Аннотация: Под впечатлением от семинара по творчеству Варлама Шаламова...
Из дневника Галины Архиповны
Сегодня я вглядывалась в непроглядную темень ночи, и мне казалось, что это я ослепла и более уже ничего не вижу. Мне казалось, что больше уже никогда-никогда я не увижу ни солнечного света, ни раскидистых деревьев во дворе, ни грозовых туч, ни горных перевалов. Тьма была абсолютна и единолична. Тьма жила во мне и вне меня, она растворялась в крови и растекалась внутри с холодноватым чувством спокойствия. Я представила, как эта вязкая чернильная густота медленно подползает по сосудам к сердцу, так же медленно глотает его, смыкая беззубую пасть и пряча внутри себя стучащий орган. Это виделось мне настолько явно и живо, что руки мои тут же оледенели и я более не чувствовала пальцев. Болезненный страх ощущался каждым нервом, и все внутри горело нестерпимым огнем.
Доколе еще будет продолжаться это существование? Или я не достойна испробовать счастья на своем веку? Сегодня Он опять мучил меня, будто это доставляет Ему неслыханное удовольствие, доводить меня до слез (далее текст разбит на мелкие непонятные куски следами от слез, которые напрочь размыли чернила)
... - спросил он. Он не мог не знать, что я отвечу. И поэтому был холоден и спокоен. Мой ответ, казалось, ничуть не огорчил Его, но, зная Его лучше, чем кто бы то ни было, могу со всей уверенностью сказать, что он переживал внутри бурю. И как во всяком таком случае он уставился в окно, хотя ровно ничего интересного там не было. Так я Его и оставила. И хотя сердце мне настойчиво твердило не покидать Его, я все же ушла. И до тех пор, пока я не свернула за угол, меня преследовал прожигающий спину взгляд его колючих серых глаз. Я знала, что он будет еще долго смотреть мне вслед, пока совсем не стемнеет и пока он не озябнет у не заклеенного окна. Свистящий ветер будет напоминать ему ветер тех мест, мест Его изгнания, и Он может быть снова начнет вспоминать...
Свеча уже почти прогорела. И, кажется, уже чуть розовеет горизонт. Снова бессонная ночь воспоминаний...
* * *
Его снова мучила бессонница. Он встал, не зажигая света накинул на себя шерстяной плед, и подошел к единственному в маленькой комнате окну. Все так же заунывно поскрипывал фонарь у подъезда, все так же тускло светили звезды. Или это его глаза стали настолько мутны, что даже блеск далеких светил казался им еле заметным? Он оперся руками на подоконник и вздохнул. Опустил седую голову и задумался.
Тут какое-то движение во дворике невольно отвлекло его от тяжких раздумий. Он присмотрелся и увидел... Нет! Он зажмурился и снова открыл глаза, но видение не исчезло. Наоборот! Вот он... на утоптанном снегу гарцевал белый конь. Совершенно непонятно откуда взявшийся. Длинная грива его трепетала на ветру, а шерсть блестела в свете фонаря. Он подумал позвонить в милицию, но там, скорее всего, его сочтут старым маразматиком или алкоголиком - откуда коню взяться посреди ночи в городе? Сбежал из зоопарка? Или может быть Ипподрома? Но тут конь остановился и приблизился к окну настолько, что можно было разглядеть его умные темные глаза. Конь склонил голову набок и уставился на старика. Будто оценивая того со стороны.
Валентин Сергеевич тоже смотрел на животное. И вдруг по спине его пополз вниз холодок. В голове мелькнуло лишь одно слово "Вестник"... конь, будто услышав непроизнесенное слово, кивнул головой. Смешно сказать, ведь Валентин Сергеевич не был сумасшедшим и знал, что животные не испытывают таких чувств...но так или иначе в глазах белогривого читалась жалость. Именно она. Такая сладкая и больная, которой упивались и упиваются многие, слишком многие люди.
- Ты пришел за мной? - прошептал одними губами старик.
Конь мотнул головой в сторону.
- Значит, пришел предупредить, что скоро придут. Ведь так? Так... Я знаю. Скоро для меня все будет законченно. Но... у меня еще остались здесь дела.
