Валерич, Люгер Макс Отто, Шепелёв Алексей : другие произведения.

2. Другая Грань. Роман. Часть вторая. Дети Вейтары

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    3-я и 4-я главы.

Глава 3.

В которой Наромарт успешно пробует себя в роли демона.

  

Кто бы что ни говорил бы,

Выход есть наверняка,

Из любого лабиринта,

Из любого тупика.

(Л.Дербенёв)

  
   Туман над лугом стелился такой, что в шести шагах дерева не увидишь. Но путника это не смущало, он шел среди белесой мути быстро и уверенно. То ли наизусть знал дорогу, то ли полагался не на зрение, а на какие-то другие чувства, которым туман - не помеха. С головы до пят высокую и худую, словно жердь, фигуру странника опутывал черный плащ, расшитый серебряной нитью. Низко надвинутый капюшон совершенно скрывал лицо, так, что невозможно было сказать, человек ли в этот утренний час идёт через луг, или же какое иное существо. Пожалуй, очень внимательный наблюдатель смог бы подметить у путника плавную эльфийскую походку, но предположить в страннике эльфа было очень затруднительно: для жителей леса и пятифутовый рост считался очень высоким, а странник был выше этой отметки, пожалуй, на два с лишним фута. Да и откуда мог взяться эльф в этих проклятых краях?
   Но всё же шаги странника были по-эльфийски тихими, даже с учетом того, что туман скрадывает звуки, а жухлая трава не сохраняла никаких следов там, где только что ступали его ноги. И, когда мгновение спустя тёмный силуэт растворяется в белизне тумана, никто не смог бы сказать, что только что по лугу кто-то прошел. А был ли путник?
   Путник всё-таки был. И целью его пути были старые развалины на вершине небольшого холма. Совсем незаметный в таком тумане подъём служил ему дополнительным ориентиром, хотя и без него странник знал, куда направить свой путь. С недавних пор он отлично ориентировался в волшебном тумане Баровии, хотя и отдал бы почти всё, что у него было, чтобы избавиться от этого умения. Впрочем, сейчас он как раз и собирался избавиться от того зла, что в полной мере хлебнул в этих проклятых землях.
   Ближе к вершине туман немного поредел, замшелые камни развалин выступили из белого марева шагах в десяти от путника, впрочем, он почувствовал их намного раньше. Как почувствовал и присутствие хозяина этих мест: тот не собирался просто так отпускать свою добычу. Странник вздохнул: он был готов к этому поединку, но всю дорогу надеялся, что каким-то удастся избежать боя. Не удалось. Что ж, за право остаться собой надо драться.
   - Что я вижу? Моему птенцу не сидится дома? Зачем ты здесь, глупый птенец? - повелитель Баровии вышел из вихрей тумана и встал напротив странника. Его фигуру так же скрывал черный плащ, только этот плащ не украшали никакие узоры, да и лица своего повелитель не скрывал. Это был высокий мужчина лет сорока или чуть больше, в коротко стриженных и зачесанных назад черных волосах то тут, то там поблескивала седина. Высокий лоб пересекали глубокие морщины, свидетельствующие о том, что жизнь этого человека была полна печалей и тревог. Во взгляде черных глаз читались и ум, и властность, и жесткость. Гладко выбритое лицо неприятно поражало бледностью, а губы, наоборот, неестественно ярким красным цветом.
   - Ты знаешь, зачем я здесь, Страд. И ты знаешь, что я - не твой птенец, - ответил странник. Его голос был мягким и мелодичным, словно под расшитым плащом и вправду скрывался эльф-переросток.
   Мужчина рассмеялся, обнажив ровные, крепкие, безупречно белые зубы.
   - Сделанного не воротишь, Альве А'Лин. Ты - один из нас. Ты пил мою кровь, и теперь ты - мой птенец.
   - Я не выбирал себе такую судьбу.
   - Это ничего не меняет.
   - Это меняет всё. Ты не в силах заставить меня идти по твоему пути, если я этого не хочу.
   Мужчина снова улыбнулся.
   - Звучит забавно. Ты развлекаешь меня, птенец. Можешь продолжать, только имей ввиду: это развлечение может мне наскучить.
   - Что ж, забавляйся. Только позволь мне пройти: я намерен покинуть твои владения.
   Высокий сделал шаг вперёд, улыбка исчезла с лица стоящего напротив.
   - Стой где стоишь, птенец. Это уже перестает быть интересной игрой.
   - Я не играю, Страд. Дай мне пройти - я не стану сражаться с тобой.
   - Сражаться? Со мной? - в голосе мужчины звучало неподдельное удивление. - Глупец, ты не понимаешь, кто я такой. Я - это этот туман. Я - этот холм. Я - замок. Я - деревня и каждый дом в деревне. Я - вся эта земля.
   - Мне это ведомо, Страд. Тебе дано править этим доминионом, и сейчас я не в силах помешать этому.
   - Сейчас, - саркастически ухмыльнулся мужчина.
   - Я не предсказываю будущее, я живу настоящим. И я хочу только уйти. Уйти, и забыть Баровию как страшный сон.
   - Ты никуда не уйдешь, птенец. Довольно, мне надоел этот разговор! Отправляйся в замок!
   Несколько мгновений они молча стояли друг напротив друга.
   - Ты будешь наказан, Альве А'Лин. Хватит. Моё терпение исчерпано.
   - Я последний раз прошу тебя добром, Страд: дай мне пройти.
   - Добром? - названный Страдом теперь не говорил, а шипел, словно выплёвывая из себя ненавистное слово. - Что ж, пора преподать урок нахальному птенцу. Ну-ка попробуй поднять на меня руку.
   Резким движением руки странник откинул капюшон. По плечам рассыпались длинные серебристые волосы. Лицо незнакомца имело типичные эльфийские черты, вот только кожа почему-то была иссиня-черной.
   Губы человека скривила презрительная усмешка.
   - Не впечатляет, птенец. Может быть, ты способен на что-нибудь ещё?
   В ответ эльф вытянул в направлении Страда правую руку с зажатым в ладони медальоном. Маленький серебряный диск с изображенными на нём языками пламени вызвал у мужчины приступ изумления и ужаса.
   - Этого не может быть, - изумленно пробормотал он.
   - Именем Элистри - уйди с моего пути, - властно произнес странник.
   Словно какая-то невидимая сила толкнула Страда прочь. Он сумел удержаться на ногах, но вынужден был отступить на несколько шагов, почти скрывшись в тумане. Губы мужчины моментально побледнели, а лицо из бледного стало серым и дряблым.
   - Я недооценил тебя, птенец, - пробормотал он срывающимся голосом.
   - Ты недооценил не меня, а мою богиню, - на ходу поправил его эльф. Видимо, действие заклинания должно было скоро закончиться и, не теряя времени, странник спешил к своей цели.
   - Стой, Альве А'Лин! Остановись! Выслушай меня! - голос Страда изменился. Теперь он не требовал и не приказывал, он просил и в то же время в его словах таилась скрытая угроза.
   - Разве ты не сказал мне всё, что мог? - тем не менее, эльф остановился и обернулся.
   - Я тебя не задержу, - улыбка вышла кривая: губы человека дрожали. - Я только хочу, чтобы ты знал - тебе не уйти от меня, птенец. Думаешь, покинув Баровию, ты освободишься от той нити, что связала нас? Не надейся. Во мне - твоя кровь, а в тебе - моя. Эту связь ты не сумеешь порвать, куда бы ты от меня не спрятался. Я найду тебя, куда бы ты ни сбежал. И найду тебя, и тогда...
   - И тогда ты снова проиграешь, как проиграл сейчас, - закончил эльф. - Я не боюсь тебя, Страд. Пока я не захочу стать твоим рабом - ты бессилен. А я быть твоим рабом не пожелаю и не захочу никогда.
   - Ну да, ты же верный раб своей богини, - снова скривил улыбку человек.
   Альве пожал плечами.
   - Ты мало знаешь о богах, Страд. Ты полагал, что всё на этой земле подчиняется только тебе, теперь ты видишь, что заблуждался. Подумай об этом, возможно, ещё не поздно.
   - Я лучше буду думать о мести, - лицо мужчины постепенно приобретало прежние черты, он приходил в себя после потрясения. - Ступай прочь, птенец, ступай, но помни: мы ещё встретимся.
   Страд проводил глазами растворяющуюся в тумане фигуру. Случившееся несколько минут назад было настолько невозможным, что властелину Баровии требовалось время, чтобы прийти в себя и разобраться со своими мыслями и чувствами. Сил не было даже на то, чтобы принять облик летучей мыши или произнести простейшее заклинание. Нетвердой походкой он стал спускаться с холма: на дороге графа Страда ожидала карета.
   Альве А'Лин по прозвищу Наромарт отыскал портал среди развалин почти сразу. Потоки силы создавали вокруг такое напряжение, что ошибиться было просто не возможно. То, что за порталом поджидала неизвестность, его не сильно беспокоило: хуже, чем в Баровии, ему точно не будет. Главное было успеть: ведь портал работает какую-то половину часа. Второго шанса бежать из доминиона у Наромарта уже не было: в библиотеку Вороньего замка после столкновения со Страдом путь ему был заказан.
   Мысленно призвав свою богиню, он шагнул в портал...
   ...Темнота и тишина...
   ...Тишина и пустота...
   ...Нет ни времени, ни пространства...
   ...Нет ничего. Ничего, только он, сын пещерного дракона и эльфийки-драу, тот, кого драконы называют Альве А'Лин, эльфы - Кройф Квавелин, а остальные - Наромартом...
   ...Только он - и его богиня...
   Это было совершенно иное ощущение: не зрение, ни драконье чутьё, ни слух ничего не говорили ему о том, что рядом находится кто-то ещё. И всё же он каким-то неизвестным образом ощущал - богиня здесь, рядом с ним.
   - "Госпожа моя, я верил, что ты не оставишь меня и спасёшь".
   - "Это ещё не спасение, это только начало пути. Ты верил - тебе дан шанс по твоей вере. Но теперь ты должен доказать свою веру делом. Не ты ли сказал Страду, что не хочешь идти по его пути? Так иди своим. Докажи поступком, что вампир может выбрать добро и свет. Встань - и иди, Кройф Квавелин".
   - "Хватит ли мне сил, чтобы сделать это, госпожа?"
   - "Ты спрашиваешь меня? Спроси себя, был ли ты искренен, когда говорил со Страдом, или же с твоих губ сходила ложь?"
   - "Я верил в то, что говорил, верил всем сердцем. Но я верил и в твою помощь. Ты ведь не бросишь меня на этом пути, верно?"
   - "Воистину в разговоре со Страдом ты был вчетверо крепче в вере своей, чем сейчас. Разве без моей помощи ты вышел из Баровии? Почему же теперь ты усомнился?"
   - "Прости мне этот грех, госпожа!"
   - "Всякий грех может быть прощен, если покаяние принесено от сердца. А теперь - время поступка, а не слова, Кройф Квавелин..."
   -...Два, три, четыре. Вдох...
   Чьи-то теплые губы касаются его губ. Поцелуй? Как бы не так. Выдохнутый из чужого рта воздух с силой врывается в гортань.
   Наромарт ошалело открыл глаза. И было от чего ошалеть. Он лежал спиной на какой-то твердой плите, судя по окружающему пейзажу - могильной. А на животе у него верхом сидела молодая женщина, которая только что так оригинально вдохнула в него воздух. Сложенные одна на другую руки женщины ощутимо давили на грудную клетку. Слева внизу, там, где когда-то билось его сердце.
   - Раз... Ой...
   На этот самый "раз" женщина качнулась вперёд, старательно надавливая ему на грудь. Хвала Элистри, рёбра выдержали. На "ой" она отшатнулась назад. Судя по тому, как у этой странной женщины растрепалась причёска, "раз" был не первым и даже не пятым.
   - Ожил...
   - Простите меня, госпожа.
   - Как Вы себя чувствуете?
   Хороший вопрос.
   - Кажется, нормально.
   Женщина поднялась на ноги и принялась приводить в порядок своё платье, изрядно помятое во время странных упражнений.
   - И не вздумайте снова умирать, сударь. Этим Вы мне чрезвычайно досадите.
   Наромарт сел и огляделся. Ну да, действительно кладбище. Да ещё и вечерние сумерки. Куда же его занесло-то?
   - Я постараюсь, сударыня. Но, я не имею чести Вас знать и не представляю себе, чем моя смерть может Вам досадить.
   - Бакалавр естественных и медицинских наук к Виолетта фон Зееботен к Вашим услугам, сударь, - поклон был явно иронический, но тон - серьёзный. - И моей репутации врача будет нанесен существенный урон, если Вы умрёте на моих руках. По правде сказать, когда я Вас тут обнаружила, то думала, что Вы уже безнадёжно мертвы.
   - Вот как?
   - Представьте себе, сударь. Отсутствие сердечных тонов и дыхания, а так же расширенные зрачки неопровержимо свидетельствовали о состоянии клинической смерти. Вообще-то даже симптом кошачьего глаза имелся. Будь Вы человеком, я бы, наверное, вынуждена была констатировать смерть. Но, поскольку то, что Вы человеком не являетесь, сразу бросается в глаза, то я рискнула применить непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Как видите, удачно.
   Никогда ещё Наромарту не приходилось слышать, чтобы человек так спокойно говорил о его нечеловеческой природе. Из всех разумных рас, с которыми приходилось сталкиваться полудракону, пожалуй, именно люди болезненнее всего относились к тому, что они - не единственные носители разума в этом мире. А госпожа Виолетта высказалась о его нечеловечности таким тоном, которым обычно говорят обо всем понятных и очевидных вещах. Вроде: "Идёт дождь".
   - Наверное, надо будет написать об этом в Саламанку. Случаи оказания квалифицированной медицинской помощи не людям в наших краях очень редки и потому чрезвычайно ценны. Было бы преступлением перед медициной не известить коллег о том, что реанимация может помочь не людям на поздних стадиях клинической смерти. Вы, простите, кто по происхождению?
   - Эльф, - произнес Наромарт, вставая на ноги.
   - Странно, - на лице госпожи фон Зееботен отразилось искреннее удивление. - Эльфы живут на Изумрудном острове очень уединенно, и всё же их облик считается научно установленным. Знаете, Вы очень сильно отличаетесь от того, что пишут в книгах.
   - Среди эльфов, как и среди людей, есть разные народности, - дипломатично заметил Наромарт.
   - В самом деле? А ведь эта теория считается некоторыми высокоучеными мужами ложной и вздорной. Послушайте, нам непременно надо об этом поговорить. Где Вы остановились в городе?
   - По правде сказать, ещё нигде.
   - В таком случае, позвольте предложить Вам, сударь, моё гостеприимство.
   - Но не стесню ли я Вас своим присутствием? - промямлил не ожидавший такого поворота разговора эльф.
   - Вздор, сударь. Прежде всего, Вам необходимо оставаться под наблюдением врача. Остановка сердца - это очень серьёзно, поверьте моему опыту и не спорьте.
   Он и не спорил. Потому что знал, что происходящее с ним гораздо серьезнее, чем это казалось доброй женщине.
   - Словом, господин... Не знаю Вашего имени...
   - Наромарт, к Вашим услугам.
   - Словом, господин Наромарт, прекратите препираться и извольте идти со мной. Уже совсем стемнело, а у Вас такой вид, что и днём можете изрядно напугать старину Мюллера.
   - Кого?
   - Кладбищенского сторожа.
   Наромарт кивнул, и двинулся вслед за своей спасительницей по узкой тропике среди надгробий. Госпожа Виолетта продолжала объяснять.
   - И давайте договоримся: некоторое время Вы побудете не эльфом, а человеком из дальних земель. Скажем, из Руссии. Знаете, наши обыватели весьма достойные люди, но подвержены некоторым предрассудкам. Это где-нибудь в Праге или Амстердаме люди привыкли к тому, что на улице можно встретить не человека, а в нашем провинциальном Риттерберге это будет всё же слишком сильным потрясением.
   - А для Вас это не будет... - начал, было, Наромарт, но тут госпожа фон Зееботен обернулась, метнула на эльфа гневный взгляд, прервала его фразу:
   - Вот что, сударь, ежели Вы из тех, кто полагает только свой народ несчастным страдальцем, а остальные - злобными гонителями, и на этом основании требует к себе особого отношения...
   - Нет-нет, что Вы, - поспешно воскликнул эльф, - ни о каком особом отношении я не говорю. Просто, мне редко доводилось встречать человека столь широких взглядов...
   - Это нормальные взгляды, - женщина особо выделила голосом слово "нормальные". - А ежели они для кого-то широки, то таким, должно быть, в пору смирительная рубашка.
   Что такое "смирительная рубашка" Наромарт не знал, но из тона собеседницы следовало, что эту одежду лучше не примерять. Не зная, что сказать, он виновато посмотрел на госпожу Виолетту, и она сменила гнев на милость:
   - Прошу простить меня, сударь. Мне не следовало говорить в таком тоне с больным, который только что находился на грани жизни и смерти.
   - Нет, это Вы простите меня, что необдуманными словами вызвал Ваш гнев, - чистосердечно раскаялся эльф.
   - Хорошо, будем считать, что мы оба прощены. А теперь давайте поторопимся, иначе выбираться отсюда придется в кромешной темноте. Я хоть и волшебница, но репутация любительницы прогулок по ночному кладбищу мне совершенно ни к чему...
  
