Шерстякова Ирина Петровна : другие произведения.

Чаша смерти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мистический триллер. В небольшом городе воюют группы магов. В этой войне страдают обычные люди. Следователь Захаров решает защитить людей.


   ПРОЛОГ
  
  
   Странно, что, несмотря на жаркий день, в городском парке у озера не было никого. Ни мамаш с колясками, ни бабушек с внуками, ни собачников с лохматыми питомцами, ни шумных ребятишек, норовящих, наплевав на неблагоприятную экологическую обстановку и строжайшие запреты родителей, искупаться в теплой, пахнущей болотом воде. Проехал по дальней аллее на старом-престаром велосипеде какой-то дед c бородой по пояс и развевающимися длинными седыми волосами. Пробежал по берегу трусцой молодой парень в спортивной майке и шортах.
   Петр Степанович Зелецкий, высокий худощавый седой человек без определенного возраста, с розовым улыбчивым лицом, по которому от рта и глаз разбегались мелкие морщинки, в серых летних брюках и такой же рубашке с коротким рукавом, сидел на скамейке почти у самой воды. Он рассеянно крошил булку для парочки уток, и зимой, и летом проживающих в городском пруду, достаточно толковых, чтобы не попасться проживающим в парке бомжам.
   Зелецкий время от времени оглядывался вокруг и посматривал на часы. Наконец, завидев спешащего к нему светловолосого молодого человека, встал, и, отряхнув с колен крошки, шагнул к знакомому, разведя руки и широко улыбаясь. Но почти сразу улыбка сбежала с его лица, сменившись выражением тревоги и участия.
  -- Что стряслось, Андрей? Ты неважно выглядишь! Неприятности? Или приболел?
   Подошедший почти упал на скамейку, обессилено привалился к ее спинке и прикрыл рукой от солнца обведенные темными кругами глаза.
  -- Извините меня, пожалуйста, Петр Степанович. У меня неприятности. Мне необходимы совет и помощь. Прошу вас...
   Зелецкий боком присел рядом со знакомым и успокаивающе коснулся его плеча.
  -- Конечно, конечно, Андрей, не волнуйся. Можешь быть уверен, сделаю для тебя, что смогу. Рассказывай скорее.
   Андрей судорожно сцепил холодные, несмотря на жару, дрожащие пальцы, облизнул потрескавшиеся губы, глубоко вздохнул и спросил не своим, прерывающимся голосом:
  -- Вы уверены, Петр Степанович, что нас здесь никто не услышит? За вами никто не следил? Вы не встречали слишком часто одни и те же машины, одних и тех же людей?
   Зелецкий засмеялся мелким, дребезжащим смехом.
  -- Насмотрелся ты сериалов, мой друг. Кому может понадобиться следить за мной?
  -- Не смейтесь, пожалуйста, это слишком серьезно... К сожалению... Сегодня вы не заметили ничего необычного?
  -- Нет, как будто. Голову на отсечение, конечно, не дам, у меня нет опыта службы в КГБ или ЦРУ, но все же... Нет, ничего особенного. Но если дела обстоят так... Если ты так обеспокоен, мы можем пойти... Ну, скажем, в "Подкову". Я там был один раз, остался крайне недоволен кухней и обслуживанием и всем об этом живописал с подробностями, так что там меня будут искать в последнюю очередь. Если признать реальной ситуацию, что кому-то действительно пришло в голову следить за мной. А может, все-таки дела обстоят не так уж трагично? А, Андрей? Может, ты просто переутомился?
   Андрей печально покачал головой.
  -- Поедем прямо сейчас в эту "Подкову".
   Он приподнялся, но тут же снова бессильно упал на скамейку.
  -- Мне надо немного отдохнуть... Хотя бы полчаса... А лучше час...
   Зелецкий усмехнулся:
  -- А еще лучше - недельку в санатории.
   Он осторожно огляделся, но возле озера по-прежнему никого не было. Тогда он откинулся на спинку скамьи, устроился поудобнее, закинув ногу на ногу и сказал:
  -- Я думаю, мы можем спокойно поговорить и здесь. Рассказывай все, и поподробнее.
   Андрей начал подрагивающим голосом:
  -- Помните "Адамант"?
  -- А как же! Еще бы!
   Зелецкий укоризненно погрозил собеседнику пальцем.
  -- Помню и то, что все, и я в том числе, предостерегали тебя от каких бы то ни было контактов с этими людьми.
  -- Да, это так. Вы были абсолютно правы. А я страшно ошибся и теперь прошу у вас помощи. Больше мне не к кому обратиться. Я приму любые ваши условия, только помогите.
   Петр Степанович задумался, отстукивая пальцами по спинке скамьи замысловатый ритм, потом поднял взгляд на собеседника и резко спросил:
  -- Ты обращался к Игорю Олеговичу?
   Тот вздрогнул и торопливо ответил:
  -- Да, конечно. Сразу же.
  -- И что?
  -- Ну, что?! Вы же знаете Игоря Олеговича. Извините, но при всем своем уме он человек не от мира сего. Естественно, он дал мне совет. Жаль только, что его советы малоприменимы в реальной жизни. Конечно, если бы у меня было время этот совет как следует обдумать... Но у меня нет времени. Лешак дал всего три дня. Послезавтра я должен или согласиться на его условия, либо заплатить неустойку. И то, и другое для меня немыслимо.
   Они надолго замолчали. Наконец Зелецкий спросил:
  -- Сколько человек в правлении "Адаманта"?
  -- Ну, как всегда. Лешак довольно-таки консервативен.
  -- Хорошо, постараюсь помочь. Но всю ответственность примешь на себя.
   Андрей суетливо сунул руки в карманы джинсов, пошарил там, сгорбился и несколько раз кивнул.
  -- Да, конечно, Петр Степанович. Как скажете. И благодарю вас.
   Зелецкий поднялся и ободряюще похлопал Андрея по плечу.
  -- Рано благодарить. Ну, мне надо все подготовить. Поэтому сейчас я тебя покину. А ближе к вечеру приходи. Для завершения договоренностей придется потратить еще сутки, быстрее не получится, но впритык успеем. До встречи.
   Андрей приподнялся, кивнул вслед уходящему, со странной гримасой вытащил сведенные руки из карманов, посмотрел на них и пробормотал:
  -- Принять всю ответственность на себя, дорогой Петр Степанович? Ну нет, пожалуй, это слишком суровое условие. Не потяну, уж извините.
   Его указательные и средние пальцы были скрещены странным образом.
   Он посидел еще немного в парке, глядя на небо и воду и чувствуя, что страх и отчаяние понемногу отступают. Не то, чтобы все было позади, но на Зелецкого можно положиться. Если пообещал, что попытается помочь, значит, скорее всего, поможет.
   Когда немного унялись озноб и ватная слабость в ногах, Андрей встал и поплелся вслед за Зелецким к выходу из парка, с тоской прикидывая, как бы убить время до вечера.
  
  
   ГЛАВА 1
  
   Уже вторую неделю в райцентре Н стояла невозможная жара. Листья на деревьях и трава пожухли и поблекли от пыли, асфальт плавился, сухой горячий воздух, наполненный запахом выхлопных газов, царапал горло. Двор перед убогой панельной пятиэтажкой был залит солнцем, и потому пуст. Лишь маленький клочок тени от хилого куста жасмина перед домом накрывал единственную во дворе еще годную к использованию скамейку, на которой развалился мощный двадцатилетний парень со сломанным носом и прижатыми к голове ушами. На земле рядом с ним стояла пластиковая бутыль с пивом, из которой парень время от времени с шумом отхлебывал солидные глотки. Его широкое, лоснящееся от пота лицо выражало усталость и скуку. Парень звался Лехой Силиным, или Силой, отбыл год в малолетке за хулиганство, где поумнел и пока больше не попадался на горячем.
   Задержавшаяся на рынке, и потому оказавшаяся на улице в самый солнцепек щуплая старушка с объемистой сумкой, пыхтя, проковыляла через двор и, неприязненно глянув на торчащие из шорт волосатые ноги парня, на черную майку с изображением клыкастого черепа с красными глазами и на вытатуированный на правом бицепсе нож, проворчала что-то нелестное о бандитах, впрочем, вполголоса. Парень лениво потянулся и гаркнул:
  -- Давай, давай, бабка, у... , а то щас кондрашка хватит!
   Старушка испуганно шмыгнула в подъезд, а Леха допил пиво, с сожалением поболтал пустой бутылкой и перебросил ее через плечо в несчастный куст жасмина. Тащиться по жаре за новым пузырем не хотелось, а делать работу было рано. Да еще тут эта бабка некстати подвернулась, наверное, зарисовала его. Парень вздохнул и вновь уставился в давно не мытые окна однокомнатной квартиры на первом этаже пятиэтажки, защищенные снаружи толстыми решетками, а изнутри - темными, плотно задвинутыми шторами. Квартира также была снабжена мощной стальной дверью с сейфовым замком.
   Ванька-Сыч, наведший Силу на эту хату, клялся, что в ней никого не бывает: ночью свет не горит, и шевеленья никакого нет. Наверное, хозяева за бугор свалили. А барахлишко оставили, иначе зачем такие запоры!? Через окно - шуму будет много, А сейфовый замок? Да и ... с ним! Спасибо гражданам начальничкам, готовившим его к честной жизни в слесарной школе на малолетке! А на бабку насрать: что она вспомнит, та бабка, у нее мозги небось давно от склероза отсохли. Да ежели дело сделать тихо, замок открыть, а потом обратно закрыть, никто и не чухнется и месяц, и два. Решено: сегодня, как только начнет смеркаться. Соседи ложатся с петухами. Да и видно будет, когда на первом этаже погаснет свет.
   Леха поднялся, нашарил в карманах деньги, пересчитал, довольно ухмыльнулся и развязной походкой отправился к ближайшему ларьку за очередной бутылкой пива. Обматерил ларечника за то, что бутылка не из холодильника, сковырнул пробку об обитый жестью прилавок и, с удовольствием потягивая любимый напиток, отправился домой.
   Леха с матерью жил в точно такой же панельной "хрущобе", в "однушке", выделенной фабрикой матери-одиночке. Дома окна выходили на северную сторону, так что в квартире летом, когда отключали батареи, ничего не просыхало, а на стенах совмещенного санузла из-за постоянно протекающих труб навечно поселилась плесень, но нет худа без добра: в это лето дома можно было отдохнуть от жары.
   Мать уже пришлепала со своей швейной фабрики и гремела посудой на кухне. Услышав, как хлопнула входная дверь, привычно заблажила, что вот у других дети как дети, а Леха у нее непутевый, не учится, не работает, так хоть бы матери помог. Пока она на фабрике надрывается, тарелку за собой бы помыл, ведро помойное вынес. Видел бы покойный отец-афганец... Леха, не разуваясь, прошел на кухню, сунул в холодильник недопитое пиво, поднял с кастрюли крышку, заглянул и поморщился. Оглядел материн грязноватый халат с оторванной с мясом пуговицей, стоптанные тапки на три размера больше, чем надо, перевел взгляд на ее худое лицо с вечно опущенными вниз углами рта и морщинами вокруг глаз, на растрепавшиеся сероватые волосы. Прикид ей, что ли, какой справить, и была бы еще ничего, глядишь, и мужика себе какого нашла бы. Ну, вот может обломится чего на той хате, тогда... Мать наливая ему в тарелку варево из кастрюли, гнула свое:
  -- Лешенька, у нас на фабрике и сторож требуется, и грузчик. Или вот на шофера поди, выучись. Что ж так-то, без дела, болтаться. Помог бы матери!
   Леха уселся за стол, подтянул тарелку к себе, отломил ломоть хлеба и буркнул:
  -- Вот еще, горбатиться целый день за три деревянных. Да у меня на пиво больше уходит. Да и трех рублей что-то не видно: тебе разве за май заплатили? А сегодня ты чего дома?
  -- Так нет сегодня работы, Лешенька. Говорят, на лето всех в отпуск без сохранения...
  -- Ну, вот, а все гонишь: "грузчик, сторож" - Леха с хлюпаньем втянул в рот ложку серой бурды, именуемой матерью супом. - Не дрейфь, маманя, прорвемся. Мне кореш место смотрящего на рынке обещал, и тебя туда пристрою, тогда заживем.
   Мать бурой тряпкой протерла табурет, налила супу и себе, пристроилась рядом.
  -- А смотрящий, это чего? Бандит, небось? Рэкетир?
  -- Ну, ты и скажешь, мать! Бандит! За порядком на рынке следить надо? Надо! Вот смотрящий и следит.
  -- Милиции, что ли, мало, следить-то?
  -- Не, милиция - это другое, она не за тем следит.
   Леха доел суп, вытер тарелку хлебом, затем потянул вдруг ожившим носом и насупился: от матери ощутимо попахивало спиртным.
  -- Ты чего это нагрузилась с утра пораньше? Я тебе чего давеча говорил?
   Мать скукожилась:
  -- Да мы, Лешенька, рюмочку всего, с Нюсей, с горя: она только с больничного пришла, поиздержалась, лекарства, то, се... В долгах вся, а тут работы нет, и вали опять в отпуск. Мы и посидели у нее всего ничего.
   Леха с шумом отодвинул стул.
  -- Сколь тебе толковать, не водись с Нюськой. Пьяница она, и ты туда же. Как же, больничный, поиздержалась! Кирнуть всегда повод найдет! Вот тетя Валя, Лидкина мать, приличная баба, учительша, с ней бы скорешилась, а то выбрала себе подзаборную...
   Мать фыркнула:
  -- Ну какая Нюся подзаборная? Городишь невесть чего. Жизня просто такая беспросветная, хочется расслабиться, отдохнуть маленько. И крестная она тебе, Нюся-то. А Валька гордая очень, много о себе воображает, ходит - на нас и не глядит.
  -- Смотри, мать, я сказал. Чтоб Нюськи тут не было. И сама к ней ни ногой.
   Сила бросил в пакет плавки, полотенце подстелить, и направился к выходу. Надувшаяся было мать крикнула вслед:
  -- Когда ты будешь-то? А Лидка тебе не пара! Така же гордая, как и мать! Педучилище заканчивает, подумаешь!
   Леха ничего ей не ответил, хлопнул дверью, позвонил в квартиру напротив и сказал открывшей ему худой белобрысой девчонке:
  -- Давай, Лид, хорош зубрить, рванули на карьер, искупаемся.
   Из комнаты раздался недовольный женский голос
  -- Кто там, Лида?
   Девчонка ответила сахарным голоском:
  -- Это, мамочка, тетя Нина, соль просит, я сейчас ей отсыплю, а ты отдыхай.
   Она пробежала в комнату и почти сразу вернулась с таким же пакетом, как и у Лехи. Крикнула:
  -- Мам, я в библиотеку, из энциклопедии надо выписки сделать, к пяти вернусь или к шести.
  
   На карьере было полно знакомых ребят, ступить некуда, не то что лечь позагорать. Но Леха все-таки нашел хорошее местечко, от воды подальше, зато почище, и возле какого-то куста. Ива не ива, ракита не ракита, а тень дает. И можно с Лидкой пообниматься, не очень видно. А то хоть и все свои, но наверняка найдется какая-нибудь сволочь, которая заложит их Лидкиной матери. Знает же его с детства, с Лидкой в детский сад вместе ходили, и в школу, всегда тетя Валя его принимала, а теперь вот стал нехорош. Можно подумать, Лидка где себе принца найдет. В училище ее одни девки, да и заканчивает она училище. В школе и в детском саду одни бабы работают. Ему-то плевать на тетю Валю, но Лидку жалко, мать ее пополам перепилит. Может, правда, курсы шоферские окончить, с Лидкой расписаться? Жить только где? Вроде, автобаза общежитие дает, можно там. Узнать надо.
   Лидка, уютно устроившаяся под боком, вдруг обняла его и сказала:
  -- Мама говорит, чтоб я инженера какого себе искала или иностранца.
   Сила приподнялся на локте и слегка сжал ее тонкую шейку.
  -- Ну, ищи, а ежели найдешь - убью.
   Лидка замерла от сладкого ужаса.
  -- Кого убьешь?
  -- Его точно убью, а тебя - подумаю еще.
  -- Леш, а если у нас ребеночек будет?
   Леха лениво повернулся на спину, зажмурился на солнце и проворчал:
  -- Ну, если будет, тогда поженимся. А мамане твоей скажи, чтоб не возбухала. Вам давно дома мужик нужен.
  
