Афанасий Петрович уже несколько лет напряжённо и самозабвенно готовился к этому, быть может самому важному в его жизни дню.
Конечно, всего он не мог предусмотреть; всего он не мог знать, и часто только на чувства свои, а не на факты опирался, но всё же он неплохо подготовился. При том, что он немного зарабатывал, он, недоедая, и отказывая себе абсолютно во всех жизненных удовольствиях, кроме величайшего счастья тихо и смиренно Любить, смог скопить не только на хорошую одежду для Гильома де Кабестаня, но и на фотонную лодку, которая и поджидала их на одной из многих, совсем непримечательной пристани.
Конечно, лодка была далеко не последней модели, но всё же фотонный движок позволял ей развивать скорость до пятисот километров в час на гладкой водной поверхности, что было приемлемо для любительского уровня, но, если бы за ним погнался водный патруль - им едва ли удалось бы уйти.
Тем не менее, когда трое запыхавшихся, тяжело дышащих, но всё же умудрившихся уйти от собачьей погони, выбежали к причалу, лодка ждала их.
Быстро и бесшумно распахнулся прозрачный, защитивший нутро от ядовитых осадков куполок. Они уселись в мягкие сиденья. Афанасий Петрович приложил палец к зажиганию. Индификация прошла успешно. Бортовой компьютер промурлыкал ненужное приветствие. Афанасий Петрович сказал, куда плыть. Лодка отскочила от берега, стремительно стала набирать скорость.
- Последние новости не желаете ли? - осведомился бортовой компьютер.
- Да, пожалуй... - растерянно буркнул Афанасий Петрович.
Над приборной панелью включилась голографическая проекция. Конечно, главной новостью дня стало появление Вавилонской Башни. Об этом говорили на всех каналах. Предполагалось ввести чрезвычайное положение, но сама по себе ситуация была настолько необычной, что власти пребывали в растерянности, и просто окружили новорождённую и, вместе с тем древнюю громаду наземными и воздушными патрулями - также растерянными и испуганными, не ведающими, что им дальше делать и чего ждать. Кстати, до сих пор из башни не вышел ни один человек.
До полудня из глубин ещё доносилась трескотня выстрелов, но потом всё смолкло, и башня стояла безучастная и молчаливая, похожая на склеп, а город суетился у её подножья. Собирались запустить экспедицию внутрь, но до сих пор не нашлось подходящего оборудования...
Ну а также передавали, что виновник всего этого... нет - вовсе не Господь Бог, а Афанасий Петрович N, прежде живший в квартире такой то и такой то. Ведь именно к нему, преступнику, занимавшемуся незаконным клонированием отправилась группа захвата, и именно когда начался штурм, произошли эти необъяснимые изменения. Специалисты комментировали, что, по-видимому, Афанасий Петрович, обладает какими-то секретными технологиями, и что он, конечно же, чрезвычайно опасен, и неизвестно, что от него ещё можно ожидать. Никто не знал, внутри он башни, или выбрался. Не исключали, что и выбрался, и уже назначена была награда за его поимку; причём предлагалось ловить именно живым, для последующего изучения и выявления всех деталей. В награду была очень-очень кругленькая сумма. Конечно, показали и самого Афанасия Петровича. Бог весть, откуда они достали эту карточку: старую, грязную. На ней Афанасий Петрович был совсем молодым, но всё же его можно было узнать; и можно было принять за чрезвычайно измождённого Гильома де Кабестаня...
Лодка разогналась на полную, - несла их к цели. Афанасий Петрович про себя отметил, что хорошо всё-таки, что компьютер у этой лодки устарелый, не способный принимать сторонние умозаключения. Современная лодка уже давно поняла бы, кого везёт, сковала бы их, и отвезла, куда следует, надеясь на премию в виде улучшенного топлива, и плавания в южных морях...
Последующие полчаса показались невыносимо длинными. Городские окраины отошли, и теперь окружал их безграничный океан. От города возносилось неоновое сияние; на фоне небоскрёбов высилась Вавилонская башня. Звёзд по-прежнему не было.
Один раз из вод торпедой выскочила акула, и, взглянув безумными, никогда не знавшими любви глазами на Афанасия Петровича, скрылась в своём мрачном животном царствии, которое хоть и изменилось внешне, - по сути оставалось таким же, как и во времена динозавров...
И вот это долгое-долгое ожидание подступило-таки к концу; и робкой жемчужиной загорелось над горизонтом сияние того острова, на котором жила Мария, но отнюдь не того острова, который ждал их в конце пути.
