула Даша.
  
  ― Я... Я-яя.
  
  ― Быстрее! Я есть хочу! ― крикнула ему, и после чего одной пяткой вытолкнула его в то же окно, откуда он и попал в это помещение.
  
  Через некоторое время Карамельников снова вошёл в комнату.
  
  ― Дашуленька, а где же Алексей? ― с очередным удивлением спросил он.
  
  ― Да ушёл уже, папашечка.
  
  ― А-аа. Понятно... ― проговорил он, совсем недоумевая, каким образом тот мог уйти.
  
  Василий ещё было постоял немного, потом снова начал:
  
  ― Доченька! Так может, ты тоже прогуляться сходишь, сладенькая? ― ласково произнёс Карамельников.
  
  Даша, нахмурив брови, точно дьявол, сказала:
  
  ― Да ты что, папаша, оборзел в край? Да там же такое пекло!
  
  Василий принялся эмоционально размахивать руками:
  
  ― Что ты, что ты, крошечка! Я же пошутил, солнце! ― нелепо выкрутился он.
  
  ― Давай-ка, батяня, не шути, а ступай мне за пропитанием живо! ― будто приказом ответила Карамельникова.
  
  Василий Антонович, верно покоряясь дочери, мигом выбежал. Разумеется, ему вовсе не нравилось носиться туда-сюда за едой, которую он даже понюхать толком не успевает, так как всё мигом сжирает неугомонная дочь, но пойти против неё, слегка упрекнуть он так и не решался, боялся.
  
  Тем временем Алёшенька Грустилов, которого пять минут назад выпихнули в окно ногой из дома, шагал с повешенной головой: "Ну вот... Варенье съели, в бок пнули. Зачем спрашивается, ходил?"
  
  Алёша жил в небольшом домишке рядом с центром города, который был подарен его матери Василием Антоновичем на её юбилей. Подойдя к жилищу, парнишка всё никак не решался зайти. Оно и не пришлось. Выходит его мама ― Анастасия Ивановна Грустилова, поражённая его бледным видом.
  
  ― Алёша! ― быстро проговорила мать, подходя к нему.
  
  ― Эх... Привет, мам... ― тихо ответил он.
  
  ― Что с тобой?
  
  ― Варенье отобрали и съели... ― ещё тише сказал Алёша, точно стыдясь.
  
  ― Ну как же так? И ты, что из-за этого грустить вздумал? ― спросила она, поглаживая его по голове.
  
  ― Но ведь. Оно денег стоило.
  
  ― Алёшенька, всё. Забудь! А кто хоть отобрал? ― приобняв сына, поинтересовалась Анастасия Ивановна.
  
  ― Да-Дашка Карамельникова... ― со слезами сказал он.
  
  ― Карамельникова?!
  
  ― Да.
  
  Всё заволокла пятисекундная тишина. Анастасия молниеносно переменилась в лице.
  
  ― И ты что, негодяй, ещё и не хотел ей отдавать?! ― сменив тон, прокричала она.
  
  Алёша заревел. Анастасия Ивановна Грустилова, когда осталась вдовой, тонула во внимании Василия Антоновича, поскольку он сам был холостым и проявлял большой интерес к ней. Мать Даши как увидела, во что превращается их дочь, так сразу и ринулась в другой город, подальше. Потому Карамельников и сделал Грустиловой такой необычный и достаточно дорогой подарок в виде дома. Но если уж говорить честно, то этот дом ему достался ещё от его родной бабки Людки, умершей лет восемь назад от лени. Да, ты не ослышался, дорогой читатель, именно от лени. Как упала однажды Людмила на пол, да как стало ей лень вставать, вот и всё... И пролежала женщина неделю да от жажды и голода скончалась. По крайней мере, всё именно так передал Василию дед Брехунегин ‒ шестидесятилетний незаконный сожитель Людмилы. С тех пор, после обретения дома Анастасия Ивановна с трепетом относилась к Карамельникову и его семье, хотя, если говорить откровенно, Дашенька была ей противна. Но Грустилова готова скрыть всю неприязнь, чтобы Василий не перестал за ней ухаживать, обеспечивать её. Вот почему, сейчас мы видим такую реакцию на слова сына. Может быть неспроста, Анастасия по девичьей фамилии ‒ "Шкуркина".
  
  ― Она что-то сказала тебе? ― строго спросила мать.
  
  ― Сказала, чтоб я принёс ей мёд и конфеты... ― взахлёб проговорил он.
  
  ― Ну, так и что ж ты встал? Всё дома, бери и иди!
  
  Алёша, хныкая, пошагал к двери, а Анастасия Ивановна пошла, куда собиралась.
  
  В доме Грустиловых царили полная чистота и порядок. Домик был не большой, всего в две комнатки и кухню с прихожей. Алёшенька прошёл в кухню, схватил банку гречишного мёда и медленно поплёлся к себе в комнату. Открыл дубовый комод и достал оттуда кулёк ирисок. "Опять идти к этой... ― не смог подобрать слов, ― Господи, за что?" ― вновь разрыдался мальчик, падая на свою кроватку. На ней была постелена сиреневенькая простынь с пододеяльником и наволочкой, а рядом с подушкой с двух сторон лежали плюшевые мишки, зайчики и белочки. Комната больше походила на девичью.
  
  Алёшенька полежал немного, успокоился и пошёл на улицу со всем тем, что только что взял.
  
  Он, не спеша, и с неохотой направился к дому Карамельниковых. Уже вечерело, солнце плавно уходило за горизонт. Грустилову так не хотелось туда идти, что он остановился у одного из домов и сел на скамейку. "Сейчас приду... Она опять меня прижмёт своим большим телом, скажет не выпускать и звука, а сама будет лопать мой мёд и конфеты. Потом снова скажет идти за тем-то, тем-то, и всё повторится. Таков мой жизненный цикл. Что ж я такого сделал?" ― с печальным видом думал он.
  
  Его размышления прерываются, когда из дома, у которого сидел Алёша, важно выходит его не очень приятный знакомый, двадцатилетний ― Толя Жабадушев. Он был из довольно богатой семьи. Дорого одевался и был очень жадным. Его отец всегда говорит ему: "Никому не подавай да себе оставляй!" Вот и вырос парень ворчливым, бессердечным хамом.
  
  ― И что эта за нищета уселось на моей скамье?
  
  ― Я-яя... ― запаниковал Алёша, совсем забыв о том, что это дом Жабадушевых.
  
