- Товарищ капитан, вот заложника освободили! - доложил Дудакову младший сержант Ивашкин, кивая на заросшего черной бородой худощавого мужчину, лет 37-ми в драном стареньком ватнике, который, сильно прихрамывая, ковылял за ним. Рост чуть выше среднего. Настороженный затравленный взгляд темно-карих глаз. Все с любопытством уставились на него. Ведь не каждый день заложников освобождают.
- Стефаныч, займись! - распорядился Дудаков, занятый со старшим лейтенантом Тимохиным изучением документов, обнаруженных у убитого боевика, оборачиваясь к прапорщику, сидящему на подножке "ЗИЛа". Тот и ухом не повел, с безразличным видом продолжая курить. Докурив, бросил окурок в грязь.
- А вы его обыскивали? - вдруг задал вопрос прапорщик Стефаныч, покусывая пшеничный ус и внимательно исподлобья изучая задержанного.
- Плечо, пальцы смотрели?
- Нет, не обыскивали! Чего его обыскивать, гол как сокол. Заложник ведь. Вон, в каком тряпье. Без слез и не взглянешь! Три года, говорит, уже в рабстве. Пробовал бежать. Поймали. Чуть не забили до смерти. Издевались над ним, как только могли. Одним словом, настрадался бедолага, выше крыши.
Задержанный что-то пробормотал и закивал головой.
- Из татар он. Строитель из Нижнекамска. Колымить, говорит, приехал на свою головушку. - робко добавил рядовой Белов.
- Тебя не спрашивают, молокосос! - грубо отрезал прапорщик. - Хватит мне баланду травить!
Стефаныч нехотя оторвал от подножки "Урал" свой квадратный зад, неспеша обошел задержанного и вдруг дулом автомата поддел сзади мотню замурзанных свисающих штанов. Под ними оказались крепкие почти новенькие "берцы".
- Обыскать! - последовал короткий как выстрел приказ.
Густо залившись краской, Ивашкин бросился обыскивать задержанного. Оружия нет. В карманах обнаружил комок смятых долларов и связку смертников (солдатских жетонов).
- Ах, ты, гнида! - вдруг вырывалось из уст лейтенанта Трофимова поднявшего голову, который все это время наклонившись у заляпанного БМП усердно счищал о траки с ботинок налипшую комьями рыжую грязь. Он стремительно подскочил к задержанному и крепко вцепился левой рукой в ворот, ветхая одежда затрещала.
- Смотри в глаза! Сука! Узнаешь?! Признал свою отметину? - Трофимов, оскалившись, в ярости ткнул в свой шрам.
- Заложник! Строитель, говоришь! - он со всей силы ударил боевика поддых. Тот, охнув, согнулся. Затем последовал удар наотмашь кулаком в лицо. "Чех" отлетел в сторону и что-то зло зашипел в ответ нечленораздельное.
- Ну, что, Ваха! Вот и свиделись! - цедил сквозь зубы, наступая Трофимов. - Не ожидал такого поворота, гаденыш? Душегуб!
Глаза у старшего лейтенанта сверкали огнем, а лицо со зловещей торжествующей улыбкой словно окаменело.
- За ребят замученных, порезанных тобой! За Кольку Куприянова! Получай, сволочь!
- Конфуций! Стой! - отчаянно заорал капитан Дудаков, бросаясь к нему. - Кому говорю! Стой!
Но багровый Трофимов уже сорвал с плеча АКМ и, не раздумывая, в упор всадил в "заложника" длинную очередь. Боевик плюхнулся, словно куль, в измочаленную траками "бэшек" грязь. Дернулся. Затих.
Все от неожиданности обмерли. Такого поворота событий ни кто не ожидал. Из-за БМП вылетел злой майор Сафронов, за ним встревоженный капитан Михайлов, которые со старейшинами о чем-то упорно спорили у ворот дома.
- Вы что, скоты, совсем оборзели! - сердито заорал майор. - Вы чего себе позволяете! Уроды!
Над убитым стоял старший лейтенант Трофимов с темными дикими глазами, его всего трясло как малярийного.
К Сафонову наклонился капитан Дудаков и что-то тихо тому сказал.
- Да-а, - протянул Сафронов. - Ну и дела! Надо же! Займись им! Неровен час, еще чего-нибудь отчубучит! - он кивнул в сторону Трофимова.
- Да, вот возьми мою фляжку. Узнал, говоришь, гада!
Капитан Дудаков оглянулся.