Афанасий Петрович был романтиком, но он не умилялся жемчужным светом. Он знал: что - это дорогое освещение; он не умилялся дворцом, в котором жила Мария - всё это стоило больших денег. Вся эта роскошь сияла там, в то время, как иные люди, ничем не худшее тех, богатых людей, те беспризорники и просто зажатые жизнью люди, среди которых в зачаточном, обречённым на бесславное затухание состоянии, были и гениальные поэты, и композиторы и художники - те люди заживо гнили, от нехватки этих, бессмысленно прожигающихся на жемчужный свет денег. Афанасий Петрович понимал это, и он не разу даже не подумал, что эта роскошь может восхищать его Богиню. В его разумении, вполне естественным было бы то, что Мария должна была бы бежать от всего этого к простой, пусть и неприглядной внешне, но, полной искренних, добрых чувств и душевной ясности жизни.
Афанасий Петрович прекрасно знал ту Марию, которая жила в нём, которую он соткал своим чувственным и больным от нехватки человеческого тепла воображением. С настоящей Марией он почти не общался, да и тому прежнему непродолжительному общению минуло уже несколько лет. Поэтому он не мог знать настоящую Марию.
Его самого можно было бы сравнить с Дон-Кихотом. Но, к сожалению, этот Дон-Кихот слишком долго пробыл в аду, и ад коснулся его сердца. И он уже не был таким трогательным и девственным, как известный Дон-Кихот... Ему не хватало веры, и он пытался выхватить эту веру из фантома Марии...
* * *
Владельца нефтяной компании, супругой которого значилась Мария, звали Аскольдом. Просто Аскольдом. Когда-то у него было и отчество и фамилия, но он посчитал, что такой богатый человек, как он должен отличаться от иных людей не только роскошью внешней жизни, но и краткостью наименования. Он - просто Аскольд. Всем Аскольдам Аскольд. Если говорят "Аскольд", значит - это про него говорят. И в документах было записано "Аскольд".
Остров, на котором Аскольд возвёл свои стилизованные под античность хоромы, он назвал Аскольдией, и на всех компьютерных и печатных картах именно так этот остров и обозначался, Аскольдия.
Причём, если смотрящий на карту желал получить более подробную информацию об острове, то получал единственный, лаконичный ответ: "Частная собственность".
Для того, чтобы заполучить необходимые ему данные, Афанасию Петровичу пришлось ещё раз проявить навыки чуждого романтической его природе электронного мастерства - он взломал закрытую милицейскую базу данных.
Его вполне могли тогда вычислить, схватить, посадить; но не вычислили, не схватили, не посадили...
Итак, Аскольдия была закрытым островом. На берегу, и в парке дежурили охранники и свирепые псы. Многочисленные камеры передавали изображение на контрольный пункт, и любое нарушение частной собственности было бы немедленно пресечено.
Тем не менее, у Афанасия Петровича был план. Он выяснил, какая именно форма у кухонной прислуги (багровые костюмы с серебристыми блёстками), а также выяснил, что перед большими зваными вечерами, один из которых как раз намечался, некоторые из этих работяг приплывают с Большой Земли. У некоторых из них были свои катера, и учёт вновь прибывших вели небрежно, а то и вовсе не вели. Это и была единственная известная Афанасию Петровичу лазейка на Аскольдию.
Ещё прежде заготовил он соответствующие костюмы для себя и для Гильома, теперь достал их из-под откидного заднего сиденья. Один просторный костюм протянул Гильому, другой - нервно натягивал на себя. Пальцы его сильно дрожали, он никак не мог совладать с нервами. Но он не боялся охраны. Почему-то он был уверен, что его рискованный план удастся. Он волновался из-за предстоящей встречи с Марией. Он не видел её уже несколько лет.
Он говорил Гильому:
- Нам поручат вынести подносы в зал, где будут пировать. Подойди к главному столу. К Марии... Поставь поднос. Отойди на несколько шагов и начинай декламировать стихи...
- Да, батюшка. В моей памяти - множество стихов и даже поэм. Среди них произведения классических поэтов, а также и мои собственные творения... Но, родитель, я чувствую склонность к поэзии, но я же ещё ничего не написал. У меня просто не было времени! Откуда же эти стихи?
- Эти стихи написал я...
- Так как же я могу говорить, что - это мои стихи, тогда как они ваши? Значит, мне придётся обманывать?
- Нет. Ты ведь часть меня. Причём лучшая часть. А раз ты - это я; значит и стихи написал ты. Пожалуйста, не спорь. У меня итак голова раскалывается.
Афанасий Петрович отвернулся от Гильома, и начал отдавать бортовому компьютеру распоряженья, куда плыть.
И они завернули от главной пристани, которая отчётливо была выделена яркими светочами, и возле которой уже покачивались на воде роскошнейшие катера пребывших на вечеринку гостей. Помимо того, некоторые пребывали и по воздуху, на аэромобилях, или на "тарелках", которые были последним писком моды - стилизацией под так и ненайденные корабли мифических пришельцев. И уже несколько раз над катером, в котором плыли наши герои, проносились такие аппараты. Оттуда слышалась громкая музыка, смех - там уже праздновали что-то, веселились, спешили жить.