  ― Пошёл вон, сморчок! ― скомандовал Толя и после спустился с крыльца.
  
  Грустилов подскочил и в слезах бросился бежать от дома подальше.
  
  Жабадушев направился на площадь Гадюшки. Он шёл туда не от нечего делать. У него была прямая цель ― поворчать и испытать дикую ненависть. Каждый день там красовался его давний неприятель, который намного превосходил Толю и его семью в материальном положении. Это был его сверстник ― Филипп Выпендрюк. Он разгуливал по сельской площади, как по витрине, чтобы все любовались им и его дорогими нарядами. Он получал необыкновеннейшее удовольствие, когда люди льстили ему, говорили о том, какой он прекрасный и замечательный. Делали они это, чтобы получить от расхваленного копейку. И Филипп не всегда понимал, что всё сказанное людьми - ложь, да и если говорить откровенно, ему было наплевать. Самое главное для него было слышать всё хорошее и приятное прямиком связанное с его именем.
  
  "Вот он! Обезьяна... Ну и обезьяна! Ага, ага. Стоит, красуется, красавица. Да, да! Точно! Красавица! Ха-ха! Вот это я придумал, вот молодец!" ― смотря на Филиппа из-за угла, размышлял Жабадушев. "Какая важная птица. Тьфу! Ходит тут, как лошадь облезшая. Так, так... Постой-ка. Он что? Пришёл во вчерашней одёжке? Ха-ха-ха! Умора! Чем красуешься-то, оболтус? И ещё, говорит, что лучше меня, кабан. Ну и кабан! Ах... Стоп! Я ведь тоже во вчерашней сейчас... Так, так. Хмм-мм... Да! Я ведь знаю, что имею дома куча разной дорогой одежды. Всё, лошадь облезшая! Это я сейчас пришёл в той же, да, а так понимаю же, что у меня есть другая. А ты, наглая рожа, врёшь и не краснеешь! Ничего у тебя нет! Ходишь в одном и том же, свинья грязная. Ух, как хочется тебя удавить, да люди ходят... Руки марать не хочется!" ― продолжал злиться Толя, в глубине души понимая, что он просто себя оправдывает.
  
  ― Господин, великий! Сжалься над бедным грязного рода человеком, подай любую монету, милостивый! ― обессиленно прошептал нищий старик, проходя мимо.
  
  ― Что? Иди отсюда, чернь поганая! Фу! ― выкрикнул ему в ответ Жабадушев, ― Прерываешь тут меня от таких важных мыслей, подлец старый!
  
  Дедуля опешил от такой грубости.
  
  ― Никакой ты не великий, баловень скупой! ― проворчал в ответ старик и, похрамывая, сгинул в ужасе.
  
  Никто не успел моргнуть глазом, как старина показывается рядом с Выпендрюком, расхваливая его "необыкновенный" образ и получая за это вознаграждение. Вот оно, лицемерие, угодничество...
  
  Жабадушев продолжал стоять и ворчать, как старая бабка. Он вовсе не собирался уходить. Ему нужно было досыта наговориться гадостей о Филиппе. Это может длиться до того момента, пока сам Выпендрюк, накрасовавшись, не уйдёт домой.
  
  В это время Алёшенька Грустилов, так и не дойдя до дома Карамельниковых, задремал на лавочке неподалёку. На улице было темно и тихо, потому парнишка сам того не заметил, как заснул. Страшный сон приснился Алёшеньке. Стоит он на высокой, превысокой вышке из шоколада и никак не может слезть. То так, то сяк ― не получается, страшно. Ветер дует невероятный, пробивал аж до самых костей! "Без помощи мне не выбраться из этой западни", ― отчаявшись, подумал Грустилов. Решил присесть. Затряслась земля, точно при извержении вулкана! Птицы испуганно затрепетали и разлетелись. "Что это, боже мой?!" ― закричал он. Слетелись массивные тучи, загремел гром, а вышка ходит ходуном! Видит Алёшенька, как идёт к нему, перешагивая леса да поля, Даша Карамельникова размером аж до самых грозовых облаков, желая разом проглотить его вместе с шоколадным сооружением. Жуть! С каждым её шагом чувствовалась невероятная тряска, сбивающая с толку любого. "Матерь божья! Она меня сожрёт и не заметит!" ― оробел Грустилов. Вдруг, замечает он вдалеке свою мать ‒ Анастасию Ивановну. Стал он тревожно звать её: "Ма-ма, сюда! Помоги!" Не слышит... Очень уж громко топает Даша. Карамельникова почти добрела до Алёшеньки и вытянула к нему свои огромные руки. Шоколадная вышка, покрывшись трещинами, начала рушиться, Даша разинула свою пасть. Мать Грустилова, кажется, заметила своего сына в опасности. Но после, как только поняла, что та громадина ‒ это дочь Василия Антоновича Карамельникова, даже не стала ничего делать, а лишь ничтожно развернулась и ушла в противоположную сторону. Алёша повалился с вышки прямо в рот Карамельниковой. Он рыдал, точно потерянный щенок, его окутал настоящий страх. "Не-е-ее-ет!" ― орал он, летя в бездну.
  
  Он проснулся весь в поту и мурашках, крича от ужаса на всю улицу. Глаза его открылись, и он сразу же замолк от испуга, когда увидел, что перед ним стоит запыханная Даша с грозной пухлой физиономией.
  
  ― Значит, надуть меня решил?! Да?
  
  ― Нет, нет! Просто немного... нехорошо себя почувствовал, ― в панике ответил Грустилов то, что первое пришло в голову.
  
  То, что чувствовал Алёшенька, не передать в полной мере. Он с огромным страхом глядел в глазища Даши, которые будто наполнены пламенем кровожадности. Мороз по коже прошёл уже раз десятый подрят. Бедный Алёша сморщился, съёжился и вдавился что есть мочи в лавочку, на которой сидел. Казалось, это был уже не Алёша, это был живой труп... Вот, что делает страх с человеком!
  
  ― Ну и что же у тебя боли-и-ит?! ― специально протянула Карамельникова, будто желала его сильнее запугать.
  
  Глазки мальчика забегали. Именно в этот момент его разум совершенно не мог построить что-то подходящее для ответа. Словно кирпичики мысли разлетелись по всей голове при виде громадной зверюги ‒ Дашки.
  
  ― Живот, нет, нет! ― выкрикнул он, ― Голова! Да. Нет! Всё сразу... ― договорил он и тут же понял, что сказал полнейшую околесицу.
  
