Общеизвестно, что такие фундаментальные понятия, как пространство и время, бог и материя, реальное и идеальное не подлежат определению, то есть не могут быть заменены совокупностью других, более простых, слов естественного языка. Св. Августин сказал: "Что такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему - нет, не знаю." К принципиально неопределяемым следует отнести и понятие, фиксируемое словом Я. Его неопределяемость нисколько не препятствует его использованию и в философских дискурсах, и в обыденной речи. В школьном классе и в армейской казарме компактное, звонкое Я фиксирует элементарный факт присутствия объекта в данной точке пространственно-временного континуума. В знаменитом изречении Св. Феофила Антиохийского торжественно растянутое Я приобретает сверхличностное, надбытийное звучание, становясь осью весов, на чаши которых возложено неизмеримое: "Покажи мне твоего человека, и Я покажу тебе моего Бога".
Онтологически присущая всякому фундаментальному понятию виртуальность, проявляется в поверхностной очевидности его бытийного смысла и в глубинной непостижимости его вне смыслового бытия. Уже Платон обращает внимание на непостижимость первоначала в диалоге "Тимей". Механизм познания возникает как отношение и начинает функционировать только при уровне сложности системы, достаточном для обеспечения ее виртуальности. В качестве слабой аналогии можно привести принцип построения современной информационной системы, в которой сначала создается ядро из аппаратных и программных средств, затем устанавливаются механизмы программной и аппаратной защиты этого ядра от несанкционированного доступа и лишь после этого генерируется интерактивная оболочка для представления системы на виртуальном уровне, в который допускаются пользователи.
Мартин Бубер называет слова, обозначающие фундаментальные понятия, "основными словами": "ОСНОВНЫЕ СЛОВА не обозначают нечто существующее вне их, но, будучи произнесены, они порождают существование. Основные слова произносят своим существом... Произносить Я и произносить одно из основных слов суть одно. Кто произносит основное слово, тот входит в слово и пребывает в нем."(М. Бубер "Я и Ты", фил. альманах "Квинтэссенция", М.,1992 г.). По сути, этот тезис пресекает возможность дальнейших рассуждений. Надо только произнести "основное слово" Я и погрузиться в виртуальный мир несуществующего существования из которого нет выхода. В цитированной выше работе М. Бубер преодолевает этот тупик посредством тривиальной подмены тезиса. Он определяет в качестве основных слов не сами фундаментальные понятия, а их бинарные отношения Я - Ты и Я - Оно. Тем самым он придает объекту своих спекуляций минимальную сложность, делающую эти спекуляции возможными. Я у Бубера существует только как один из членов указанных отношений. Все дальнейшее происходит по законам творческого акта. Логика уступает место поэзии. Глина формальной схемы наполняется духом образа. Неопределяемому объекту Я в зависимости от схемы отношения приписываются особые свойства. Затем объект Я мутирует, образуя в зависимости от родительского отношения новые, столь же неопределяемые, понятия: "Я основного слова Я-ТЫ другое, чем Я основного слова Я-ОНО. Я основного слова Я-ОНО проявляет себя как индивидуальность и осознает себя как субъект (познания и использования). Я основного слова Я-ТЫ проявляет себя как личность и осознает себя как субъективность (без косвенного дополнения)."
Какие же выводы можно сделать из этого краткого вступления. Прежде всего не следует определять неопределяемое, "почитая целомудренным молчанием неизреченное". Но призыв к молчанию не следует воспринимать как отказ от постижения. Для проявления неопределяемого понятия Я можно воспользоваться апофатическим методом, подробно разработанным в святоотеческом богословии: "следуя не логическим путем, а по собственному опыту мистических озарений...путем мистического проникновения в себя через онтологический катарсис своей души, путем эроса человеческого...". (Архимандрит Киприан "Антропология св. Григория Паламы" М.: "Паломник", 1996 г., стр. 278). Приземленный предмет нашего дискурса допускает редукцию классического метода к приему творческого узнавания.