- Чернышов! Проводи лейтенанта Трофимова! Не в себе он! К братьям Исаевым отведи! Головой отвечаешь! Вот, фляжку прихвати!
Рядовой Чернышов и Трофимов молча брели по улице в сторону мечети, куда после зачистки стали стекаться все группы.
Неожиданно у стоящего впереди "бэтээра" раздались женские крики и отборная ругань. Какие-то трое неизвестных контрактников из "усиления" с картонной коробкой и большой сумкой, с которыми обычно ездят за товаром "челноки", отбивались от вцепившейся в добро молодой чеченки, похоже, торговавшей на улице.
- Отдайте, мужики! - твердо сказал Конфуций, загородив, военным дорогу. Его глаза устало смотрели на контрактников, в них не было ни угрозы, ни злости. Это были глаза смертельно уставшего человека вернувшегося с тяжелой работы домой. Контрактники удивленно уставились на него.
- Ты, что, лейтеха? Ошалел, что ли? Совсем рехнулся? Ребята уж второй день без курева и на одной сечке. Ее Ахмед или там Саид, ебаный будет по нам пулять из-за угла в спину, а мы должны конституционный порядок здесь наводить? Так, что ли? - стал возмущаться заросший рыжей щетиной высокий мордастый прапорщик с желтыми прокуренными зубами.
- Вот именно, порядок! Правильно говоришь, приятель! - невозмутимо сказал Конфуций, глядя сквозь него тусклыми глазами.
- Да, пошел ты! Да мы на правах победителей берем! С древнейших времен победители...
- Пидор, ты вонючий, а не победитель, - сказал, как отрубил Конфуций и презрительно сплюнул себе под ноги.
- Откуда ты такой хороший взялся? - встрял в разговор второй, румяный плотный, усатый сержант с коробкой подмышкой.
- Оттуда не возвращаются! - отрезал, мгновенно побагровев, Конфуций и нервно передернул затвор; вылетевший патрон, блеснув, упал в двух метрах в дорожную грязь.
Чеченка в сбившемся на бок платке, почувствовав, что назревает что-то недоброе, отпустила сумку и отпрянула в сторону.
- Значит, своих мочить? Из-за этой сучки? С оружием-то все мы - Робин Гуды! А так? На кулачках? Слабо, лейтенант?
Конфуций, не меняясь в лице, молча протянул свой АКМ Чернышову, стоящему рядом.
- Подержи, Танцор!
- Лейтеха! Ты хорошо подумал?
- Ну, лейтенант, гляди! Сам напросился!
- Фонарик тебе теперь ночью точно не понадобится! Освещать округу фингалом будешь! Верно, Игорек? - живо откликнулся третий.
- Только в пах, чур, не бить!
- Паша, лейту, точно пиздец! Подожди, пусть "разгрузку" сымет, а то еще как бы не запарился, бедолага!
- Не успеет! Отоварим по первое число!
Прапорщик передал оружие товарищу и принял боевую стойку, насмешливо взглянув на Трофимова.
- Ну! Гонг?
Ноги бойцов скользили и чавкали. Выбирая для атаки удобную позицию, прапорщик кружился вокруг выжидающего "собровца".
Контрактник, сделав ложный выпад, неожиданно нанес молниеносный удар слева, но Конфуций ловко уклонился.
- Ну, все! Каюк, тебе! - вновь сделав ложный выпад, он двинул Конфуция ногой, но тот отбил удар кулаком и тут же въехал нападавшему в челюсть.
- Ах, вот, мы какие? - вспылил прапорщик, набычившись.
Рубя крепкими кулаками воздух, ринулся вперед. Конфуций, парировав серию ударов блоками, изловчился, поймал противника за рукав, крутанул его вокруг себя и быстро присел на колено. Контрактника словно кто-то невидимый оторвал от земли; он, мотнув в воздухе уляпанными "берцами", с которых во все стороны полетели ошметки грязи, влетел головой в забор. Конфуций тут же оседлал его и привычно как на задержании заломил за спину руку. Уткнувшись поцарапанной физиономией в треснувшие доски, прапорщик бубнил:
- Ну, все, лейтенант! Все! Твоя взяла! Хер с тобой! Все! Отпусти же!
Конфуций отпихнул от себя поверженного противника, поднялся, вытер измазанное колено о серый штакетник.
- Ну и здоров, ты! Но все равно, ты не прав, лейтеха! Нашел, кого защищать! Черножопых! Пошли, ребята!
Злые недовольные контрактники, оставив на земле коробку и сумку, с матерком вскарабкались на "бэтээр".
