Яков Ильич Мягкий, несмотря на свою фамилию, был человеком чрезвычайно решительным, волевым, целеустремлённым. Вот только не везло ему постоянно, и всё тут.
Вроде и работает, и старается; а деньги всё на мелочи какие-то уходит; всё он их куда-то ни туда вкладывает, и от этого бедный, бедненький совсем Яков Ильич Мягкий.
Вроде и с виду - красавец мужчина - нос орлиный, и сам чернобровый, статный; ну разве что суховат немножко, но разве ж это повод, чтоб девушки его сторонились, да что там - прямо-таки бегали от него, словно от пугала?
Ну, не везло Якову Ильичу Мягкому, и всё тут! Даже и еду не мог приготовить; всё подгорало, всё получалось тошнотворно невкусным.
* * *
И вдруг Якову Ильичу подфартило. Познакомился он с девицей. Да с какой девицей - блондиночка, фигура, словно у фотомодели, а зовут Алла Неблоха.
Они познакомились просто так, на улочке. Шёл Яков Мягкий и увидел, как девушка сумочку уронила, ну он сумочку и поднял, девушке преподнёс. Тут и узнал, что девушку Аллой величают. Слово за слово, тут и разговорчик у них склеился, и пригласил Яков Ильич Аллочку Неблоху к себе в гости. Аллочка неожиданно согласилась.
Перешагнула порог, скептически оглядела бедняцкое жилище Мягкого, и сказала:
- Грязно у вас, не прибрано. Женщину вам, Яков Ильич, надобно. Жёнушку, так сказать...
Тут Яков Ильич вспотел и дрожащим голосом заявил:
- Так от меня все девушки бегают. И, извините, за откровенность, у меня даже ни разу ни одной девушки не было (и, это, кстати, была чистая правда). Вот Вы, Аллочка, может, согласитесь со мной разделить...
Тут Алла подошла к жесткой, покрытой дурно пахнущими желтоватыми пятнами кровати Якова Ильича Мягкого, склонилась над ней, вдруг взвизгнула, и отпрыгнула.
- Что с вами, останьтесь, пожалуйста! - заплакал Яков Ильич Мягкий.
- Думала я с вами переспать, да у вас по кровати блохи ползают! - визгливым, наглым голосочком заявила Алла Неблоха.
- Ну, пожалуйста! - рухнул на колени гражданин Мягкий.
- А пошли вы на ...! - бросила Аллочка, хлопнула дверью и убежала.
* * *
В тот роковой вечер Яков Мягкий влюбился в Аллочку Неблоху. Ведь она была первой девицей переступившей порог его холостяцкого жилища, вот он и навоображал себе невесть чего. Аллочка для него стала святой, ангелом, божеством; и, если бы продавались иконки с её наглым, напомаженным личиком, так он бы таких иконок целый короб себе прикупил, да и молился бы, чтоб вернулась.
А вот кровать свою Яков Мягкий прямо-таки возненавидел. Он купил пилу, и долго, и с огромным наслаждением эту кровать распиливал. Получились груды шевелящейся от блох мишуры. Всё это он собрал в огромные мешки, вынес во двор и торжественно сжёг (за что был оштрафован пьяным дворником Иваном Пропойко).
Целую неделю Яков Ильич Мягкий не спал, терзался, рвал на голове волосы, метался по своей опустевшей, но всё равно грязной и вонючей комнатушке, бился головой об стены и бормотал:
- Во всём виновата кровать... Аллочка, вернись... Во всём виновата кровать...
А потом он решил, что, для того, чтобы Аллочка вернулась, должен он приобрести мягчайшую и чистейшую постель.
На следующей день он сходил в мебельной, и приметил там постель самую мягкую и самую дорогую. А потом он взялся за работу.
Как уже говорилось, несмотря на свою фамилию, Яков Ильич Мягкий, был человеком решительным, волевым, целеустремлённым. Вот он и рассчитал, сколько и как он должен работать, чтобы эту постель приобрести.
Получалось, что, ежели он в течении трёх месяцев ежедневно (без выходных) будет работать по восемнадцать часов, то и сможет через три месяца ЕЁ купить.
Яков Ильич Мягкий крепко стиснул зубы и взялся за тяжёлую, физическую работу для твёрдых мужчин. В основном он работал грузчиком, но ещё и в сталелитейном цехе умудрился подрабатывать... Кстати, в сталелитейном цехе ему выжгло глаз; но он ещё крепче сжал зубы и уже на следующий день, с дымящейся пиратской повязкой на пустой глазнице, продолжил трудиться.
...Через три месяца денежки были собраны и Мягкий отправился в Мебельный. Конечно, ему не повезло - в подворотне на него напали пьяные подонки, избили, деньги отобрали и убежали.
Мягкий быстро оклемался; вспомнил Аллочку, стиснул зубы и вновь взялся за работу для твердых мужчин...
По истечении следующих трёх месяцев Яков Мягкий выглядел как ком из напряженных до предела мускул и нервов. Дотронься до него - прям гранит, а не человек. Над ним посмеивались:
- Тебе фамилию пора менять! Какой там Мягкий? Твёрдый! Твержайший! Яков Твержайший, разве ж плохо?!
Однако Яков Ильич не улыбался; стальными буграми напрягались его желваки; и хрипел он:
- Алла!.. Алла!.. Алла!..
* * *
И вот свершилось! Постель куплена, принесена, установлена. Грузчики ушли, и Яков Ильич остался в привычном одиночестве.