  ― Да как ты смеешь врать мне наглым образом?! Свин! ― гаркнула она на всю улицу.
  
  ― Я... Я-яя-я. ― волнительно заблеял он в ответ.
  
  ― Где еда?! ― схватила Алёшу за горло.
  
  ― Ма-ма. Ед... д-да. ― продолжал мычать он, когда Карамельникова затрясла его, требуя внятного ответа.
  
  Ручонки мальчика окончательно разжимаются, и на виду у Дашки появляются банка мёда и кулёк конфет. Описать всю забавность происходящего во всём его существе не получится. Это нужно видеть! Наступило нелепое молчание. Карамельникова, вроде, и хочет наорать на Алёшу, но тут же её манят сладости, останавливая все порывы гнева. Грустилов же боится посмотреть на Дашу, но сам, щурясь правым глазом, подглядывает за происходящим. Умора! Хоть картину пиши.
  
  Алёшенька Грустилов подрывается с места, роняя банку мёда на землю, и уносится в противоположную сторону от дома Карамельниковых. Но вот несчастье... Когда мальчишка только привстал, и банка с треском рухнула с его колен, Даша машинально, видя сладкую массу, которую она могла с огромным удовольствием слопать, бессмысленно растёкшейся на земле, своей массивной рукой шлёпает по хрупкому, хиленькому, худенькому плечику Алёши.
  
  ― Стоять! ― крикнула она на всю улицу в спину убегающего Грустилова.
  
  Карамельникова агрессивно топнула своей мясистой ногой, нахмурив брови, строго пробормотала что-то невнятное и, схватив кулёк ирисок, тяжело пошагала, точно перегруженная баржа, домой.
  
  Прошла неделя. Василий Антонович Карамельников, опасаясь своей прожорливой дочери, стал предпринимать радикальные меры, которые, как он считал, помогут ей отучиться от обжорства, похудеть и стать идеальной девушкой. Вдобавок ко всему ему надоело бегать да покупать еду, которая не может продержаться и пяти минут из-за Даши.
  
  И вы зададитесь вопросом: что же он такого сделал? В чём же секрет "идеальной девушки"? Ну что ж... Он запер свою дочь дома на амбарный замок, оставив без пропитания. Карамельников также предусмотрел то, что его бесцеремонная доченька может снести оконную раму и выйти через неё, а потому заколотил все окна досками. А сам тем временем собрался пожить у Грустиловых, Анастасия была совершенно не против. Высшая логика! Не поспоришь...
  
  У Алёшеньки Грустилова вылез на всю спинку синяк после удара Даши, и он ещё сильнее упал в отчаяние. Мать, узнав, что побои нанесены дочерью Карамельникова, лишь сказала сыну: "Потерпишь!" Но когда он узнал от Василия, что тот закрыл Дашку в доме, то на душе его стало чуть легче.
  
  До ужаса похожие друг на друга дни шли вперёд. Анастасия Ивановна суетливо бегала за Василием Антоновичем, как за ребёнком, кормила пять раз в день, баюкала, и всё чтобы у того даже мысли не появилось перестать обеспечивать её. Женщине так жилось проще. А что? Работать не нужно, деньги всегда есть... Просто холишь, лелеешь мужичка и всё. Любовных чувств-то у неё к нему практически и не было, всё это делалось только ради собственной выгоды.
  
  И вот однажды Карамельников решил сходить да проведать свою дочь. Наивный и самолюбивый Василий Антонович идёт и по дороге к дому размышляет: "Ох! Вот это я ловко придумал, конечно. Сейчас как открою дверь... А там... Прынцесса, нет. Дюймовочка! Да, точно. Все потом скажут "Вот! Тра-та-та, наш глава Антонович вон как умён-то! Не зря его выбрали! Герой, гений! Браво!". Ну, умник, ай да умник, Василий!"
  
  Он шагал и с каждым пройденным метром всё сильнее в мыслях уже заранее ликовал от представляемого ему результата его методики по спасению дочери. Воображал, как все вокруг будут молить его рассказать сей секрет похудения. Думал, как будет брать за это деньги, как в будущем озолотится, купит дом в столице и будет жить припеваючи, совершенно не работая. Он просто тонул в сладчайших своих мечтаниях.
  
  "Сейчас как похудеет Дашулька, да и замуж её сразу отдавать надо", ‒ говорил он себе под нос. Потом будто какое-то странное озарение пришло ему в голову. Оно побродило, побродило у него в черепе и после породило необыкновенную идею. "А почему бы и не посватать дочку-то, так сказать... заранее!" ‒ размыслил Василий, и тут же повернул в другую сторону от своего дома. Эх, Василий Антонович... Вы точно маленький ребёнок со своими навязчивыми замыслами...
  
  На самом деле Карамельников думал об этом ещё давно, но мысли эти вдруг растворялись, когда он глубоко рассматривал многочисленные складки живота своей дочки, растягивающие до рвения майку. "Но сейчас всё будет иначе", ‒ уверял себя он. На примете у него была богатая семья Жабадушевых, к которой он и направился. "Но ведь не за нищих выдавать Дашульку-то, её достойны только мужчины при деньгах!" ‒ рассуждал Василий. Идёт и представляет свою дочурку в свадебном платьице, кружащуюся в танце с будущим мужем, Толей. Мечтать невредно, как говорится...
  
  Дом Жабадушевых видно с любой точки села. Его кирпичные стены ярко отражают солнечный свет. Три этажа величественно возвышают его над всеми другими домишками вокруг.
  
  Василий Антонович поднялся на крыльцо, подтянул свой галстук, вытер подошвы своих туфель о красный коврик под дверью и незамедлительно позвонил в дверной звонок, при этом громко приговаривая: "Тук-тук! Есть кто дома?"
  
  Дверь отворяется, и в щели показывается чья-то постная, недовольная морда.
  
  ― Ах, Николай Петрович! Здравствуйте, здравствуйте! ― выдавливая из себя радость, первый поздоровался Карамельников.
  
  ― День добрый, Василий Антоныч, ― проворчал хозяин.
  
  Николай Петрович Жабадушев ‒ пятидесятилетний мужчина полного телосложения, с лысой головой, на макушке которой виднеются три несчастных волоска. Носит очки. Одевается в строгие деловые костюмы, совершенно неподходящие ему. Народ прозвал его "Пёс с бешенством", а всё потому, что даже из-за неприметного пустяка Николай может начать ворчать, злиться и даже впадать в гнев, страшно представить, что с ним происходит, когда случается что-то по-настоящему серьёзное. Между его густыми бровями сильно выделяется морщина, появившаяся, по-видимому, из-за того, что её владелец часто гневается.
  