   Сейфовый замок открылся легко, и Сила по быстрому, пока любопытные соседи не проснулись и не прильнули к дверным глазкам, вскочил в квартиру и включил фонарик. На славу изготовленная стальная дверь и не скрипнула, а изнутри на ней оказался мощный засов. Квартира была запущенной: стены на кухне и в совмещенном санузле, куда почему-то Леха заглянул вначале, до половины выкрашены сине-зеленой масляной краской, с потолков свисали не люстры, а просто электрические лампы на проводах, без абажуров. Сантехника покрыта потеками ржавчины. На кухне теснились старая двухконфорочная плита, ободранный стол, стул и совершенно новый раскладной диван "Малютка". В крошечном отключенном холодильнике "Морозко" стояли бутылка водки и бутылка красненького.
   Леха прошел в комнату. Комната была такая же запущенная, с выцветшими обоями, и... совершенно пустая. Лишь посередине, прямо на полу, стоял небольшой бокал из светлого металла с голубыми непрозрачными камешками на боках. Пол почему-то выпачкан мелом. Сила поднял бокал и повертел в руках. Приземистый, на низкой ножке. На боках что-то нарисовано, листья странные и буквы непонятные, стертые, еле видно. Мельхиоровый, что ли? И погнутый какой-то, камешки поцарапанные... Может, все же серебро? И Леха кинул добычу в принесенную с собой объемистую сумку.
   Сила еще раз обошел квартиру, благо много времени это не заняло, заглянул в туалетный бачок, в бельевой ящик дивана, куда наивные законопослушные граждане обычно прячут деньги и ценности, нашел в диване синий, с желтыми звездами комплект постельного белья и банное полотенце, подумал и засунул в сумку, к бокалу. Снова залез в холодильник, вытащил бутылку водки и аккуратно пристроил ее в сумке, завернув в полотенце, чтобы не разбилась. Красненькое открыл, высосал прямо из горлышка половину, улегся на диван, ожидая, пока разберет.
   Вот ведь какие жлобы! Пустую хату железом обивают! Леха с силой поскреб обеими руками голову. Да нет! Просто хозяин сюда девок водит! Ну, если его благоверная прознает, за железной дверью все равно не отсидится! Сила, довольный своей сообразительностью, весело заржал и прикончил бутылку. Посидел немного, наслаждаясь разливающимся по телу теплом от вина, и сам не заметил, как заснул.
   Проснулся, глянул на часы и крепко выматерился: одиннадцать утра! Ну и задрых! И снилась какая-то гадость, не вспомнить, помнится только, что мерзость. Небось, вино было паленое. Хотя, по вкусу и не скажешь. Как теперь уходить прикажете? Ну да ладно, авось пронесет. Долго хлебал воду в ванной прямо из-под крана, мочил голову. Полегчало. Припасенной чистой тряпкой протер все, к чему прикасался (полезная штука эти сериалы про ментов!), прихватил и сунул в карман пустую бутылку, огляделся в последний раз. Похоже, все чисто. Постоял в прихожей, старательно прислушиваясь. Вроде, нет никого на лестнице. Приоткрыл дверь и осторожно выглянул - точно, никого. Выскользнул на лестничную площадку, аккуратно запер за собой дверь и скатился по короткой лестнице к выходу, не заметив, что, пока он возился с чужим замком, дверь напротив тихонько приоткрылась и почти сразу так же тихо закрылась, а в щели на минуту мелькнул голубой любопытный глаз.
   Сила направился к Сычу, который ожидал доли за наводку. Чтоб этого Сыча! Мало того, что навел на пустую хату, так еще ему, Лехе, объясняться, почему навару нету. Счас Сыч будет вонять, что Леха с корешами делиться не хочет. Сила от злости изо всех сил поддал попавшуюся на дороге пустую банку из-под коктейля, из банки брызнуло прямо на голую ногу. Сила заматерился. В общем, на хату к корешу он прибыл в нужном настроении. Взобрался на последний, пятый этаж по обшарпанной, заплеванной, разрисованной и расписанной согласно вкусам местного молодняка, лестнице. Несколько раз даванул на кнопку звонка. Тот хрипло, насмешливо захохотал. Внутри квартиры ничто не шевельнулось. Леха ткнул пальцем в звонок еще раз, несколько раз пнул ногой дверь. Ничего. Леха еще попинал дверь, пока из соседней квартиры старческий голос не погрозил милицией. Дрыхнут, сволочи! Пришлось доставать снова свой слесарный набор.
   У Сыча был полный разгром. Везде валялись пустые бутылки, вперемешку с женскими шмотками и остатками угощения. Самого хозяина Сила нашел в спальне, в жопу пьяного, в компании пьяной голой девки. На заду у девки была вытатуирована роза, оплетенная колючей проволокой. В гостиной обнаружились дрыхнущие Колька-Хряк и незнакомый тощий парень с наголо обритой головой, тоже с девками.
   Сила потормошил Сыча - бесполезно. Потормошил Хряка. Тот разразился руганью, к ругани присоединилась проснувшаяся девка. Девчонка оказалась хорошенькой. Беленькая и пухленькая, с родинкой на щеке и на груди. Лехе всегда нравились именно такие. Лидка, жаль, не пухленькая. Ну, да он ее откормит. Лидка и не узнает ничего. Он оглянулся на Хряка, - снова храпит! - и потянул девчонку к себе. Та отпихнула его локтем, села на кровати и сладко потянулась. Леха с удовольствием оглядел ее. Настроение, как будто, начало улучшаться. Сказал девчонке:
  -- Иди сюда!
   Девчонка оценивающе оглядела Силу, чуть заметно поморщилась и заявила неожиданно хрип-лым баском:
  -- Сто баксов!
  -- Ты чо, о...ела!?
  -- А если нету бабок, так отвали!
   Девка, как была, голая прошлепала на кухню, деловито порылась в холодильнике, позвенела пустыми бутылками, и, не найдя ничего достойного внимания, разбудила подружек. Все три боязливо, но дерзко поглядывая на Силу, оделись и убрались. Лехе показалось, что одна, та, что с розой на заднице, пошарила по карманам пиджака Сыча, но он не стал возбухать. Нет что-то охоты. Сам пусть со своей девкой разбирается. Леха снова был зол.
   Выбрал из оставшейся закуси то, что показалось еще съедобным, ополовинил украденную бутылку водки, и пристроился досыпать рядом с Сычом.
   Проснулась компания уже под вечер. Сила проснулся злым, его опять мучил кошмар, который сразу забылся, но оставил после себя страх и тоску. Поэтому Сила вышвырнул вон незнакомого тощего парня и сразу принялся орать на Сыча. Тот сперва еще толком не очухался и лишь вяло матерился. Хряк же нашел остаток выпивки, налил всем по полстакана, и в компании воцарился непрочный мир. Леха, немного успокоившись, рассказал про странную хату и продемонстрировал стыренный бокал. Бокал подвергли глубокомысленному изучению.
  -- Но хата-то, хата какова! - все не мог успокоиться Леха.
  -- Да ладно тебе психовать, е...го народа полно! - успокаивал его толстый Хряк, вертя в огромных ладонях бокал. - Посудина, поди, старинная. Похоже, серебро. Знаю я одного, берет такие цацки. Вот прямо счас и пойдем к нему, он в это время как раз всегда дома.
  -- Вы идите, а я не пойду, - проворчал враз отчего-то скисший Сила. - Тут вас подожду. Глаза не глядят на эту штуку. Что за дела! Три дня, почитай, хату пас, засветился там, бабка какая-то подвернулась, и - всего делов! Но если наколете, глядите тогда!..
  -- Ладно тебе! - Сыч с силой хлопнул Леху промеж лопаток. - Рази я когда тебя накалывал?! Все будет в шоколаде, не сумлевайся!
  
   Солидный, лысый, как коленка, любитель цацок открыл Сычу и Хряку неохотно, после долгого разглядывания визитеров в наиновейший навороченный дверной глазок, уговоров и пререканий. Дальше прихожей не пустил. Долго и тщательно осматривал бокал, царапал ногтем. Потом прошел в комнату, к захламленному письменному столу, оставив, впрочем, дверь открытой, снова осмотрел бокал, уже с помощью лупы, покапал разными реактивами и холодно заявил:
  -- Серебро, но низкопробное. Работа кустарная, пятидесятых годов. Особой ценности не представляет.
   Сыч и Хряк недовольно заворчали:
  -- Как так, ценности не представляет?! Ты чего, дядя?! Сам же говоришь, что серебро! Серебро всегда денег стоит!
  -- Низкопробное серебро, говорю вам! Не верите, у других спросите. Ну, для лохов всяких, пожалуй, и сойдет, а настоящий покупатель не заинтересуется. А лох много все равно не заплатит. Впрочем, у меня есть один ювелир на примете, лом серебряный покупает, может, возьмет вашу вещь, на переплавку. Как хотите.
   Лысый протянул бокал Сычу. Хряк толкнул Сыча локтем в бок, они переглянулись, и Хряк буркнул угрюмо:
   - Ладно, говори, какая твоя цена?
   Лысый вздохнул.
  -- Вот что, пацаны, у меня сейчас налички нет. Есть ящик водки. Хорошая водка, "Абсолют"!
   Сыч взъярился:
  -- Ты чего, дядя?! У нас чего, ларек?! Куда мы ее девать будем, водку твою? Ты бабки гони!
  -- Нет сейчас бабок. Не хотите водку, не надо.
   Хряк ухватил Сыча за рукав и зашипел ему в ухо:
  -- Ладно тебе, берем водку! Куда еще тащится с этим? Я и не знаю больше никого. А водка всегда пригодится!
   Сыч, вдруг почувствовав отвращение к Лысому, к бокалу, к Хряку, и, заодно, к самому себе, вяло кивнул. В этот момент он готов был даром отдать бокал покупателю, лишь бы скорее уйти и забыть обо всей этой дурацкой истории.
  -- Ладно, годится.
  
   Сыч и Хряк вдвоем стащили ящик вниз, поволокли было его домой, но, ослабевшие после двухдневной пьянки, не сдюжили. Встали на улице, начали ловить тачку, однако, из-за позднего времени, машин проезжало мало, а те, что попадались, не спешили подхватывать подозрительного вида парней. Наконец, нашелся какой-то храбрец, за полтинник сверху усадил приятелей, да еще помог с ящиком: засунул его в багажник, а после подсобил впереть на пятый этаж.
   С грохотом и матюками вломившись в квартиру, доморощенные коммерсанты были удивлены, что Леха-Сила на их приход никак не повелся. Окликнув Леху пару раз и не получив ответа, Сыч и Хряк потащили водку на кухню и обнаружили кореша лежащим навзничь возле раковины. Лицо, грудь, одежда Лехи, пол вокруг него и под ним были сплошь залиты кровью, руками он держался за горло, лицо страшно искажено, глаза выпучены, рот раскрыт в безмолвном крике.
   Сыч и Хряк долго стояли остолбенело, наконец Хряк, совладав с прыгающими губами, просипел:
  -- Скорую вызывай!
   Сыч, в ранней юности проучившийся целый семестр в медучилище, осторожно, боком подобрался к Силе, пощупал ему пульс на запястье и ошалело глянул на Хряка. Тот повторил:
  -- Чего замер?! Говорю, скорую!..
   Сыч потряс головой и прошептал:
  -- Не, не надо...
  -- Как, не надо?! Ты че, тронулся совсем? Гляди, кровищи сколько! Звони в скорую, падла, говорю тебе, загнется щас Леха!
  -- Не, он готовый уже... Надо ментам...
  -- Как, готовый?! Ты че?
  -- Ага, готовый. И холодный уже. Хошь, сам потрогай. Надо ментов...
   Хряк плюхнулся на кухонную табуретку и обхватил голову руками.
  -- Как же так? Чего это он? А кровь откуда? Кто-то вошел и пырнул его? Кто это мог быть? Кому Леха дорожку перебежал? Чего молчишь? Слушай, ты что-нибудь знаешь?
   Сыч уселся рядом, взъерошил себе волосы и повторил:
  -- Надо ментов.
  -- С ума съехал? Ментов нельзя! Нас первых и повяжут. Нет, давай так...
  
   Примерно через час Сыч и Хряк вышли из подъезда, пьяно раскачиваясь и бережно поддерживая с двух сторон невезучего Леху. Сыч то и дело принимался противным голосом исполнять репертуар группы "На-на". Хряк одергивал его и заботливо уговаривал Силу:
  -- Ну, давай! Шагай- шагай! Дома мама ждет, Лидка ждет, беспокоятся, поди... Ну, уже близко...
   Так они дотащили мертвеца до центрального парка, темного, с единственным фонарем у входа, прошли немного вглубь по главной аллее и заботливо уложили его на скамейку лицом к спинке. Со стороны ничего особенного: подумаешь, парень принял за воротник, устал и прилег отдохнуть на лавочке. Искаженного лица не видно, на окровавленную майку кореша накинули чью-то завалявшуюся в прихожей ветровку. Устроив приятеля, друганы постояли над ним минуту. Хряк ныл:
  -- Ну как же так? Что делать теперь? Леха-то... Хоть слово какое скажи!
   Сыч злобно буркнул:
  -- Ты еще молитву почитай! Все! Кончился Леха! Сваливать надо отсюда, пока никто не видел!
   Он затравленно огляделся. Кругом была темень, и слабый фонарь у входа в парк света почти не прибавлял. Похоже, никто их не видел. Кто будет ночью пьяными любоваться? До завтра никто и не чухнется. А Лехе все равно теперь.
   Так же, в обнимку, пьяно покачиваясь, они вернулись назад, сварили завалявшиеся в морозилке серые слипшиеся пельмени, откупорили бутылку "Абсолюта" из того самого ящика и уселись поминать другана.
  
   На следующий день жара не спала. Вечером восьмидесятилетний старик, герой войны и труда, живший в квартире напротив, повел гулять своего Мухтара, крупного восточно-европейского овчара. Деду было трудновато справляться со здоровенным зверем, да и жрал тот немеряно, но очень уж пенсионер опасался соседа с его дружками, шумных, вечно пьяных, нигде не работающих, по виду настоящих братков. А собака - какая-никакая, а защита.
   Целый день пес обеспокоено крутился у двери, подбегал к хозяину, тыкался в руки мокрым носом, снова бежал к двери. Лаять без дела ему было строжайше запрещено, поэтому Мухтар лишь чуть слышно скулил и дыбил шерсть на загривке. Дед решил, что у питомца от неумеренного обжорства расстроился живот. Сердито ворча, оделся, пристегнул к ошейнику пса поводок и двинулся на улицу, заранее предвкушая ночной променад и прикидывая, успеет ли он еще в аптеку купить фталазол, дабы подлечить собачьи кишки. У дверей соседа собака вовсе уж обезумела: завыла, залаяла, начала скрести грязную обивку и ни за что не соглашалась уходить.
   Старик принюхался. Из-за двери ощутимо несло чем-то скверным. Чертов сосед! То у него магнитофон с ночи до утра орет, то пьянь всякая ходит, в подъезде ночуют, то драки. Тараканы от него ползут по всему дому, воняет всякой гадостью. Раньше, по крайней мере, можно было добиться, чтобы этакого молодца отправили на излечение в ЛТП, а то и вовсе выселили за нарушение общественного порядка. А теперь поди ты: квартира - его собственность, и ничего с ним не сделаешь. А что пьянствуют, нигде не работают, шумят и мешают честным труженикам жить - на это милиции теперь плевать, они не успевают убийц ловить. Свобода! Вот как хочешь теперь, так и живи. Довели страну!
   Дед сердито сплюнул, вытянул обиженно взвизгнувшего пса поводком по хребтине и отправился в ДЭЗ писать на соседа заявление.
   Ветеран давно уже достал всех своими жалобами, поэтому техник-смотритель долго отнекивался и прибыл лишь наутро следующего дня, когда запах из упомянутой квартиры стал вовсе невыносимым и распространился по всему подъезду, и теребить исполнительные власти начали уже все, а не только скучающие пенсионеры
   Потоптавшись возле запертых дверей и не получив ответа на звонки и стук, уговоры и угрозы, техник-смотритель и соседи решили вызвать милицию.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 2
  
  
  
