Имя московского художника Юрия Михайловича Троекурова гремело. Он был, что называется "моден", и его выставки проходили не только в столице, но и в иных российских и даже иноземных городах.
Нельзя сказать, что Юрий Михайлович разбогател, потому что он всегда был богатым. Он с самого младенчества проживал в пятикомнатной квартиры, обставленной самой дорогой мебелью. Он не учился в школе, он не ходил в университет, но зато к нему приходили самые высокооплачиваемые преподаватели-профессора. Они то и сделали из Юрочки маститого художника.
Ему перевалило за тридцать, он часто менял любовниц и думал, не пожениться ли, но пока довольствовался холостяцким одиночеством. Вообще-то с некоторых пор Юрий Михайлович начал тяготится своей роскошной квартирой. Персидские ковры, стенки с хрустальными и золочеными сервизами, стеллажи с книгами, недавно купленная техника, и многое иное, сверкающее, дорогое, модное - все это не радовало, но угнетало, а по ночам, во снах оживало и спрашивало у Юрия Михайловича:
- Откуда я у тебя?.. Откуда?! Откуда?!!
Художник просыпался в холодном поту и бормотал:
- Да что ж такое? Ну, не знаю я! Оставьте меня в покое!..
Однако, не спокойно было у Юрия Михайловича на душе, и все чаще приходил вопрос, который прежде Троекуров всегда гнал, куда подальше "Кто твои родители? Почему ты их никогда не видел?"
С детства его запугали, что, мол, нельзя думать на эту тему, но теперь Юрий Михайлович места себе не находил. И поэтому старался проводить как можно меньше времени в своих хоромах.
Вначале толкался на светских вечеринках, где его все знали, где обнимали его, фотографировали, и, поднося шампанское и вино, спрашивали, когда будет устроен следующий вернисаж.
Троекуров неопределенно пожимал плечами и отмалчивался. С некоторых пор эти шумные, суетливые вечеринки стали тяготить его еще больше, чем домашнее затворничество. И тогда Юрий Михайлович отправился в леса.
Его "элитарный" дом, стоял на окраине, и с кирпичного балкона видно было раздолье Лосиного Острова. Именно в этот, крупнейший московский парк и направил свои стопы наш герой.
Выходил он в семь вечера, в зимние сумерки, хрустел по снегу, по едва протоптанным тропкам, а то и по лыжне, подальше от назойливого машинного стрекота.
Ходил долго, порой до самого утра, пытался успокоиться, но успокоения не было, совесть его болела, чувствовал себя Юрий Михайлович виновным, но вот перед кем?..
* * *
Во время очередной прогулки, сойдя с тропы, и оказавшись в месте совсем уж нехоженом, обнаружил Юрий Михайлович выброшенную стиральную машину. Машина делилась на два неравных отсека. В одном, большем, размещался круглый бак для полоскания белья. Второй, меньший, прямоугольный, предназначался для складирования уже вымытого белья. Машина пребывала в состоянии самом плачевном, стенки ее прогнулись, и проржавели.
Юрий Михайлович долго стоял над этим поверженным двухголовым динозавром, и по привычке терзался угрызеньями совести, по неизвестной причине.
Наконец, сжал Троекуров кулаки, и, вскинув их над головою, воскликнул весьма громко:
- Однако ж не могу так больше! Это ж за что такая мука человеку неповинному?.. И в эту квартиру распроклятую не вернусь! Не-не, даже и не просите, - не вернусь. И пропадайте пропадом все мои художества!.. А вот что - поселюсь я в этом бачке ржавом, да так и буду в нем жить-поживать, авось и снизойдет успокоение...
И Троекуров забрался в стиральную машину. Причем выбрал он не больший, округлый бачок, но прямоугольную выемку для выстиранного белья.
Там он скособочился в самой неестественной и болезненной для всякого человека позе, и сидел, скрючившись, и стуча от холода зубами, до самого утра.
Утром выбрался, попрыгал вокруг стиральной машины, проглотил немало снега, надрал коры с деревьев, прожевал ее, и... почувствовал успокоение.