  ― Чего вам надо? ― грубо спросил Жабадушев, придерживая полуоткрывшуюся дверь.
  
  Василий Антонович сначала было удивился такой гостеприимности, но после сделал глупую широкую улыбку и начал:
  
  ― Я к вам по очень интересному делу, Николай Петрович, ― сказал Карамельников, ― Могу ли я...
  
  ― Ой! Здравствуйте, дорогой Василий! ― послышалось из-за спины ворчливого мужчины.
  
  Это была Алла Фёдоровна Жабадушева ‒ тридцативосьмилетняя супруга Николая, по девичьей фамилии ‒ "Нескупенко". Все вокруг её знают, как очень щедрую, великодушную женщину с ласковым голосом и изумрудными глазами. На ней висел поверх белого сарафана розовенький фартучек в горошек, на голове светлые её волосы были сложены в аккуратный пучок. Женщина была невысокого роста и выглядела она намного моложе своих лет.
  
  ― Да проходите, что же вы стоите! ― крикнула она, Василию, настежь открывая дверь.
  
  ― Благодарю, Аллочка, ― приветливо ответил Карамельников, гордо проходя в дом перед кислым Николаем.
  
  Василий и Николай были достаточно давними знакомыми. Их связывает одно очень значимое для Гадюшки событие ‒ выборы главы села. Практически всегда кандидатов на эту должность набиралось не более двух человек, конкуренция была невелика. Из года в год Николай Петрович Жабадушев стремился занять место градоначальника, но вот, видно, не судьба... Всё никак не выходило. Каждые выборы побеждал кто-то другой, мужчину это невероятно раздражало.
  
  Сами люди, зная о его высоком материальном положении, предлагали, чтобы тот выдал всем им денег взамен на их голоса на будущем избрании. Для него, если говорить честно, выдать каждому жителю немного деньжат ‒ ничего не стоило, он точно бы не разорился... Но душила Жабадушева жаба, и только послал он всех куда подольше, вызывая тем самым ещё больше людской неприязни к себе.
  
  И вот четыре года назад прошли очередные выборы. До последнего момента в претендентах было два лица, одним из которых был Николай. О втором даже и говорить не хочется... Это ссохшийся, дряблый, седой старикашка, который и передвигаться-то толком уже не мог, и совершенно не понятно как он вообще попал на эти выборы. Было ясно ‒ выиграет Жабадушев. Николай безумно обрадовался. Народ, наконец, увидел на его всегда раздражённом лице что-то поистине счастливое. Но не всё в нашей жизни бывает так гладко. Видимо, как я сказал уже ранее: "Не судьба!"
  
  Неожиданно для всех третий свою кандидатуру на эту должность выдвигает Василий Антонович Карамельников. Неизвестно было откуда он выпал, по-другому и не сказать. Люди от безвыходности собирались голосовать за "Пса с бешенством", хотя, конечно же, желания делать это у них не было, а тут ‒ Василий! Все и переметнулись к нему. Улыбчивый, добрый мужичок ‒ вот каким показался Карамельников жителям, ну точно уж лучше какого-то ворчуна.
  
  С тех самых пор Василий Антонович руководит городом уже почти пять лет. Николай Петрович, мягко говоря, невзлюбил его, именно поэтому сейчас мы видим такое холодное отношение между мужчинами.
  
  ― Присаживайтесь за стол, Василий Антонович, мы как раз только карасей пожарили! ― радостно прокричала Алла из кухни.
  
  Рожа Николая стала ещё кислее.
  
  ― Аллочка, может не нужно карасей. По-моему Василий просто так зашёл... ― пытался намекнуть своей жене Жабадушев.
  
  ― Да что ты, Николенька, снова за своё! Всем хватит! ― сказала она, вынося на стол рыбу.
  
  ― Да нет, это я так... просто.
  
  Карамельников осторожно сел на бархатное зелёное кресло, всё уводя взгляд от Николая Петровича.
  
  ― Василий Антонович! ― вновь крикнула женщина, возвращаясь на кухню.
  
  ― Ау! ― с улыбкой выкрикнул он в ответ.
  
  ― Вам чай или вино? Не стесняйтесь!
  
  Николай чуть было не поперхнулся свой слюной от щедрости своей супруги.
  
  ― Воды, Аллочка. Воды! ― не дождавшись ответа гостя, гаркнул Жабадушев и уселся напротив него.
  
  ― Василий, я вас спросила... ― усмехнувшись, подошла к столу женщина.
  
  Началась настоящая комедия. Василий сначала было с удовольствием хотел сказать: "Вино", но, смотря на раздражённое лицо Жабадушева, остановился на чае.
  
  ― Чай с карасями? ― немного удивилась она, ― Я же в шутку предложила, вы хорошо подумали? ― переспросила Алла.
  
  ― Да хорошо, хорошо, Алла! Что же ты пристала к Василию!? ― будто защищая Карамельникова от надоедливой жены, ответил Николай.
  
  Женщина принесла всем столовые приборы и сама села рядом с мужем.
  
  Карамельников боязливо постукивает пальцами по столу, дожидаясь, когда кто-то начнёт трапезу первым. Но как специально никто не начинает...
  
  ― Ну и что же мы сидим? Всем приятного аппетита!― оптимистично проговорила Аллочка.
  
  И будто после этой фразы все, точно роботы приступили есть. Жабадушев с хрустом оторвал карасю голову, словно намекая Карамельникову о возможном исходе событий, и принялся обгладывать рыбий хребет.
  
  ― Василий, ну так вы скажите, наконец, причину вашего визита? ― нагло поинтересовался Николай.
  
  ― Оу! А я что ещё не сказал? ― Карамельников сделал вид, что забыл об этом, нелепо хохотнув.
  
  ― Нет. Не сказали...
  
  Василий Антонович до конца прожевал и, облизнув от волнения губы, издалека начал:
  
  ― Как Анатолий ваш поживает? Не хворает?
  
  ― Нормально, поживает. Слава богу, не хворает, ― сиюсекундно без эмоций ответил Жабадушев.
  
  ― И правда! Слава богу! ― добавила Аллочка.
  
  ― Наверно, невестку ищет? ― продолжил Карамельников.
  
  ― Ну, ищет... А что? ― недоумевая, спросил Жабадушев.
  