- Ну, ты даешь, лейтенант! Ловко устроился! "Чехов", бля, крышуешь!
- Заткнись, "махра"! Памперсы подтяни! - отозвался за Конфуция Свят Чернышов.
- Ладненько! Свидемся еще!
Румяный Игорек, постучав прикладом по броне, крикнул:
- Поехали!
Рыгнув удушливым дымом, БТР покатил вдоль улицы.
- Танцор, дай фляжку! - сказал Конфуций, облокатившись локтями на забор и уставившись в пространство мрачным взглядом. Чернышов достал из-за пазухи сафроновскую фляжку, которую ему передал для Трофимова капитан Дудаков. Отвинтив крышку, "собровец" выдохнув, сделал несколько жадных глотков. Фыркнул, сморщился, сплюнул.
- Говнюки! Какие все-таки говнюки! - вырвалось у него.
В плен к дудаевцам прапорщик Алексей Трофимов попал осенью 95-го. Ему навсегда запомнился тот роковой в его судьбе день.
Было тепло. Стояло бабье лето. Громко стрекотали кузнечики, прощаясь с летом. Взрыв раздался неожиданно. Санька Феоктистов, который шел впереди, подорвался на мине, когда они вышли на тропинку за заброшенным коровником с облупившимися стенами и провалившейся гнилой крышей.
Трофимов поднял голову, стряхнул с себя землю. Санек неподвижно лежал метрах в двенадцати от него. Ветерком относило клуб дыма и пыли от места взрыва. От соседнего дома к ним, оглядываясь по сторонам, бежали встревоженные сержант Куприянов и старший лейтенант Заломов. Алексей поднялся и нерешительно шагнул к Саньке. В голове звенело, уши заложило. Он смотрел внимательно под ноги. Вдруг что-то блеснуло на солнце в развалинах бывшей кузни, что маячили ста пятидесяти метрах от него, и очередь оттуда прошлась сбоку от него по кустам лебеды и полыни. Он упал, вжался лицом в землю и юркой ящерицей отполз назад к коровнику. Из амбразуры развалин рьяно долбили из пулемета, выкашивая все вокруг.
Конфуций, укрывшись за углом, начал короткими жалящими очередями обстреливать развалины. Он чувствовал, что физиономия буквально горит, ноздри расширились и затрепетали от учащенного дыхания. Вдруг, лежащий впереди, Санек зашевелился и громко закричал.
- Бля! Положит парня, как пить дать! - крикнул Куприянов, устраиваясь рядом и поддерживая огнем товарища. - Игорь, долбани мухой!
Старший лейтенант вскинул к плечу гранатомет.
- Погоди, не высовывайся, мы сейчас отвлечем гада!
Куприянов с Трофимовым дружно ударили очередями по руинам.
- Работай! - проорал сержант.
За спиной ухнуло. В развалинах взметнулось пламя. Пулеметчик умолк.
- Прикройте меня! - крикнул Куприянов и, пригнувшись, побежал к Саньке.
Добежав до него, ухватил за разгрузку и поволок к сараю. У стены он опустил тяжелораненого на землю. Глаза у Санька были словно остекленевшие неживые, смотревшие сквозь них. Он продолжал кричать.
- Говори с ним! - Заломов больно ткнул растерявшегося Трофимова кулаком в бок.
- Что говорить?
- Да о чем угодно! Только говори! Тормоши его! Не давай в отключку уйти! - зло бросил старший лейтенант, извлекая шприц с промедолом и вкалывая противошоковый укол. Тем временем Куприянов хладнокровно перетягивал судорожно дергающийся окровавленный обрубок ноги. Затем вытащил из ножен штык-нож и обрубил сухожилия, на которых болталось кровавое месиво оставшееся от былой конечности.
- Саня! Слышишь меня! Санек! Слышишь меня! - Трофимов, держа голову напарника на коленях, настойчиво похлопывал того по щекам. - Саня! Саня! Это я Алексей! Братан! Узнае...
Слова застряли у него в горле. За спинами, склонившихся над раненым, Куприянова и Заломова словно из-под земли выросли четверо вооруженных боевиков. Крайний из них, плотный рыжеватый "чех", в тельняшке под камуфляжем с зеленой повязкой на голове, дал очередь в спину Заломову. Того отбросило вперед на дико орущего Санька. Следующей очередью было покончено с Феоктистовым. Алексея и Куприянова тут же обезоружили.