- Вот хорошо! Ах, как хорошо... - причмокивал он от удовольствия, и тут был прерван самым неожиданным образом.
- Посторонись-ка, браток!
Он обернулся, ожидая увидеть лысого, накаченного бандита, а то и целую бандитскую свору, но, обернувшись, увидел человека вида интеллигентного, в темном замшевом пальто, с благородными, и разве что изможденными чертами лица. Глаза у человека были мутны, и Юрий Михайлович понял - это от долгой бессонницы.
И все бы ничего, да все ж что-то с этим человеком было не так. Юрий Михайлович внимательно его разглядывал, а человек, в ответ, так же внимательно разглядывал его.
И вдруг Юрий Михайлович понял, что смотрит на свое отражение. Тогда, стараясь не возопить от ужаса, он сказал очень спокойным голосом:
- Отдайте, мне, пожалуйста, мое лицо.
Одновременно с ним, двойник сказал:
- Отдайте, мне, пожалуйста, мое лицо.
Тогда Юрий Михайлович взвизгнул и вцепился своему двойнику в лицо. Двойник проделал ту же самую операцию.
Они дергали друг друга в разные стороны, визжали и ругались самым непристойным образом, а из-под их пальцев обильно сочилась кровь. Каждый пытался сорвать лицо, которое почитал украденным у себя, но лица оставались на месте положенном природой.
Наконец, поняли они, что их потуги тщетны, и признались друг другу:
- Да мы, ведь братья-близнецы!
- Тебя как зовут?
- Юрий Михайлович. А тебя как?
- Данила Михайлович. А чем ты занимаешься?
- Художник я. А ты?
- А я писатель. А ты известный художник?
- Да. А ты известный писатель?
- Да. А ты в пяти-комнатной квартире живешь?
- Да. А ты?
- Да. А ты своих родителей не знаешь?
- Нет. А ты?
- Нет. А тебя квартира и люди тяготили, и ты сюда бежал, да?
- Да. А тебя?..
- Да.
Они остановились и долго вглядывались в свои окровавленные, расцарапанные лица. Наконец, Юрий Михайлович сказал:
- Ладно. Стало быть, будем жить в этой машине вместе. Тут, как раз два помещения. Пожалуйста: тебе я предоставляю круглый бачок, для мойки белья, ну а сам буду обитать в прямоугольном отсеке.
- Э-э, нет! - помахал заскорузлым пальцем писатель Данила Михайлович Троекуров. - После угнетающего комфорта, мое успокоение - это максимальный дискомфорт. Так что, я полезу в тесноту, а ты уж изволь, в бачочек!
- А вот и нет! Не-а! - возмущенно заверещал Юрий Михайлович.
- Ну, тогда будем драться, а? - предложил Данила Михайлович.
- Да. - согласился Юрий Михайлович.
И они начали драться. Это был поединок достойный римских гладиаторов, но, вместо многотысячных голосистых трибун, единственной наблюдательницей была усевшаяся на одной из ветвей белка. Белка таращилась на них. Наконец, она решила, что еловые шишки куда полезнее вскакивающих на их физиономиях лиловых шишек, и поспешила в еловое царствие.
Драка закончилась тем, что оба противника почувствовали друг к другу умиленное братское чувство, попросили друг у друга прощения, и долго предлагали друг другу занять более неудобное место.
Наконец, уговорились, что каждый день будут меняться отсеками...
И вот зажили они простой жизнью, которая кому-то показалась бы адом, но им, до поры до времени была сладчайшим умилением.
Питались снежком, корой древесной, а иногда, когда доводилось поймать, белками (сырыми). Ночи, и большую часть дня проводили в скособоченном состоянии, внутри стиральной машины. Там они издавали следующие звуки: "бубубубубу" - и "мысли" у них были точно такими же.
* * *
Где-то на десятый день стало их терзать беспокойство. По завершении второй недели "парковой эпопеи", мучение стало невыносимым.
Тогда Юрий Михайлович сказал:
- Пора нам в город вернуться, и все о наших родителях разузнать.