  Василий намерено сделал паузу, укусив хвост карася, а Николай Петрович тем временем, будто заглядывая ему в рот, ел уже второго.
  
  ― Знаю я одну прекрасную девушку, которая очень даже подойдёт вашему сыну, ― сказал Карамельников.
  
  ― Да вы что! Правда? ― с ещё большей радостью наивно поинтересовалась Алла Фёдоровна.
  
  ― Чистейшая правда, Аллочка! ― уверяя, ответил он, ― Чистейшая!
  
  ― Ну и кто она? ― пожелал скорее узнать Жабадушев.
  
  Кресло гостя отодвинулось чуть назад, Василий Антонович привстал, приподнял голову и гордо произнёс:
  
  ― Её зовут Дарья Васильевна Карамельникова!
  
  Это прозвучало, точно гром приближающегося урагана. В комнате зацарила мёртвая тишина. Алла Фёдоровна вышла из комнаты. Николай Петрович чуть было не упал со стула.
  
  ― Чего?! ― сурово спросил он.
  
  ― Ну да, Дарья Васи...
  
  ― Ты с ума сошёл?! ― перебивая, гаркнул Николай.
  
  ― Почему же? По-моему, очень даже хорошее предложение... ― не понимая такой реакции, промолвил Карамельников.
  
  ― Хитро придумал! ― прозвучало возмущение, ― Свою коровёнку нам сбагрить решил... Ага, щас! ― повысил голос Жабадушев.
  
  ― К-ко-коровёнку?! ― опешил Василий, ― Ну, знаете ли! Она уже не та, кем вы позволили себе её назвать!
  
  ― А кто? Слон?! Что с ней станет-то?
  
  ― Милостивый, следите за выражениями! ― с серьёзным лицом сказал Карамельников.
  
  ― Иди ты, знаешь куда?! Пришёл тут, сожрал всё мою рыбу, ещё и дочь свою нам суёт. Да я разорюсь её кормить! Ты сына-то моего хоть спрашивал? ― Николая прорвало.
  
  ― Николай Петрович, как вы со мной разговариваете! ― насторожился Василий Антонович.
  
  ― Толик! Живо сюда!
  
  Ноль реакции.
  
  ― Толя!
  
  Со второго этажа вразвалку спустился Жабадушев младший.
  
  ― Чего? ― с постным лицом спросил он.
  
  Карамельников живо сделал добрые глазки.
  
  ― Здравствуй, Анатолий! ― поздоровался Василий.
  
  ― Здрасте, ― не обращая никакого внимания на гостя, сказал в ответ Толя.
  
  ― Сын! Скажи мне, тебя Даша Карамельникова привлекает? Может быть, нравится тебе, а ты нам не говоришь? ― громко спросил Жабадушев.
  
  ― Карамельникова?! ― насторожился Толя, ― Как такое может привлекать? Что шутишь? Да я иной раз боюсь пройти мимо неё...
  
  Глаза Василия Антоновича так раскрылись, что будто сейчас и вовсе выкатятся на стол. Он абсолютно не ожидал такого нахальства, по крайней мере, при нём.
  
  ― Да вы... Да как! ― пробормотал Карамельников, ― Говорю же, сейчас Дарья совсем не та, она невероятно красива и стройна и с каждым днём будет всё лучше, ― пытался убедить их, доверчиво полагаясь на свои надежды.
  
  Алла Фёдоровна заглянула к ним в гостиную.
  
  ― Если так подумать то, какое вообще значение имеет внешний вид человека? ― уверенно сказала женщина, ― Главное ведь, что у человека внутри, какова его душа.
  
  ― Ну, извини, Аллочка, сына на крокодиле женить тоже не хочется! ― бесцеремонно ответил Николай Петрович, ― Ступай. У нас здесь мужской разговор. А ты, Толик, ещё раз скажи этому оборзевшему: нравится тебе Даша или нет?
  
  Толя развернулся обратно к лестнице, и, поднимаясь к себе, крикнул:
  
  ― Даром мне не нужна эта свинья!
  
  ― Вот! То-то же! ― словно обрадовавшись ответом сына, сказал Жабадушев.
  
  ― Да как вы смеете оскорблять мою дочь? ― взбудоражился Василий Антонович, ― Тогда я тоже скажу, что ваш сын ‒ невоспитанное хамло!
  
  ― Закрой хайло! Будешь мне тут о воспитании говорить. Сам-то посмотри, кого воспитал! ― моментально проорал в ответ Жабадушев старший.
  
  Николай Петрович не проявлял никакого уважения к гостю, даже не смотря на его должностное положение. Он считал его своим врагом. Происходила настоящая перепалка. Жабадушев так гневался, что его спина вымокла от пота насквозь. У Василия Антоновича сильно потел лоб, часто исторгая массивные капли влаги, текущие с висков по его щекам, шее.
  
  ― Да вы... Во рту у вас Мамай прошёлся! Беспорядочно говорите только гадости одни! ― с возмущением вымолвил Карамельников.
  
  ― Что?! ― взбунтовался Николай, ― И это ты, рожа, будешь говорить мне о беспорядке? Да ты посмотри, ирод бестолковый, во что ты село за четыре с половиной года превратил! Повсюду грязь, мусор, никто ничего не убирает. Все дороги разбиты от старости, все тропинки заросли. Скамейки и лавочки сгнили, посидеть не на чем! Всё твои лень и нежелание работать, дармоед! А в Гадюшке полный бардак...
  
  ― Извольте, ― не задумываясь, стал отвечать Василий, ― Вы, Николай, и копейки в село и не вложите, вот вам крест! Ваша жадность сожрёт вас, и будет Гадюшка в таком же беспорядке и застое! Я уверен, что даже если после меня ленивого на это место взойдёте вы, ничего не изменится, потому что вы, Николай, ‒ старый скупердяй!
  
  ― Да я тебя щас! ― заорал он, схватив самого жирного карася.
  
  Жабадушев встал и, мгновенно нацелившись, со всей силы шлёпнул самым толстым карасём остолбеневшему Карамельникову по щеке. Да так шлёпнул, что весь жир, масло брызгами расплылись по лицу гостя и густыми каплями стекли и впитались в его пиджак. Николай Петрович гневно полез через весь стол к Василию, желая набить ему морду.
  
  ― Нахал! Да как вы посмели на меня, градоначальника! ― оробел Василий.
  
  ― Сейчас я с тобой здесь и покончу, градоначальничек чёртов! Ты меня достал, ― схватив Карамельникова за воротник, гаркнул Николай.
  
