Бред... это был чистейший бред. Такой, который бывает при высокой температуре, когда жар сжигает изнутри, превращая глотку в Сахару, а руки и ноги - в изломанные болью беспомощные палки. Босые ноги чувствовали под собой жесткость и холод металла рельс, шершавость шпал и сырость дождя. Последний путался в волосах, застревал бесконечными каплями и лился струями по рубашке. Просторные длинные рукава липли к телу, всмочь мокрые. Часто моргая, она вглядывалась в ночную мглу, освещенную кое-где огнями железной дороги. Ухватившись за бетонный столб, она остановилась, чтобы немного передохнуть. Раскачиваясь, будто деревце в ураган, она что-то бормотала под нос, глотая капли воды с черных волос.
- Найду... я найду тебя. Я пойду следом. За тем поездом, да, за ним. Он приведет меня к тебе... Я нашла две параллельные дороги, посмотри... они когда-нибудь сойдутся вместе, и там будешь ты. Ты... Я найду... дойду... ты только подожди...
Она толкнулась от столба и побежала вперед, шлепая ногами по лужам и совершенно не чувствуя осколков бутылок и камешков, ранящих ступни. Впереди ей мерещилась высокая фигура, которая постепенно отдалялась, сколько она ни убыстряла бег. Казалось бы - протяни руку, и он будет твоим, но... нет, призрак стремительно таял в ночной мгле. И только соленые слезы катились по лицу, а губы беспрерывно шептали только одну фразу, как мантру, как молитву, способную спасти и уберечь, способную даровать и отпустить, наконец, на вечный покой:
- Подожди... подожди меня... я иду... я вернусь. Только подожди...
Ей казалось, она бежала целую вечность. И когда левый бок уже нестерпимо разрывала на части острая боль, когда легкие взорвались ледяным огнем, он не удержалась на ногах и упала, больно разбив колени о щебень между шпалами.
- Нет... - голос надрывно сорвался, - ну нет же! Не может все кончиться вот так! Слышишь? Слышишь меня?
Она упрямо пыталась встать, обдирая ладони и смешивая кровь с грязью и дождем.
- не-ет, я иду... я уже иду, снова иду. Меня не сломать. Слышишь?!!! - закричала, что есть мочи в темноту - Слы-ши-шь меня?!!
Казалось, вопль способен был разорвать ночь на куски, будь она материальной...
Она кричала и кричала, и снова кричала, пока не охрипла совсем. Вселенная вертелась вокруг нее в диком вальсе, разбрасывая вокруг звезды, что с шипением гасли в темной маслянистой воде.
- Я... не... отступлю... - тихо, полушепотом.
Замерла на миг, резко встала и пошла вперед, вперед по путям... И вдруг - впереди забрезжил огонек.
Радостный полувсхлип-полустон сорвался с губ. Губы скривила измученная улыбка...
- Свет. Это ты... я иду к тебе! Иду...
И пошла... побежала, спотыкаясь ежесекундно, длинные рукава уже чуть ли не волочились по земле. Огонек приближался, становясь все ярче.
- Я счастлива, я иду к тебе!
Вот уже чуть-чуть отделяет ее от светового ореола... Низкий протяжный гул...
- Ты приветствуешь меня, любимый. Рог поет о нашей встрече!
Раскинула руки, открывая худую грудь и изможденное тело, обтянутое промокшей тканью, спутанные черные волосы и безумные блеклые, выплаканные глаза.
- Мы будем вместе!
Свет несся ей навстречу неотвратимо и неизбежно...
-Мы будем вместе...
Свет принял ее в сокрушительные объятья. Навсегда избавив.
* * *
Хмурое утро вползло в каморку Степаныча. Он, потягиваясь и припоминая чертову бабушку, потянулся к окну, посмотреть, что же все-таки его разбудило. У путей толпились люди, что-то кричали, кто-то горестно причитал. Степаныч натянул кирзачи, и, еще не совсем проснувшись, вышел наружу. Растолкав зевак, он протиснулся сквозь толпу к местному управляющему.
- Батюшки-светы... - даже видавший виды Степаныч тут же отвернулся. Рельсы были сплошь покрыты запекшейся кровью... а рядом лежала голова...
- ... все что осталось, - расслышал он слова управляющего.
Это ж надо так! Подумал он, поворачиваясь к голове, - любопытство пересиливало отвращение и ужас.
- ...да сбежала из местного дурдома, вон рукава рубашки на колесо намотались... - шел разговор. Степаныч же не мог оторвать взгляда от раскрытых бледных глаз и застывшей счастливой улыбки на посеревшем лице... Этот взгляд еще долго потом преследовал сторожа. Взгляд полный любви и безумия, избавления и успокоения...