   - А что стало с Серёжкой - я не знаю, - Анна-Селена умолкла.
   Благородный Олус, дабы не смущать спутником своим присутствием, отправился в гостиничные термы. Остальные путешественники собрались в самой большой комнате отведенных им апартаментов и внимательно слушали рассказ о злоключениях маленькой вампирочки и её спутника.
   - Серёжу купил какой-то младший гражданин Меро, - вздохнул Йеми. - Похоже, этот человек - не местный. По крайней мере, о нём чиновники ничего не знают.
   - Меро? - удивилась девочка. - Странно, так звали главного охранника в нашем караване.
   - Вот тебе и раз, - не сдержался Балис.
   - А как раз очень даже логично, - задумчиво произнес Мирон. - Охранник за ним всю дорогу наблюдал, наверное, что-то задумал. И понятно, почему Кеббан продал ему Серёжу до торгов - караван-то уходил из города раньше. Другого покупателя он, вероятно, отправил бы на торги, чтобы цену поднять.
   - Очень возможно, - согласился Йеми, - но всё же это может быть и другой Меро.
   - Может. Но как нам это проверить?
   - Два способа. Можно выяснить, кто из городских стражников в день выхода каравана стоял у ворот Тролля, и расспросить их про Серёжу. Возможно, они что-то запомнили.
   Балис скептически хмыкнул.
   - Возможно - да, а возможно - и нет. И, если не вспомнили, то никакой уверенности у нас нет. Может, они его не заметили, может - просто забыли.
   - Невесело, - согласился Мирон, - ну, а вторая возможность?
   - Кеббан. Уж он-то точно знает, кому продал Серёжку.
   - Несомненно. Только одна беда: он, как ты сказал, находится в тюрьме в ожидании смертной казни, - заметил Наромарт. - Как ты предлагаешь до него добраться?
   - Пока что не знаю, - честно признался Йеми.
   Мирон раздраженно забарабанил пальцами по еловой столешнице.
   - Думаем, думаем. Нужны идеи.
   Теперь Женьке это смешным уже не казалось. Мир, в который он попал, оказался намного жестче его родного. Да, местных жителей можно было считать дураками, идиотами, историческими недоразумениями и так далее, но правила жизни в этом мире определяли они. А пришельцам оставался небольшой выбор: либо погибнуть, либо обыграть местных по ими же установленным правилам, которых толком никто не знал. И здесь любая идея будет нелишней.
   Идея у Женьки была, только сказав её, он подставлял Наромарта. Не сказав - подставлял Серёжку. Выбирать между ними было довольно сложно. Наромарт, как ни крути, спас Женьку от Зуратели и не бросил в трудную минуту. Приднестровский же сын полка - не более, чем случайный встречный. Никто, и звать его никак. Но, с другой стороны, проблемы эльфа, скорее всего, ограничатся ещё одним выяснением отношений с упёртым вампироненавистником Йеми, а Серёжка, при такой способности собирать неприятности на свою шею, как о нём рассказала Анна-Селена, вполне способен довести дело и до собственной казни. С рабами тут никто церемониться не станет, это Женька давно понял. По всему выходило, что Серёжку надо выручать и идею высказывать, но подросток медлил, надеясь, что что-нибудь предложит кто-то из взрослых. Или скажет что великий суперразведчик.
   Но Сашка молчал. Ничего в голову не приходило и остальным. И, когда Мирон хотел, было, уже признать, что до Кеббана им никак не добраться. Женька выпалил:
   - Плащ!
   - Что? - не понял Нижниченко.
   - Плащ Наромарта. Ведь там, где держат Кеббана, есть хоть какое-то окно, правда?
   Взгляды всех собравшихся устремились на кагманца.
   - Я это не узнавал, но думаю, что выяснить не трудно. Но устроить ему побег, думаю, нереально: имперскую тюрьму усиленно охраняют.
   - Не надо никакого побега, обойдется, - отмахнулся Женька. - Просто, Наромарт проберётся в его камеру и поговорит с ним.
   - Окно наверняка маленькое и узкое. Или закрыто решёткой. Наромарт, хотя и худощавый, но пролезть в окно никак не сможет.
   - Смогу, - улыбнулся чёрный эльф. - Волшебство моего плаща позволит мне принять облик летучей мыши.
   Йеми на глазах помрачнел.
   - Что-то не так? - удивленно поинтересовался Мирон.
   - Летучая мышь - одна из форм, которую могут принимать вампиры, - глухо произнёс кагманец.
   Наромарт огорченно вздохнул.
   - Йеми, сколько раз можно говорить об одном и том же? Мне казалось, что перед входом в город мы закрыли этот вопрос.
   - И потом, другого способа точно узнать судьбу Серёжи у нас всё равно нет, - поддержал Нижниченко. - А раз так, то нельзя отказываться от того единственного, который имеется.
   - Иногда надо отказаться даже от единственного шанса: если он губит душу, - тихо и серьезно ответил Йеми. Нижниченко развел руками, не зная что сказать, и инстинктивно повернулся к Наромарту: эльф был каким никаким, а священником, а, значит, разговоры о душе были по его части.
   - Я полностью согласен, Йеми, такое бывает, и бывает не так редко, как это может показаться. Но, прошу тебя: поверь, сейчас не тот случай. Имей ввиду, этот плащ был у меня, ещё когда я был простым священником и о магии даже не помышлял.
   Откуда в голове всплыла фраза - Балис так и не вспомнил. Слышал где-то, вроде и забыл, а в нужный момент - вспомнилось.
   - Попасть к Кеббану нам нужно не для себя, а для спасения попавшего в беду ребёнка. Знаете, в моём мире говорят: кто захочет сохранить душу - потеряет её, кто погубит её ради других - спасёт.
   Он хотел ещё добавить, что своей душой готов пожертвовать хоть сейчас, но промолчал: звучало слишком высокопарно. Да и в существовании этой самой души он всё ещё сомневался, хотя происходящее в последнее время склоняло ему к тому, чтобы его признать.
   Наромарт и Йеми недоуменно воззрились на морпеха: меньше всего они ожидали услышать от него слова о душе. Тем более - такие слова.
   - Хорошо, - Йеми явно чувствовал себя неуютно, - пусть Наромарт попробует. Но сначала я постараюсь выяснить у стражи.
   - Пожалуйста, - легко согласился чёрный эльф, - у тебя есть время до заката: раньше я всё равно не смогу воспользоваться силой плаща.
   - Меньше, - вздохнул кагманец, - вечером мне идти вместе с благородным Олусом на приём к домне Ветилне. Но время прогуляться до ворот Тролля всё же найдется. Мирон, ты не поможешь мне собраться?
   - Конечно, помогу.
   - Саша и твоя помощь мне понадобится. Одолжишь кафтан, который купили в Плескове.
   - Конечно, а зачем? Ведь у тебя есть своя одежда, достойная морритского лагата.
   - А я сейчас не морритский лагат, - вставая, улыбнулся Йеми.
  
   - Скажи-ка, любезный, а кто тут у вас старший?
   Листиш недоуменно повернул голову на голос. Кто ж это тут такой любопытный нашелся?
   Любопытным оказался молодой человек приятной наружности, богато, но как-то кичливо одетый. Отороченный мехом красный кафтан был коротковат и узковат - явно, с чужого плеча. На правой руке - массивный золотой перстень с красным камнем - не иначе как поддельным рубином, потому как настоящий рубин такого размера - это целое состояние. За широкий красный пояс небрежно заткнут небольшой топорик с круглым набалдашником на верхушке: значит, из благородных, жупан. И уж совсем нелепо смотрятся башмаки из черного бархата, которые только в Большом Заморье и носят. А в руке-то, в руке-то, так и мелькает между пальцами небольшой золотой кругляшек: местный восьмиградский льюк, что в этих краях идёт за половину имперского ауреуса. Это что ж за птица изволила тут приземлиться?
   - А я и есть старший, твоя милость.
   - Ты старший? Это что, осьминий что ли?
   Всё непонятнее и непонятнее. Говорит незнакомец на местном наречии, слово "осьминий" знает, а вот произношение - северное. Странный тип, очень странный. Но... золотой кругляшек...
   - Точно так, твоя милость. Листиш Длинноусый, осьминий городской стражи городской стражи - это я и буду.
   "Длинноусый - это верно", - подумал Йеми. Сивые усы стражника и вправду свисали аж ниже подбородка.
   - А скажи-ка мне, осьминий Листиш, - монетка, как и следовало ожидать, в конце концов, выпала из его пальцев. Упала недалеко - прямо в ладонь стражника. - Скажи-ка мне, а ты бы мог командовать не восемью воинами, а, скажем, тремя-четремя осмьмиями?
   - Дык, это, - Листиш с сомнением почесал голову. - Тут ведь, твоя милость, дело такое: какие люди и что делать надо будет.
   - Делать? А вот смекай, что надо делать. Дядя мой, такое дело, к Аэлису отправился. Детей у него нету, стало быть, я - единственный наследник всех его земель и замка. Дело, конечно, хорошее, а только настоящему жупану никак нельзя без дружины, верно?
   - Точно так, твоя милость.
   У Листиша от волнения даже подмышки вспотели. Нешто ему перепадёт возглавить жупанскую дружину? Будь благословен Кель...
   - Вот. Замок охранять надо? Надо. По деревням без дружины тоже ездить неприлично, верно?
   Осьминий степенно кивнул: и вправду, без свиты жупану ездить по своим владениям не пристало.
   - Вот сколько человек нужно, чтобы замок охранять?
   - Это смотря какой замок, твоя милость.
   - Ты что ж, замков не видел?
   - Я, твоя милость, столько разных замков на своём веку видел, что и не сосчитать.
   Гляди-ка, а у жупана-то новоявленного ещё один льюк между пальцами мечется. Дважды благословен будь Кель...
   - Тогда ты мне вот что скажи, Листешь...
   - Листиш, твоя милость.
   - Скажи мне, Листиш, сколько вот людей охраняет эти ворота?
   - Ворота, твоя милость, как раз осьмия и охраняет.
   - И как часто сменяетесь?
   - Два раза в сутки, твоя милость. По утру и, сталбыть, по вечеру.
   - И сколько смен стражников у вас тут трудится? Восемь, наверное?
   - Зачем же восемь? И впятером управляемся, дело нехитрое. Оно так и честно получается: раз днем дежуришь, раз ночью. И не обидно никому.
   И второй льюк выпал из пальцев жупана - и тоже не долетел до земли.
   Йеми торопливо проделал в уме подсчеты. Получалось, что разговорчивый осьминий прошлый раз заступил на дежурство как раз в тот день, когда из города уводили Серёжу, если, конечно, его уводили. Но... Заступил он вечером, а значит, ничего не видел.
   Обидно было до боли. Если бы они с Мироном вчера обдумали ситуацию, то такая беседа могла бы произойти вчера вечером или сегодня рано утром - и как раз с нужным человеком. А теперь командира предыдущей смены или кого-нибудь из его людей надо искать по всему городу - мало ли где они могут отдыхать.
   - Значит, говоришь, пять осьмий? Это что же, мне столько людей надо в дружину набирать только для охраны ворот? - Йеми огорченно нахмурился.
   Трижды будь благословен Кель, пославший навстречу этого благородного идиота. Такого от лишнего золота не избавить - просто грех.
   - Столько людей для охраны ворот, твоя милость, тебе вовсе не нужно. Потому как нас здесь столько из-за того, что через ворота всё время кто ездит. Досматривать надобно, - осьминий кивнул в сторону своих подчиненных, старательно исполнявших свой долг. - А в замок-то редко кто приедет, ворота можно закрыть, да и посадить над ними одного дозорного в башню. Еще пару человек - в караулку, ворот вертеть, решетку поднимать, если что. Твоей милости надо сначала осьмии две верных людей набрать, не более. А уж потом, ежели надобность такая будет, завсегда сможешь ещё кого в дружину позвать.
   Жупан повеселел.
   - Две осьмии - это совсем другой разговор. Сможешь мне набрать хороших воинов, а не шелупонь подзаборную.
   - Так это, твоя милость... Ежели деньги будут - то мы завсегда.
   Молодой человек вынул откуда-то из пол кафтана небольшой мешочек и подкинул его на ладони. Звяканье содержимого заставило Листиша аж жмуриться от удовольствия, словно кота, добравшегося до горшка со сметаной.
   - Так и говори, мол, его милость Томен, жупан Кеанганский, что в Верховице, собирает верных людей в дружину для охраны замка...
   Что? Кель Двуличный, да что ж это делается-то? Верховица - самое гиблое место в Альдабре. Здесь в предгорьях отцы-инквизиторы, храни их боги, вампиров вроде и повывели, а и то, бывает, попадаются. А уж в горах... Что бы кто ни говорил бы, но в городе, да и в деревнях, каждый несмышлёный ребенок знает: в горных лесах - смерть. Сколько замков по камушкам раскатали, а только те, что остались - ничуть не чище. Тамошние жупаны давно душу Аэлису продали, и все они, кого не возьми, вампиры-кровососы. Не любят их в предгорьях, ибо ждут от них одних лишь бед.
   Есть, есть, конечно, такие отчаянные, кому всё равно кому и где служить, но осьминий Листиш не из них. Не нужно золото, коли за него вурдалак горло перегрызёт, да всю кровушку высосет. Риск риску рознь!
   -...и щедро платит своим воинам.
   - Извини, твоя милость, где ты говоришь замок твой?
   - Недалеко. В Верховице.
   - Извиняй, твоя милость, но в Верховицу я служить не поеду ни за какие деньги. Дурное это место.
   - Да от чего ж дурное? - изумился простофиля.
   - Разве твоя милость ничего не знает?
   - Что я знать должен? Я этих мест в жизни своей не видел. Я ж всю жизнь в Тампеке прожил, пока дядя не помер, да наследства мне не оставил.
   Вот теперь и башмаки бархатные понятны. Эх, бедный ты молодой дурачок. Золота много, а ума - мало. Жаль, если сгинешь ты в горном замке по собственной глупости. Жаль, а только и упредить нельзя: не должен городской стражник, да ещё и при исполнении, говорить то, что баном да префектом приказано считать слухами.
   - Э, твоя милость, не взыщи, я тебе ничего говорить не стану. Не побрезгуй, загляни в харчевню какую, там и узнаешь, отчего Верховицу считают недобрым местом.
   - Но людей мне не подберешь?
   - Нет, не подберу, уж не гневайся.
   - Ну, а другие осьминии? - жупан выглядел совсем расстроенным. - Кто тут тебя сменяет?
   - Сменит меня вечером сегодня Туам Долговязый, но и он тебе людей искать не станет. Могу ауреус поставить против лорика.
   - А перед тобой чья смена?
   - А передо мной - Кикола Чёрного. Он тем паче не согласиться - служил он жупану одному в Верховице, еле жив остался.
   - Да что там такое, в Верховице этой? - того и гляди, о стену башкой колотиться станет, эк разобрало жупана чужеземного. Зря это он. Стены городские крепкие, их и из катапульты не пробьёшь, не то, что дурной головой.
   - Я тебе, твоя милость, совет дал. А больше, уж не взыщи, ничем тебе не помогу. Сам уж разбирайся.
   Молодой человек вздохнул и медленно и понуро побрёл прочь. "В харчевню пошел, ежели умный", - подумал Листиш. В какую именно харчевню направлялся собеседник, ему не могло и прийти в голову.
  