Стальной грудой, острым углом склонился Мягкий над постелью, и прохрипел:
- Скоро Она должна прийти...
Затем ноги его с сухим треском подломились, и он рухнул в мягчайшее постельное море.
И вот тогда началось...
Перенапряженные мускулы и нервы разом расслабились, и Яков Ильич, некоторое время потикав вместо отсутствующих часов, заснул.
Проспал он ровно двадцать восемь часов и три минуты. Проснувшись, почувствовал приятнейшую истому, тепло, блаженство и расслабленность. Честно говоря, его уже совсем не интересовала Алла, и вообще - ничто в мире не интересовало гражданина Мягкого.
С трудом ворочая обмякшими губами, он тихонечко пролепетал:
- И зачем мне куда-то подниматься? Мир такой плохой, жестокий. В нём столько боли. Я уже нашёл свой рай. Он в этой постели. Посплю ещё пару часочков...
Он проспал двое суток, а когда проснулся... впрочем, и не проснулся, а так - слегка из сна выглянул, и даже век не раскрыл... Хотел сказать: "Хорошо то как" - но даже и на это не хватило у него сил. Вновь Яков Мягкий заснул.
Тело его преображалось. После шестимесячного рабского труда, оно жаждало успокоения. Мускулы больше не хотели быть мускулами, а кости - костями. Слишком многое они претерпели, и теперь хотели одного - спать.
И тело Мягкого становилось всё более мягким. Расплывались, разжижались черты. Вместо заострённости теперь преобладала мягкость. Итак, он расплылся по форме кровати, стал мягким, и податливым.
Яков Мягкий превратился в одеяло.
* * *
У Якова Мягкого был единственный родственник - троюродный брат Шафрон Проныра. Когда он узнал, что Яков пропал, так незамедлительно приехал к нему в гости; осмотрел его жилище и был очень разочарован, когда обнаружил, что единственная вещь, которую можно продать - это постель.
Правда, когда Проныра узнал, сколько эдакая постель стоит, он присвистнул, рассмеялся и долго потирал свои узкие, поросшие синим мхом ладошки. А когда он выяснил, что мягчайшее, розовое одеяло, которое исходило приятнейшим теплом, не входит в стандартный набор - Проныра смекнул, что с людей тёмных можно содрать втридорога.
И вот тогда Шафрон Проныра разразился затяжным басистом хохотом классического злодея.
Тёмный человек нашёлся, и этим тёмным человеком волей случая оказалась Алла Неблоха.
* * *
Кстати, с Аллочкой, после памятного визита к Якову Ильичу Мягкому, приключилась большая беда. Вернулась она к себе домой, и среди ночи была разбужена сильнейшим жжением на лице. Бросилась к зеркалу, да как завизжит! Всех соседей перебудила, дура! Оказывается, всё её лицо облепили разросшиеся, наполненные её кровушкой блохи. Живым ковриком шевелились и жалили, жалили. Она их срывала, а они снова на неё прыгали; она их давила, а они не давились.
Как была, в лифчике, в больницу побежала. Там её сморщенный старичок ветеринар осмотрел, побрызгал чем-то вонючим, и подохли все блохи, и осыпались. Посмотрела Аллочка Неблоха на себя в зеркало и лишилась чувств.
Стала она уродкой - вместо лица какая-то каша, а денег на пластическую операцию не было. Набросилась она на ветеринара, кулачками размахивает, кричит: "Что вы со своей химией натворили?! Верните мне моё личико!"
А ветеринар и объясняет ей терпеливо: не я сделал, а блохи. Вы изволили дешёвой косметикой пользоваться, вот на вас где-то две блохи скоканули и размножились в этой косметике. Так что на нас не пеняйте, а идите своей дорожкой..."
И пошла Алла.
Вспоминала Якова Мягкого, зубами скрежетала, клялась убить (это в то время, как он о ней грезил). Вот только беда - забыла, где он жил; и поэтому целыми днями, тёмной вуалью прикрывшись, по городу носилась, выискивала его (молоточек остренький в кулачке сжимала). Да не могла найти, потому что вкалывал Яков, на постель копил.
А у Аллы, кстати, тоже кровать была (старая, вонючая, скрипучая). Возненавидела Алла кровать и выбросила; поклялась купить самое дорогое и роскошное ложе, а тут как раз и подвернулся Шафрон Проныра.
Ну, он такую цену за постель с одеялом тёплым заломил, что пришлось Алле всю свою домашнюю мебель продавать. Но она продала и купила постель.
Разделась догола, одеялом розовым обернулась, и тут почувствовала эротическую истому. И так ей хорошо стало, что решила - никогда больше из этой постели не поднимусь.
А тут в дверь позвонили, да сами открыли, и оказалось - это людишки из той фирмы, что косметику дешёвую производили, к ней пожаловали. Они, мол, признают свою вину, - из-за них блохи Аллу Неблоху сожрали, и за это согласны эти людишки Аллочку до конца её дней кормить прямиком из дорогого ресторана. Завтрак, обед, ужин, что ещё нужно? Вина коллекционные? Пожалуйста!
Алла, крепко обнимая одеяло, простонала:
- Хорошо, только еду всегда прямо к постели несите. Я здесь навсегда... А-ах, хорошо как...
И осталась она в мягчайших объятиях Якова Мягкого - одеяла. И жила, не ведая с кем живёт, до самой старости. И умерла, сморщенной старушенцией, в объятиях любимого одеяла.