Ольга жила на первом этаже; Константин - на шестнадцатом, но жили они в одном подъезде. Ольга училась в институте; Константин был свободным художником: он писал статьи для газет журналов, и рисовал для этих же изданий картины.
По утрам Константин выходил на лестничную площадку, стоял у окна, не курил, провожал взглядом маленькую Олину фигурку, которая отправлялась к себе в институт.
А возвращалась она уже поздно вечером, но и тогда её Константин встречал. Только взглядом своим с шестнадцатого этажа встречал. Но не спускался к ней, и не заговаривал, потому что раз уже признавался в своём чувстве, и был отвергнут. Но он любил её той чистой и светлой любовью, которая делает жизнь более яркой, и которую чувствует не только тот, кто любит, но и кого любят. Константин искренне, всей силой своей души желал Оле счастье, и она действительно была счастлива...
Ну, или почти счастлива. Не встретила ещё свою вторую половинку, однако ж, по молодости своей свято верила, что обязательно ещё встретит...
* * *
Однажды зимним утром, когда алая Олина фигурка (такого цвета была её шубка), постепенно уменьшалась в направлении метро, Константин увидел со своего шестнадцатого этажа и другую фигуру. Была она вся в чёрном, и вошла прямиком в их подъезд.
- Ну, это точно не ко мне... - зачем-то произнёс Константин.
Он всё стоял, смотрел на дома, на прилегающий к их дому парк, и на серый купол неба. И всё ему казалось дивно совершенным. Ведь недавно он видел Олю, и это было счастьем. Константин знал, что целый день будет плодотворно и вдохновлёно работать, и что Оле будет хорошо...
Створки лифта за его спиной раскрылись, и раздался чрезвычайно мелодичный женский голос:
- Здравствуйте. А я к вам.
Константин обернулся, и увидел женщину средних лет, красоты необычайной, в чёрной шубе, и в чёрной шляпе, которая только подчёркивала точёную, белоснежную прелесть её лица. Её огромные очи источали тьму. Она широко улыбнулась своими чувственными, алыми губами.
Константин пролепетал:
- Ко мне?
- Ну, да. К вам. Я теперь у вас жить буду, - милым своим голоском ответила женщина.
- Что, п-прямо у меня? - заплетающимся языком прошептал Константин.
- Ах, да нет же. Не совсем у вас, а в соседней квартире! - звонко рассмеялась женщина, но очи её по-прежнему источали тьму.
Затем она осведомилась:
- Ведь прежние квартиранты съехали, не так ли?
- Д-да, - пролепетал, всё ещё созерцая её необычайную красоту Константин.
Он, кстати, вовсе и не помнил, чтобы кто-нибудь из его соседей съезжал. Но это в те мгновенья представлялось несущественным.
Женщина произнесла скорее утвердительно, чем вопросительно:
- Вас ведь, кстати, Константином зовут?
Изумлённый художник безмолвно кивнул, а глаза его округлились. Женщина вновь рассмеялась, и вымолвила:
- Ах, вы так милы!.. Но, я на вас не претендую! Поверьте. При всех моих силах, мне не удастся отбить вас у вашей истинной любви. У Ольги!
- Как вы и это знаете?! - воскликнул Константин.
Он порывисто шагнул навстречу незнакомке, и остановился в шаге от неё, сощурившись, пристально изучая её прелестное, страстное лицо.
- Я всё знаю. Я - колдунья, - уже спокойно произнесла она. - И, Константин, я могла бы тебе... Ведь мы можем уже на "ты"?
- Д-да, - неуверенно произнёс Константин.
- Ну, так, вот. Я могла бы сделать тебя счастливым в любви к Ольге.
- Но я и так счастлив, - пробормотал художник.
- Ты просто не знаешь, что такое настоящая любовь.
- Ольга уже вдохновляет меня!
- Ты сам себя вдохновляешь. Сам себя обманываешь. А если бы Ольга была рядом, если бы действительно любила тебя, так ты вдохновлялся бы в тысячу раз больше. Хочешь этого?
И эта неожиданная перспектива показалась Константину настолько прекрасной, что глаза его засияли, он кивнул, и произнёс громко:
- Да!!
- Ну, я и не сомневалась, - улыбнулась женщина. - Все вы тешите себя малым, а как большее приоткрывается, так за него цепляетесь... Н-да... Ну, так есть у тебя что-нибудь от Ольги?
- Есть, - живо кивнул Константин. - Я ещё давно, ещё, когда мы общались, выпросил у неё листик. Он такого синего цвета, и на нём - кусочек из её дневника. Описание того, как она в такой же вот морозный зимний день проснулась, и к институту пошла. Там есть следующие замечательные слова...
- Не важно! - весьма уже резко, чувствуя свою власть над Константином, перебила его колдунья, - принеси этот лист ко мне в квартиру, через полчаса.
- Но...
- Что "но"? Ведь я же должна распаковаться.
- Угу...
* * *
Прошло полчаса.
Прижимая одной рукой к груди бесценный синий листочек с кусочком Олиного дневника, Константин другой рукой постучал в дверь соседней квартиры. Дверь тихонько скрипнула, приоткрылась, но в затенённом коридоре никого не было.