   С утра день не задался. Будильник, с вечера аккуратно установленный на полседьмого, в назначенное время не зазвонил, и Юрий Захаров, оперуполномоченный 1-го городского отделения, старший лейтенант милиции и опытный сыскарь, лишь чудом не проспал. То, что он сам проснулся, было действительно чудо: улегся Юрий в полвторого, и пяти часов сна было ему совершенно недостаточно, учитывая, что он недосыпал уже пару месяцев, с тех пор, как из Москвы на место ушедшего на пенсию начальника отделения, миляги Воробца прислали такого ... хм...
   Юрий превозмог желание понежиться в кровати еще минуточек пять, знал, что не удержится, заснет снова и тогда уж точно опоздает. Он вылез из-под влажной простыни и потащился в ванную. Плеснул в лицо пригоршню тепловатой и пахнущей ржавчиной жесткой воды, посмотрелся в зеркало. Мда, рожа та еще. От криминального контингента и не отличить. С кем поведешься...
   Постоял над раковиной с закрытыми глазами, потом полез в душ. Горячую воду месяц как отключили и не думали включать, но в такую жару, да по утреннему времени это было даже приятно. Вода текла тонкой струйкой, поэтому Юрий провозился долго. Выйдя из ванной и глянув на часы, охнул и бросился тормошить Светку. Светке вставать было рано, она отпихивалась и натягивала на голову подушку. Юрий взвыл:
  -- Ну, Свет, ну встань! Опоздаю же! Сожрет меня Носорог! Еще, блин, рубашку гладить! Встань, не будь ..., сваргань что-нибудь пожрать!
   Светка, душа-человек, настоящая боевая подруга, хоть и сравнила мужа с некоторыми животными и растениями, а также сделала прогноз его ближайшего и их совместного будущего, но все-таки встала и на кухню отправилась, жарить омлет и делать Юрию бутерброды с собой. И все было бы еще ничего, но тут из своей комнаты вылез наследник. Как в школу, так его не поднимешь, а как каникулы, так подхватывается ни свет, ни заря и мешает на работу собираться.
   В прошлом месяце ему исполнилось тринадцать, и пререкаться с родителями он начал постоянно, а не время от времени, как раньше. Но, когда у Юрия руки чесались снять ремень и наподдать сыночку по заднице за все подвиги, Светка округляла глаза, утаскивала Юру в ванную и трагическим шепотом начинала толковать о переходном возрасте и ранимой душе подростка.
   Что касается переходного возраста, то сын, как родился, так в нем и пребывает, а что до ранимой души, то теперешние детки сами кого хошь ранят. Но воспитывать сокровище Захарову стало невмоготу.
   Наследник немедленно, даже не пожелав родителям доброго утра, прямо с порога комнаты, заныл, что ему нужно денег, и побольше. Во-первых, ролики купить, всего каких-то триста рублей, а то все катаются, а он один, как лох. Кроме того, ему нужна майка, не такая, как у него, детсадовская, с динозавриками, а нормальная, черная, с черепом и кинжалами, а то стыдно показаться на улице. И перед девчонками стыдно. И новые шорты не помешали бы. И нужно-то всего рублей шестьсот-семьсот. А кроме того, в "Юбилейном" идут "Звездные Войны", два билета стоят сто пятьдесят рублей, на утренний сеанс, он Оксанку хочет пригласить, потому что все его друзья с девчонками гуляют, а он опять же, как лох.
   Юрий, гладя рубашку и слушая вполуха сыночка, машинально просуммировал запросы и снова взвыл:
  -- С ума сошел! Да я столько денег в аккурат в аванс получаю! А жрать на что? Ты ролики на обед есть будешь? А майку с черепом на завтрак?! Я что, новый русский? Светка! Света! Объясни ты ему, что я банки не граблю и денег не печатаю!
   Жена выглянула из кухни и неожиданно приняла сторону сына, добавив, что ей самой немедленно нужно купить босоножки, что старые совсем развалились, а ходить босиком по городу она не привыкла, опять же перед людьми стыдно. Вспомнила, конечно, Кольку Зверева, ушедшего в прошлом году из отделения в начальники охраны в частную фирму и заимевшего теперь новенькую "девятку" и трехкомнатную квартиру в центре. А когда Светка привела в пример мужа своей подруги Аньки, который возит ее (подругу) на "Мерседесе", а наследник заныл, что все его друзья ходят и шуршат в кармане деньгами, а он мороженое себе купить не может, Юрий подхватил дипломат и, наплевав на завтрак, выкатился из дома, напоследок изо всех сил хлопнув дверью.
   Незадавшийся с утра день так же и продолжался. Автобус едва тащился, то и дело замирая перед светофорами. Голодный Захаров стоял на одной ноге между двумя толстенными тетками, одна из которых все время поддавала ему под коленки огромной сумкой, а вторая, держась за верхний поручень, норовила заехать локтем в нос. Несчастный мент с тоской думал, где бы ему теперь перекусить. По всему выходило, что перекусить будет негде и некогда.
   Когда Захаров добрался до любимой работы, утреннее совещание уже пятнадцать минут как должно было начаться. Тут ему первый раз за сегодняшнее утро повезло: перекуривающий у дежурки Антоныч порадовал его сообщением, что Носорога сегодня нет, и, скорее всего, до вечера не будет.
   Удачно избежав таким образом обычного утреннего разноса, Захаров прошел прямо к себе.
   Унылые светло-серые стены, огромный допотопный сейф в углу, пачки бумаг на подоконнике, два обшарпанных стола и четыре стула. Привычная, даже чем-то родная обстановка. Места для людей оставалось совсем немного, только хватит, чтобы протиснуться бочком и усесться. Захаров привычно протиснулся, и даже ничего не уронил, да еще по дороге воткнул в розетку вилку электрочайника. Сел за свой стол, закурил и стал прикидывать, что сегодня сделать в первую очередь. Получалось, что сейчас надо бежать сразу в трех направлениях, притом срочно.
   С грохотом ввалился Женя Рогов, его сосед по кабинету, как всегда, опоздав и ругая непечатно городской транспорт. Юрий поделился с ним радостью, что начальника черти взяли и до вечера точно не отдадут.
  -- Чтоб они его вовек не вернули, - с удовольствием откликнулся Женя. - Мне сегодня в четыре места надо успеть, кровь из носу.
   Чайник засвистел, и Женя полез в ящик стола за чашками и сахаром с заваркой. Озабоченно встряхнул коробочку с чаем: пакетиков осталось всего ничего. Юра машинально выдвинул верхний ящик своего стола и обнаружил забытую пачку печенья, правда, к сожалению, сильно початую: в небрежно разорванной упаковке спрятались только четыре тоненькие печенюшки. Голодный Юра обрадовался и предъявил находку Жене. В ответ Женя с победным видом потряс над головой большим свертком с провизией. Женина Юлька увлекалась кулинарией, а работала педикюршей, на дому, частным образом, почитая любимое государство творческим заполнением налоговой декларации, так что деньги в семье, не то, чтобы изрядные, но имелись.
   Но чайку попить не удалось. Из дежурки позвонил Антоныч и крикнул:
  -- Хорош бездельничать, ребята, в парке криминальный труп!
   Женя заматерился, а Юра с тоской подумал, что получат они себе на шею очередной висяк. Городской парк исправно поставлял по несколько глухарей за месяц.
   Полные самых мрачных предчувствий, Юра с Женей поплелись к дежурному уазику. Оказалось, Женя прихватил с собой пакет с едой, и щедро оделил Юрия двумя бутербродами. Жуя, они постояли на солнцепеке, дожидаясь шофера. Потом, когда шофер, наконец, появился, поехали заправляться, благо, было по дороге. Постояли еще в очереди на заправке и, как назло, перед каждым попавшимся светофором.
   Когда "уазик" добрался, наконец, до парка, там уже торчала следственная группа. Двое постовых, обнаруживших тело, писали рапорт, то и дело спрашивая окружающих, что и как им писать. Скучающий участковый отпросился сбегать за сигаретами. Никто не проявлял ни особого интереса, ни беспокойства по поводу очередного найденного тела.
   Узнав, что медэксперта сегодня нет, и не будет, Захаров заругался, но делать было нечего. Распорядился привезти поскорее патологоанатома из Центральной больницы, а сам, для экономии времени, начал, как мог, подробно и тщательно составлять протокол осмотра места происшествия, Женька названивал в больницу, пока не получил ответ, что патологоанатом болен. Наконец, после новых переговоров и долгого ожидания, в парк зарулила машина "скорой помощи". На скорой прибыл небритый мужик в грязном, расстегнутом на пузе белом халате, с красными от недосыпа глазами. От него слегка попахивало спиртным. Назвавшись врачом Центральной больницы, мужик с умным видом тыкал в труп стетоскопом, пока Захаров не сунул ему на подпись протокол осмотра. Врач прочитал, шевеля губами, попридирался к орфографическим ошибкам, поворчал с недовольным видом, но подписал. Захаров торжественно пожал ему руку и попросил разрешения забирать тело в морг. Появится медэксперт, тогда и напишет заключение о причине смерти. А для Захарова тут тайны нет: разборки шпаны. Тем более, что опознать труп труда не составило. Погиб Алексей Силин, по незамысловатой кличке Сила, отсидевший год по малолетке и доставивший в свое время кучу хлопот оперативнику Юрию Захарову. Ловил его Захаров, начиная с четырнадцати лет, неоднократно, Но с малолетками носятся, как с писаными торбами, все воспитывают и уговаривают, пока те вконец не наглеют. Потому сел Силин только в семнадцать за участие в жестокой драке на танцульках, после которой осталось полно покалеченных. Отсидев, Сила притих, а, скорее, просто стал умнее и осторожнее. По оперативным разработкам, ходил он в шестерках у Самовара, не шибко крутого, но известного бугра, частенько промышлял сам, но доказать ничего не удавалось. Вот и допрыгался.
   Наконец-то вернувшийся с сигаретами участковый щедро угостил куревом коллег. Он тоже узнал Силина, подписал протокол опознания и поделился с Юрием известием, что вчера Силин вроде бы ограбил квартиру. С утра пораньше заявилась бабка, настырная - страсть, из тех, кто все обо всех знают. Видела, якобы, как Силин вечером выходил из квартиры напротив. Хозяева давно в Израиле, но квартиру не продали, а сдают. Съемщик тоже редко бывает, такой тихий, приличный дядька, лет сорока. Бабка Силина очень точно описала, Фамилию, имя назвала, где живет, где его мать работает - все знает. А вот дядьку-съемщика не знает, только видела пару раз, небось, в засаде месяц сидела. Им бы эту бабку в "наружку", хоть на полставки. Заявление об ограблении не поступило еще, но если поступит, то дело сразу можно завести и закрыть.
   Оставив участкового дожидаться труповозки, Захаров и Рогов вернулись в отделение, злые, как черти: все сегодняшние планы пошли псу под хвост. Ладно еще, если Носорог не вернулся из главка, а вот если вернулся, мало тогда не покажется.
   Носорог желал, чтобы подчиненные находились одновременно на рабочем месте, на месте происшествия, на глазах у начальства, то есть на его глазах, а также патрулировали город с целью профилактики правонарушений. Кроме того, Носорог по старинке строго следил за семейной жизнью сотрудников. А тут криминальный труп в месте отдыха трудящихся! Понятно, если бы конкретно сотрудники Захаров и Рогов занимались добросовестно профилактикой преступности, то покойники в парках не валялись бы! А когда выяснится, что дела стоят...
   Захаров совершенно не выносил, когда на него орут. Ругал себя, уговаривал, занимался по вечерам аутотренингом (если, конечно, не засыпал, едва коснувшись ухом подушки), но ничего не помогало. При первых звуках начальственного ора Юрий покрывался багровыми пятнами и только об одном думал, чтобы не сорваться и не врезать что было силы по начальственной морде. А по части ора и оскорблений Носорог был всем начальникам начальник.
   И откуда только он взялся? Все знали, что Воробец готовил на свое место Захарова, и недаром: десять лет на оперативной службе, и почти без проколов, начинал постовым, окончил с отличием школу МВД, непьющий, на стороне не подрабатывает, и товарищ хороший, всегда, когда надо, спину прикроет. В одиночку задержал вооруженного рецидивиста, словил пулю, и... Да чего там говорить!..
   Уазик резко затормозил у дверей отделения, и Захаров, как обычно пренебрегший ремнем безопасности, чуть не влетел в лобовое стекло. Отбросив грустные размышления, он с Роговым поплелся нести службу дальше. Антоныч порадовал, сообщив, что начальство соизволило позвонить и уведомить, что сегодня не объявится: занято очень. И то хлеб.
   Юрий просочился мимо сейфа и подоконника на свое место и только занялся оформлением злосчастной находки, как из дежурки позвонили вновь: еще два жмурика, в квартире. Что ж это такое сегодня! Наверное, жара действует.
   Хорошо, хоть шофера с машиной никуда не услали, и домой он сбежать не успел, так что поехали с комфортом. На месте происшествия толклась тьма народу: в основном всевозможное начальство. Юрий давно заметил, что убитый, найденный в квартире, почему-то привлекает гораздо больше начальства, чем аналогичный покойник, обнаруженный на природе. Видимо, считается, что человек, не защищенный стальной дверью и решетками на окнах вкупе с охранной сигнализацией, не может рассчитывать на безопасность, и пусть пеняет на себя. Но если преступник покусился на гражданина в его собственном доме, то это уже полный беспредел. Вот начальство и сбегается. Но, к сожалению, тех, кто бы действительно пригодился, не было. Например, медэксперт так и не появился. Наследили, страсть. В буквальном смысле. Вступили в лужу крови, а потом походили по квартире. И что теперь? Надо обувь изымать как вещдок. И какого черта никого из медиков нет? Ну, Семенов, понятно: в запое. А новенькая, Лизочка Савина, она где?
   Рогов снова принялся названивать в Центральную больницу. Там злобно отвечали, что, вот, инфарктники по часу скорую ждут, а мертвым все равно. Наконец, через два часа ожидания приехала та же машина "скорой", но небритый мужик отправился отдыхать. Вместо него приехала маленькая врачиха, на вид совсем девчонка, с испуганными оленьими глазами. Бросив один-единственный взгляд на трупы, она тихонько ойкнула и аккуратно сползла по стеночке. Оперативники вынесли бедолагу во двор и усадили возле подъезда на скамейку. Пусть пока воздухом подышит, а протокол подпишет после.
   Захаров, прикрыв платком нос и рот, обошел квартиру. Настоящий свинарник. Двое потерпевших на кухне. Молодые парни. Один сидит, уронив голову на стол, второй лежит на полу, скорчившись. Рядом с упавшим опрокинутый стул. Ран на телах не видно, но все залито кровью. Лужа крови даже в стороне, возле раковины. На столе бутылка из-под водки, стаканы, скудная закусь. Впрочем, судя по обстановке, здесь только и делали, что пьянствовали. Кровати не застелены, вещи на полу валяются. Вот еще лифчик от купальника, значит, придется разыскивать девок, которые здесь были. Девок попробуй найди, дур нет, будут держать язык за зубами, никто не хочет в такое дело ввязываться. Ящик с водкой стоит в прихожей, везде пустые бутылки. Тут Захаров подумал о своем Ваньке и его компании, и ему стало тошно.
   Он сбросил всю оформительскую работу на Рогова, а сам отправился опрашивать жильцов. В доме проживал в основном народ предпенсионного и пенсионного возраста. С такими свидетелями Юрию работать было особенно тяжело: и раздражало стариковское многословие и забывчивость, и одолевала жалость к этим замученным работой и бедностью людям. А главной причиной того, что плохо Захаров работал с пожилыми свидетелями, были воспоминания. Захаров был поздним ребенком, и помнил отца и мать именно такими, рассеянными, немного жалкими, достающими его своими нотациями и капризами и отчаянно нуждающимися в опеке. Он все еще винил себя, что не сумел, как он считал, обеспечить им эту опеку. Светка всегда утешала его, говорила, что он сделал все, что мог, что родители были своевольные, с характером, попробуй таких опекать, они все равно сделают по-своему. Но чувство вины грызло и никуда не уходило, лишь притупляясь со временем под наплывом ежедневных забот.
   Соседи сбоку, семейная пара лет шестидесяти, оба седенькие, кругленькие, похожие на два колобка, с маленькими голубыми глазками, с забавной манерой отвечать на вопрос вместе, чуть ли не хором, ничего толкового ему не рассказали. Ну, ребята разные все время таскались, девки, шумели, пили. Позавчера какой-то парень в дверь колотил. Нет, в лицо они никого не узнАют. Даже одного из потерпевших, жившего с родителями рядом лет десять, плохо помнят, парень как парень. Ничего особенного не слышали. Все как всегда. Ну да, вроде дня два в квартире тихо. Не помнят, бывало ли так раньше, чтобы по несколько дней было тихо. Отчаявшись, Юрий откланялся, оставив, как обычно, свой телефон, хотя и не надеялся, что Колобки припомнят что-то ценное.
   Старик с собакой напротив, первый заподозривший неладное, тоже Захарова не осчастливил. У стариков одна песня: как хорошо было в прежние времена, особенно при Сталине. Порядок им подавай! Хорошо бы, да где ж взять?
   С похожими результатами Захаров опросил уже почти весь дом, и решил было, что снова будет висяк. Но наконец ему повезло. В предпоследнем подъезде, в квартире на третьем этаже очередной старик, бывший военный, лет восьмидесяти, но еще очень бодрый и моложавый, мучаясь бессонницей, вышел ночью на балкон подышать воздухом и при свете фонаря ясно видел трех парней. Двое волокли третьего в сторону городского парка. Он, свидетель, сразу заподозрил неладное: третий парень как-то совсем безвольно волочился, да и двое других не похожи были на пьяных, хоть и вовсю прикидывались. Он, свидетель, не зря всю войну в разведке прослужил. И дед четко дал приметы потерпевших и найденного в парке убитого Силина. Цвет волос, телосложение, прикид, синяя ветровка, надетая в такую жару на парня, которого тащили двое других - все совпадало.
   Захаров сразу вспомнил большое пятно крови отдельно, возле рукомойника. Похоже, компания повздорила, и двое парней убили Силина. Притворяясь пьяными, оттащили его в парк, а возвратившись и продолжив возлияния, в пьяном угаре рассорились между собой и друг друга порешили. Если группы крови пятна на полу и у убитого Силина совпадут, то получится раскрытие преступления по горячим следам, и убийц искать не надо. Два дела сразу закроются. Это будет редкостная удача. Необходимо еще заключение отсутствующего медэксперта такое, чтобы время смерти троих парней совпадало хотя бы приблизительно. Хотя тут может получиться все, что угодно. Тело Силина находилось на воздухе, что ускоряет процессы разложения, но в прохладе, а тела двоих других в закрытом помещении, но на жаре. Экспертиза, проведенная по прошествии такого времени, будет недостоверной. Да когда еще тот медэксперт появится?! Тут придется попотеть.
   Юрий тщательно записал показания свидетеля, дал расписаться на каждой странице. А то сегодня свидетель есть, а завтра его нет: возраст-то уже преклонный.
  