  ― А ну тихо! Прекратили оба! ― прокричала ошарашенная Аллочка, когда, забежав в гостиную, увидела до чего дошёл конфликт.
  
  Мужчины потупили взгляд и, словно провинившиеся дети, присели обратно на свои места.
  
  ― Два взрослых человека, а довели до такого... Кошмар! Ты, Николенька, со своей грубостью! Не даёт она тебе жить, постоянно всё тебе не так! ― раздосадовавшись, говорила она.
  
  ― Не надо делать меня единственным виновником...
  
  ― А вы, Василий Антонович, ну что ж не перестали с этой темой, а всё больше подзадоривали злость в моём муже?
  
  ― Аллочка, но ведь я... Я ведь лишь посватать дочку-то, ― невинно ответил Карамельников, ― Говорил же Николаю, что она уже не такая.
  
  ― Хватит уже трепать про свою корову!
  
  ― Николенька! Опять ты за своё?! ― раздражённо прозвучало от женщины.
  
  ― Молчу...
  
  ― Вот пойди с Василием до его дома да посмотри на дочь его, изменившуюся, чем ругаться тут, ― предложила Алла, ― Верно, Василий Антонович?
  
  ― Верно! И впрямь, пошлите, Николай, я вам докажу, ― оттирая ладонью жир от щеки, ответил Василий, ― Пошлите сейчас же!
  
  Николай Петрович нехотя встал и пошёл к выходу. Мужчины обулись и вышли на крыльцо, а Алла Фёдоровна проговорила:
  
  ― Василий, вы уж извините, пожалуйста, моего мужа... Мы вам обязательно возместим заляпанный пиджак.
  
  ― Ага, щас! ― выпучил глаза Жабадушев.
  
  ― Тихо, Николя! ― топнув ножкой, пригрозила женщина.
  
  ― Не беспокойтесь, Аллочка, всё хорошо! ― позитивно произнёс Карамельников.
  
  ― Может быть, вам дать надеть что-то другое? Всё-таки по улице идти с жирными пятнами... ― предложила она.
  
  ― Алла! ― намекая, сказал Николай, и, схватив Карамельникова за руку, потащил его от Аллы подальше.
  
  ― До свидания, Аллочка! ― крикнул Василий.
  
  ― До встречи, Василий Антонович! ― послышалось в ответ.
  
  Жабадушев, отойдя от своего жилища на несколько десятков метров, отпустил неприятеля, после чего они оба направились к дому Карамельниковых.
  
  По пути вокруг них царила нелепая тишина, пока Николай не начал разговор:
  
  ― Ну, так ты слышал, что моему сыну твоя дочь даром не нужна?
  
  ― Слышал, ― ответил Карамельников, торопливо шагая в сторону дома.
  
  ― Так и что ты тогда пытаешься мне доказать, тугодум? ― строго спросил Жабадушев.
  
  ― Тугодум здесь ‒ вы, Николай... Говорю же вам, Дашенька моя сейчас, точно хворостинка, просто не узнать!― объясняя, ответил Карамельников.
  
  ― Не верю я тебе, бесстыжий, и не собираюсь верить! ― всунул руки в карманы Николай Петрович, грозно шагая, ― Твоя дочь, никому не нужна, её все боятся! Какая свадьба?! Василий, очнись!
  
  ― Никому не нужна?! ― взбудоражился Василий Антонович, ― Да сейчас кого угодно спросим, так они мою Дашу с руками и ногами заберут, и упустите вы своё счастье!
  
  ― Ха-ха! Кого? Бездомного бродягу спросим?
  
  ― А вот и нет, ― остановил насмешки Жабадушева Василий, ― Семью Выпендрюков!
  
  Николай Петрович будто застыл, понимая на какую вершину замахнулся Василий. Выпендрюки ‒ главные противники Жабадушевых в материальном положении. Но Жабадушев, осознав происходящее ещё раз, вновь вернулся в прежнее состояние:
  
  ― Аха-ха-ха! Пошли к ним прямо сейчас! ― с хохотом крикнул Николай, желая посмотреть, как громкие слова Василия окажутся не более чем просто наивными и зазнавшимися мыслями.
  
  Иначе говоря, Жабадушев горячо желал посмотреть на то, как его неприятель с позором потерпит фиаско.
  
  ― А пошлите! ― уверенно ответил Карамельников, устремившись к жилью Выпендрюков.
  
  Их дом был далековато от места, где сейчас находились мужчины. Но в обоих проснулся такой сильный азарт, что пройти такое расстояние не составило особой сложности.
  
  Глазом моргнуть не успели, и вот среди простых сельских домиков виднеется белый особняк с тёмно-синей черепичной крышей. В нём проживал Пьер Борисович Выпендрюк, которого все прозвали мужчиной с ногтями ухоженными лучше, чем у его супруги. Волосы его были короткими и всегда блестели. И хоть они и были уложенным невероятно дорогим импортным лаком, народ же считал, что его местная корова языком прилизала. Также проживали его жена ‒ Натали Евгеньевна, их сын Филипп, о котором мы уже знаем. Подходя к дому, Николай Петрович так всматривался в него, как будто проводил расчёты оценки стоимости постройки такого здания, сравнивал его со своим.
  
  ― Ну-с, давайте начнём. Попрощайтесь, Николай Петрович, со своим счастьем! ― усмехаясь, сказал Карамельников, когда подошёл к входной двери особняка.
  
  Жабадушев принципиально не стал подниматься на крыльцо, так как считал этот дом недостойным для него самого, хотя, конечно же, это было далеко не так. Всё это ‒ лишь его вредность...
  
  Раздаётся звонок в дверь. Карамельников улыбается. Дверь открывается.
  
  ― Ой! Здравствуйте, дорогой Пьер Борисыч! ― радостно произнёс Василий, ― Я зайду?
  
  Пьер вышел в золотистом домашнем костюмчике, похожем на пижаму. В его руках было зеркальце, в которое он постоянно глядел не себя красивого: не измялось ли личико, не отекли ли глазки. Увидев Карамельникова, мужчина тут же схватился за свой остренький носик:
  
  ― Фи-и! ― протянул он, ―Василий, от вас страшно пахнет рыбой. Какой ужас! Извините! ― важно сказал Пьер Выпендрюк, захлопнув дверь у самого носа Василия.
  
  Такая наизабавнейшая пауза была в этот момент! После чего раздаётся:
  
  ― Пха-ха-хаа! Умора! Ну, ты и лопух! ― заржал, как лошадь Жабадушев, чуть ли не валяясь на земле от смеха.
  