   Под тёплым кафтаном кагманец буквально взмок. А едва успел совершить омовение в бане, как пришла пора идти на прием. К благородной домне Ветилне они отправились вдвоем с Олусом, остальные остались в харчевне.
   Погода испортилась. Небо стремительно затянуло иссиня-чёрными тучами, хлынул проливной дождь. Сверкала молния, грохотала гроза.
   - "Люблю грозу в начале мая...", - задумчиво процитировал Мирон, стоя у окна. Крупные капли барабанили о стекло. Пусть плохонькое, неровное, мутноватое, но всё же - стекло.
   - Судя по жаре, больше похоже на июнь, - откликнулся Балис.
   - Нет, сейчас у них ещё май, - Нижниченко отошел от окна и присел к столу. - Я высчитывал. Середина мая.
   - Ну, если высчитывал... Просто, жарковато для мая. Даже для Севастополя, мне кажется, жарковато.
   - Климат может и отличаться от земного, не сильно, конечно. К тому же, если ты заметил, сейчас как раз отцветают деревья и кусты. Это - признак поздней весны, но не лета.
   - Это точно, - согласился Гаяускас, вспомнив, как они с Сашкой прятались в цветущих зарослях кизила, пропуская мимо себя остатки отряда легионеров. И, перейдя на местное наречье, поинтересовался: - Наромарт, а тебе гроза не помешает?
   Склонившийся над книгой чёрный эльф поднял голову.
   - Нет, мне она абсолютно безразлична. И потом, она, скорее всего, быстро кончится. Грозы, обычно, длятся недолго.
   - Грозы - не долго, а дождь...
   - Ну, уж дождь-то мне точно никак не помешает.
   Повисла пауза.
   - А что как ты вообще собираешься узнать у Кеббана то, что нам нужно? - поинтересовался Сашка. Мальчишка убивал время, занимаясь резьбой по дереву. Практичный Мирон, подметив увлечения казачонка, заказал ему комплект шахматных фигур и сейчас парень трудился над белым слоном.
   - Мысли я читать не умею. Поэтому, просто спрошу.
   - А если он не захочет отвечать?
   - То мне придётся его убедить.
   - Как? - не отставал Сашка. - Ему ведь ничего не нужно. Он приговорён к смерти и его уже ничего не спасёт.
   - А что, есть идеи? - поинтересовался Мирон. Разговор приобретал неприятный оборот: при Женьке и Анне-Селене, которые, хоть и вампиры, но всё же - дети, говорить о методах убеждения работорговца не следовало. Наромарт, конечно, иногда поражал своей наивностью, но, доведенный до крайности, не мямлил, а брался за меч. Сейчас же, похоже, положение было крайне тяжелым. Ждать ещё двое суток, пока на стражу у ворот заступит отряд Кикола Черного, означало потерю драгоценного времени, а другого способа узнать, где сейчас Серёжка просто не существовало. Наверняка, у эльфа найдется для Кеббана не только доброе слово и ласковый взгляд, но детям-то об этом знать зачем?
   - Нет идей, - откликнулся Сашка. - Просто обидно будет, если Наромарт вернётся ни с чем. Ему ж не на конюшню сходить, ему же, наверное, придётся повозиться.
   - Спасибо, что ты обо мне позаботился, - в голосе Наромарта не было слышно иронии. - Конечно, вернуться ни с чем будет крайне обидно. Но, будем надеяться, этого не произойдёт. Думаю, мне удастся убедить Кеббана рассказать то, что он знает.
   - Не понимаю, почему? - упрямо спросил подросток. - Это же ему ничего не даст. Ты веришь в то, что торговец людьми поможет нам по доброте душевной?
   - Разумеется, я верю в то, что он может раскаяться. А если даже нет... Попробую убедить его в том, что покаяние ему кое-что даст.
   - От печки оно его не спасёт, - настаивал Сашка.
   - Нет, конечно. Но ведь со смертью ничего не кончается. Не думаю, чтобы дальнейшая участь Кеббана внушала ему радостные чувства.
   - И покаяние его спасёт? - недоверчиво спросил Балис.
   - Не знаю... Не мне его судить...
   - Неплохо получается. Жил, грешил, людьми торговал. А потом покаялся разок - и в рай.
   - Куда? - не понял эльф.
   - В рай. Или как там это у вас называется?
   - Не знаю, о чём ты говоришь, но в любом случае покаяться разок - невозможно. Покаяние - это полное отречение от греха. Тот, кто согрешил, можно сказать, умирает, рождается другой человек. Иначе - это не покаяние, а сотрясение воздуха.
   - Ладно, - Балис махнул рукой. - Честно сказать, мне сейчас не хочется философствовать. Нам от этого Кеббана нужно одно: чтобы рассказал, куда он Серёжу продал. А раскаяние его, уж извиняюсь, не по моей части. Вот раз Нар у нас священник - пусть он в этом и разбирается. Будем считать это его профессиональной тайной.
   - Согласен, - быстро вмешался Мирон. Намеренно или случайно, но Гаяускас удачно разрядил ситуацию.
   Эльф хотел, было, возразить, что никакой тайны здесь нет, но, поняв, что развитие разговора нежелательно, промолчал. Сашка, наверное, тоже прочувствовав недосказанное, со вздохом вернулся к резьбе по дереву.
   Время, казалось, застыло на месте...
  
   Обвиняемые в преступлениях перед Империей содержались в казармах за базиликой. В длинном одноэтажном здании квартировало три дюжины легионеров, а в подвале, разделённом на небольшие камеры, арестованные дожидались суда и исполнения приговора. Выйти из камеры или войти в неё иначе как через казармы человеку было невозможно. Наромарт, принявший с помощью плаща облик летучей мыши, рассчитывал, что из камер на двор выходит хотя бы небольшое окошко, через которое может проникнуть внутрь нетопырь. Добравшись до места, он убедился, что такие окошки действительно есть. Шириной не больше фута, а высотой и того меньше, они, тем не менее, позволяли пробраться внутрь.
   Но сначала надо было разобраться, в какую камеру лезть. К сожалению, драконье чутьё в этом мире слабело с каждым днём. У себя Наромарт с легкостью бы выяснил этот вопрос, сидя на крыше. Здесь же пришлось спускаться вниз и пролететь вдоль подвальных окон. Таким образом, он установил, что в подземелье заняты две камеры: в одной содержался юноша, в другой - мужчина преклонного возраста. Работорговцем, скорее всего, был второй из них, поэтому полуэльф сначала решил исследовать его камеру. Протиснувшись в окошко, он спланировал вниз и принял свой обычный облик.
   Арестант ничего не заметил: в камере было слишком темно. Лишь небольшой масляный светильник, установленный на небольшой полочки возле двери, давал слабый, неровный свет. Наромарт, которому света не требовалось, внимательно огляделся.
   Обитатель камеры сидел в противоположном углу, закованный в колодку: ноги мужчины лежали на обшитом медными полосами деревянном брусе, а сверху их прижимал металлический прут, пропущенный через медные петли и закрепленный на концах замками. Одежда узника истрепалась в лохмотья, свалявшиеся в космы седые волосы и неопрятная борода придавали ему вид дикий и страшный.
   - Кеббан, - негромко позвал чёрный эльф.
   Узник вскинул голову, оглядывая камеру безумным взглядом.
   - Кто здесь? Кто зовёт меня? - пробормотал он хриплым шепотом.
   Сомнений не оставалось: перед Наромартом был именно тот, кто ему нужен. Эльф шагнул в центр камеры, одновременно окутав свою фигуру волшебным огнём фиолетового цвета. Холодное свечение не приносило никакого физического вреда, зато безотказно действовало на нервы обитателей поверхности.
   - Кеббан, пришло время ответить за свои грехи.
   Работорговец инстинктивно отшатнулся, но сзади была стена, а колодка крепко держала ноги.
   - Кто ты?
   - Я тот, кто жаждет встречи с тобой, - Наромарт откинул капюшон плаща, при этом повернувшись так, чтобы купцу была лучше видна правая, сожженная половина его лица.
   - Демон, - голос Кеббана был уже не хриплым, а каким-то свистящим. - Ты - демон... За мной пришел демон! - заорал он вдруг во всю глотку.
   - Ты думаешь, кто-то здесь будет спасать тебя от демона? - как ни в чем ни бывало поинтересовался чёрный эльф. - Ты уже мертвец, Кеббан. Ты знаешь свой приговор: в канун ладильских календ тебя бросят в горящую печь. Или ты думаешь, что на этом всё кончится? Ты не веришь в богов, Кеббан?
   - Я верю в богов, - жарко зашептал работорговец. - Я всегда приносил щедрые жертвы Келю, Аэлису, - он сглотнул, - Геру, Фи...
   - Довольно, - властно прервал Наромарт. - Ты получишь то, что заслужил. Демоны Аэлиса уже приготовили тебе место не менее горячее, чем те врата, через которые ты войдёшь в их царство.
   Купец жалобно заскулил.
   - Но у тебя есть возможность облегчить свою участь.
   - Что мне сделать? - если бы Кеббан мог, он бы пополз к ногам мрачного демона на животе, он бы целовал подол его черных одеяний, он бы... Но колодка держала его на месте.
   - Ты, наверное, догадался, Кеббан, что пытался продать не простую девочку...
   - Я проклинаю тот день, когда купил её, господин!
   - Это тебя не спасёт.
   - Но ты сказал, что я могу спастись. Я могу...
   - Можешь. Вместе с девочкой ты купил ещё и мальчика...
   - Да-да, конечно. Мальчишку. Мне продали их вместе.
   - Что ты сделал с ним?
   - Продал.
   - Где? Когда? Кому?
   - Здесь, в Альдабре и продал. Меро, командиру наёмников, которые охраняли наш караван.
   - А зачем ему этот мальчишка?
   - Я не знаю. Наверняка, он знает, кому продать его подороже, вот и купил.
   Наромарт задумался. В словах купца был смысл.
   - Куда караван пошел из Альдабры?
   - В Плошт.
   - А потом?
   - Никакого "потом" не будет. В Плоште купцы должны распродать невольников. Если кто не сможет этого сделать, то дальше в путь отправится самостоятельно.
   - Надеюсь, ты сказал мне правду.
   - Правду, истинную правду. А теперь - помоги мне.
   - Что? - изумился эльф.
   - Помоги. Ты же обещал, что избавишь меня от страданий. Я честно ответил на твои вопросы...
   Наромарт растерялся. Кеббан, безусловно, был мерзавцем и заслужил свою страшную участь. Более того, священник видел, что никакого раскаяния работорговец в действительности не испытывает. Отпусти его на волю и скажи, что он прощен - оглянуться не успеешь, как он уже окажется на дороге с новой партией невольников. Всё это было так, но сейчас, в камере, купец внушал не только омерзение, но и жалость. Человеческое возмездие карало не того уверенного в себе наглеца, что гнал на продажу караваны несчастных рабов, а сломленного, раздавленного человечишку.
   К тому же, чёрный эльф на своей шкуре испытавший всю боль, которую причиняет огонь, не мог равнодушно смотреть на того, кому предстояло это вынести. Как бы не был виноват Кеббан, невозможно было обречь его на грядущие муки. На посмертную судьбу работорговца Наромарт не мог повлиять никаким образом, но от страданий на этом плане несчастного можно было спасти.
   Фиолетовое свечение вокруг фигуры тёмного эльфа погасло.
   - Ты просишь милости, Кеббан?
   - Да, да, я прошу милости, - купец шептал торопливо и горячо. - Я её заслужил.
   - Что ж, то, что ты заслужил, то ты и получишь.
   Наромарт вытянул вперёд левую руку.
   - Что ты хочешь сделать? - испуганно пролепетал узник.
   - Оказать тебе милость, Кеббан. Ту, которую ты заслуживаешь.
   Некромант произнес краткую формулу заклятья, и его кисть окружило мертвенное серебристое свечение. Купец инстинктивно отшатнулся.
   - Нет! Я же всё рассказал!
   Не произнося ни звука, эльф медленно приближался к работорговцу.
   - Нет! Нет! Не-е-е-е-ет!
   Затянутая в черную бархатную перчатку кисть руки Наромарта легонько коснулась груди человека. Кеббан почувствовал мертвящий холод. Крик замерз на его устах, тело дрогнуло и обмякло, голова упала на левое плечо. Чёрный эльф на всякий случай нажал пальцами у правой ключицы, пытаясь ощутить биение подключичной артерии, но ничего не почувствовал. Кеббан был мертв.
   Трансформировавшись обратно в летучую мышь, Наромарт покинул камеру. Больше здесь ему было делать нечего. Да и не только в тюрьме, но и в городе...
  
   А благородного сета и Йеми рабы домны Ветилны принесли в носилках в харчевню чуть ли за полночь, пьяных, можно сказать, в хлам. Балис и Мирон смогли оценить долю слуг, вынужденных нежно кантовать бесчувственные тела хозяев от дверей до ложа. Кроме того, совершенно неожиданно им пришлось ещё и устраивать на ночлег крупную ящерицу, присланную, как объяснил один из рабов "в подарок домне Анье". Хорошо ещё, к подарку прилагался украшенный бисером кожаный ошейник и поводок. Мысленно выматерившись, Мирон легонько потянул зверюгу на цепочке за собой. Та оказалась сообразительной, и пошла за ним на задних лапах, как-то особенно грустно моргая огромными золотистыми глазами. Нижниченко даже стало её немного жалко: рептилия ведь была ни в чём не виновата. Но и возится с ней тоже удовольствия не доставляло. В итоге, он не нашел ничего лучше, чем затолкнуть необычный подарок в комнату Наромарта. Во-первых, эльфу требовалось меньше времени на сон, а, во-вторых, кому, как не ему разбираться с нелюдями?
  
   Тот, кто придумал стягивание головы, достоин сам умереть от этой пытки. Всего-то делов: кожаный ремешок, да небольшая палочка, но в руках умелого палача это орудие способно творить чудеса, а палач, похоже, был умелым. Голова буквально разрывалась на части от боли.
   - Итак, признайся в преступлениях, которые ты гнусно творил против божественного Императора, - привычно бубнил допросчик.
   Йеми даже не мог разглядеть того, кто это произнёс: в глазах мелькали разноцветные пятна.
   - Я - благородный лагат Маркус Простина Паулус, - выдавил из себя кагманец. Язык едва шевелился в пересохшем рту. - Я моррит, и ты не имеешь права пытать меня без разрешения на то Императора.
   - Врёшь!!!
   В порыве гнева допросчик вскочил с табурета и подбежал вперёд. Теперь Йеми его видел более-менее ясно: низенький толстячок в светло-голубой тоге с красной каймой и с багровым от гнева лицом.
   - Ты врёшь, подлец! Ты никакой не лагат! Ты - шпион! Говори, кому ты служишь! Говори!
   - Я - Маркус Простина Паулус, - механически повторил Йеми.
   - Врёшь! - допросчик затопал толстенькими ножками. Со стороны, наверное, это выглядело смешно, вот только Йеми сейчас было не до смеха.
   Палач, стоявший где-то за спиной, перерезал верёвку, и кагманец кулём упал на пол. Сильная рука ухватила его за плечо.
   - Вставай, Йеми! - раздался над ухом странно знакомый голос.
   Всё-таки, они узнали, кто он такой.
   - Вставай! Слышишь, просыпайся.
   - А...
   Йеми с трудом разлепил глаза. Через стеклянное окно комнату заливал неяркий утренний свет. Сам кагманец лежал на широком ложе, а рядом, наклонившись, стоял Балис и тряс его за плечо.
   Иссон милостивый, как же хорошо, что это был всего лишь сон. Только вот голова продолжала болеть так, словно Йеми всё ещё оставался в имперских застенках.
   - Вставай! Нам нужно ехать в Плошт, - настойчиво произнёс Балис. Глядя на свежевыбритое лицо пришельца из иного мира, кагманец вдруг испытал острый приступ зависти. Он вспомнил, почему у него болит голова, и понял, что за этим последует.
   - Не могу, - просипел Йеми. - Я сейчас блевать буду.
   - Не вздумай, - серьезно предупредил Гаяускас, - или сам потом будешь убирать. Хватит того, что мы с Мироном вас вчера по спальням разносили.
   - И сам не хочу, - попытался пошутить кагманец, - а что делать-то?
   - Вот, - морпех взял со стола небольшую плошку, - выпей - полегчает. И в следующий раз не нажирайся, как свинья.
   - Как петух, - машинально поправил Йеми.
   - Что?
   - В Оксене говорят: "Пьян, как петух", потому что петухи, когда бросаются в драку, забывают обо всём на свете.
   - Учту. А ты давай пей.
   - Да что хоть там?
   - Попробуй - и узнаешь.
   С некоторой опаской кагманец принял из рук Балиса посудину и сделал маленький глоток.
   Внутри всё словно взорвалось. Содержимое желудка метнулось вверх, и тут же осело вниз. Йеми прошибло потом. Крякнув так, что его, наверное, было слышно и на улице, кагманец тяжело задышал открытым ртом.
   - Капустный рассол?
   - Он самый.
   - Уф...
   Йеми маленькими глотками пил жидкость и чувствовал, как похмелье разжимает свои объятья. Когда плошка опустела, он чувствовал себя уже вполне приемлемо. Утерев рукавом лоснящиеся губы, поинтересовался:
   - А почему в Плошт?
   - Там Серёжа. Наромарт вчера выяснил у Кеббана.
   - Молодец. Ладно, сейчас я буду готов. Олуса уже разбудили?
   - Сейчас пойду.
   - Ты, это... Рассола только ему не предлагай.
   - Почему?
   - Неблагородно. Капустный рассол - это для простолюдинов вроде нас. А для него лучше попроси у хозяина полкубка вина.
   - Ох, и мороки же с вами, - проворчал морпех, покидая комнату.
   Но оказалось, что мороки не так уж и много: благородный сет Олус Колина Планк поднялся с постели бодрым и свежим и от похмелья ни сколько не страдал. И даже перегаром от него не несло, лишь немного благородно попахивало дорогим вином.
   Зато удивил Наромарт, притащивший в столовую ночную ящерицу чуть ли не под лапку, да ещё и со словами:
   - Знакомьтесь, нашу новую спутницу зовут Рия.
   - Доброе утро, - вполне отчетливо прошипела рептилия.
   Мирон чуть не грохнулся с табурета, а Балис поперхнулся молоком. Зато Сашка воспринял говорящую ящерицу как нечто само собой разумеющееся:
   - Ага, доброе. Садись завтракать.
   Рия смущенно затопталась на месте.
   - Нечки не допускают за один стол с людьми, даже со слугами.
   - А у нас - допускают, - как ни в чём не бывало, заявил черный эльф, усаживаясь за стол. - И заводить особые порядки ради тебя мы не станем, не упрашивай.
   Ящерица моргнула огромными золотистыми глазищами.
   - Я вовсе не упрашиваю.
   Но было видно, что она чувствует себя не в своей тарелке. Горло рептилии ходило ходуном, словно там прятался какой-то механизм. Робко присев на краешек табурета, она потянулась за хлебом.
   Мирон с Балисом переглянулись. Последнее время им казалось, что они уже освоились в чужом мире, но у Вейтары, похоже, в загашнике имелось ещё немало сюрпризов. Конечно, Наромарту бы следовало предупредить их заранее, что подаренная ящерица - не просто животное, а разумное существо. Но сейчас указывать эльфу на его ошибку было бы неприлично: Рия и так робела перед людьми, а если начать в её присутствии этот разговор, то она и совсем потеряется. Словом, беседу с эльфом следовало отложить до более подходящего времени.
   К тому же, следовало торопиться. Уже через четверть часа маленький отряд двинулся в путь. Анну-Селену посадили на коня благородного сета, а Рию - к Наромарту. Погода окончательно испортилась, нудно моросил мелкий дождь, но это оказалось им даже на пользу: путешественники плотно завернулись в плащи, а стража у ворот Тролля, едва увидев красный шарф благородного сета, и не вздумала проверять ни его самого, ни его свиту. Йеми не преминул отметить, что Туам и впрямь долговязый, ростом разве немного уступит Балису. Может, где и пригодится.
  