Но прочь-прочь от главной, хорошо охраняемой пристани; вдоль холмистого берега, который покрывали роскошные, хорошо охраняемые сады.
А вот и неприметная бухточка, расположение которой Афанасий Петрович выясни из секретной компьютерной базы.
Поплыли по каналу, стены и дно которого были выложены изгибающимися мраморными плитами; причём имелась и подсветка жемчужного цвета. Над водой изящно выгибались мосты, с которых свешивались благоуханные южные растения; и среди этих растений возвышались горилообразные охранники, вооружённые автоматами, пистолетами и даже гранатами. По берегу прохаживались массивные, клыкастые псы. Однако ж и охранники и псы смотрели лениво. Один из охранников зевнул и сплюнул в прозрачную воду гавайскую сигару. Крикнул Афанасию Петровичу:
- Эй, чего сегодня на ужин?!
Афанасий Петрович, кажется, был слишком рассеян, и поэтому не обратил на вопрос охранника никакого внимания.
- Эй, что сегодня подают?! - рявкнул ему в спину охранник.
Афанасий Петрович обернулся, растерянно улыбнулся.
Охранник вскинул на него дуло автомата. Афанасий Петрович отпрянул, едва не упал в воду. Охранник расхохотался. Он шутил, он даже и не подумал, что возможна какая-то диверсия...
Ну, вот, наконец, и пристань для прислуги; там уже стояло значительное число простеньких катерков. Поэтому пришвартовались не к пристани, а к катерку, который стоял с краю.
Рената осталась на палубе, Афанасий Петрович и Гильом, перепрыгивая с борта на борт, устремились к пристани.
Там их поджидали ещё несколько недружелюбных охранников и овчарок.
- Опаздываете! - насупился один из охранников.
- Извините. - ответил Афанасий Петрович.
- Имена, должности, блок. - потребовал охранник.
- Извините? - переспросил Афанасий Петрович.
- Имена, должности, блок в котором работаете. - повторил охранник. - Я занесу вас в протокол, и из вашей зарплаты будет вычтена сумма за это опоздание.
- Василий Фет. - сказал Афанасий Петрович, и кивнул на Гильома. - А это - мой сын: Юрий Фет.
- Чего? - насторожился охранник.
Афанасий Петрович повторил вымышленные имена.
- Чего-то я вас не помню... - охранник сощурился, внимательно их разглядывал. - А ну-ка - предъявите документы.
Афанасий Петрович старался, чтобы пальцы у него не дрожали, однако ж они всё-таки дрожали, и он с трудом достал качественно поделанный документ.
Охранник начал внимательно изучать документ, и тут же рявкнул на Гильома.
- А ты чего стоишь, остолоп?! Где твоя бумажка?!.. Ну, доставай-доставай.
Тут Афанасий Петрович вспомнил, что забыл проинструктировать Гильома, в каком из многочисленных карманов его нелепого костюма лежит необходимый документ. И на лбу Афанасия Петровича выступили капли пота. Зато Гильом держался молодцом: нисколько не выдавая своего волнения, он начал методично и быстро обшаривать карманы. Наконец, нашёл, то, что требовалось, и протянул документ охраннику.
- В каком блоке работаете?
Афанасий Петрович не знал, что кухня делится на какие-то блоки. Не знал, как эти блоки называются. Но надо было что-то отвечать, и он молвил то первое, что пришло ему в голову:
- В основном...
- А-а-а, в осно-овно-о-ом! - протянул молодой, улыбчивый охранник, который потягивал сигарку, и испускал зелёный дым. - То-о-огда понятно. Там народу - ВО! - он выразительно провёл указательным пальцем у горла, и тупо рассмеялся. - Пусть топают.
Но главный охранник не унимался:
- Нет. Надо проверить. Чего-то они какие-то подозрительные... - и он нажал кнопку вызова на своей рации.
Крупная капля пота быстро скатилась по лицу Афанасия Петровича...
В это мгновенье над их головами яркими цветами расцвёл салют.
- О-о-о! Начинается! - восхищённо взвизгнул молодой охранник и рассмеялся.
Овчарки тоже завизжали, но от страха.
- Ладно. Проходите. - суровый охранник всунул документы в руки Афанасия Петровича.
Афанасий Петрович ещё не понимал, что происходит. Тогда охранник грязно выругался, и подтолкнул Афанасия Петровича, а заодно и Гильома в спину.
Так им удалось проникнуть внутрь дворца Аскольда. Вообще-то, несмотря на все приготовления, у них практически не было шансов. Тем не менее, им повезло, как везёт пьяным. Хотя Афанасий Петрович ничего не пил, всё же он действительно был пьян, - его пьянила любовь.