  
   ГЛАВА 3
  
  
   Владлен Семенович выпроводил визитеров, закрыл дверь, тщательно запер ее на несколько импортных замков и сверхнадежную цепочку (суперсталь, фиг перекусишь!), и только тогда с облегчением перевел дух. Нельзя было пускать этих парней в квартиру, тем более что он знаком был только с одним, и то шапочно, тот пару раз приходил к Валерику; а второго вообще впервые видел. Доверчивость - опасная черта в наши дни. От таких типов можно ожидать чего угодно, не смотри, что кажутся тихими. Но вышло удачно. Приобрел интересный раритет по дешевке. Да какое по дешевке! Считай, даром!
   Деньги, конечно, были, и парни не запросили бы дорого, но старый жмот Маркович еще неизвестно, сколько возьмет за кузнецовскую сахарницу, так удачно дополнявшую имеющийся у Владлена Семеновича сервиз. А ночные визитеры все равно ничего не понимают в настоящих ценностях. Правда, вот непонятно, где они достали вещь, хорошо, если просто позаимствовали у старушки-родственницы, зайдя навестить бабушку и попить с ней чайку. Тогда это семейное дело. Тогда, в случае чего, милиция сильно вникать и глубоко копать не станет. А вот если нет...
   Ладно, обойдется! Хорошо, что к нему они принесли этот бокал, а не сдали в какую-нибудь скупку цветных металлов, которых кругом развелось видимо-невидимо, и куда охотно примут хоть памятник Неизвестному солдату, с радостью и без разбору, да по дешевке, и документов не спросят. Вот уже в который раз приходится восстанавливать памятник отцу и матери на кладбище, сдирают бронзовую табличку, хоть ты тресни! Сторожу-то плевать, еще, чего доброго, сам с этого долю имеет. Впору возле могилы палатку разбить и сторожить самому! Но нечего нервы себе мотать. Приобрел вещь - и хорошо. А парням на выпивку надо - так вот она, выпивка!
   Антиквар прошел в кабинет, самую большую комнату в квартире, кажущуюся тесной из-за нагромождения массивной старинной мебели, скульптур, напольных ваз и прочего. Устроился за старинным, прошлого века, профессорским дубовым столом, двух тумбовым, со стойкой и множеством полочек, а также выдвижных и потайных ящиков и ящичков. Включил немецкую настольную лампу дневного света, пожалуй, единственную современную вещь в кабинете, и взял 25-кратную лупу. Да, интуиция не подвела. Вот метка мастера. Причем редкая метка. Жаль только, что экземпляр поврежден: активно использовался, царапин много, выгравированный узор сильно вытерт. Но реставрации, в принципе, поддается, хотя придется потрудиться, многое сделать заново, а потом новую гравировку состарить травлением; бирюзу заменить, что бы еще...
   Владлен Семенович устроил бокал посередине стола, рассеянно сдвинув к краю статуэтки из неглазурованного фарфора, так называемого бисквита, - белого, с позолотой ангелочка с арфой и отбитым крылышком, и пастушку, кокетливо приподнявшую юбочку и выставившую ножку. Если бы не присутствовавшая в композиции овечка, скульптурку из-за пышности наряда можно было бы посчитать за изображение принцессы. Недостающее крылышко ангела Владлен Семенович уже заказал девочке из местного художественного училища, специализирующейся на фарфоре. Девочка сидела на копеечной стипухе, что-то там у нее было не то с родителями (он не вдавался в подробности), и рада была любому дополнительному заработку.
   Но теперь ангелочек и пастушка, пусть и временно, лишились благосклонности коллекционера и были отодвинуты хозяином в дальний угол стола. Он еще раз тщательно оглядел бокал через лупу, довольно потер блестящее темя, машинально достал расческу и старательно пригладил жиденькую, буквально в три волосины, прядку растительности, сохранившуюся еще у него на затылке, бережно отрощенную до необходимой длины и аккуратно обвитую вокруг головы.
   Да, реставрация возможна. Какое удачное приобретение для коллекции!
   И еще, вдобавок, избавился от дурной закупки Валерика. Бизнесом решил заняться, холера его задери, дорогого племянничка! А убытки его кто будет возмещать? Понятно кто, дядечка, конечно! А убытки обязательно будут, и не надо его убеждать, что доход составит 300%, он не первый день живет на свете и не первый день знает милого Валерика! Раздобыл, дуралей, ящик "паленой" водки. Да и не купил, украл! Водку на складе компании "Изрань" конфисковали, на городскую свалку повезли, на уничтожение, а Валерик подсуетился, один ящик спер, дружок-мент ему помог. Больше спереть хотел, больше было бы головной боли, да, слава богу, силенок не хватило, а грузовик подогнать не догадался. Собирался другому приятелю, хозяину ларька на автовокзале, толкнуть, да тот, не будь дурак, отказался брать, ведь слухами земля полнится, а уж у них в Н. все про всех все знают. Владлен Семенович дома случился, слышал, как они тут друг на друга орали. Хозяин ларька так прямо и сказал, что Валерик хочет его на бабки подставить, обещал пацанов прислать насовать козлу, чтоб неповадно было. Ладно, теперь хоть этого ящика нет. Это хорошо, а то ведь Валерик от большого ума попрется еще кому-нибудь втюхивать эту дрянь, пока точно не нарвется на неприятности.
   Лишь бы друзья эти, которые с бокалом, от такой водки не откинулись. А если и загнутся, то только чище и спокойнее станет в городе. И не дознаются о настоящей цене вещи.
   Антиквар торопливо отогнал последнюю гадкую мыслишку. Нет, нет, ничего с ними не сделается, вон какие здоровенные. Да они такое бухалово каждый день хлещут. И вообще: водка она водка и есть, а конфисковали ее потому, что не на государственном заводе сделана. Не хочет государство доходы терять, монополию бережет.
   Тут в дверь позвонили. Пришлось откладывать любимое занятие - возню со старинными вещами - вылезать из уютного кресла и тащиться смотреть, кого еще принесла нелегкая в такое позднее время. Ну, разумеется, нелегкая принесла дорогого племянничка, Валерика! Кто еще из знакомых в ночь-за-полночь шляется туда - сюда. То здесь ночует, то у матери, то у друзей-подружек. И нет чтобы позвонить, предупредить: буду, мол, тогда-то. Или: сегодня, мол, у мамы, или еще где. Так никогда не позвонит: что ему чужие переживания. Вот, сиди и жди его, то ли будет, то ли нет, то ли случилось чего, и пора отделения милиции обзванивать да больницы. Беспокойся.
   От Валерика чувствительно попахивало спиртным, не говоря уж о сигаретах. Ведущий здоровый образ жизни Владлен Семенович принюхался, поморщился, но ничего не сказал: не хватало еще нарваться на ссору. Подумать только: парню едва-едва стукнуло восемнадцать, а уже вовсю и курево, и выпивка, и болтается невесть где, и неизвестно чем занимается, и не слушает никого, и слова ему сказать не моги. Вот уж не повезло с родней. Конечно, сестра несчастная, ее можно только пожалеть, но, согласитесь, что все ее беды только от собственной ее дурной головы. При такой тяжелой жизни ухитрилась избаловать парня донельзя, да и не следила за ним совсем, не воспитывала: делай, дорогой деточка, что хочешь, развлекайся! А теперь что? Да еще эти ее многочисленные мужья... В общем, дурдом.
   Племянничек прямо с порога, хоть и навеселе, а сразу заметил отсутствие ящика и завопил белугой:
  -- Дядя, где водка, куда дели?!
   Владлен Семенович, нервно поглаживая лысину и с неодобрением глядя на клыкастый череп с торчавшим из глазницы ножом, украшающий черную майку племянника, проговорил, запинаясь.
  -- Знаешь, Валерик, тут ребята твои знакомые, Жорик, и еще один, я его не знаю, невысокий такой, худой, приходили, предложили очень ценную вещь, задешево... Вот... А с деньгами у меня сейчас не очень, а они согласились взять твою водку... Потрясающий раритет принесли!.. Очень уж выгодно получилось...
   Валерик вытаращил глаза, медленно наливаясь кровью, пошарил в углу прихожей под пачками старых газет, как будто надеялся еще найти там свой ящик, и заорал:
  -- Вот блин! Да на хрена мне ваши, дядя, в натуре, цацки! Да я на них, в натуре, срать хотел! И хоть бы вы их, типа, продавали с наваром или напоказ выставляли, за бабки, так нет же! Под перину прячете, в сейф, да еще на починку тратитесь, так какой мне с них толк, я вас спрашиваю?! Моя это водка, моя! И гоните мне с нее процент! Я уже, типа, с магазином договорился, они завтра с утра ящик ждут, а вы тут распорядились, на хрен!
   Владлен Семенович, в свою очередь, налившись дурной кровью, набычился и завизжал, неожиданно для самого себя, тонким пронзительным голосом:
  -- Не смей на меня орать, щенок, бизнесмен хренов, спекулянт! Да за твою идиотскую коммерцию ты в тюрьме окажешься, если нас раньше всех не поубивают!!!
   Валерик, перекосившись, дыша перегаром в лицо дяди, левой рукой ухватил его за отворот пижамной куртки, указательным пальцем правой потряс перед его носом и проорал угрожающе:
  -- У меня не идиотская коммерция, а, в натуре, бизнес! А на какие иначе шиши, вы, дядя, мне, типа, жить прикажете?! Да и сами вы... Кто в последний раз продукты привозил, в натуре, я вас спрашиваю?! К завтрему, к обеду, самое позднее, чтоб ящик водки стоял тут! Откуда хотите, оттуда доставайте, хоть у своих приятелей назад заберите, хоть покупайте в соседнем ларьке, в натуре, но чтоб водка была! А если не будет, то я ребят из магазина, с которым договорился, к вам направлю, они живо вам законы коммерции, типа, разобъяснят, мало не покажется, в натуре! Вот блин!
   Валерик отпустил пижаму дяди, и слегка толкнул его в грудь растопыренными пальцами. Толчок был, в общем-то, совсем слабым, но Владлен Семенович, никогда не занимавшийся спортом, отлетел к стене и весьма чувствительно приложился затылком к полочке возле зеркала. Очутившись в нокдауне, он привалился спиной к стене, ошалело поводя глазами, а Валерик, в запале и с пьяных глаз не поняв состояния дяди, ушел в свою комнату, изо всех сил хлопнув дверью.
   Первую минуту в голове Владлена Семеновича бухали молоты, в ушах звенело, перед глазами плыл красный туман, а сердце при каждом ударе из груди, казалось, выпрыгивало в рот, то ли от удара о полочку, то ли от бешенства. Ему хотелось сломать все в квартире, в мелкую щепу разбить дверь и убить племянника, просто разорвать его на куски.
   Ну, или, по крайней мере, прогнать немедленно из дома, пусть отправляется к мамочке и спит там, на коврике в прихожей.
   Антиквар хотел немедленно разобраться с племянником, но ноги подкашивались, горло сжала судорога, и голос пропал, а ломать дверь тем более не было сил. Поэтому, вместо того, чтобы активно заняться защитой своего достоинства, авторитета и прав, ему пришлось присесть в кресло, так кстати стоящее в коридоре. Зря сестра выступала: кресло в этом углу просто необходимо. По мере того, как унималось сердцебиение и таял кровавый туман в глазах, настроение Владлена Семеновича менялось.
   Родители его, потомственные артисты, навек застрявшие в провинции и обвинявшие в этом друг друга, постоянно ссорились, причем картинно, слишком громко и напоказ. Отец потрясал кулаками и ревел: "Неблагодарные, низкие существа!" Мать заламывала руки, и осторожно обливаясь слезами, искоса поглядывала в трюмо, не расплылась ли косметика и достаточно ли живописно она смотрится с распущенными волосами и в полурасстегнутом шелковом халате. Две бабушки и дедушка одновременно воздевали руки к небу и в унисон восклицали: "Мы прожили свою жизнь для вас, а в старости стали никому не нужны! О, смерть, где ты, приди!" Поэтому Владлен Семенович совершенно не переносил ссор, скандалов, и вообще всяких громких слов и сильных эмоций, и мучительно стыдился, если сам вдруг терял над собой контроль. Ему казалось, что в такие минуты он становится ужасно похож на отца, с его торчащими во все стороны седеющими нечистыми волосами и неопрятной щетиной на щеках, но в белейшей, выстиранной и выглаженной бабушкой рубашке со щегольским галстуком-бабочкой. И что его чувства такие же искусственные.
   Племянник, конечно, вел себя безобразно, но... Все-таки это племянник, сынок любимой сестры, выросший у него на глазах. Сестре и так несладко приходится, а если еще они станут воевать... Это между родней совсем уж никуда не годится. И Валерик не так уж плох. Грубый, конечно, так сейчас все такие. А если выйти вечером во двор и подойти к детскому садику, где с наступлением темноты в беседке отдыхает молодежь, и послушать их разговоры, так племянник и вовсе ничего себе. А что бизнесом сомнительным занялся, так все вокруг так же, надо же как-то жить. Завод, где раньше мужику можно было устроиться на неплохую, во всяком случае, хоть и грязную, и тяжелую, но денежную работу, теперь еле дышит, а скоро и совсем закроется. А другой работы здесь, в провинции, и раньше-то было мало. Не наркотиками же Валерик торгует! А ему ведь предлагали! Так наотрез отказался! И к Владлену Семеновичу совсем неплохо относится, хоть и грубит иногда, а доброе сердце не скроешь: вот, на днях действительно принес большую сумку с продуктами. А когда у Владлена Семеновича в очередной раз прихватило сердце, без звука бегал за лекарствами и фруктами. Эх, да что говорить, родня есть родня.
   Владлен Семенович выбрался из кресла, походил по квартире, вышел на балкон, постоял там, глубоко вдыхая посвежевший после полуночи воздух, вернулся в кабинет и попробовал было позаниматься новыми приобретениями, полистал альбомы, но любимое дело сейчас не подарило ни покоя, ни забвения. Спать, понятное дело, сегодня не получится. И так-то не уснешь, бессонница вконец замучила, а уж после скандала...
   Антиквар встал из-за стола, тихонько подошел к двери племянника и прислушался. Хоть и будучи выпивши, Валерик спать не завалился, а возился: чем-то шуршал и что-то двигал. Владлен Семенович тихонько постучал в дверь.
  -- Валерик! Ты не спишь еще? Можно войти?
   Валерик не ответил, но шевелиться перестал. Владлен Семенович постучал еще раз, потом дернул за ручку. Дверь оказалась запертой.
  -- Валерик!
   Племянник неразборчиво выругался и проговорил недовольным голосом:
  -- Ну, чего вам, дядя?
   Владлен Семенович еще раз, непонятно, зачем, дернул дверную ручку и проговорил, запинаясь:
  -- Ты, Валерик, не сердись, помиримся, ладно? Я взял твою водку, да, виноват, но вещь очень уж ценная, а после реставрации...
  -- Да срать я, дядя, хотел на ваш старый хлам, в натуре! Ему, типа, место на помойке!
  -- Ну что ты, Валерик! Сейчас антиквариат очень ценится, поверь, особенно за границей! Да и у нас тоже появились понимающие люди, платят хорошие деньги. К тому же, как помру, вся коллекция останется тебе, я уж и завещание написал. Кроме тебя и сестры, у меня никого нет... Ей я ничего не оставляю, а то как бы ее мужики у нее не отхапали. Знаю, ты хороший мальчик и мать не обидишь... А деньги за водку я завтра утром отдам, ты уж сам сбегай купи, мне тяжело будет с ящиком...
   Валерик в комнате что-то уронил и гаркнул в полный голос:
  -- Ну, вот ваще, в натуре, дядя, вы тут замутили с завещанием своим! Типа, если вы тапки откинете, я из-за хлама вашего заплесневелого подписался в пляс пуститься!? Счас прямо, уже разбежался! Спать валите, и все, вам с вашим сердцем давно, типа, в койке быть пора!
   Владлен Семенович обрадовался, что глупый инцидент исчерпал себя. А завтра он отдаст Валерику деньги, и у того не будет неприятностей с магазином. Эх, прощай, кузнецовская сахарница! А впрочем, почему, собственно, прощай!? Есть же две фарфоровые фигурки охотника с собакой, почти идентичные, и старый сморчок Маркович наверняка согласится поменяться, нет у него такого охотника, точно, нет. Хотя старик любит, чтобы того, что есть у него, больше ни у кого не было... Но то, что скульптурок две, Марковичу сообщать совершенно необязательно, тем более что фигурки не совсем одинаковые... Эх, денег на поганую водку жаль... Но покой в доме дороже всего.
   Владлен Семенович пожелал спокойной ночи племяннику, почти благосклонно выслушал его невнятный ответ и отправился, как выразился Валерик, в койку. Действительно, давно пора было ложиться, если он хочет не опоздать завтра на встречу коллекционеров, ведь надо еще уточнить список приготовленных к обмену вещей.
   Сильно ныл ушибленный о полочку в прихожей затылок, привычно щемило сердце, но настроение немного улучшилось. Все-таки племянник не совсем еще пропащий, под грубой оболочкой душа у него добрая. Ничего, все еще переменится: перебесится, и жаргон свой дурацкий, так раздражающий Владлена Семеновича, позабудет. Женится, детишки пойдут, остепенится, и будет, как все, да и еще получше многих...
   Владлен Семенович успокоено отбросил дальнейшие переживания за племянника, взбил подушку, уютно завернулся в одеяло, погасил бра и, зовя сон, начал мечтать о заветной кузнецовской сахарнице.
  
