Так, словно бы в место волшебное, словно в храм небесный тянуло Виктора в окрестности того дома, где жила его возлюбленная. Там, в одиночестве, ходил он, созерцал небо, деревья, дома, людей, и всё казалось ему необычайно гармоничным, и там он любил жизнь в полную силу. И благо ещё, что поблизости был парк, в котором Виктор тоже любил прохаживаться, дышал свежим воздухом, и сочинял светлые стихи.
И всё это сочеталось с тем, что та девушка, в которую он так восторженно был влюблён, прямо сказала ему, что не любит его. Тем не менее, Виктор был счастлив.
Иногда он так про себя приговаривал:
"Я люблю её сильной и светлой любовью. И ни единого раза я не поссорился с ней, ни единого раза не сказал ей грубого слова, ни единого раза не услышал грубости от неё. Но только растёт её образ в душе моей...
А что было бы, если бы ответила она мне взаимностью? Ведь, возможно, оказалась бы обычной девушкой, каких много, со своими слабостями и капризами. Возможно, какое-то время - месяц, или даже год, я чувствовал бы себя восторженно, а потом её присутствие рядом со мной стало бы обыденностью...
Нет-нет, даже и думать об этом не стоит. Пусть всегда в душе моей живёт её чистый да ясный образ. Пускай будет моей музой-вдохновительницей..."
* * *
И вот присыпал землю первый снежок. И таким светлым и чистым весь мир казался, что хотелось смеяться, плакать и любить. А больше всего хотелось слушать безмолвие.
Недалеко от дома своей возлюбленной отошёл Виктор. И присел на снежок, возле молодой, стройной берёзки, прислонился к ней спиной. Он поднял голову, и смотрел на тёмно-розоватое от городских огней небо, и на кажущиеся чёрными на фоне этого неба ветки берёзы.
"Как хорошо, как спокойно..." - думал он: "Кажется, будто попал в свой собственный сон..."
И не заметил Виктор, как глаза его закрылись, и перенёсся он в чудеснейшее сновиденье. И в сновиденье этом избавился он от бремени тела. Светлый и невесомый плыл он по воздуху возле берёзового ствола. И вышла из берёзы дева, вся из света сотканная, и слилась с его душой. Вместе, в танце божественном, вознеслись они в небеса, выше радуги, к звёздам, а потом и выше звёзд - в эмпирей...
Очнулся Виктор на прежнем месте - возле белоснежного берёзового ствола. Несмотря на ноябрьский мороз, тепло ему было, и тепло это ласковое от берёзы исходило. Но всё же заплакал Виктор, и прошептал, к берёзе обращаясь:
- Ах, зачем, зачем я проснулся? Зачем навсегда с тобой не остался? Ведь ты - вторая половинка моей души. И, возможно, я и ходил здесь ни ради той девушки лже-возлюбленной моей, а ради тебя. Чувствовал я тебя, искал тебя, и вот нашёл...
Ещё некоторое время просидел он возле берёзового ствола, чувствовал исходящее от него тепло, которое, однако ж, ни в какое сравнение ни шло с тем, что он испытывал в эмпирее.
Но всё же надо было возвращаться домой, и Виктор, чувствуя в сердце только беспрерывную, пульсирующую любовь, направился по пустынным ночным улицам к себе домой.
* * *
Хорошо ещё, что Виктор работал на дому - делал иллюстрации для нескольких изданий, а иначе бы ему пришлось объяснять, откуда на его коже появляется древесная кора. А кора, действительно, появлялась - она была тёмной, жёсткой, и, в общем-то, ничем от настоящей древесной коры не отличалась.
Поначалу Виктор этой коры испугался, но довольно быстро успокоился, и уже принимал всё происходящее, как должное. Он даже знал, откуда эта кора появляется. Ведь теперь он каждый вечер ходил к своей Берёзе, усаживался возле её ствола, засыпал, и переносился вместе со своей возлюбленной в Эмпирей. И он понимал, что его душа сливается с душой дерева, и сам он постепенно становится деревом. А если конкретно - елью.