- Эй, есть здесь кто-нибудь? - позвал Константин.
Опять-таки никакого ответа. Тогда он пошёл по коридору. Несмотря на то, что двигался он осторожно, всё-таки не заметил оставшийся ещё, по-видимому, от прежних владельцев этой квартиры мяч, и буквально ввалился в комнату, где был встречен смехом колдуньи.
Она, восхитительная в своём длинном чёрном платье, с длинными вороными прядями распущенных волос, стояла рядом с котлом.
Это был метровой высоты чугунный котёл, который стоял посреди комнаты, а вырывались из-под него языки синего пламени. В котле что-то булькало, вздымались из него облачка алого пара, и складывались под потолком в фигуру чешуйчатого дракона, который постепенно разрастался и выглядел очень гневно.
Перехватив изумлённый взгляд Константина, колдунья хмыкнула, а затем выговорила:
- Ну, так давай же листок.
Художник протянул ей синий листочек. А она буквально выхватила его, и быстро бросила в котёл.
Клокотанье в котле усилилось. Дым сложился в визжащий вихрь, который ударил в сердце алого дракона, и дракон ожил, взмахнул крыльями, и прямо через стекло вылетел на улицу.
Тот день прошёл ужасно. Константин не мог заниматься творчеством. Он думал об Ольге, он волновался за неё, он раскаивался в том, что связался с колдуньей. Он стоял на площадке своего шестнадцатого этажа, смотрел вниз - ждал, когда же появится Ольга.
Уже потемнело. Зажглись электрическим жемчугом живые горы ближних домов. Вдали, за чёрно-белой, мистической громадой парка чудесным сиянием пульсировали мельчайшие крапинки далёких домов. Словно Млечный путь пролегал там. Но ничего этого не замечал Константин. Он Ольгу ждал. А она так и не появилась.
На следующий день, после бессонной, проведённой в волнении ночи, он таки увидел её со своего наблюдательного поста. И, чтобы убедиться, что это действительно она, спустился во двор. Причём спустился в чём был: в домашней замусоленной рубашке, в поношенный спортивных брюках, и в тапочках.
Да - это была она.
Оля сидела на лавочке посреди дворика за гаражами. Смотрела на украшенную снегом берёзку, но не замечала её красоты. Пустым и невыразительным был Олин взгляд, а из уголка рта медленно стекала слюна.
И тогда Константин впервые за долгое время решился, и позвал её:
- Оля...
Она медленно перевела на него свои пустые глаза, и вдруг разразилась приступом безумного хохота.
- Оля, что с тобой? - на глазах Константина выступили слёзы.
Тут Оля словно маску сменила: её лик стал предельно мрачным. И уже знакомая по глазам колдуньи тьма неиссякаемым потоком хлынула из Олиных глаз. Вымолвила она медленно, и с трудом:
- Мне кажется... будто во снах своих что-то потеряла... и лишилась... Теперь мне так одиноко... так больно...
Быстро забилась в висках у Константина жаркая кровь, и сказал он:
- Прости меня, пожалуйста. И знай - я тебе помогу!
Вновь пронзительным, болезненным смехом разразилась Оля, и вновь пустыми стали её глаза.
* * *
Константин бросился в подъезд, поднялся на свой шестнадцатый этаж, и сначала зазвонил, а потом и забарабанил в дверь к колдунье.
Дверь распахнулась. На пороге стояла его пожилая соседка, которую он давно знал, и которая была отнюдь не колдуньей. Соседка глядела на него испуганно, и бормотала:
- Батюшки-светы! Это что ж с вами, Константин Григорьевич, такое? На вас же лица нет.
- Где она? - спросил Константин, и отступил на шаг.
- Вы про кого? - уже жалостливо спросила соседка.
- Про колдунью.
- Про какую ещё колдунью? И слыхом ни о какой колдунье не слыхивала, - покачала головой соседка.
- И не съезжали вы никуда?
- Да что ж ты, голубчик? Куда ж я съеду-то?
Теперь соседка утвердилась в мысли, что сосед её, Константин Григорьевич, слишком много в последнее время работал, и перестарался на своей творческой стезе. Так что посоветовала она ему хорошенько отдохнуть, а, прежде всего - выспаться.
- Да, да, конечно, - ответил Константин и, понурив голову, направился в свою квартиру.
Однако ни о каком сне и речи быть не могло.
Задумчивый и мрачный, прохаживался он из комнаты на кухню, и обратно. Думал, конечно, только об Ольге. Невыносимо медленно тянулись минуты, и ничего не происходило.
Наконец, когда уже потемнело за окнами, не выдержал Константин, и набрал номер Олиного телефона...
Гудке эдак на двадцатом она подняла трубку, и прямо в уху Константину, оглушая его, разразилась пронзительным, болезненным хохотом.
Он сам, первым, бросил трубку, и, обхватив голову руками, задумался.