- А, может, не надо? - робко вякнул Данила Михайлович.
- Надо. - тяжело вздохнул Юрий Михайлович. - А то совсем загложет сила адская! Нельзя так дальше жить.
- Ну, ладно. Пошли. - покорился бывший писатель.
И направились они в город. Конечно, сильно за эти две недели изменились - и щетиной заросли, и истощали, да и одежка их богатая растрепалась. Похожи они были на бомжей, в жестокой драке ограбивших каких-то зажиточных господинчиков.
На них косились, но братья косых взглядов не замечали, так как были поглощены очень важной беседой: продумывали они план своих дальнейших действий. И вот что решили: так как правда глубоко была зарыта, требовались бо-о-ольшие деньги для ее разрытия. Чтобы деньги добыть, квартира Данила Михайловича продавалась вместе с начинкой. На время поисков два брата переселялись к Юрию Михайловичу, но, дабы не терзаться излишним комфортом, решили пребывать:
А) Юрий Михайлович в туалете, под толчком.
Б) Данила Михайлович, под ванной, уткнувшись лицом в дальний черный угол.
Упустим ненужные подробности, но:
A) Квартира Данила Михайловича была продана за баснословную сумму.
Б) Были наняты сорок сыщиков.
В) Целый месяц братья обитали в вышеозначенных местах, и терзались ожиданием, и чрезвычайным комфортом.
Г) Через месяц были получены следующие сведения.
1) Их отец, Троекуров, был нефтяным магнатом, богачом, и самодуром.
2) Братьев-близнецов уродилось не двое, а трое.
3) Когда Троекуров-отец, увидел, что из чрева его любимой женушки вылезает третий, он завизжал от счастья.
4) Когда, измученная долгими родами женушка умерла, батя проклял третьего близнеца, и, пребывая в исключительно дурном настроении, написал завещание, из которого следовало, что первые два получают две квартиры, наследство, воспитание, а третий, нареченный Даздропермом Михайловичем, отправляется в интернат.
5) После этого Троекуров впустил себе в мозг разрывную пулю и отправился в ад.
6) Судьбы Юрия Михайловича и Данилы Михайловича, в общем, известны, и не требуют пересказа.
7) Даздроперм Михайлович получил в интернате ужасное образование, и вышел в "большую жизнь" с преступными намерениями.
8) Преступные намерения осуществлялись несколько раз - от мелкой карманной кражи, до кражи из банка.
9) Каждый раз преступления пресекались, и Даздроперм Михайлович большую часть своей жизни провёл в тюрьме.
10) Ныне "квартирой" Даздроперма Михайловича являлась тюремная камера.
Все это было воспринято Юрием Михайловичем и Данилой Михайловичем со стоическим спокойствием.
Так как от продажи квартиры Данилы Михайловича оставалась ещё преогромная сумма, решено было эту сумму потратить на то, чтобы выкупить Даздроперма Михайловича.
Через некоторое время удалось встретиться с начальником тюрьмы, в которой сидел Даздроперм. Дела были улажены, сумма уплачена, и Дазроперм Михайлович выпущен.
Юрий Михайлович и Данила Михайлович поджидали его возле тюрьмы. Они усадили Дазроперма в "мерседес-600" Юрия Михайловича и отвезли в квартиру бывшего художника.
- Теперь всё это твоё. - сказали Даздроперму братья.
Даздроперм ничего не понял, и стал пить водку.
Юрий и Данила ушли в глубины Лосиного острова, где отыскали стиральную машину, и бросились к ней, словно к святому алтарю. Упали перед ней на колени, и целовали ее ржавые, холодные бока.
Затем забрались внутрь - каждый в отдельный отсек...
Летели дни, одна неделя сменялась следующей, проходили месяцы. Ушла зима, весна прожурчала, лето прогудело, весна прошелестела, вновь пришла зима безмолвная.
С братьями случилось удивительное превращение, но не просите, чтобы я об этом превращении вам что-нибудь рассказал. Нет-нет, даже и не думайте! Такова воля рассказчика, и на это есть свои причины.