Нет - это его совсем не пугало, а принимал это Виктор как должное, как судьбу свою. И когда из него стали расти ветви - единственное, что подумал влюблённый, это то, что теперь придётся переделать свою одежду, чтобы она была весьма широкой, и чтобы его лицо было скрыто от случайных встречных.
Он уже не ложился ночью на кровать, а становился посреди комнаты, и стоял так недвижимый, пребывая в спокойном предчувствии единения с Берёзой, многие часы.
И руки и ноги его одеревенели, и когда он ходил, то весьма громко скрипел. Кстати, его руки, едва отличались от иных ветвей, и были, разве что более толстыми, и больше на них иголок росло.
Как-то раз после очередного единения с берёзой Виктор решил провести небольшой эксперимент. Он взял маленькую домашнюю пилу, и с её помощью отпилил один из отростков, который когда-то был его пальцем. И, пока он пилил, то практически не чувствовал боли, а разве что лёгкое жжение. И ссыпались из разреза на пол опилки. А потом, когда древесный палец повалился на пол, из разреза лениво вытекли, и упали на пол несколько смоляных капель.
Под ветвями сложился в улыбку, похожий на дупло рот, и вымолвил:
- Ну, а теперь, милая Берёза, совсем не долго до нашего окончательного единения осталось. В один прекрасный вечер, который уже совсем скоро, приду к тебе, и в землю перед тобой корни свои погружу, и сольются под землей наши корни, и ветви наши переплетутся, и будем мы так долго-долго стоить; ну а души наши в Эмпирее на всю вечность сольются.
* * *
Но однажды, во второй половине декабря, когда Виктор почувствовал, что уже совсем недолго до его окончательного одеревенения осталось, зазвонил телефон. И звонил так долго и настойчиво, что Виктор-ель, всё же, перебирая корнями, подошёл, обвился ветвью вокруг трубки, и поднял её.
На противоположном конце телефонной линии раздался девичий голос. Выступили из-под коры Виктора, и медленно покатились по ней смоляные капли. Говорила его возлюбленная - та девушка, возле дома которой он так долго ходил.
- Здравствуйте, мне Виктора, пожалуйста.
- Это я, - отозвался он.
- Виктор? - переспросила она. - У тебя голос такой...
Она запнулась.
- Какой? - переспросил он.
- Ну, деревянный что ли... Ты только не обижайся. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Быть может, ты простудился?
- Нет, нет, я вовсе не простудился, - хриплым и скрежещущим голосом отозвался он.
И теперь чувствовал Виктор, что любит эту девушку даже сильнее, чем прежде. А она сказала совсем уж неожиданное, и прекрасное:
- А я вспоминала тебя. Я думала о тебе. И вот, хотя мне очень неловко, хотела бы предложить встретиться.
- О, конечно! - обрадовался Виктор.
- Хорошо. Тогда когда и где? - спросила она, и чувствовалась, как сильно она волнуется, сколь многое это для неё значит.
Но тут вспомнил Виктор, в каком необычайном, древесном состоянии он пребывает, и понял, что никакой встречи не получится. Тогда он вымолвил мрачным тоном:
- Боюсь, что сейчас у нас встречи не получится. Я действительно не важно себя чувствую...
- Понимаю. Но если я могу чем-нибудь помочь...
- Нет - ты ничем мне помочь не можешь.
- Тогда извини. Если надумаешь позвонить - так позвони, или заходи. Ты знай, что я всегда тебе рада. И ещё раз извини.
- Прощай, любимая.
- Что?
- Да ничего. Прощай.
И он повесил трубку.