* * *
Огромная кухня, в которой готовились кушанья для гостей, несмотря на обилие запахов и форм, ничем не запомнилась. Множество поваров мельтешили там; валил пар, доносились крики, что-то варилось, жарилось, шипело; голоса, запахи - всё перемешивалось. В общем, - это был ад.
Но именно благодаря кутерьме, которая возникла потому, что повара не успевали приготовить всё к положенному сроку, никто ни на Афанасия Петровича, ни на Гильома де Кабестаня никакого внимания не обратил.
Они прошли в ту часть кухни, где на изящных подносах уже благоухали приготовленные кушанья. И тут события ускорились.
Появился главный повар с оттопыренным брюхом и розовыми колышущимися щеками. Глаза у этого повара слезились. Он только мельком взглянул на Афанасия Петровича и Гильма, и тут же заверещал тонким голосом:
- Ну, что встали?! Подносы взяли - и в зал!
И тут же рядом появились ещё люди, одетые точно также, как и Афанасий Петрович и Гильом. Эти люди поспешно начали хватать подносы и, проявляя чудеса ловкости, извиваясь вокруг друг друга и не сталкиваясь, устремились к выходу.
- Так... - Афанасий Петрович сильно побледнел, зашептал. - Вроде бы взрослый мужчина, а волнуюсь как мальчишка. Неужели, увижу её сейчас?
- Ну, а я совсем не волнуюсь. - молвил Гильом.
- Понятно. Ведь ты - это улучшенная копия меня.
Пузатый повар надвинулся на них, крикнул:
- Ну, а вы чего встали?!.. Увольнения захотели...
Повторять не потребовалось.
Афанасий Петрович схватил поднос. Вслед за ним тоже самое сделал и Гильом.
Они поднялись по широкой, мраморной лестнице, и оказались в огромной зале, где всё сверкало хрусталём, золотом, серебром, изумрудами и брильянтами. Там было несколько длинных столов, за которыми восседало превеликое множество богатых людей.
Оказывается, это была вторая или даже третья порция. Эти, по большей части толстые господа, и ещё более толстые дамы были уже пьяны, уже чем-то хрустели, что-то пережёвывали. Все они деловито и сосредоточенно переговаривались и улыбались, но всё это было неискренним. На самом же деле в глазах их читалась усталость.
Можно было бы долго описывать туалеты дам; можно было бы описать каждого из господ, потому что каждый отличался каким-нибудь особым уродством, но не станем этого делать, потому что ни Афанасий Петрович ни Гильом ничего этого не заметили, и той примитивной псевдомузыки, которая пьяно металась в воздухе не услышали они.
Но сразу же устремились они к главному столу. Во главе этого стола сидел Аскольд, а рядом с ним - Мария. Что касается Аскольда, то это был ухоженный, розоватый мужчина; с короткой лакированной стрижкой. Причём густые его волосы имели желтоватый оттенок. Он был в костюме малинового оттенка, аккуратный галстук золотистого цвета стискивал его горло. Он громко разговаривал со своим партёром, часто пронзительно, неискренне смеялся.
Афанасий Петрович и Гильом сразу узнали Марию, но всё же она изменилась. Она сильно подурнела. Бледная кожа, синяки под глазами. Пальцы тощие, нервные, мнущие изящную дамскую сигарку. Взгляд - затравленный, плачущий, усталый. Она была несчастна, она даже не скрывала этого, она ни с кем не разговаривала; и с видимым отвращением ковыряла длинной вилкой в широкой тарелке доверху заполненной красной икрой.
Афанасий Петрович не дошёл до неё шагов десяти. Он вцепился в свой поднос, а спиной вжался в обёрнутую багровой парчой античную колонну.
А вот Гильом подошёл вплотную. И, хотя господам уже было поставлено кушанье, свой поднос он опустил напротив Марии.
Мария даже не взглянула на Гильома, зато стоявший поблизости громадный охранник зашипел:
- Ты чего?!..
Гильом отступил на два шага, прокашлялся и громко заявил:
- Я бы хотел прочитать свои стихи.
Теперь уже все сидевшие за столом внимательно на него глядели. Также и Мария подняла взор, и смотрела на него с большим интересом. И Гильом смотрел только на неё.
Охранник шагнул к Гильому, схватил его за запястье, и, сжав так, что хрустнула кость, зашипел на ухо:
- А ну - пошли...
- Я бы хотел прочесть стихи. - спокойным, ясным голосом повторил Гильом, и по прежнему смотрел на Марию.
А потом он улыбнулся этой несчастной женщине. И она улыбнулась ему в ответ, хотя уже и не помнила, когда в последний раз улыбалась. Гораздо чаще она плакала.