  Карамельников сквасил лицо.
  
  ― Да это всё из-за вас! Вы вмазали мне своим карасём, запачкали пиджак, вот я и не понравился Пьеру!
  
  Но Жабадушев только безбожно, злорадствуя, хохотал. В душе он был невероятно счастлив, что всё обернулось именно так. Василий безысходно присел на ступеньку, подпёр свой подбородок рукой и лишь жалко глядел на землю.
  
  ― Ладно... Пойду-ка я домой. Наржался вдоволь, как никогда! ― протирая слёзы от смеха, сказал Николай и пошагал обратно в сторону своего жилья.
  
  ― Стоять! ― крикнул ему вслед Василий, ― Вы должны благодарить судьбу, что она дала вам такой шанс. Идёмте же к Даше, как и собирались!
  
  ― Слушай, ― развернулся Жабадушев, ― Тебя в детстве по голове не били? Я тебе миллион раз уже сказал: "Твоя дочь нам даром не нужна!" К тому же... Ещё чего не хватало! Мне в такую даль идти, находился за сегодня.
  
  ― Николай Петрович! Говорю вам: "Пошлите!" Моя дочь другая, вы точно не пожалеете!
  
  Жабадушев постоял немного, и после всё-таки побрёл вслед за Карамельниковым. Возможно, пойти его заставили мысли о том, что сейчас, скорее всего, случится очередная неудача Василия, и Николаю хотелось взглянуть на это ещё раз.
  
  Уже слегка стемнело, в воздухе появились тучи мелких козявок, мошек, комаров, из-за чего без того редкий позитивный настрой Жабадушева стал куда-то рассеиваться.
  
  ― Если из-за тебя окажется, что я зря пропрусь в такую даль с этими гадкими мухами, то... ― начал Николай, пока его не прервал Василий.
  
  ― Сейчас увидите, Николай. Как распахну я дверь, а там прекраснейшая девица! Так ещё смотрите сами не влюбитесь, ― гордо произносил Карамельников.
  
  Недовольный Жабадушев шёл да размахивал своими руками, прогоняя назойливых насекомых. Настроение его вновь было напряжённым, и ему снова хотелось удавить Василия Антоновича на месте. Идут они уже минут пять, если не больше...
  
  ― А вот и дом! ― радостно крикнул Карамельников и побежал к нему.
  
  ― Наконец-то! ― злобно проворчал Николай, отстав от торопливого градоначальника.
  
  Карамельников подходит к двери своего дома, с предвкушением вставляя ключ в замочную скважину. Дверь со страшным скрипом распахивается, и перед мужчиной во всей красе показывается удивительная картина: Даша пожрала все обои, которые сейчас свисают, одиноким драным клочком, сверху, съела пол кожаного дивана, погрызла ножку берёзового кресла и нащипала плеши на своей же норковой шубе, купленной отцом на зиму. У Василия отвисла челюсть. Он медленно вошёл в коридор и услышал тяжёлые шаги приближающегося дитя. Этот неимоверный грохот отбил все надежды, что перед ним сейчас появится настоящая "Дюймовочка". Запыханный Жабадушев раздражённо подошёл к Василию и, увидев происходящее, воскликнул:
  
  ― Тьфу! ― плюнул он, ― Идиот...
  
  Николай Петрович развернулся и нервно пошагал обратно к себе домой, браня наивного Василия. Но всё-таки единственный лучик счастья на его душе всё же имелся, ведь как-никак его неприятель вновь оказался в пролёте.
  
  Ничуть не похудевшая Даша Карамельникова с жутким взглядом вышла из своей комнаты и уже хотела было набрать воздух в свои объемные лёгкие, чтобы выразить всю злость за проделки отца, как вдруг сам Василий Антонович, расстроенный тем, что его великие планы не сбылись, начал:
  
  ― Это что такое?!
  
  ― Чё? ― грозно переспросила дочь.
  
  ― Да как "чё"?! Ты что тут натворила? Где тощая девчушка, почему ты стала ещё больше?
  
  ― Да жрать я хотела, папаша! ― гаркнула Даша, выпучив голодные глаза.
  
  ― Жрать?! Ты зачем все обои съела, бессовестная? Это не еда! ― указывая рукой на свисающие обрывки, строго спросил он.
  
  ― Как не еда, папашечка?! На упаковке написано "в составе целлюлоза", ты сам говорил, что это углевод, а углеводы съедобные! Орёшь тут на меня наглым образом! ― не внятно, но громко рассуждала Карамельникова, взяв с пола плёнку, в которой находился рулон обоев, которую они до сих пор не удосужились выбросить, хотя ремонт был года четыре назад.
  
  ― Боже мой... А диван! Диван-то что? ― спросил Василий.
  
  ― Диван - кожаный! Хочешь сказать, кожу не едят? ― кричала она.
  
  Василий Антонович промолчал и подошёл к креслу.
  
  ― Ладно, доченька... Это-то, всё можно понять, но ножку кресла ты для чего грызла?!
  
  ― Я пить хотела! Ты сам приносил мне из леса сока берёзового. А кресло из чего? Из берёзы! Что тут не понятного?! ― запыхалась Даша.
  
  ― И что... Попила? ― будто насмехаясь над великолепной логикой дочери, саркастически поинтересовался он.
  
  ― Нет! Какая-то сволочь уже выпила. Я грызла, грызла... А там всё одно - сухо! ― в гневе ответила Карамельникова.
  
  Просто представь, мой дорогой читатель, эту до слёз смешную картину, как больших размеров девушка валяется по полу да грызёт кресло...
  
  Василий схватился за голову.
  
  ― Ты какого лешего шубу попортила?! Здесь-то что съедобного?
  
  ― Глупый ты какой-то, папашечка! А моль? Моль почём жрёт? Значит съедобно! ― сурово объясняла она.
  
  ― Ты у нас что? Моль, бестолковая?!― не выдержав, очень громко спросил Василий.
  
  Даша переменилась в лице, с трудом наморщила свой заплывший жиром лоб. Это уже было не лицо, а вернее сказать, морда дикого кабана. Ей очень не понравилось, что отец, итак оставив её дома голодать, стал повышать на неё голос. Карамельников начал медленно отступать к выходу, увидев что-то неладное.
  
  ― Хи-хи... Да ты чего, дуроч... кхм, ой! ― заговорился он от волнения, ―Дочурочка моя! ― ласково обратился он, спиной шагая к входной двери.
  