Суть приема раскрывается в следующей коммуникационной модели: Узнающий субъект целенаправленно формирует в сфере собственного рационального информационный пакет объекта узнавания, пытаясь включить в состав пакета не только формальные описания, но и весь ассоциативный ряд, связанный с основным словом фундаментального понятия. Собранная информация преобразуется внутренними органами чувств в совокупность образов, накапливаемых в сфере воображения. Слабую аналогию этого явления иллюстрируют процесс нарастания концентрации соляного раствора и его последующая кристаллизация. Кристаллизация образа в сфере воображения порождает болезненное состояние, вызывающее эмоциональный кризис, который снимается через катарсис. В результате катарсиса кристаллизовавшийся образ вытесняется из сферы воображения в сферу рационального. В результате вытеснения в сфере рационального возникает символический объект, достаточный для проявления во внешнем мире в форме графических или вербальных символов. Преобразованное через Я понятие обогащается новым смыслом, очеловечивается, становится более узнаваемым как в доказательном плане формальных схем так и в плане своего ассоциативного восприятия. Прирастание образного наполнения символьной структуры позволяет в каждом новом цикле узнавания снизить барьер непонимания, вызванный логической неполнотой и смысловой неоднозначностью. Прошедший через многократные циклы творческого узнавания образ понятия считывается сознанием субъекта подобно изображению, запечатленному на голографической пластине и воспринимается им как свой собственный. Очевидно, что генерация образно символьной компоненты понятия и ее символьно образное восприятие являются двумя составляющими единого творческого процесса. И именно в этом процессе возникает новое основное слово Я - Мы. Я творца, проявленное через его творение, соединяется с Я зрителей, читателей, слушателей, но не через механическое суммирование: "он + он + он = оно " и не через онтологическое самоотрицание во "всеобъемлющем Ты" Мартина Бубера, а в акте творческого со-творения. Но одному Богу известно, какие образы могут символизироваться в нашем мире посредством такого акта.
Рассмотрим в качестве примера небольшую статью А. Эткинда "Скифы и мы", опубликованную в 11 номере журнала "Знамя" за 2000 г. в рамках круглого стола, посвященного поэме А. Блока "Двенадцать". Обозначив в нескольких фразах бессмысленность дискурса в пространстве, по его мнению, безнадежно устаревшей поэмы, г-н Эткинд обращается к стихотворению "Скифы". Сюрреалистическая мозаика символов и балансирующая на грани безумия эмоциональность "Скифов" подобна находящемуся под напряжением проводу. Это напряжение неизбежно провоцирует прорыв собственного Я у каждой творческой личности, сумевшей действительно соприкоснуться с ним. И тогда возникает тот редкий случай, когда можно наблюдать возникновение отношения Я. - Мы или, другими словами, акт со-творения: Обратимся к тексту статьи: "Если кто хочет искать у Блока подтверждение или опровержение тревогам текущего момента, пусть читает "Скифов". Это основополагающий текст недоразвившегося, но вечно актуального русского фашизма, его "Майн Кампф"." - изрекает до глубины души встревоженный г-н Эткинд. "Скифы" ворвались в его сознание со всей своей логической исковерканностью, эмоциональным надрывом и смысловой многозначностью и спровоцировали у г-на Эткинда благотворный, с точки зрения психиатра, процесс непроизвольного очищения подсознательного посредством конструктивной символизации фобий - создания образа врага. Нет, не личного, врага г-на Эткинда, а общего с ним врага запада, Европы, Америки и всего цивилизованного человечества. Но что требуется разглядеть в стихотворении серебряного века для его пере-творения в "Майн Кампф" недоразвитого фашизма??? Национализм, переходящий в крайнюю форму расизма и ксенофобии; призыв к войне за жизненное пространство и леденящие кровь цивилизованного обывателя ужасы. Все эти образы уже созрели в подсознании г-на Эткинда и нужен только в повод для их символизации. Подобно опытному скульптору г-н Эткинд поступает со стихотворением А. Блока как с глыбой древнего российского гранита. Он решительно отсекает лишнее, аккуратно драпирует ненужное и искусно подбирает угол освещения, добиваясь наилучшего узора светотеневых бликов. Давайте подойдем поближе и полюбуемся на результат.