   Когда стены Альдабры остались уже далеко, Анна-Селена попросила остановиться, а потом обратилась к вейте:
   - Рия, теперь ты свободна. Можешь идти куда хочешь.
   Повисло тяжелое молчание.
   - Рия, ты что, не понимаешь? - удивилась маленькая вампирочка. - Ты свободна. Совсем. Я тебя отпускаю, иди.
   - Куда я пойду? - переспросила ящерка.
   - Как куда? Домой. У тебя ведь есть дом?
   - У меня никогда не было дома, госпожа. Я родилась в неволе.
   - Но теперь ты свободна, - только и промямлила пораженная девочка.
   - В Империи не бывает свободных нечек. Если даже госпожа даст мне свободу, то любой человек в праве её отобрать. Мне некуда идти.
   - Что же делать? - маленькая вампирочка только сейчас поняла, что она натворила. У домны Ветилны Рия жила, по крайней мере, сносно. А глупая попытка отблагодарить добрую ящерку принесла той одни неприятности.
   - Не таскать же её с собой, - проворчал Йеми. - В Плоште у меня живёт хороший знакомый, жупан Дроко Малина, подаришь ему... Хотя, нет. Это к людям Дроко нормально относится, а вот к нечкам... Лучше не стоит...
   У Рии снова часто-часто запульсировало горло: ящерка волновалась.
   - Не надо её никому отдавать, - жалобно проговорила Анна-Селена. - Рия знала, кто я на самом деле, и никому не рассказала.
   - Ты напрасно открыла её эту тайну, - мягко укорил девочку Наромарт.
   - Я ничего ей не говорила, она сама догадалась.
   - Даже так? - удивился чёрный эльф.
   - Нехорошо, очень нехорошо, - сокрушенно вздохнул Йеми.
   Вейта дрожала всем телом.
   - Вы ведь меня не убьёте? - спросила она прерывающимся голосом.
   Нижниченко провёл рукой по лицу, отгоняя наваждения. Ели не смотреть на Рию, а только слушать - сразу вспоминается, как в девяносто четвертом он принимал участие в операции по захвату перевалочного пункта международной преступной группировки, специализирующейся на продаже малолетних "секс-рабынь". Девочки, самым старшим из которых было лет шестнадцать, были до того запуганы бандитами, что первое время воспринимали "беркутов" как новую "крышу", ещё более "крутую". В сущности, ящерка была такой же запуганной девчонкой, ничего в своей жизни, кроме пинков и побоев, наверное, не знавшей.
   - Вот что, Рия, никто тебя убивать не собирается. Но, раз уж так получилось, придётся тебе попутешествовать с нами. Веди себя смирно, слушайся во всём Наромарта - и всё будет хорошо. Договорились?
   Вейта облегченно кивнула.
  
   К полудню дождь прекратился, в тучах одна за другой стали появляться прорехи, сквозь которые виднелось высокое голубое небо. Йеми уверенно вёл маленький отряд всё выше в горы, к перевалу. Дорога оказалась не в пример более людной: то и дело попадались тяжело груженые подводы, да чаще не по одной, а штук по пять-шесть.
   - Торговля процветает, - заметил Нижниченко во время одного из небольших привалов.
   - Разумеется, - ответил благородный сет. - Восьмиградье - самые удобные порты на полуострове. Имею ввиду, конечно, океанское побережье.
   - И чем торгуют? - для приличия поинтересовался Балис.
   Он ожидал краткого ответа, но Олус пустился в пространные объяснения, видимо, отменно владел вопросом. В разговор втянулся сначала Йеми, а потом и Наромарт с Мироном. Его, как и Балиса, удивило, что, не смотря на вроде бы низкий уровень развития, жители этого мира вели активную торговлю. Сами же аборигены, напротив, торговлю оценивали довольно критично, соглашаясь, что настоящий её расцвет был до Катастрофы, а сейчас осталась лишь тень от былой славы.
   Перевал проехали уже к вечеру, когда небо совсем очистилось от туч. Впереди лежала зажатая между двух горных отрогов небольшая долина, а в самом её конце, у моря, возвышались стены города. Зоркому Балису не составило большого труда разглядеть в бухте многочисленные корабли. Вообще, всё это напоминало вид на Цемесскую бухту с Волчьих Ворот, только долина была немного подлиннее и поуже, а горы - слегка пониже. Не говоря уж о том, что Плошт, разумеется, сильно уступал размерами Новороссийску, даже если принять во внимание расположенные вне городских стен пригороды.
   - До закрытия ворот успеем? - поинтересовался Мирон.
   - Смысла нет, - ответил Йеми. - Лучше переночуем снаружи, а с утра пораньше войдем в город. Есть у меня одна задумка.
   - И какая?
   - Кажется, после визита к домне Ветилне, благородный сет находится в большой опасности. Поэтому предлагаю немного изменить наш облик. В Плошт я войду как местный жупан, а вы - как моя свита.
   - Это неблагородно, - возмутился Олус. - От опасности сету прятаться не пристало.
   - Если благородный сет имеет противника подлого достоинства, то ему не возбраняется не соблюдать всех правил чести, верно? Мне кажется, инквизиторы не заслуживают того, чтобы с ними сражались с соблюдением всех формальностей.
   - Ты верно говоришь, Порций, но всё же, в этом есть что-то недостойное.
   Йеми вздохнул.
   - В таком случае, подумай о том, что ты принадлежишь не только себе. От того, сумеем ли мы не возбудить подозрения у властей города, зависит то, как быстро мы сможем освободить Серёжу... и Риону. Мне кажется, что ради помощи им можно временно пожертвовать своим статусом.
   - Ради помощи - конечно, можно, - уверенно заявил благородный сет. - Иссон учит, что оказание помощи важнее, чем следование общепринятым правилам. Помнится, однажды его спросил некто Линий...
   Балис терпеливо впустил в одно ухо и выпустил через другое очередную, к счастью, не слишком длинную, притчу, после чего предложил продолжить путешествие.
  
   На ночлег остановились на берегу протекавшей по долине маленькой речушки, примерно в трёх километрах от города. Ближе не получалось: ниже по течению реку перегораживала плотина водяной мельницы, лагерь на берегу разлившегося пруда могли заметить посторонние глаза.
   - Интересно, а паводком плотину не сносит? - заинтересовался Мирон.
   - Да наверняка чуть ли не каждый год, - пожал плечами Йеми.
   - Тогда какой смысл тут мельницу ставить?
   - Простой. Молоть-то зерно всё равно надо. Мельник зарабатывает столько, что хватает на ежегодный ремонт плотины. К тому же, я в этом не очень разбираюсь, но при правильной конструкции плотина не очень-то и ломается. Если вовремя дать воде путь, то разрушения получаются невелики.
   Нижниченко только головой покачал. Выдавать себя за представителя какой-нибудь гражданской профессии в этом мире было крайне затруднительно. Для этого требовалось знание массы тонкостей, изучить которые не было ни времени, ни возможностей. Так что, как бы это не было неприятно, но придётся продолжать изображать из себя прислугу общего назначения.
  
   Ночёвка в этот раз получилась не похожей на предыдущие. Во-первых, ужин приготовила Рия, и получилось это у неё не в пример вкуснее, чем у Йеми.
   - Вот что значит - женщина, - похвалил Мирон.
   Внешне ящерка никак не отреагировала на комплимент, но по каким-то неуловимым признакам все поняли, что ей очень приятно.
   - А я и не спорю: пищу на каждый день должна готовить женщина, - поддержал Йеми. - Мужчина стряпает либо чтобы перекусить, либо что бы пировать.
   - Кстати о "пировать". Всё-таки, мы освободили первую пленницу. Полагаю, это надо отметить, - предложил Мирон.
   Кагманец, слишком хорошо помнивший последствия вчерашней пьянки, скривился, словно от зубной боли.
   - Ну, не напиться до потери сознания, а отметить, - подбодрил его Нижниченко. - Да и вина-то у нас вроде бы нет.
   - Вино найдется, хотя и немного. Тут с утра пришлось заказать, но не использовать, - Балис хитро подмигнул Йеми, тот снова скривился, - я залил во фляжку: не пропадать же добру.
   - А как вы хотите отмечать? - заинтересовалась виновница торжества. - Парадный ужин в лесу не устроишь.
   - Зато можно исполнить песни. Давай-ка, испробуем твою олинту, - предложил кагманцу Гаяускас.
   - Бери. Только, прошу, не очень громко, чтобы нас не услышали.
   Извлеченная из кожаного чехла, олинта и вправду оказалась очень похожей на гитару - по крайней мере, намного больше, чем ценика. Струн на ней было целых тринадцать: шесть сдвоенных и одинарная нижняя. Именно эта струна доставила Балису трудности с настройкой. Справившись с этим сложным делом, морпех подмигнул сидящим у костра и провозгласил:
   - А сейчас состоится концерт народных ольмарских песен.
   Все, даже угрюмый Женька, рассмеялись.
   - Жаль, мы ничего не поймем, - сокрушенно произнес благородный сет.
   - Я потом попробую перевести, - предложил Мирон.
   - Это совсем не то. В песни главное не текст, а чувство. То, как вы будете это слушать, скажет мне больше, чем пересказ, о чем Балис поёт.
   Нижниченко только согласно кивнул головой. А отставной капитан, словно нарочно продолжая тот вечер, когда играл на ценике, снова начал с речитатива под тихий аккомпанемент:

На пиратском корабле

Шум, переполох:

Старый пес на костыле,

Капитан подох.

И под хохот дев морских

И морских химер

Капитаном стал у них

Юный пионер.

   Сашка не выдержал и расхохотался. Кто такой пионер, он не имел понятия, но мысль о том, что какой-то мальчишка стал командиром на пиратском судне, была забавна сама по себе. А дальше пошло ещё смешнее:

Прекратился тарарам

На загривках волн,

Всех пиратов по утрам

Будит громкий горн.

Щетку в зубы, словно нож...

За борт крепкий ром,

Шпага - что с неё возьмешь?

Сдать в металлолом.

   О пионерах Женька много читал в старых книгах, которые покупали ещё его родителям, когда они были маленькими. Всё правильно, в книгах пионеры маршировали под горны и барабаны и не пили не то что ром, а даже пива. Наверное, и зубы тоже чистили по утрам и вечерам, такие примерные. Вообще, конечно, герои этих книг были разными и книги тоже разными. Когда - завлекательными, когда - скучными. Но вот такой смешной интерпретации Женьке ещё ни разу не попадалось.

Но хорошие дела

Могут утомить,

И команда удрала

Крепкий ром варить.

С черной меткой на челе

Все перепились...

Так пираты на Земле

Все перевелись!

   Теперь смеялись уже все, кто понимал по-русски: и Сашка, и Женька, и Мирон. Лишь сам исполнитель оставался серьезен, хотя в глазах мелькали лукавые искорки. Балис уже не говорил, пел:

Мы с тобой не те уже совсем

Мы не живем делами прежними:

Спим в тепле, не верим темноте,

А шпаги на стену повешены...

В нашей шхуне сделали кафе,

На тумбу пушку исковеркали,

Истрачен порох фейерверками,

На катафалк пошел лафет.

   Эту песню Нижниченко знал. Не полностью, но большую часть текста. И всегда вспоминал её, когда, гуляя по набережной, встречал плавучие рестораны. Ему было жалко эти корабли. Да, рынок, да, люди готовы платить за экзотику, но... Не зря же в английском языке замена слову the ship соответствует не местоимение it, как любому другому неодушевленному предмету, а she. При виде этих судов Мирон испытывал такое же чувство, как при виде у входа в дорогую гостиницу или ресторан старого швейцара с боевым орденом на ливрее.

Мы с тобой давно уже не те,

И нас опасности не балуют:

Кэп попал в какой-то комитет,

А боцман служит вышибалою.

Нас с тобой не радует роса,

На парусах уж не разляжешься:

Пустил артельщик разгулявшийся

На транспаранты паруса.

   Женька просто слов не находил: чего-чего, но таких песен он от Балиса Валдисовича никак не ожидал. Вот тебе и офицер - "одна извилина, и та - вмятина от фуражки"...

Мы с тобой не те уже совсем,

И все дороги нам заказаны:

Спим в тепле на средней полосе,

Избрали город вечной базою.

Знаю: нам не пережить зимы,

А шхуна - словно пес на привязи.

Кривая никуда не вывезет,

А море ждет нас, чёрт возьми!

   Многие господа офицеры любили побаловаться пением под гитару. Но пели они какие-то медленные, томные песни, Сашке совсем не интересные. Ещё скучнее, чем песня про Петроград, которую Балис Валдисович пел в прошлый раз. А эта песня была совсем иной: бодрой, простой и понятной. Такие песни Сашка очень любил.

Море!

Ждёт!

А мы совсем не там!

Такую жизнь пошлём мы к лешему!

Боцман!

   И резкий кивок в сторону Нижниченко.

Я!

   Откликнулся Мирон. Сашка даже со смеху повалился на спину, словно маленький.

Ты будешь капитан!

Нацепим шпаги потускневшие!

   И, кульминацию, уже вместе, в два голоса:

Мы с тобой пройдем по кабакам!

Команду старую разыщем мы!

А здесь... А здесь мы просто лишние...

Давай команду, капитан.

   А теперь снова в одиночку и на полтона тише и спокойнее.

Город спит, не пустишь время вспять.

И кошка старая на лестнице.

Мы кафе возьмем на абордаж,

Поможем бармену повеситься.

Главный приз - кабатчика кафтан,

И снова, снова у штурвала я,

И рожа Роджера лукавая...

Благослови нас, Океан!

   Музыка смолкла. Сейчас это была песня и про него. В той жизни он был лишним. Он стал им давно, еще до страшного января девяносто первого. Не после него, не из-за того, что случилось тогда, нет. Наоборот, январская трагедия случилась потому, что он стал лишним. Два с половиной года его выживали, выбрасывали из жизни, и сам он считал, что жизнь окончена, жить уже больше незачем. И только здесь, на другой Грани он понял, что жизнь не окончена, пока есть те, кто нуждается в его помощи. А Рита с Кристинкой, конечно, не обидятся на него за то, что он задержался, чтобы помочь Серёжке.
   - Последний куплет не авторский, - заметил Мирон.
   - Не авторский?! - возмутился Гаяускас. - Простите! Аделунг сказал: "Я этот куплет не писал, но он достоин здесь стоять".
   Нижниченко поднял руки в знак шутливой капитуляции.
   - Балис Валдисович, спойте, пожалуйста, что-нибудь ещё, - попросил Сашка.
   - Ещё? Можно.
   Он спел им "Баксанскую", кратко рассказав историю появления этой песни и огорчившись, что Женьке ничего не известно о противостоянии с "эдельвейсами". Потом спел её же, но переделанную, как её пели в Афгане. Он знал много афганских песен, но пел редко, считая это привилегией тех, кто был на той войне бойцом, а не экскурсантом. И всё же два боя, в которых он принимал участие, давали и ему право считать эти песни своими, по крайней мере - здесь, на иной Грани.
   Потом олинта перешла к Йеми, он сыграл и спел пару местных песен - про доблесть Императора Севера и красоту домны Карины. Потом про красоту домны Карины спели ещё раз - Балис успел достать и настроить ценику, и теперь они играли с кагманцем вдвоем: Йеми вел мелодию, Гаяускас аккомпанировал. Наконец, тем же манером вдвоем они исполнили какую-то разудалую "Кочевряжку", Олус только морщился: не пристало благородному сету слушать такие песни.
   В общем, освобождение Анны-Селены было, по общему мнению, отмечено на славу. Спать все ложились в приподнятом настроении, настроенные на новый успех. Балис так и сказал Мирону:
   - Чувствую, завтра Серёжку мы освободим. А потом, конечно, надо будет помочь Йеми.
  