  Даша зарычала, захрюкала и стала стремительно идти на отца.
  
  ― Дашуленька, ― продолжал играть ласку он, ― Дашуля!
  
  А Даша-то всё быстрее и быстрее!
  
  ― Ну, я тебя, папашечка! ― вырвалось из неё.
  
  ― Дашуля, Даша! Остановись! ― закричал он.
  
  И как он рванул из дому, только пятки засверкали. Хоть в марафоне по бегу участвуй. Дашка вылетела за ним на улицу, но тут же остановилась, когда увидела впереди кулинарию. Её заплывшие жиром глазки засветились, ножища затряслись, и побрела она дуром в это "сакральное" для неё место. Заходит. За одним из столиков сидит Алёшенька Грустилов да клюёт какой-то несчастный сухарь, которым при виде Даши ещё и давится.
  
  ― Вот это встреча! ― заорала она на всю лавку, раздвигая на своём пути все столы, когда направилась к мальчику.
  
  Алёша расплылся на стуле. Буквально вчера его мать Анастасия дала ему денег, чтобы хоть как-то вывести сына из депрессии, он и пошёл сегодня в кулинарию, чтоб немного отвлечься, развеяться. А тут такое...
  
  ― Давай денег, Алексей! ― приказала Даша.
  
  Мальчик нервно достал свой бумажник и не успел больше ничего сделать, как Карамельникова выхватила его у Алёши из ручонок.
  
  Ну что за жизни у этого бедного мальчика? Что ж он и в правду такого наделал?
  
  В итоге, набрала Дашка на чужие деньги пирогов со свининой штук двадцать да давай поедать с бешеной скоростью. Алёшенька сидел в истерике, захлёбывался собственными слезами. Так и прошёл его день в очередном несчастье. Подростковая психика его размельчилась в ничтожные щепки. Сцена пожирания пирожков заставила его затонуть в страшных мыслях. Он не понимал, спит он или же нет. Хотелось думать ему, что будто он вовсе не в этой реальности, что лишь находится он сейчас в безграничном измерении разнообразных фантазий, и очень горько ему было осознавать, что это, конечно же, совершенно не так... Карамельникова лопала пирог за пирогом, а он смотрел на это и представлял, что как только она закончит с выпечкой, примется за него самого.
  
  Но не так гладка наша жизнь... И если слабую по характеру личность на протяжении жизни что-то крайне беспокоит, то она рано или поздно попытается это прекратить, облегчить свои страдания.
  
  Наутро нашли мальчика повешенным на дереве... Не выдержал он такой жизни. И если бы кто-то мог ему помочь, то было бы хорошо, но ни один здравомыслящий человек не пошёл бы против зверюги Дашки. Что поделать, кто-то в нашем мире наглее, и именно такие будут нести власть над теми, кто их слабее. Анастасия Ивановна Грустилова наконец поняла, что потеряла своего сына окончательно, осознала каково ему было раньше в таком мире, где даже собственная мать не могла пожалеть своего ребёнка. Однако спустя всего недели три забыла обо всём, точно и не было ничего. Она по-прежнему оставалась с Карамельниковым, с которым и похоронила мальчика. Василий продолжал ухаживать за ней, и потому той вовсе не было времени до мысли скорби о сыне. Вот такая "чудесная" мать. Всё ей безразлично, лишь бы только самой жилось хорошо.
  
  Прошёл год. Даша Карамельникова скончалась от ожирения, и, собственно, здесь ничего удивительного... Потонула в собственном жире, точно в мировом океане. Да и что вы хотели от человека, жрущего всё подряд да без остановки. Василий Антонович, конечно же, был крайне огорчён, ведь всё-таки он в отличие от некоторых как-никак любил своего ребёнка, пускай и боялся его. Похоронив дочь, запил, причём очень сильно запил, что спился. Анастасия Грустилова, по неотъемлемой привычке всюду идя за ним как за денежным мешком, сделала всё точно так же. В конце концов, умерли и они от алкоголизма...
  
  А с семьями Жабадушевых и Выпендрюков вообще отдельная история... Так возненавидел Толя своего недруга Филиппа, что одним днём, когда Жабадушев, как обычно, ворчал на того из-за угла, отключились в нём чувства какого-либо самоконтроля, и в силу вступили одни лишь эмоции. Схватил он кирпич, лежащий под ногами, да со всей дури швырнул его в голову Выпендрюку. Пьер и Натали, когда узнали об этом, незамедлительно подали в суд на убийцу своего сына, после чего того приговорили к пятнадцати годам лишения свободы. Выпендрюки также, выиграв суд и имея на это полное право, потребовали от Жабадушевых возмещение морального ущерба из-за потери ребёнка. У Николая Петровича случился апоплексический удар, когда он узнал сумму, которую должен выплатить пострадавшим за преступление сына. Выплатив сумму, осталась Алла Фёдоровна Жабадушева бедной вдовой, дожидающейся пустоголового сына из заключения.
  
  И ты, мой дорогой читатель, не воспринимай все эти смерти и горькие судьбы всерьёз! Конечно, и мне отчасти жалко всех этих несчастных. Но что другого могло произойти с людьми, которые полностью прогнили каким-либо пороком? Вот именно, что ничего. Несомненно, жалею я ни в чём невиновную Аллочку, получившую такие страдания. Несёт она наказание за своего порочного супруга, оставившего ей такое "замечательное" наследство.
  
  Тебя я прошу лишь понять, что любой недостаток человека нуждается в ликвидации, будь то уныние, чревоугодие, тщеславие, высокомерие, лень, жадность, лесть, пьянство, грубость, ложь, гнев и так далее. Если не бороться со всей этой дрянью и пустить всё на самотёк, давая нечисти плодиться в тебе, то счастливого конца ты точно не встретишь. Да и страшно то, что храня в себя один гадкий порок, можно народить и другой. К примеру, из жадности может вылезти зависть, из чревоугодия - лень, из высокомерия и гордыни - грубость и гнев.
  
  К сожалению, в нашем современном мире всё больше людей кишат теми или иными пороками. И народ вовсе не собирается с этим бороться. Более того, кто-то даже этим гордится... И это действительно пугает.
   Давайте же, люди, не будем одобрять процветания грязи внутри нас! Пускай мы все будем рождать только хорошее, губя худшее. И мы ни в коем случае не должны допустить превращения нашего великого человеческого общества в низкую, проклятую Гадюшку.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"