Аскольд также был заинтересован. Несмотря на все искусственные развлеченья, жизнь его проходила чрезвычайно однообразно, а тут какой-то безумец... И он хлопнул своими ухоженными, надушенными ладошками, приподнялся, и, улыбаясь Гильому, сказал:
- Похоже, у нас на кухне вырос новый гениальный поэт. Не так ли?.. Ну, что же, милости просим, милости просим. С большим удовольствием послушаем ваши стихи... Не хотите ли шампанского для смелости...
И он протянул Гильому стилизованный под средневековье большой потир из чистого золота, да с изумрудами.
- Нет. Спасибо. - по-прежнему глядя на Марию, ответил Гильом. - Я и без этого чувствую себя очень хорошо.
Он ещё шире ей улыбнулся, и она, забыв вдруг обо всём, и, почувствовав себя вновь молодой и невинной, расцвела в широкой, приветливой улыбке.
И тогда Гильом начал читать стихи, которые жили в его атомном сердце, и которые сочинил в бессонные ночи Афанасий Петрович.
В этих стихах ни разу не называлась Мария, но всё же в них славилась её красота; красота погибшей природы, красота космоса, и Любви; в этих стихах жила надежда на возрожденье, и в то же время - это были очень печальные стихи. Каждая строка была отточена, но, в то же время - в каждой жило искреннее чувство.
И Мария понимала, что стихи обращены к ней, и она, не замечая того, плакала от счастья...
Гильом прочёл несколько стихотворений. Сидевшие поблизости громко ему захлопали. Кто-то закричал:
- Браво! Браво!
А другой нахмурился:
- А не тот ли этот злодей, из-за которого появилась Вавилонская Башня?
Тут Афанасий Петрович отпрянул за колонну. Все глазели на Гильома, и поэтому этого манёвра никто не заметил.
- Нет. Это не я. - спокойно ответил Гильом.
- Действительно - не тот. - вступился Аскольд. - Тот уже почти старик. А этот. Вы взгляните: молодой, красавчик...
Тем временем Гильом скинул с себя поварскую одёжку и оказался в том роскошным костюме, который приобрёл для него Афанасий Петрович. Только пиджака в этом костюме не хватало - ведь пиджак Гильом отдал какому-то нищему.
И вновь все, кроме сияющей Марии, громко захлопали.
- Браво! Браво! - кричали они.
Гильом продолжил чтение стихов. Так продолжалось около получаса. Ни разу он не сбился, ни разу никто не зевнул. Стихи были действительно замечательными. Для многих - это было самое искреннее и красивое представление из виденных в жизни.
Наконец, по прошествии получаса, он остановился. Хотя он знал ещё превеликое множество стихов, сочинённых Афанасием Петровичем, что-то подсказывало ему, что сейчас пора закругляться.
И вновь громкие аплодисменты, крики: "Браво!". Несколько пьяных господ бросились к нему с бутылками и распростёртыми объятьями; их массивные супруги также поспешили к Гильому. А он поклонился Марии, которая только приподнялась, и смотрела на него с неземной нежностью.
И вот рядом с Гильомом оказался сам Аскольд, он сжал его плёчо, и сказал:
- Что же: приглашаю в наше весьма закрытое общество. Друг мой, меня совершенно не интересует твоё положение в обществе, сколь ты богат и прочее. У тебя, может быть, вообще ни гроша за душой нет, а мне всё равно. Отныне, ты - мой друг, и званный гость на всех моих вечеринках. Ты - будешь украшением этих посиделок. Я подарю тебе, всё что желаешь... Чего желаешь, всё твоё...
Гильом молча глядел на Марию. У той появился на щеках румянец...
Прошло ещё полчаса бессмысленных разговоров. Пьяные хлопали Аскольда по плечам; тупо шутили, хохотали; несколько дамочек лезли к нему целоваться, и одна даже умудрилась впиться ему в губы. Гильому было очень неприятно: ему показалось, что его поцеловала улитка. Духи не могли скрыть запаха пота и вожделенья...
Наконец, ему удалось пробиться к Марии, которая стояла в стороне, у окна, за которым вздыхал парк. И Гильом сказал ей то, чему учил его Афанасий Петрович:
- Через полчаса, возле Лунной беседки...
Мария едва заметно кивнула.
* * *
Прошло не полчаса, но лишь пятнадцать минут.
Вот Лунная Беседка. Изящные серебристые колонны образовывали круг, в центре которого стоял стол; а на столе, в вазе благоухали алые, белые и чёрные розы. Купол беседки представлял собой оптическое устройство, и, глядя на него, можно было видеть увеличенное, как в мощном телескопе звёздное небо. Когда Мария, поднявшись по лесенке, вошла в беседку, там, на фоне созвездий, стремительно пронеслась падающая звезда.