В лагере под Гехи-Чу Трофимов и Куприянов пробыли почти четыре месяца. Это были четыре месяца ада, четыре месяца страха и унижений, четыре месяца издевательств и избиений, четыре месяца изуверских истязаний и убийств. Контрактники были первыми кандидатами на тот свет. Больных и раненых убивали на глазах у остальных пленных. Устраивая "представление". Куприянов, у которого отняли "берцы" сильно страдал от холода в доставшейся с чужой ноги, разбитой вдрызг, рваной обуви. От обморожения пальцы на ногах у него почернели и распухли: появились признаки гангрены. Адская боль, буквально, рвала его на части, безжалостно скручивала его в пружину. Он страшно страдал, еле ковыляя как древний дед на больных гноящихся ногах.
Особенно изощренно из боевиков зверствовали Ваха по кличке Черный Абрек, заплечных дел мастер, и один молодой рыжий хохол из снайперов. Последний, не церемонясь, резал уши и пальцы.
Это был обычный день ничем невыделяющийся из остальных. Одна группа боевиков с афганцем-инструктором, разложив на разостланном брезенте радиодетонары, готовила из фугасов взрывные устройства, другая же как неприкаянная слонялась со скучающими лицами. Из пещеры появился, зевая, опухший невыспавшийся Ваха, сегодня он был явно не в настроении.
Проходя мимо, он ни с того ни сего повалил ослабшего замордованного Куприянова на землю и наступил на него ботинком. Схватил за волосы, задрал голову и медленно, словно пилой стал резать кинжалом ему горло. Колька закричал, отчаянно задергался, пытаясь вырваться. На землю брызнула струя темной крови. Сержант захрипел, засучил ногами. Трофимов кинулся на палача, но тот уловил краем глаза его движение и молниеносным выпадом ударил рукояткой кинжала Трофимова в лоб. Из рассеченного лба кровь залила лицо. Когда Трофимов сделал попытку подняться на ноги, последовал еще один удар тяжелым армейским ботинком в скулу. Неприятно хрустнуло. Рот наполнился сладковатой жижей и зубным крошевом. Трофимов, застонав от боли и бессилья, рухнул на колени на забрызганный кровью снег перед пещерой..
- Ты следующий! - сказал, улыбаясь, Ваха, пиная как футбольный мяч отрезанную голову к ногам гогочущих у костра зрителей и вытирая клинок о спину Трофимова.
- А потом, ты! - Ваха резко обернулся и ткнул кинжалом в сторону, бледного как смерть, омоновца, который на свою беду подошел в этот момент с охапкой дров и был свидетелем страшной сцены. Но следующим Алексею стать не довелось. Волею судьбы через пару дней его обменяли на какого-то важного "духа", по имени Расул. Рано утром его, завязав глаза, посадили в бежевую "Ниву" и отвезли под Гехи-Чу, где на развилке дорог их уже ждал "уазик" с людьми в черных масках и пленным боевиком.
Потом были: госпиталь, утомительные выводящие его из себя беседы с "фээсбэшниками", несколько неприятных поездок в Ростов на опознание погибших военнослужащих, после которых он приехал сам не свой, санаторий под Москвой. Вернулся в часть. Контракт не продлял. Уволился. Развелся. Он стал совершенно другим человеком. Катя, жена его, измучилась с ним. Похудела, осунулась. Стала похожа на тень. Она так и не смогла найти тропку к прежнему своему любимому, ей так и не удалось вырвать его из когтей мрачных воспоминаний, ей было трудно ужиться с его зловещим молчанием, с его нескончаемой депрессией, с его лютой злобой, с частыми срывами и запоями. Его каменное лицо и неподвижные мертвые глаза сеяли в ее душе ужас. Она не выдержала такой жизни. Ушла, забрав трехлетнюю дочку. Перекантовавшись на гражданке около года, сменив не один десяток рабочих мест, он через верного друга оказался в СОБРе. Здесь, он сразу почувствовал, что его душа наконец-то обрела относительный, если можно так сказать покой.
Каждый выезд на операции связанный с риском, будь то освобождение заложников, захват наркодельцов или разборки мафиозных структур, был для него праздником. Он преображался на глазах. Оживляясь, словно удав, почувствовавший весну после зимней спячки. Улыбался, отпускал прикольные шуточки, словно из рога изобилия сыпал цитатами великих, за что за ним закрепилось прозвище "Конфуций". Товарищи по оружию привыкли к таким резким переменам в его настроении. Их это нисколько не удивляло. Многие из них прошли через "горячие точки", и у них были аналогичные проблемы, у них было свое особое отношение ко всему в жизни.