   Сон получился дурным и коротким. Балис гнал БРДМ по какой-то смутно знакомой пересеченной местности. То ли на полигоне под Севастополем, то ли под Анапой, то ли ещё где - не разберешь. И почему-то не привычную "двушку", а новёхонькую "тройку", со штурвалом вместо привычных фрикционов. Раньше он её и видел-то всего пару раз, на месте водителя не разу не сидел, а сейчас лихо мчался, не обращая внимания на препятствия. Из-под гусениц летела то каменная крошка, то брызги, когда машина врезалась в очередную лужу. Он торопился, понимая, что опаздывает, но никак не мог вспомнить, куда именно он так спешит. Вот бронемашина выскочила на окраину небольшого городка. Вовсе не Севастополя, и не Новороссийска, и вообще не какого-то другого знакомого ему города. Впереди открылся вид на море, в которое медленно и величаво уплывал белый лайнер, И только теперь Балис понял, почему он так спешит. На этом пароходе уплывал Серёжка, которого надо было успеть перехватить до отправления лайнера. А он - опоздал. Со злости капитан ударил по тормозам, машину занесло, протащило несколько метров юзом и только потом БРДМ, наконец, остановился. В смотровую щель Гаяускас видел старинный двухэтажный дом с увитым плющом и диким виноградом розовыми стенами. На балконе второго этажа, облокотившись на фигурное ограждение, стояла какая-то женщина. Он поднял взгляд наверх и узнал в женщине Риту. Она смотрела куда-то в даль, на море, на исчезающий в мареве белый пароход. Балис дернулся, чтобы вылезти из машины, больно ударился головой о крышу и проснулся...
  
   Несколько минут Гаяускас тяжело дышал и унимал биение сердца, готового, казалось, вот-вот выскочить из грудной клетки. Вокруг всё было спокойно. Сквозь ветви деревьев светили незнакомые звёзды и маленькая льдисто-синяя луна - Иво. Где-то недалеко поухивал филин. У почти потухшего костра возился караульный - благородный сет.
   "Всё, хватит", - решил Балис. - "Завтра же поговорю с Наромартом, пускай объясняет, что к чему. А то так и с ума сойти недолго".
   А ещё он отчетливо понимал, что завтра они Серёжку не освободят. И как же гадко было на душе от понимания того, что он снова, в какой уже раз, не успел, опоздал, оказался всего лишь сторонним наблюдателем. Хотелось стонать от собственного бессилия. Но Балис знал, что стонами и рыданию делу не поможешь. Нужно было держать себя в руках и, не обращая внимания на неудачи, продолжать погоню. Только в этом случае они смогут спасти мальчишку. А если дать волю чувствам, то Серёжка будет обречён...
  

Глава 4

Отец мой - Михл Айзенштадт

- был всех глупей в местечке:

Он утверждал, что есть душа

У волка и овечки.

(В.Блаженный)

   Шипучка устал. Очень устал. Ему ещё никогда не приходилось вести такой долгий бой. Лапа словно превращалась в камень и двигалась всё медленнее и медленнее. Не хватало воздуха. Удивительно, как он ещё держался. Но всё равно, жить ему оставалось уже недолго. Не сейчас, так через несколько минут секира кого-нибудь из врагов достанет его - и тогда схватка закончится.
   Но пока сауриал в состоянии удерживать свой акинак - он будет сражаться. Не ради продления своей жизни - как говориться, перед смертью всё равно не надышишься. Но в комнате наверху Ахар пытался открыть портал - и каждая выигранная секунда может помочь ему и Грегу остаться в живых. Значит, надо держаться. Его всё равно убьют, но пусть это случится не сейчас. Надо прожить ещё немного. Ещё немного. Ещё...
   Отчаянный выпад получился быстрым, каким и должен быть удар мастера клинка. Гном даже не успел заметить, как акинак сквозь на мгновение приоткрывшуюся щель вошел ему в шею. Ещё одним противником меньше. Это ничего не решало: живых врагов оставалось не меньше двух десятков. Но они вдруг отступили, давая столь желанную передышку.
   Тяжело дыша, Шипучка опустил акинак и грузно опёрся на хвост, давая отдых ногам. Гномы Тургунда сгрудились в противоположном конце зала, готовясь к новому бою. Их было даже больше, чем казалось в горячке боя: не два десятка, а не меньше, чем три. А между врагами весь пол был усеян трупами погибших в этой схватке.
   - Хорошая драка, парень, - пробасил Норт Бенлин, обращаясь к Шипучке. Их осталось только двое, прикрывающих путь на винтовую лестницу. И ещё двое из отряда были наверху - Грег и Ахар. Четверо из десяти. Остальные нашли свою смерть в подземном городе Тургунде.
   - Вот что, парень, давай-ка ты наверх, - продолжил Норт. Гном всех спутников называл исключительно "парнями", а Лейду - "девкой". На Бенлина она не обижалась, хотя никому другому бы этого никогда не позволила.
   Шипучка отрицательно мотнул головой. Не иначе, как кто-то из врагов хватил Норта по шлему, вот он и начал заговариваться.
   - Я тебе серьезно говорю, парень, топай наверх. Нам надо разделиться, чтобы дать Ахару побольше времени. Один - наверху, другой - внизу. Понял?
   В этом был резон. Стоя в дверном проёме, ведущим к лестнице, врагов мог сдерживать и один воин. Действительно, разделившись, они давали магу больше времени, а значит - больше шансов.
   Шипучка указал острием акинака на себя, потом - на пол зала. Гном, не первый год знавший сауриала, отлично понял эту пантомиму.
   - Не выйдет, парень. Здесь я простою дольше - им ещё придётся попотеть, чтобы разрубить мои доспехи. А от тебя больше пользы наверху - там ловкость будет поважнее устойчивости.
   Бенлин снова был прав. Шипучка огорчённо кивнул. Лица гнома не было видно за опущенным забралом, но сауриал был готов поспорить, что Норт грустно улыбнулся.
   - Давай, парень. И не слишком тоскуй. Когда-нибудь у каждого приходит время последней битвы. Клянусь Молотом Мастера, я счастлив, что в моей последней битве у меня оказались такие соратники. Лучших я не встречал за всю свою жизнь. А теперь - топай наверх. И постарайтесь остаться живыми.
   Окружив себя плотным запахом соснового бора, Шипучка двинулся вверх по широкой винтовой лестнице. Сауриалы использовали свою способность издавать сильные запахи как ещё один способ выражать свои эмоции - в дополнение к речи и мимике. Но другие существа, как правило, не понимали ни шипения сауриалов, ни языка запахов. Больше того, и то и другое доставлял им неудобства. Шипучка, проводящий большую часть жизни среди людей, давно приучился объясняться жестами. Но сейчас сильный запах был необходим, чтобы Грег ненароком не всадил в него бельт по самое оперение.
   - Шип? - удивленно воскликнул разведчик, поняв, кто поднимается вверх по лестнице. - Вы что, всех их перебили?
   Сауриал только отрицательно мотнул головой. Врагов было слишком много. Слишком много даже для таких мастеров, как компания Шоба. Грег всё понял правильно.
   - Кто?
   Шипучка провел рукой под подбородком, словно оглаживал воображаемую бороду.
   - Да, это похоже на Норта, - согласился разведчик. - Остальные погибли?
   Сауриал поднял морду вверх, к небу, от которого его отделяло не меньше пары миль камня и земли.
   - Да будут боги к ним милосердны, - вздохнул Грег. - Ахар, если ты провозишься ещё несколько минут без результата, то молится надо будет по нам. Только, делать это будет уже некому.
   Маг, погруженный в своё дело, даже не удостоил его ответом.
   Снизу донёсся шум возобновившегося боя. Шипучка на пробу взмахнул клинком. Рука успела немного отдохнуть. Что ж, пару минут он должен успеть продержаться. Грег с тяжелым склотом занял позицию в глубине комнаты. Если повезёт, то он успеет выстрелить два раза. А потом... Меч у Грега был, но мастер арбалета и кинжала мечом владел, наверное, хуже десятилетних детёнышей, мечтающих стать воинами.
   Время тянулось мучительно медленно. Вот шум боя внизу затих, а следом раздался топот ног по каменной лестнице.
   - Ко мне! - воскликнул за спиной Ахар. - Ко мне, быстрее! Я открываю портал.
   Сколько раз потом Шипучка ругал себя за то, что отступил. Если бы он остался на месте, то, конечно, погиб бы под топорами тургундаров, но маг и разведчик успели бы уйти. Двое. Но тогда он не размышлял и не оценивал ситуацию: на это просто не было времени. Сауриал бездумно выполнил команду мага, как выполнял её всегда, когда Ахар колдовал - непослушание в такой ситуации могло стоит жизни.
   Он отступил, а враги ворвались в комнату. Щёлкнул склот Грега - тяжелый бельт, пробив шлем гномьей работы, до половины вошел в голову тургундара. Второй раз выстрелить человек не успел: гномы были уже рядом. Удар тяжелой секиры пришелся в плечо разведчика и разрубил его тело чуть ли не до сердца. Во все стороны брызнула кровь. Ахар что-то вскрикнул. Шипучка успевал парировать вражеские выпады и контратаковать, медленно пятясь к стене, где должен был находиться портал. Молниеносная двойная атака - и передние враги замертво упали на пол комнаты. Быстро обернув голову, сауриал увидел за спиной клубящийся белёсый туман. Схватив в охапку стоящего рядом мага, Шипучка метнулся в неизвестность.
  
   Так они и выпали в чужой мир: сауриал и человек. Портал захлопнулся сразу, едва маг оказался по другую сторону, преследовать их тургундары не могли. Вот только в спину Ахара ещё на той стороне по самый обух вошла секира одного из врагов. И в неизвестном для себя месте Шипучка оказался в одиночестве, да и ещё с мёртвым магом на руках.
   Впрочем, ящер сразу понял, что место, в которое его занесло, обитаемое: вдали он видел море, а на его берегу - рыбачью деревеньку. Он отчетливо различал вытащенные на берег лодки и воткнутые в песок жерди, на которых, он знал, сушились неразличимые на таком расстоянии сети. Обитателей деревни Шипучка тоже не видел, но не сомневался, что когда он подойдёт поближе, то они появятся.
   С магом на руках он двинулся по полого сбегавшим к морю травянистым холмам в сторону деревни. Местное светило нещадно палило, но сейчас сауриал этому только радовался: за проведенное в подземельях время он отвык от дневного света. Тело грузного мага было слишком тяжелым для передних лап Шипучки, к тому же предельно уставшего в бою с гномами, но и на это он не обращал внимание. Необходимо было во что бы то ни стало дойти, передать Ахара для погребения, а уж потом можно и о себе позаботиться.
   Он дошел, уже плохо понимая, где он и что с ним происходит. Взойдя на очередной холм, сауриал увидел, как от деревни к нему бегут люди. Он даже успел разглядеть в их руках топоры и удивиться этому, но больше уже ничего не смог: в глазах замелькали яркие разноцветные огни, ноги подкосились, и ящер без сознания упал на поросший редкой сухой травой песок.
   А пришел в себя уже в каком-то сарае, накрепко скрученный широкими кожаными ремнями. Двое мужчин, вооруженных острогами на длинных деревянных рукоятках, внимательно следили за ним из-за небольшой деревянной загородки, готовые вмешаться, если он попытается освободиться. Акинака, разумеется, рядом не оказалось.
   Шипучка недоумевал. Не понять, что существо, пусть и не похожее на человека, но способное принести тело погибшего товарища к ближайшему поселению для достойных похорон, разумно было невозможно. Не понять, что у него не было никаких агрессивных намерений - тоже. И, тем не менее, жители прибрежной деревни воспользовались его беспомощностью и лишили его свободы. Неужели они настолько глупы?
   Вскоре в сарай зашел ещё один человек и между людьми завязался разговор. Сауриал с удивлением обнаружил, что понимает их язык, хотя никогда раньше его не слышал. Видимо, это было побочным эффектом колдовства Ахара.
   Впрочем, ломать голову над этим чудом ему пришлось не долго. То, что Шипучка услышал в разговоре людей, повергло его в глубокий шок. Оказывается, эти люди понимали, что имеют дело с разумным существом. Но при этом считали себя вправе распоряжаться его жизнью. Сауриалу предстояло стать невольником, рабом, поскольку по закону этих мест не люди не могли быть свободными.
   Для Шипучки это было дико и непредставимо. Сауриалы вообще не знали понятия рабства и неволи. Живя среди людей, ему приходилось что-то там слышать о невольниках, но это были либо те, кто задолжал большие деньги, либо взятые в плен враги, пришедшие с мечом в чужие земли. Но Шипучка-то жителям деревни не был должен никаких денег, и пришел к ним с исключительно мирными намерениями. Если бы на его месте оказался человек, а на месте деревни - место обитание племени сауриалов, то можно не сомневаться, что ящеры отнеслись бы к путнику с заботой, помогли бы восстановить силы, а потом указали бы дорогу к ближайшему поселению людей. Он даже не мог себе представить, что можно поступать по-иному. Но оказалось, что можно. И это иное обращение Шипучке предстояло испытать на собственной шкуре.
   Потом был долгий путь неизвестно куда в рабском караване, где его привязывали и кормили отдельно, потому что остальные рабы были люди, даже в неволе считавшиеся существами более высокого происхождения, чем ящер и сами себя считавшие таковыми. За всё время путешествий ни один человек не даже не попытался поговорить с сауриалом, поддержать его, хотя возможности у них для этого были. Была камера в особом невольничьем бараке, где пришлось просидеть довольно долго. Был, наконец, корабль, на котором он сейчас плыл в неизвестность...
   Как-то в таверне им попался сочинитель - мужчина уже в летах, седобородый и серьезный. Подвыпившие Грег с Ахаром не упустили случая выяснить, чего это он там сочиняет. Стихи там всякие, песенки - это понятно: товар ходовой, многим нужный. А вот истории-то не бывшие в действительности выдумывать зачем, ежели в жизни случается столько всякого, что никакой сочинитель не придумает? Тот сначала долго отмалчивался, но, после третей кружки пива вдруг заговорил. И объяснил собеседником, что главное в его сочинениях вовсе не чудеса, магия, древние боги, таинственные эльфы и могучекрылые драконы. Всего этого добра в их мире и вправду навалом, и любой авантюрист может рассказать из своей жизни вполне достоверную историю, гораздо занимательнее, чем то, что придумывает господин Агром. А уж если немного прихвастнет ( а куда ж без этого-то ), то и вовсе тягаться с ним станет невозможно. Нет, господин Агром придумывает истории не о приключениях, а о людях. О том, как они ведут себя, попав в эти приключения. Для того, чтобы лучше смогли понять себя те, кто никогда ни в каких приключениях не бывал и не побывает до самой смерти.
   - Я сейчас задумал историю, - говорил бородач, выпуская из трубки клубы ароматного дыма, - в которой отряд друзей движется к заветной цели. Им приходится столкнуться с тяжелыми испытаниями, один за другим авантюристы гибнут. Но один всё же доходит до конца... и понимает, что повезло-то не ему, а его погибшим друзьям.
   Тогда Шипучка посмеялся в душе над глупым человеком, наверное, никогда не смотревшим в лицо смерти и не понимавшим, что может чувствовать живой, настоящий искатель удачи, дойдя до заветной цели. А сейчас, свернувшись клубком в тесной корабельной каюте, он понимал, что мудрый бородач был совершенно прав. Сказитель знал жизнь гораздо больше, чем самоуверенный молодой сауриал, пусть даже за плечами Шипучки был не один опасный поход. Сейчас ящер действительно полагал, что участь его погибших друзей завиднее, чем та, что досталась ему. В этом мире они бы не прижились. Может быть, не всех их ожидала участь раба: в конце концов, Ахар, Грег, Лейда, Бабац и Тил были людьми, но уж точно бы никто из них не смог смотреть на мыслящее существо, как на что-то низшее и недостойное только потому, что это существо - не одной с тобой крови. Здесь же абсолютно все воспринимали сауриала как грубое животное, не отличали его от ослов или лошадей, хотя при этом ясно понимали, что он наделён разумом. И это угнетало больше всего. Шипучка бы давно сразился со своими хозяевами и погиб в неравной борьбе, если бы не Закон Рода, гласивший, что обрекший себя на смерть ради себя самого в Великие Леса не попадает. Исключений закон не признавал, а потому каждый сауриал старался строго следовать ему, как бы не складывались внешние обстоятельства. И Шипучка терпеливо выполнял то, что требовали от него люди, считавшие себя хозяевами ящера. Готовил себя к тому, что терпеть придётся долгие обороты, пока не придёт, наконец, милосердный покой.
   И только после встречи с Волчонком в душе забрезжил лучик надежды. Этот человеческий детёныш оказался не похож на людей этого мира. С самого начала, когда его втолкнули в камеру, где держали Шипучку, маленький человек поразил сауриала своим поведением: в нём не было ни высокомерия, ни страха - того, что ящер привык по отношению к себе видеть от людей этого мира. Чувствовалось, что он немного опасается обитателя камеры, но это были вполне понятные опасения: ведь раньше Волчонок никогда не видел таких, как Шипучка. И стоило ему только понять, что сауриал не питает к нему агрессивных намерений, как в глазах Волчонка Шипучка из чудовища превратился в товарища по несчастью. Пожалуй, даже, как-то слишком быстро. Взрослого человека на месте Волчонка, наверное, можно было упрекнуть в излишней доверчивости, но, говорят, детёныши - доверчивы по своей природе. Во всяком случае, в своё время Шипучке не раз приходилось принимать участие в розысках невесть куда забредших малышей. Всё им интересно, всё кажется загадочным и непременно добрым. А вот то, что маленький сауриал для кого-то может оказаться лакомой пищей - хотя бы для безмозглого тиранозавра, в их головенки, конечно, не влазит. Точнее, влазит, но вылетает с первым же порывом ветра. Короче, детёныши - они детёныши и есть, хоть в чешуе, хоть в человечьей коже.
   Даже от души хлебнувший горя, Волчонок всё равно оставался доверчивым и наивным. Малыш рассказал ящеру свою историю, из которой Шипучка понял, что Волчонка похитили и продали в рабство какие-то разбойники. Маленький человек очень надеялся, что его взрослые друзья разыщут и освободят. Сауриалу подумалось, что для такой надежды у Волчонка нет никаких оснований: судя по тому, как вели себя люди этого мира, было не похоже, чтобы кто-то из них рискнул броситься в погоню за разбойниками и работорговцами. Но разубеждать детёныша он, конечно, не стал: не только потому, что не умел говорить, но и из-за того, что жестоко убивать в том, у кого всё отнято, последнюю надежду. Пусть верит хоть во что-нибудь.
   Впрочем, представление о Волчонке, как о беззащитном малыше, пришлось пересмотреть сразу после того, как его хозяин, человек по имени Меро, купил Шипучку. Сразу по выходе с невольничьих бараков хозяин набросился на детёныша с упреками и угрозами. Сауриал привык, что невольники в таких случаях молят господ о пощаде, но Волчонок не унижался и ничем не показывал страха. Удивленный Шипучка забылся настолько, что и сам попробовал вмешаться в разговор и защитить малыша, забыв, что делать этого не следовало: если наемник и простил дерзость рабу-человеку, то уж от нечеловека он этого точно не потерпит. И детёнышу не поможешь, и себе навредишь. Разумеется, новый хозяин тут же пригрозил сауриалу расправой, а Волчонок вдруг кинулся Шипучку защищать. Человек рисковал собой, чтобы защитить не человека. В мире Шипучки это было в порядке вещей, в этом мире такого с ящером ещё не бывало. Малыш смело шел против всех правил, это был поступок.
   Второй раз Волчонок удивил Шипучку уже на корабле, когда им, загнанным вместе в одну каюту, принесли ужин. Миска для сауриала была больше, но в ней была лишь каша, а в плошке детёныша кроме того оказалась пара кусков мяса. Едва дверь за принесшим еду наемником захлопнулось, как Волчонок протянул Шипучке один из кусков. Сауриал отрицательно мотнул головой.
   - Бери, ешь, - объясняюще произнес Волчонок.
   Шипучка снова отрицательно покачал головой. Указал на мясо, потом на Волчонка: мол, тебе дали, ты и ешь. Тот понял, но руку с мясом не убрал.
   - Бери, видишь, у меня тоже мясо есть. А то получается не честно: я мясо ем, а ты - нет.
   С того момента, как волшебством Ахара его забросило в этот мир, Шипучка не слышал слова "честно" и не видел честных поступков. Сауриал полагал, что это понятие, как и многие другие, здесь просто никому неизвестны. Обращение Волчонка застало его врасплох и заставило принять дар. Положим, честным есть предложенное детёнышем мясо он не считал, в стаде всегда было принято отдавать малышам самую лучшую еду, но объяснить отказ было невозможно. Волчонок - не Грег, не Норт и не Ахар, с которыми Шипучка ходил в походы много оборотов подряд, и которые понимали его мысли с полушипа.
   Шипучке очень захотелось, чтобы те друзья, на которых так надеялся Волчонок, оказались достойными его надежд и освободили малыша. И ещё сауриал твёрдо решил, что, если сможет хоть чем-то помочь детёнышу - то обязательно это сделает, чего бы это ему не стоило. Пусть даже жизни. Умирать ради помощи другим Закон Рода не запрещал, даже если эти другие и не были сауриалами.
  