Гильом, уже ждал Марию. Он стоял, держа в руках тюльпаны, и эти тюльпаны он протянул вошедшей.
Гильом знал, что за каждым их движеньем следит, каждое слово ловит Афанасий Петрович, который укрылся поблизости, в кустах сирени...
Мария приняла букет, понюхала, потом вдруг улыбнулась; но уголки её губ задрожали, также и пальцы задрожали, она отбросила букет и стала расстёгивать своё платье, страстно шепча:
- Хочешь меня?.. Хочешь?..
- Нет, что ты... - Гильом перехватил её руку, прижал к своей груди.
Мария резко вырвалась. Глаза её сверкали:
- Не хочешь?.. Как же не хочешь... Всем вам это надо... Красавчики, подхалимы! Если не это тебе нужно, то что?!.. Лжёшь-лжёшь... - она пронзительно и зло рассмеялась, усталые её глаза слезились.
- Что с тобой, Мария? - жалостливо спросил Гильом.
- Ничего. Мне просто надо успокоиться. - она вновь нервно рассмеялась, а затем крепко обвила шею Гильома, и спросила. - Ну, так и чем же мы будем заниматься, красавчик?.. Ты не готов сейчас?.. Может, назначишь мне свидание в другой раз?
- Нет. Мария. Подожди. Не прижимайся ко мне так. Так не должно быть. Ты не понимаешь... я хочу увезти тебя отсюда...
- Увезти?.. - она провела язычком по его подбородку, и слегка прикусила его верхнюю губу. - Увезти? - она чмокнула его в нос. - Увезти? - она, приподнявшись на мысках, облобызала его лоб. - Увезти? - она поцеловала кончик его уха. - Увезти? - она покрыла поцелуями его шею...
А затем она чуть отпрянула, и вновь пронзительно, безумно рассмеялась:
- Ну, что же: давай увози. Быть может, нас убьют! Это было бы здорово!
И в глазах её читалось безумие. Мария явно была не в себе.
Гильом с болью в голосе выговаривал:
- Мария, ты не понимаешь. Всё совсем не так, как должно было бы быть... Сейчас я объясню...
- Нет, не надо ничего объяснять! - взвизгнула и топнула ножкой Мария. - Давай, увози меня!
- Но...
- Увози! Давай! Увози! Мы полетим или поплывём, или по подземному ходу, как кроты... Хи-хи!
- Поплывём...
- А-а, значит на пристань! Ну, побежали! - она ещё раз чмокнула его в щёку, и, держа за руку, первой устремилась по дорожке к главной пристани.
- Нет. Не туда. - остановил её.
- Тогда куда же? А? Мой милый затейничек... - она вновь и вновь целовала его.
- На пристань для прислуги.
- Ох! Как романтично! Ну, давай я тебя ещё раз в ушко поцелую, а теперь - в носик. Вот хорошо! А теперь - побежали... Так-так... Ух - давно так не бегала. А пока мы бежим, рассказывай мне свои стихи.
Гильом на бегу продолжил рассказывать стихи, сочинённые Афанасием Петровичем. Мария кивала, вновь и вновь заходилась пронзительным смехом. Она сжимала ладонь Гильома, и он заметил, что она то становится холодной, то в жар её бросает.
Ну а Афанасий Петрович поспешал за ними: он продирался в кустах...
Но вот, наконец, и пристань.
Там стоял усатый бородатый охранник, стучал по своим стилизованным под старину механическим часам, и сосредоточенно и самозабвенно ругался, также он и зевал. Когда он увидел бегущих, то вытянулся, уставился на Марию.
- Госпожа?
- А?! Чего?! - зло сверкнула на него глазами Мария.
- Вы куда?
- А тебе какое дело?!
- Вы хотите поплавать?
- А тебе что?! Ты что - тюремщик?! Это что - тюрьма?! Хочу плавать, и поплыву сейчас...
Гильом чувствовал, что рука Марии трясётся, словно в лихорадке.
- Да нет. Ничего. - испугавшись, что может потерять работу, вымолвил охранник. - Можете проходить.
Через минуту они оказались на борту катера, ещё через минуту к ним присоединился Афанасий Петрович. Он только мельком взглянул на Марию, и тут же, бледный, испуганный, склонился над приборами. Дрожащим голосом возвестил:
- Сейчас отплываем.
- Нет, не отплываем! - пронзительно взвизгнула Мария.
- Что? - не глядя на неё, прошептал Афанасий Петрович.
- Не отплываем. Нет! - Мария заплакала.
Она уже некоторое время водила ладонью по многочисленным кармашкам своего платья. И вот теперь, проверив последний кармашек, она разрыдалась.