А она приходила к Виктору, и звонила в дверь, а он подошёл и смотрел на неё через зрачок. Смотрел своим смоляным глазом, и выкатывались из этого глаза смоляные слёзы. А дупло-рот шевелился и шептал:
- Я люблю тебя больше, чем кого-либо. Милая, милая моя. Ты прости, что не был до конца тебе верен. Но также знай и то, что я постараюсь искупить свою вину. И мы всё же будем вместе.
* * *
Тем же вечером Виктор позвонил своему лучшему другу, с которым, впрочем, уже довольно долго не общался. Ему тяжело было ворочать ртом-дуплом, так как он почти окончательно одеревенел. И голос его напоминал скрип древесных ветвей, так что только с большим трудом можно было разобрать отдельные слова.
И друг сначала не узнал его, а потом испугался, решив, что Виктор заразился какой-то страшной болезнью. Но Виктор заверил его, что ничего страшного с ним не случилось, но что он надолго уехал в другой город, и что, по-видимому, во всём виновата связь, которая так искажает его голос. Затем он осведомился:
- А помнишь возлюблённую мою?
- Что? Не разделённую любовь твою? Конечно, помню! - воскликнул друг. - Было время, ты только о ней и говорил, никаких увещеваний слушать не хотел, будто и не существовало иных девушек. Неужели и сейчас её помнишь? Неужели всё ещё любишь её?
- Люблю! Сильнее, чем когда-либо люблю! И у меня к тебе будет просьба. Выполнишь?
- Постараюсь.
- Поблизости от Её дома растёт берёза. Ведь ты помнишь Её дом?
- Ну да. Ты мне показывал.
- Так вот, ты завтра же должен пройди к этой берёзе...
И Виктор подробно описал, как до берёзы дойти. А закончил так:
- Возле той берёзы будет ель стоять. Корни её едва земли будут касаться, так что ты не руби её, а возьми, как есть. И отнеси её к моей возлюбленной. Ведь совсем уже близок Новый Год. И ты скажи: что эта Новогодняя ель - подарок от меня. Ну что - выполнишь?
- Очень странная просьба. Ну, хорошо, выполню.
- Только обязательно выполни. Это буквально вопрос жизни и смерти. Очень тебя прошу.
- Ну, хорошо-хорошо. Можешь не сомневаться. Вот я здесь записал, как к этой твоей берёзе пройти, и завтра же вечерком, после работы это исполню. Тебя, кстати, когда назад ждать?
- Что?
- Ну, когда ты из далёкого города вернёшься?
- Не скоро. Но, как вернусь, так обязательно тебе позвоню. Так что ты завтра исполни, о чём я тебя просил.
* * *
Друг Виктора, имя у которого было Михаил, был честным парнем, и исполнил его необычную просьбу. Сверяясь с бумажкой, на которой он записал местоположение берёзы, прошёл Михаил к этому белоствольному дереву, и увидел, что рядом с ней действительно стоит ель. И ель эта была с человеческий рост, а точнее - с рост Виктора. Ветви ели и ветви берёзы переплетались, но корнями своими ель лишь немного погружалась в снег. А ещё поблизости лежала чья-то просторная, но сильно разодранная одежда.
Михаил пожал плечами, и попробовал поднять ель. Но оказалось, что берёза оплелась своими нежными ветвями вокруг её ветвей. Михаил потянул сильнее. Берёза застонала. Юноша вздрогнул, и пробормотал:
- Совсем как живая...
Тогда он начал расплетать ветви вручную, и это оказалось тяжёлым делом. Причём, стоило ему одну берёзовую ветвь отплести, как она тут же вновь обвивалась вокруг еловых колючек. Так промучался Михаил целый час, и, наконец, рассвирепел, и вымолвил:
- Ну, берёзка, ты уж извини, но я должен исполнить просьбу своего друга.
И он начал ломать берёзовые ветви и бросать их на землю. Из берёзового ствола доносился беспрерывный стон, и скатывались по нему слёзы. Много ветвей наломал Михаил, и, наконец, освободил ель, перекинул её через плечо, и понёс к подъезду возлюбленной Виктора.