   На следующий день Валерик поднялся поздно, с трудом разлепив опухшие, воспаленные глаза и, мучаясь головной болью, дополз до ванной, долго мочил голову холодной водой. Наконец, решив, что вода горю ну никак не поможет, отправился поправляться на кухню. В глазах и голове прочно держался туман, так что початую бутылку пива, прибереженную специально для такого случая, он нашел в холодильнике лишь со второй попытки и торопливо присосался к горлышку. Пиво изначально было дрянным, а теперь еще и подкисло, но муть перед глазами развеялась почти полностью, и в голове чуть-чуть прояснилось, настолько, что, глянув на часы, повешенные дядиной домработницей над плитой, Валерик выматерился и рванул одеваться. До встречи с хозяином магазина, согласившимся реализовать водку, при этом самостоятельно оформив на нее нужную документацию, осталось всего ничего. Чертов дядя: теперь приходится думать не о прибыли, а всего лишь о сохранении лица. Отказаться от сделки невозможно. Ах, да, дядя вчера обещал отдать деньги!
   Валерик, уже цеплявший в прихожей сандалии, распрямился и с одной сандалией в руке порулил к двери дядиной спальни. По всему выходило, что Владлен Семенович еще не поднимался. Ну, дядя и здоров дрыхнуть! Небось, вчера полночи любовался на барахло свое драное, любимое. Но бабки нужны срочно, так что придется дядюшке подскочить. Рассчитайся и сопи в две дырочки дальше. Валерик решительно забарабанил по двери.
  -- Дядь, а дядь! Просыпайтесь! Полдень уже. Вы вчера бабки обещали. Очень надо. А то Толян, еще чего доброго, на счетчик поставит. Вставайте!
   Дядя на стук не ответил. Валерик позвал еще несколько раз, прислушался. В спальне было очень тихо. Валерик чертыхнулся, толкнул дверь: не открывается. Валерик еще раз выругался. Дурацкая дядина привычка все запирать. В спальне в изголовье кровати был встроен потайной сейф, где Владлен Семенович держал самые ценные свои вещи. Да кому нужно это старье, запирать его еще! А если кому вдруг понадобится, то запертая дверь его не остановит, и тайный сейф не убережет дядины "сокровища". Лишь разозлят грабителя.
   Валерик постучал еще, громко взывая к дяде, и, не получив ответа, здорово встревожился. Опять, небось, дядино сердце шалит, как в позапрошлом году. Тогда у дяди был инфаркт. Валерику пришлось вышибать дверь, благо, силой бог не обидел, в шестнадцать лет Валерик имел росту под два метра и посещал местную подвальную качалку чаще, чем школу.
   Переполох тогда был. Мать в истерике билась, в реанимацию ее не пустили, так она всех врачей затерроризировала. А дядя искапризничался весь, прям забодал: все не так и не этак, а принесите мне того, не знаю чего, а это яблоко слишком красное, а то, в натуре, слишком зеленое. Хуже, что, отвалявшись месяц в больнице, первое, что дядя сотворил по хозяйству, это заменил поврежденную дверь в спальне на дубовую, усилив, блин, конструкцию специальными стальными стержнями и пластинами. Теперь просто так, с налету, не вышибить, инструмент нужон...
   Валерик отошел подальше, насколько позволяла ширина коридора, изо всех сил оттолкнулся от стены и всем своим немаленьким весом шарахнулся о дверь. Преграда крякнула, но устояла. Валерик попытался еще раз, еще и еще. Лишь пятый заход сделал дело. Парень, обдирая джинсу о торчащие деревянные обломки и сталь, с трудом пролез в образовавшуюся между косяком двери и коробом щель в комнату дяди и первое, что увидел, было розовое лицо Владлена Семеновича со слабой улыбкой на губах и открытыми, закаченными под лоб глазами. Валерик, еще не врубившись до конца, подошел, потрогал холодную дядину руку и с размаху сел мимо стула прямо на пол. Обеими руками потер физиономию, обнаружил в одной руке сандалию, которую так и держал, нежно прижав к груди, рассеянно натянул ее на ногу, но не застегнул. Почесал от души голову. За эту привычку дядька его с детства пилил, а теперь, выходит, некому пилить. Однако! Бедный дядька! А матери как сказать? У нее и так с ее мужиками башню свезло, а тут еще это.
   Валерик посидел немного на полу, приходя в себя. Попробовал встать, но ноги что-то плохо держали, были, как вареные макаронины. Тогда он встал на четвереньки и так подобрался к телефону, стоящему на прикроватной тумбочке. Ну, в натуре, когда позарез нужно позвонить, так эта запараллеленная бабка вечно треплется, блин!
   Сначала вызвал, в натуре, "скорую". Ну, тетка со "скорой", понятно, послала Валерика куда подальше, велев вызванивать поликлинику и ментов. Телефон в поликлинике, в натуре, то был занят, то трубку никто не брал. Когда Валерик уже решил плюнуть на телефон и топать базарить лично, наконец-то отозвалась очередная злющая тетка из регистратуры. После долгого препирательства она нехотя согласилась записать вызов. Родная ментовка тоже пообещала прислать участкового, и все велели сидеть и ждать.
   Валерик и посидел на полу возле дядиной кровати минут двадцать, в обнимку с телефонной трубкой, подождал. Потом набрал номер магазина. Хозяин, Рыжий Толян, отозвался сразу, видно, прям у телефона сидел.
  -- А, наконец-то. А мы уж заждались!
   Валерик, от нервов покусывая ноготь большого пальца, невнятно проговорил:
  -- Это самое... У меня тут... Дядя, в общем... Типа, проблемы, в общем...
   Толян отозвался веселым, слегка пьяным голосом.
  -- Проблемы? Ну!.. А я тут торчу, все жду тебя. Слушай, давай резче?! А то мне в Москву за товаром надо.
   Валерик облизнул враз пересохшие губы и охрипшим, прерывающимся голосом спросил:
  -- Вечером вернешься?
  -- Ну...
  -- Вечером тогда подойду, ладно?
  -- Точно?
  -- Сто пудов!
  -- Смотри! Ладно, договорились!
   Трубка запищала отбой. Валерик пару минут, держа ее в руке, тупо смотрел перед собой. Понятное дело, Толяну плевать на его заморочки с высокой колокольни. Вот поразмыслит и не станет иметь с ним дела. И Димону стукнет: мол, на Валеру положиться нельзя. И как тогда жить? Дядя раньше всегда поддерживал, подкидывал деньжат, а теперь?!
   Деньги нужны позарез, но они у дяди наверняка в сейфе. Валерик для порядка все же пошуровал в столе, в шкафу и в дядиных карманах, но обнаружил лишь мелочь. Тогда он принес из своей комнаты старый ранец и прошел с ним в кабинет. Нехорошо, конечно. Вроде, приятели базарили, что наследство просто так, сразу, не дают, а надо ждать то ли полгода, то ли год, а потом заявление куда-то относить, типа, чуть ли не в суд. Но что тут поделаешь?! Потом как-нибудь отмажемся.
   Выбрав из дядиной коллекции с десяток вещей, которые, на непосвященный взгляд, хоть чего-то могли стоить, молодой человек загрузил их в ранец, упаковав предварительно в старые газеты, и вышел из квартиры, оставив входную дверь открытой, чтобы медицина и милиция свободно могли войти. За дядин антиквариат Валерик не беспокоился: кому оно нужно?! А и заберут, невелика потеря!
  
  
  