   Деревянная клетка: пять шагов в ширину, семь в длину, метра два в высоту. Маленькому Серёжке ещё можно было нормально ходить, а вот Шипучке - только на четырёх лапах. Каютой назвать это помещение язык не поворачивался: в каютах должны быть иллюминаторы, а здесь - глухие стены. Темнота кромешная: светильника невольникам не оставили. Духотища. Делать абсолютно нечего. Проснувшись утром, Серёжка быстро понял, что это заточение будет для него похуже, чем путешествие в караване. Там, хоть и связанный, но идёшь по земле, под солнцем. Свежий воздух, небо, деревья вокруг. Тогда это не воспринималось, как что-то ценное, но сейчас, когда его заперли в четырех стенах, он понял, как всего этого ему не хватает.
   Стало понятно, почему сходил с ума заточенный в одиночной камере замка Иф Эдмон Дантес. "Ничего, мне терпеть не долго, несколько дней всего", - подбадривал себя мальчишка, но бодрость не спешила прибавляться.
   Загремел засов. Дверь отворилась, у входа стоял Арш со светильником в руке. "Завтрак, наверное, принёс", - подумал Серёжка, но ошибся.
   - Эй, волчонок, вылезай давай, - прикрикнул наёмник.
   С лёгкой руки Меро теперь все наёмники звали его волчонком. Мальчишка даже не обижался, наоборот, где-то гордился этим прозвищем. Отец очень любил песню про охоту, в которой один из волков перепрыгивал через красные флажки и уходил в лес от стрелков и собак. А ещё вспоминался Волчонок из фильма про Красную Шапочку, которого сыграл мальчишка, немного похожий на Серёжку. Ему тоже нелегко приходилось, но он умел терпеть и добиваться своего. Вот и Серёжка покажет, когда придёт время, что у волчат есть острые зубы. А пока...
   А пока надо было исполнять приказания Арша. Мальчишка вышел в коридор. Там было светлее: из люка лился солнечный свет.
   - Давай на палубу, - приказал наемник, задвигая тяжелую щеколду.
   "Что это мне так везёт?" - заинтересовался Серёжка, взбираясь наверх по лестнице.
   На палубе было хорошо. Ралиос стоял уже довольно высоко, но в воздухе ещё чувствовалась утренняя свежесть. Нагревшееся дерево палубы обдало босые подошвы сухим приятным теплом. Ветра не чувствовалось, но, судя по тому, что паруса были подняты, и судно двигалось, пусть и со скоростью торопливой черепахи, он всё-таки легонько дул. Куда не кинешь взгляд - всюду яркое синее небо и синее море... Если не считать столпившихся у борта наемников и купцов.
   - Поди сюда, - Меро заметил, что мальчишка вышел на палубу.
   Серёжка подошел.
   - Мы тут с почтенными господами поспорили, сможешь ли ты спрыгнуть с мачты. Отвечай честно.
   Немного удивившись, Серёжка окинул конструкцию внимательным взглядом. Высотой мачта была, пожалуй, под десять метров. В паре метрах от верхушки - поперечный брус, на котором подвязан парус. Значит, прыгать с бруса. От палубы до воды... Серёжка заглянул через высокий борт... Метра два. Значит, прыгать примерно как с десятиметровки. Ну, этим нас не удивишь.
   - Конечно, я могу спрыгнуть... господин Меро.
   - Так прыгай. И без глупостей.
   Серёжка только плечами пожал: какие тут могут быть глупости. Берег едва виднелся тонкой тёмной линией слева на горизонте, до него отсюда не меньше пяти километров. Не доплыть. Тем более, что на корабле наверняка не буду просто наблюдать за тем, как кто-то пытается бежать. Не зря же между мачтой и кормовой надстройкой посреди палубы стояла лодка.
   Сбросив шорты прямо на палубу у мачты, мальчишка полез вверх по верёвочной лестнице. "Интересно, Тошка бы мне позавидовал или нет?" - неожиданно мелькнула мысль. Антошка Климанов, Серёжкин сосед, одноклассник и друг, был большой любитель парусных судов и морских приключений. Сам он, правда, не разу не плавал по морю, даже на простой яхте, но мечтал когда-нибудь выйти в открытый океан на самом настоящем паруснике. Оказывается, и такие корабли к концу двадцатого века в мире ещё остались. А пока Тошка читал книги и клеил модели, их у него дома не меньше пятнадцати штук. Когда Тошке исполнилось десять, Серёжка подарил ему на день рождения модель линкора "Марат" - парусников не нашел. Тошка современные корабли любил не так сильно, но подарку всё равно обрадовался, линкор склеил и поставил на полку в книжном шкафу.
   Разумеется, друг знал наизусть, как называется на судне каждая деревяшка и каждая верёвка. Если бы они с Серёжкой были на этом корабле как туристы - он бы всё рассказал и объяснил, что для чего нужно. Даже, наверное, юнгами можно было бы поплавать - только недолго. А рабом... Нет, тут завидовать нечему. Когда ты невольник - самое любимое увлечение не радует, рассудил Серёжка, как раз добравшись до верху и переходя с лестницы на брус, который, кажется, назывался рея.
   Цепко ступая босыми ногами, Серёжка быстро дошел до её конца. Если честно, это было не так уж и сложно: это только с палубы рея казалась тонкой, а на самом деле, её толщина даже на концах был не меньше десяти сантиметров, а в середине - ещё больше. Рея тихонько потрескивала, но Серёжку это не пугало: если уж она взрослого моряка выдерживает, ведь парус-то они как-то должны натягивать, то уж под ним точно не сломается. Главное - не волноваться и лишний раз не смотреть вниз. Но теперь, дойдя до края, Серёжка глянул на палубу. Наемники, купцы, капитан и его помощники сбились в кучу у борта и оживлённо что-то обсуждали. Точнее, не что-то, а кого-то, и мальчишка отлично знал, кого именно. Что ж, на первый раз особого зрелища их не ожидает.
   Пружинисто оттолкнувшись, парнишка взвился в воздух. В падении он вытянулся в струнку, прижал руки по швам и через мгновение вошел в воду "солдатиком". Прыжками в воду Серёжка бросил заниматься два года назад, и, наверное, сделал какую-то небольшую ошибку. Пятки больно ударились о воду, внутренности прямо тряхнуло от удара. Но это было только мгновение. А потом прохладная морская вода обняла разгоряченное мальчишеское тело. Как же было приятно очутится в ней после стольких дней путешествия по пыльным дорогам и грязным городам, после ночёвок на голой земле или на гнилой соломе в бараках.
   Серёжка раскрыл глаза. Вверх устремлялись мириады маленьких воздушных пузырей. Чуть зеленоватая вода была удивительно чиста и прозрачна - куда там Чёрному морю. И без маски он видел вокруг себя метров на тридцать, никак не меньше. Две крупных потревоженных медузы, недовольно шевеля щупальцами, уходили на глубину - подальше от непонятной опасности. А совсем рядом медленно и величаво проплывало тёмное днище корабля.
   Мальчишка вынырнул на поверхность. С борта ему бросили канат. Серёжка умел плавать кролем, но сейчас, намеренно, плыл по-собачьи. Во-первых, чтобы не светить лишний раз свои способности, а во-вторых, растягивая удовольствие. Да только не сильно оно растянулось. Несколько гребков и он уже подплыл к канату. Перебирая руками и упираясь пятками в борт, мальчишка забрался на палубу.
   - Молодец, волчонок. Я доволен, - кажется, Серёжка впервые увидел Меро улыбающимся. Не скалящим зубы, не ухмыляющимся, а именно улыбающимся - широко, от души. И выглядел наемник очень даже не плохо, уж точно, не зло. "Тем лучше", - усмехнулся в душе мальчишка и спросил, стараясь сделать голос как можно невиннее.
   - Я всё сделал хорошо?
   Не почуявший подвоха наёмник милостиво кивнул.
   - Я доволен. Ты принёс мне хорошие деньги. Хочешь чего-то попросить?
   Серёжка почесал слипшиеся волосы. Вообще-то хорошо бы было попросить искупаться, но... Пожалуй, это он оставит напоследок.
   - Господин, я бы мог показать более интересное зрелище, за которое, думаю, господа будут не против заплатить вдвое.
   Улыбку с лица наемника как стёрли, глаза превратились в узкие щёлочки.
   - Вот как? В таком случае - показывай. Я хочу это увидеть.
   Кто бы сомневался...
   - Конечно, господин Меро. А попросить я хочу, чтобы ты лучше кормил Шипучку. Так же, как меня.
   - Ты что, действительно изонист?
   Меро, не на шутку испугался, даже с дрожью в голосе не смог справиться. Неужто в такую пакость вляпался? Ежели мальчишка - последователь Изона, то плакали денежки. Но в глазах паренька было столько недоумения, что наёмник понял - от этой напасти боги миловали.
   - Я не знаю... господин Меро. Я никогда раньше не слышал этого слова.
   Точно, не из этих, больных на голову. С таким характером как у этого волчонка от своих богов не отрекаются.
   - Тогда что тебе дался этот ящер? Ты хоть и раб, но всё же - человек.
   - Но... господин Меро, ты же заботишься о своих собаках?
   Наёмник ошалело посмотрел на мальчишку, потом вдруг громко расхохотался.
   - Зверушку, значит, себе нашёл?
   Серёжка только молча плечом передёрнул. С Меро такое поведение его часто выручало: наемнику далеко не всегда действительно хотелось слышать ответ на свой вопрос, очень часто его вполне устраивало молчание - знак согласия.
   - Ладно, - добродушно решил Меро, - если они действительно заплатят вдвое, то будет по-твоему.
   Серёжка совершенно случайно задел в наёмнике чувствительную струну: своих псов Меро просто обожал и окружал вниманием и заботой. Разумеется, в тех дозах, которые пристало получать бойцовой собаке, а не изнеженной комнатной псине благородной лагаты. Если бы один из псов, заработав для хозяина три ауреуса, а именно столько Меро в общей сложности стряс с купцов и моряков за прыжок мальчишки с мачты, мог обратиться к нему с подобной просьбой, то наёмник, пожалуй, её бы выполнил. Почему же не выполнить просьбу человека?
   Переговоры со зрителями оказались короткими - Серёжка даже обсохнуть не успел. Меро кивнул на мачту: давай, мол, взбирайся. Серёжка залез и на этот раз прыгнул ласточкой. Уже в воздухе понял, что получилось плоховато: забыл вовремя разогнуть ноги, из-за этого вошел в воду не ровно. Конечно, не животом плюхнулся, но всё же поднял кучу брызг. Кольнула мысль: "А вдруг зрители будут недовольны?" Плакала тогда Шипучкина кормежка. И не только она одна плакала.
   Вынырнув, бросил тревожный взгляд наверх и, облегченно выдохнув, улыбнулся. Купцы и моряки были, можно сказать, в восторге. Орали что-то ободряющее, потрясали вытянутыми вперёд руками с оттопыренным вверх большим пальцем. Меро стоял в стороне, довольно улыбаясь. Арш бросил вниз верёвку, Серёжка выбрался на палубу, хитро посматривая на Меро. Наёмник поманил мальчишку пальцем, а когда тот подошел, вместо одобрения поинтересовался:
   - Хочешь показать что-нибудь ещё?
   - Да... господин Меро.
   - За это мне заплатят ещё вдвое больше?
   Искушение было очень велико, но Серёжка сдержался. Рея - не мостик, рисковать здесь незачем и не перед кем.
   - Я не знаю... господин Меро.
   - Но в прошлый раз ты угадал.
   - Я думаю, что они заплатят втрое против того, что заплатили сначала.
   - Тоже неплохо. Будешь просить что-то для своей зверушки?
   - Выходить наружу, мне и Шипучке. Хоть немного, но каждый день... господин Меро.
   Наёмник поскрёб заросший подбородок. Кормил он ящера, понятно, из своих запасов, и что там кидают в миску невольникам - никого не касается. А вот вывести тварь на палубу без согласия капитана нельзя. Да и купцам такое соседство может оказаться не по вкусу. А уж если вдруг ящер проявит агрессивные намерения...
   - Тебе выходить на палубу придётся в любом случае: занятий никто не отменял. А ящерице тут делать нечего! Если он на кого-то нападёт...
   - Он не станет нападать, Шипучка мирный.
   Серёжка не успел моргнуть глазом, как Меро схватил его за волосы, дёрнул голову назад, задирая лицо вверх, и прошипел:
   - Запомни, волчонок, раб не смеет спорить с господином. Я сказал нет - значит нет. А сейчас - марш на мачту, и покажи лучшее, на что ты способен. А если ты прыгнешь плохо, или, хуже того, прыгнешь на палубу - обещаю тебе, не пройдет и часа, как я спущу шкуру с этой ящерицы. Пошел...
   Меро толкнул мальчишку к матче. Глотая слёзы, Серёжка лез вверх по веревочной лестнице. Руки и ноги дрожали. Наёмник загнал его в угол и хладнокровно раздавил, как давят жука или гусеницу. Ещё минуту назад мальчишка считал, что хоть и обращенный в рабство, он оставался внутренне свободным. А сейчас с ним поступили, как с вещью, а он ничего не мог с этим поделать. Да, ему придётся прыгнуть как можно лучше, иначе Меро и вправду расправится с Шипучкой. Серёжка не чувствовал страха за свою жизнь, в конце концов, его один раз вроде как уже убили, но не мог допустить, чтобы из-за него убили кого-нибудь ещё.
   Добравшись до реи, мальчишка несколько раз глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Ещё не хватало сорваться и разбиться. Нет, сейчас надо было сосредоточиться. Попытался вспомнить что-нибудь приятное, почему-то в голову пришло, как в третьем классе первым пробежал километровый кросс. Собраться. Раз. Два. Три. Пошел...
   Быстрый рывок по рее, прыжок, сальто, и ласточкой в воду. И ноги, кажется, успел распрямить. Вынырнул, бросив полный ненависти взгляд на столпившихся у борта. Ну, почему у него нет сейчас автомата? Нет, не сейчас, сейчас автомат был бы бесполезен... Но раньше, раньше... Как же хотелось не видеть этих мерзких довольных харь. И - нельзя было их не видеть, потому что теперь от этого зависела жизнь Шипучки. Теперь Серёжка был в руках у Меро абсолютно беспомощным и беззащитным. Теперь из мальчишки можно было вить верёвки: он ни за что бы не смог обречь ящера на мучительную гибель.
   Тяжело дыша, парнишка выбрался по верёвке на палубу. Взгляд раба пересёкся со взглядом хозяина. Казалось, ненависти в серых глазах мальчишки было столько, что её хватило бы и на десятерых, но холодно-насмешливые искорки в карих глазах наёмника она не растопила.
   - Очень неплохо, волчонок, - произнес Меро, продолжая смотреть прямо в глаза невольнику. - Очень неплохо. Так вот, если эта ящерица сделает на палубе хоть одно лишнее движение - я спущу шкуру с тебя. Понял?
   Серёжка недоуменно хлопнул глазами.
   - Если, конечно, ты хочешь, чтобы я разрешил ей сюда подниматься. Только на таких условиях. Так как, будешь выгуливать свою зверушку?
   "Шипучка - не зверушка!" - хотелось крикнуть мальчишке. Но вместо этого он лишь тихо произнёс:
   - Да... господин Меро.
   - Смотри, ты предупрежден, - пожал плечами наёмник. - А сейчас можешь обсохнуть, а потом возьмешь у Арша ваш завтрак и отнесешь вниз. И не благодари меня: ты не умеешь это делать так, как подобает рабу. Но этому тебя научат другие.
   Меро вернулся к обсуждающей прыжки компании купцов и моряков, а Серёжка устало прислонился к высокому борту. Вроде бы, он добился всего, чего хотел, но ощущения победы не было. Наоборот, было такое чувство, будто он только что потерпел жесточайшее поражение.
  