- Я забыла! Мне так плохо! - её трясло, изо рта потекла слюна.
Она провела пальцами по своей обнажённой правой руке, и тут ухватила, повела вверх свою нежную, белую кожу. И оказалось, что вовсе это и не кожа, а синтетическое покрытие, стилизованное под кожу. А под покрытием была настоящая кожа. И возле сгиба локтя вся кожа была покрыта маленькими, отвратительно смотрящимися красными пятнышками. И особенно жутко выглядела вена. Эта вена выделялась из плоти, и вся была изодрана, расковыряна, и если бы не специальный биоклей - давно бы испустила из себя всю кровь.
- Наркотики. - тихо сказал Гильом.
- Господи, Мария... - Афанасий Петрович сжался, словно от сильного удара, по щекам его катились слёзы.
- Я забыла! Забыла! Я дура такая! - визжала Мария. - У меня в сумочке! Там, возле Аскольда... Я должна вернуться!
- Сейчас не время. - уговаривал её Афанасий Петрович. - Если мы вернёмся, нас непременно схватят. Каждое мгновенье на счету...
- Я не могу! Я должна вернуться! - визжала, вырывалась из рук Гильома Мария.
Её вполне могли услышать на пристани.
- Теперь ты начнёшь новую жизнь, и наркотики тебе больше не понадобятся. - пытался уговорить её Гильом.
- Ты не понимаешь? Не э-эээ... Не понимаешь?! Не?! А-а! - Марию трясло всё сильнее, слюна брызгала с побеливших губ. - Мой наркотик "голубое небо". Если не приму его во время так - всё! Кровь свернётся! Ясно?!.. Необходима каждодневная доза, в определённое время. Но сегодня я слишком разволновалась, и время пришло раньше... Это... это от любви!
И вслед за этим периодом более-менее связанной речи, последовали бессвязные восклицанья, и беспорядочные рывки из стороны в сторону. Ясно было одно: Марии действительно очень плохо, и она действительно может умереть.
И тогда Гильом сказал:
- Что же: в таком случае, я вернусь. И заберу эту сумочку...
- Даже не думай. - Афанасий Петрович сильно сжал его руку. Тебя непременно схватят.
- Не схватят. Не волнуйтесь. - попытался успокоить его Гильом, хотя сам такой уверенности не испытывал.
А Мария обхватила руками голову, упала на колени, и запричитала жалобно и скуляще:
- Дайте мне!.. Пожалуйста... - она ударилась лбом о твёрдое пластиковое покрытие, и ещё раз ударилась.
Это уже никуда не годилось. Взгляд Афанасия Петровича метался из стороны в сторону, - он не знал, что делать. Он был готов к чему угодно, но только не к такому повороту.
И Рената, которая всё это время просидела, сжавшись комочком в углу, теперь всхлипывала, - девочке было страшно.
- Видите. Здесь ничего не поделаешь. Придётся доставать этот наркотик!
С этим восклицаньем, Гильом, перепрыгивая с палубы на палубу, вновь устремился к причалу.
А на причале тот охранник, который до этого возился с часами, задремал. Он прислонился спиной к фонарю, опустился задом на землю, а руками сжимал автомат, и раскачивал его из стороны в сторону.
Гильом проскочил мимо него. И дальше - со скоростью хорошего спринтера пронёсся по длинной аллее, ко дворцу Аскольда, который по прежнему сиял и изливался в ночь музыкой.
Тем временем, в наблюдательном пункте охраны воцарилось некоторое замешательство. Дело в том, что эти люди посредством камер, видели, как Мария бежала с неким человеком к пристани для прислуги. Даже, как она в катер садились - видели. Уже давно бы подняли тревогу, но ведь Мария действовала по собственной воле. Возможно - это всего лишь очередная причуда их госпожи, но ведь возможен и заговор.
В общем, прежде чем предпринимать что-либо, решили посовещаться с Аскольдом. И получилось так, что наблюдатель и Гильом вошли в залу одновременно.
Гильом совсем не запыхался. Быстрым, уверенным шагом устремился он к главному столу. Пьяный Аскольд уже сидел на своём месте, громко с кем-то переговаривался, громко хохотал.
Гильом подошёл, взял сумочку Марии, которая действительно лежала на её бархатном кресле. И тогда Аскольд заметил его. Он пьяно улыбнулся, и сказал:
- О-о, друг мой, вернулся?! Рад тебя видеть! Ну, давай-ка расскажи свои стихи... Такие замечательные стихи... Жаль, что моя супруга отсутствует. Она бы оценила их по достоинству... Ну, где же она, право? А? Никто не видел Марию? А?
Подошёдший наблюдатель уже некоторое время стоял за спиной Аскольда, и вот теперь прокашлялся, и доложил:
- Дело в том, что мы её видели.
- Ну, и где же она?