Январь 2000-го. Рядовые Привалов и Чахов по кличке Чаха, выставив перед собой АКМы, медленно брели по узкому заснеженному проулку чеченского села. За заборами заходились, гремя цепями, захлебываясь в яростном лае, лохматые псы.
- Чаха, дай сигаретку, а то мои совсем в кашу превратились, - сказал Привалов, вытряхивая на снег из кармана раскисшую пачку "Примы" и остатки развалившихся сырых сигарет. Нежный выпавший накануне снег сразу окрасился рыжими пятнами. Словно оспинами.
- Стефаныч говорит, что в конце месяца нас наконец-то заменят, - отозвался окоченевший Чахов, протягивая напарнику сигарету.
- Дождешься от наших козлов! Читал обращение командования?
- Читал.
- То, то же! Так что про смену, Чаха, забудь!
- Как это забудь?
- А помнишь, был фильм "Как закалялась сталь"? Эпизод, там есть, когда они железную дорогу строили, сдыхали от тифа и холода? Там тоже ждали смены, стояли под дождем на перроне, но вместо смены из города на паровозе прикатил мужик в кожанке и сказал: "Смены не будет!" Вот и с нами также поступят. Вот, увидишь! Приедет какой-нибудь пузан с лампасами и озадачит нас на очередной боевой подвиг!
- Совершенно нет никакого желания "шпротами" становиться!
- Думаешь, у меня есть? Или у Ромки с Танцором?
- Бляди штабные! Посылали на три месяца, а мы тут торчим уже второй срок. Свихнуться можно!
- Так и до дембеля не дотянешь!
- Вон, Серегу увезли, совсем крыша съехала!
- Да, Сережку жалко! Не повезло парню!
- Тут у любого мозги заклинит.
- Скоро, похоже, за нами очередь...
- Бля! И спички отсырели! Хер теперь зажжешь! Вот невезуха! - расстроился Привалов, чиркая спичку за спичкой о коробок.
- Погоди! Сейчас дам огонька, - Славка Чахов, покопавшись в кармане, извлек на божий свет зажигалку.
- Так это же Святкина! Слямзил, что ли? - спросил Привалов, узнав чернышовскую зажигалку.
- Как можно? В миг салазки загнут! Ты, что наших не знаешь? Танцор проспорил!
Привалов наклонился к потрескавшимся ладоням напарника, прикуривая от трепещущего на ветру пламени зажигалки. Блаженно затянувшись, он чуть не задохнулся, поперхнувшись дымом: напротив них стояли трое боевиков, неизвестно откуда взявшихся в проулке.
Двое были чуть старше двадцати, а третий, невысокий чернявый - лет сорока, по более смуглому лицу похоже не чеченец. Вероятно, наемник из арабов. Все трое с автоматами в разгрузках, у одного из-за спины тускло поблескивала зеленая труба "мухи".
Солдаты оцепенели. У белого как мел Чахова задергался правый глаз. У
надрывно кашляющего Привалова тряслись губы. Сигарета выпала... Было слышно, как она зашипела, умирая, упав на сырой снег.
Неожиданно, за спиной боевиков, словно тень возник лейтенант Трофимов. Откуда он взялся? Одному богу известно. Он сходу дал очередь. Стайки испуганных воробьев вспорхнули с кустов. Один из молодых и араб упали, сраженные пулями. Третий же, обернувшись, бросился на собровца. Конфуций, не раздумывая, встретил его "запрещенным хоккейным блоком в лицо", разбив ему затвором автомата нос и губы, отшвырнув нападающего в сторону. Тут же короткой очередью прошил ему грудь. Обернулся к другим. Чеченец с "мухой" лежал неподвижно лицом вниз: был убит наповал. Араб же, подполз к забору и, вцепившись судорожно корявыми пальцами в серый штакетник, пытался из последних сил подняться. Правая рука лапала кобуру, висевшую на боку. Но Трофимов подошел к нему сзади и хладнокровно выстрелил в затылок. Боевик, оставляя борозды от ногтей на заборе, медленно сполз вниз.
Где-то, за домами, встревоженная выстрелами, взревела "бэшка".
Растерянные солдаты, потеряв дар речи, во все глаза смотрели на своего нежданного спасителя.
- Сопли собери, вояки! Не на курорте находитесь! - зло бросил Конфуций, сплюнув. Вытряхнул из пачки сигарету. Закурил. Жадно затянулся. Ухватив наемника за плечо, перевернул на спину. Склонился, внимательно вглядываясь в лицо убитому.