   Занятие Меро устроил уже под вечер. Перед этим сам соизволил спуститься в каморку к невольникам и ещё раз объяснил условия: если провинится Серёжка, то накажут Шипучку и наоборот, если Шипучка - то Серёжку. Похоже, идея связать своих рабов взаимной ответственностью, пришлась наёмнику по вкусу.
   Шипучка тут принялся выражать жестами полное послушание, что огорчило Серёжку ещё больше. Здоровый ящер был сильнее любого находящегося на борту человека, а вёл себя как трусливая собачонка.
   Соперником Серёжки оказался Арш. Меро решил, что молодому наёмнику тоже будет полезно подучиться владению палкой. Показав с утра юноше один из приёмов, командир наёмников теперь наблюдал, как Арш и Серёжка старательно отрабатывают урок. Ящер смирно сидел чуть в стороне, прислонившись к борту, с носовой надстройки на него с любопытством поглядывал купец Кейес со своей свитой: слугами и помощниками, с кормовой пялились матросы во главе с капитаном Йенци.
   Расстроенный Серёжка никак не мог сосредоточиться, и ему уже два раза крепко досталось: один раз по голени, второй - по пальцам на руке. Арш довольно ухмылялся: после той выволочки, которую ему устроил Меро за перетёртый ремень, юноша возненавидел раба и не упускал ни одной возможности отравить ему жизнь. Конечно, вся сцена была подстроена заранее, но оплеуху командир залепил Аршу самую настоящую, а рука наёмника оказалась уж слишком тяжела. Звон в ухе прошел только на второй день.
   Меро чувства Арша отлично понимал, но вмешиваться нужным не считал. Увечий, которые бы понизили стоимость раба, юный наёмник, разумеется, нанести не осмелиться, ну а в том, что волчонку перепадает по мелочи, ничего страшного нет: злее будет. Для гладиатора это полезно.
   - Ха! - Арш очередной раз сплел палки. - Ты снова попался. Запомни, дурак: когда твоя палка поймана, ты беззащитен.
   Серёжка мог ответить только злобным взглядом: Арш был прав. В таком положении он сделать ничего не мог, особенно уступая своему противнику в физической силе.
   Шипучка издал тонкий свист.
   - Тебе чего, ящерица? - лениво поинтересовался Меро.
   В ответ сауриал энергично зашипел, жестикулируя передними лапами. Его явно интересовала тренировка.
   - Ничего не понимаю, - усмехнулся наёмник. В другой ситуации он бы приказал зарвавшемуся нечке заткнуться, но сейчас выяснить все возможные достоинства раба было в его интересах: больше достоинств - выше цена. - Ты умеешь сражаться на палках?
   Шипучка энергично закивал.
   - И можешь что-то показать?
   Ящер закивал ещё активнее.
   - Хм...
   На взгляд Меро, положение у Сергея было безнадежное. Сам бы он, пожалуй, смог бы вывернуться, но только за счёт того, что был сильнее Арша.
   - Волчонок, отдай палку своей ящерице и иди сюда. Арш, повтори приём.
   Приём Арш повторил безукоризненно. Раз, два, три - с палки сцеплены. Что дальше?
   А дальше никто ничего не успел понять. Резкое движение - палка Арша взмыла в воздух и с дребезгом грохнулась на палубу. Юноша сконфужено хлопал глазами. Серёжка расплылся в довольной улыбке, Меро задумчиво поскреб бороду.
   - Ну-ка, повторите ещё.
   Шипучка повторил, столь же успешно. Наёмник, знавший чего ожидать, успел понять, как ящер выбивает палку. Ничего особенного хитрого в трюке сауриала не было, он только заставлял своего противника прикладывать усилия и менять их направления, пока палка сама не вылетала из рук не успевающего за ней человека. Меро и сам знал несколько подобных приёмов. А вот применить их в подобной ситуации - не догадался.
   Наёмник медленно подошел к Шипучке.
   - Значит, ты умеешь драться на палках?
   Утвердительный кивок.
   - А на другом оружии? На топорах?
   Сауриал утверждающе кивнул.
   - На копьях.
   На сей раз ящер отрицательно замотал головой.
   - А из лука стреляешь?
   Этого Шипучка тоже не умел.
   - Ну что же, и это тоже не плохо. Арш, дай-ка мне палку... Защищайся.
   Юноша едва успел отскочить в строну, такой неожиданной и стремительной была атака Меро. И первый же удар наёмника достиг цели: палка смачно впечаталась ящеру в бедро. Но это попадание оказалось и единственным: остальные удары наёмника Шипучка или отбивал, или от них уворачивался. В пылу борьбы противники не заметили, как оказались рядом с лодкой. Избегая очередной атаки, Шипучка плавно ушел вправо, и рубящий удар пришёлся по её борту.
   - Какого импа! - взревел Йенци. - Ну-ка, прекратите!
   Тяжело дыша, Меро остановился. Остановился и Шипучка, опёрся на хвост, завертел головой: на наёмника, на моряка и обратно на наёмника.
   - Почтенный Меро, - взял себя в руки капитан, - я разрешил тебе проводить тренировки на палубе, но это не значит, что ты можешь причинять ущерб судну.
   - Какой ущерб, почтенный? Твоя лодка крепка и надёжна и ничуть не пострадала от моего удара.
   - Конечно, она крепка, - хмыкнул Йенци. - Если что, она станет нашим последним шансом сохранить жизнь. Я капитан настоящего судна, а не какой-нибудь лохани, которая держится на плаву исключительно по милости Фи. Но если даже по крепкой лодке колотить палкой - рано или поздно лодка сломается.
   - Палка сломается раньше, - усмехнулся наёмник.
   - Видит Фи, у меня нет желания ставить такие опыты. Сам не стану и другим не позволю. Ясно?
   - Да чего уж яснее, почтенный. Не стоит шуметь, право слово.
   Задевать капитана в море столь же глупо, как и наёмника на суше. До конца жизни хлопот не оберешься, да и конец этот может оказаться намного ближе, чем хотелось бы.
   - В общем, друг из друга дубьём пыль вышибайте сколько влезет - меня это не касается. А снасть корабельную портить не смейте, - окончательно успокоившись, подвел итог моряк.
   Меро мрачно кинул палку Аршу.
   - Всё, хватит на сегодня. Убирайтесь в трюм, - прикрикнул наёмник на своих рабов. - Кодд, запри их там.
  
   Вечно хмурый Кодд, погруженный в свои мысли, оставил в каюте масляную лампу. При свете каморка Серёжке показалось как-то приятнее и уютнее. Подумать только, и огонёк то мерцает еле-еле, а как сразу меняется настроение.

Пляшут тени на стене,

Ничего не страшно мне...

   Откуда он знает эти стихи, мальчишка не помнил, но к происходящему они подходили просто идеально: Серёжка и Шипучка отбрасывали на стену каюты огромные шевелящиеся тени, а страха никакого не было. Было радостное возбуждение.
   - Шипучка, а ты бы мог Меро победить?
   Ящер уверенно кивнул.
   - А двоих?
   Снова кивок.
   - А можем мы захватить корабль и освободиться?
   На сей раз ящер с грустным видом отрицательно покачал головой.
   - Жаль, - согласился Серёжка. - А раньше ты пытался освободиться?
   Шипучка снова показал отрицательный ответ.
   - А почему? Ты же воин. Разве тебе не противно быть рабом?
   Сауриал издал тонкий свист и так яростно мотнул головой, что сомнений быть не могло: рабской участью Шипучка тяготился. Ещё как тяготился.
   - Тогда - почему? - не унимался мальчишка. - Почему?
   Сауриал тяжело вздохнул. Объяснить человеку своё поведение было нелегко. У каждого народа свои боги, своя вера, свои традиции. А у каждого существа, кроме того, свой характер, свои принципы, свои убеждения. Поэтому так часто бывает двум разумным существам понять друг друга. Попробуй переложить мысли в слова - не такая уж и простая это задача. А уж когда слов-то и нет... Пожалуй, Шипучка сейчас и Грегу с Ахаром не смог бы объяснить, почему он до сих пор терпит рабскую долю. А уж Волчонку, не умевшему разбираться в жестикуляции...
   Шипучка снова вздохнул и развёл руками...
   - Понятно, - вздохнул и Серёжка. И вправду, как можно ответить на такой вопрос, если не умеешь разговаривать? Парнишка почувствовал, как на него снова начинает накатывать горечь, отступившая было во время занятий.
  
   Совсем стемнело. Дромон легко скользил по воде, с лёгким плеском взрезая носом мелкие волны. Светло-синяя Иво, чьё полнолуние приходилось как раз на эту ночь, заливала всё вокруг чарующим мягким светом. Матрос в гнезде на верхушке мачты, наверное, видел всё вокруг не меньше, чем на добрую половину морской лины, но всё равно были зажжены все положенные фонари: белые по бортам на кормовой надстройке, у румпелей, синий - на носу и красный - в том же гнезде на мачте.
   Меро стоял на юте, погруженный в размышления, от которых его отвлекли чьи-то шаги. Оглянувшись, наёмник увидел подошедшего Шану.
   - Слышь, Меро, поговорить надо-ть, - неловко переминаясь, начал наёмник.
   - Говори, - пожал плечами Меро.
   - Ты как этого пацана купил, странный какой-то стал. Чтой-то не то с тобою творится, вот...
   - Чего - не то?
   - А то - не то, - вдруг обозлился Шана. - Глупостями какими-то занимаешься. Ящерицу зачем-то купил. Прыжки эти устроил, тренировки? На кой оно нам?
   - А затем, чтобы продать дороже, ясно?
   - Не ясно. Мы - наёмники. Наше дело - что? Охранять караваны наше дело. А торговать - пусть купцы торгуют. Зачем тебе это? Или купцом захотел заделаться?
   Меро криво усмехнулся.
   - Нет уж, купец из меня, как из свечки кочерга. Глупость я свалял, Шана. Думал, срублю деньгу по легкому - а не вышло. Каждое дело своего умения требует. Не купец я, это точно.
   - Ну, так и...
   - Что - "так и"? Так и прославить себя тем, что сглупил, как дурак последний? Кусок хапнул, а сожрать не могу? Нет уж, теперь назад нельзя. Вот привезу их в Толу, продам, а чтобы ещё когда рабами торговать - ни за что. Пускай ими Шеак да Кеббан торгуют.
   - Да, позориться негоже, - согласился Шана, - а только зачем ты им столько воли даешь? У купцов они бы в трюме без вылазу сидели.
   - Ты же знаешь, куда я их продать собираюсь. Волчонка надо натаскивать, он же сражаться совсем не умеет.
   - Ну, так волчонка и натаскивай. Нечку-то этого почто на палубу выпустил? У купцов разве б такое кто позволил? Да ни в жизнь! Тьфу, людям оскорбление одно.
   Наёмник в сердцах сплюнул за борт.
   - Хе, - ухмыльнулся Меро, - есть причина.
   - Какая же?
   - Да вот, понимаешь, слишком уж этот парень нагло себя ведёт. Мне, знаешь ли, интересно даже стало его обломать.
   - Проблем-то, - изумился Шана. - Привяжи к матче, возьми вон у моряков верёвку какую-нибудь и всыпь дюжину ударов, вот он сразу и сломается.
   - Думаешь? А если не сломается с дюжины?
   - Значит, ещё всыпь, сколько надо.
   Меро промолчал.
   - Да хватит, хватит ему и дюжины, - по-своему истолковал эту паузу Шана. - Мелкий он ещё.
   - Мелкий-то мелкий, но упорный. Видел, как во время занятий ему достаётся? Арш-то его не жалеет, так и норовит побольнее ударить.
   - И что?
   - А то, что хочет плакать, а не плачет. Гордый.
   - Дык, под плетьми все ломаются, хоть гордые, хоть не гордые. Всё едино. А хочешь - вон, - Шана кивнул на море, - водички из-за борта достань, да после нескольких плетей спину-то и полей. Враз сомлеет, точно говорю. Солёненькая водичка-то на рану, она почище огня жжёт.
   - А то я этого не знаю, - усмехнулся Меро. - Не вчера ведь родился. Только хлопотно это. Ну, отвешу я этому шкету дюжину плетей, ну, будет он тут визжать на весь дромон. А толку? Его вообще битьём не сломать.
   - Почему?
   - Да потому, что битье доказывает силу. Понимаешь? Кто в рыло дал - тот и сильнее. А силу он и так во мне признаёт. Ещё ни разу не ослушался.
   - Тогда какого импа тебе надо? - Шана окончательно перестал понимать старого друга. - Раб слушается - так и хорошо.
   - Плохо, - неожиданно жестко отрезал Меро. - Он признаёт мою силу, но не мою власть. Он пытается вести себя не как раб, а как побежденный воин.
   - А тебе не всё ли равно? До ладильских нон ты по-всякому от него избавишься. Или нет?
   - Избавлюсь. Но, раз уж у меня есть время, почему бы и не проверить этого волчонка на прочность? Забавно.
   - И как же ты хочешь его проверить?
   - Что значит - хочешь? Я не хочу, я делаю. Что надо сделать, чтобы вольного человека превратить в раба?
   - Что?
   - Я тебя спрашиваю.
   - Да откуда мне знать? Дать в рыло, чтобы слушался - и дело с концом.
   - Да, Шана, управитель из тебя, как из черепахи посыльный.
   - А я - наёмник и в управляющие не стремлюсь.
   - Ладно, не злись. Чтобы превратить вольного человека в раба в душе, надо его унизить. Растоптать его гордость. Понимаешь?
   - Хех, так волчонка ты уже унизил дальше некуда: в одну каюту с нечкой посадил.
   - Если бы, - вздохнул Меро, - для него это вовсе не унижение. Ему с этим ящером вместе сидеть, как нам по кружке пива выпить - одно удовольствие.
   - Кель и Фи! Слышь, Меро, а может, он и вправду...
   - Нет, не изонист. Я его спросил - он отказался.
   - И ты веришь? Так бы он и признался.
   - Вот он-то как раз бы и признался, - усмехнулся командир наёмников. - По характеру сразу видно. И потом, глупо ведь так подчеркнуто заботиться о нечках и скрывать, что ты изонист.
   - Действительно, глупо, - согласился Шана. - Тогда почему он такой ненормальный?
   - Импы его знают, почему. Наверное, варвар из диких земель. Я слышал, там иногда нечек равными людям считают. Взять хоть Кагман, там же тигры-оборотни в почёте.
   - Идиоты, - Шана снова сплюнул за борт. - Но оборотни хоть немного на людей похожи. А эта ящерица... Да при одном взгляде на эту морду любого нормального человека блевать тянет. Чесслово.
   - Волчонка вот не тянет...
   - Так я ж говорю - ненормальный.
   - Ненормальный, - кивнул Меро. - Но и этого ненормального можно достать.
   - И как же?
   - Не так уж и сложно. Он воображает себя пленным, а не рабом - надо всячески подчеркивать, что он не пленный, а раб. Вот сегодня он попытался со мной торговаться. А я дал ему понять, что хозяева не торгуются с рабами.
   - Ой ли... Ящера ты всё же на палубу по его просьбе выпустил.
   - Не-ет, - улыбаясь, протянул Меро. - Сначала я заставил его сделать то, что он делать не хотел. И никогда бы не сделал, не будь у меня власти. Власти, не силы. Силой можно было загнать его на мачту, но не заставить красиво прыгнуть. А прыгнул-то он действительно здорово.
   - Прыгнул здорово, - согласился Шана.
   - Вот, а потом я кинул ему подачку. И он её взял. Не хотел брать, а взял. Понимаешь?
   Повисло молчание.
   - Нет, ничего не понимаю, - обескуражено признался Шана. - Слишком уж ты умён, Меро. Тебе бы не наёмником служить, а в мудрецы податься. Как там ты этому стражнику плёл? Божественный... ну, как его там...
   - Рубос. Божественный Рубос, - усмехнулся Меро. - Только он не мудрец, а поэт.
   - А какая разница? - последовал наивный вопрос.
   - Существенная... Ладно, Шана, не забивай себе голову. Тебе и впрямь без всего этого жить легче.
   - Легче. А тебе?
   - А мне интереснее жить так, как я живу.
   Меро широко зевнул.
   - Ладно, хватит языком чесать. Пойдем-ка спать, поздно уже. В отличие от волчонка, я намерен хорошенько выспаться.
   - Волчонок твой уже давно дрыхнет...
   - Не, Шана, ничего ты не понял. Была бы возможность проверить - я бы с тобой поспорил, что он сейчас не спит, мучается.
   "Да чего ему мучиться-то?" - хотел спросить Шана, но не стал: понять объяснения Меро у него не получалось. Слишком уж много там было зауми. И вправду, лучше было отправляться в каюту и завалиться спать...
  