- Она побежала к пристани для прислуги...
- Что?! - глаза Аскольда изумлённо расширились, он стал подниматься, но от избытка выпитого покачнулся, ухватился за край стола.
- Да. Именно так. Причём, вот с этим господином...
Наблюдатель кивнул на Гильома, который успел отступить на несколько шагов.
Аскольд резко обернулся к Гильому, воскликнул:
- Друг мой, я не понимаю! Объясни!.. Я готов для тебя на многое, но бегать с моей женой по всяким э-э-м... трущобам... Я этого тебе не разрешаю!.. Где она?!
Гильому следовала бы сказать что-нибудь вроде: "Она сидит в саду, отдыхает, и просила, чтобы я принёс её сумочку" - и тогда это пьяное сборище, быть может, выпустило бы его. Но, так как Гильому непривычно было врать, он просто не мог ничего придумать. Он просто пожал плечами, пробормотал невразумительное и неуместное: "Извините..." - после чего продолжил отступать к выходу.
Аскольд посуровел, крикнул:
- Ну, нет! Если ты сейчас же не скажешь, где моя любимая Мариечка, я с тебя шкуру спущу! И не посмотрю, что ты какой-то стихотворец...
И тут прежде стоявшие у стен, и казавшиеся безучастными охранники пришли в движенье - бросились к Гильому.
Он, крепко сжимая в руках заветную сумочку, запрыгнул на стол. С этого стола, легко перепрыгнул на соседний, до которого было по меньшей мере пять метров.
Охранник бросился ему наперерез, но Гильом извернулся - проскочил буквально в сантиметре от объятий здоровяка. Теперь он стоял на крайнем столе, и в следующем прыжке должен был выбить стекло - выпрыгнуть в парк.
Однако, в то мгновенье, когда он уже оттолкнулся ногами он стола, пронзительная, жгучая боль впилась в его плечо, огненными жалами погрузилась в плоть.
Синяя электрическая дуга протягивалась от оружия охранника почти через всю залу, и раскалёнными волнами растекалась по его спине, охватывало всё тело. Иной человек сразу бы потерял сознание, но Гильом был слишком силён. Он выбил-таки окно, и, пролетев десять метров, рухнул на мостовую.
Всё его тело трясло. Казалось, что его конечности раскалили в печи... Всё же ему удалось подняться. Опадая на вывихнутую правую ногу, он побежал по аллее, в конце которой ждал его катер.
За спиной кричали. Инстинктивно, не оборачиваясь, отпрянул, и тут же синяя дуга зашипела там, где он был за мгновенье до этого.
Но навстречу бежали ещё несколько охранников. Он искал выход. Тут сбоку бросился ещё кто-то огромный.
Его повалили, несколько раз сильно ударили кованными, армейскими ботинками. Приставили к подбородку разрядную дубинку. Голову его тряхнуло, он сильно ударился затылком об камень. Однако и теперь не потерял сознания, только кровь хлынула из носа.
Уже подоспел Аскольд, который сейчас, сам того не ожидая, испытывал сильнейшую ревность. Он даже не представлял, что может так волноваться из-за Марии, которая, казалось бы, давно ему надоела. Та самая Мария, которая губила свою жизнь наркотиками, и на которую всё равно было плевать. А тут - такая ревность.
Аскольд подскочил, и ещё раз ударил Гильома ногой:
- А ну, говори, где она?! Куда ты её дел!.. Говори сейчас же или я тебя...
Аскольд сжал кулаки с такой силой, что затрещали кости.
* * *
Афанасий Петрович склонился над Марией, которая лежала на дне катера, выгибалась и хрипела. Изо рта её исходила пена с красноватым, кровавым оттенком. Он плакал, он звал её:
- Мария, Мария... Что же они сделали с тобой?.. Ну, ничего-ничего. Теперь мы будем жить совсем иной, счастливой жизнью.
Подошла Рената. Два глаза девочки были прикрыты, око во лбу сияло. Она молвила:
- Гильома схватили.
- Что? - не оборачиваясь, переспросил Афанасий Петрович.
- Я вижу. Его повалили на дорогу. Его бьют...
Афанасий Петрович обернулся:
- Как ты можешь видеть?
- Я вижу. - повторила девочка.
- Но что же... Как же... - руки Афанасия Петровича дрожали, он выглядел так, как, должно быть, выглядит самый несчастный человек на земле.
- Я могу вам помочь. Я могу воплотить то, что видит эта женщина... - Рената кивнула на Марию.
- Нет! Я же говорил - никогда больше...
- Плохо тогда наше дело...
Прошло несколько напряжённых мгновений, в парке громко закричали, послышался топот бегущих.
- Ведь это за нами! - воскликнул Афанасий Петрович, и схватил Марию за запястье.