  
   ГЛАВА 4
  
   Захаров с участковым Калачовым стояли на лестничной площадке и курили.
   Квартира потерпевшего находилась на улице Мира, в одном из девятиэтажных кирпичных домов улучшенной планировки, бывшем престижном кооперативе. Дома данной серии отличались лестничными площадками причудливой формы, с множеством углов и закоулков. Лестницы стояли безлюдные, неосвещенные, благо все жильцы пользовались лифтами, по два лифта на подъезд. Так что хочешь - убивай тут, в дальнем темном уголке, хочешь - насилуй. И убивали, и насиловали. Жертва может сколько угодно орать - из квартир все равно никто не высунется. Хорошо, если 02 наберут. А то и не наберут - побоятся мести преступников. Совсем недавно, в прошлом квартале, Захаров выезжал в соседний дом, такой же, как этот, на убийство: оба лифта сломались, и парень-наркоман столкнул с лестницы бабку, забрал кошелек со ста рублями. А в прошлом году приезжали дважды, на изнасилование, уже сюда.
   Дверь в квартиру гражданина Шаповала, ныне покойного, была приоткрыта. Там третий час работали эксперты.
  -- Так кто проживал в квартире с потерпевшим? - спросил у участкового Захаров, затушив о стенку выкуренную наполовину сигарету и засунув ее обратно в пачку.
   Участковый, проведший первичный осмотр места происшествия и переговоривший с соседями, ответил, вытирая шею носовым платком:
  -- Племянник его с ним проживает, Валерий Андреевич Кузин. Восемнадцать лет, не работает и не учится нигде, от весеннего призыва уклонился, на жизнь зарабатывает мелким бизнесом. Жалобы на него от граждан поступали, но ничего существенного, так, мелкие правонарушения: поздно возвращался, дверью хлопал, шумел на лестничной площадке, в ответ на замечания выражался непечатно, и тому подобное.
  -- А сейчас он где?
  -- Кто ж его знает. По месту прописки телефон не отвечает... Соседка видела его ближе к полудню, спешил куда-то с большой сумкой.
  -- А милицию и врача участкового кто вызвал?
  -- Неизвестно.
   Квартирная дверь хлопнула. Калачов и Захаров обернулись. К ним подошла, доставая сигареты, появившаяся, наконец, на работе медэксперт Лизочка Савина, Миловидная, худенькая белобрысая девица с волосами, захваченными сзади в хвостик черной аптечной резинкой, в джинсах и простенькой футболке, без косметики и маникюра. Еще недавно она числилась в отделении первой красоткой и модницей и отбиться не могла от поклонников, несмотря на жутковатую профессию. Выскочила замуж по большой любви за какого-то неудалого парня, местного изобретателя с дурным норовом, тут же родила дочку. Девчонка получилась крикливая, болезненная, спать мамочке не давала совсем, молоко у Лизочки почти сразу пропало. А тут еще мужа под каким-то благовидным предлогом уволили с завода, где он худо-бедно работал, что-то изобретая по ходу дела. Как только он взялся качать права по поводу прав на изобретение, зарплаты и трудового законодательства, так и выпнули. В общем, когда Лизочка, спихнув со скандалом ребенка свекрови (ясли везде позакрывали, а мать Лизочки давно и тяжело болела, и сидеть с младенцем не могла при всем желании), вышла досрочно на работу, ее сперва никто не узнал.
   Калачов и Захаров потянулись к Лизочке с зажигалками. Калачов оказался шустрее. Лизочка затянулась сигаретой и сказала ровным усталым голосом:
  -- Я закончила с телом. Можно увозить, только подпишем протокол осмотра, и вызывайте машину.
  -- Ну, и какие предположения?
  -- Без вскрытия заключение делать рано, но гематома на голове есть, и большая, с незначительным поверхностным повреждением кожи, могла быть нанесена тупым предметом. Ребята сказали, что на этажерке в прихожей есть немного крови, и волосы прилипли.
  -- Как думаешь, мог этот удар послужить причиной смерти?
  -- Ну, опять же, без вскрытия трудно сказать, но, полагаю, что мог.
  -- Да уж, на вскрытие у тебя очередь, - ехидно фыркнул Калачов. - На работу не ходим, загордились, а дела стоят.
  -- Ничего, не в районной поликлинике. Мои пациенты - ребята терпеливые. Жара вот только, а холодильник опять не работает. Ну да ладно. Я Семенову вчера звонила, его жена сказала, что вроде у него запой кончается, скоро на работу выйдет, а вдвоем мы быстренько всех освидетельствуем.
   Захаров сладко заулыбался и сказал подхалимским тоном:
  -- Лизочка, ты же классный специалист, что нам Семенов, и без него обойдемся...
   Лизочка фыркнула, затянулась сигаретой и грубовато напрямик спросила:
  -- Чего надо?
  -- Ну, чего, чего, ты же знаешь...
  -- А конкретнее?
  -- Два дела у меня стоят, нет заключения о причине смерти, сделай поскорее, дела в принципе раскрыты, отчет надо сдавать, не то Носорог меня совсем забодает, ты же его знаешь... Шоколадка за мной.
   Савина еще раз фыркнула и свободной от сигареты рукой небрежно запихнула под резинку выбившуюся прядь волос.
  -- Ну, вот, заладил: "знаешь, знаешь"... Напиши на бумажке, какие дела, а то мне вот-вот свекровь позвонит, и у меня все на свете из головы вылетит.
  -- Сейчас мигом напишу, благодетельница! Калачов, ручку дай! И лист из блокнота вырви.
   Участковый заворчал, что вот свое надо иметь, а то он ручек и блокнотов на всех не напасется, но выдал просимое. Радостный Захаров нацарапал, приложив листок к стене, номера дел, то и дело встряхивая шариковую ручку, наотрез отказывающуюся писать в таком положении. Савина, не глядя, сунула листок в карман джинсов, сказав со вздохом:
  -- Ладно, в первую очередь сделаю. И шоколадкой не отделаешься. Торт гони, да не второго хлебозавода, а московский. Так уж и быть, необязательно из "Праги" или "Будапешта". Согласна и на "Рот-Фронт". Хорошо бы Семенов пришел.
   Калачов вдруг насупился, багрово покраснел и гаркнул:
  -- Да что с ним, с Семеновым этим, начальство носится, как с тухлым яйцом?! Гнать в шею алкоголика, пусть нам тут ряды не позорит!
   Юрий удивленно приподнял брови и хмыкнул, а Савина, вдруг вспыхнув еще пуще Калачова, взъерошилась и зарычала, чисто волчица:
  -- Ты мне Семенова не тронь! Умный какой нашелся, блин! Трезвенник, блин! Уж будто сам не квасишь! Семенов - специалист, каких мало, почитай, что и вовсе нет! Мастерство, знаешь, не пропьешь. Да на нашей работе спиться - не фига делать, все под богом ходим. Я сама, как поработаю день, все со жмурами в разных степенях разложения, вечером - домой, там меня уже свекровь ждет, под дверью прям, с порога заводится, Машка орет непрерывно, Пашка тоже... недоволен... Запахи ему, видите ли, блин, мерещатся. Самому мыться нужно чаще, и не будет мерещиться, так нет, на меня все наезжает... Верите ли, так и хочется хлопнуть стакан! Уволюсь на фиг! Участковым терапевтом пойду, нервы дороже.
   Юрий незаметно выдвинулся, встал между Савиной и Калачовым и оживленно заявил:
  -- Ты, Лизочка, не того... Нам Семенова хватит по части борьбы с алкоголизмом. Ты, это самое, не стакан хлопай, ты свекровь по репе хлопни, и Пашку своего тоже, чтоб не выступал, и вообще, пусть работать валит. А хочешь, мы с ребятами с ними обоими поговорим? А насчет районной поликлиники, так там работа вообще: тушите свет! Твои нынешние клиенты тихие, спокойные, ничего им уже не надо, никто не беспокоит, а живому человеку попробуй угодить!
   Савина как-то враз угасла и, погасив окурок о стенку, уже испещренную множеством следов от других таких же окурков, сказала:
  -- Да уж, с нашей работой не захочешь, а запьешь. Помните ту наркоманку, что под дозой своего ребенка зарезала и в печке сожгла? Уж неизвестно, что ей там примерещилось. Потом прочухалась, все забыла и к нам с заявлением прибежала, что цыгане ребенка украли. Это ведь я экспертизу делала, сразу, как из декрета вышла... Думала, рехнусь, дома такая же девчонка. Так что вы мне Семенова не замайте...
   Калачов вздохнул и сказал виновато:
  -- Ладно, Лизок, не трави душу... Ну, извини, ну, сболтнул, не подумав. Сам не знаю, что это на меня наехало... Больше ни-ни, ни словечком. А домашних твоих я сам приструню, тем более что мне по должности положено, будут мармеладные...
   Лизочка криво улыбнулась.
  -- Нет уж, не надо, сама как-нибудь. Пойдемте, бумажки оформим, закончим все и - по домам. Пока новые жмурики не повалили. С новыми пусть дежурный по городу разбирается, а с нас хватит на сегодня.
   Она повернулась и направилась к двери в квартиру. Калачов и Захаров нехотя потянулись за ней. Захаров пробубнил ей в спину:
  -- Ты не куксись, Лизочка. Знаешь, на баб ваша работа хорошо почему-то влияет. Никогда не замечала? Ты приглядись: наш брат-мужик в медэкспертах ходит какой-то дохлый, прибитый, болеет, спивается, а бабы все, как одна, цветут, в пятьдесят глядятся на тридцать. Кожа свежая, ни мощинки...
   Лизочка приостановилась, оглянулась и спросила заинтересованно:
  -- Да? Это точно? А я как-то не замечала.
  -- Зуб даю! Да ты сама присмотрись. Ну, вот, хотя бы, когда на следующей неделе в Москву поедешь, и присмотрись. Не все жмуриками любоваться, надо и на коллег взглянуть.
  -- Обязательно, - сказала Лизочка. - А я уже уходить отсюда собиралась. А теперь еще подумаю. Если правда, то... А с чего это я в Москву поеду?
  -- Да уж поедешь. Предчувствие у меня такое.
  -- Хорош заливать, экстрасенс фигов!
  -- Ей-ей, не вру!
   Лизочка с сомнением хмыкнула, передернула плечиком и впорхнула в квартиру. Калачов и Захаров у двери притормозили: работать ну совсем не хотелось. Достали было еще по сигарете, но тут загудел и глухо охнул лифт, останавливаясь на их этаже. Из лифта выбралась полная женщина лет шестидесяти, в цветастом открытом платье без рукавов, какими торговали в это лето все китайские рынки, с серыми от седины волосами, собранными на темени в рыхлый пучок, с простым, слегка одутловатым лицом. Женщина тащила черно-красную клетчатую переполненную сумку на колесиках, из которой вываливался хвост трески и букет, составленный из лука, укропа и петрушки.
   С трудом развернув сумку на лестничной площадке, она наткнулась взглядом на участкового Калачова, единственного бывшего в милицейской форме, на приоткрытую дверь в квартиру антиквара, вытаращила глаза и завелась:
  -- Ой, да что ж это такое?! Милиция?! Никак ограбили нашего Семеныча!? Говорила я ему, говорила, чтоб сигнализацию установил или хоть собаку завел! Железную-то дверь ставить без толку, железную дверь воры запросто открывают, вот недавно у соседки...
   Захаров встрепенулся. От опроса соседей, как всегда, особого проку не было, никто ничего не знает, не слышал, все спали, были на даче, и вообще, слыхом не слыхивали, что был у них такой сосед: Шаповал Владлен Семенович, антиквар. А эта тетка, наверняка, знакомая или родственница, вхожая в дом, такие обычно все знают и все с удовольствием выложат искренне заинтересованному человеку, тем более что у старшего поколения детективы воспитали любовь к милиции и к государству. Конечно, в ходе следствия они так и так выйдут на эту даму, но чем раньше, тем лучше для результатов расследования.
   Натурально, тетка ни в коем случае не должна увидеть сейчас труп, а то еще вместо беседы придется ей "скорую" вызывать. Пусть себе думает, что антиквара обворовали.
   Юрий мигнул Калачову. Тот с важным видом выдвинулся вперед и, доставая удостоверение, пробасил:
  -- Здравствуйте, я ваш участковый. Вот, происшествие у нас... Не могли бы мы прямо сейчас побеседовать?
   Он вежливо пропустил тетку в квартиру, а Захаров нахально ввалился первым и направил свидетельницу мимо коридора и спальни, где работала следственная бригада, на кухню. Тетку усадили на табурет лицом к окну, Калачов уселся напротив, а Захаров остался стоять, загородив спиной застекленную дверь в коридор. Участковый внушительно откашлялся и достал потрепанный блокнот и ручку.
  -- Представьтесь, пожалуйста. Кем вы приходитесь потерпевшему?
  -- Анна Алексеевна я, Демина моя фамилия, евойная помощница по хозяйству, прихожу в неделю раза два, редко - три, делаю, что Владлен Семенович попросит: убрать там, постирать, иногда обед приготовить. Вчера позвонил, попросил с рынка продукты принести. А мне почему не принести? Мне нетрудно. Я за свою жизнь столько сумок перетаскала, и не счесть, привыкла! Это теперь к сумкам колесики пришпандоривают, для барынь всяких, а в мою молодость постеснялись бы сумки на колесиках, все бы сказали, что хворая какая или ленивая! А моя-то невестка ручки трудить не любит, из универсаму пакетик в двух пальчиках несет, а там - мороженого стаканчик да чипсов пачка. Не перетрудится, ручки- ножки не заболят. За картошкой сыночка моего гоняет, а сама в телик круглые сутки пялится, все на сериалы про любовь, при живом-то муже! Глаза бы ее бесстыжие лопнули! В магазине на первом этаже нашего дома уборщица требуется, устроилась бы туда, какая ни какая, а деньга бы капала. Так ни за что! Ну и что, что сын достаточно зарабатывает, он что, обязан ее кормить? Нет, мы не такие были, вот после войны...
   Калачов еще раз внушительно кашлянул:
  -- А расскажите-ка нам, Анна Алексеевна, где работает Владлен Семенович, есть ли у него враги, знакомые, кто часто в доме бывает, и вообще, все, что знаете.
  -- Как же, а сам он почему не рассказывает? Я-то кто ему, не родня, помощница всего лишь, еще не то брякну, так он меня и прогонит. Хоть и тяжко в моем возрасте в услужении работать, и вообще, не по-людски это, не так нас воспитывали, но где еще работу сыскать!?
   Захаров поймал вопросительный взгляд Калачова и отчаянно замотал головой. Только женской истерики им сейчас и не хватало.
  -- Он в отъезде, - буркнул участковый, отводя взгляд от лица свидетельницы и старательно что-то черкая в своем многострадальном блокноте. - А тут вот такая неприятность. Так где работает Владлен Семенович?
  -- У него бизнес, - ответила с важным видом домработница. - Антикварный бизнес. Не сомневайтесь, все законно, есть разрешения, и налоги уплочены, все путем.
  -- Ага, - изрек Калачов. - А можно поподробнее?
   Голоса в квартире сделались громче, хлопнула входная дверь, по коридору протопало несколько пар ног, что-то проволокли по полу, что-то загремело. Захаров выглянул в коридор, ничего важного не углядел и еще плотнее перекрыл спиной стекло. Анна Алексеевна заворочалась, оглянулась на Захарова.
  -- Чего это там?
  -- Не волнуйтесь, я же сказал, что в квартире работает следственная бригада. Сейчас они закончат, и мы попросим вас показать, где хозяин хранит ценные вещи, и что в доме пропало.
   Свидетельница вдруг округлила свои светло-голубые глазки.
  -- Владлен Семенович в отъезде, а Валерик-то где? Разве это не он вас вызвал?
  -- А что Валерик? - насторожился Захаров. - Нет, не было тут Валерика. Это племянник Владлена Семеновича?