Он замолчал, подбирая слова. Конь молча ждал.
Тут как назло небо разразилось снегом. Крупные снежинки крутились вихрем, и белая пелена становилась все плотнее.
- Попроси их подождать еще совсем немного... - прокричал Валентин Сергеевич
Метель уже бушевала вовсю, и ничего невозможно стало разглядеть.
Старый писатель опустил голову и сел на диван.
Так он и встретил рассвет, заснув сидя.
Было зябко. Неведомо как ночью раскрылась форточка, и теперь морозный зимний воздух уже успел изрядно выстудить комнату. Валентин Сергеевич поднялся с дивана, чувствуя боль во всем теле от неудобной позы, в которой заснул. Поспешно закрыв окно, он все же задержался у него ненадолго, припоминая ночного визитера. Он был почти уверен, что белогривый конь ему просто-напросто приснился, но... словно напоминание - чернели следы подкованных копыт, будто выжженные в снегу, до самой земли...
Писатель вздохнул и отправился в кабинет. Исписанные листки в беспорядке валялись всюду - на тяжелом дубовом, потемневшем от времени столе, на стеллажах с многочисленными книгами, даже на полу, возле массивного шкафа. Оглядев свои владения, Валентин Сергеевич Вытащил из верхнего ящика стола чистый лист и принялся что-то быстро писать. Сосредоточенно, не отрываясь, казалось, даже не дыша...
Он закончил нескоро. Скомканная бумага то и дело отправлялась в черную мраморную вазу. Первый раз в жизни он не мог правильно построить разбегавшиеся мысли в единый уверенный монолог, сложить их ровной кладкой - кирпичик к кирпичику - мысли роились в голове, не позволяли схватить себя за хвост, дабы быть упрятанными в ровные чернильные строки. Но, наконец, более-менее ясная форма отправилась в чистый конверт, на котором значилось лишь только два слова...
Вспыхнули ненужные уже черновики и Валентин Сергеевич, наблюдая за пламенем, плещущимся в мраморе, чувствовал, как уходят понемногу силы из старого тела. Он уронил голову на руки и первый раз за последние полвека позволил чувствам взять над собой верх. Слезы катились по изборожденному морщинами лицу, застревали в костлявых пальцах и, кое-как просачиваясь сквозь них, впитывались в бумажные листы, коими был усеян стол.
Он скорее почувствовал, чем увидел... Обернувшись к окну, он вздохнул и кивнул головой вчерашнему гостю.
- Да-да, погоди еще немного. Я уже скоро...
Он поднялся из-за стола и внезапно ощутил себя старым и уставшим. Таким, каким он и должен был быть в свои преклонные годы. Впервые он почувствовал, насколько дряхло его тело, насколько стары суставы и непрочны сосуды, несущие драгоценную кровь к отработавшему свое сердцу. Ощущение навалившихся годов согнуло его, и он тихонько вышел из кабинета.
Остановившись на пороге, он почувствовал, что перед ним находится невидимая доселе черта. Которую переступив, он больше уже не вернется назад, уже не будет более прежней жизни, и все придет к логическому завершению.
Валентин Сергеевич чуть помедлил, но потом решительно распахнул дверь, и... сделал шаг за порог.
Необычайная легкость наполнила все его существо... Будто новые силы вливались и пульсировали по венам, будто не он был частью вселенной, а она - всего лишь его составляющей, будто и не было стольких прожитых лет и пройденных испытаний. Писатель оглянулся в поисках белогривого. Тот ткнулся теплой мордой в протянутую руку.
- Что ж, пойдем, друг. Я расскажу тебе историю. Длинную и непростую... Но, у нас ведь долгий путь, не правда ли? Итак...
Они шагали вместе - человек и конь - конь медленно, подстраиваясь под шаг старика, уводил его все дальше и дальше, в белоснежную даль, за вьюгу, что уже заметала их следы. Их дорога действительно была долгой и длинной...