Открыла именно возлюбленная.
- Вот, это вам, - сказал Михаил.
- Что? Новогодняя ель? От кого же?
- От Виктора.
- От Него? - она глубоко вздохнула. - Но... но что же он сам то не принёс?
- А он уехал в далёкий город.
- А когда вернётся?
- Вернётся не скоро, но как вернётся, так обязательно вам позвонит.
- Но я не могу принять этот подарок. Мы вообще-то всегда искусственную ёлку ставим.
Но претерпевший столько мучений, и потерявший столько времени Михаил был настроен решительно. И он заявил:
- Вы уж, пожалуйста, примите. Я старался, тащил. Время своё тратил. Сделайте приятно и мне, и моему другу...
- Ну, хорошо, - вздохнула она. - Проносите её, а я покажу, где поставить.
* * *
Ель приглянулась не только возлюбленной Виктора, но и её маме, и её сестре. Более того: им казалось, что - это самая замечательная Новогодняя ель из всех, которые у них когда-либо были.
И Возлюблённая сама наряжала Ель: вешала на неё стеклянные шарики, фигурки зверюшек, а на вершину - звезду. На ветвях ели возлежали блёстки, и весело перемигивающиеся электрические огоньки, а корни были устланы ватой, на которой стояли Дед-Мороз, Снегурочка и Северный Олень.
Когда готовили праздничный стол, сестра сказала Возлюбленной:
- Такую ель даже жалко потом выбрасывать будет.
- Да, - вздохнула Возлюбленная.
- А придётся, - печально говорила её сестра.
- Да-да, - шептала Возлюбленная, и думала о Викторе.
* * *
А в Новогоднюю ночь подошла Возлюбленная к ели, и, погрузив в её совсем неколючие, а даже мягкие и тёплые ветви личико своё, зашептала:
- Больше всего мне бы хотелось, чтобы мой Возлюбленный вернулся. Потому что сейчас я понимаю, что очень-очень его люблю.
И показалось ей, что ветви вздрогнули, и что смотрят на неё чьи-то огромные глаза. Подумала она, что это часть Новогоднего волшебства, но не знала, что это сам Виктор из последних сил тянется к ней, но уже почти не может пошевелиться, и не знала, что это он на неё смотрит, и всё никак не может наглядеться...
А Возлюбленная шептала:
- Вот так в этой жизни бывает. Какой-то человек рядом, и не может никуда деться. И, кажется, есть такой человек и есть, и не обращаешь на него особого внимания. Даже можешь с ним месяцами не общаться, а всё ж знаешь, что можешь ему потом позвонить или просто на улице встретить, и не волнуешься за него. А потом - бац! - и нету человека, и так жалко его становится, и так его не хватает, и так хочется поговорить обо всём, о чём не успела поговорить. И вот тоже самое я и про Виктора почувствовала. Но ведь я не потеряла его, правда? Ведь он ещё вернётся? Я в это верю...
* * *
Возлюбленная не выбросила Новогоднюю ель, так как целыми были её корни. А отнесла она её в дворик своего дома, и там в землю посадила. И прижилась ель, и росла всё выше и выше.
Проходили годы. И настал день, когда увидела ель, как сияющая, счастливая Возлюбленная поцеловалась на крыльце своего дома с неким, несомненно, достойным молодым человеком. А потом увидела ель, как подъехал свадебный картеж, и вышла в белоснежном платье Возлюбленная, под руку со своим женихом. Ещё через год уже с коляской выходила Она из подъезда. А ещё через семь лет первого сентября проводила своего сына в первый раз, в первый класс...
Но и когда Возлюбленная была уже бабушкой, и сидела на скамеечке, читая своим внукам сказки, Ель любила её всё так же сильно, как и в молодости, и знала и верила свято, что будут они вместе в той сияющей вечности, где вечно живут все самые лучшие чувства.