  -- Нету Валерика? Ну, наверное, по делам пошел, скоро придет. Он ведь тоже бизнесом занимается. Проживает с дядей, места тут, сами видели, много, а Владлену Семеновичу одному тоскливо, личная жизнь у него не сложилась, а Валерик все ж таки родная кровь. Как моя бабушка говаривала: "Свой своему поневоле друг!" Шебутной он, Валерик, да молодежь теперь вся такая. Да и мамаша его шебутная тож, он весь в нее. Мамаша его, Верка, сестра Владлена Семеновича. Родители-то ее Надеждой назвали, в честь Крупской, а она в Верку переделалась. Разницы-то никакой, что Вера, что Надежда, а вот поди ж ты! С норовом девка! Все лишь бы папе с мамой наперекор! Что она отчудила! Думаете, почему Валерик здесь, с дядей проживает?! Дома-то ему места нет!
   Дальнейший опрос свидетельницы поразил даже видавших виды оперативников. У Калачова и Захарова глаза вылезли из предназначенного им природой места, а рты расплылись в совершенно неприличной ухмылке. Причем Захарову было легче: он-то стоял за спиной разоткровенничавшейся свидетельницы, а Калачову пришлось туго. Он хмурился изо всех сил, низко склонялся над бланком допроса, изображая глубокомысленное внимание, прикрывал лицо ладонью, лишь бы не прыснуть. Счастье, что словоохотливая тетка занялась любимым делом - обсуждением ближних. Сверкая голубенькими глазками и раскрасневшись, она самозабвенно тарахтела со страшной скоростью и на реакцию милиционеров никакого внимания не обращала.
   Следователи услышали, что сестра потерпевшего, Вера Семеновна, по последнему мужу Гулуа, и в молодости была непутевой, не то, что разумный и положительный, отличник и комсомольский активист Владлен Семенович. Она не числилась злостной правонарушительницей, а просто не любила учиться, и вообще как-то напрягаться, все время проводила с подружками, ошивалась на всех затевавшихся вечеринках, танцульках и даже (!!!) ходила с поклонниками по кафе и ресторанам, вместо того, чтобы готовиться к труду на благо Родины.
   Кое-как окончив школу, Верка ни в какой техникум, а тем более институт не поступила, да и не очень-то пыталась, в ПТУ не захотела, там, мол, одни дураки учатся. Умная, блин, выискалась! Проболталась полгода без дела. Потом родители взбеленились и начали ее поедом жрать, не можем, мол, на старости лет кормить великовозрастную бездельницу. Примерный старший братик, студент Историко-Архивного института, все уши прозудел нотациями. Тогдашний участковый принялся вызывать на беседы и грозить выселением. Тогда только Верка нехотя пошла работать, поближе к дому, куда брали всех желающих: на Н-скую швейную фабрику. Там, понятное дело, раз можно свободно устроится, работа оказалась не сахар: пыль, шум, трехсменка, нормы выработки несусветные, да и зарплата маленькая. Но Верочка обладала веселым и счастливым характером. Она быстро обвыклась, вдруг обрела вкус к комсомольской работе и начала выступать в фабричной самодеятельности, где задорно плясала и пела частушки собственного сочинения. Даже в Москву, на фестиваль народного творчества пару раз съездила с коллективом, грамоты получила и на стенку повесила, они там на конкурсе какое-то место заняли.
   Проплясав так год или два, Верочка выскочила замуж за очень симпатичного парня с той же фабрики, то ли наладчика, то ли электрика, Андрюшку Кузина, положительного, некурящего и непьющего. Родился Валерик. От фабрики молодой семье дали квартиру, Андрей неплохо зарабатывал, Верка плясала и пела в своей самодеятельности. Валерик пригляжен: у фабрики отличные ясли-сад, воспитатели хорошие, полноценное питание, занятия, летом детей вывозят на дачу за город. В общем, все путем. Кажется, живи да радуйся, так нет же!
   Верка начала хвостом бить, понятно, от легкой жизни. Мол, Андрей ее необразованный, тупой, ваще ограниченный, не может, значить, удовлетворить творческие запросы ее возвышенной души. Мол, с работы пришел, в тапочки влез, сразу в газету да в телевизор уткнулся, потом поел и - спать. Скука, мол!
   А то, что парень не пьет, хорошо зарабатывает, ее и сына обожает - на то плевать. Посмотрела бы, как другие-то живут, с мужьями-алкашами, с детьми и родителями в одной комнате! Не глядит ведь!
   Так уперлась и развелась с мужем. Стали квартиру разменивать, - не разменивается: кухня, прихожая маленькие, санузел совмещенный, на доплату денег нет. Андрей на фабрике встал на очередь на жилье, да пока та очередь движется, состариться и умереть успеешь, вместе с детьми.
   А у Верки новая любовь - художник-оформитель, тоже на фабрике работает. Тут уж такие страсти разгорелись, как же, родственная творческая душа! Сразу свадьбу сыграли, и прописала Верка нового мужа к себе в квартиру. Стали жить. Верка с Валериком и художником в большой комнате, Андрей - в маленькой.
   Но со вторым мужем Верка совсем недолго прожила, меньше года. Творческие натуры всегда самовыражаются, и, что характерно, за счет других. Так и Веркин художник: кто, мол, виноват, что он, такой весь из себя гениальный, на фабрике плакаты малюет, а бессмертное творение незаконченное дома на мольберте стоит, тряпочкой укрытое, и под толстым слоем пыли?! Понятное дело, жена, которая не понимает, не уважает, и условий должных не создает. Да еще пляшет постоянно в своем коллективе самодеятельном, вместо того, чтобы творческому мужу готовить завтраки, обеды, полдники и ужины из трех блюд с десертом, поскольку творчество, оно энергии требует! Да еще пасынок тут, ходит по комнате взад-вперед, отвлекает, понимаете ли, сосредоточиться не дает, и отдохнуть просто невозможно.
   Ссорились они, ссорились, да и развелись, в конце концов. Художник отказался из квартиры съезжать: родительская квартира хоть и трехкомнатная, но "хрущевка", и в ней папа, мама, бабушка, да брат и сестра с семьями, в общем, та еще воронья слободка, места для творчества все равно нет. В общем, и художник на фабрике в очередь на жилье встал. А строить жилье фабрика почти перестала.
   Верка в месткоме путевку за полцены выпросила, от переживаний лечиться, в Сухуми, и из Сухуми привезла нового мужа, абхазца Гогию Гулуа.
   Многие считают всех кавказцев богатыми, но это далеко не так. Гогия был бедным. В Абхазии зажиточно жили те, у кого в горах были плантации чая и мандаринов. Остальные перебивались тем, что в летние месяцы сдавали отдыхающим свои домишки, сколоченные чуть ли не из ящиков, а сами на это время переселялись в сараи и курятники. Но семья Гогии была большая, родни и детей в доме полно, поэтому сдавать они могли только одну маленькую конурку. Да и жили они не у самого моря, а повыше в гору, куда избалованные и непривычные к горам курортники вскарабкивались с трудом. Так что бывали сезоны, когда конурка-кормилица пустовала. Поэтому Гогия с огромным удовольствием переехал к жене в Н, прописался в ее квартиру и пошел работать на швейную фабрику разнорабочим.
   Прожили они так какое-то недолгое время, но потом Верка с Гогией тоже ссориться стала. Во-первых, Гогия потребовал, чтоб Верка немедля рожала ему сына, а то без сына как же?! Кто Гогину фамилию унаследует? Кроме того, Гогия привык, чтобы женщины мужчинам были покорны. Абхазы, конечно, не азербайджанцы, христиане все-таки, но обычаи их все равно не наши, чужие, непривычные. А уж чтобы творческую натуру жены лелеять, тут уж совсем извините-подвиньтесь. Сначала мужа ублажи по всем статьям, а уж потом делай, что хочешь. В известных пределах, конечно. Если силы и время останутся. Верка взвыла.
   Повыла-повыла, с Гогией то ссорилась, то мирилась, все его уговаривала, но Гогия мужчина-кремень: все только как он сказал, и никак иначе. Развелись. Но Гогия в Абхазию свою и не подумал возвращаться, что ему там делать? Трое мужиков в большой комнате поселились, Верка с ребенком в маленькой. А тут нагрянула перестройка, зарплату не платят, работы нет, фабрика, считай, закрылась. Почти всех работников отправили за свой счет в отпуска. Жить как-то надо, Андрей с Гогией, скооперировавшись, начали челночить, художник малевал всяких котяток-щеночков. Его картинки брали с удовольствием, мог бы подняться, если б не лень махровая. Одних котяток в лукошке по полгода писал, все вдохновения дожидался. Верка в ресторане с народными танцами и частушками выступала, из наряда - только коса накладная да кокошник с сапожками, да три лоскутка с русской вышивкой, благо, фигура сохранилась, как у молоденькой. Валерик подрос, сначала отцу и Гогии помогал челночить, потом сам стал мелким бизнесом промышлять.
   Самое смешное то, что бывшие мужья Верки между собой отлично ладили и замечательно относились к Валерику.
   А Верка, если уж так бабе мужика надо, нет, чтобы через свои народные танцы в ресторане с иностранцем каким раззнакомиться, или хоть побогаче кого взять, так нет же, - связалась с командировочным из Норильска. В Норильске жить почитай что невозможно: по полгода ночь, лето - недели две всего, есть нечего. Строительство какой-то умник распорядился по итальянской технологии вести, в таких домах температура даже летом выше плюс десяти по Цельсию не поднимается. Уж лучше в ярангах жить, чем в таких домах, яранги хоть народными традициями к местному климату приспособлены. Люди ради северных прибавок к зарплате работали да ради вредности, из-за которой на пять лет раньше можно было на пенсию выйти. Но во время перестройки власти начали делить завод. Зарплаты, не говоря уж о северных коэффициентах, не стало. Деваться людям некуда: квартиры в Норильске никому не нужны, нельзя их ни продать, ни сменять. Те, кто имел где-нибудь родственников, - бросили все нажитое и уехали, остальные...
   Вот такого вот мужика Верка себе нашла, и замуж за него, и в свою квартиру на половину кровати - прописывать. Но тут три ее бывших мужа и Валерик встали грудью - ни за что! И не разрешили прописывать. В общем, бедный мужик уехал обратно в свой Норильск, а Верка легла в неврологический кризисный центр.
   Такая вот любовная история, ну прям как бразильский сериал.
   Участковый Калачов, торопливо строча в бланке допроса, всхрапнул, достал платок, вытер лицо и проговорил сдавленным голосом:
  -- Так все же, гражданка, какие отношения были у гражданина Шаповала с его племянником гражданином Валерием Кузиным?
  -- Какие отношения? Хорошие отношения! Я же вам говорю, у Владлена Семеновича своей семьи и детей нет, так уж сложилось у него неудачно. К Верке он очень привязан, и Валерика любит.
   Тут хлопнула дверь спальни потерпевшего, раздался топот и громкие голоса санитаров, несущих носилки. Как ни старался Захаров загородить дверь, шустрая Анна Алексеевна споро вскочила с табуретки, притрусила к двери, оттеснила Юрия могучим плечом и высунулась в коридор как раз в тот момент, когда санитары, разворачиваясь в не слишком широкой прихожей, застряли как раз напротив кухонной двери. В результате их попыток протащить носилки через узкое место простыня, закрывавшее тело, частично сползла, и любопытная домработница, упершись взглядом прямо в мертвое лицо Владлена Семеновича, сначала дико завопила, а потом тихо сползла на пол, перегородив проход уже окончательно. Захаров страдальчески сморщился и, в ответ на крепкое народное слово Калачова, только развел руками.
   Далее Калачов, Захаров и подбежавшая Лизочка отволокли женщину на диван в кабинете, опрыскали водой и дали понюхать нашатырь. Лучше бы они этого не делали: очнувшись, Анна Алексеевна тут же снова дико завыла и зарыдала. Как и опасался Захаров, нормальная беседа была закончена. Пожалуй, оставалось лишь выпроводить всех и опечатать квартиру, а расследование продолжить уже завтра. Но что совершенно необходимо было сделать сегодня - это установить, пропало ли что-нибудь в квартире антиквара. Хорошо бы еще выяснить, где Валерик. Домработница продолжала надрывно и с удовольствием вопить. Юрий умоляюще посмотрел на Лизочку, та со вздохом кивнула, достала из своего саквояжика одноразовый шприц, сильно початую упаковку ампул и споро сделала домработнице укол, шепнув:
  -- Давай, побыстрее задавай свои вопросы, скоро она вырубится. Извини, нет у меня с собой другого транка. Адрес ее узнайте, домой придется за государственный счет везти.
   Домработница слегка расслабилась, и вопить перестала, но ее движения и речь сразу стали несколько заторможенными. Захаров подозвал скучающих понятых - пожилую супружескую пару, живущую этажом ниже, и скорее повел всех по квартире. Выяснилось, что, вроде, все цело, по крайней мере, на первый взгляд. Лишь стол антиквара был подозрительно пуст. Как помнила Анна Алексеевна, на столе всегда лежали красочные альбомы, и еще Владлен Семенович обычно держал на столе недавно приобретенные или особенно интересующие его в данный момент вещи.
   Следственная бригада опечатала квартиру и загрузилась в машину. Клюющую носом Анну Алексеевну под локотки свели по лестнице и тоже запихнули в машину. Она негромко похрапывала, но каждые пару минут подхватывалась и принималась слабо сопротивляться, сетуя, что вот, на такси и денег-то нет, и она не какая-то барыня, чтоб в такси разъезжать.
   Сдав лыка не вяжущую свидетельницу на руки совершенно ошарашенной невестке и подбросив до дома Лизочку, Калачов и Захаров остались в машине вдвоем. Шофер давно отпросился и слинял домой. Калачов помялся и заявил напрямик:
  -- Слышь, Юрка, надо Кузина прям завтра брать и колоть, пока не опомнился.
   Захаров повернулся к участковому и покрутил пальцем у виска.
  -- С какой это стати так сразу брать Кузина? Теперь ведь не 37 год на дворе!
  -- А с такой вот стати! Ты только, Юр, руками не махай, а крепче за руль держись. И не спи. И скорость сбавь. Куда нам торопиться-то? На тот свет поспеем, а в случае задержки клиенты подмогнут по дружбе! - Калачов хохотнул. - Суди сам. Кузина видели соседи уходящим с большой сумкой, тяжелой, между прочим! А у антиквара со стола исчезли большие альбомы, какие-то предметы и запас старых газет из прихожей. Наверняка Кузин в своих бизнес-махинациях запутался и решил поправить дела: богатенького дядюшку пришил и вещички перекупщикам потянул, в старые газеты завернув. Ты верь моему оперативному опыту! Хватай его скорей, а то уйдет, ищи-свищи его потом-то.
   Захаров сонно покосился на участкового и длинно зевнул.
  -- Да куда он, на х..., денется?! Возьмем...
  -- Эй, Юр, за руль крепче держись, на дорогу смотри и не спи. Куда, на х..., несешься?! Я же говорю: на тот свет всегда поспеем.
   Калачов пошарил по карманам в поисках сигарет, нашел пустую пачку из-под "Явы", раздраженно скомкал ее и выбросил в приоткрытое окно, с силой потер ладонями лицо. Юрий устало сказал:
  -- Ладно, Антоныч, завтра этим козлом займемся. А сейчас по домам. Спать.
  --
  