Долго же он терзался! Метались его разгорячённые, то гневные, то жалостливые мысли, и лучшим аккомпанементом к тому, что происходило в его голове, служили пронзительные завывания несущего снег ветра. А ветер был сильным, и вздрагивали уже заросшие морозным узором окна.
Очень долго терзался художник. И когда, казалось, все силы уже на это терзание источились, понял он, что всё равно никогда не сможет от любви отказаться. И тогда же пришло успокоение, и мысли потекли более связано:
"Всё это, происходящее со мной и с Олей, волшебное, и больше похоже на некий тёмный сон. И с законами обычной логики ничего здесь не поделать. Значит надо следовать за лучшими своими чувствами - за знаком следовать. Вот Оля сказала, что что-то во снах своих потеряла. А ведь я знаю, где сны её витают! Есть тут поблизости маленькая рощица - и там сны Олины витают. Прочь же скепсис! Прочь сомнения! Вперёд - в рощу эту!"
* * *
На этот раз Константин хорошо оделся, но всё равно на улице было так холодно, что лицо его сразу замёрзло, ну а ветрило буквально сбивал с ног. Фонари выхватывали световые конусы, но всё же бессильны были против окружающего их, завывающего мрака. Это была колдовская ночь, и люди разбежались уже по своим квартирам, и носа не высовывали. Тем не менее, даже и сомнений не возникло у Константина: идти дальше или не идти.
И он не то что пошёл, а даже и побежал. Правда, иногда ветер сбивал его с ног. Тогда он цеплялся руками за обледенелые наносы и полз вперёд. Затем вскакивал и опять бежал.
Наконец, оказался он в той роще, в которой обитали Олины сны. Темно там было, ветер над головой в кронах завывал, а ветви шевелились, и иногда дотрагивались до лица Константина, также и за плечи его цеплялись, остановить пытались, но художник вырывался от них, и вперёд пробирался.
Услышал вдруг над ухом страшный голос:
- А ну-ка, обернись ко мне!
И такая в этом голосе сила была, что очень трудно было ему не подчиниться. Несмотря на холод, выступили на лбу у Константина капельки пота, а губы побелели и задрожали.
Художник знал, что позади него ведьма, и что, стоит ему обернуться и взглянуть в глаза её, так превратиться он в дерево. Но вспомнил он о своей любви к Оле, и это ему сил придало.
Бросился он вперёд, и вскоре выбежал на полянку, посреди которой сидела сотканная из света, прелестная девочка, в которой Константин душу Олину признал.
И встал он перед ней на колени, руки к ней протянул, и взмолился:
- Спаси меня, пожалуйста!
Вздохнула девочка, и слеза хрустальная по её щеке скатилась. Вымолвила она:
- Ты у меня помощи просишь, ну а - у тебя. Заблудилась я здесь, и пламень мой затухает. И ведьма всё ближе подбирается. Вскоре совсем обессилю я, и тогда поглотит меня колдунья...
Тут вспомнил Константин, зачем он пришёл, и стыдно ему за свою слабость стало. Сказал он:
- Я тебя обязательно выведу.
Он хотел взять девочку за руку, но оказалось, что рука - только видимость подобная воздуху солнцем нагретому. Тогда девочка сама за руку его обхватила, и показалось художнику, будто луч щедрого июньского солнца его обласкал.
Вот пошли они назад, и вокруг них, словно вокруг свечи огромной, свет пульсировал. Ведьма визжала, пыталась к ним прорваться, угрожала, снежные вихри насылала, но они не останавливались, а двигались вперёд.
Очень долго это продолжалось. Казалось Константину, что прошёл он через огромный лес. И только утром, когда усмирилась буря, и когда с порозовевшего неба золотыми нежными нитями хлынули первые лучи восходящего солнца, дошёл Константин до подъезда, где жил он, и где жила Оля.
И на первом этаже позвонил он в Олину дверь.
Дверь распахнулась, и увидел Константин свою возлюбленную с совершенно пустыми глазами. Вот растянулись её губы - готова была Оля безумным хохотом разразиться. Но тут рванулась вперёд призрачная девочка, и в Олину грудь вошла.
И тут показалось Константину, будто весь мир с ног на голову переворачивается. На мгновенье потемнело в его глазах, а затем...
* * *
Он стоял на пороге Олиной квартиры, а Оля смотрела на него, и приветливо улыбалась. Это была прежняя Оля, и в глазах её сияла та душа, которую она потерял, но которую Константин из рощи вывел, и от ведьмы спас.
И произнесла Оля своим очень мягким, приветливым голосом:
- Константин? Я очень рада тебя видеть. Но ты так давно не заходил. Как у тебя дела?
- Нормально, - пробормотал Константин.
- Вообще-то, я сейчас уже в институт собираюсь, но ты можешь зайти. Попьём чая.
- Да я... да я, - забормотал, пытаясь перебороть природную свою скромность, художник.
- Проходи, - ласково вымолвила Оля. - Я действительно, очень тебе рада...
Они попили вместе чая, а потом Константин проводил Олю до института, и по дороге они очень даже мило пообщались.
Вечером пошли в кино...
А впереди их ждало ещё много прекрасных, светлых чудес, которые им предстояло испытать вместе.