Прежде всего пере-творец обращает внимание на то, что лирическим героем "Скифов" является не Я, что более чем типично для стихов А. Блока, а "Мы". Этот факт дает скульптору возможность распространить образ лирического героя не только на самого Александра Блока, но и на весь русский этнос: "Тут важна не только идентификация русских с азиатами, но подробная и умелая разработка того, что значит быть азиатами. Мы - это азиаты, но и азиаты - всегда мы, у них нету "я"." Прежде всего отметим, что в тексте "Скифов" нет ни единого упоминания о русских. Единственное, что формально связывает стихотворение с русским этносом - язык, на котором оно написано. и национальность автора, лирическому герою которого г-н Эткинд приписывает самоидентификацию с азиатами. Но, разве допустимо все сказанное и написанное на английском сходу идентифицировать со всеми англичанами. а сказанное и написанное на русском - со всеми русскими?. И потом, откуда у г-на Эткинда столь пренебрежительное отношение к жителям Азии? В стихотворении Александра Блока слово "азиат" звучит гордо, без малейшего намека на расовую нетерпимость. А вот сентенция г-на Эткинда "азиаты - всегда мы, у них нету я" до предела переполнена расизмом. Обычно жителей целого континента объявляют лишенными Я недочеловеками, армейские пропагандисты перед применением средств массового уничтожения для освобождения жизненного пространства. Это действительно вечно актуальный фашизм, но не "Скифов" Александра Блока, а Я г-на Эткинда. Но и само предположение о тождественности Я Александра Блока и Мы лирического героя "Скифов" звучит более чем спорно. Образ Мы символизируется графически в первой и семнадцатой строфе стихотворения. Но не как портрет, а как мимолетное зрительное впечатление. Поэт на мгновение выхватывает его из пространственно-временного ряда и тут же отпускает, оставляя в памяти самое характерное - глаза: раскосые, узкие, жадные. Чтобы поставить точку в этом вопросе приведем, автопортрет самого Александра Блока, составленный им в 1916 г.: "Каков же Гаэтан? Гаэтан есть прежде всего некая сила, действующая помимо своей воли. Это - зов, голос, песня. Это - художник. За его человеческим обликом сквозит все время нечто другое, он, так сказать, прозрачен, и даже внешность его немного призрачна. Весь он - серо-синий, шатаемый ветром. Лицо немного иконописное, я бы сказал - отвлеченное. Кудри седые, при лунном свете их легко принять за юношеские, льняные кудри, чему помогают большие синие глаза... Гаэтан сам ничего не знает, он ничему не служит, ни с чем в мире не связан, воли не имеет. Он - instrumentum Dei, орудие судьбы, странник с выцветшим крестом на груди, с крестом, которого сразу и не заметишь. Это именно - ксенокс - странный чужеземец."(Александр Блок, Собрание сочинений в 8 томах, т.4, М., 1961 "Объяснительная записка для художественного театра" стр. 535). Как мы видим, скрупулезно проработанный визуальный образ собственного Я Александра Блока ни единым штрихом не напоминает Мы "Скифов". Но еще более интересно то, что в черновиках строка "Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы," звучит совершенно иначе. "Да, жулики, да, азиаты мы" Следовательно, слово скифы не было исторгнуто из авторского Я в порыве вдохновения, а явилось результатом рационального поиска. Возможно, стихотворение должно было называться не "Скифы", а "Жулики". Можно предположить, что Я поэта отождествило себя со скифами, но с жуликами!!! И слово "азиаты" в контексте чернового варианта строки приобретает совсем другое значение. В словаре Даля слова "азиат" нет. Веками жившие бок о бок со своими восточными соседями русские отлично различали весь многочисленный спектр азиатских народов и каждый именовали его собственным именем. Слово "азиат" из салонного жаргона и обозначало оно, по тем временам, не лицо азиатской национальности, а "человека грубого и невоспитанного".(М. И. Михельсон "Русская мысль и речь" в 2-х т., т.1, М.: ТЕРРА, 1997, стр. 9) Стихотворение "Скифы" написано с 29 по 30 января 1918г. во время переговоров о заключении сепаратного мира с Германией. В этот период только ленивый не поносил Россию и русских последними словами за предательство союзников и сговор с немцами. Эмоционально потрясенный Александр Блок не в состоянии ни принять Россию такой какой она есть, ни отказаться от нее. В "Скифах" сошлось все. Это и обида на союзников, требовавших продолжения непосильной войны до победного конца, и принимаемая всем сердцем вина за всю мерзость происходящего, и неловкая попытка заступиться за Россию, оправдаться, хотя бы перед самим собой, и жуткое прозрение вселенской катастрофы, и призраки будущего безумия. Они называют нас жуликами и азиатами, ну и пусть, тем хуже! Пусть мы и будем жуликами и азиатами! Затем у поэта срабатывает тривиальный механизм психической защиты. Комплекс вины снимается с образа Я и переносится во вне - вглубь времени и пространства. Это не я жулик и азиат, это - скифы. Наивно предполагать, что Александр Блок не знал о том, что русский этнос не имеет ничего общего с античными скифами. Итак, ни Александр Блок, ни русские не имеют непосредственного отношения к Мы лирического героя и никакой идентификации русских с кем бы то ни было из текста стихотворения не следует. С рациональной точки зрения г-ну Эткинду следовало бы писать не о русском, а о скифском фашизме.