   ГЛАВА 5
  
   Захаров намочил водой из графина носовой платок и приложил ко лбу. Его с утра мучила жестокая головная боль - следствие то ли хронического недосыпа и переутомления, то ли второй день продолжающегося скандала в семье. Юрий глотал горстями болеутоляющие таблетки, но они помогали в лучшем случае на полчаса, а потом боль вновь вгрызалась в лоб с удручающим упорством.
   Светка с любимым отпрыском наехали на Юру со страшной силой, и все требовали, требовали, требовали: то денег, то его постоянного присутствия в доме, то чтобы не мешал, то духовной близости, то еще чего-то непонятного. Светка то топала ногами и била посуду, то рыдала и грозилась уехать к родителям в родную Тьмутаракановку. Похоже, жена сама не знала, чего хотела от Захарова.
   К деньгам, нарядам, и прочему в этом духе Светка всегда была достаточно равнодушна. Что касается недостатка внимания к семье, то Захаров обычно чувствовал себя дома чуть ли не лишним: у Светы была ее любимая работа на местном канале телевидения, вечерами и по выходным в доме толклись толпы подружек, вечно она бегала на какие-то дни рождения, встречи, посиделки и кружкИ.
   Захарову на этих сборищах было нестерпимо скучно. Да, ради Светки он сходил туда пару раз и закаялся: все болтовня о тряпках, сериалах да сплетни о незнакомых ему приятельницах. Да еще Светкины подружки все как одна на него вешались. Впрочем, они так вешались на всех попадающих в поле зрения мужиков. Но Светка этого понимать не хотела и всякий раз устраивала Юрию дикие скандалы.
   Отпрыск Ванька раньше тоже, как будто, в обществе родителей не нуждался, наоборот, все норовил улизнуть во двор, в компанию разновозрастных, в меру распущенных пацанов и девиц. А в последние дни, как назло, со своей тусовкой завязал, ныл и требовал внимания и общения.
   Да еще, вдобавок ко всем неприятностям, в те короткие часы, что удавалось урвать для сна, Захарова одолевали кошмары. Они не запоминались, оставляя после себя только ощущение ужаса и холодный пот, но заставляли подпрыгивать на кровати чуть не до потолка по несколько раз за ночь.
   "Светку в санаторий надо, в нервный, на месяц, психику подлечить, Ваньку - в трудовой лагерь, хватит ему дурью маяться; дела закрою, выдеру у Носорога отпуск и отосплюсь", - решил Захаров. Он с отвращением посмотрел на сидевшего перед ним здоровенного парня, восемнадцати лет, несудимого, с туповатым выражением лица, небольшими, прозрачными голубыми глазками, со светло-русыми волосами, остриженными почти наголо по современной молодежной моде, с накачанной мускулатурой, в черной майке с клыкастым черепом. Такую, что ли, Ванька жаждет?.. На предплечье - татуировка, какой-то вроде кактус и орнамент, называемый татуировщиками "кельтским"...
   Захаров поймал себя на том, что машинально составляет словесный портрет парня, в коем сейчас никакой нужды не было, еще больше разозлился, тряхнул головой и забарабанил пальцами по столу.
  -- Ну что, Кузин, будешь сознаваться?
   Парень набычился.
  -- В чем сознаваться-то?
  -- Ну, как в чем? Совсем глупый? Под олигофрена косить собрался?
  -- Под кого это косить? Ничего я косить не собираюсь! Ничего не делал, шел домой, тут подбежали, хватают, руки выкручивают, головой об тачку приложили, фингал вот, смотри... Я еще найду на вас управу! В суд на вас подам, вот! И, это, как его, согласен говорить только в присутствии моего адвоката... Не в чем мне сознаваться!
   Захаров устало вздохнул.
  -- Как не в чем?! А в убийстве и ограблении гражданина Шаповала Владлена Семеновича, дядьки твоего родного, между прочим?!
   Кузин выпучил глаза.
  -- Ты чего, начальник, совсем офигел?! Не убивал я дядьку! Ну, да, я видел, что помер он, так это от сердца, сердце у него больное, этот, как его, инфаркт, между прочим, был два года тому... Я и врача вызвал...
  -- У потерпевшего Шаповала на затылке гематома, причина смерти - удар по голове.
   Парень побагровел.
  -- Не знаю я ничего, в натуре, не бил дядю! А гема.., это самое, это чего, фингал, что ли? Не было у него никакого фингала! Сердце у него, говорю!
  -- А чего ушел, врача и участкового не дождавшись? И вещи уволок?
  -- Так дела у меня были, срочные. Я и двери оставил открытыми, чтоб милиция могла войти без проблем. Дядьке-то что, все равно уж... А вещи эти - так деньги были нужны, срочно. Дядька все равно сказал, что все добро свое мне завещал.
  -- Ага, а ты, как узнал про завещание, так любимого дядюшку по затылку и огрел...
   Кузин вскинулся со стула и заорал в лицо Захарову:
  -- Да говорю, не убивал я, ...!!!
   Захаров хлопнул ладонью по столу.
  -- Сядь, остынь, а то счас конвой вызову, они тебя живо утихомирят, нашел, где пасть-то разевать! А ну, сидеть, кому сказано!
   Кузин плюхнулся на место и с ненавистью посмотрел на Захарова. Захаров в который раз потер невыносимо нывший висок и сказал устало:
  -- Ладно. С этим потом. Теперь еще... Вещи перечисли, какие взял, откуда они у дяди, кому продал...
   Парень уставился, моргая, в окно, и молчал.
  -- Ну, чего язык в ж... засунул?! Рассказывай про вещи!
   Кузин вздохнул, шмыгнул носом и нехотя пробурчал:
  -- Ну, какие вещи, я не очень смотрел, настрой был не тот. Книжки какие-то большие, с картинками цветными, шесть штук, не помню, как называются. Их я в "Букинист" отнес, по сто рублей дали за каждую, значит, всего шестьсот.
   Подозреваемый вновь уставился в окно. Захаров покрутил в пальцах ручку.
   - Это все?
  -- Фигурки фарфоровые, их никто не взял, потому как все хоть чуть, да надбитые, я их назад принес. Хотел выкинуть, но все ж память о дядьке, он их так обожал, прям каждый день облизывал, потому оставил...
  -- Еще что?
  -- Ложки серебряные и самовар маленький такой, тож серебряный, в комиссионный взяли, деньги - как продадут. Эти все вещи у дяди были давно, не знаю, откуда взялись.
  -- Еще что? Давай сам рассказывай! Что я из тебя каждое слово клещами тяну?!
  -- Еще бокал был серебряный, его тоже никуда не взяли, потому - старый и поцарапанный весь, но я его в скупку не понес, потому как за смешные деньги. Я его приятелю подарил: все ж таки серебряный. Этот вот бокал дяде на днях принесли Ванька Сыч, то есть Сычов, и Жорик. Вот не знаю я Жориковой фамилии, а погоняло его - Хряк, понятно, потому, что жирный очень.
   Захаров насторожился. Иван Сычов и Георгий Зимних - давешние покойники, найденные на квартире, убийцы Силина. Он перестал черкать каракули на полях протокола допроса и спросил:
  -- А откуда ты знаешь, что бокал принесли Сычов и, как его, Хряк?
  -- Так дядя сам сказал!
  -- А когда принесли?
  -- Так я понял, что недавно, вчера, что ли...
  -- Рассказывай, кому, конкретно, подарил бокал.
  -- Ну, это, Рыжему Толяну, чтоб не злился из-за напряга с водкой.
  -- Это какая еще водка?! Ты давай не крути, не запутаешь! Конкретно говори: имя, отчество, фамилия, адрес, чем занимается.
  -- Да не знаю я! Рыжий Толян - его все так зовут. Он, типа, хозяин магазина на "Победе".
  -- Магазин как называется?
  -- Да не помню я! То ли "ШОП", то ли "ЕДА", не знаю. Делать мне нечего, только названия читать. А, наверное, "ЕДА". Вроде, был "ШОП", а потом, когда указ придумали, чтобы все названия русские были, стала "ЕДА". А может, не "ЕДА", может, "ПРОДУКТЫ". Ну, забыл! И адрес не помню. Показать, где, могу, а адрес... Я же, блин, не почтальон!
   Кузин смотрел на стол перед собой и равномерно возил ногой по полу. Захаров снова горестно вздохнул.
  -- Ладно. Подписывай протокол, и в камеру.
   Кузин поднял глаза на следователя и взвыл:
  -- Почему в камеру?! Я ничего такого не делал! Я ведь все рассказал, как было! За что? Отпустите!
  -- Ничего-ничего. Посидишь немного, до выяснения, не убудет с тебя. А то потом ищи! Протокол будешь подписывать?
   Пару минут они смотрели друг на друга. Кузин продолжал возить ногой по полу, его глазки ничего особенного не выражали, но губы задергались. Захаров взорвался и завопил:
  -- А ну, кончай ногами шаркать! Подписывай, блин, ...!
   Кузин, матерясь вполголоса, таки подписал протокол, по русскому обычаю, не читая. То ли по наивности, то ли читал с трудом. Его увели. Захаров откинулся на спинку стула и обеими руками взлохматил волосы. Вроде, парень не врет, а там как знать...
   Тут в кабинет ввалился Женька Рогов, который должен был нарисоваться еще два часа назад, с красными как у вампира глазами, небритый и растрепанный, но в галстуке. Галстук был оранжевый в красный ромбик, криво повязанный поверх потрепанной джинсовой рубашки. Он с порога проорал:
  -- Все, Юран, влипли!
   Захаров поднял на Женьку задумчивый взгляд. Состояние "влипли" становилось уже хроническим и, в отличие от Женьки, не вызывало у Юрия особых эмоций. Если при их работе из-за каждого экстрима психовать, то быстренько окажешься в психушке, причем в той, что для особо общественно опасных. Юра рассеянно спросил:
  -- Что так?
   Женька плюхнулся на стул, с которого только что встал Кузин.
  -- Ты Лизочку просил, чтобы она тела Силина, Сычова и Зимних освидетельствовала вне очереди?
  -- Ну?!
  -- Ну, она и освидетельствовала!
   Юрий расплылся в улыбке и привстал.
  -- Вот и славно! Счас я к ней зайду...
  -- Какое, славно! Результаты только что Носорог забрал!
   Захаров вздохнул и уселся обратно.
  -- Ладно, глядишь, и не потеряет. А если бумажки и пропадут, так Лизочка восстановит. Я специально в Москву сгоняю, в "Прагу", торт ей самый лучший, килограмма на два...
  -- Тормоз, ты не врубаешься! По результатам экспертизы, все три смерти от естественных причин! У Силина - гипертонический криз, и на его почве инсульт головного мозга, а у Сычова и Зимних - отравление фальсифицированной водкой! А мы уголовные дела открыли! И, что еще поганее, закрыли.
   Захаров посерел и выдавил:
  -- А кровища тогда откуда, ты спросил?
  -- Спросил, а как же! У Силина - из носа, при гипертоническом кризе такое часто бывает. У Сычова - то ли из желудка, то ли из печени, я не понял, но тоже бывает, а Зимних рассек височную артерию, вероятно, при падении, об угол стола, но у него не кровопотеря послужила причиной смерти, а именно отравление.
  -- Это точно?
  -- Все точно, как в аптеке. Я спросил. Лизочка тоже сначала обалдела, сомневалась все, так Семенов на работу уже вышел, смотрел, и то же самое сказал. У Семенова - с гарантией. Что делать-то будем?
  -- Ты неправильно спрашиваешь. Не что мы делать будем, а что с нами Носорог делать будет. Тут возможны варианты. Да уж, такого ляпа мы давно не производили.
   Юра глубоко задумался, массируя обеими ладонями голову, потом выдвинул ящик стола, порылся в нем, среди всякой мелочевки, мусора и жутко важных бумажек, скопившихся за несколько лет, нашел упаковку пенталгина, всухую проглотил сразу три таблетки, чуть не подавился, схватился за чайник и плеснул прямо из носика себе в рот. В чайнике оказался кипяток. Это на некоторое время отвлекло Юру от служебных неприятностей.
   Женя, испуганно посмотрев на побагровевшего, вытаращившего глаза и судорожно разевающего рот друга, дрожащими руками налил в стакан тепловатой воды из графина и сунул его Юрию. Тот торопливо отхлебнул, проливая воду на рубашку и пытаясь отряхнуть с брюк уже впитавшийся кипяток. Женя подтащил весь графин и промямлил:
  -- Ты давай, того, народное средство, то есть... в сортир дуй... Уринотерапией называется, я передачу смотрел. Поссы на обожженное место, и заживет, как на...
   Юра невнятно прохрипел:
  -- Я чего, и язык, что ли, буду этим лечить?! К черту твою народную медицину! Не до того!
  -- Как же ты, больно же?!
  -- А так! Ты чего, никогда горячим язык не обжигал? Пройдет! Шкурка облезет, и заживет, не смертельно. Слушай, а давай смотаемся отсюда! Дежурному бутылку поставим, пусть скажет, что мы еще днем ушли следственные мероприятия проводить, свидетелей искать на месте преступления, или еще за чем-нибудь...
   Женя вздохнул.
  -- Поздно, не проскочим, как раз на Носорога нарвемся!
   Юра хлебнул еще воды из стакана, который так и держал в руке, отставил его подальше, цапнул с женькиного стола ключи, мягко, как кот, перемахнул через стол, подкрался на цыпочках к двери, прислушался, прижавшись к ней ухом, и быстро запер. Повернувшись к Жене, сделал страшное лицо и шепотом скомандовал:
  -- Давай, звони дежурному, чего сидишь, как нарисованный?! Только тише говори! Нас нет, нас украли инопланетяне! Да пусть дежурный, когда Носорог отчалит, нам отзвонится.
   Женя потянул к себе внутренний телефон, набрал две цифры и проговорил в трубку, прикрывшись рукой:
  -- Валер, ты? Дежуришь? До утра? Ага... Ага... Слышь, тут такое дело... В общем, скажи Бобарю, что нас нет, лады? Ну, в натуре... Ну, понятное дело... И когда уйдет, нам звякни, только обязательно... Да уж, тихо, как мыши... Ну, будь...
   Юра, не отрывая уха от двери, замахал Жене рукой, тот тихо опустил трубку на рычаг и замер. Юра так же тихо отодвинулся от двери и присел на край стола. По коридору раздавались решительные шаги начальства. Судя по звуку этих шагов, Носорг был сильно не в духе. Он остановился у двери и рванул ручку. Выматерился и пнул дверь ногой. Постоял, еще раз подергал и попинал дверь и, изливая душу в истинно народном стиле, тяжело протопал по коридору дальше. Шаги затихли, в отдалении хлопнула дверь, и друзья перевели дух. Юра пересел со стола на стул, поближе к Жене и сказал шепотом:
  -- Кажется... Кажется, на выход пошел. А Валерка как, ничего парень, в смысле, не сдаст?
  -- Не, Носорог не на выход, а в кадры, к Элке клеиться пошел. А Валерка - свой кореш, мы с ним в одном доме живем, еще в детский сад вместе ходили, в школе за одной партой... Так что железно, не боись. Только зря это все. Все равно с утра развод, не сегодня, так завтра по мозгам дадут.
   Юра махнул рукой.
  -- Завтра будет только завтра. Не сегодня, и то славно. Может, ночью озарение придет, как отмазаться. Или больничный оформим. Голова ведь болит, и на то есть причина.
   Женька хихикнул.
  -- Не знаю, как тебе, а мне больничный только психиатр даст охотно. Но тут загвоздка получается: с работы тогда точно уволят. А кроме того, когда мы с тобой на больничном будем сидеть, кто делами будет заниматься?
  -- Да не дрейфь! Может, за ночь Носорога кондратий хватит, и он окочурится.
  -- Жди! Он сначала всех нас уконтропупит!
  -- Ну, еще что-нибудь случится.
  -- Типун тебе...
   Разговор увял. Юра сидел, потирая ладонью лоб: не фига этот пенталгин не действовал. Женя бесцельно перебрал бумажки на столе, посмотрел в окно, на стену, еще раз в окно, побарабанил пальцами по столу и заныл:
  -- Это что же, до ночи тут сидеть, без дела?! И ни тебе телика, ни тебе даже радио?! Да я тут сдохну сейчас!
   Юра, не отрывая рук от лица, проворчал:
  -- А по другому где ты быть собирался? Все равно тут бы и сидел. У тебя послезавтра по трем делам крайний срок. Вот сиди, готовь отчеты и не ной, не мешай думать.
  -- Ну и об чем таком ты задумался, Эйнштейн хренов?
   Захаров придвинулся еще ближе к Рогову и проговорил вполголоса:
  -- Все-таки странно это, прям подозрительно. Не бывает так, чтобы все фигуранты один за другим коньки отбрасывали, да еще все, как по заказу, от естественных причин. Не верится что-то, чтобы здоровенный бык Сила в двадцать лет от гипертонии сдох. Да из него поленом дух не получалось вышибить, находились знатоки-любители, пробовали, но у него черепушка была крепкая. И тут же Сычев и Зимних умирают от отравления, прям как по заказу. Ты водку ту на экспертизу посылал?
  -- А как же!
  -- Ну, и что?
  -- Ну, что, обычная паленая водка: высокое содержание сивушных масел и еще какой-то дряни, но, в принципе, не смертельно, разве что похмелье будет особо запоминающимся. Но если организм ослабленный, то можно от чего хочешь откинуться.
  -- То есть, не ацетон и не метанол?
  -- Нет, но может, они раньше где ту бутылку выпили?
  -- Все может быть. На такой случай содержимое желудка исследовать надо.
  -- Знаешь, не лаптем щи хлебаем. Исследовали, ничего особенного, все те же сивушные масла.
  -- Вот видишь!
  -- Ну и что? Заключение все то же: отравление. Слушай, ты, доктор Ватсон! Тебе оно надо? Закрыли дела, и ладно. Наорет Носорог, но ведь не пристрелит и не уволит, а иначе кто работать будет?! Получим строгача, утремся и забудем.
   Юрий уставился в стол перед собой, посидел неподвижно, потом встряхнул головой, как пес, но тут же болезненно сморщился и сжал руками виски.
  -- Так-то оно так, но все же... Вспомни, Жень, ведь все началось с квартирки пустой, в которую Сила влез. Помнишь, старушка тут была, с заявлением? Может, он оттуда спер что-то такое интересное, для чужих глаз не предназначенное. У нас ведь в городе завод номер девять как работал, так и работает. Если это действует иностранная разведка, то естественные смерти свидетелей легко объяснимы, спецслужбы любые признаки могут организовать. Узнать, чья квартирка, может, чего и прояснится.
  -- Ну, ты ваще, Юра! Здесь тебе не сорок пятый год. Иностранным разведкам суетиться без надобности: им все интересненькое привезут с доставкой на дом.
  -- Нет уж, нет уж, изволь проверить рабочую версию.
  -- Сам проверяй. И вообще, дела надо закрывать за отсутствием состава преступления, забыл?
  -- Они уже закрыты. Пойду к прокурору, заявление подам на доследование.
  -- То-то прокурор обрадуется. Сразу тебе психиатрическую экспертизу назначит. Шпиономания, слыхал про такую болезнь? И тогда уж с работы попрут точняк.
  -- Пессимист ты, Евгений.
  -- Писи... чего? Ну, ты, в очках и шляпе! Изволь выражаться понятным простому народу языком!
  -- Ладно, я в очках и в шляпе, а вот как мы узнаем, если телефон зазвонит, что это твой Валера звонит, а не Носорог? Как ты договорился?
   Женька глубоко задумался, уставившись на телефон. Потом посмотрел на Юру и сказал убитым голосом:
   - Нда... уж, влипли! Теперь хоть до утра тут сиди!
   Юрий хохотнул.
  -- Ну, Женька, ты даешь! До утра! Не дрейфь, после девяти спокойно можно мотать, когда это Носорог после девяти задерживался?!
   Женя посветлел лицом, но тут же снова приуныл.
  -- Это точно, он и до семи редко сидит. Но тут такое дело, я-то, зная, что столько дел закрываем, Юльке пообещал железно в кино ее сводить, сто лет никуда вместе не ходили... Она, конечно, свой человек, поймет, но расстроится очень.
   Захаров задумался.
  -- Да уж, твоя Юлька - это святое. А все просто. Если нам позвонят, мы сразу трубку хватать не будем. Подождем. А потом сами перезвоним на пост.
   Женя восхищенно вздохнул.
  -- Светлая ты у нас все-таки голова, Юран! Все, за мной пиво! Ладно, давай пока действительно поработаем, что ли! Мне к завтрему хорошо бы два отчета сдать.
   Рогов достал лист бумаги, ручку и, более не обращая внимания на Захарова, принялся писать что-то, шевеля губами, время от времени сверяясь с настольным календарем и что-то подсчитывая на пальцах. Захаров некоторое время наблюдал за ним, потом вздохнул, достал из сейфа папки и занялся своими делами.
  
   Поработать как следует и подогнать отчетность Захарову и Рогову не удалось. Юлькино кино тоже накрылось медным тазом. Глухо задребезжал местный телефон. Юра, как договорились, из осторожности подождал, потом перезвонил дежурному.
  -- Привет, Валер. Это Захаров беспокоит. Что, отвалило любимое начальство?
  -- Да начальство-то отвалило, а вот тебе, Захаров, из следственного изолятора только что звонили. Подследственный твой, Кузин...
  -- Чего там с Кузиным? Сознаваться хочет?
  -- Да если бы... С собой покончил Кузин, повесился в камере.
   Захаров, сжав трубку телефона разом вспотевшей рукой, растерянно выдавил:
  -- Записку какую-нибудь оставил?
   Дежурный невесело хохотнул.
  -- Какая может быть записка?! Ты что, тормоз, совсем там заработался?! Давайте-ка, с Роговым вместе, резво собирайтесь и валите в СИЗО. Его светлости Бобарю еще не сообщили, а Семенов уже там. Только придется на своих двоих добираться, на машине повезли несовершеннолетнюю девчонку на экспертизу, говорит, изнасиловали ее вроде, какие-то кавказцы подошли после дискотеки в парке, ну, все как обычно... Она их и не опознает, даже если мы их поймаем, так что все напрасная возня.
   Валера отключился, а Захаров остался оторопело сидеть с трубкой в руке. Рогов, глянув на него, полез с давешним стаканом воды. Тогда Юра трубку положил и сказал без всякого выражения:
  -- Едем в СИЗО. Кузин наш того... повесился.
   Он взял стакан из рук Жени и залпом проглотил теплую, противную известковую воду. Женя, торопливо наливая ему еще воды, сказал рассудительно:
  -- Ну и ... с ним!
   Захаров глянул на Рогова укоризненно.
  -- Ты чего? Не по-людски так-то. Жалко парня. Не преступник, тупой просто. Небось, из-за этой истории с водкой окрысился на дядьку, толкнул, тот головой и дрябзнулся, много ли деду надо?! Убийство по неосторожности, да еще как суд решит, может, условное, хрена ли самоубиваться?! Неужели его в тюрьме не просветили? Видно, дядьку любил, совесть замучила. Ну, дурак, дурак, Кузин этот.
   Рогов хмыкнул и важно сказал:
  -- Великая вещь - естественный отбор! Слабые и неприспособленные гибнут.
   Захаров покачал головой, постучал пальцем по лбу.
  -- Ну, ты, Дарвин хренов, чтоб отчеты были в ажуре, а то, гляди, в обезьяну превратишься, обратный процесс! Регресс называется, во как! Пенсию тогда не назначат, даже по инвалидности!
   Рогов с деланной печалью вздохнул.
  -- Нам с тобой пенсия будет без надобности. Менты столько не живут.
   Он с воодушевлением взялся за бумаги. Захаров некоторое время смотрел, как Рогов работает, потом посмотрел немного в окно, не обнаружил там ничего интересного, кроме облезлого здания напротив да худосочного тополя и зарослей бурьяна в крошечном внутреннем дворике. В этом пейзаже он уже глазами дыры протер за годы службы. С печальным вздохом Юрий пробежал глазами очередное дело о нанесении телесных повреждений легкой и средней тяжести, а также словесном оскорблении чести и достоинства гражданкой Тимощенко Верой Сергеевной, 38 лет, неработающей, проживающей по следующему адресу,.. находившейся в состоянии алкогольного опьянения, своему сожителю Чхеидзе Армену Артуровичу, гражданину Азербайджана, незарегистрированному в Н., и, следовательно, предположительно, находящемуся в РФ незаконно. Телесные повреждения были нанесены вилкой, которая, с отпечатками пальцев гражданки Тимощенко, прилагается к делу в качестве вещественного доказательства. Кроме того, к делу прилагаются...
   Захаров громко, с подвывом зевнул. Подобные записки нужно было подготовить к завтрему еще по трем аналогичным делам, слава Богу, хотя бы раскрытым по "горячим следам", а иначе разноса не миновать. Да его так и так не миновать. Видно, судьба.
   Сложив дела в сейф, Захаров и Рогов поплелись в СИЗО.
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"