* * *
Из дневника Галины Архиповны
Этот день навсегда останется в моей памяти незаживающей раной. Я будто бы постарела еще на целых десять лет. Нет, я знала, что когда-нибудь это должно было случиться, но все таила надежду, что там, наверху, ему дадут отсрочку. Это было чересчур эгоистично. Знала ли я, подозревала ли, что он носил в себе все эти годы? Оказывается, я, слепая, не видела и сотой доли переносимых им мучений. И корить себя за это буду беспрестанно.
И в действительности он теперь освобожден и получил достойный его души отдых...
... Я обнаружила его около входной двери. Он будто бы просто спал... Но руки его были уже холодны, а сердце замолкло. И вместе с ним замолчало и мое, скованное болью утраты. Я опустилась на пол рядом с ним и сжала в ладонях ледяные тонкие пальцы. Те, что никогда меня не обнимали, что никогда не смели прикоснуться ко мне. Я видела посиневшие губы, которые никогда не целовали меня... Эти непослушные седые волны волос, упавшие на глаза. И душа моя полнилась одновременно бесконечной тоскливой грустью и облегчением. Этот человек наконец-то получил то, чего так жаждал. Покой. Умиротворение было в его остекленевших глазах, спокойствие и завершенность...
Сдавленными всхлипами рыдания вырывались наружу. Я знала, что не должна... но ничего не могла поделать с собой. Руки стискивали хладное тело и я жалела только об одном... что никогда не говорила ему о своей любви, что никогда мое слово не звучало для него. Я выбрала долг, выбрала семью и мужа, и детей... Но сердце мое принадлежало лишь ему одному. И останется с ним вплоть до самой моей смерти...
(К записи приложен пожелтевший листок, написанный ровным узнаваемым почерком Валентин Сергеевича. Видимо, прощальное письмо к Галине Архиповне).
Дорогая моя Галина! Да, именно так, дорогая... Первый раз в жизни я позволяю себе обратиться к тебе на "ты", уж прости за эту вольность. Я знаю, сейчас ты читаешь и плачешь, по-другому и быть не может, у тебя ведь такое нежное и ранимое сердце. Не оплакивай меня, Галина, мой путь завершен, и в конце его, подводя итоги, я сожалею лишь об одном - что так и не открыл своих чувств. Прости мне мою черствость и грубость, прости за то, что так часто заставлял тебя страдать. Я знал, что ты отвергнешь мое предложение о переезде, я знал, что ты никогда не оставишь мужа и детей, но все же в сердце моем теплилась крохотная надежда на несколько последних дней вместе...
У меня никогда не было дома. В том смысле, в котором понимают его большинство счастливых семей. По возвращении из лагерей я оказался совершенно неспособен к совместной с кем бы то ни было жизни. Ты прекрасно видела, что я представлял из себя, и все же смело терпела все мои странности. А я считал это сначала простым безразличием... И лишь потом понял. Без слов, все было и так написано в твоих глазах.
Сейчас, когда я знаю, что осталось совсем мало времени, я растерял все свое красноречие. Я смотрю на тома своих книг, вновь вспоминаю своих героев и понимаю, что все, что я сейчас имею - все это благодаря тебе. Твоей заботе, твоему незримому присутствию, твоей доброте и жертвенности. Дорогая моя Галина, смею ли я говорить это сейчас, не покажется ли это обыкновенной трусостью - зная исход событий наконец-то открыть себя? Могу ли я доверить бумаге слова о моей любви к тебе? Этот последний день я проживаю с осознанием счастья, ведь я знал это великое чувство - Любовь. Пусть в самом конце отведенного мне пути, пусть за несколько часов до моего ухода - я беспредельно счастлив, зная что существует Женщина Всей Моей Жизни.
Дорогая моя Галина, это будет ничтожной толикой того, что я должен был бы отдать тебе, - все мои рассказы, повести, все неоконченные материалы, письма, записки, дневники - все это твое по праву. Я ухожу спокойно, зная, - все, что я сотворил, теперь в надежных руках. В твоей воле распорядиться этим по своему усмотрению, доверяюсь тебе всецело.
Меня уже ждут... Не хочу заканчивать свое прощальное послание трагичной нотой... Помни меня, моя любимая Галина. Дай Бог, еще свидимся!