Но вернемся к его со-творению. Вслед за расизмом новоявленные им русские азиаты обвиняются и в прочих порочных наклонностях. "У нас (русских азиатов) все другое, чем у них (людей цивилизованных): численность, время, любовь и ответственность." Особенно г-на Эткинда беспокоит численность или, вернее, неисчислимость вероятного противника. Этот удручающий вывод он делает из первых строк стихотворения: "Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы." Трудно даже вообразить, что больше?: полновесные миллионы в неограниченности их множественного числа или трижды призванные поэтом тумены скифской конницы. Но сила иллюстрируемого приема в том и заключается, что он способен дать однозначный Я-ответ даже на некорректно поставленную задачу. Я г-на Эткинда генетически не приспособлено оперировать миллионными численностями собственного населения и поэтому твердо уверено: их больше и они обязательно нападут. В состоянии испуга Я забывает о второй строке первой строфы: "Попробуйте, сразитесь с нами!". Из этой строки следует, что Мы лирического героя вовсе не собирается ни с кем сражаться. Оно, исповедует древнюю тактику скифской конницы - заманивать врага на свою собственную территорию, которой у него давно уже нет. Совершенно не замеченный г-ном Эткиндом ужас этих двух строк заключается в том, что такой территории нет и у Александра Блока. Тьма становится его пристанищем, тьма и стужа - "Черный вечер. Белый снег". Выронив из души Россию 18 года, он вместе с ней теряет и свое собственное Я.
Итак, русские азиаты не хотят сражаться. Они, в своей азиатской хитрости, собираются даже отступить за Урал и стать полноправными азиатами. Но у Я г-на Эткинда характер твердый, нордический и азиатскими уловками его не проведешь. Ведь эти скифы собираются растворится не только в пространстве, но и во времени, "Для вас - века, для нас - единый час" а потом вдруг явятся в самый неподходящий момент и нападут, обязательно нападут. И, главное, глаза у них жадные, не хорошие. Наверное от того, что они сильно есть хотят. Явятся со своими тьмами в наши палестины и все съедят: "Это на него (Запад) Россия смотрит "и с ненавистью и с любовью", - и не просто смотрит, но "глядит, глядит, глядит". Зрение вообще играет важную роль в этих делах, неспроста характеристика скифов начата их "раскосыми и жадными очами"." - сокрушается г-н Эткинд. И, далее, Я г-на Эткинда предъявляет обвинения русским азиатам, но не за то, чем они обладают, а за то, чем они, по мнению г-на Эткинда, желают обладать. Осуждение не за преступление, а за преступное намерение типично для фашиствующей фемиды, но в судейскую мантию в данном случае драпируется отнюдь не Александр Блок. Но что за намерения, из-за которых русские азиаты подверглись столь строгому осуждению. Обратимся к тексту стихотворения:" Мы любим все - и жар холодных числ, И дар божественных видений," Но в любви к математике и мистике нет ничего криминального. Даже Я г-на Эткинда в рациональном плане не станет возражать, что мистика и математика скорее восточного, чем западного происхождения. В этом грехе русских азиатов обвинять некорректно. Однако, следом выдвигаются более серьезные обвинения. С помощью примитивного вырывания из контекста, русским азиатам инкриминируется извращенная любовь к духовным и материальным ценностям Запада. "Вот этой особенной любовью, которая и жжет и губит, мы любим Запад: "мы любим все - и жар холодных числ, и дар божественных видений, [...] и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений [...] парижских улиц ад, и венецьянские прохлады", и прочие радости европейского туризма." Тут нечего было бы и возразить, если бы не скромные троеточия в квадратных скобках. Восстановим редакцию Александра Блока:
"Мы любим все - и жар холодных числ,/И дар божественных видений,/Нам внятно все - и острый галльский смысл,/И сумрачный германский гений.../
Мы помним все - парижских улиц ад,/И венецьянские прохлады,/Лимонных рощ далекий аромат,/И Кельна дымные громады.../"
Оказывается поэт вовсе не признается в любви к духовному наследию германцев и галлов. Вместо глагола "любим", Александр Блок использует для обозначения своего отношения к западным ценностям глагол "внятно". Внимать означает внимательно слушать, воспринимать информацию, брать на ум. При рациональном подходе из текста стихотворения следует, что русские азиаты, собираются не грабить, а изучать духовные ценности запада. Возможно, именно эта потребность и способность к обучению выводит из себя Я г-на Эткинда. Ведь образованный русский азиат гораздо опасней дикого. Он выучится, выведает секреты и тайные знания и нападет, обязательно нападет. Но и к территории западных стран Мы скифов особой любви не питает. Три точечки Я г-на Эткинда в полном соответствии с со-творческим процессом накрывают глагол "помним". Оказывается русские азиаты уже успели побывать на заповедных территориях западного мира, но увезли с собой только память, в том числе и о "прочих радостях европейского туризма". Ну и что Я г-на Эткинда имеет против туризма. Или это одно из проявлений его подсознательной ксенофобии.