   А мальчишка, действительно, никак не мог заснуть. И дело было совсем не в том, что спать пришлось на голом деревянном полу в душной каморке: накануне условия были те же, но всю ночь Серёжка проспал, как говориться, без задних ног. Нет, спать не давало то, что в этот день Серёжка впервые почувствовал себя рабом. Раньше он всё время твердил себе: "Я - пленный!", и это успокаивало. В плен стыдно сдаваться добровольно, а если случилось так, как с ним, - то позорного в этом нет. Тем более, что в плену можно ведь вести себя по-разному. Не так давно Серёжка читал толстую книгу, которая называлась "В чужой стране". Там рассказывалось о том, как во время Великой Отечественной войны наших пленных фашисты угнали аж в Бельгию - для работы на шахтах. Но наши убежали из концлагеря и организовали в бельгийских лесах партизанский отряд, да ещё какой. После войны, когда они вернулись домой, их встречали как героев. Конечно, никакого партизанского отряда Серёжка организовывать не думал, но главное-то не в этом. Главное в том, что пленные в книге оставались не сломленными, как бы трудно им не приходилось. Вот и Серёжка старался вести себя так же. Да, он был вынужден подчиняться силе, но знал, что он в любой момент может сказать "Нет!" - и его уже никто не заставит делать то, чего он не хочет. Пусть будут мучить, пусть хоть убивают - он не отступит.
   Так было раньше. А сегодня Меро добился от Серёжки того, что это "нет" застряло у него в горле. Значит, он сломался? Значит, он всё-таки раб? Или всё-таки нет? Ведь это "нет" он не произнёс не потому, что боялся за себя, а ради того, чтобы избавить от мук и гибели совершенно невиновного Шипучку. В том, что Меро способен взаправду содрать с ящера шкуру Серёжка ни секунды не сомневался.
   Слишком сложно, всё слишком сложно. Правильного ответа на встающие перед ним вопросы мальчишка никак не мог найти, хоть головой об стенку бейся. Если бы рядом не было ящера, Серёжка, наверное, даже расплакался бы от бессилия. Плакать же при Шипучке было стыдно. К тому же, плачем, конечно, делу не поможешь. А чем поможешь? Мальчишка не знал. И спросить некого. Шипучка если и знает, то не скажет, а Балис Валдисович далеко. И тоже, наверное, в непростой ситуации. Может быть, даже в более сложной, чем Серёжка. Иначе не объяснить, что за столько дней он так и не сумел нагнать этот рабский караван. Плелись-то рабы еле-еле. На Дороге они с Балисом Валдисовичем за один день прошли, наверное, раза в полтора больше, чем караван за два дня. Или это ему тоже только так казалось?
   Мысли в который раз понеслись по замкнутому кругу: раб... не раб... трус... не трус... испугался... не за себя... Сколько таких кругов они накрутили за этот вечер, Серёжка не считал. Одно слово - много. Но, в конце концов, он всё же заснул.
  
   Школу всё-таки успели отремонтировать и покрасить к первому сентября, хотя это и казалось невозможным: слишком мало оставалось времени. Чтобы не опоздать, рабочие трудились с раннего утра до позднего вечера. В выходные накануне начала учебного года к ремонту подключились и родители. Всем хотелось, чтобы первое сентября стал первым праздником, символизирующим переход от войны к мирной жизни. И ведь получилось. Сейчас в школе ничто не напоминало о том, что этим летом она перенесла обстрел и пожар. Как будто ещё две недели назад не зияли выбитые окна, а закопченные стены не были испещрены дырками от пуль и осколков мин.
   Единственным напоминанием о прошедшей войне должен был стать первый урок. Раньше всегда первый урок был классным часом, на котором классный руководитель рассказывал ребятам о том, почему им надо хорошо учиться. Сегодня всё будет иначе. Сегодня на первом уроке в классы войдут те, кто с оружием в руках отстоял право граждан Приднестровья на свободную жизнь на своей земле. Это будет не просто классный час, это будет урок мужества.
   - Серый, ты чего? - удивленно спросил оказавшийся рядом Тошка Климанов.
   А Серёжка просто вспомнил. Вспомнил то, как покорно лез на матчу по окрику Меро. Как прыгал в воду, развлекая толпу гогочущих "господ". Эх, Тошка... Ты думаешь, перед тобой стоит твой друг, звеньевой Серёжка Яшкин? Был когда-то... А сейчас он всего лишь трусливый раб. Которому, разумеется, не место на уроке мужества.
   - Тоха, иди, я сейчас приду... Мне надо, - растеряно бормотал Серёжка, как-то робко, боком, отступая от двери класса вглубь коридора. Друг проводил его недоуменным взглядом. А Серёжка уже отступил до лестничной площадки и бегом кинулся вниз по лестнице. Подальше от школы. Быстрее. Убежать, закрыться, спрятаться, чтобы никто не увидел, как ему стыдно... Ой!
   Мальчишка и не заметил, что на его пути возникло неожиданное препятствие и, выскочив в холл первого этажа, к гардеробу, с разгону врезался в идущего навстречу человека. Как налетел, так и отлетел, хорошо, на ногах удержался, не грохнулся на спину. Поднял голову. Ой, мама...
   Перед парнишкой стоял высокий старик в синей форме военного моряка. На груди в два ряда ордена и медали. И отдельно от этих рядов - маленькая медалька: золотая звёздочка и колодка с красной ленточкой. Серёжка знал, что такую медаль, которая называлась Медаль Золотая Звезда, вручают только Героям Советского Союза. И мальчишка никогда не видел живого Героя вот так вот: рядом, в двух шагах.
   - Извините, - сконфужено пробормотал паренёк.
   Старик улыбнулся. Хорошая у него была улыбка: добрая и какая-то открытая, искренняя. Серёжка сразу понял, что ветеран на него не сердится, понимает, что бывает такое у мальчишек: бегут куда-то, не разбирая дороги.
   - И куда же ты так торопишься? - поинтересовался старый моряк, словно прочитав Серёжкины мысли.
   - Домой, - честно ответил мальчишка.
   - А почему? - удивился старик. - Мне кажется, у вас сейчас урок мужества, нет?
   Серёжка коротко кивнул.
   - Так в чём же дело? Почему ты не на уроке?
   Это было последней каплей. Мальчишка понял, что больше не в состоянии таскать в душе накопившийся груз, что ему обязательно надо рассказать про свою беду хоть кому-нибудь. Умом он понимал, что сообщать о себе такую стыдобу первому встречному неразумно, лучше бы рассказать родителям или друзьям, которые сумеют его понять и помочь. Конечно, надо было сразу поделиться бедой с Тошкой, он бы от Серёжки не отвернулся. Но сейчас мальчишка уже не владел собой, и ничего исправить уже было нельзя. Вопрос старика словно отомкнул в душе потайной замок, и её содержимое волной выплеснулось наружу. Опустив глаза, мальчик тихо сказал:
   - Мне нельзя на урок мужества.
   - Почему?
   - Потому что я трус... и раб, - беспощадно отчеканил Серёжка.
   - И ты действительно так думаешь?
   Мальчишка хлопнул глазами. Вот чего-чего, а такого вопроса он не ожидал. И вдруг понял, что та самая решительность, с которой он сказал правду о том, почему бежит из школы, не даёт теперь ему ответить на поставленный вопрос односложным "Да!". Потому что это будет уже неправда.
   - Я не знаю, - запинаясь, произнёс Серёжка. - Иногда - думаю... А иногда думаю, что нет... Я совсем запутался...
   Он с надеждой поднял взгляд. Ветеран смотрел на него серьёзно и сосредоточено. На лице не было ни тени жалости или недовольства, и это вселило в Серёжку смутную надежду.
   - А вот Вы скажите - как Вы считаете?
   - Я?... Гм... Вот что, давай присядем, тяжеловато мне стоять...
   Моряк опустился на стоящую у стены холла лавочку, мальчишка пристроился рядом.
   - Тебя как зовут?
   - Серёжка... Яшкин.
   - Видишь ли, Серёжа... Вот сейчас я скажу, а ты мне поверишь?
   - Конечно, поверю.
   - А почему?
   - Ну, Вы же взрослый...
   - Разве взрослые не ошибаются? Разве они всё знают?
   Серёжка досадливо вздохнул. Почему каждый взрослый считает своей обязанностью непременно учить? Почему просто не ответить на вопрос? Почему просто не помочь?
   Наверное, эти мысли отразились у мальчишки на лице, потому что, не дожидаясь его ответа, ветеран произнёс:
   - Знаешь, ведь бывает так: один говорит "смелый", а другой - "дурак". Один говорит "трус", а другой - "умный". И оба - взрослые... Кого слушать?
   - Ну, Вы-то скажете как на самом деле, потому что знаете: вон у Вас орденов сколько... Их трусость не дают.
   Старик неожиданно горько вздохнул.
   - Дают. Бывает, и за трусость ордена дают, и за предательство... И рабам дают, и просто дуракам...
   - Так что же, - в голосе мальчишки зазвенела обида, - никому нельзя верить, да?
   Серёжке хотелось встать и уйти, но словно какая-то сила удерживала его на месте.
   - Не только можно, но и нужно. Обязательно нужно верить. Только не железкам, а человеку, понимаешь? Наградили кого-то, не наградили - это уже не так важно. Если я знаю, что человеку можно верить - то поверю, хоть у него и ни одной медали. А если знаю, что нельзя - не поверю, хоть его с ног до головы орденами обвешай.
   Серёжка вздохнул. Раздражение ушло. Ветеран говорил совершенно правильно, мальчишка и сам так думал. Правильно, но бесполезно.
   - А если некого спросить? Если все, кого я знаю и кому верю - далеко, тогда как быть?
   - Тогда остаётся только одно: разобраться самому.
   - Пробовал... Не получается... Думаете, это так легко?
   - Знаю, что не легко. Со мной ведь тоже так было: надо решать, а спросить некого... И лет мне тогда было... Да одиннадцать и было, как тебе сейчас.
   - И как же Вы?
   - Разбирался сам, раз спросить было некого. Вот и ты попробуй ещё раз. Если хочешь, я помогу.
   - Давайте, помогите.
   - Ты считаешь себя рабом только потому, что тебя так назвали?
   - Ещё чего, - хмыкнул Серёжка. - Нет, конечно. Раб, это тот, кто согласен, что он раб.
   - А ты никогда с этим не соглашался, верно? Так почему ты тогда решил, что ты раб?
   - Потому что согласие это не всегда слово, правильно? Тебе говорят: "Делай это", ты делаешь. Пусть молча, но, всё равно, не сопротивляешься. Значит, ты согласен.
   - А когда тебя заставляли идти в караване, ты разве не соглашался? Пусть молча, но соглашался.
   - Соглашался. Но это как бы можно... А развлекать - нельзя, это позорно... Ну, не знаю я, как объяснить.
   Окончательно смешавшись, мальчишка смолк.
   - Я понимаю, - кивнул старик. - А теперь представь себе, что прыгнуть нужно было бы не ради Шипучки, а ради себя. Ты бы прыгнул?
   Серёжка отрицательно мотнул головой.
   - Уверен?
   После короткой паузы мальчишка твёрдо ответил.
   - Уверен.
   - Ну, и о какой трусости ты тогда говоришь? Трусы, Серёжа, всегда думают о себе, а не о других. И спасают только себя. Так что, на первый твой вопрос мой ответ будет таким: никакой ты не трус.
   - А на второй?
   - Ты всё равно считаешь, что поступил неправильно?
   Мальчишка помедлил с ответом. Пусть он и не струсил, но воспоминания о том, что случилось на палубе корабля, всё равно злили и смущали.
   - Наверное, неправильно. Понимаете, это так противно...
   - А когда ты взял на себя вину за перетертый ремень, разве не было противно?
   - Было, конечно.
   - Но тогда ты так не переживал.
   - Тогда я как бы сам...
   - А тут ты разве не сам? Меро что ли тебя с рея скидывал?
   Не находя слов Серёжка возмущенно засопел.
   - Видимость это, Серёжа. Представь себе комнату, из которой дверей много, да все фальшивые. Настоящая дверь только одна. Как не крути, а выйдешь всё равно через эту единственную дверь. А если так, то не всё ли равно, откроешь её самостоятельно, или кто-то это сделает за тебя.
   - Не всё равно, - упрямо возразил мальчишка. - Лучше - самому.
   - Наверное, ты прав, - не стал спорить старик. - Самому - и вправду лучше. Только, если это всё-таки сделал кто-то другой, то о твоём-то характере это ничего не говорит, правда?
   - Правда.
   - Ну, вот видишь, ты и сам во всём разобрался.
   - Вы помогли. Спасибо.
   - Не скромничай. Я помог совсем чуть-чуть. Главное, что ты себе поверил.
   - Почему?
   - Потому что если бы ты не поверил, то продолжал бы мучаться. И, во-вторых, возможность спросить у кого-нибудь бывает не всегда, сам говорил. А вопросы иногда возникают неожиданно и требуют быстрого ответа. Так что, Серёжа, всё равно тебе придётся решать самому. И отвечать за своё решение.
   - А я не боюсь отвечать, - вскинул голову мальчишка. - Только я не хочу ошибаться, понимаете?
   - Понимаю... Только вот, не очень ли жестко ты себя оцениваешь? Требуешь от себя прямо такого безупречного поведения, чтобы никакой ошибки, никакой слабости.
   - Так ведь я же пионер, - смущенно пробормотал Серёжка. - И звеньевой... И если не требовать, то только слабости и будут. Нет?
   - Нет. Требовать о себя слишком много так же плохо, как и не требовать ничего. Тут нужна золотая середина. Хоть ты и звеньевой, но ведь живой человек, а не герой из книжки, правильно?
   Серёжка усмехнулся. Да уж, до книжного героя ему далеко. Писатели для своих книг наверняка найдут кого-нибудь по-настоящему правильного.
   - Вот. А обычный человек не может прожить жизнь без ошибок, без падений. Но многие ошибки можно исправить, не надо сразу так вот ставить на себе крест. Пока живёшь - ещё есть шанс изменить ситуацию к лучшему. Вот за это изменение и надо бороться, а не сидеть сложа руки и не ругать себя: "я плохой", "я никудышный".
   - Но ведь и ошибки, которые не исправишь, верно? Как узнать, можно исправить или нет?
   - Не надо узнавать, Серёжа. Если ошибка совершена, её надо просто исправлять. А там уже видно будет.
   - А если ещё не совершена?
   - Тогда... Тогда, просто скажи себе: "Я - Серёжка Яшкин, такой, какой я есть". А потом представь себе, сможешь ли сказать так после того поступка, который хочешь сделать. Именно сам себе сказать, не так важно, что скажут другие. Если считаешь, что прав, поступай так, как считаешь нужным.
   - Спасибо...
   Серёжка вскинул голову, чтобы посмотреть в лицо собеседнику и... крепко ударился о стенку каюты...
  
   Ударился он действительно сильно: аж слёзы на глаза навернули. Зато сон помнился до мельчайших подробностей.
   Нестыковок в нём хватало, на то он и сон, но главную мысль Серёжка уяснил крепко. Ошибаться можно, сдаваться - нельзя. Ну, так он и не сдаётся. Всё ещё впереди, наверняка, чтобы выбраться на свободу, потребуется ещё не раз доказать, что он не трус и не раб. Вот к этому и надо быть готовым, об этом нужно думать, а не изводится, правильно он сделал или неправильно, выполнив приказ Меро. Верно во сне сказал ветеран, Серёжка - не книжный герой, чтобы всё всегда делать правильно. Книжный, может, и нашел бы выход, чтобы и наёмников не развлекать, и Шипучку риску не подвергнуть. Серёжка такого способа не знал. Так уж лучше пусть эти сволочи позабавятся, чем доказывать свою смелость Шипучкиной кровью.
   Мальчишка перевернулся на спину, закинул руки за голову, попытался рассмотреть в темноте потолок. Ничего из этого не получилось: темнота в каюте стояла кромешная, хоть ножом на куски режь. Из её глубины доносилось похрапывание и посвистывание крепко спящего ящера. Глаза слипались. Серёжка зевнул и снова повернулся на бок. "Наверное, снаружи ещё глухая ночь, можно спать и спать", - подумал мальчишка и почти тут же заснул.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"