Итак ни расизма, ни завоевательных планов, ни агрессивных намерений в "Скифах" не обнаружено. Последним штрихом в со-творении Я г-на Эткинда является обвинение русских азиатов в зверствах и жестокостях, леденящих душу цивилизованного человека: Да, последние строфы "Скифов" ассоциируются с картинами апокалипсиса. Но необходимо отметить, что ломание хребтов и укрощение рабынь отделены от скифов образом сфинкса, то есть полностью вынесены в миф, за пределы временной и этнографической реальности. А вот образ жарящих человеческое мясо гуннов, напротив, символически отнесен в будущее. В целом, последние строфы "Скифов" могут быть истолкованы как пророческое видение. Исторгнутый из снеговых вихрей погибающей России скиф обернулся на мгновение сверкнул своими рысьими глазами и натянул лук. Его древко укреплено в безумном настоящем мировой войны и гибельной российской революции. Оперенье стрелы отнесено в запредельное прошлое, обозначенное нечеловеческим оскалом сфинкса, залитым кровью. Острие стрелы нацелено в будущее, грозящее гораздо более глобальными катастрофами. Снять стрелу, предупредить выстрел можно только прервав безумие настоящего.
Но поглощенный со-творением образа врага г-н Эткинд все списывает на русских азиатов: "Мы не пошевелимся и будем глядеть, как "свирепый гунн" (хотел бы я знать, в чем различие между гуннами и скифами) будет "жечь города, и в церковь гнать табун, и мясо белых братьев жарить". Когда вы проходили "Скифов" в школе, вы наверно досюда не дочитывали." - Конечно г-ну Эткинду, как и каждому старшекласснику, хорошо известно историческое различие между гуннами и скифами. Но, можно предположить, что и сам образ "гуннов", и впечатляющие сцены ужасов взяты Александром Блоком из хорошо ему известных событий первой мировой войны, а не из легенд далекого прошлого. Во первых о термине "гунны". Как известно, гуннами назвал германских солдат сам кайзер Вильгельм II, в призыве, обращенном им в 1900 г. к германскому Экспедиционному корпусу: "Как некогда гунны под водительством Аттилы стяжали себе незабываемую в истории репутацию, так же пусть и Китаю станет известна Германия, чтобы ни один китаец впредь не смел искоса взглянуть на немца". Что же относительно поджаривания мяса белых братьев, то известно, что ранним утром 30 июля 1915 года немецкие подразделения впервые применили против английской армии огнеметы . На русском фронте армия Германии впервые применила ранцевые огнеметы 9 ноября 1916 года в бою севернее города Барановичи. Так что, с рациональной точки зрения, и этот, последний тезис скорее можно вменить в вину учинившему мировой погром западному миру, чем со-творенным г-ном Эткиндом русским азиатиам.
Подведем итог:
Обратившись к МЫ "Скифов" Я г-на Эткинда, в полном соответствии с приемом творческого узнавания, со-творило образ врага, основанный не на тексте первоисточника, а на собственной панической русофобии. Вероятно, процесс творческого самозапугивания привел г-на Эткинда в состояние истерического аффекта Ничем другим нельзя объяснить последние фразы его статьи: "Блок отлично сознавал источники своего вдохновения, тысячу лет назад зарытые в курганах и проткнутые осиновыми колами: "В последний раз на светлый братский пир Сзывает варварская лира!"" Втыкать осиновые колы в историческое прошлое чужого народа - это даже не фашизм, а нечто более запредельное. Сам Борис Парамонов не смог не высказать своего удивления по этому поводу: "Мне не совсем ясно, почему А. Эткинд, человек, так глубоко понимающий Блока, счел нужным сказать, что в поэме "Двенадцать" нельзя обнаружить интересующих его тем - каковые темы как раз самое прямое касательство имеют к сюжету Христа в поэме, - и вместо этого заговорил о стихотворении "Скифы", назвав его фашистским (так протофашизмом можно объявить любой романтизм)." (цитируется по материалам сайта радио "Свобода")